Жаворонок Теклы (СИ)

13. Вкус винограда

На рассвете, когда Айвар проснулся, Налия поначалу пришла в ужас. Это скорее напоминало переход из обморока в сумеречное состояние. Его открытые глаза словно ничего вокруг не узнавали, дыхание было прерывистым, он бессмысленно подергивал плечами и коленями, челюсти издавали жуткое лязганье. На миг женщине показалось, что он уже не вернется из этого искаженного темного зазеркалья, но затем в его движениях появилась какая-то осмысленность, и поняв, что он хотел, Налия дала ему таблетки и обильного питья. После этого Айвар стал дышать легче и взгляд понемногу прояснился, хотя равновесие ему было трудно удерживать. Кое-как он встал с постели и даже попытался успокоить жену, которая бестолково металась, не зная как быть дальше. Айвар отказался от ведра и не позволил ей идти с ним во двор, заверив, что всегда возвращался целым и невредимым. Она невольно и горько усмехнулась.

Когда он вошел в дом, его умытое ледяной водой лицо выглядело уже вполне осмысленным. Налия за это время поставила кашу вариться в очаге.

— Не пугайся, я всегда по утрам тяжело в себя прихожу, — сказал Айвар и даже попытался улыбнуться. — Слава богу, у меня внутри уже есть какой-то личный навигатор, который не дает сбиться с пути, во всех смыслах.

— Ладно, ты ложись, поспи еще, — ответила жена, осторожно коснувшись его руки. — Котелок я во что-нибудь заверну, чтобы не остыл, поешь сразу как проснешься. Отдыхай, тебе теперь будет легче, я обещаю…

То ли из-за ее напутствия, то ли из-за неожиданного дара в виде пары часов неторопливого сна, Айвару действительно было лучше, когда он проснулся второй раз. Голова все еще болела, однако это уже были отголоски, тление в самом нутре уставшего мозга. И он решил понемногу приходить в себя. Снова умывшись, позавтракав и сполоснув посуду, он намазал лоб и виски бальзамом «Золотая звезда» и вспомнил о просьбе Налии насчет ширмы.

У знакомых ремесленников ему удалось купить крючки, крепкую бечевку и большой кусок материи. Поскольку те не ожидали увидеть его в деревне в это время суток, он не удержался и сообщил о приезде своей жены. Крестьяне, прикипевшие к Айвару за эти два года, были искренне рады и выразили желание поскорее познакомиться с ней.

Огородив занавеской угол, Айвар застелил стол скатертью, положил на стулья вышитые Налией чехлы и заглянул в шкафчик с провизией. Есть ему пока не хотелось, но когда он увидел пестрые мешочки, источающие пряный запах, деревянные ларчики с жжеными узорами и бутылочки из переливчатого цветного стекла, на душе немного потеплело. Это напомнило о родном доме, об азартных буднях и беззаботном отдыхе.

Когда Налия вернулась, он по ее лицу понял, что и ей после встречи с родителями стало легче. Так как Айвар знал ее характер, он не ждал отчета и спросил только одно:

— Они спрашивали что-нибудь про меня? Я всегда боюсь, что они догадаются о моей проблеме, а им только такого еще не хватает…

— Да уж, дочь осуждена, зять наркоман! — усмехнулась жена, разбирая покупки. — Айвар, ну а как об этом можно не догадаться, когда у тебя глаза словно у больной рыбы? Но они никогда ни о чем подобном не спросят: во-первых, деликатность у них в крови, а во-вторых, они тебе простят что угодно за то, сколько ты с ними маялся.

— Они моя семья, Налия, это нормально. И дело тут не в обычаях, а в том, что я люблю их, и мне совсем не в тягость за ними ухаживать.

— Оно и видно, как тебе все это не в тягость. Наркоманом ты, видимо, стал от большой радости? От того, что тебе легко в этой деревне, среди людей, которым все равно не помочь — умрут от старости и безнадежных болезней или так и будут маяться в Эфиопии? — резко отозвалась жена. — Ну вот действительно: откуда ты такой взялся?

Вспомнив, как то же самое спросила маленькая судомойка Лали, Айвар не смог сдержать улыбку. Тем временем Налия нашинковала кусок курицы, поставила мясо тушиться в томатной пасте и сказала:

— Я просто удивляюсь, Айвар: зачем ты на все это пошел? Ютиться в лачуге, пахать в сельской богадельне и глушить боли наркотиками после всего, что довелось испытать раньше, — поездки по миру, хорошие люди, книги, искусство, вкусная еда! Ты же не был обязан, ты мог без проблем получить развод и жить как нормальный человек! Конечно, я всегда была эгоистичной дрянью, Айвар, не отрицаю, но! Неужели я бы не поняла, если бы ты захотел пойти по другому пути, которого ты заслуживаешь? Неужели стала бы требовать, чтобы ты заживо себя хоронил из-за моих ошибок? Вокруг полно добродушных, спокойных, заботливых баб, которым было бы в радость сойтись с тобой, и ты сейчас был бы здоров и обихожен, а может быть, и счастлив…

— Да на какие только глупости не пойдет мужчина, если он действительно любит, — вздохнул Айвар с горькой улыбкой. — А я тебя люблю, Налия, очень люблю. Но не скрою, что мне было страшно, особенно когда я вдруг подумал, что однажды просто захлебнусь собственными рвотными массами и все, был Айвар — нет Айвара. Только страшно было, представь себе, не от факта смерти, и даже не от ее непрезентабельности, а от своего равнодушия к этому.

Налия хмуро посмотрела на него, скрестив руки на своей дородной груди. В этот момент она напоминала суровую чернокожую экономку в американском поместье позапрошлого века. Впрочем, и сам Айвар, как ему подумалось, походил на сборщика хлопка, по которому вдобавок хорошенько прошлись плетью.

— Я тоже очень люблю тебя, Айвар, но иногда тебя тяжко слушать, — наконец сказала она строго. — Подумай хотя бы о том, каково Паше было бы увидеть тебя таким.

— Паша? — нервно усмехнулся Айвар. — Да бог с тобой, Налия! Все проходит, и детские привязанности тоже. У него, к счастью, есть полноценная семья, нормальное будущее, и со временем он обо мне забудет. Ничего лучшего я ему все равно не смог бы дать.

— Да как ты можешь? — яростным шепотом спросила женщина. — Что ты решаешь за тех, кто любит тебя? Полноценная семья! Да много ты понимал в этом? Между прочим, Паша с детства предвидел, что после окончания школы ему предстоит жить отдельно, так как отчиму надо будет заботиться о родных дочерях, на ноги их ставить. А еще тот давно мечтал о собственном сыне, кровном! Так что отдельное жилье Паше никто не собирался покупать, сдать его отцу шансов не было — и как ты думаешь, на кого они рассчитывали? Да ты был для него всем, он хотел жить именно с тобой!

Айвар долго молчал, пока жена поставила обед на стол и мрачно наблюдала за тем, как он ковырялся в тарелке, явно не ощущая вкуса.

— А собственно, почему я всего этого не знал? — наконец спросил Айвар.

— Твоя Эльга не хотела тебя тревожить! Не обижайся, она до сих пор тебя очень любит, как и Паша. Просто ее мужу это в какой-то момент стало удобно, и его, в общем, тоже не за что осуждать. Ладно, что ты напрягся? Конечно, я знала, что она тебя любит, и что ты ее тоже когда-то любил. Но ты же мне не изменял, а своей душой я тебе предоставляла распоряжаться как ты захочешь.

— Интересная у тебя философия, милая. Но неужели ты совсем не боялась того, что я вижусь с ней? — промолвил Айвар, покачав головой.

— Философия у меня по крайней мере честная, — вызывающе сказала жена. — А чем это ты вздумал меня пугать? Что тебя все-таки могло потянуть на большее? Так этого тебе стоило бояться, дорогой.

Айвар вдруг почувствовал новый сильный укол в затылок, и на миг ему показалось, что это не очередной спазм, а прикосновение холодного оружия. В голове проносилось: «Эльга, значит… Мне показалось, что у нас с ней схожие вкусы… В чем же дело, в доме или в хозяевах?» Значит, Налия давно обо всем догадалась и лишь позволяла ему верить, будто у него есть какие-то тайны… Наконец он перевел дыхание, попытался сдержаться, но вопрос вырвался сам собой:

— Налия, и что же ты могла сделать со мной страшнее того, что сделала и так, без всяких измен? Сразу убить?

— Перестань, Айвар! Что теперь об этом говорить, когда мы по сути остались вдвоем на свете? Нам придется держаться друг за друга, потому что все остальное потеряно — и мир, и Россия, и этот мальчик, которого я, к твоему сведению, любила не меньше, чем ты. Так что давай ешь, я зря, что ли, старалась?

После этого разговора супруги долго не возвращались к прошлому и вообще по большей части отмалчивались, прячась каждый под своей скорлупой. Спасала только необходимость вести быт. По утрам они, когда у Айвара проходила дурнота, завтракали, и она отвозила его в больницу, а потом ехала по своим делам. Вскоре он узнал, что Налия сблизилась с церковной общиной, посещавшей храм невдалеке от деревни. Айвар его хорошо знал. Правда, храмом здесь скорее гордо называли большой деревянный дом с крестом и эфиопским флагом на крыше, украшенный цветными стеклами и грубо написанными фресками. Но им заведовали грамотные и мудрые люди, которые поддерживали здесь гражданскую общность. Как в дореволюционной России, церковь вела метрическую книгу, где отмечались рождения, браки, смерти, переезды в город, исчезновения без вести и другие важные события. Айвар не раз обращался сюда за помощью в сборе анамнезов и статистики. Кроме того, духовники учили детей грамоте и привечали тех, кто из-за какой-нибудь беды потерял крышу над головой.

Еще Айвар заходил туда на празднование Фасики, когда церковь украшали пальмовыми листьями, наподобие того, как в России делали букетики из вербы. Служба проходила в вольном африканском духе, с песнопениями, танцами и лакомствами.

Поначалу Налия в основном помогала с развозкой книг, продуктов и необходимых вещей: здесь была своя харчевня, библиотека, баня, пункт, где нуждающиеся могли получить одежду и кое-какие медикаменты. В благодарность церковь угощала ее и Айвара своими пирогами, творогом и кофе. Позже она стала рассказывать взрослым и маленьким прихожанам основы гражданской этики через захватывающие сказки, легенды и забавы, собранные со всего мира, как это делал Айвар в больнице.

В деревне и на работе у мужа у нее тоже быстро нашлись товарищи и Айвар в душе был рад, что Налия не сдает своих лидерских позиций. К тому же, он узнал, что она везде называла себя «Корналия Теклай», и его растрогало такое проявление близости и уважения, которые Налия все еще маскировала замкнутостью и ехидством.

Но и Айвар вел себя закрыто, так как эмоции все больше притуплялись и сосредотачивались на тяге к морфину. Налия старалась чем-то его расшевелить — привозила церковные пироги и печенье, заманивала прогуляться по улицам Семеры или рынку, подкладывала за столом самые аппетитные кусочки. Правда, питаться приходилось скромно, не столько от безденежья, сколько из-за нехватки воды. Но Айвара уже мало что трогало и он с неохотой съедал по утрам несколько ложек каши с сахаром и сухофруктами, а в ужин — ее же с толчеными бульонными кубиками и сухарями.

В один из таких молчаливых вечеров Налия все же не сдержалась и заговорила с ним:

— Послушай, тебе не кажется, что пора уже выкарабкиваться?

— Что, были претензии на работе?

— При чем здесь это? Ты что, ради работы живешь? Ради мученического венца? — возмутилась Налия. — О тебе речь, Айвар, и обо мне! И я хочу, чтобы мы жили, а не страдали. Но без твоего желания я тебе не помогу, и никакие врачи не помогут! Надо возвращаться к жизни, понимаешь? Начинай с малого: приходи хотя бы в церковь, послушай, как мы учим ребят петь, посмотри, какие они рисуют витражи, поговори с ними! Тебе же это всегда было в радость. Что, сил у тебя нет? А на то, чтобы ныть и объедаться таблетками, силы находятся!

— Да когда я ныл, Налия? — возразил Айвар. — По-моему, я никого не беспокою! Знаешь, даже странно: мне всегда было «больше всех надо», а вот сейчас мне ничего не надо! Ну, кроме одного, понятное дело. И слава богу, что это желание мне заменяет все остальные, потому что больше ничего и не будет! Ничего! А что ты там мне обещала?

— Айвар, так ты что, решил меня наказать? — с горечью спросила Налия. — Способ, конечно, жестокий, но глупый! Ты сам-то это сознаешь?

— Скажешь тоже, — усмехнулся Айвар. — Просто ты разберись, чего от меня хочешь. Ты столько раз пыталась до меня донести, что эфиопов бесполезно приучать к нормальной жизни, что здесь всегда будет только черная дыра, — и вот, я наконец это понял, как тебе и хотелось. Но тебя, похоже, опять что-то не устраивает?

— Хотя бы то, что ты не ешь! Хочешь в конце концов желудок потерять? Как ты не понимаешь, что я все это говорю ради тебя!

Больше они ничего не сказали друг другу, но ей почему-то показалось, что воля к жизни в Айваре еще не угасла, сколько бы он ни пытался убедить ее в обратном.

Когда ближе к ночи Айвар вернулся со двора, где выливал грязную воду из ведра под рукомойником, Налия ждала его у стола, на котором слабо светила лампа. В доме приятно пахло свежезаваренным имбирным чаем и он заметил, что она поставила на стол красивые расписные кружки вместо обычных стаканов. На большом блюде лежал любимый Айваром рассыпчатый пирог с финиками и орехами. К его удивлению, она даже успела переодеться в нарядное оливковое платье, которое сшила уже после приезда.

— Я подумала, что так тебе, может быть, больше понравится, — улыбнулась Налия. — Что мы все время едим как-то по-походному, будто у нас и дома нет?

От этой мягкой улыбки Айвар почему-то растерялся. Он никак не ожидал, что после его выпада жена будет стараться ему угодить. Вдруг его обожгло страшное чувство вины за то, что он почти не уделял Налии внимания с тех пор, как она вернулась, не благодарил за все попытки сделать ему приятное, не разговаривал по душам, будто их не связывало ничего, кроме тяжелого быта. Как же он мог допустить, чтобы наркотики съели его душу?

— Налия, тебе бы по щекам мне надавать, а не устраивать романтические вечера, — вздохнул он. — Я же понимаю, что стал невыносимым из-за этих чертовых таблеток. Но ты хотя бы выскажи что накипело, не жалей меня! Ты думаешь, я не понимаю, чем все кончится? С работы меня в конце концов вежливо уберут, чтобы я не притронулся к больничным запасам, и потом… О господи, как же до такого дошло…

Айвар сел и закрыл руками лицо, его плечи содрогнулись.

— Ну вот, а я надеялась, что ты будешь рад, — вздохнула Налия, проведя по его волосам. — Ладно, поплачь если хочешь, это хоть какие-то признаки жизни. Только потом не забудь умыться и переодеться: ужин никто не отменял.

Ее тон все же подействовал на Айвара отрезвляюще и он усилием воли поднялся, снял несвежую рубашку и обтерся холодной водой, а потом примерил подарок Налии.

— Наконец, а я все ждала, когда ты ее наденешь, — сказала жена. — Вот что, Айвар, я очень хочу, чтобы сейчас ты меня услышал. В прошлом мы оба уже раскаялись и больше к этому нет смысла возвращаться, настоящее пока оставляет желать лучшего, но мы еще живы. И я сейчас не буду надоедать тебе всякой банальщиной, я только скажу, что непременно тебя вытащу. А ты просто доверься мне, хорошо?

Муж впервые за долгое время нежно и открыто посмотрел на нее и тихо ответил:

— Что же мне остается, милая. Хотя я бы предпочел, чтобы ты отдыхала.

Налия улыбнулась и обняла его за плечи, но тут Айвар внезапно почувствовал, что его, как он это называл, «повело». Боясь нового прилива боли, он обхватил талию жены, и от ее близости по коже пошли мурашки и болезненно заныло под животом. За два года Айвар основательно отвык от таких ощущений и даже не размышлял о том, вернутся ли они в его жизнь. Он подумал, что надо ее выпустить и как-то по-быстрому успокоить нервы, чтобы не волновать Налию еще больше, но тем не менее продолжал за нее держаться.

— Айвар, что это с тобой? — удивленно спросила Налия, заметив, что он избегал ее взгляда. Но за годы, прожитые вместе, супруги так изучили язык тела, выдающий все колебания души, что она быстро все поняла. Налия посмотрела ему в лицо и не удержалась от того, чтобы вызывающе потрогать его за бедра.

— О, Теклай, да никак уже ты решил меня порадовать? — спросила женщина с улыбкой. — А я так боялась, что перестала тебя привлекать…

Айвар наконец взглянул на нее и с трудом тоже улыбнулся. Приняв это за одобрительный знак, Налия усадила его рядом с собой на постель и стала расстегивать на нем рубашку. Однако он придержал жену за руку и мягко, но решительно произнес:

— Налия, не надо, пожалуйста.

— Да что такое, Айвар? У тебя что-то болит?

— И это тоже, но дело совсем в другом, — сказал Айвар, пытаясь собраться с мыслями. — Ну какая у нас сейчас может быть радость? Просто какая-то биологическая агония, бесконтрольное бурление гормонов на закате жизни. Природой же заведено, что надо сначала оставить потомство, нарастить популяцию, прежде чем помирать, и ей не объяснить, что у меня детей быть не может. А я так не хочу — чтобы это было как тупой инстинкт или жест отчаяния, после всего прекрасного, что мы пережили раньше.

— Ну ты и наговорил, Айвар, — усмехнулась Налия. — Больше похоже на то, что ты просто боишься осечки. Но зря: даже если у тебя долго не было практики, такой дар не растеряешь.

Она лукаво посмотрела на него, потерлась носом о его щеку, и он снова невольно улыбнулся.

— Другое дело! Что ты все усложняешь? — спросила Налия. — Какой еще «закат жизни»? Мы будем жить, и сейчас это для тебя самое лучшее лекарство. И потом, разве недостаточно того, что я твоя жена, что я соскучилась, и ты по мне тоже соскучился? Надо искать какую-то заумь?

Айвар невольно провел по ее плечам и приспустил с них легкую ткань платья, а Налия развязала шнуровку и оно сползло вниз, открыв ее полную налитую грудь. Распахнув на себе рубашку, Айвар прижал ее к открытой коже и стал с неожиданной жадностью целовать ее губы и шею, пахнущую родным экстрактом подмерзшего винограда. Когда он все же заставил себя отвлечься, остальное происходило очень быстро: они заперли дверь, расстелили поверх белья старое полотенце, помогли друг другу раздеться, заметив, что их тела, несмотря на все пережитые тяготы, еще оставались крепкими и красивыми. Даже в полутьме, разбавляемой полосками слабого света в щелях стен, они любовались этой знакомой наизусть красотой. Налия взяла свой любимый флакончик, смочила ладони и провела уже по его шее, плечам и торсу.

Они сближались неторопливо, постоянно обменивались взглядами и поцелуями, двигались в деликатном и красивом ритме, скорее убаюкивающем, нежели страстном. Но сейчас Айвар испытывал от этого необыкновенное удовольствие и не хотел спешить, он играл с ее кудрями, целовал грудь и живот и прикрывал глаза, когда она отвечала тем же самым, дразнила своим теплым дыханием и влажными губами. Их любимой игрой было оттягивание подступающего финала, которое постепенно становилось трудным и болезненным, но Айвару очень нравилась эта взаимная проверка на выдержку, казавшаяся ему наивысшей концентрацией обожания, чуть ли не победой сознания над телом. Оба давно знали, что внутренний импульс подскажет, когда эту игру можно прекратить, но им нравилось до последнего провоцировать обоюдными взглядами: «Не останавливайся», «Не останавливай»…

Потом он еще некоторое время укрывал ее собой, и Налия, вдыхая знакомый запах его волос, чувствовала прилив небывалого спокойствия. Наконец она поднялась, накинула за ширмой сорочку и пошла босиком по ковру к жаровне, в которой еще чуть тлели угольки. Айвар тоже оделся и снова улегся под плед — к ночи его всегда начинало знобить.

— Да, с ужином мы припозднились, но ничего страшного, — сказала жена, — сейчас я по-быстрому разогрею пирог.

— Спасибо, милая, что старалась, но мне вправду перед сном не стоит рисковать. Я поем утром, обещаю, а сейчас лучше налей просто горячего чаю с имбирем.

Подавая мужу аппетитно дымящуюся кружку, Налия осторожно сказала:

— Айвар, может быть, попробуешь сегодня не пить таблетки? Я подумала, что если начать понемногу снижать дозу, ты еще сможешь выздороветь.

— Милая, это так просто не делается: может быть, и получится, но не так, одним махом. Если я сейчас их не приму, то просто не смогу отключиться и непременно снова начнется рвота, а я не хочу тут пачкать и мешать тебе спать.

Женщина горько вздохнула:

— Айвар, а не хватит ли уже тебе быть удобным? Подумай наконец о себе!

— Я думаю о себе, Налия, не беспокойся, — произнес Айвар, без выражения всматриваясь в блики лунного света, которые проникали в щелистые стены. — С ужасом думаю…

Налия взглянула на него с болью. Он ощутил это даже в полумраке, ласково взял ее за руку и сказал с неожиданной твердостью:

— Ты лучше объясни, почему не сказала мне, что у тебя был цистит? Я бы давно тебя сводил к врачу, купил антибиотики или хоть лекарственные травы. И белье нужно другое, из нормального хлопка, а не какой-то непонятной смеси.

— Да, Айвар, ты и впрямь колдун! — усмехнулась Налия. — Только давай ты оставишь это для работы, а для меня все-таки будешь мужем? Идет? Да и вообще, ты же знаешь, что я никому не люблю жаловаться.

— То есть, в качестве мужа я о твоем здоровье знать не должен? — вздохнул Айвар. — Нежная мужская психика пострадает, или, не дай бог, потенция? Так вот я тебе открою один секрет, Налия: мужчина все может вынести! И ты, какая бы беда ни случилась, всегда будешь моей женщиной, моей повелительницей, моим суккубом…

— С нами ничего больше не случится, Айвар, — произнесла Налия убежденно и положила руку на его лоб.

От этого прохладного прикосновения ему показалось, что он снова ощутил веяние моря на кенийском побережье, парной дух сезона дождей, пропитанный землей и травой, хмельные переливы цветочных зарослей. И боль стала понемногу отступать.