Жди гостей

Глава шестая

Мамаша Берю, наша красавица предместий, известная также под именем Тучной Венеры, по-прежнему возлежит на сиденье с пледом на спине, когда я тактично возвращаюсь.

Берта пребывает в двух пальцах от апоплексии! Когда она встает, я вижу, что ее глаза налиты кровью.

– Ну что? – задыхаясь, спрашивает она.

– Моя дорогая, – заявляю я без обиняков, забыв свой запас обиняков дома, в ящике при кроватной тумбочки. – Моя дорогая, здесь что-то не так.

– Дерьмо!.. – отчетливо произносит Берю, который всегда отдает предпочтение словам из пяти букв22.

– Этот дом снят знаменитым американским актером Фредом Лавми для своего младенца, которого он пожелал растить на свежем воздухе. Он не имеет ничего общего с бандюгами, похищающими девочек.

Между нами, это чистая лесть, ибо девочки в этом году чертовски много весят.

Но Толстуха вдруг гневается. Ударяя своими толстыми пальцами по моей руке, она настойчиво бормочет:

– Комиссар, я знаю, что это здесь. Но...

– Но, моя милая Берта?..

– Что бы вы мне ни сказали, это ничего не изменит, будь это даже дом кардинала Фелтена, я останусь при своем мнении. Кстати, пока я была под пледом, я категорически опознала этот дом.

Я украдкой бросаю на нее взгляд, чтобы удостовериться, не произошло ли у нее короткого замыкания. Но она выглядит вполне серьезно и даже квазипатетически... Волосы ее бородавок встали как антенны спутника, а ее прожектора горят в полный накал.

– Опознала! Под пледом!

– Превосходно, комиссар. Под ним мне было трудно дышать, я дышала с трудом. Однако я узнала запах. Я забыла. Запах лавровых кустов. И посмотрите, вот лавровая изгородь, которая окаймляет аллею до самого дома.

Аргумент весомый. Кухарка класса Берты не могла не идентифицировать лавровый запах.

Я ничего не отвечаю. Я озадачен больше, чем господин, который, воротясь домой, обнаруживает своего лучшего приятеля голым в шкафу. Я пересекаю парк и мчусь прямиком в агентство Уктюпьеж. У меня возникает необходимость разузнать об этом деле побольше.

– Мы не возвращаемся? – причитает Берю. – Я умираю от голода.

Ничего не говоря, я покидаю рыдван и вхожу в бюро агентства «Уктюпьеж и сыновья». В момент моего вторжения господин Уктюпьеж занимает бюро один, без своих сыновей. Или, быть может, он является одним из сыновей, а его братья вместе со своим папой отправились на рыбалку. Господин этот, который мог бы сойти за шестидесятилетнего, если бы ему не исполнилось почти семьдесят лет, высокого роста, худощав, бледен, с белыми волосами и черными крашеными усами, одет в костюм каштанового цвета, голубой шерстяной жилет и домашние тапочки, пошитые на старой ковровой фабрике Людовика XIII. Кстати, он любит Людовика XIII, его рабочий стол сделан в стиле Людовика XIII, кресло тоже, так же, как его пишущая машинка и телефон. Когда я, повинуясь эмалевой табличке (браво, Бернар Палисси!), привинченной к двери, вхожу без стука, отец или сын Уктюпьеж как раз занят двойным делом. Каждое из них само по себе достаточно банально, но их соединение может быть гибельным. Достойный человек печатает на машинке какую-то бумагу, одновременно попивая кофе.

Внезапность моего вторжения приводит к провалу его номера высокой сложности. Он опрокидывает содержимое чашки на свою ширинку, что, к счастью, никому не приносит вреда, и печатает какое-то слово, содержащее три буквы "w", что мне кажется непереводимым на французский язык.

Он поднимает на меня свой левый глаз, в то время как правым принимается рассматривать картину, изображающую битву при Мариньяне.

– Что вам угодно? – спрашивает он, вытирая брюки. Папаша, конечно, коммерсант. Он уже воображает, видя на мне хорошо сшитый костюм, что сдаст мне Версальский дворец! Он указывает мне на кресло далекой эпохи, которое, если судить по поданной им жалобе при приеме моего зада, должно бы было находиться в музее.

– Вы по какому поводу?

Я собираюсь выложить мою версию, но в это время телефон требует приоритета.

– Вы меня извините? – говорит он. Он снимает трубку и, будучи наделен острым чувством соглашательства, произносит в микрофон «Алло!..»

Он слушает какое-то мгновение. Лоб у него плоский. Я не люблю типов, у которых лоб в форме доски для резки овощей. Их мысли обычно столь же плоски. На его физиономии с отпечатком посредственности проступает недоверчивое выражение.

– Очки? Какие очки? – бормочет он.

Я тут же улавливаю ситуацию. Малышка Усыпи-ребенка была обеспокоена моим посещением и теперь хочет убедиться, что это в самом деле агентство посылало меня к графу Вопакюи.

Вы, следящие за моими подвигами с верностью, сравнимой лишь с дружбой, которой я вас удостаиваю, вы должны знать, что я человек быстрых решений. Молниеносным движением я выхватываю трубку у Уктюпьежа. Сдатчик хижин внаем, без сомнения, никогда не занимался регби, потому что он позволяет оставить себя ни с чем, не успев изобразить никакого жеста.

Я закрываю микрофон ладонью и говорю ему, чтобы унять его негодование: «Полиция!»

Пока он размышляет над этой стороной вопроса, я начинаю разыгрывать мисс Пеленку.

– Алло! Это я, – говорю я. – Я вернулся, и господин Уктюпьеж спрашивает меня, что это за история с очками. Он не в курсе дела, потому что это его сын получил письмо графа и он ему еще о нем не сказал. Вы что-то хотели, прекрасная демуазель?

Избавленная от сомнения и освобожденная от неблагоприятного предрассудка, который мог бы мне дороговато обойтись, девушка щебечет туфту:

– Я хотела узнать, должна ли я вас предупредить в случае, если обнаружу эти пресловутые очки?

– О да! Предупредите меня, – расплачиваюсь я той же монетой. – Я счастлив слышать ваш голос. И, если случайно вы измените свое мнение насчет ночного Парижа со специализированным гидом, также предупредите меня. Я покидаю агентство лишь в случае крайней необходимости.

Она отвечает мне, что подумает, что надо посмотреть. Я спрашиваю ее, орет ли Джими по-прежнему. Она уверяет меня, что, если бы телефон находился в комнате младенца, она бы не смогла расслышать мужественный тембр моего голоса. Затем мы расстаемся с какой-то надеждой между нами.

Входе этой беседы я вытащил свое удостоверение полицейского и дал его прочитать торговцу подлеском. Он держит его с правой стороны от своей головы, чтобы дать возможность своему правому глазу, обеспечивающему тылы, прочитать его, в то время как левый продолжает оценивать меня.

– Что все это значит? – спрашивает он с достоинством, после того как я повесил трубку.

Я вытираю лоб. Я очень правильно поступил, приняв решение побыстрее прибыть в агентство.

– Господин Уктюпьеж, – говорю я, – извините, но я выполняю специальное задание. Вы сдали виллу Фреду Лавми, не так ли? Случилось так, что за ним охотятся заправилы преступного мира, вы ведь знаете, как это делается. Если у какого-либо типа денег куры не клюют, всегда найдется куча негодяев, которые им заинтересуются. Я уполномочен обеспечить его безопасность и безопасность его семьи. Но, чтобы войти в семью Лавми, не вызывая подозрений у обслуги, я использовал невинную хитрость: сделал вид, что пришел от вашего агентства.

Ну вот, теперь он в курсе, этот фрукт, и становится милым.

– Весь к вашим услугам, господин комиссар, – важно заявляет он, возвращая мне удостоверение.

В его асимметричных зрачках проплывают трехцветные штандарты.

– Моя заветная мечта – сотрудничать с полицией, – говорит он. – Я участвовал в войне – той, другой, настоящей, шел в ногу со временем.

Я испытываю большое желание ответить ему, что это, должно быть, не очень удобно, но он продолжает:

– А мой племянник служит в СРС23.

– У вас полное алиби, – заверяю я его.

– Одна деталь, – улыбается Уктюпьеж. – В противоположность тому, что вы только что утверждали девушке, у меня нет сына. Я холостяк.

Я возражаю, что никогда не поздно это сделать и что чем в более пожилом возрасте женишься на молодой женщине, тем более рискуешь обзавестись детьми.

Сказав это, я перехожу к профессиональной стороне дела.

– Вот вам два телефонных номера, по которым вы сможете со мной связаться на случай, если эта девушка захочет со мной встретиться.

– Договорились, рассчитывайте на меня, господин комиссар.

– Как давно вы сдали виллу на проспекте Мариво Фреду Лавми?

– Около месяца.

– Надолго?

– На три месяца. У него девять недель съемок во Франции. Мне кажется, это совместное производство

– В самом деле. Вы вели переговоры с Лавми?

– Нет, с его секретарем.

– Скажите, у вас никто не наводил о нем справок?

– У меня?! – удивленно восклицает торговец стенами.

– Касающихся, например, дома, в котором он живет?

– Клянусь честью, нет!

– Очень хорошо, спасибо. И, не забывайте, если позвонит няня, я к вашим услугам, угу? Возьмите на себя труд передать мне послание. Я – господин Антуан. Договорились?

– Положитесь на меня!

Я освобождаю музейное кресло, пожимаю руку Людовику XIII Уктюпьежу и в который раз присоединяюсь к двум кучам мяса, которые заветриваются в моем дилижансе.

За время моей встречи с патроном агентства по недвижимости Толстяк сходил к какому-то колбаснику и купил запеченный паштет.

Оба супруга (сопряженные в основном любовью к столу) разделили между собой эти отходы рубленного мяса и заглатывают их с такой прожорливостью, от которой стошнило бы льва Атласских гор.

Усы мамаши Берю облеплены крошками паштета. Они кажутся заиндевевшими, как у тех гренадеров, которым пришлось поспешно прыгать через Березину, когда они убедились, что Москва была выстроена не из огнеупорных материалов.

С неподдельным ужасом, смешанным с восхищением, я взираю на эту здоровую мегеру с жирными губами. Она мне улыбается выпачканной паштетом улыбкой.

– Это успокаивает голод, – извиняющимся тоном говорит она.

Не знаю, успокаивает ли их голод этот килограмм молотого мяса, но могу вас заверить, что мой он успокоил.

– Куда направляемся теперь? – осведомился Толстяк.

– В Булонскую киностудию.

– Зачем?

– Смотреть, как снимают фильм. И, можешь радоваться, Берю, это совместное производство компании «Пате»!24