Жаворонки ночью не поют

Жажда

После ужина их повели в порт, и здесь, у причала, Зойка увидела странное сооружение: баржа не баржа, паром не паром… Однако называли его пароходом. Толпы людей, как и перед эвакопунктом, напирали на широкие сходни, и Зойка со страхом подумала, что им невозможно будет пробиться. Но военные патрули ловко сдерживали напиравшую толпу и пропускали только очередных.

Всю ночь пароход простоял у пристани, а лишь рассвело, отправился в путь. Зойке казалось, что с того момента, как они погрузились на него, прошла целая вечность — так медленно и грузно одолевал он волну за волной. А плыли они всего двое суток. Вернее, плыли днём, а ночью судно становилось на якорь.

Место детдомовцам выделили на носу, где они едва размещались, тесно прижимаясь друг к другу. Днём нещадно пекло, но спрятаться было негде: вся палуба забита людьми до отказа. Зойка чувствовала временами, как вместе с пароходом колышется что-то у неё в груди и поднимается грузной тошнотой к горлу. Голова раскалывалась от жары, казалось, вот-вот взорвётся. Но надо было держаться и подбадривать детей. Тяжело роняя слова, она рассказывала им сказки.

Воду выдавали один раз в день. Дети брали бутыль из-под варенья, которую чудом сохранили, несколько баночек, бутылочек и приносили положенные им десять литров. Дрожащими ослабевшими руками ставили драгоценную ношу в центр круга, и начиналось самое приятное в этом морском путешествии: каждый получал свои несколько глотков воды. Она была мутноватая и тёплая, но это была вода!

На третий день произошла катастрофа: ребята вернулись в слезах, они разбили бутыль, не хватило сил удержать её. Воды в баночках и бутылочках так мало, что едва хватало по глотку или два на всех. Глоток воды в сутки на таком пекле равносилен капле в пустыне, которую мгновенно поглощает песок. После полудня, когда солнце становилось особенно беспощадным, все буквально валились друг на друга, охваченные тягостным дурманом. А тут ещё качка. Зойка, сдерживая тошноту, пыталась рассказать сказку про Дюймовочку. И вдруг раздался испуганный крик: «Роза умирает!»

Зойка пробралась к девочке. Роза сначала лежала без движения. Потом глубокий обморок перешёл в бред. Роза широко открывала глаза, безжизненные, пустые, и слабо вскрикивала:

— Это немцы! Немцы! Вы не отдадите меня? Нет? Не отдавайте меня немцам! Пожалуйста… не отдавайте… немцам.

Наконец она умолкла, и Зойка пришла в ужас от того, как быстро и неумолимо уходит жизнь из маленького тельца.

— Воды! — крикнула Зойка, позабыв, что её негде взять.

Неожиданно отозвался Костя.

— Сейчас, сейчас, — говорил он, торопливо разрывая свою рубашку на полоски.

Соединив их, Костя обвязал самодельной веревкой жестяную баночку и закинул в море. Скоро он вытащил почти полную баночку воды.

Зойка смочила Розе виски, губы, но девочка не шевелилась. Тогда она силой разомкнула ей рот и стала вдувать струйку воздуха. Зойка почувствовала, что у неё самой скоро лопнут лёгкие, в голове стоял красный туман, но она дула и дула, пока Роза не открыла глаза.

— Ну? Вот и хорошо… Вот и умница, — приговаривала Зойка, поглаживая чёрные косички. — Держись, маленькая. Держись, моя хорошая. Нельзя нам сейчас умирать. Столько выдержали, а теперь вдруг умереть, когда уже почти приехали. Нельзя, моя хорошая… Девочки, ну-ка сядьте вот так, прикройте ей голову.

Девочки сомкнулись полукругом, образовав крошечную площадку, на которую не падали прямые лучи солнца. Уложив Розу, Зойка глянула на Таню — та безучастно смотрела перед собой, и было непонятно, видит она что-нибудь или нет. «Сейчас упадёт», — испугалась Зойка.

— Танюша, ну-ка ложись вот сюда, — сказала она и, взяв малышку на руки, перенесла к Розе.

Всего-то несколько шагов, да и ноша невелика, а у Зойки глаза застелило темнотой. Она сделала несколько глубоких вдохов, дождалась, когда взгляд прояснится, и огляделась. Так, кто там ещё? Вовик и Толик? Нет, эти вроде молодцы, держатся. Оба чёрные, как обугленные головешки, но сидят рядом и о чём-то шепчутся. Были бы у них силы, они бы тут всё вверх дном поставили. Но сил нет, и мальчишки притихли.

Зойка села на своё место, чувствуя, как красноватый туман охватывает мозг. Только бы не упасть! Только бы не упасть! Надо продержаться до вечера. Солнце опустится в море, и остывающий воздух охладит голову, тело. Станет легче, и можно будет накопить за ночь силы, чтобы выдержать следующий день. Ей надо держаться — ведь у неё на руках дети — сто двадцать четыре жизни, за которые она в ответе и которые стали ей так дороги. А Роза и Таня не выдержат, если она не отдаст им свою порцию воды.

Уже два дня Зойка отказывалась от воды, отдавая её Розе и Тане. Когда становилось невмоготу, она протягивала руку Косте, и он, сразу понимая её, опускал в волну ржавую баночку. Зойка делала два-три глотка, но от морской воды только в первое мгновение становилось легче, а потом усиливалась тошнота, и чёрные рваные пятна расползались перед глазами.

Шли пятые сутки по морю. Пароход плыл так медленно, что Зойке казалось порой, будто он стоит на месте не только ночью, но и днём, судорожно подрагивая на волнах. Она уже совсем не могла встать. Силилась поднять голову, но её будто приковали к палубе тяжёлыми раскалёнными цепями. Зойка закрыла глаза, и ей казалось, что она стремительно летит в бездну.

В бездну? Не-е-ет, это она быстро катится на санках с горы, а Юрка разгребает руками снег и бросает ей прямо в лицо. Снег почему-то горячий и мягкий, как тополиный пух, нагретый солнцем, он забивает нос, рот, и вот уже совсем нечем дышать.

— Юрка, прекрати! Я задохнусь! — кричит Зойка.

Брат смотрит на неё странным неподвижным взглядом и говорит:

— Это тебе за то, что ты бросила нас.

Зойка силится понять, что он такое говорит. Как бросила? Вот она стоит на своей тихой улице, а вокруг цветут тополя. Тополиный пух белым снегом летит над городом, лезет в глаза, в нос, рот, и опять нечем дышать.

Надо бежать отсюда, пока пух не забил все лёгкие! И Зойка бежит в степь, где яркими фонариками горят весенние тюльпаны. На краю цветущего поля она увидела… Лёню!

— Ты вернулся? — радостно кричит Зойка. — Ты вернулся!

— Тише, — говорит Лёня шёпотом. — Тише. Послушай, как поют жаворонки.

Он почему-то очень серьёзен, наверное, совсем ей не рад. Зойка боится, что он уйдет, и послушно поднимает тяжёлую голову к солнцу, слушая долгий переливчатый звон. Но странно, жаворонки поют не так красиво, как в прошлый раз. Скорее, они трещат, как кузнечики.

— Это потому, что хочется пить, — сурово говорит Лёня и уходит, медленно и тяжело ступая по цветущим тюльпанам.

— Куда же ты? — кричит Зойка. — Ведь я пришла к тебе! Я так люблю тебя! Куда же ты?

Но Лёня уже далеко.

— Это потому, что хочется пить, — снова слышит Зойка, но не может понять, чей это голос. — Это от жажды.

Она открывает глаза и сквозь туман видит тонкие грязные ручонки, которые протягивают к ней жестянку, полную воды.

— Зоя Дмитриевна, попейте немного, — уговаривает её сразу несколько детских голосов.

Костя машет над ней остатками своей рубашки.

— Очнулась, — облегчённо говорит он. — Зоя Дмитриевна, сделайте большой глоток и сразу вдохните воздух.

Зойка смачивает губы водой и медленно втягивает в себя тонкую струйку воздуха, затем делает большой глоток, не чувствуя тошнотворного привкуса морской воды. Они дают ей настоящую пресную воду, целую баночку! Значит, по меньшей мере, десять ребят отказались от своего спасительного глотка, чтобы спасти её. Она не может принять этот драгоценный дар, не может! Угораздило же её потерять сознание! А вдруг и дети? Как они там?

— Как дети? — шепчет она, чувствуя, что ещё не имеет сил говорить.

— Порядок, — Костя кладет ей на лоб свою рваную рубашку, смоченную водой, — все живы. Вы лежите. Выпейте ещё воды.

— Нет, — шепчет Зойка, — нет.

— Выпейте, — просит Костя, — без вас нам никак нельзя.

Смысл этих слов не сразу доходит до Зойки, но она, наконец, понимает: ей нельзя падать в обморок, нельзя умереть, надо держаться, чтобы довезти этих детей до места. Она возьмет ещё один глоток воды, чтобы выжить. Ну, два, не больше. Зойка медленно втягивает воду, долго держит её во рту и так же медленно проглатывает, затем решительно отстраняет баночку рукой. Костя снова кладет ей на лоб рубашку, смоченную морской водой.

Мысли тяжело ворочались в голове, но всё же к ней вернулась способность думать. Ей стало лучше, потому что кто-то отдал ей свой глоток воды. Костя, наверное, первым отказался от своей порции. Но в старой жестяной баночке было много крошечных порций. Эти удивительные дети не пожалели их для неё, хотя сами изнывали от жажды. Она уже знала разрушительную силу жажды, знала, как неимоверно тяжело её вынести. И они сознательно пошли на это.

— Зоя Дмитриевна, вам лучше? — над нею склонились Люда и Нина, стараясь прикрыть её своими телами от солнца.

— Лучше. Спасибо, девочки. Передайте детям большое спасибо за воду. Вы все… замечательные. Таких больше нет.

Ночью Зойка поднялась. Она с трудом добрела до борта и, опустив голову, жадно вдыхала воздух, насыщенный морскими брызгами. Сильно кружилась голова, в висках беспрерывно трещали сотни цикад. Тёмная колышущаяся вода притягивала к себе. Нырнуть туда — и кончатся все мучения. Нырнуть нельзя — у неё дети.

Днём, когда накалилось солнце, Зойка снова впала в беспамятство. Она приходила в себя и опять погружалась то ли в полуобморочное состояние, то ли в мучительный сон со страшными видениями. Кончались шестые сутки пути по морю, впереди уже виднелся Красноводск. Очнувшись, Зойка увидела Костю и Люду, которые брызгали ей в лицо водой.

— Помогите сесть, — попросила Зойка.

Костя и Люда подставили с обеих сторон плечи, и Зойка, ухватившись за них руками, села. Все плыло и качалось перед её глазами, она едва различала лица ребят. Накануне дети заставили её выпить немного воды, а сегодня она разделила свою порцию между Розой, Таней и Толиком, которые были уже совсем плохи. Зойка думала, что несколько вчерашних глотков помогут ей выстоять, но почувствовала, как силы покидают её, а голова превратилась в раскалённый шар.

— Смотрите, уже Красноводск, — сказал Костя, указывая рукой на далекий берег.

Зойка хотела подняться, но тяжёлая голова тянула вниз и гудела так, что почти ничего невозможно было расслышать. Гул с каждой минутой усиливался, и едва Зойка успела сообразить, в чём дело, как кто-то закричал:

— Самолёт!

Не ожидая ничего плохого, кое-кто приветственно помахал рукой. Раздалась пулеметная очередь. На корме закричали. Самолёт развернулся, снова дал очередь и пошёл на третий круг. И люди, у которых только что не было сил поднять голову, вскакивали в страхе, бросались за борт, как будто в воде можно было найти спасение. Непонятная сила подняла Зойку. Она села и, видя, что кто-то из девочек побежал к борту, крикнула:

— Лежать!

Её голос был так слаб, что она сама себя еле услышала, и тогда команду повторил Костя:

— Всем лежать!

Дети прижались к палубе, но несколько девочек из Буденновска всё же успели прыгнуть за борт. В Зойке сработала какая-то пружина. Она подскочила и, шатаясь, опасаясь каждую секунду упасть на палубу, побежала к борту. За ней спешили Костя, Люда и Нина. На воду уже летели спасательные круги, канаты.

Самолёт, переполошив всех, быстро улетел. Девочек вытащили из воды. Костя пересчитал ребят и успокоил Зойку:

— Все, Зоя Дмитриевна. Не волнуйтесь, все на месте.

Через полчаса пароход вошёл в порт.