Глава 2. КРУТОЙ ВИРАЖ

Степан еще на работе мечтал, как проведет эти выходные.

— Конечно, для начала высплюсь как сурок. Говорят, что этот зверюга поспать здоров. Наверное, в прежней жизни, будучи человеком, тоже на нашем инструментальном заводе вкалывал и до сих пор не отоспится. Видать семейку имел нималую. У каждого только зубы и животы выше носа. А руки, как лапки сурка, ничего удержать не могут, только в свою пасть жратву успевают забрасывать как в топку печки, — хохочет человек и уговаривает себя дальше:

— На базар с женой не уговорюсь. Это считай, что весь день пропал. Даже если пиво пообещает, не уломаюсь. И еще! Ни по каким знакомым, ни к кому в гости не пойду. И к себе никого не позову. Сам стану кайфовать, с самим собой, дорогим и любимым. Сегодня отлежусь в ванне, отмоюсь, отпарюсь, даже зубы почищу, побреюсь на радость Наташке, пусть поверит заново, что за человека замуж вышла. А то вместе с Маринкой — дочкой-шелапугой, уже прикалываться стали, что если меня на кухне без света увидят, поверят, что в квартире сам Сатана прижился, или туземец в окно влез. Вот хохотать они умеют, да только какой туземец приносил бы им такую получку, да еще на даче весь отпуск вламывал бы ровно черный негр? Ни одна обезьяна на такое добровольно не согласилась бы. А я вкалываю и молчу, только поддакиваю, что все хорошо. Ну а что хорошего, когда лоб в поту, спина в мыле, а жопа в пене! Целыми днями полешь, поливаешь, окучиваешь. От колорадских жуков уже искры из глаз летят, а жена с дочкой банку в руку суют, мол, собирай, спасай картошку. Да на мою получку, если положа лапу на сердце, всю квартиру картохой завалить можно до самого потолка. Сколько раз говорил Наташке, чтоб продала дачу к едрене-фене. Так никак не уламывается. О-о, эта бабья жадность! Помирать будет, соседу копейку не одолжит. Все они такие. Вон сколько лет живем с нею, а до сих пор не говорит, сколько денег в сберкассе у нее на счету лежит. Это военная тайна! Но от кого? От меня! Кто на ту тайну первым вкалывает? А попробуй спросить настырно или грубо, тут же сопли до колен распустит, развоняется, вроде, хуже меня во всем белом свете нет никого. Ну и ладно, пусть себе зудит. Все бабы одинаковы. Зато в эти выходные никуда меня не сдернете. Как завалюсь нынче, до понедельника не велю будить. Звонок в двери отключу, телефон выключу. Всем отдых и покой, всюду тишина, — мечтает мужик, подходя к дому, его соседи позвали:

— Степушка, иди к нам, промочи горло, только что свежее пиво принесли, холодное! Утоли, побалуй душу.

Сварщик подсел. Спросил у мужиков, что слышно нового? Ему подвинули бокал пива, кусок воблы.

— Что нового? Да вон Толик, станочник наш, уже на ноги встать пытается. Светка от него ни на шаг. А Дрезину в дурдом на обследование отправили.

Знаешь, до чего додумалась, сказала, будто она от своей работы свихнулась.

— По-моему, она всегда звезданутой была. Ее весь двор считал такою.

— Не-е, мужики! То у нее от половой голодухи. Сдвинулись мозги и все на том.

— Да хрен с ней! Иль ты ей помочь хочешь по мужской части, из сочувствия?

— Чур меня, мужики! Что базарите? Мне через два месяца семьдесят лет. Я со своей едва управляюсь.

— Так ты еще мужик? Ну, молодчина, дед!

— Степан! Может, ты поможешь бывшей соседке, все ж на одной лестничной площадке жили?

— Типун тебе на язык — встал человек обидевшись.

— Степ, да мы пошутили. Посиди, побудь с нами, — просили мужики, спохватившись, но человек даже не оглянулся, вошел в свой подъезд.

Степана в своем микрорайоне знали все как отменного труженика. Немногословный, спокойный человек был хорошим семьянином, прекрасным отцом и мужем, отличным соседом. Он никогда ни с кем не ругался и не спорил. Его за все годы жизни в многоэтажке никто не видел крепко выпившим даже по большим праздникам. Этот человек всегда и во всем знал меру. Может потому, из его квартиры за все годы никто из соседей не слышал ни шума, ни ссор. Его жена Наталья жила улыбчиво и спокойно, никогда не кричала, не хмурилась, не ругала и не обсуждала мужа с соседками, никому на него не жаловалась. Потому в доме эту семью считали самой дружной и спокойной. Знали о Смирновых очень немного, что растят они единственную дочь Маринку, какой совсем недавно исполнилось пятнадцать лет. Девчонка училась в школе. Она никогда не прошла мимо соседей не поздоровавшись, не водила домой оголтелых ребят и подруг, никого не обидела, ни одному не досадила. Об этой семье не судачили даже самые ядовитые старухи, просиживавшие у окон целыми днями, видевшие все и всех.

Степан часто помогал соседям, но никогда, ни разу не брал за это деньги, считая такое грехом, и всегда говорил, что взять деньги с соседа, все равно, что ограбить брата. Но при том, крайне редко сам обращался за помощью. Не любил быть обязанным людям хоть в малом. Впрочем, Смирновы не единственные, большинство жили так же, не выделяясь и не высовываясь, не горланя и не хвастая. Чем незаметнее и тише, тем дольше живешь, считали жители микрорайона и, по-своему, были правы.

Смирновым многие втихаря завидовали, что жили они без тещи и свекрови, без старых родителей и докучливой, назойливой родни, какая виснет на руках и плечах, одолевая постоянными просьбами о помощи. Видно, от того не любят люди родню, за какую приходится платить из своего кошелька, отдавать им часть души, кучу сил и времени. Смирновы никого не имели, кроме друзей и знакомых, но и те бывали у них не часто, лишь по большим праздникам. Но и тогда не засиживались допоздна, не вываливались глумной сворой на лестничную площадку или во двор, не горланили песни, продолжая застолье.

Степан выбирал себе друзей по своему характеру, не уважал крикливых хвастунов. Жил ровно, тихо. Вот и теперь, поднявшись на свой этаж, позвонил в дверь. Ему, как всегда, открыла жена. Наталья возвращалась с работы раньше мужа и всегда успевала приготовить ужин, накрыть стол. Нынешний день не стал исключением. Женщина привычно чмокнула Степу в щеку, слегка приобняла, не дожидаясь пока переоденется и умоется, пошла на кухню. Наташа работала продавцом в универмаге, может, потому была в курсе всех городских новостей и сплетен. О них она рассказывала часами, когда „было хорошее настроение и не душили домашние заботы.

Вот и сегодня, все шло как прежде, без изменений. Степа вполуха слушал жену, охотно ел все, что поставила перед ним, сказал, что на этих выходных решил отдохнуть и никуда не высовываться из дома.

— Вот досада! А я думала, что побродим по городу. Теперь ярмарки открылись, там на все товары скидки. Можно повыгоднее купить многое. Вон цены на обувь наполовину сбросили, и это на импортную! — уговаривала мужа.

— Наташка, угомонись. У меня три пары новых туфлей, куда больше? Эти ни разу не надел, а ты еще навязываешь. Если тебе нужно, поезжай и купи. Я для себя не хочу набирать гору, — отмахнулся Степан, добавив:

— Отдохну. За эту неделю вымотался как барбос. Не знал, как дотянуть до выходных, измотали, — прилег на диван, включил телевизор, но передачи были скучными и мужик, повернувшись спиной к экрану, вскоре задремал.

В квартире было тихо. Жена убирала со стола, мыла посуду, позвенькивала чашками.

Степан уснул. Ему снова привиделся завод. Вон мужики суетятся у станков, там мастер возле них крутится, что-то требует, объясняет.

— Степ, вынеси мусор! — дергает кто-то за плечо.

— Какой еще мусор? При чем я? Есть на это уборщица! — свернулся человек калачиком и захрапел в подушку.

— Степка! Вынеси мусор, — просит Наташка, дергает мужа за плечо. Тот нехотя открывает глаза. Нет, он не на заводе, дома, в семье. И говорит:

— А почему Маринка не вынесет, зачем меня дергаете? Ведь отдохнуть прилег. Надо было будить меня по такому пустяку? — ворчит человек.

— Ты что, не видишь, я занята! — ответила дочь обидчиво.

— Чем? — удивился мужик, проснувшись, и увидел, как дочь, положив нога на ногу, делает на руках маникюр, старательно рисует на ногтях какие-то замысловатые узоры.

— Это ты занята, черт тебя возьми! Я с работы пришел, устал, а ты тут дурью маешься? Занятие себе сыскала! — возмутился громко.

— Мы с девчонками на дискотеку сегодня собрались, не пойду же я неряхой, хуже всех!

— Что? Так трудно вынести ведро? Мусоропровод, смешно сказать, этажом ниже! В домашних тапках за две минуты доскочить можно, — сердился Степан.

— Я же маникюр испорчу! — упрямилась дочь.

— Неужели сраный маникюр дороже моего отдыха? Ведь, вот только задремал!

— Подумаешь, велика беда на пару минут проснуться! — фыркнула Маринка и, полюбовавшись маникюром на одной руке, взялась за другую.

Степан уже ни на шутку разозлился:

— Кому говорю, вынеси мусор!

— Чего наезжаешь? Или ослеп? Не могу, сам вынеси, не облезешь! — ответила грубо. Она и не глянула на отца.

— Ах ты дрянь! Как со мною разговариваешь? Как смеешь дерзить, соплячка? — вытащил ремень из брюк и пошел на дочь. Та, увидев ремень в руке отца, откровенно рассмеялась в лицо Степану:

— Это мы давно проходили! В последний раз три года назад бил, когда меня мальчишки целоваться учили, с тех пор хорошую подготовку прошла в других подъездах, гаражах. Чего ты добился? Да ровным счетом ничего! А теперь с чего прикипаешься? — взвизгнула, получив ремнем по заднице.

— Марш в угол, дылда! И никаких дискотек! Сиди дома, мартышка корявая! — крикнул на дочь срывающимся голосом.

— Ты пахан не опух часом? Меня в угол? Да я уже ростом длинней тебя на полголовы! А ты так и остался в пещере. Оглянись, на улице другой век! Теперь не предки детей в угол ставят, а плесень на коленях перед детьми дышит. Врубайся! Я уже давно не ребенок!

— А кто же ты? — изумился Степан, глядя на совсем юную дочь.

— Я уже сама взрослая и ты с этим должен считаться и уважать во мне личность! А не махать тут ремнем как дикарь!

— Это я дикарь? — возмутился человек и снова вплотную подступил к дочери. Та опять вскочила со стула:

— Нормальные люди не распускают руки! А тем более, на своих детей!

— Когда по жопе получаешь, ты ребенок! Когда брехаться, мигом личностью становишься? Как ведро с мусором вынести, вовсе цыпа! Так кто ты есть?

— Твоя дочь!

— Если ты моя дочь, почему потеряла совесть?

— С чего взял?

— Почему нас с матерью позоришь? Как одеваешься? Идешь в школу, как на пляж! Юбка короче трусов! А и трусы ли это? Сплошные тесемки! На голове воронье гнездо, на плечах одни лямки, все остальное наруже! Мне от стыда хоть провались, не знал, в какую сторону отворачиваться. Морду изукрасила, как будто в дикарях канала. Ничего своего не осталось. Брови выщипала, под глазами фингалы намалевала, губы, как у покойницы в черный цвет покрасила, волосы как у курицы, все разноперые. Старик Антон, завидев тебя, со страху креститься стал. Слова вымолвить не мог. Это что? Тоже мода?

— Да! Теперь все так ходят. Прикольным считается, современным!

— И ты вот в этом на дискотеку собралась?

— А как еще? Я не хуже других! Оглянись, ведь среди людей живешь, оденься я иначе, на меня все будут пальцами показывать и осмеивать. Ты того хочешь?

— Мне плевать на других! Я не хочу и не позволю, чтоб моя дочь была похожа на сучку. Как ты смеешь в таком виде показываться во дворе? Даже проститутки скромнее тебя выглядят Хоть им уже терять нечего. Ты хуже любой дешевки, малолетняя секс-бомба!

— Что? Я хуже путанки? Сам ты козел, старый отморозок, придурок с завалинки! Неумытое чмо! — подскочила к отцу, влепила громкую пощечину и, вылетев в прихожую пулей, сорвала с вешалки куртку, сунула ноги в туфли, хотела выскочить на лестничную площадку, но Степан поймал. Втолкнул в комнату, нахлестал по щекам, приговаривая:

— Это тебе на сдачи! Чтоб мое говно на меня руки распускало? Ты еще на ногах не стоишь, засранка, а уже меня поучаешь? На панель не терпится паскуднице? — бил по щекам, по спине, по заднице.

— Вы что? С ума сошли? С чего взвились, что случилось? — выскочила из кухни Наталья.

— Достал меня, козел! — взвыла Маринка от очередной оплеухи, ударилась плечом о дверной косяк и крикнула хрипло:

— Уйду из дома от этого придурка! Вовсе с головой не дружит старый идиот! — взвыла от крутой оплеухи, хотела выскочить в прихожую, но Степан кулаком вернул ее в комнату.

— Бешеная сучка! Я покажу тебе, что такое фунт лиха! А ну, живо переодевайся в халат и сиди дома, мартышка облезлая! — гремел Степан, швырял дочь из угла в угол.

Та вначале держалась на ногах, потом стала падать, но оговаривалась, пыталась отмахиваться, обзывала отца психом, подонком и дебилом.

Человек за всю свою жизнь так не злился. Родная дочь ударила по лицу. Обливала презреньем, обзывала грязно.

Наталья стояла, вжавшись в стену, бледная и дрожавшая. Таким разъяренным она не видела Степана никогда. Она боялась вмешаться, понимая, что может получить от обоих. Наталья не знала, с чего поднялся скандал и кто в нем виноват

— Люди! Вы же родные! Угомонитесь, успокойтесь. С чего взвились? Какой позор на весь дом, чего не поделили, кого не хватает? Остановитесь! Постыдитесь соседей, ведь не в лесу живем. Как людям в глаза смотреть завтра будете? — причитала баба. Но ее не слышали.

Маринка, изловчившись, вырвала из рук отца ремень и ударила им Степана по голове изо всей силы. Тот упал на пол будто подкошенный, мигом затих, перегородил собою выход в прихожую.

— Убила отца! Что ж ты наделала стерва! — запричитала Наташка, бросившись к мужу. Тот лежал без движения, молча, закрыв глаза.

— Когда он меня убивал на твоих глазах, что ж молчала? Его жаль, а я хоть сдохни? Ну и оставайся с ним, мне с вами делать нечего! Чужие оба! — переступила через отца и выпорхнула в дверь.

— Маринка! Ты куда? — повисло в пустоте прихожей. Лишь загудевший лифт подтвердил, дочь ушла.

— Степушка, родной мой, как же так случилось, единственная дочь от нас сбежала, не оглянувшись, покинула. Неужели нельзя было миром договориться? — услышала звонок в дверь. И тут же вошли соседи. Увидели Степу на полу, молча перенесли его на диван:

— Что случилось? С чего базар подняли? — спросил Алеха Свиридов, оглядевшись вокруг.

— Маринку жучил. Видно достала. Она вырвалась и убежала, не знаю, куда и к кому.

— А почему он на полу оказался? Чем Степана оглушили? — вызвал Александра Петровича, сказав ему, что Смирнов либо умер, или без сознания.

Травматолог мигом поднялся в квартиру. Вызвал неотложку, спросил Наталью, что произошло. Та поняла, что скрывать случившееся нельзя, хотя очень боялась, что милиция по всему городу начнет разыскивать Маринку, ей наденут наручники и увезут в милицию, а потом в тюрьму, быть может надолго.

— Степа, как же так? Ну, открой глаза! — просит баба, обливаясь слезами.

— Так хорошо и тихо жили! Очнись, родной!

Степана привели в чувство лишь на следующее утро. Врачи установили сотрясение мозга и осуждали дочь:

— Такую из дома надо гнать. Мало, так ударила, что чуть жизни ни лишила, еще и смылась, сволочь. А если б умер человек?

— Нашли бы шалаву, куда денется? Жрать захочет, сама вернется. Чужие люди держать не станут. Если какой-нибудь мужик снимет. С неделю подержит, потом пинком выкинет. Хорошо, если пузо не успеет набить. А вдруг заряженная вернется, что тогда? — обсуждали врачи вслух сложившуюся ситуацию.

Наталья, едва успокоившись за Степана, теперь не находила себе места из-за Маринки. Она звонила домой, но никто не поднимал трубку, а значит, дочь не вернулась.

— Знаете, Наталья, вам самим нужно как-то определиться в отношении дочери. Ведь какою жестокой нужно быть, чтобы до сих пор не поинтересоваться, жив ли он? А ведь ей всего пятнадцать лет, что ждать дальше, ведь лучше она не будет. А и вы постареете…

— Что предлагаете? — глянула на врача.

— Не ищите, не умоляйте вернуться. Такая еще заставит просить прощения. Одержав верх однажды, возьмет в шоры, и будет издеваться над обоими до самой смерти. Радости от нее уже не получите. Дождитесь, чтоб сама вернулась. Не заставляйте милицию найти ее и вернуть домой насильно. Она вскоре снова сбежит. Поверьте, она не единственная такая. Может, ей нужен был повод, и она им воспользовалась.

— Нет! Она была хорошей, послушной девчонкой, много скромнее других. Никогда не грубила нам с отцом. Уж я не знаю, с чего она сорвалась?

— Грубыми в один день не становятся. Такое зреет годами. И уж коли выплеснулось, иного отношения к себе не ждите. Нынешняя молодежь жесткая. Живет не душой, а выгодой. К родителям без тепла, друг к другу без любви. Можно было бы принять случившееся у вас за эмоциональный взрыв, но в этом случае Марина давно вернулась бы домой и, конечно, постаралась бы узнать о здоровье отца. К сожалению; такое не произошло. Соседи следят: в окнах нет света. Значит, где-то гуляет ваша дочь. Не болит сердце о семье. Значит, надо призадуматься, стоит ли вкладывать силы в бездушную. Сами знаете, жизнь не бесконечна. Маринка, конечно, объявится. Но, когда и какою? — говорил на раздумье Александр Петрович.

— А если она уйдет к бомжам? — вздрогнула Наталья в ужасе от своего предположения.

— Это плохо, но может приклеиться к наркоманам. Хотя, что мы тут мудрим и придумываем? Маринка, скорее всего живет у какой-нибудь из подруг.

— Я всех обзвонила. Ни у кого ее нет, и даже не видели нигде.

— Она могла попросить не выдавать, те и молчат.

— А может все же обратиться в милицию, пусть помогут разыскать дочку!

— Свиридов все притоны проверил, был у бомжей, побывал у наркоманов, Маринки там нет. Надежно спряталась, да так, что и в городе никто не встречал девчонку.

— Вдруг руки на себя наложила?

— Ну, это вы круто нафантазировали. Марина не предрасположена к самоубийству. Она, отца перешагнула, не дрогнув и не оглянувшись. Он ей не дорог, свою задницу от ремня спасала. Задумавший умереть, боли не боится и не бежит от нее, говорю вам об этом как врач. Нет людей, какие, решившись на смерть, прикрывали бы задницу подушкой, — усмехнулся травматолог.

— Саша, как вы думаете, где теперь дочь?

— Вы мать, вам лучше знать ее пути, — ответил уклончиво. И спросил:

— Есть ли у вас друзья, какие хорошо относились к Марине, и кого она уважала особо, кто часто в гости звал, к кому она не прочь была наведаться?

— Таких особо близких не было.

— Наташа, кто у вас справлялся о здоровье мужа, кому вы сами ничего не говорили о случившемся?

— Ой, и не помню. Многие интересовались. Но я точно не могу сказать, — призналась женщина.

— А вы попробуйте вспомнить и сами найдете ответ на свой вопрос, — посоветовал Порва и сказал уходя:

— Через пару дней выписываем Степана из больницы. Но он еще побудет дома несколько дней. Пусть окончательно окрепнет, а уж потом на работу выйдет. Там, в привычной обстановке, человек быстрее успокоится, забудет случившееся, и вы поберегите мужа, не напоминайте ни о чем, все само собою образуется. Что кому на судьбу отмеряно, то и переживет каждый. Если моя помощь понадобится, звоните, я никогда не откажу.

Наталья, поговорив со Степаном, вернулась вечером домой. Убрала в квартире, и только залезла в ванну, зазвонил телефон. Женщина подняла трубку и, едва сказала алло, в трубке послышались короткие гудки.

— Конечно, Маринка! Проверяет, хочет отца услышать. Понятное дело, беспокоится, а у кого узнает? Наверное, каждый день звонила, бедная моя! А я со Степой была в больнице, уж очень плох он был. Да разве медсестры и няньки доглядят как надо? У них конвейер. К больному без души подходят. Вот и не могла оставить человека ни на минуту. Это уж теперь, когда сам на ногах держится, отойти можно. А то ведь и не спала как надо, все вполглаза. Хоть нынче высплюсь, хорошо, что на работе отпуск дали. Иначе, что делать? Маринка сбежала, а Степу на кого доверишь? бросилась к зазвонившему телефону:

— Здравствуйте! Марину можно позвать? — услышала мальчишеский голос.

— Ее дома нет, — хотела положить трубку на рычаг.

— А где она?

— Я сама хотела бы узнать, — ответила досадливо. И спросила:

— С кем говорю?

— С Глебом! Мы с Маринкой в одном классе учимся. За одной партой уже три года сидим. Она почему-то давно в школу не приходит. Я хотел узнать, может, заболела она? Вот и позвонил. Маринка вам, наверное, говорила про меня. Мы с ней классно дружбанили. Она мне по русскому, я ей в математике помогал. А куда она делась?

— Не знаю, Глеб! Ничего не сказала мне.

— А может она у Ольги Сотниковой или у Инны Зозули? У нее много подруг…

— Всех обзвонила, ни у кого ее нет, — призналась Наталья, всхлипнув в трубку.

— И не звонит? Тогда в милицию надо пойти, пусть они помогут. Вон в параллельном классе девчонку изнасиловали сбежавшие зэки! Хорошо, хоть не убили. Но целую неделю не отпускали. Все тешились. Им сроки добавили, а девчонку уже три раза из петли вытаскивали, от позора умереть хотела, — вздохнул мальчишка трудно.

— Ой, Глеб, не надо страхов на ночь нагонять. Маринка не сунется в руки тюремщиков, она человек осторожный.

— У них на лбу не написано. Вон моей сестре уже двадцать пять лет, она, чуть стемнеет, одна на улицу не выходит, боится. Вдруг, и в нашем городе маньяк объявится? Где гарантии? Ищи потом, где закопает труп?

— Глеб! Ты злой мальчишка! Почему мне такое говоришь? А еще называешь себя другом дочки.

— Мы с ней не дружили. Просто за одной партой сидели. Я предлагал ей дружить, а она меня назвала отморозком и осмеяла, что ростом ниже ее. Ну, я с другой теперь кентуюсь, а Маринка со взрослыми тусуется, на дискотеку возникает. Ей даже старшеклассники стрелку забивают…

— Что? Что ты сказал? Кого забивают? — не поняла, испугалась Наташка.

— Ну, это значит, свиданья назначают, теперь так о том говорят, чтобы поприкольнее.

— Если все как говоришь, чего ж звонишь Марине?

— Но ведь ее давно в школе нет. А Маринка классная, натуральная девчонка. Жаль, если она в переделку влипла. Ладно, когда возникнет, пусть позвонит мне. У нее есть мой номер, — попрощался мальчишка.

Вскоре телефон зазвонил снова. Это с завода о Степане спрашивали. Интересовались, что случилось, нужна ли в чем-то помощь, как чувствует себя человек, когда выйдет на работу?

Наталья только положила трубку, телефон снова закричал призывно. Это соседи увидели свет в окнах и решили спросить о Степке. Как он нынче? Все ли у него в порядке? Если что-то нужно, только слово скажите! Когда он из больницы придет? Уже вот-вот! Обязательно его навестим! — пожелали спокойной ночи.

Наталья уже легла в постель. Она поговорила с мужем, узнала, что у него все нормально, Степан посоветовал жене ни о чем не беспокоиться, не переживать, а хорошенько выспаться, восстановить силенки.

— Пойми, Наташка, не будет здоровья, ничего не станет нужно. Не рви душу в клочья, подумай о себе. Все идет своим ходом. Реку не остановить, она снесет течением. А потому, пусть все идет, как идет. Главное, что мы с тобой есть друг у друга, и я тебя люблю.

Наталья, улыбаясь, засыпала. Но под утро вновь проснулась от телефонного звонка. Кто-то тяжело дышал в трубку, молчал.

— Алло! Куда звоните? Кто нужен? — спросила хрипло. Ей не отвечали. Подышав, откашлявшись, звонивший бросил трубку на рычаг. У Натальи не осталось сомнений, что это Маринка трезвонит, не рискует говорить, стыдно ей.

Наталья занялась домашними делами. Почему-то вспомнился вчерашний разговор с Глебом.

— Да ну его! Глупый мальчишка, видно потому Маринка отвергла его. Он слишком труслив, что поделаешь, такие в друзья не годятся, — оправдывала дочь.

— Но где искать Маринку? Степка о ней даже говорить не хочет, обиделся, охладел и простит не Скоро, если вообще сумеет забыть. Говорить о дочери запрещает. Отболело, а ведь любимицей отца жила, все ее прихоти выполнял, ни в чем не отказывал, никогда не обижал и не бил. Тут же, как озверел. А и она оборзела, дура, отцу по морде влепила. Подумаешь, ведро вынести велел. Знала б такое дело, молчком сама справилась бы, а то вон что получилось из-за чепухи, — укоряет себя баба.

А в пять часов утра кто-то заполошно позвонил в дверь. Наташка в ужасе отпрянула от двери. Пожилая дворничиха вместе со своим стариком-мужем ввели в квартиру почти голую, едва державшуюся на ногах, Маринку.

— Во, подле дома на нее наткнулась, сидела голой жопой на земле, помирала. Домой не хотела вертаться. Помереть там решилась, глупая. Мы ее с дедом сгребли в охапку и приперли глумную. Сама с ей разберись, а мы пошли, — заспешили из квартиры.

— Я не хотела к вам, они насильно притащили, — сказала дочь слабым голосом. Она сидела на полу, оперевшись спиной на стену, и клонилась в разные стороны, с трудом удерживая равновесие.

Наташка молча затащила ее в ванну.

— Оставь меня, слышишь, я не хочу ваших забот, — сопротивлялась обессилено. Наташа не слушала. Помыла Маринку, обтерла, притащила на кухню, заставила поесть. Она ни о чем не спрашивала, хотя любопытство раздирало. Маринка ела жадно.

— Теперь иди спать, — уложила в постель, укрыла одеялом и только тогда, присев рядом, спросила:

— Где же ты была?

По щекам девчонки полили слезы. Ее затрясло. И она попросила:

— Мам, можно потом. Я не верю, что жива! Это чудо, что уцелела. Меня хотели убить, но я слиняла.

— Кто хотел убить? За что? — схватила Маринку за плечи, тряхнула, не давая уснуть. У дочери закрывались глаза.

— Те двое, они меня взяли в городе. Посадили в машину, предложили покататься и увезли за город. Там они в роще остановились. Выволокли меня, предложили повеселиться. Достали пиво, водку, велели пить за знакомство. Я отказывалась, они мне насильно влили полбутылки. А потом велели раздеться. Я не стала. Они сами сорвали всю одежду. Я уже опьянела и не могла оттолкнуть. Да и куда там! Они оба здоровые, настоящие амбалы. Я против них соплячка, — закрыла лицо руками.

— Тебя изнасиловали? — похолодела баба.

— Сначала избили как собаку. А уж потом оторвались по полной программе, оба! Да еще смеялись надо мной за то, что девушкой была. И базарили, что в такие годы стыдно канать в целках, в мое время все ровесницы уже бабы, а я домостроевка и они меня осчастливили, сделали современной. Теперь я гордиться должна, что стала, как все! — взвыла от воспоминаний и продолжила, всхлипывая:

— Меня драли по очереди. Отдохнуть не давали. Сначала один, какого Колькой зовут, потом Андрей мучил.

— Все дни с ними была? И не могла уйти? — удивлялась Наталья.

— На второй день они увезли в деревню, мы там никогда не были. Там в какую-то избу приволокли. В ней одни мужики, ни одной женщины не было с ними. Отдали как овцу, чтоб потешились. Те, как с цепи сорвались.

— Боже мой! — всплеснула руками Наталья.

— Меня пользовали все, кто сколько и как хотел. Знаешь, как измывались?

— Кто тебе виноват? Разве гнали из дома? Отца обидела. Он и теперь в больнице лежит с сотрясением мозга. Его ты перешагнула. Да недолго прыгала, саму беда поймала! — упрекнула дочь.

— Мам, не надо! Я и так жить не буду, не хочу, не могу. Для меня все кончено, уйду от вас насовсем. Мне нельзя жить такою, — посуровела Маринка:

— Не хочу жить опозоренной и вам горе добавлять. Я за все сама отвечу. Что случилось уже не исправить, только смерть мой позор смоет.

— Совсем дура! Мало горя, еще добавить надо! — возмутилась Наталья.

— Горе и позор понятия разные. Горе пережить можно, а позор нет. Он и за гробом плетется.

— Замолчи, глупая! Давай поспи, успокойся. Через два дня вернется отец из больницы, подумаем, что дальше делать, как найти тех козлов, сдать их властям, — трясло Наталью. Она успокаивала дочь, а у самой заболело сердце.

Над ее дочерью надругалась мужичья, оголтелая свора. Бабе хотелось непременно найти всех и наказать каждого:

— Как же тебе удалось уйти от них? — спросила Маринку.

— Все время хотела сбежать от них, но не получалось, козлы стерегли. Те первые двое через день уехали и велели мужикам закопать меня живою или мертвою, когда им надоем, но не отпускать, чтоб ментам не засветила. Те, понятно, согласились, и мучили меня всей сворой, они все время пили самогонку, но кто-то из них был трезвым, оставался на атасе. Возле меня все время лежала колотушка. На всякий случай. Я все поняла. Мужики не скрывали, что живою не выпустят, я сидела на бычьей цепи. А тут они все перепились вдрызг и валялись, где попало. На мое счастье в избу пришел человек, по каким-то делам заявился. Увидел всех и меня приметил. Я ему все рассказала. Он расстегнул цепь, вывел из избы, посадил в свой грузовик и повез в город. По дороге сказал, что у самого три дочки растут. Старшая из них моя ровесница. Спросил, где мой дом и привез, высадил и велел скорее уходить. А как? У меня ноги отказали, на цепи сколько дней продержали без движения. Тут дворничиха вышла вскоре, увидела и привела вместе с дедом. Тот человек уехал на своем грузовике, я даже номер не увидела, темно было, и человек спешил смыться, боялся, чтоб его не прихватили и не притормозили, не повесили б чужую вину на его шею. Но если б не он, урыли бы меня те недоноски. Я всю дорогу не верила, что от них уехала. Веришь, не смерти боялась, не хотелось сдохнуть в их лапах. Это уже было б слишком больно! Ты не переживай, я все решила для себя. Надолго не задержусь. Вам не придется за меня краснеть, — сказала уверенно.

— Замолчи! Хватит дуреть! Была б умной, того не случилось бы! Но ума у тебя как не было, так и не появилось. А пора взрослеть! Теперь отдохни, хорошо, хоть живой вернулась, — глянула в окно, за ним уже рассвело, наступило утро. Наталья решила вздремнуть хоть на часок, и пошла в свою спальню. Но сон не шел. Женщина ворочалась с боку на бок, все думала, как скажет о случившемся мужу, не усугубит ли его болезнь, но и молчать нельзя.

— Надо посоветоваться с Александром Петровичем. Порва подскажет правильное, — думала баба и услышала осторожные шаги за дверью спальни, подумала, что Маринка пошла в туалет.

— Нужно Лешке Свиридову рассказать, написать заявление, пусть найдут и возьмут в милицию всех подонков. И тех двоих, и деревенских, каждого за жабры! Жаль, что расстрелы отменили. За такое жалеть нельзя. Нужно под корень их рубить. Совсем озверели сволочи! — сама того не замечая, плачет баба. И вдруг, будто кто в бок толкнул, встала, пошла в туалет, там пусто. Заглянула на кухню, никого, дернула дверь в ванну, та закрыта:

— Маринка, ты чего там застряла, открой! — попросила дочь. В ответ молчание.

— Маринка! Живо отвори! — потребовала строго. Но за дверью тишина.

Наталья схватила топорик, отжала дверь и онемела. Маринка уже влезла в петлю.

Баба мигом срезала веревку, затащила дочь в зал, сняла петлю и позвонила Порве:

— Саша! Скорее! Спаси Маринку! Она повесилась! Я только что сняла ее из петли, — кричала Наталья не своим от страха голосом.

— Бегу! — ответил человек.

Он влетел, не звоня, не постучав, сразу подскочил к Маринке, стал делать искусственное дыхание, щупал пульс, массировал горло, сердце, легкие.

Наталья смотрела, не зная, как и чем помочь врачу.

— Не суетись, не мешай, — одерживал врач женщину. И вскоре Маринка открыла глаза, не понимала, что происходит. Врач тормошил ее, заставлял дышать.

— Дай ей попить, — подавала стакан с водой Наталья.

— Сейчас нельзя, рано! Не суетись, отойди в сторону. Ну и вовремя ты подоспела! С чего это Маринка в петлю сунулась? — спросил удивленно.

— В беду попала девка. Умереть вздумала глумная! Я ж не думала, что она всерьез…

— Где ее постель? Давайте перенесем туда, — убедился, что дыхание восстановилось.

Наталья мигом приметила записку на столе дочери, прочла, подала врачу:

— Не ругайте! Я сама во всем виновата. Жить в позоре не смогу. Живую не простите, а мертвую долго ругать не станете. Я ухожу, не успев попросить прощенья за все. Знайте, я очень люблю вас обоих. Не хотела опозорить, живите светло и счастливо. Я буду молиться за вас. Простите и прощайте! Ваша Маринка…

— Вот гадость как наказать хотела родителей! — возмутился Саша и, выслушав, что произошло с девчонкой, помрачнел:

— Скажи, ты помнишь номер машины тех отморозков, какие увезли тебя из города? — спросил девчонку.

— Да, все помню, — ответила, едва продавливая слова.

Александр Петрович стал куда-то звонить. И вскоре к Смирновым приехали из милиции.

С Маринкой долго говорил следователь, ее осмотрели, что-то обсуждали. Потом задали несколько вопросов. И обратились к Порве:

— Вообще ее нужно отвести в психбольницу, сам знаешь, этого требуют правила.

— Не стоит, ребята! Не надо усугублять. Я сам с нею побеседую. Психушка тут только навредит.

— А ну, как моча в голову стукнет, вздумает еще что-нибудь над собою утворить, а мы отвечай!

— Я ее с самого детства знаю. Поговорим, уверен, что психдиспансер не понадобится, — сказал врач и, дождавшись, когда сотрудники милиции уехали, подсел к Марине.

— Спасибо, что в психушку не отправили, — сказала тихо.

— Оно, может, и стоило! Я не тебя, родителей пожалел. Свалилось на них в последние дни. Хуже не придумать. Скажи честно, чего в петлю полезла? Ведь все обошлось, домой живая вернулась. Это главное!

— От позора! Как мне жить теперь?

— Как и жила!

— Не получится. Меня оплевали, сделали проституткой. Наверное, с ними лучше обращаются.

— Не путай себя с этими девицами. Ничего обще го у тебя с ними нет. Для них это работа, повседнев ная и оплачиваемая. Они согласились сознательно ты влетела по недоразумению. Ни согласия не давал, и платы не получила. Твои обидчики собирались по кончить с тобой. И ты сама хотела им в том помочь Ведь вот уйди на тот свет, как бы их нашли? Неужели без наказания хотела оставить? Те негодяи только помечтали б о таком, а тут сама… Простить вздумала!

— Александр Петрович, но когда их поймают и начнут судить, весь город узнает, и надо мной все смеяться будут. И не только я, родителей осмеют, из квартиры не выйти, все отвернутся. Как жить будем, ума не приложу, — опустила голову девчонка.

— Ну, а теперь посмотрим на ситуацию с другой стороны. Положим, ты смолчишь. Скольких девчонок еще испортят безнаказанно эти ублюдки? А и тебя, находясь на воле, могут подстеречь. Чтобы продолжить развлеченье! Где гарантии, что не подстерегут средь бела дня. Сама знаешь, у них колеса. Затолкают опять в машину как овцу и увезут. Только вернешься ли в этот раз живой? И еще! Ты знай одно, над человечьей бедой могут смеяться только очень мерзкие и подлые люди. Поверь, у наших горожан случаются беды покруче твоей. И большинству просто не до тебя. Куда там высмеивать кого-то, самому бы удержаться в жизни на ногах. Ведь ни у кого нет гарантий, что за первым же углом самого прихватит беда за горло. Только в этом году в нашем городе бесследно исчезло больше десятка горожан. Среди них шестеро девушек. Где они, что с ними? Их всех до сих пор ищет милиция. Может, твоя участь настигла.

— А может они у бомжей?

— Искали и там. Безрезультатно. Теперь уж хоть бы тела найти, чтобы похоронить по-человечески. В то, что живыми найдутся, уже никто не верит, слишком много времени прошло. И только родные в их смерть не верят. Живыми ждут.

— Я кричала, когда меня в рощу завезли. Но рядом никого. Некому было помочь и выручить. Хотя, кто бы мог справиться с двумя отморозками. Они как два зверя. Эх-х, было бы у меня оружие, ни одного не пожалела б!

— Марина! Есть наказание хуже мгновенной смерти. Перед ним зверь дрогнет. Поверь, они скоро пожалеют о своем шабаше. Кровавыми слезами заплачут. Ведь даже на зоне не прощают зэки таких преступлений и отрываются на осужденном всем бараком. Петушат в очередь. Редко кто выживает после этого конвейера. Там тоже все без отдыха. И как ни следи охрана, каждого не углядишь, а и не жаль подонков, — отвернулся в сторону Александр Петрович, сказав, будто извиняясь:

— Ни мне бы такое говорить, но уж рассказываю как есть. За тебя сполна ответят все, только бы их нашли всех до единого! Ни одного нельзя оставлять на воле, чтоб никто не вздумал расправиться, отомстить тебе.

Маринка невольно вздрогнула, смотрела на врача испуганными, затравленными глазами.

— Зачем ты в тот день из дома сорвалась?

— Обиделась на отца. Он обозвал, а случилось так, будто печать на судьбе поставил. Вправду стала такою! — покраснела густо.

— Куда ты бежала, к кому?

— К подружкам. Хотела с ними на дискотеку сходить, потом пожить у них дня три. Я знаю, мать искала меня. Ну, я вернулась бы домой. Но обломала бы отца. Он на меня так наехал, что мало не показалось. И все во мне плохо, и одеваюсь хуже путанок, и сама дрянь, даже по морде надавал. Никогда раньше не бил, а тут в натуре взъелся, я и смылась, пока пополам не переломил.

— Все наладится, забудется. Вот только одно плоха. Ты так ничего и не поняла. Пережила жуткий стресс, а в корень не глянула. Из-за чего сыр-бор разгорелся. Сама кругом виновата, а винишь кого-то. Подло это Маринка! Непорядочно. Не знай тебя, поверил бы, что круглая дура! Не умеешь выводов делать, значит, еще можешь в беду влететь, пока окончательно не прозреешь. Уйти из жизни не так уж сложно. И не надо тем бахвалиться. Уйти, значит отступить перед чем-то непреодолимым. На такое обычно решаются те, кто никем и ничем не дорожит, кто согласился, что он не человек, а полнейший идиот и ему от жизни ничего не взять, и не ждать. Кто сам себя назвал последними словами и поверил в каждое из них. Ты же, глупая, не выполнила свое предназначение и даже никого не успела полюбить. Тогда скажи мне, для чего ты жила?

— Откуда знаю! Меня родили, вот и все на том!

— А зачем тебе дискотека?

— Ну, все прикольные там тусуются. Я себя не считала хуже других. Да только обломали мне кайф, больше на дискотеке не нарисуюсь. Ни для меня она.

— Маринка! Почему на себе крест ставишь?

— А как иначе? Кто я теперь? От меня все отвернутся. С кем тусоваться стану.

— Наивная! Среди твоих подруг слишком мало непорочных девчонок. А те, кто стали женщинами, помалкивают, как потеряли невинность. Многим признаться совестно, сказать честно, где и с кем обабились, язык не поворачивается. Их обстоятельства не лучше твоих. Только, боясь огласки, молчат в кулак. И ты не кричи на весь свет. Ведь судебный процесс по изнасилованию несовершеннолетней всегда проходит в закрытом режиме, и в зал судебных заседаний никогда не допускаются посторонние люди. Это делается специально, чтобы предотвратить огласку, не дать опорочить имя юного человека. Потому о тебе по городу не пойдут ни сплетни, ни слухи. Ни газетчики, ни теле- и радиожурналисты на эти процессы не допускаются по моральным соображениям. Говорю тебе совершенно определенно, живи спокойно и убеди саму себя, что ничего трагического не случилось. Главное, что ты жива и не успела осиротить родителей. Вот это горе было бы непоправимым. А ну умри отец! Что делала б? — смотрел врач на девчонку пристально.

— Вот тут точно ушла б! Саму себя не простила бы, — заплакала навзрыд.

— Успокойся, все обошлось. Теперь береги родителей и себя для них. Вы родные люди, нельзя терять друг друга. Это не просто больно, а и страшно, — говорил человек, и Маринка увидела седину в висках врача, она знала, такое бывает лишь от горя.

Маринка невольно посочувствовала человеку и сказала вздрогнув:

— Если б отец в тот день не покатил бы на меня бочку, ничего бы не случилось. Он сам толкнул в беду, своими руками, а я теперь всю жизнь его срань расхлебывай. Вот вам и родной человек…

— Да как ты смеешь Степана винить? Так-то ты одумалась, свою пакость на его голову вылила! А я о тебе как о порядочном человеке беспокоился. Открыла мне глаза, раскололась по задницу! Не стоит тебе помогать, бессовестное, бездушное создание, нахалка и дрянь! — вскипел Александр Петрович и заторопился покинуть Смирновых.

— Что-то он даже до свиданья не сказал. Вылетел пулей без оглядки. Что случилось? Или он за лекарством убежал? — поторопилась Наталья в комнату дочери. Та передала матери весь разговор, женщина села потеряно:

— Ты что, впрямь дура! Хоть думай, что лопочешь! Отца чуть не убила и его же винишь в своем дерьме! Кто тебя гнал из дома? Сама сбежала, перешагнула отца. Приключений захотела, ты их получила по самое горло! Лицемерка! Я прочла твою записку, поверила, что ты все осознала. А на деле, как была пустоголовой, так и осталась!

— Ну, вот теперь ты наезжаешь! Хочешь, чтоб я ушца от вас насовсем? Я понимаю, что возвращаться не стоило. Не нужна никому, — хмурилась девчонка.

— Ты что? Всерьез винишь отца? — не верилось бабе.

— А по чьей милости я удрала? Он убивал меня.

— Тогда за что прощенье просила в записке?

— За все сразу. За расходы на похороны и пересуды знакомых и соседей. Конечно, я не подарок, но другие еще хуже. Но их терпят и даже любят в их семьях. Вот только я всем чужая.

— Маринка, хватит нести чушь, давай поговорим о другом. Кстати, тебе звонил Глеб, одноклассник. Просил позвонить ему. Спрашивал, почему тебя нет?

— Да ну его! — отмахнулась девчонка и спросила:

— Больше никто не звонил?

— Нет.

— Девчонки приходили, спрашивали меня?

— Я сама всех обзвонила, искала тебя. Они не интересовались. Никто не навещал.

— Вот так? Загодя похоронили. Ну и ладно, буду знать им цену, — поджала губы, обидчиво отвернулась к окну, в глазах закипели слезы.

— Чего заходишься? Нашла о чем печалиться. Ты лучше подумай, как с отцом помириться. Он родной человек. А ты так его обидела, — напомнила Маринке.

— С ним-то чего? Пусть бы сам задумался. Мало было отлупить, а как обозвал, матом! Ну, за что? Будто впервые глаза открыл! Весь город одевается как я. И никто никого не позорит, он меня с путанами сравнил, сукой назвал. Или воспользовался правом отца? Я это никогда не забуду и не прощу, — пообещала жестко.

— Даже так? — удивилась Наталья.

— А как думаешь? Я не заслужила такое, а он отец, унижал как последнюю. Разве можно так базлать в своей семье? Оторвался на мне хуже некуда, еще из меня виноватую изобразили.

— Отец из-за тебя до сих пор в больнице лежит с сотрясением мозга. Ты даже не спросила о нем.

— Мне тоже досталось. Уж лучше в больнице отваляться, чем пережить то, что я перенесла. Его лечат, а меня убить хотели. Чудом спаслась, — заплакала Маринка. И внезапно обе переглянулись, услышали звонок в дверь. Наташа посмотрела в глазок, ахнула, руки задрожали. Увидела мужа. Тот не предупредив, сам вернулся домой.

— Не ждала? А я у Саши выпросился. Так устал от больницы! По дому наскучался, по тебе! — увидел дочь, решившую поздороваться. Степан кивнул ей, оглядел настороженно. Наташка сжалась в комок, ожидая, помирятся ли отец с дочерью или навсегда останутся чужими.

Женщина суетилась вокруг мужа и попросила дочь:

— Марина, накрой на стол!

Девчонка неохотно пошла на кухню, загремела посудой, что-то ставила разогреть в микроволновке, выглядывала в зал. Торопилась. Она давила в себе тревогу и очень боялась, как отреагирует отец на случившееся с нею. Оставит в семье или выгонит прочь из дома.

Степан сразу заметил, что дочь еле держится на ногах. Она здорово похудела, выглядела усталой, измученной. Увидел красный след от веревки на шее, удивился, но спрашивать не стал, хотя внутренне испугался, решил дождаться, пока сама расскажет.

Человек не спеша умылся, сел за стол и спросил обоих:

— Ну, как жили без меня?

— Ты ешь, потом поговорим! — ответила Наталья, Маринка опустила голову.

— Когда домой вернулась? Где тебя носило? — глянул отец в упор. Маринка чуть куском не подавилась от этого сверлящего, пронзительного взгляда. Ей сразу стало холодно и неуютно. Это с матерью могла девчонка позволить вольности, распустить язык, отца она побаивалась и стыдилась, знала, он никогда не смолчит. Но как сказать ему, язык немеет.

— Так чего стряслось? Иль секреты от меня завелись? — спросил мрачно.

— Степ, ты поешь, поговорить успеем. И ты не празднуй, — глянула на дочь.

— Так что молчите? Когда домой вернулась?

— Нынче утром, — дрогнул голос жены.

— Мам, не надо, я сама расскажу, так будет лучше. Это очень серьезный разговор, он не для кухни. Поговорим в зале. Хорошо? — спросила отца. Тот согласился, кивнув, и сказал:

— Я еще немного побуду дома. Надо успеть съездить на дачу, пока там бомжи не похозяйничали.

— Если сможем, — неопределенно отозвалась жена.

— Что случилось, чего загадками говорите? — не понимал Степан. Мать с дочерью переглянулись:

— Беда у нас стряслась, Степушка! Еще какая! Сущее горе! — разрыдалась Наталья.

— Да что приключилось, сказывайте, не томите душу! — встал человек, вышел в зал, напряженно вгляделся в лица жены и дочери, пытаясь угадать, что же произошло?

Маринка ни села рядом с ним на диване, устроилась в кресле поближе к выходу, на всякий случай. И попросила мать тихо:

— Я сама расскажу…

Степан слушал дочь молча, не перебивал. Теребил кисти на скатерти. Пальцы выдавали человека. Они, то сжимались в кулаки, то вдруг хрустели со стоном.

Человек покрывался потом, бледнел. В глазах загорались искры лютости, а Маринка говорила обо всем подробно. Нет, она уже не плакала. Степан не выдержал. Вскочил, заходил по комнате, выругался сквозь зубы, слушал дочь.

— Если б ты не обозвал и не бил, я не ушла бы из дома, и ничего бы не случилось. А теперь не знаю, как жить, да и стоит ли? — уронила голову на руки.

— Я сегодня ее из петли вытащила, Порва спас, откачал нашу дурочку. В ванной повесилась, — добавила Наталья, всхлипнув.

Степан остановился напротив дочери. У жены и Марины заледенело от страха. Ждали, что озвереет хуже, чем в тот день, измесит девчонку в котлету. А человек схватил дочку на руки, как когда-то в детстве, прижал к груди, из какой стон вырвался:

— Малышка моя! Крошка наша родная! Да как же тебе в голову такое стукнуло уйти от нас? Ну, кто мы друг без друга? Песчинки жалкие! Вон видишь, до чего глупость довела всех! Разве по серьезному поводу поругались? По мелочи! А до чего она всех довела. Я чуть ни сдох, ты чудом жива осталась. Обидно, что пустяк едва семью не погубил. Счастье, что все живы остались. Теперь успокоиться надо. Ну, а я разыщу тех козлов, всех до единого. От меня они не сбегут и не скроются, — пообещал мрачно и расспросил дочь о каждом насильнике. Саму Маринку уже никуда не отпускал одну. Человек стал внимательно следить за машинами, всматривался в номера и марки. Но милиция опередила. Задержала «Волгу» и, доставив к следователю двоих мужиков, радовались сотрудники, узнав, что даже машина числилась в угоне.

Марина сразу узнала обоих на опознании, указала следователю, сказав:

— Вот эти! Один Колька, второй Андрей!

— Мы эту «метелку» впервые видим, — заявили оба в один голос.

— Этот, что Николай, первым был, говорил, будто осчастливил меня. А как бил, так мужиков не колотят. Я не уступала, так этот отморозок звенел, что убьет, если не отдамся, и когда насиловал, под моим боком держал нож. Андрей кулаком бил в морду. Как только начинала кричать, локтем в сердце бил. И говорил:

— Еще пикнешь, тут навсегда останешься.

Вскоре в милицию доставили свору деревенских мужиков. Узнав Маринку, не скрывая, удивлялись, что она выжила и сумела добраться до города. Они были уверены, что ее порвали волки, их вокруг развелось столько, что безоружному человеку из дома не выйти, на крыльце зверюги караулили и набрасывались всей стаей.

Они, эти деревенские, были уверены, что Маринки давно нет в живых.

Еще до процесса один из насильников, тот, самый первый, Николай, поняв, что дело принимает серьезный оборот, предложил Маринке выйти за него замуж. Случилось это на очной ставке, куда девчонку пригласил следователь, вместе с матерью.

— Послушай, Марина, зачем нам судиться? К чему друг друга дергать за усы? Я предлагаю кончить это дело миром! — с усмешкой глянул на удивленного следователя, тот даже очки уронил от неожиданности.

— Выходи за меня замуж! Я у тебя был первым! Так что хочешь или нет, помнить будешь всегда, до конца жизни. Понемногу привыкнем, а там и полюбим друг друга. Пойдут дети, ты простишь и забудешь с годами мою шкоду. По молодости все ошибаются. Давай, решайся. Честное слово, я не хуже других, мы с тобой поладим, вот увидишь. Соглашайся…

Девчонка дара речи лишилась на время. Она растерялась от наглости, а когда взяла себя в руки, ответила зло:

— Замуж за козла? Я еще не чокнутая по фазе и не сыскала себя на свалке, чтобы связаться с отморозком. Какое замужество? О чем базар? Единственное чего для тебя не пожалела б, так это обоймы. Всю всадила бы, до единой пули. Замуж выходят за людей, а ты придурок! Негодяй и подонок, дебил и недоносок, корявый рахит, выкидыш гнилой хварьи! — кричала девчонка, забыв приличие.

— Ну и дура! Над тобою весь город смеяться будет. Думаешь, кто-то поверит в твою порядочность? До самой смерти одна будешь жить, никто тебе не предложится и не оглянется на тебя. Этот шанс первый и последний. Ты еще не раз меня вспомнишь, — усмехался Колька.

— Снова вздумал осчастливить? Ну и барбос! Понял, что не миновать зоны. Знаешь, что там ждет. Вот и закрутился, будто голой жопой на раскаленную сковородку сел. Но, погоди! То ли еще будет! Я знаю, что ждет тебя на зоне!

— Тебе от того станет легче?

— Конечно! С тобою за меня расквитается весь барак. И никто не пощадит, потому что у всех на воле есть матери, дочери, жены, сестры! Ты получишь за все разом, — улыбалась злорадно.

— Я переживу. Но тебе с того какой навар? Сама подумай! Ну, не хочешь замуж, давай договоримся по-другому. Может, это больше устроит…

— Что? О чем ты? — не поняла Марина.

— Назови сумму, какая устроила бы тебя в качестве компенсации за моральный ущерб!

— Ты что? Совсем стебанутый! За проститутку считаешь? — вскипела девчонка.

— С путаной говорить проще. И поверь, до милиции дело не дошло бы! Тебе я предлагаю выбор и выход. Подумай и реши! — назвал сумму, от какой мигом вспотел лоб следователя. Он глянул на Маринку, качая головой, и сказал, не выдержав:

— А ведь стоит подумать. За такие деньги, ого! Пока он не раздумал, надо соглашаться. Не стоит упрямиться. Случившегося уже не вернуть. Но вы-то живы! А если получите такие бабки, вам все завидовать будут. А иначе сами посудите, стукнет в голову судье устроить показательный процесс, и тогда не только весь город, а и вся пресса будет на суде. Представляете, напишут в газетах, расскажут по радио, покажут по телевидению. Тут уже не только город, вся Россия вас в лицо запомнит. Такой известности никому не поделаешь, — вытер лоб следователь и предложил:

— Я думаю, вам Марина не стоит спешить с ответом, хорошенько подумайте сами, посоветуйтесь с родителями. С последним словом спешить нельзя, оно должно быть обдуманным и взвешенным со всех сторон. Выберете какое-то из предложений Николая, и мы благополучно закроем дело, прекратим его по согласованию и примирению сторон.

— Так что, выходит, вы всех отпустите? Если я, к примеру, выйду замуж за Николая, они при чем? — изумилась Марина.

— Поймите, уголовное дело может быть прекращено в отношении одного человека, но тут, как я понимаю, речь пойдет о прощении всех, — глянул на Кольку, тот спешно закивал головой.

— Никогда такого не будет! Я никого не прощу! Пусть все до единого идут под суд! И не пугайте оглаской. Не имеют права судьи устроить показательный процесс, не предупредив меня. Да, огласка неприятна. Но еще хуже, если все козлы окажутся на воле. Кого они припутают завтра? Ведь вон по городу пропадают люди, может то дело рук этих придурков. Не хочу имя за деньги продавать, пусть каждый за свое ответит.

— Сегодня у нас не допрос, а очная ставка. У вас в запасе есть время на размышление. Посоветуйтесь с отцом, матерью. Если вы откажетесь, будем судить, если договоритесь, прекратим дело, — трудно брал себя в руки следователь.

Маринка рассказала отцу о предложении Кольки. Не смолчала, как отреагировал следователь. Степан возмутился и позвонил следователю, пригрозил жалобой, потребовал не навязывать дочери своего мнения, и человек пообещал быть беспристрастным и объективным. Прошли три месяца, но милиция не спешила передавать дело в суд. Степан постоянно интересовался, но ему отвечали, что о дате процесса их обязательно известят.

А время шло. В семье все стало успокаиваться. Маринка уже не сидела целыми днями, нахохлившись, в своей комнате. Она снова вспомнила об учебе, о подругах. Жизнь вернулась в привычное русло. Понемногу успокаивался и Степан. Он вернулся на работу, среди своих работяг забывал о случившемся. И только вечерами, когда Маринка подолгу засиживалась у подруг, человек начинал беспокоиться за дочь. Она и взрослеющая оставалась для него ребенком. Он несколько раз ходил встречать Марину, пока та не попросила не позорить ее. Тогда человек ждал ее во дворе, присев к мужикам на лавку.

Никто из них не спрашивал о Марине. Не дергали человека за душу и нервы. Ни слова никому не сказал о случившемся врач травматолог. И даже Лешка Свиридов молчал. Лишь сочувственно смотрел на Степана, понимая беспокойство человека за дочь.

Дети… Большие или маленькие, они всегда были счастьем и радостью, слезами и переживаниями, бессонными ночами для родителей. Чего больше выпадало, не считал никто. Потому что детей любили, они были до безотчетного дороги отцам и матерям, их считали жизнью, и никто не признавался вслух, насколько дети укоротили им эту самую жизнь.

— Сами тоже подарком не были. Пока выросли, да поумнели, нимало за нас слез пролили. Кого по заднице не лупили, не дергали за уши и не ставили в угол? Таких попросту не имелось. Вон, нынешний старший лейтенант милиции Свиридов, давно ли был первым сорванцом городской окраины. Его подранную задницу и теперь помнят редкие уцелевшие заборы и палисадники.

Все те же веснушки на лице, хитрющие озорные глаза в память о детстве, вот только в огненно-рыжих волосах нет-нет да и сверкнет седина, а значит, случались и в его жизни горькие дни. О них молчит. Не дергает ни свою, ни чужую память. Повзрослел человек, изменился до неузнаваемости. Вот и теперь, подсел к Стерану, предложил перекурить. Сидят рядом, усталые плечи опустились, в глазах редко загорается смешинка, все чаще грусть да беспокойство, заботы одолевают. Не до смеха мужикам.

— Как у тебя? — повернулся Степан к Лешке.

— Все бы терпимо, да мать разболелась. Страшно мне за нее. Слабой стала. Хотя возраст небольшой. Не приведись ее лишиться. Я ж не выдержу, свихнусь. Она и мамка, и кореш. Все в одной обойме. Мне всегда казалось, что она будет жить вечно. А теперь вижу, как болезни косят. Получай я по-человечьи, на курорт отправил бы, хоть раз в жизни отдохнула б. Но как? Моей зарплаты едва на жратву хватает. Ну, еще за свет и газ, за телефон выворачивают и каждый месяц оплату повышают. Как дальше жить, ума не приложу. Мамка в этот раз из-за этих подорожаний на выборы не ходила. Зато на базаре побыла. Полдня плакала, ничего купить не смогла. Все вздорожало так, что словно на выставке побыла. Вот и вернулась с пустой сумкой. Раньше уговаривала жениться, теперь молчит. Горько видеть, как она переживает, — вздохнул тяжко.

— Мои вчера на ярмарку ходили. Поверили в обещанные скидки. А они лишь на лежалое старье, что давно пора выбросить. Совсем из людей дураков лепят. Маринка хотела себе джинсы купить, а они в улетную цену. Ну, девка глянула на ценник и потащила мать от павильона. Глумят нам головы! Все говорят, что о нашем благе заботятся, зарплаты, пенсии повышают. В магазинах и на базарах еще больше о нас пекутся. Там цены растут ни по дням, а по часам. Не приведись вернуться во времена Ельцина. Все нищими стали. В один миг народ обобрал.

— А сейчас чем лучше? Налогами задушили, поборами, куда ни повернись, только и слышишь:

— Позолоти ручку, касатик!

— Тьфу, чертовщина! Будто в большом таборе живем. А самое обидное, что нас еще заставляют говорить спасибо своим грабителям. Так надоело все, глаза бы никого не видели, — возмущался Степан.

— Эй, мужики! Слышали новость? Дрезину помните? Ну, тещу Толяна, станочника с завода! Так вот эта самая Нинка Федоровна, когда узнала, что зять не захотел законопатить ее в тюрягу, машину ему купила! Да ни какую-нибудь бросовую, а новую «Ауди»! Толик от подарка не посеял мозги и попросил наших ребят проверить, не откусила ль теща у машины тормоза! — хохотал сосед Борис.

— А знаешь, у него есть основания для сомнений! — смеялся сосед Женька.

— Откуда у Нинки такие «бабки» выискались, самую крутую машину взяла! — удивлялся Борис.

— Она ж не пальцем делана. Квартирантов в своей квартире держала. У Толяна кайфовала на всем готовом, свою копейку берегла, все годы в надзирательницах, там, понятно не без навара. Вот и скопила, чему ж удивляться? Если эту колоду тряхнуть хорошенько, еще на пару «Мерседесов» наскрести можно. Жаль, что Толян стеснительный. Уж я на его месте Дрезину расколол бы как орех, все до последней копейки выгреб бы из ее кубышки. У меня она не дзюдо, а только дзю-после занималась! — смеялся Лешка Свиридов. Он мигом подскочил к оперативной машине, въехавшей во двор, подошедший оперативник что-то тихо сказал ему.

— Не может быть! Это ужас! Что же будет? — вскочил в машину и уехал, не сказав никому ни слова.

— Опять что-то в городе стряслось, — догадались мужики.

Свиридов перед отъездом оглянулся на Степана. Тот сидел на краю скамьи, чуть поодаль от мужиков, внимательно следил за каждым входившим во двор. Он был похож на сжатую пружину.

— Бедный человек, — сочувственно вздохнул Лешка, все еще не веря в услышанное.

— Сбила машина, — говорил постовой дорожник, дежуривший на месте происшествия. И добавил торопливо:

— Водитель сразу остановился, но было поздно. Она сама виновата. Бежала на красный свет. Мало того, говорила по мобильному. Не смотрела куда прет. Напропалую мчалась. Будто она одна в городе.

— А водила слепой, не мог притормозить? — процедил Лешка сквозь зубы.

— Ты машину не водишь. Там же поворот! Она выскочила на дорогу пулей. Никто не ожидал…

…В морге было сумрачно и тихо. Патологоанатом смотрел на следователя все еще не верившего в случившееся. Он растеряно дергал Маринку за руку в надежде, что та откроет глаза, встанет с этого стола и скажет по-девчоночьи звонко:

— Куда это привезли меня козлы?

— Нет, не может быть случайности! — глянул Свиридов на Маринку. Он отвечал за тот участок, где случился наезд. Ему до последнего не верилось, что сбили Маринку, и она умерла на месте происшествия. Девчонка так и погибла с сотовым телефоном в руке.

— Как скажете отцу? — спросил Лешка следователя.

— Что делать? Известить придется. Смерти на дорогах в нашем городе, к сожалению, не редкость. Сколько гибнет за год и не счесть. Она не первая и, увы, не последняя.

— Это верно, человечество платит за цивилизацию своими жизнями и до сих пор не поймет, что нужнее и дороже! — вставил патологоанатом.

Следователь, осмотрев труп Маринки, поспешно вышел из морга. Ему часто приходилось приезжать сюда по работе. Но покидал это место с тяжелым чувством. Ладно, когда умирали своею смертью старики. Но вот такая, нелепая, случайная, любого расстроит.

…Степан, устав ждать, позвонил подруге дочери, во дворе уже стемнело, и пора бы девчонке вернуться домой. Подружка удивилась:

— А чего ей самой не позвоните?

— Не отвечает. Наверное, в сумку положила и не слышит.

— Может быть. Но от меня она давно ушла. Еще засветло, хотела домой пораньше вернуться.

— До сих пор ее нет, — пожаловался отец.

Степан не сразу увидел вернувшегося Лешку. Тот подошел, сел рядом, положил соседу руку на плечо:

— Степан, крепись, ты мужчина. Не жди Марину. Нет ее…

Человек оглянулся на Лешку, не веря в услышанное. Отодвинулся на самый край лавки:

— Ты чего это несешь? Она у какой-нибудь подружки застряла. Знамо дело, девчонки! Расщебечутся, разговоров на всю ночь хватит.

— Не у подружки Марина. Не ищи и не звони. В морге она, — сорвался голос Свиридова.

— Где? Почему в морге? Она домой идет! Вот-вот вернется!

— Я своими глазами видел, — охрип голос Свиридова. Мужики, услышав, подсели к Степану. Молчали.

— Почему она там?

— Машина сбила. Она переходила улицу на красный свет. Говорила по телефону и по сторонам не смотрела.

— Подстроили! Подкараулили! Расправились! — обхватил руками голову.

— Не знаю! Это дело следствия, — глухо отозвался Лешка.

— Ребята! Кто-нибудь! Отвезите меня в морг! — простонал человек.

— Уже поздно. Там никто не откроет. Рабочий день давно закончился для людей.

— Для людей, но не для смерти, — отозвался кто-то из темноты.

— Крепись, Степан. Конечно, жаль, что все вот так повернулось. Ее уже не вернуть. Все мы в жизни кого-то теряем. И с «такою бедой никак не свыкнуться. Хотя именно смерть никого не обходит.

— Ну почему она погибла? Уж лучше бы я!

— Нас не спросят и не посоветуются, кого забрать вперед. Но мы всегда в очереди. Когда нас возьмут, не знаем. Одно верно, никого не минет та чаша. Раньше или позднее, все там встретимся, — сказал Александр Петрович, добавив:

— Утром я отвезу тебя…

Степан не хотел говорить Наталье о смерти дочери, пока сам не увидит. Все лелеял надежду на ошибку, но ее не случилось.

Он сразу узнал дочь. Долго смотрел ей в лицо. Оно не было изувечено ни машиной, ни гримасой боли. Только рот был открыт, будто не успела сказать при жизни что-то очень важное.

— Когда я могу забрать дочь?

— Вскрытие уже сделано. Сами видите. Можете забирать. Справку я подготовил, в ней все указано. Если хотите, наши женщины подготовят ее к похоронам, — предложил патологоанатом.

— Да, конечно, — откликнулся Степан. Вернувшись домой, понял, жена все знает. В квартире полно соседей, все собрались вокруг Натальи. Одни утешают, другие уже обговаривают поминальный стол.

— Подруг ее надо позвать! — предложили старухи.

— Зачем? Подруги для радости, на похороны согласятся ли придти? — словно накаркала жена Женьки. Так оно и получилось. Ни одна не согласилась появиться на похоронах. У каждой своя причина оказалась. Лишь десяток одноклассников мальчишек пришли уже на кладбище, положили цветы на могилу и поспешили к выходу.

С Маринкой они учились, но никогда не дружили.

Степан уже на сороковой день зашел к следователю милиции. Решил узнать, как движется дело по насильникам.

Следователь, увидев Смирнова, сам встал навстречу, подал руку.

— Примите и мое соболезнование. Очень жаль девчушку! Хорошим человеком стала бы!

— Вы лучше скажите, когда судить будут козлов? — перебил Степан.

— Дело уже направлено в суд. Так что скоро вас известят о процессе!

— Скажите! Этот наезд на дочь случайный или умышленный?

— Умысел не доказан. Водитель иногородний, в нашем городе впервые. Никого не знал. Это случайность, дикая и нелепая. Так бывает. Но, независимо от происшедшего, суд состоится. И каждый виновный будет наказан за все! За живых и за мертвых. Поверьте, никому с рук не сойдет.

— Я не верю в случайность наезда! — сказал Степан.

— Это дело взял к своему производству другой следователь. Оно выделено в отдельное производство. Я свою часть работы выполнил, — вытер лоб и красноречиво указал взглядом на дверь кабинета.

Загрузка...