Жена-девочка

Глава XXXVII. Смерть на верху барабана

— Я приду к вам на помощь! Я приду!

Сердце арестованного гордо и учащенно билось: он слышал эти добрые слова и видел ту, которая их произнесла. Это возместило ему все те оскорбления, которые он перенес. Слова эти продолжали звучать сладкой музыкой в его ушах, когда он вынужден был войти через дверь во двор, окруженный мрачными стенами. В довершение к этому открылась дверь в помещение, напоминающее тюремную камеру, чтобы принять его вовнутрь.

Его затолкнули туда как неповоротливого быка в загон для скота, — один из тюремщиков дал ему пинка, как только он переступил порог. У него не было никаких шансов ответить обидчику. Дверь с шумом и проклятиями закрылась за ним, после чего раздался характерный треск щеколды, заперевшей дверь извне.

Внутри камеры было темно; Майнард на мгновение остался стоять на том месте, куда его толкнули. Однако он не был спокойным и равнодушным. Сердце его было полно негодования, его губы предали анафеме эту и все прочие формы деспотизма.

Более чем когда-либо он всем сердцем переживал за судьбу республики, поскольку знал, что солдаты, его арестовавшие, не являлись ее гражданами. Первый раз в своей жизни он ощутил собственное бессилие против режима подавления; и теперь он лучше чем когда-либо осознавал подлинную ненависть Розенвельда к священникам, принцам и королям!

— Вот и пришел здесь конец республике! — пробормотал он про себя после того, как предал анафеме ее врагов.

— Это действительно так, месье, — послышался голос из глубины камеры. — Это действительно конец. Сегодня, в этот день.

Майнард вздрогнул. Он был уверен, что он здесь один.

— Вы говорите по-французски? — продолжил голос. — Вы англичанин?

— На первый ваш вопрос отвечу — да! На второй — нет! Я ирландец!

— Ирландец? Какая злая судьба забросила вас сюда? Простите, месье! Я спрашиваю вас как товарищ по несчастью, как заключенный заключенного.

Майнард искренне, без утайки рассказал свою историю.

— Ах, мой друг, — сказал француз, выслушав его. — Ваше дело пустяковое, вам нечего опасаться. Что же касается меня, все обстоит совсем по-иному.

Произнеся это, он тяжело вздохнул.

— Что вы хотите этим сказать? — машинально спросил Майнард. — Вы ведь не совершили преступления, я думаю?

— Совершил! Самое большое преступление — это патриотизм! Я был честен перед моей родиной, я желал ей свободы. Я один из скомпрометированных. Меня зовут Л.

— Л.! — вскричал ирландец, узнав имя, широко известное среди борцов за свободу. — Неужели это возможно? Это вы? Меня зовут Майнард.

— Мой Бог! — воскликнул его французский товарищ по заключению. — Я много слышал о вас. Я вас знаю, сэр!

В темноте эти двое заключили друг друга в объятия, прошептав дорогие их сердцам слова: «Да здравствует республика!»

— Свобода и демократия! — добавил Л.

Майнард ничего не ответил на это.

— Что вы имели в виду, когда говорили об опасности, которая вам угрожает? — спросил он. — Насколько это серьезно?

— Слышите эти звуки?

Оба замолкли и стояли, прислушиваясь.

— Да. Слышны какие-то звуки, а также выстрелы. Это стрельба из мушкетов. Я слышу отдаленный гул орудий. Можно предположить, что там настоящая бойня.

— Так оно и есть! — серьезно отвечал республиканец. — Эта бойня, которая уничтожает нашу свободу. Вы слышите похоронный звон по ней, а также по мне, я в этом не сомневаюсь.

Встревоженный серьезностью слов своего товарища по заключению, Майнард собрался было обратиться к нему за разъяснениями, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге показались несколько человек. Это были офицеры в разнообразных униформах — в основном зуавы и африканские стрелки.

— Он здесь! — крикнул один из них, тот, в котором Майнард узнал Вирокка.

— Так приведите его! — скомандовал один из стоящих на пороге, с погонами полковника. — Мы займемся его делом без промедления!

Майнард предположил, что речь шла о нем самом. Но он ошибся. Имелся в виду более заметный, чем он, — и более опасный для империи патриот. Это был Л.

На открытом внутреннем дворе стоял большой барабан, и вокруг него — с полдюжины стульев. На верхней части барабана — чернильница, ручки и бумага. Всё это были атрибуты трибунала.

Однако трибунал был не более чем фарсом. Бумага не была отмечена какими бы то ни было записями «судебного процесса». Перья даже не опускались в чернильницу. Председатель и члены суда, а также судья, адвокат, прокурор и секретарь, — все были полупьяны. Все они жаждали крови, и уже заранее приняли решение, что она будет пролита.

Майнард не был очевидцем процесса. Дверь была закрыта, и он, стоя за нею, мог лишь слушать.

Это продолжалось недолго. Не прошло и десяти минут, как через замочную скважину в камеру ворвалось слово, однозначно возвестившее, что его товарищ по заключению осужден. Это слово было: «Виновен!»

И сопровождалось оно еще более зловещей фразой: «Немедленно расстрелять!»

Были слышны некоторые слова протеста, которые, как было ясно Майнарду, произносил его товарищ-заключенный, и среди них фраза: «Это убийство!»

После этих слов послышались звуки шагов — это были шаги солдат, строящихся в линию.

Затем на некоторое время воцарилась тишина, словно затишье перед бурей. Продолжалось оно недолго — лишь несколько секунд. Тишина была нарушена криком, заполнившим все здание «суда», криком, исходившим только от одного человека! Именно этот лозунг когда-то был способен отстранить королей от тронов, но теперь он был предлогом для того, чтобы казнить патриотов!

«Да здравствует республика!» — таковы были последние слова героя Л., обнажившего свою грудь перед пулями своих убийц.

— Пли! — раздался крик.

Майнард признал голос младшего лейтенанта Вирокка; эхо от стен отразило смертельный треск выстрелов!

Казалось бы, вряд ли кто-то будет ликовать по поводу этого подлого убийства. Но внутренний двор тюрьмы был заполнен странными людьми. Эти злодеи махали своими киверами, крича в ответ на вызов упавшего слова, означавшие падение Франции:

«Да здравствует император!»