Желтая тень

Глава 1

Мне позвонили в тот самый момент, когда я убеждал конгрессмена, проигравшего накануне очередные выборы, заплатить по счету, а уж потом сжигать кредитную карточку «Америкэн экспресс». Конгрессмен задолжал нам 18 долларов 35 центов, крепко набрался и уже спалил кредитные карточки, полученные от «Карт бланш», «Стандард ойл» и «Диннерз клаб». Он сидел за стойкой, пил шотландское и чиркал спичку за спичкой, поджаривая кредитные карточки в пепельнице.

— Два голоса на избирательный округ, — наверное, в двенадцатый раз повторил он. — Два паршивых голоса на избирательный округ.

— Если вас назначат послом, вам не удастся обойтись без кредита, — говорил я ему, когда Карл протянул мне телефонную трубку.

Конгрессмен задумался над моими словами, нахмурился и покачал головой. Вновь помянул два голоса, стоившие ему победы, и поджег карточку «Америкэн экспресс».

— Слушаю, — бросил я в трубку.

— Маккоркл? — мужской голос.

— Да.

— Это Хардман, — голос басистый, с бульдожьим рокотом.

— Чем я могу вам помочь?

— Вас не затруднит оставить мне столик на ленч? Что-нибудь на час, минут пятнадцать второго.

— Вам заказ не обязателен.

— Я лишь хотел в этом убедиться.

— Лошади меня больше не интересуют. Я уже два дня не делал ставок.

— Мне передали. Вам что, не нужны деньги?

— Пока я больше проигрываю. Так чего вы звоните?

— Так вот, я ездил по делам в Балтимору, — он замолчал, и я приготовился ждать. Ждать и ждать. Детство и юность Хардмана прошли то ли в Алабаме, то ли в Миссисипи или Джорджии. Короче, в одном из тех южных штатов, где не привыкли спешить, так что до сути нам еще предстояло добраться.

— Вы ездили по делам в Балтимору, и вы хотите заказать столик на завтра, в час или четверть второго. Вас также интересует, почему я более не ставлю на лошадей. Что-нибудь еще?

— Мы собирались забрать кое-что с корабля, там, в Балтиморе, но приключилась небольшая заварушка и этого белого парня порезали. Как и Маша... вы знаете Маша?

Я ответил утвердительно.

— Маш сцепился с парой громил, и те крепко прижали его, но этот белый парень неожиданно помог ему выкрутиться... вы понимаете, что я имею в виду?

— Естественно.

— Что, что?

— Продолжайте, я слушаю.

— Так вот, один из этих громил достал перо и порезал белого, но лишь после того, как тот вступился за Маша.

— А почему вы звоните мне?

— Так ведь Маш привез его в Вашингтон. Он ударился головой, потерял много крови и отключился.

— И вам срочно потребовалась донорская кровь?

Хардман хохотнул, по достоинству оценив мою шутку.

— Ну вы и даете.

— Так почему вы позвонили мне?

— У этого белого парня ничего не было. Ни денег...

— Я не сомневаюсь, что Маш первым делом это проверил.

— Ни золота, ни удостоверения личности, ни бумажника. Ничего. Лишь смятый клочок бумаги с вашим адресом.

— Вы можете описать его, или все белые для вас на одно лицо?

— Ростом пять футов одиннадцать дюймов[1]. Может, даже все шесть. Коротко стриженные волосы. С сединой. Загорелый дочерна. Наверное, много времени провел на солнце. Примерно вашего возраста, только более тощий.

Я постарался ничем не выдать волнения.

— И куда вы засунули его?

— Сюда, к нам, на Фэамонт, — он назвал мне номер дома. — Я решил, что вы его знаете. Он все еще без сознания.

— Может, и знаю. Сейчас приеду. Вы вызвали доктора?

— Он уже перевязал его.

— Я поймаю такси — и сразу к вам.

— Так не забудьте насчет столика на завтра.

— Будет вам столик, не волнуйтесь, — и я положил трубку.

Карл, бармен, которого я привез из Германии, беседовал с конгрессменом. Знаком я подозвал его к другому концу стойки.

— Позаботься о нашем уважаемом госте. Вызови такси, позвони в ту компанию, что специализируется на пьяных. Если у него не будет денег, пусть подпишет счет, а мы отправим его почтой.

— Завтра в девять утра у него заседание комитета в Рейберн-Билдинг, — просветил меня Карл, — Насчет восстановления лесов. Речь пойдет о секвойях. Я собирался послушать, так что завтра заеду за ним и доставлю на заседание в целости и сохранности.

Некоторым нравится тереться у коридоров власти. Карл терся у конгресса. В Штатах он прожил меньше года, но уже мог перечислить по памяти фамилии ста сенаторов и четырехсот тридцати пяти конгрессменов в алфавитном порядке. Он знал, как они голосовали по любому вопросу. Знал, где и когда и по какому поводу заседают те или иные комитеты и будут ли слушания открытыми или закрытыми. Мог сказать, в какой стадии находится любой законопроект, как в сенате, так и в палате представителей, и с вероятностью от девяноста до девяноста пяти процентов определял его шансы на прохождение через конгресс. Он работал и в моем салуне в Бонне, но бундестаг не вызывал у него ни малейшего интереса. Конгресс же притягивал Карла, как магнит — железную стружку.

— Главное, чтобы он попал домой. Мне представляется, что он вот-вот свалится со стула, — конгрессмен уже уткнулся носом в бокал.

Карл оценивающе глянул на конгрессмена.

— Он примет еще пару стопок, а потом я сварю ему кофе. Не волнуйтесь, ночевать он будет дома, а не в канаве.

Я оставил его за старшего, попрощался с несколькими завсегдатаями и двумя официантами, вышел из бара, а попав на Коннектикут-авеню, повернул направо, к отелю «Мэйфлауэр». У отеля поймал такси, сел за заднее сиденье и назвал водителю адрес. Тот повернулся ко мне.

— Я не поеду туда ночью.

— Об этом вам лучше говорить не мне, а муниципальному инспектору, который ведает вашей братией.

— Моя жизнь стоит дороже восьмидесяти центов.

— Я готов заплатить целый доллар.

По пути к Фэамонт-стрит меня практически убедили, что следующим президентом должен стать Джордж Уоллес. Наконец такси остановилось у нужного мне дома, относительно нового, если сравнивать с соседними, построенными никак не меньше пятидесяти лет тому назад. Я расплатился с водителем и сказал, что ждать меня не надо. Он кивнул, быстро заблокировал двери и рванул с места. Я же зашел в подъезд, поднялся по лестнице, нажал кнопку звонка указанной мне квартиры. Дверь открыл Хардман.

— Заходите. Будьте как дома.

Не успел я переступить порог, как из глубины квартиры донесся женский голос: «Скажи ему, пусть снимет ботинки».

Я посмотрел под ноги. Пол устилал белоснежный ковер с длинным ворсом.

— Она не хочет, чтобы пачкали ее ковер, — Хардман стоял в носках.

Я присел и снял ботинки. А когда поднялся, Хардман протянул мне полный бокал.

— Шотландское с водой. Сойдет?

— Спасибо, — я оглядел гостиную.

L-образной формы диван, обитый оранжевой материей, кожаные кресла, обеденный стол из тика, разбросанные тут и там яркие подушки, призванные создать атмосферу уюта. Яркие эстампы по стенам. Чувствовалась рука опытного дизайнера.

В комнату вошла высокая темнокожая девушка в красных слаксах, на ходу стряхивая термометр.

— Вы знакомы с Бетти? — спросил меня Хардман.

— Нет, — я мотнул головой. — Добрый вечер, Бетти.

— Вы — Маккоркл, — она кивнула. — Тот парень болен, и сейчас говорить с ним смысла нет. Он придет в себя только через час. Так сказал доктор Ламберт. Еще он сказал, что его можно увозить отсюда, когда он очнется. А раз уж он — ваш друг, пожалуйста, увезите его, когда он очнется. Он лежит в моей кровати, а я не собиралась спать на кушетке. Там будет спать Хардман.

— Но, дорогая...

— Я тебе не дорогая, поганец ты этакий, — произнося эту тираду, она даже не повысила голоса. — Приводишь какого-то пьяницу с порезанным боком и укладываешь в мою постель. Почему ты не повез его в больницу? Или домой? Знал ведь, что твоя жена этого не потерпит, — Бетти повернулась ко мне, театральным жестом указывая на Хардмана. — Вы только посмотрите на него. Шесть футов четыре дюйма роста, одевается с иголочки, представляется всем «Хард-ман»[2], но слова не скажет поперек этой карлице, не выросшей и на пять футов. Налей мне что-нибудь, — Бетти плюхнулась на диван, а Хардман торопливо смешал ей коктейль.

— Как насчет мужчины в вашей кровати, Бетти? — спросил я. — Можно мне взглянуть на него?

Она пожала плечами и махнула рукой в сторону двери.

— Идите туда. Но он еще не очухался.

Я кивнул, поставил бокал на серебряный поднос на столике, прошел в спальню и посмотрел на человека, лежащего на большой овальной кровати. Я не видел его больше года, на лице появились новые морщины, в волосах добавилось седины. Звали его Майкл Падильо, он говорил без малейшего акцента на шести или семи языках, мастерски владел пистолетом и ножом и смешивал едва ли не лучшие «мартини» в Европе.

Многие полагали его мертвым. Или хотя бы надеялись, что так оно и есть.