Жареный плантан

Метель

В конце третьего урока, перед самым обедом, директриса Каррингтон объявила, что из-за грядущей непогоды всех учеников распускают по домам. Сейчас улицы были едва припорошены снежной пылью, похожей на сахарную пудру, а тротуары обрамляли крошечные сероватые холмики высотой всего по щиколотку, но вскоре после полудня ожидался шквалистый восточный ветер, способный выворачивать деревья с корнями, и обильный снегопад, о котором все так мечтают под Рождество. Во время такой метели за круговертью снежинок не видно неба, а машины ползут по шоссе с черепашьей скоростью в беспросветной белизне. Потому-то директриса заранее отправляла нас по домам, пока мы не застряли в школе и не разгромили ее до основания.

— Ура-а-а! — радостно завыл весь класс. Даже я вместе с остальными в упоении колотила кулаками по парте. Объявление застало меня на углубленных занятиях по французскому у мадам Риццоли, и я бы обрадовалась даже землетрясению, только бы избежать дальнейших мучительных попыток изложить свои мысли на чужом языке.

— До-мой! До-мой! До-мой! — скандировали мы.

— Taisez-vous![3] — прикрикнула мадам Риццоли, уперев руки в бока. — Вы уже восьмиклассники, вот и ведите себя соответственно!

Мы сжали улыбающиеся губы, и плечи у нас затряслись от беззвучного смеха.

— Домой. Домой. Домой, — упрямо шептали мы.

— J'ai dit taisez-vous![4]

Из громкоговорителя все еще звучал искаженный помехами голос директрисы Каррингтон:

— Если в младших классах у вас есть братья и сестры или родители просили учителей в случае непогоды оставлять вас в школе, отметьтесь в канцелярии. Остальные свободны.

Мадам Риццоли повернула голову от радиоприемника:

— Итак, собирайте свои вещи и одевайтесь. À demain[5].

— À demain, — повторили мы.

Ученики ринулись к двери, пихая друг друга в стремлении побыстрее вырваться на волю. Я подождала у своей парты, пока толпа рассеется и я смогу спокойно, никого не расталкивая, выйти из класса: спешить мне было некуда. В коридоре меня догнала Рошель: вся наша компания собиралась к ней домой, и она спросила, пойду ли я.

— Не могу. Мама записала меня на продленку, — ответила я.

— Ну и что? Уйди, и все. Училкам нет никакого дела до того, чем мы занимаемся.

Остальные наши подруги — Анита, Джордан и Аишани — уже забирали из шкафчиков свои вещи. К нам подошла Анита, собирая выпрямленные волосы в высокий пучок на затылке:

— Брось, Рошель, ты же знаешь, что она все равно не пойдет. Мамочку боится. Ей не разрешают даже выскочить в магазин через дорогу, чтобы в обед пирожок купить.

— Кара, я живу всего через две улицы от тебя, — напомнила Рошель, — так что приходи.

Я бывала дома у Рошель только в присутствии ее матери и не дольше пары часов: мама всегда забирала меня гораздо раньше, чем расходились остальные девочки. И как назло, каждый раз, когда за мной приезжали, мы с подругами занимались чем-нибудь интересным: играли в «правду или желание», смотрели фильм ужасов по телевизору или бесили соседей, звоня им в дверь и убегая. На следующий день девчонки со смехом вспоминали забавы, которые я пропустила. А когда я улыбалась вместе с ними, смотрели на меня с удивлением: «А ты-то чего лыбишься? Тебя там даже не было». Подруги продолжали хихикать, а я, кусая губы, наблюдала за ними. Чтобы не выпасть из круга избранных, необходима известная толстокожесть: способность стерпеть обиду ценилась не меньше умения ехидничать.

Аишани и Джордан одновременно повернули головы в мою сторону.

— Ну так что, Кара? — спросили они. — Идешь?

— Давай, — стала подбивать меня Рошель. — Ты вечно трусишь.

Никого из взрослых, которые могли меня засечь, в коридоре не наблюдалось, да и вообще Рошель не врала: здешним учителям было плевать на тебя, если ты не из их класса. Не то что в моей прежней школе в центре города, на Ферндейл-авеню, где зорко следили за учениками. Мне пришлось буквально умолять маму перевести меня подальше от злобных одноклассников, которые насмехались над моими пухлыми губами и таскали меня за кудряшки, и устроить в школу в нашем районе, где учились все мои подруги из соседних домов.

«И только попробуй влипнуть в какую-нибудь историю, мигом вернешься в центр, — пригрозила мать. — Даже если просто завалишь контрольную по математике. Ты меня поняла?» — «Да, мамочка».

Потирая ладонью шею, я взглянула на лестницу, ведущую в канцелярию.

— Я же говорила, что она останется, — ухмыльнулась Анита.

И вдруг мне ужасно захотелось стереть эту ухмылку с ее лица, и я заявила:

— Да плевать. Пойдемте.

Под взглядом прищуренных глаз Аниты я открыла свой шкафчик и начала собирать вещи. Кроме нас, все уже ушли. Рошель и остальные девчонки сбились в кружок: каждая в короткой зимней куртке с отделанным мехом капюшоном, свежевыпрямленные волосы распущены или собраны в хвост, джинсы в облипку заправлены в высокие замшевые ботинки. Я среди них выглядела чучелом: кожа да кости, слишком большой рот, — а подруги уже начинали приобретать формы, которые так нравятся парням на Островах, и умели вскидывать брови с игривым любопытством, привлекающим внимание мальчишек.

«Ну и вертихвостки, — ворчала моя мама. — Рано или поздно кто-нибудь из них залетит, вот увидишь».

Позади меня Джордан и Аишани никак не могли решить, насколько симпатичен Джамар, президент ученического совета; Аишани каждый раз произносила его имя с раскатистым «р». Она была индианкой — из самой настоящей Индии, а не из индейцев, — но тем, кто кичился островным происхождением, врала, будто у нее тринидадские корни[6] а акцента нет только потому, что родилась она в Канаде. Однажды мы попросили ее назвать столицу Тринидада, и она брякнула: «Тобаго». Мы все сложились пополам от смеха, а чуть позже Аишани утащила меня в уголок, чтобы выяснить, над чем мы хохотали.

Я застегнула куртку и перебросила через плечо рюкзак.

— Ой, смотрите-ка, Кара пошла вразнос! Считает себя оторвой, потому что не слушается мамочку, — съязвила Джордан и засмеялась.

— На полпути к дому Рашель наверняка слиняет и помчится назад в школу, — подхватила Анита.

— Заткнись, Анита. Язык у тебя как помело, — огрызнулась я с ямайским акцентом.

— Что мы слышим? Мисс Канада собирается освоить родную речь? Брось пыжиться, Кара.

Я открыла было рот, чтобы ответить, но вдруг плечи у меня развернулись, я ощутила едкую слюну, наполняющую рот, и поняла, что выгляжу точно так же, как любая женщина из нашей семьи перед громогласной отповедью обидчику. Заявления, сделанные в таком состоянии, всегда обещали неприятности, а мне они были ни к чему. Я молча направилась к выходу. От нападок Аниты я всегда терялась; она умела круто срезать, и ей не было нужды специально имитировать акцент. Мы, остальные, лишь топорно подражали говору родителей или бабушек, но Анита недавно приехала с Ямайки — соревноваться с ней было бессмысленно, тем более что из всех уроженок Канады ямайский акцент мне давался куда хуже, чем остальным.

Мы вышли на школьный двор. С неба повалили белые хлопья, легкие и пушистые; такой снег хорошо лепится и отлично подходит для снеговиков или игры в снежки, но меня не обманешь: так всегда начинается метель. Постепенно.

Все натянули капюшоны поглубже; Рошель и Анита вопили, когда на их выпрямленные волосы опускались влажные хлопья. Из-под капюшонов уже высовывались тугие мелкие кудряшки, ломая шелковистую гладкость, которую локонам придали накануне вечером с помощью плойки. Я провела ладонью по макушке, проверяя свои косички. Они чуть разлохматились, но могло быть и хуже.

Наша школа пряталась в самой глубине района у пересечения Вон-роуд и Оквуд-авеню, где сходились карибские и европейские кварталы. Выйдя со школьного двора, можно было пойти направо в сторону центра и оказаться в Маленькой Италии на Сент-Клэр-Уэст, но мы свернули налево, к Эглингтон-Уэст и Марли — вотчине островитян. Впрочем, куда ни пойди, здесь попадались приметы обеих культур. В окнах коттеджей полоскались яркие флаги карибских стран — красно-желто-зеленые гвианские, черно-желто-зеленые ямайские, — но чуть ли не на каждом крыльце сидели в креслах-качалках итальянские nonnas и nonnos[7], потягивая пиво или апельсиновый лимонад, а на задних дворах рычали их питбули.

— Капюшон все время сдувает, — пожаловалась Джордан, сжимая ворот куртки, чтобы внутрь не залетал снег.

— Зачем тебе вообще капюшон? — бросила Рошель. — Белым цыпочкам не страшно намочить волосы.

Остальные засмеялись, а Джордан показала нам средний палец. Она была мулаткой, дочерью черной гвианки и канадца — причем канадца в седьмом поколении, а не потомка каких-нибудь понаехавших итальянцев, португальцев и прочих. Джордан получилась очень светлой: кожа с легким оттенком молочного шоколада, маленький острый носик, светло-карие глаза, короткие золотисто-каштановые, слегка волнистые волосы. Год назад она попыталась сделать кожу темнее автозагаром, но цвет получился скорее оранжевый. О случившемся Джордан рассказала только мне. То ли потому, что я тогда еще не тусовалась с ними, то ли Джордан сочла, что я не стану болтать об этом всем и каждому, — но остальным она наврала, будто сидит дома из-за простуды.

Ноги уже утопали в снегу по щиколотку, и встречный косой ветер бросал в лицо снежные хлопья, которые лезли в глаза, склеивая ресницы. Спрятав нос в шарф, я с трудом пробиралась вперед. Некоторые мальчишки из нашего класса решили остаться на школьной площадке и поиграть в снежки — их упрямые вопли и хохот не заглушал даже ветер.

— Давайте купим жареной картошки в «Новом Орлеане», — предложила Аишани. — Умираю с голоду.

— На улице есть холодно, — возразила Рошель. — Лучше дойдем до моего дома и закажем пиццу.

— На какие шиши? — поинтересовалась Джордан. — Сколько у тебя есть, доллара два?

— На два доллара больше, чем у тебя. Мама оставила мне деньги на крайний случай. Так что мы в шоколаде.

— Но я хочу картошки, — заупрямилась Аишани.

Насчет кафе меня никто не предупреждал. Я повернулась к подругам, стараясь не высовывать лицо из капюшона — не столько для защиты от ветра, сколько чтобы скрыть панику в глазах.

— Может, все-таки пойдем к Рошель? Вроде мы к ней собирались.

— Если будешь ныть, лучше вернись в школу, — отрезала Анита.

— Мне вообще по барабану, куда идти, — объявила Рошель, — если мы не будем сворачивать с Вон-роуд.

— А что в ней такого особенного? — поддела ее Джордан. — Тебе здесь как медом намазано.

— Просто мне нравится эта улица, — уклончиво ответила Рошель.

— Почему бы это, интересно?

На Вон-роуд находилась старшая школа, а Рошель встречалась с Крисом Ричардсоном, который учился там в десятом классе. Его знали все девчонки и даже их матери. Он постоянно ввязывался в какие-нибудь неприятности: залезал в чужие дворы, малевал на стенах граффити, хамил копам, проверявшим документы у ребят, которые паслись в парке, около «Макдоналдса» или у автобусной остановки. Но еще Крис с готовностью помогал мамашам донести до двери сумки с продуктами, а бабушкам запросто находил свободное местечко в церкви, причем проделывал все это без единого слова, с хитрой улыбкой до ушей, а самым везучим девочкам мог и подмигнуть из-за спины матери.

«Остерегайся таких парней, — предупреждали нас мамы. — От этих живчиков лучше держаться подальше». А моя мама добавляла: «Таким был и твой папаша. И посмотри, где я теперь».

Крис и Рошель познакомились на дне открытых дверей в старшей школе на Вон-роуд: мои одноклассники пытались понять, стоит ли учиться здесь следующие четыре года, а лично я притворялась, будто сама решаю, где в итоге окажусь. Крис приметил мою подругу в коридоре, схватил за руку и, обняв за талию, притянул к себе. Рошель привыкла к вниманию парней. Она обладала замечательным красновато-смуглым цветом кожи, как у индейцев, и роскошными формами, которые вынуждали водителей притормаживать рядом с ней и вызывали черную зависть других девиц, а жадные взгляды ребят она ловила на себе лет с десяти.

Пока они с Крисом болтали, я делала вид, будто просматриваю заметки, которые велела мне сделать мама; я стояла достаточно далеко, чтобы не мешать им, но достаточно близко, чтобы в экстренном случае Рошель могла быстро повернуться ко мне, и мы с ней, взявшись за руки, гордо удалились бы. Крис принял ее за новенькую из параллельного класса, и только дав ему свой номер телефона, Рошель призналась, что ей на днях исполнилось четырнадцать лет и она учится в восьмом. Он опешил и сразу свалил, даже не попрощавшись. Но тем же вечером подруга сообщила мне по телефону, что он ей все-таки позвонил и они проболтали три часа.

— Только не говори никому, ладно? — попросила она. — Это секрет.

Иногда мы обе представляли, как ей влетит, если ее мама узнает про Криса — а с мамой Рошель были шутки плохи: она наказывала дочь ремнем. Моя же не прибегала к подручным средствам, уверяя, что и голыми руками может отходить меня за милую душу. Если я пыталась представить, как скрываю от мамы бойфренда — если, конечно, на меня хоть кто-нибудь позарится, — то от одной только мысли меня чуть не выворачивало наизнанку, а щеки заранее горели в ожидании удара безжалостной маминой ладони. Когда мне вдруг казалось, что один из ребят на улице мне подмигнул, внутри неуклонно нарастала паника, подобно медленно развивающейся лихорадке, и я даже радовалась, что не слишком сексуальна и мне не нужно, как бедняжке Рошель, хранить всякие опасные секреты.

Мы пересекли дорогу и, толкаясь, ввалились с заснеженной улицы в «Новый Орлеан». В душном зале кафе висел густой чад от фритюра, а гул голосов перемежался звуками стрельбы из парочки игровых автоматов около туалета. Народу было битком. Каждый из четырех угловых столиков занимали подростки: учащиеся старшей школы на Вон-роуд (они оккупировали сразу два стола), наши ребята и ученики еще одной католической школы, имени Фомы Аквинского, расположенной неподалеку от нашей на той же улице.

Рошель оглядела кафе, медленно скользя взглядом по парням в модных мешковатых куртках и меховых шапках-ушанках. Увидев в углу напротив входа Криса, который развалился на диванчике у окна и смеялся вместе с тремя друзьями, она сняла капюшон, откинула волосы и с притворной беспечностью повернулась в другую сторону. Только я заметила ее представление, но не смогла определить, достигло оно цели или нет.

Крис по-прежнему был погружен в болтовню с приятелями, они стукались кулачками и плечами, вопя:

— Респект, чувак! Уважуха! — Но все же его внимание как-то рассеялось; даже не повернув головы, он вроде бы засек наше появление. Правда, не исключено, что он сканировал прибытие любых девчонок, взвешивая варианты. Его друзья, похоже, ничего не замечали. Я знала всех троих: они были рангом пониже Криса, но те, кому не светило свидание с Крисом, вполне могли обратить на них внимание. Это были парни для Аниты, Аишани и Джордан.

Аишани купила большую порцию картошки фри с сыром и нашла свободный столик в середине зала. Мы дружно принялись ковыряться в тарелке пластиковыми вилками, накалывая на них хрустящие кусочки, посыпанные тающим сыром и политые горячей подливой.

— Между прочим, — заметила Джордан, — по-моему, снег — это очень романтично.

— Что в нем романтичного? Чертова пурга.

— Тут я на стороне Аниты, — влезла Аишани. — Чего приятного в том, чтобы отморозить задницу?

— Ну, может, когда не такой снег, как сегодня, а как в том кино, помните, с белым чуваком.

— Очень понятно объяснила: кино с белым чуваком.

— Да вы же знаете, о чем я говорю. Они встречаются в магазине и проводят вместе офигенный вечер и все такое, но белая девица оказывается с приветом, а потому пишет свой телефон на книге, которую назавтра сдают букинисту, а чувак потом пять лет ищет ее номер. Ползает по книжным магазинам и типа того. Рошель, ты же была с нами, когда мы с Джеки его смотрели[8].

Я знала, о каком фильме идет речь, — видела его два раза, — но вместе с остальными тупо уставилась на Джордан в притворном непонимании.

— Ну вот, а в конце они встречаются на катке, идет снег, и они обжимаются под снегопадом. Как вам это? Не нравится? А я хочу, чтобы со мной такое произошло. Если не будет снега, пусть хотя бы дождь идет.

— Никакого дождя и снега: вспомни о волосах. — Я сняла капюшон и провела рукой по голове. — Глянь хоть на Рошель. — Все уставились на нее: частично вернувшиеся к природному состоянию курчавые пряди хаотично топорщились из-за ушей, а поверх лежали прямые волосы, придавая голове вид причудливого гриба. — Она похожа на пальму.

— Отвали, — буркнула Рошель, но потом, ощупав затылок, бросила беспокойный взгляд в сторону Криса. — Погодите, правда, что ли?

Анита кивнула, после чего Рошель вскочила и бросилась в туалет. Я подцепила очередной ломтик картошки и улыбнулась, довольная маленькой суматохой, которую мне удалось вызвать. Вроде ничего обидного я не сказала, но Джордан одобрительно захихикала, что прибавило мне очков.

Все замолчали, сосредоточенно орудуя вилками и стараясь подцепить кусочки, где побольше сыра.

Потом заговорила Аишани:

— Кара, по-моему, Крис смотрит на тебя.

— И его друг Девон тоже, — добавила Джордан.

Я изо всех сил постаралась не вытаращить глаза от страха.

— Чего?

— Ага, пялится на тебя с тех самых пор, как мы вошли, — подтвердила Аишани.

— Может, он просто ищет Рошель, — предположила я. — Мальчишки вечно ее высматривают.

Рошель вернулась к столику с убранными в высокий хвост волосами и тонким черным обручем, пригладившим непослушные кудри.

— О чем базар?

— Крис и Девон запали на Кару, — объявила Джордан.

— Я понятия не имею, о чем они говорят, — быстро вставила я. Слишком быстро.

Рошель оглянулась и через несколько секунд повернулась ко мне и захихикала:

— Точно, они на тебя запали. Ты что, слепая?

Я совсем растерялась и уставилась на Рошель в ожидании ее жеста или знака, который подскажет мне, как правильно реагировать, но она не собиралась мне помогать.

— Офигеть! Девон тебе улыбается. Улыбнись ему тоже, Кара, — подначивала Джордан. — Или помаши, или еще что. Он ждет ответа.

— Ничего он не ждет, — стала отнекиваться я.

Тут встряла Анита:

— Будешь ломаться — он больше на тебя и не взглянет.

— Точняк, — подхватила Рошель. — Иди в туалет. Пригладь косички и накрасься хоть раз в жизни. — Она порылась в рюкзаке и достала косметичку, которую тоже прятала от матери: изящную бело-розовую сумочку с рисунком из крупных цветков. — Давай шустрее.

— Ну, я не знаю…

Остальные девчонки закричали на меня:

— Шевелись!

В маленьком и грязном туалете было всего две кабинки с серыми дверцами, некогда белая керамическая плитка пожелтела от копоти. В мутном, почти матовом зеркале над раковиной я едва разглядела свое отражение, где уж тут краситься. Я уже хотела вернуться к столику, как вдруг дверь распахнулась и вошел Девон.

Для парня он был маловат ростом, но все же несколько выше меня. Темная кожа с красноватым отливом, гладкое овальное лицо, невероятно длинные ресницы, которым позавидовала бы любая девочка, и очень широкие плечи; он, наверно, вполне мог бы носить меня на закорках. Я представила, как повела бы себя мама на моем месте, как вздернула бы подбородок и сжала челюсти, как эхо ее голоса заметалось бы между стен. Но я только промямлила:

— Ты в курсе, что это женский туалет?

Девон слегка улыбнулся.

— Твои подруги намекнули, что ты меня тут ждешь.

— Что?! Ничего подобного!

— Как это? Рошель сама отправила меня сюда.

Я ждала продолжения, но он замолчал. Выход из туалета был только один, но прямо перед ним стоял Девон. Не верилось, что Рошель могла так меня подставить. Я даже от Аниты такого не ожидала. Мои подруги порой бывали вредными, но жестокими — никогда.

Я шагнула к двери, но Девон преградил мне дорогу.

— Я хочу выйти. — Оставалось надеяться, что голос у меня звучит достаточно решительно.

— Почему? — беспечно спросил Девон, словно мы вели некую игру. Извращенную игру на нервах. — Не бойся, — добавил он.

Я действительно испытывала страх, но не желала подавать виду. Надо показать ему, что я могу за себя постоять. Надо им всем показать.

Девон сделал шаг ко мне, я — от него. Он усмехнулся и прислонился к двери одной из кабинок.

— Крис предупредил, что ты скромница. Ничего страшного, давай просто не будем торопиться.

— Много он обо мне знает, твой Крис.

— Он говорит, ты тихоня, всегда прячешься за спины подружек. Да ладно тебе, не бойся, — снова сказал он.

У меня мелькнула мысль броситься к двери, но если Девон перехватит меня по пути, будет только хуже. Я чуть продвинулась вперед, и он небрежно оттолкнулся от дверцы кабинки, качнувшись ко мне.

— У меня там еда стынет.

Девон был на расстоянии вытянутой руки.

— Я купила ее на последние карманные деньги…

— Я потом тебя угощу. — Он приблизился ко мне, протянул левую руку и убрал от лица одну косичку, проведя большим пальцем мне по щеке.

Я вспыхнула и повторила:

— Я хочу выйти.

— Не будь такой недотрогой. — Он осторожно приподнял мне голову за подбородок. — Кара…

Я вздрогнула, услышав свое имя, и чуть не закричала, когда дверь вдруг открылась. Девон обернулся, чтобы посмотреть, кто вошел, а я быстро проскочила мимо незнакомой девчонки в зал и помчалась к нашему столику.

Пустые стулья были отодвинуты от стола, заваленного смятыми салфетками в жирных пятнах от соуса и грязной пластиковой посудой. Я огляделась, но не нашла в кафе ни Рошель, ни остальных девочек, а за окном виднелась только сплошная белизна. Заметив на одной из салфеток синие каракули, я взяла ее в руки.

«Извини». Почерк Джордан.

Я уставилась на записку. Они в самом деле бросили меня. Девон вразвалочку подошел к своему углу, и по этим понтам я поняла, что он сейчас наврет про меня с три короба и что девчонка, которая застала нас в туалете, теперь начнет распускать мерзкие сплетни. Я больше не буду считаться тихоней, и все об этом узнают. Из угла раздался взрыв смеха. Дружки Девона вовсю пялились на меня и подначивали его, кивая в мою сторону. Только Крис, казалось, остался равнодушным к общему ажиотажу. Я услышала, как он бросил:

— Угомонись, Девон.

— Ты чего, чувак?

— Хватит, я сказал.

Громкие разговоры в кафе сменились шепотками и бормотанием, и я ощутила, как все глазеют на меня, и некому было прикрыть мне тылы. Действия Девона — насильственные действия, что ни говори, пусть и без применения силы, — и его лживое хвастовство перед приятелями вызвали у меня волну стыда, но к этому мама и бабушка меня готовили. А вот одиночество, навалившееся на меня при виде пустого стола, было совершенно новым и настолько неожиданным, что я даже задохнулась.

Я выскочила в метель, не застегнув куртку и не надев капюшон. Я даже не понимала, куда бегу и где заканчивается парковка и начинается улица. Я не видела ни машин на дороге, ни пешеходов на тротуаре. Мне вообще не было тут места.

— Эй! — позвал чей-то голос. — Эй!

Я не обратила на него внимания и, пригнув голову, чтобы защитить лицо от колючего снега, старалась ступать точно по глубоким следам тех, кто пробирался здесь через сугробы до меня. На снегу валялась маленькая черная перчатка, и я от души понадеялась, что ее обронила Рошель, или Джордан, или другая девочка из нашей компании. И пусть рука у нее побелеет, посинеет и отмерзнет насмерть. Хоть бы они все окоченели, а глаза у них слиплись от сосулек. Хоть бы шевелюра у них окончательно намокла, встала дыбом и превратилась в сплошной колтун, свалялась так, что они начнут рыдать, когда матери перед сном попытаются продраться через нее расческой. Вот только меня не будет рядом, чтобы выслушивать их жалобное нытье про то, как они орали, умоляя прекратить эту пытку. Меня не будет рядом, чтобы выслушивать любое их нытье, — никогда и ни за что на свете.

— Эй!

Мне на плечо легла ладонь, и я резко обернулась. Темная фигура отступила. Это был Крис.

— Извини, но я звал, а ты не оборачивалась. Холод собачий, и не видно ни хрена.

— Чего тебе?

— Давай я тебя подвезу. Я сегодня на машине брата.

— Нет. — Я двинулась дальше.

Крис пошел рядом, прокладывая путь по снежной целине.

— Ну чего ты? Я же просто хотел тебя подвезти.

Мы приближались, как мне казалось, к тротуару, и я остановилась, пытаясь понять, куда идти дальше. Дом Рошель был не очень далеко — на Хоупвелл-авеню. Если я потащусь за девчонками, они решат, что я готова терпеть любые издевательства, а если нет, запишут в неженки — а в такой компании и в таком районе хуже и быть не может.

— Послушай, — сказал Крис. — Девон поступил мерзко, я знаю.

— Если знаешь, то, может, и другим расскажешь?

Он запнулся, потом вздохнул, молча признавая мою правоту: парни не доносят друг на друга, даже если друзья совершили подлый поступок — особенно если они совершили подлый поступок.

— Подруги тебя подставили, Девон над тобой прикололся. Разреши мне отвезти тебя домой. Я ничего тебе не сделаю. Моя машина прямо тут. — Он указал на засыпанную снегом старую «хонду», стоящую на парковке у закусочной.

Ветер выл, насквозь продувая куртку.

— Да плевать.

По пути к машине мы молчали, а когда залезли внутрь, он включил обогреватель на полную мощность и врубил радио — салон заполнился битом Фифти Сента. Я стала согревать руки, дыша на них и потирая ладони. Логично было бы поехать к Рошель — этого подруги и ждали, — но меня разъедало сомнение; с одной стороны, я докажу, что способна выдержать унижение, но, с другой стороны, они могут решить, будто теперь вообще никаких границ не существует и можно творить любую дичь.

Крис начал медленно сдавать назад и предупредил, что ему нужно положить руку на спинку моего сиденья, иначе он ничего не увидит. Только когда мы выехали на дорогу, мне пришло в голову: а заметил ли кто-нибудь, как я сажусь к нему в машину? Сумел бы хоть один человек разглядеть меня сквозь вьюгу?

— Куда тебя отвезти?

От тепла окна запотели, и я проследила взглядом за стекающей по стеклу каплей влаги. Мне вспомнилась бабушка. Когда я была маленькой и вздрагивала от треска половиц или скрипа кресла, она бормотала: «Даппи[9] чует твой страх». Услышав непонятную фразу в первый раз, я спросила, что это значит, но бабушка только посоветовала тренировать волю, чтобы не стать мишенью для злых духов, чтобы призракам и плохим людям неповадно было связываться со мной и они оставили меня в покое.

— Кара, — сказал Крис, — куда ты хочешь поехать?

Я выпрямилась на сиденье и снова подышала на руки.

— Отвези меня назад в школу, — попросила я.