Жаворонок Теклы (СИ)

9. "Осенней неги поцелуй…"

Эту историю Оля, разумеется, не собиралась рассказывать подруге, да и сама много лет не вспоминала о ней — точнее, приучила себя не вспоминать. Так же сделал и Айвар, сказав себе, что это был лишь короткий, тяжелый и болезненный сон. Они не копались в пережитом и почти никогда не обсуждали это между собой, а тем более с кем-либо другим. Но в последнее время Айвару почему-то стал приходить на память этот случай, что казалось ему дурным знаком, — будто предстояло подводить итоги. И почти тогда же, как по наитию, о нем вспомнила и Оля, хоть, в отличие от Айвара, и не видела в этом ничего зловещего.

… Незадолго до отъезда Айвара ребята приглашали Олю в клуб, посидеть напоследок в уютной компании, но она отказалась, сославшись на плохое самочувствие. В какой-то мере это было правдой: с того момента, как она узнала, что Айвар уезжает, на нее впервые в жизни накатила меланхолия — девушка не хотела ничем заниматься и боялась даже думать о том, как они встретятся в аэропорту в последний раз. Ее даже радовало, что родители всю неделю проводили за городом и не видели ее состояния.

Вечером, когда она вздумала перед сном посмотреть какое-то мрачное кино дабы немного отвлечься от личных переживаний, в дверь вдруг позвонили. К огромному удивлению Оли, это был Айвар — хоть его визиты и не были для нее диковинкой, она никак не ожидала, что он поедет к ней в такой суматошный момент.

— Привет, Оленька! — сказал он с улыбкой. — Вот решил зайти, раз тебе нездоровится. Заодно и поесть принес.

Он кивнул на увесистый пакет.

— А почему ты не позвонил? — спросила Оля смущенно. — Я бы в порядок себя привела, к чаю что-нибудь сделала, шарлотку хотя бы. Да и разве тебе сейчас до меня?

— А до чего же еще? — спокойно ответил Айвар. — Данэ сейчас дома нет, у него мероприятие почти до утра, так что мне в пустой квартире-то делать?

Он повесил куртку на вешалку, снял кепку и Оля заметила, что в нем что-то изменилось — за эти дни он как будто спал с лица, и кроме того, исчезла его прежняя дерзкая челка. Волосы, по-прежнему густые и пышные, теперь были сдержанно зачесаны на бок и открывали лоб. На нем была элегантная белая водолазка, а из украшений Айвар оставил только простые серебряные сережки.

— Давай я все разберу, а ты пока пригладь перышки, — предложил он, и хоть это забавное предложение и не отличалось элегантностью, Олю оно почему-то очень растрогало. Она уже с удовольствием сменила футболку на красивое летнее платье, расшитое пестрыми бабочками, причесалась и даже брызнула на волосы капельку душистой воды.

Тем временем Айвар выложил на кухне продукты, которые немало удивили Олю, — кусок нежно-розового тамбовского окорока, твердый сыр, хрустящие багеты, миниатюрные помидоры, упаковку клубники, бутылку виноградного сока и даже несколько банок с консервами. Также у него были при себе хорошие порции сладкого пирога со сливой и абрикосами и коробка очень красивых шоколадных конфет.

— Айвар, ну зачем ты, — промолвила Оля, хотя ей все это было очень приятно, — тебе же теперь лучше поберечь деньги. Мало ли как что повернется?

— Ерунда, Оля, не думай об этом, — отмахнулся парень. — Могу я, в конце концов, позволить себе немного радости? И насчет денег не беспокойся, на мои скромные нужды мне всегда хватит, тем более в Эфиопии. Там жизнь недорого стоит, во всех смыслах. Я вот еще кое-что хочу тебе подарить, на память.

Он протянул ей деревянный лакированный шарик на блестящей ленточке, выкрашенный матово-золотой краской и расписанный яркими желтыми цветами.

— Такие цветы у нас в Эфиопии являются новогодним символом, как здесь елочки, снежинки и прочее, — пояснил Айвар. — Я его когда-то купил у мастера, который тоже много бывал в России и до сих пор помнил снег, мандарины и вот такие украшения. Эфиопы, как ты понимаешь, елку не наряжают, да и отмечаем мы Новый год совсем в другое время, но он в знак симпатии к России сделал несколько таких игрушек по ее традициям. Так что заранее дарю его тебе к русскому Новому году.

— Спасибо, — тихо сказала Оля и улыбнулась, несмотря на то, что мысли о завтрашнем дне все еще угнетали ее. Спрятав шарик, она ополоснула мельхиоровый заварочный чайник с лаконичным советским дизайном и достала коробочку с чаем.

— Извини, что кофе нет, — добавила она. Вдруг Айвар мягким доверительным жестом притронулся к плечу девушки.

— Ну что ты грустишь, Оленька? Такому солнышку это не к лицу, особенно когда природа за окном хмурится.

— Я думаю о том, что с тобой будет, — вздохнула она. — Неужели ты теперь туда вернешься?

— Может быть, — невозмутимо ответил Айвар. — Но не надо сгущать краски. По-моему, Данэ волнуется больше, чем я сам, потому что он никогда там не жил. А я-то жил, к тому же, в восемнадцать лет прибыл в этот город босой, с провиантом в пачку сигарет и с дикой кашей в голове, но мне все-таки удалось выжить. Так что теперь и подавно не пропаду.

— И что ты думаешь делать?

— То же, что намеревался: буду ходить за больными. Я мечтал об этом всю жизнь, и если бы у меня не произошел сдвиг из-за трагедии, то давно бы уже выучился и сейчас был хорошим медбратом. В Аддисе устроюсь в больницу, начну с мытья, уборки и другой прозы жизни, а там и образование смогу получить.

— Значит, ты не разочаровался в своей мечте? — улыбнулась девушка.

— С чего бы это? — удивился Айвар. — Без скептиков ни одно полезное дело не обходится. Здесь я многое понял, и хоть и не успел всего сказать Андрею Петровичу, на будущее мне это пригодится.

— Ты как будто и не очень расстроен, что свадьба сорвалась, — вдруг заметила Оля.

— Я немного обижен, Оленька, но не из-за свадьбы. Да и сам был не лучше Нерины: двое перезрелых подростков сговорились и решили поиграть во взрослую самостоятельную жизнь. Просто надо было вовремя остановиться, еще после того дурацкого разговора на даче. Но кто же умеет признавать ошибки? В конечном счете мы избежали самого плохого: не поженились. Мне только своей репутации жалко, а в остальном…

— А что ты не успел сказать Андрею Петровичу?

— Это пусть останется при мне, Оля. Тебе я только скажу на будущее: не надо быть слишком строгими к тем, кто однажды попал на кривую дорогу. Мужская проституция отнюдь не сплошной рай, за который еще и приплачивают, это плохо, грязно, а зачастую еще и опасно, и на одну славную девушку найдется десять таких, которые смотрят на тебя как на использованный тампон. И наверное, это поделом. Потом я уже научился говорить «нет», но сначала-то был совсем пацаном, да еще нищим и одиноким, внутри творился полный разброд и ни одной родной души на свете! В то время было всякое, честно тебе скажу, но откуда у меня могла быть воля к сопротивлению? — Айвар вздохнул и печально улыбнулся. — Какой мне был смысл печься о своем моральном облике, если я не знал, что со мной будет завтра? Вы плохо понимаете, что это такое, и не дай бог…

— Но все-таки почему ты тогда сравнил это с уходом за тяжелобольными?

— Потому что все это — жизнь, Оленька, с тех сторон, о которых не принято говорить, но от них никуда не деться. Каждый как может пытается заявить, что он живой человек, а не проект по созданию идеальной личности, и у одних это слезы, а у других — аморальное поведение. И кто знает, не пройди я через такое в юности, может быть, сейчас был бы менее терпимым к людям.

Тем временем Оля заварила чай, сделала бутерброды и нарезала пирог.

— И почему ты всегда так стараешься всех накормить? — сказала она, заметно повеселев.

— Да просто люблю когда люди сыты и здоровы, — отозвался Айвар. — Так что давай, не отставай, и самочувствие у тебя сразу улучшится. У меня сегодня тоже весь день не было аппетита, а сейчас вот что-то разохотился. А немного покурить у вас можно будет?

— Никаких проблем, папа тоже всю жизнь смолит, так что мы привыкли.

За едой они беззаботно болтали и шутили. Айвар заметил, как светло-русые волосы девушки в свете лампы переливались легкой рыжинкой, и подумал, что она сейчас удивительно похожа на осеннюю лесную нимфу.

— Слушай, Айвар, — спросила вдруг Оля, когда они поели и она собрала посуду, — а тебе вообще нравятся белые девушки?

— То есть? — удивился Айвар. — Ты что, имеешь в виду интим?

— Ну да, а что? — сказала Оля, хотя сама уже успела пожалеть о своей несдержанности. — Просто интересно, есть ли какая-то разница…

— А, в этом смысле? — усмехнулся он добродушно. — Ну если честно, то с негритяночками мне всегда было комфортнее. Родное — оно и есть родное, даже в такой прозе жизни. К тому же, белые девушки гораздо более зажатые, сколько ни пытаются выглядеть раскрепощенными.

— Да? — задумчиво произнесла Оля. — Но не всегда же так, бывают исключения…

— Странный какой-то разговор, Оленька, — сказал Айвар, пожав плечами. — Звучит так, будто ты хочешь мне что-то предложить.

— А если я хочу? — сказала Оля изменившимся голосом и внимательно на него посмотрела. — Такой вариант ты никак не рассматривал? Потому что я такая хорошая и правильная, а значит, заслуживаю только дружбы и уважения к своему глубокому внутреннему миру?

— Оля, — ответил Айвар после паузы, заметно растерявшись, — ты хорошая и правильная, тут я ничего не могу возразить, но это не значит, что тебя нельзя желать как женщину. Просто меня эти разговоры как-то не вдохновляют. Если что, я уж точно пришел к тебе не для того, чтобы получить взамен… нечто подобное.

— В это я как раз верю, — вздохнула Оля. — Ты действительно пришел из добрых побуждений, и у тебя даже в мыслях не было ничего грязного. Потому что знаешь… вот есть такие девушки, про которых нельзя ничего такого подумать, они для этого слишком хорошие! Их можно уважать, можно жалеть, можно жаловаться им на других девушек — тех, которые не такие хорошие, но с ними почему-то хочется иметь другие отношения…

— Так, все, — тихо, но очень решительно сказал Айвар и взял Олю за плечи. — Во-первых, я ни на кого тебе не жаловался, не наговаривай. Во-вторых, я жалею любую женщину, а уважаю только поступки. Но при чем здесь вообще какие-то «другие отношения»?

— При том, что я тебя люблю, — вырвалось вдруг у Оли.

Айвар взглянул на девушку с изумлением и негромко переспросил:

— Что?.. Ты меня любишь?

— А что тебя так удивляет? То, что я при этом дружила с Нери?

— Да нет, при чем тут она… Просто мне никто еще этого не говорил, пытаюсь переварить, — смущенно ответил Айвар, не зная что добавить.

— А я еще не говорила этого никому, — отозвалась Оля и вдруг улыбнулась.

Айвар ожесточенно потер лоб и виски и заговорил с нарочитой веселостью:

— Что-то я не понимаю: тебя что, попросили меня на вшивость проверить? Так вроде незачем, мне ведь уже дали отставку… Или она тебе меня одолжила на вечер? А ты и рада, тоже на экзотику потянуло?

— Ну считай, что так, если хочешь, — спокойно ответила Оля, — потянуло на экзотику.

— Ясно, — усмехнулся Айвар. — А мулат тебе, значит, не сгодился? Сразу негра подавай?

— Айвар, так ты же заранее знаешь ответы на все свои вопросы! Ну и зачем спрашиваешь? Ты сам ничего не хочешь мне сказать?

— Оля, ты очень красивая, с тобой хорошо, — с усилием проговорил Айвар, понимая, чего девушка от него ждет, — но так же нельзя…

— Успокойся, ничего страшного не происходит, — тихо ответила Оля. — Ты любишь меня?

Она ждала от него тех слов, в которые умещалось все пережитое за несколько месяцев в Питере: и необъяснимый восторг первой встречи, и напряжение, когда с ней флиртовал его друг, и пьянящая радость от поездок за город, которых он ждал еще накануне, и смятение от слов Нерины, будто бы ее подруга и Даниэль намерены пожениться.

После того, как схлынула первая острая обида и Айвар понял, что ему больше не придется терпеть странное поведение невесты и нрав ее отца, у него стало почти легко на сердце — он знал, ради чего на самом деле была эта поездка в Питер, и ни за что не стал бы ничего менять в прошлом, если бы получил шанс. Лишь бы увидеть эту тоненькую белую девушку с мудрым и кокетливым взглядом серых глаз. Хотя какая же она белая? Разве это глупое пустое слово могло передать всю палитру ее нежного румянца и абрикосового питерского загара, который еще напоминал о лете?

Однако он надеялся сохранить это навсегда в душе как прекрасную неприкосновенную тайну, как памятный дар на всю жизнь, а теперь это уже было невозможно и приходилось быстро принимать новое решение. Тем более после всего, что она только что сказала…

Все эти мысли на самом деле уместились в секунды — Айвар просто стоял, глядя на Олю странным взглядом, в котором уже не было и следа испуга, и короткими нервными движениями облизывал губы. Наконец он тихо сказал, сам не зная почему:

— Не сердись, пожалуйста.

Оля подошла к нему и осторожно, почти по-матерински, прикоснулась к его лбу и щекам, будто проверяла, нет ли у него жара.

— Я не сержусь, — ответила она шепотом, и Айвар очень деликатно, почти боязливо поцеловал ее в губы. Ему хотелось сказать что-то вразумительное, но он смог только прерывисто произнести:

— Оленька… Беляночка моя!

В следующую секунду у Айвара внутри что-то перемкнуло и он сам не заметил, как стал целовать ее по-мужски требовательно и жадно, властно проталкивая язык ей в рот, вдыхая сливочный аромат ее волос, а его руки заметались по ее мягкому девичьему телу. На миг прервавшись, Айвар посмотрел ей в глаза, будто хотел о чем-то спросить, но Оля только крепче обняла его за плечи и ласково прошептала: «Все хорошо, любимый мой, мальчик, все хорошо. Дыши, дыши, вот так».

Они снова начали исступленно целоваться, уже с обоюдной силой и страстью. Айвар быстро расстегнул платье Оли и стиснул грудь, более женственную, чем у Нерины, но все же миниатюрную, провел ладонью по прохладному плоскому животу, от которого тоже пахло сливками и ванилью. Она заметила, как легко он расстегнул ее простенький белый лифчик, заведя руки ей за спину, и поняла, что эти навыки он долго оттачивал в прошлом, но почему-то это совсем ее не задело. Впрочем, на самом деле Оля была не в состоянии задерживаться на подобных мыслях, и единственное, что сейчас ей казалось важным, — не спугнуть намерения Айвара. Желание внутри нее разгорелось так, что телу было больно, и заглушить это могла только другая боль, сильнее и слаще.

Потом он стянул водолазку и бросил на пол — ему реально хотелось остыть, пульсирующее сердце будто пыталось увернуться, не обжечься от превратившейся в кипяток крови. Одним движением он поднял девушку, охотно ухватившуюся за его плечи и талию, и дальше обоих уже просто несло какой-то волной помимо воли. Это, как подумала Оля, была уже не «Ист-Сайдская история», а скорее «Будто я умер и попал в рай» того же Брайана Адамса. Так и должно быть в раю: темно, жарко, бесстыдно и свободно, без всяких сказок про ангельское пение и пушистые облака.

От родительского ложа Айвар наотрез отказался, хоть на девичьей постели Оли оказалось не так уж удобно. Когда он почти рефлекторно потянулся к карману джинсов, Оля вдруг резко перехватила его руку:

— Не надо!..

— Я тебе покажу «не надо», — почти зло произнес он, но эта злость еще больше распалила неведомое прежде чувство. Наконец она вся была рядом, искренняя, послушная, смелая, и его пухлые темные губы с упоением исследовали нежные полушария ее груди, ласкали их бледно-розовые вершинки, беззащитный живот, родинки на ляжках. Впервые он вожделел женщину всей своей сущностью, не из-за импульсивной телесной реакции на стресс, не из-за выгоды, жалости, бегства от одиночества или вызова собственному отчаянию, — и подспудно думал: «Я же предупреждал, что это плохо кончится, беляночка моя. Я же знал…»

В первый момент она вскрикнула, и хотя Айвар очень за это переживал, пути назад уже не было. К счастью, боль быстро утихла и напряжение спало: он обволакивал ее своим теплом, как огромный ласковый кот, и вместо сильных толчков Оля ощущала лишь приятную заполненность. Он плавно покачивал над ней свое тело, опираясь на руки, время от времени наклонялся, чтобы поцеловать ее щеки, волосы, шею, и нашептывал какие-то диковинные африканские слова. На его плечах и груди выступили бисеринки пота, и Оля осторожно прикоснулась к ним.

— Горячо, — произнесла она тихо и бездумно.

— Если хочешь, я перестану дышать, — ответил Айвар уже почти шепотом, как будто принял это за жалобу.

— Что, навсегда? — улыбнулась Оля, на миг приходя в сознательное состояние.

— Если хочешь, — повторил он.

Наконец Айвар почувствовал, что вот-вот изойдет, и это вызвало прилив неведомой прежде радости, никак не соответствующей банальному облегчению организма. Они сжали друг другу руки, словно сообщники, и тепло разлилось по его телу так, что он невольно вздрогнул и глубоко вздохнул. Оля еще тяжело дышала после того стремительного темпа, который он набрал под конец, ее лицо разрумянилось, тонкая кожа шеи и груди тоже покраснела, глаза были мутными, как и у него.

Придя в себя, они быстро помылись и возвратились в постель: у Айвара после скопившегося напряжения хватило сил только на то, чтобы натянуть плавки. Оля прижалась к нему и он со щемящей нежностью подумал о том, как ему всегда не хватало такой простой чувственной искренности, более пронзительной, чем самые изощренные сексуальные приемы.

— Тебе… ты хорошо себя чувствуешь? — наконец прервал он паузу.

— Да еще как, — ласково сказала девушка, поняв его смущение. — Ты поспи немного, и не волнуйся, будильник я поставлю.

Правда, Айвар проснулся и без будильника и тем не менее чувствовал себя вполне отдохнувшим. Оли рядом не было, но с кухни доносились приглушенные звуки музыки, которую она всегда включала за едой и чаем. Уже одетым он зашел на кухню и увидел ее в том же платье, безмятежно перемывающей посуду. На столе закипал чайник и все выглядело так мирно и буднично, что происшедшее стало казаться Айвару чем-то бредовым. Не зная что сказать, он просто поцеловал ее в губы.

— Чай будешь? — спросила Оля с прежней спокойной улыбкой.

Айвар кивнул и присел на диванчик, продолжая нервно потирать лоб. Она поставила перед ним кружку, от которой шел аппетитный пар.

— Да, странно все получилось, — наконец промолвил он, осторожно отхлебывая, — я ведь даже на твой вопрос толком не ответил…

— Ну что тут странного? — ответила Оля, села напротив и погладила его по волосам. — Только не вздумай оправдываться. Нам же было хорошо вместе, правда? А моя честь не пострадала, ибо нечему было.

Она рассмеялась, заметив, что Айвар нахмурился.

— Ну да, — сказал он, — я помню, что ты почти три года потратила на какого-то белого недоумка, который скорее всего и свои прихоти тебе диктовал.

— Да никак ты ревнуешь, черный красавец? — усмехнулась Оля. — Я-то думала, что ты всегда был выше того, чтобы заморачиваться на каких-то бывших и настоящих женихах и законных мужьях.

— Мне всегда и было на них плевать, только не сейчас, — спокойно пояснил Айвар. — Сейчас я думаю: «моя» — и все, и посмел бы кто притронуться… А чего ты хочешь, Оленька, мужчины так устроены! Лицемерное человечество вообще ухитрилось накатать на этом целую идеологию о долге женщины хранить целомудрие до брака! Думаешь, у этого есть хоть какие-то основания кроме глупого мужского эгоизма?

— Спасибо, что просветил, — сказала Оля и шутливо щелкнула его по носу. — Кстати, а что ты шептал мне на ухо?

— Этого тебе точно не следует знать: ты девушка, так что можешь понять превратно.

Оля благодушно заметила:

— Между прочим, у девушек тоже есть свой эгоизм: они хотят замуж, хотят носить этот смешной неуклюжий живот, хотят детей… Ну или хотя бы одного ребеночка — пухленького, цвета кофе со сгущенкой, с белыми ручками и пяточками…

— Последнего обещать не могу, — признался Айвар, — мои мечты никогда так далеко не заходили. Но в остальном, Оля, у нас ведь теперь все серьезно?

— То есть? — спросила девушка, почему-то переменившись в лице.

— А что тут непонятного? Ты ведь замуж за меня пойдешь? А что, я хочу настоящую свадьбу, и по-моему, это естественный порядок вещей! Не зря же судьба так распорядилась и я сюда пришел в последний момент!

— Ты думаешь, что у нас получится? После того, какую травлю тебе здесь устроили? — осторожно сказала Оля. — Не лучше ли все-таки спокойно устраивать жизнь дома?

— Наверное, лучше. В Питере, конечно, боязно оставаться, но если ты захочешь, я останусь, поверь. В конце концов, необязательно жить именно здесь, городов в России много, и с документами мы все как-нибудь уладим. А потом, того и гляди, уедем вместе ко мне — я тебе покажу, сколько там всего! Эфиопия не так уж безобразна, если присмотреться, и там тоже есть место и счастью, и уюту.

Он бережно сжал ее ладонь.

— Ну так что, беляночка моя?

— Айвар, ты меня ставишь в очень затруднительное положение, — наконец сказала Оля, опустив глаза. — Получается, что я одним словом должна решить твою жизнь? И если что-то с тобой случится, буду виновата, что подвергла опасности, лишь бы побыть рядом с тобой? Для меня важнее чтобы ты был цел и невредим, исполнил свою мечту и был счастлив, пусть в другой стране и с кем-то другим. А эта ночь навсегда останется в памяти, как самое сокровенное и прекрасное…

— Да, Оля? — произнес Айвар, заметно напрягшись. — А может быть, ты все-таки не моей жизнью боишься распоряжаться, а своей? Может быть, тебе просто легче жить мечтами и грезами? Хотя я тебя не осуждаю, не дай бог! Да, любовный угар проходит, и начинаются проблемы, а со мной они начнутся гораздо раньше просто потому, что я негр. Но я все-таки не понимаю: неужели лучше поступиться куском собственной души, чем жить по-взрослому?

— Айвар, я же не говорила, что от тебя отказываюсь, — тихо возразила Оля.

— А что же ты сказала? — вздохнул Айвар. — Ладно, я понял. Только не надо таких красивых слов о моей безопасности. Скажи просто: ты получила что хотела.

Он так быстро встал и вышел за дверь квартиры, что Оля ничего не успела предпринять. Сев на табурет в прихожей, она уткнулась лицом в колени и наконец дала волю слезам.

К себе Айвар вернулся совсем под утро, когда Даниэль уже был дома, постарался быстро проскользнуть в ванную, чтобы перебить чем-нибудь запах парфюмерии, и друг успел только спросить:

— Иви, ты с девчонкой был, что ли?

— Ага, — кинул Айвар на ходу и скрылся за дверью. Даниэль изумленно поглядел ему вслед и ни о чем больше не допытывался.

А ближе к вечеру вся компания провожала Айвара в аэропорту. Он не ожидал увидеть там Олю после вчерашнего, но она пришла и то и дело бросала на него короткие тревожные взгляды. До начала регистрации, пока все четверо коротали время в зале, Оля улучила момент и куда-то вышла, стремительно сунув в руку Айвара сложенный листок бумаги. На нем было набросано: «Я буду около киоска с газетами».

Чуть позже Айвар направился туда под благовидным предлогом, не вполне надеясь, что она действительно его ждет. Скорее он склонялся к мысли, что Оля сбежала, не выдержала перенапряжения, и не мог ее за это винить. Но она стояла там — бледная, осунувшаяся, повзрослевшая и еще более прекрасная, чем в тот день, когда они познакомились.

Прохожие смотрели на обнимающихся черного парня и русскую девушку с той неприязнью, какую часто здесь вызывает подобная связь, и никто не видел слез, которые непрерывно текли по ее лицу. Остановиться просто не было сил. Он держался, но в его карих глазах тоже застыла невыносимая боль. «Мы еще непременно увидимся, беляночка моя, — тихо произнес Айвар напоследок, — Я тебе обещаю».