Женатые холостяки

Глава 3. РЫЖИК

Так Лешку Свиридова называли все. Звали или дразнили, трудно было определить правильно. Да и не заботило это человека. Если кличка, то не обидная. Оно и впрямь, конопушки и веснушки густыми букетами расцвели от макушки до пяток, рыжие клочки волос торчали из ушей и носа. Рыжими были глаза и даже зубы. Лешка был таким с самого детства.

Сколько ни старался мальчонка отмыть свою рыжесть, ничего у него не получилось. Ни хозяйственное, ни туалетное доыло, ни едучие стиральные порошки не справились. Даже керосин не помог. Ну, хоть вой, ни одного кота и собаки не было рыжее Свиридова. Ему само солнце завидовало, одуванчики за родню принимали.

Лешку злила собственная огненность, но куда от нее денешься, если она ничем не выводилась. И только мать, гладя Леху по голове, приговаривала тихо, будто мурлыча:

— Не бедуй, сынок! Ты такой один. Рыжий цвет у счастья бывает, а значив жизнь твоя будет радостной и легкой, как облачко. Не омрачат печали и беды голову и душу. Всю жизнь в тепле и в сытости проживешь, люди тебя любить станут, — говорила Лешке мать, гладя плечи, спину, руки сынишки. Пацан замирал от удовольствия под теплыми, ласковыми руками матери. Он любил эти руки, добрый, тихий голос, саму мать, спокойную, улыбчивую. Она почти никогда не ругала, не кричала и не била сына.

— Ты мужчиной растешь. С детства про то должен помнить. Это честь от самого Бога в мужики на свет объявиться. На мужиках, что ни говори, вся жизнь и земля держится.

Лешка довольно сопел. Только почему о том не знала соседская старуха бабка Лизавета? Вчера поймала Лешку в клубнике, всю задницу крапивой настрекала. А уж руки и ноги так отделала, что пацан до вечера на чердаке выл не своим голосом. Матери не стал жаловаться. Заранее знал, она не любила ссор с соседями, и коль мальчишка был виноват, ставила его в угол до самого вечера.

Свиридовы жили на окраине города в небольшом частном доме, где были свой огород и сад, имелась своя скотина, корова, свиньи и куры, даже кошка с собакой прижились и никогда не дрались меж собой, хлебали молоко из одной миски, вместе гонялись по огороду за птицами и мышами, вдвоем охраняли дом от чужих. Конечно, у Свиридовых как у всех была клубника. Но ворованная казалась слаще. Тут Леха ничего не мог поделать с собой. Ноги сами несли его к кому-нибудь из соседей. Он доподлинно знал, где и что растет у них в огородах. Клубнику мог найти даже в кромешной темноте. Ну, а если его все же ловили, да еще давали взбучку, мальчишка мстил. Он подбрасывал в сарай ужа, какой до утра до капли высасывал молоко у коровы. Или забрасывал в печную трубу ежа. Попробуй его достать, все пальцы покусает колючий бес. Самой крикливой соседке повесил над крыльцом крысу, какую у своего кота отнял. Бабка целый день из дома боялась выйти, крыса долго визжала и грозилась отгрызть бабке голову.

Леха дружил со всей детворой окраины и считался самым главным хулиганом. Он никого не боялся. Его никто не мог наказать всерьез. Детвора слушалась его беспрекословно. Дружить с ним считалось за честь. Мальчишка никогда не давал в обиду никого из своей оравы. Вступался и защищал каждого. Попробуй, тронь кто-нибудь чужой, получит так, что навсегда запомнит, больше не появится на окраине.

Лешка плохо учился. Наука не шла в его голову. Он скучал на уроках. И чтобы не заснуть, обстреливал одноклассников из рогатки и тогда его выгоняли из класса. Свиридов не огорчался, довольный уходил домой, а вечером к матери приходила учительница.

Лешка мигом отпускал с цепи собаку. Выгонял во двор кота. Вдвоем они набрасывались на учительницу, та убегала без оглядки, грозя мальчишке отчислением из школы. Пацана это обстоятельство ничуть не пугало. Лешка, едва закончив семь классов, сам ушел из школы, считая, что учиться дальше нет никакого смысла. Он решил стать взрослым и пошел в совхоз, какой был совсем неподалеку от города, стоило только мост через реку перейти, прошагать с километр и ты уже в деревне.

Леха здесь был своим. На совхозные поля прибегал как на собственный огород. И знали Свиридова в деревне от стара, до мала.

Ох-х, и нелегко пришлось тут парнишке. Взяли его прицепщиком на трактор, а Леха столько огрехов наделал, что тракторист на третий день прогнал его прямо с поля, до самого правления с заводной ручкой гнался и обещал сделать горбатым со всех сторон. Называл рыжим мудилой, говном и еще хуже, так, что даже воронье, заслышав, давилось смехом. Лехе запретили появляться вблизи мехпарка. Но управляющий сжалился и взял Свиридова пастухом колхозного стада. Ох-х, и зря он так раздобрился. На второй день доярки не досчитались восьми коров. Их искали три дня подряд, днем и ночью. Нашли, но Свиридова и отсюда вытолкали взашей.

Взялся развозить воду в бочках для полива капустной рассады полеводам. Но и тут не повезло. Заупрямившуюся кобылу огрел кнутом, она и поперла по прижившейся рассаде помидор и капусты. Столько поломала и попортила. Но полеводы избили не кобылу, а Лешку. Велели никогда на глаза не показываться.

Больше Свиридову места не нашлось. С ним потеряли терпение в деревне и сказали, что его руки выросли из другого места, и в деревне ему лучше не показываться. Он не согласился, но на работу больше никуда не просился.

Впрочем, манила в деревню вовсе не работа. Имелся другой магнит. Жила в совхозе девчонка, какая очень нравилась Лешке. Он видел ее во снах, а когда везло повстречаться, робел и немел, краснел и смущался, не знал, как себя вести и что сказать ей. Слов для нее накопилось много, но как собрать их в один букет. Станет ли она слушать его корявого? — думал человек, сгорая от собственной нерешительности.

— Аня, Аннушка, Анюта, — называл ее, молча, вслед, боясь сказать вслух. А что если высмеет? Она вон какая! Я против нее пыльный лопух. За нею сколько ребят увиваются. Куда мне до нее? — молча наблюдал за девчонкой на танцах. Пригласить ее не решался. Так и стоял весь вечер, подпирая стену, глядя на чужое веселье.

Аннушка танцевала со всеми, она никогда не посмотрела в сторону Лехи, не замечала его. Узнай девчонка, что только из-за нее он пришел сюда, чтобы увидеть, полюбоваться ею, очень удивилась бы. Да и кто он такой, чтобы обращать на него внимание. Лешка об этом и не мечтал.

О его душевных муках знала только мать. Ей единственной рассказал, что полюбил Анну на свое горе.

— Не печалься сынок, любовь, она всегда в подарок. Если даже ничего не получится промеж вами, сердце согретое любовью, завсегда доброе. Встретишь и ты свою любимую, ту, какая станет твоею. Эту встречу не минешь, — говорила мать.

— Лучше Анюты никого нет, — не соглашался Леха.

— Сынок! Все девчонки хороши! Но откуда плохие жены берутся? Ты не смотри на пригожих, девичья краса, как утренняя роса. После первых родов так изменится, не узнаешь. Ищи для жизни, хозяйку в дом, чтоб руки были умелыми, характер покладистым. А то вон глянь, привел сосед в дом девку, а она ни приготовить, ни убрать, сама хамка наглая. Ну, так-то не прожив года, разбежались. Тот человек и поныне на баб не глядит. Уверен, что все стервы одинаковые. Никому не верит. Мать его вовсе в коромысло согнулась. Он сам ей помогает. То-то как не повезло. И ты не спеши в хомут. Еще совсем молодой. На ноги встань сначала, не торопись, твоя от тебя никуда не денется.

Но легко только советовать. А если она на каждом шагу перед глазами стоит? И зачастил парень в деревню. Пришел на парники, где Анна работала, и, насмелившись, отозвал в сторонку:

— Анюта! Мне скоро в армию!

— А я при чем? — тянула удивленно.

— Хочу попросить, чтоб ждала меня и письма писала, — сказал заикаясь.

— Да ты что? У меня есть свой парень. Я ему слово дала. Скоро вернется. Я его жду. А ты-то кто? Из тебя еще мужика лепить надо. Да и получится ли? Нигде у тебя не склеилось, всюду лишний, никчемный человек. Разве за таких выходят замуж? Ты хоть не смеши. И больше никогда не подходи, не позорь меня, — поспешила уйти.

Лешка сам себе поклялся никогда больше не приходить в деревню.

Он ругал себя за глупую любовь. И решил доказать себе и всем, что он человек, личность.

Лешка очень гордился, что попал в пограничные войска. А уже после присяги, вместе с такими же, как сам недоучками, сел за парту. Он уставал в дозорах и на тренировках, на стрельбищах и занятиях на границе, он возвращался в казарму уставший до изнеможения, но никогда не пропускал занятия, какие бездумно оставил в школе. Он уже редко вспоминал Анну и конечно не писал ей. От матери узнал, что девка вышла замуж и живет со свекровью и многочисленной родней в доме мужа.

— Ну и ладно! Пусть будет счастлива! — пожелал ей парень и с того дня запретил себе вспоминать свою незадачливую деревенскую любовь.

О строительстве микрорайона и сносе их дома Лешка тоже узнал из письма матери;

— Сынок! Я согласилась не спросимши тебя. Уж и не обессудь. Так устала ковыряться в говне всю жизнь. Не столько получаем, сколько теряем. Без тебя и вовсе лихо стало. Некому дров нарубить, перенести уголь с дороги в сарай, на покосе и вовсе невмоготу. А сколько мне одной надо? Здесь же нам с тобой дадут двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, с телефоном и даже с уборной. Они вместях с корытом, где можно мыться, стоять станут рядом. Люди брешут, что это удобно и смотрится хорошо. Ну, да увидим сами. А про корову, свиней и кур не жалей. Их в квартиру не загонишь, сараюшки тоже нет. Но люди с радостью на те квартиры соглашаются. Они не дурней нас. Обещаются к осени другого года нас уже вселить. Как раз к твоему возвращенью домой. Так хочется порадовать тебя. Авось и мы заживем культурно. Вылезем из своего катуха в люди. Свет увидим. И утрешь ты носы всем деревенским. Может они в ноги тебе поклонятся и величать станут по имени и отчеству. Это мне гадалка так просказала, когда карты разложила на тебя. Сказала, что в начальство пролезешь и станешь жить в уважении и почете…

Лешка невесело усмехнулся тому письму, но согласился с командиром и после службы в армии поступил учиться в школу милиции.

Конечно, не все гладко сложилось у Лешки на службе в армии. Получил он там за свое неуменье и неряшливость, за расхлябанность и хамство. Остался дневалить и не навел порядок в казарме, не помыл полы, не протер пыль с тумбочек, не приготовил чай к возвращенью ребят из дозора. Те вернулись продрогшие, усталые. А в казарме грязь, холод, беспорядок, а Свиридов безмятежно спит. Ох, и вломили ему сослуживцы стальными, тяжеленными ложками по заднице. Что там соседская бабка с пучком крапивы! О том вспомнить было смешно. Вот после стальной ложки целую неделю ни лечь, ни сесть не мог. Только в дозоре стоять неподвижно, прикинувшись мумией. Задница в брюки не помещалась. Втрое толще подушки распухла. И, главное, даже пожаловаться некому, мамка далеко, а командиру жопу не покажешь, не поймет. А узнает причину, еще «на губу» отправит.

Нет, ему никто не надавал по морде, не дали в ухо, ни одного фингала не получил, обругали не унижая. Сказали, если до него не допрет, в другой раз с ним обойдутся круче. Лешк^ не хотелось испытывать судьбу. Оно и первого наказания хватило с лихвой. Когда его оставили дневалить в следующий раз, сослуживцы ахнули вернувшись, казарма сверкала чистотой.

Леха даже букет цветов поставил на вымытом столе. К чаю печенье достал, какое прислала из дома мать. Ребята поставили варенье, конфеты, полученные из дома, получился настоящий праздник, словно каждый из ребят ненадолго побывал дома.

— Лешка! Мы все через эту ломку прошли. Нельзя нам мужикам до старости в недоносках оставаться. Мы сами себя обязаны обслужить. И ни от кого ни в чем не зависеть. В себе человека пора уважать, в следующий раз пойдешь дежурить на кухню. Не в наказание, на учебу, ты и там должен справиться, как мы, чтоб в любой ситуации не ударил лицом в грязь.

— Ну, я же не баба у печки возиться! Я служить пришел, а не кашеварить! — взмутился парень.

— А если жена пойдет рожать, кто жрать приготовит?

— Мамка! Она классно на кухне управляется! Было б из чего готовить!

— Леха! Мамки не вечные! Чем старше, тем болезненнее становятся. Самому надо уметь. Не стоит на бабьих плечах висеть, это стыдно.

— Вот ты как жену себе выбирать станешь?

— А черт меня знает! Какая понравится, ту и возьму, — ответил неуверенно.

— Ну, а чем понравится? — хохотали ребята.

— Знамо, чем бабье охмуряет нашего брата!

— Да я не о том. По ночам все кошки серы. Я про жизнь спросил. Знаешь, как я себе жену выбирал?

— А ты уже женатый? — удивился Свиридов.

— Конечно! Сыну уже годик!

— Чего ж ты в увольненье ходишь?

— Во, чудак! Я живой человек, с меня не убудет. Сколько ни прыгай, едино к жене вернусь. Девки для веселья, чтоб кровь не плесневела, а жена на всю жизнь. Я с нею долго встречался, всю насквозь изучил, видел что умеет, знал родителей и родню, решил не медлить, чтоб не увели ее, пока служить буду. Теперь с моими родителями живет. Старики довольны, не нахвалятся. Все умеет. Стирает и готовит, убирает, короче, ничему учить не надо. Ну и у меня руки не из задницы росли, маманя с детства ко всему приучила. Спасибо ей за это великое. О завтрашнем моем дне позаботилась. И всегда говорила, что нельзя разделять в семье работу на женскую и мужскую. На сколько сил хватает, за то и берись. Не сиди бездельно, когда баба потом заливается, она твое доброе сторицей воротит. Дошло до тебя? Это каждого из нас касается. Моя мамка знала жизнь.

— А меня мать жалеет. По дому сама управляется. И всегда говорит, чтоб не спешил жениться, — сказал Свиридов.

— Тут как повезет. От самого много зависит, — не соглашались сослуживцы.

— Вон мой отец с матерью поженились, когда обоим далеко за двадцатник было, а все жалели, что нагуляться не успели. Ругались часто. Я бы не хотел так жить, — вздохнул один из ребят.

— Лешка, а у тебя есть отец?

— Конечно, был, иначе как бы я получился?

— Он с вами живет?

— Нет. Уехал в Белоруссию, там его мать жила. Приболела на то время. Позвала помочь, сил у нее не стало. Тот как поехал, так до сих пор не вернулся, все помогает бабке, — отмахнулся парень.

— А ты к нему не ездил?

— Зачем? Я в родню не набиваюсь. Если он про нас забыл, знать ненужными стали. Насильно не навяжешься, так мамка говорила. И не писала ему, не звала, ни алиментов, ни помощи никогда не просила. Считала, что баба, рожая, должна взвесить, сумеет ли сама поднять дите. Коль не по силам, не должна в постель с мужиком ложиться. Так то и вырос я, с отцом но без него.

— Ты хоть о нем что-нибудь знаешь, переписываетесь?

— Нет. Он про нас забыл, мы про него.

— А деньгами помогал?

— Ни разу. Сами бедовали как могли. Мать говорила, что он с самого начала скупым был. И радовалась, что мало пожили. Уж очень любил выпить. Мамка, когда он уехал, даже радовалась. Без него лучше стало.

— Ты его помнишь?

— Смутно. Всего три года было. Он, чтоб на водку выклянчить, все помирающим прикидывался, хворым. Ну, а нажрется, враз кулаки в ход пускал. Мужики с нашей окраины не любили его. Он все время деньги в долг клянчил. Возвращать не умел. За то его колошматили.

— Ты даже не знаешь, живой ли он?

— Я не любопытный! — отмахнулся Свиридов.

— А наш козел к любовнице сбежал насовсем. Настругал пятерых и смылся. Братья матери нашли его. Ну, вломили, велели домой вернуться, чтоб хоть нас подрастил. А он с той своей стервозой насовсем уехал куда-то на Север. Ну да ништяк, дядьки помогали не пропасть с голоду. Так вот перед самой армией, а я младший из детвы, письмо от него получили. Домой просился, к нам. Жена его померла, одному невпротык. А мы отказали. Кому нужен старый кобель! Мамка про него слышать не хотела. Да и к чему он, когда мы все повыросли…

— А у меня ни отца, ни матери. Дед с бабкой вырастили. Я даже не помню родителей. В аварии погибли, в машине, на дороге, — вздохнул недавний призывник и умолк. Достал из тумбочки банку меда:

— Вот, дедовский, он у меня пасечник. Ешьте, ребята. Мой старик говорит, что мед самое первое лекарство от всех болезней, я ему верю.

Лешка в армии научился многому. Сам изменился до неузнаваемости. Куда делась его лохматая шевелюра, неспешная, ленивая походка. Он стал аккуратным, подобранным, быстрым. Потому, когда пришел в милицейское училище, это был совсем иной человек.

Перед учебой ему разрешили отпуск, и Леха приехал домой на целых две недели.

Мать так и не поняла, зачем сын вздумал стать милиционером. Все отговаривала его, советовала найти приличную работу. Но сын заупрямился, вздумал поступить по-своему.

Уже учась в школе милиции, узнал из письма, что мать переселили в многоэтажку, и теперь она не топит печь, пользуется газом. Не надо ходить по воду, она есть в кране. Даже туалет и ванна имеются. Там все чисто и красиво, нет ни мух, ни запахов.

— Милый мой сынок! Вот и дожила до светлого дня, жаль, что ты далеко, вот бы нынче порадовался! Какая благодать в квартире! Даже телефон есть. Напишу номер, а вдруг сумеешь позвонить, вот радость будет! Да, все забываю прописать про Аньку, ну, про ту, какую любил. Она родила дочку. Но не совсем здоровую. Та вскоре померла. Анютка запила после того, видать с горя. Мужик ее колотить начал, а потом вовсе со двора прогнал. Она ушла к своим родителям. Как теперь мается, уж и не знаю. А помнишь, тебе брехала, что ты плохой, никчемный совсем. А ты в сокола вырос. Она же, судивши тебя, на то бревно и напоролась. Какая страшная сделалась, теперь и не узнать…

Свиридов в душе пожалел бабу. Он давно забыл обиду на нее, благодарил за теплый свет в душе, оставшийся с тех лет.

У Лешки за прошедшие годы было много девчат. Он не любил, но каждая нравилась ему по-своему, ни одну не обидел и, став мужчиной, никогда не осуждал, ни об одной не сказал плохого слова, никому из них не врал, не объяснялся в любви, не обещал жениться. С этим он не cneuflin.

Когда приехал на работу в свой город, даже удивился. Его с трудом узнавали. Леша не просто повзрослел, он стал совсем иным человеком. Вот так по форме приехал он в совхоз вместе со следователем, конечно, по делу нагрянули. Вышли из «оперативки», зашли в правление. Лешку никто не узнал. Здоровались с ним уважительно, но как с чужим.

Все тот же управляющий, только постаревший, провел в кабинет. Пожаловался на проворовавшихся кладовщика и бухгалтера, сказал свое коронное:

— Пока людям платим гроши, они будут воровать. Мы сами их к тому вынуждаем. Ведь разве можно прокормить семью на такие копейки? Конечно, нет! Одному не протянуть на такую получку. А у кладовщика пятеро детей. Их голодными не оставишь. Я не поощряю воровство. Но и оно случается разным. Один тащит на пропой, другой семью кормит, детей растит. В таком деле мы помогать должны, а все не получается. Только говорим о нашей заботе, мол, повышаем людям пенсии и зарплаты, а на деле все это брехня. Пенсии повысили на копейки, а цены подняли до небес. Гляньте, почем нынче продукты?

— А бензин как вздорожал! На газ и свет, на все коммунальные услуги подняли оплату, — невольно поддержал следователь.

— У нас в деревне больше половины пенсионеров. Дети разъехались кто куда. Их в совхоз дубинкой не вернуть. Оно и понятно, помимо нормальной зарплаты хорошее жилье нужно, приличные дороги, школы и детсад. А где деньги на эту самую инфраструктуру? Нет их, и не будет. Всюду нищета, убожество и пьянство, мы еще долго не избавимся от этих пороков, — вздохнул человек грустно.

— Не только у вас, повсюду так. В отчетах сплошная показуха, а чуть копни, кругом проруха, — согласился следователь и все же до глубокого вечера скрупулезно допрашивал кладовщика и бухгалтера.

Свиридов, управившись со своими делами, вышел из правления подышать свежим воздухом. Когда-то в детстве он до безотчетного любил запах деревни. В нем было все, большой букет жизни. В него влились ароматы садов и лугов, лесов и полей. Уж что только ни вплелось в тот букет. Запах парного молока и блинов со сметаной, душистых ягод и свежесбитой сметаны, первого майского меда и цветущей гречихи. Как он соскучился по этим запахам, Лешка и не подозревал.

— Смотри! Будешь ныть, отдам тебя милиционеру! — донеслось до слуха.

Свиридов глянул, узнал одноклассницу. Та тащила за руку хнычущего мальчонку лет пяти. Он просил купить конфет.

— Верка! Иль не узнала? — рассмеялся Леха. Баба удивленно разглядывала человека:

— Чур меня! Никогда с ментами не была знакома.

— А вот и брешешь! За одной партой в школе три года сидели. Сколько кнопок под зад тебе сыпал, ты об мою башку все учебники истрепала, — напомнил смеясь.

— Лешка? Неужели ты? Гля, какой вымахал? Не узнать нынче! Уже в хорошем звании. И сам из себя орел! Теперь с тобой покуролесить можно, — глянула озорно.

— А ты замужем?

— Была! Да выгнала алкаша. Он зараза, даже нижнее мое белье чуть не пропил! Сынкину коляску загнал за бутылку. Пришлось самого вытряхнуть из дома. Теперь вдвоем живем. Найдешь время, заходи. Я все там же канаю, — помахала рукой приветливо и скрылась за поворотом.

Мимо Лешки проходили доярки и птичницы. Оглянувшись, перешептывались. А вон какая-то баба плетется. Эту он не знает. Но… Она внезапно остановилась, вгляделась:

— Лешка! Это ты? — спросила удивленно.

— Я!

— А меня узнаешь?

— Нет!

— Эх, ты! А еще просил ждать…

— Аня? — не верил глазам.

— Не узнал? То-то и оно! Ничего от меня не осталось. Небось радуешься, что не на мне женился. Эх, Леха! Дурой я была! Думала, что главное в жизни любовь. Чепуха все это! Никакой любви и в помине нет! Есть глупая молодость. От нее одно горе в жизни!

— Ну, это кому как!

— Чего? Не так брехнула? А ты счастлив, рыжик?

— По-своему, даже очень!

— А я как муха на куче! Всюду полно, но только говна. Ни единого человека рядом. Как надоело жить, слышь, Лешик, ты уже совсем большой, даже звезды на плечах носишь, видать, в начальство пролез. В совхозе дурак дураком был, а в милиции пригодился. Зато из меня ничего не состоялось, слышь, Леха? Хоть ты возьми меня замуж. Я даже бухать брошу. Не веришь? А зря.

— Не могу на тебе жениться!

— Почему?

— Я женат. У меня семья, — соврал, не краснея.

— И дети есть?

— Конечно!

— Ну, дай тебе Бог! — пошла к магазину, шатаясь, что-то напевая себе под нос.

Свиридов сел на скамью возле правления совхоза. Сколько он переплакал на ней, когда его выгнали с трактора, потом из пастухов, даже из водовозов. Сколько лет с тех пор прошло, а все помнится.

Лешка улыбается, вспоминая, как вернулся домой после окончания милицейской школы. Он не узнал окраину. Почти все частные дома были снесены и на их месте уже росли коробки многоэтажек. Уже обрисовывалась будущая улица. В ее начале стояла первая многоэтажка. Там уже жила его мать.

Свиридов остановился перед домом, пытаясь угадать окна квартиры, и вдруг услышал:

— Леша! Лешенька! Сынок!

Парень забыл о лифте, взлетел на свой этаж одним духом, прижал к себе мать.

— Мама! Мамуля! Вот я и вернулся к тебе, уже насовсем. Больше никуда не уеду. Я так соскучился по тебе, родная моя! Как же ты здесь без меня бедовала?

— Входи, сынок! Что же мы в коридоре застряли? Глянь, как хорошо у нас теперь. Вот твоя комната! Совсем отдельная. Я уж не стану будить своим храпом. И окно хорошо открывается. Я в углу зала себе койку поставлю, чтоб ненароком не разбудить.

— Никаких раздельностей! Спать станем в одной комнате. Не стоит меня придумывать. Я за время службы ко всему привык. Там были чужие люди. А и то служили как братья, ты же совсем родная, своя. Не придумывай меня. Я не пущу тебя в зал— оглядел всю квартиру. Она ему очень понравилась.

Три дня отсыпался человек, а на четвертый пошел на работу.

— Хорошо, что ты Алексей из местных, знаешь город и людей, жильем обеспечен. Думаю, втянешься быстро. Хотя работы невпроворот, предупреждаю сразу. Отдыхать не приходится, людей не хватает. Желающих много. Да только не всякого возьмешь. Одни пьют, другие были судимы, у нас с подмоченной репутацией работать нельзя. Вон одного взяли, а он драку на рынке затеял. Ему, видите ли, продавец в цене не уступил, решил с ним на кулаках поторговаться. Дошло до нас, и на следующий день уволили. А ну как все начнут свои цены диктовать. Да еще на целый город опозорил всех…

— Я не любитель рынков. По магазинам не хожу. А торговаться не умею вообще. Не скажу, что я пай-мальчик. На заставе служил. Там, в дозоре случалось всякое. Не только за себя умею постоять. Уговаривали остаться на сверхсрочную, но отказался.

— В каком звании демобилизовался?

— Старшина!

— У нас начнешь оперативником. Присмотришься, мы к тебе приглядимся. Найдешь дело по душе. Может, в уголовном розыске понравится, или криминалистом, сам определишься. А пока на трудном себя покажи, на что способен. Договорились? — подал руку начальник РОВД. И Свиридов в этот же день заступил на дежурство.

До самой полуночи ни минуты отдыха. Не присел, не перевел дух. То драку с поножовщиной нужно погасить в баре, то гараж вскрывают грабители, машину вздумали угнать. Там в подворотне женщину раздели, отняли сумку с документами и деньгами. А в подвале снова подростки скучились, наркотой развлекаются. Баба за картошкой пришла, сделала замечание, ее обматерили, всю облапали, осмеяли и выгнали. Там в подъезде юные путанки с мужиками бесятся, смущают жильцов. А под самый конец дежурства пришлось гасить драку на дискотеке. Лешка вернулся домой, едва переставляя ноги. Какой там ужин! Повалился в постель как подкошенный. Умыться сил не хватило. Только и успел попросить мать, чтобы к восьми утра разбудила.

И снова вызовы один за другим. И крики по телефону:

— Помогите! Спасите! Убивают!

Казалось, весь город сошел с ума. Живут ли здесь люди нормальной жизнью? Там на базаре у продавца из палатки внаглую унесли три куртки. Там в магазине из кассы выхватили подростки горсть купюр. У другого с прилавка увели магнитолу. Где-то вора накрыли, прямо в квартире, через форточку влез. Хозяин грозится ворюге голову свинтить и в задницу вставить. Там мужик жену с хахалем накрыл, просит забрать, пока не облил обоих бензином.

Вернулся домой, голова котлом кипит. Пошел в ванную, мать кофе принесла.

— Отдохни сынок, нынче везде тяжко. Я вон лестничные площадки убираю в нашем доме. Тоже нелегко, а что делать, жить-то надо.

В конце месяца принес зарплату. Там и за переработки. Но когда посчитали с матерью, Лешкиной зарплаты хватало только на оплату коммунальных услуг и на питание. На костюм, какой хотел купить, ничего не оставалось.

— Ладно, мам. Это только начало. Все сразу не бывает, — успокаивал себя и мать. Он уже знал, другим мужикам приходится не легче.

Через полгода парень втянулся, а через год привык к своей работе, хотя никогда не знал, где начнется и чем закончится каждый новый день.

Сколько раз слышал Свиридов в свой адрес грязные оскорбления от хулиганов, алкашей, наркоманов, от людей, доставленных в райотдел милиции. Ох, как было обидно!

— За что вот так отрываются на нас? Иногда кулаки горят, но приходится сдерживаться. Вот сегодня увезли мужика из дома за дебош. Он всю посуду разбил на головах детей, жены и своей матери. Разве он мужик? Такого в клетку к приматам и не выпускать до конца жизни.

— С чего это ты к нему так раздобрился, ишь, к приматам определять гада! Между прочим, обезьяны не работают, а их бананами кормят. А у тебя, когда в последний раз на столе бананы были?

— О чем ты завелся, о каких бананах? — отмахнулся Свиридов.

— Во, и я о том! Не хрен жалеть отморозков!

— Что ему сделаешь? Он как был козлом, таким и останется. Побереги себя, не жги свои нервы, не трать на всякое дерьмо. Лучше подумай о чем-нибудь хорошем, — пытались отвлечься ребята.

— Я недавно своей жене норковую шапку купил.

— Это как ты сумел? — удивились оба оперативника.

— Так ведь не за свои. Мать с отцом дали. Накопили из пенсий. Даже сознаться стыдно. Не мы им, они нам до сих пор помогают. Не знаю, ^ак бы я без них сына в школу отправил.

— Мой сын смеется, что если его и на будущий год в старом костюме отправим в школу, то он мою форму наденет.

— Видно и мой так скажет.

Леха слушал ребят. Он понимал их озабоченность.

И завидовал по светлому, что несмотря на трудности, никто из них не пожалел о том, что завел семью, а значит, в жизни не все так плохо.

Лешка быстро привык к новой квартире и Почти не вспоминал свой старый дом, где прошло детство. Единственное, что часто вспоминал, так это качели в саду. Их поставил отец давным-давно. Мальчишка любил на них кататься. Нет, он не чувствовал за спиной птичьих крыльев, ему так хотелось увидеть Белоруссию, куда уехал отец, насовсем забывший Лешку. Неужели там отшибло память, а может ослепла душа и не смогла найти обратную тропинку к семье…

А мальчишка так ждал его, как сказку, но она не сбылась…

Этот телефонный звонок поступил уже под конец дежурства, когда оперативники собирались по домам.

— Дежурненький! Помоги! Меня только что накололи прямо в своем подъезде! — кричала женщина в трубку заполошно.

— Изнасиловали? — уточнял Свиридов.

— Какой там? Разве я на такое жаловалась бы? Вторую серию заказала б! Нынче мужиков нет! Одни ворюги! Во! Прижали меня к стене, аж трое козлов. Я ж тоже подумала, что они под юбку полезут. Эти ж отморозки враз к горлу! Золотую цепку сдернули с шеи, серьги с жемчугом, золотой браслет и сумку с деньгами и документами. Я даже крикнуть не успела, как они смылись. Не увидела куда смотались! Во! Вернулась домой, звоню вам, у самой руки дрожат! Помогите вернуть, это что такое? Почти дома ограбили!

— Заявление от вас нужно. Укажите сумму отнятых денег, список документов и украшений, свой адрес и номер телефона.

Через десяток минут женщина влетела в милицию, написала заявление и, обещающе оглядев Свиридова, сказала вкрадчиво:

— Я в долгу не останусь.

Лешка не расслышал. Глянув на адрес, свое обдумывал. Он знал доподлинно, что в том районе города орудует шайка Васьки Хлыста. Промышляла эта банда налетами, квартирным воровством, стопорили горожан в сумерках, не брезговали грабить стариков и подростков. Теперь вот бабу приловили.

Свиридов лично знал главаря банды. Тот когда-то жил на окраине и частенько встречался с Лехой на кулаках, прикипался Хлыст к друзьям Свиридова. Вот и выясняли, чьи кулаки крепче. Лешка частенько видел Васю в городе. Знал, где он живет, где прячется и с кем кентуется. Не выпускал его из поля зрения. Но тот никогда не шкодил там, где жил и работал Свиридов. Случайно это или нет, он не давал повода для встречи с милицией. Тут же будто вызов бросил.

— Ну что, Леша, нам с тобой ехать? — переминались с ноги на ногу оперативники.

— Не стоит, я сам справлюсь, — ответил уверенно и, сев в «оперативку», умчался на другой конец города, почти вплотную примкнувший к свалке. Здесь, в частном секторе, списанном под снос, ютились все, кому в городе не стоило показываться, только в темноте. Сюда, даже по крутой пьянке не появлялись обычные люди. Тут не было улиц и тропинок. Окривелые избухи стояли как попало и походили на разругавшихся соседей. Несведущему человеку здесь невозможно сориентироваться. Ни в одной хижине не было света. А потому попасть в ловушку тут стало проще, чем чхнуть. Именно сюда неохотно выезжала милиция. Оно и понятно, дурная слава за этим районом города закрепилась издавна, надежно. Как определить, в какой именно избе живет Васька Хлыст, было совсем непросто. Даже опытные следователи и криминалисты не могли найти главаря шайки и часто сами попадали в его руки.

Свиридов остановил машину подальше от хижин, чтоб не всполошить банду заранее. Знал, что сорвав свой навар в городе, налетчики не сдвинутся с места, пока не пропьются до копейки. А значит, сегодня у них шабаш.

Ленька прислушался к звукам. Когда-то подростком вот так же выслеживал Васю и всегда находил. Случалось Леху избивали так, что он ночи отлеживался под чьим-нибудь забором. Бывало, доставалось Васе.

Свиридов вслушивается. Вот уловил приглушенные голоса, топот ног, напрягся, выждал, пошел следом за двумя мужиками. Они свернули к хмурой избе, из окон которой просачивался скупой свет. Лешка заглянул. Увидел Хлыста. И быстро вошел в дверь.

Вася, увидев его, тряхнул головой, глазам не поверил, с губ сорвалась грязная брань.

— Что? Не ждал? Давно с тобой не виделись! — вошел Лешка в полосу света и без приглашения сел напротив Хлыста.

— Ты что это Вася мозги сеешь? Иль тебе дышать надоело? Опять беспредел гонишь? Соскучился «по браслеткам» и казенным харчам?

— Рыжий! С чего наезд? Чего базаришь, падла? Думаешь твоего прикида зассап? Ни на того напоролся. Меня «на пугу» не взять, — рассмеялся раскатисто и предложил:

— Вали, базлай, где у тебя прокол?

— Твои стопорилы отмочили! — рассказал о женщине, ограбленной в подъезде.

— Ну и что с того? Тряхнули ее мои кенты, тебе какое дело до нее? Иль она твоя чмо?

— Вася! Это мой участок! Я отчитываться не стану, кто она мне! А вернуть навар придется. Иначе будет больно! Ты мое слово знаешь! Ждать не стану, уламывать тоже.

— Леха! Ты звезданулся! Иль я «бабки» под жопой держать стану. Они уже у кентов. А я обратно не беру! Нельзя! Это положняк!

— Мне плевать на твои правила! Бери, где хочешь. Если теперь не вернешь, завтра будет поздно!

— Ты глумной! Берешь за жабры! Сеешь, что мои кенты с тобою утворят! Не успеешь перднуть, окажешься на том свете!

— Не смеши Хлыст, не первый раз видимся. А уж сколько грозился ожмурить, счету нет!

— Слушай, Рыжик, сдалась тебе та баба! Хочешь, сваливай к нам! Кенты таких «телок» приволокут, всю ночь будешь кувыркаться. А и долю дадим кучерявую.

— Не уломаешь. Не обломится тебе. Давай по моему слову. Не базарю впустую, но знай, поплатитесь круто. Завтра, случись что, всех накроют до единого. Никто не слиняет. Ты будешь первым. Мне тебе не базарить как поплатишься! Из-под земли выковырнут. И свои же тебя уделают за этот прокол.

— Не дергай Рыжий Васю за усы, не доставай. Я и покруче фраеров ломал.

— Вася! Та баба знает «смотрящего». Он ее хахаль. Стоит ей вякнуть, он вас как клопов, всех по стенке размажет.

— Смотрящего знает? Ну и загнул Рыжий! Она для него старовата! Он с малолетками тусуется давно, зачем ему плесень? — не верил Хлыст.

— С чего бы возник к тебе среди ночи? — усмехнулся Свиридов и Хлыст умолк, думал, соображал.

— А почему она к тебе прихиляла, а не к «смотрящему»? — прищурился Вася.

— Я ее притормозил. Сказал, что сам улажу. Но она долго ждать не станет. Бомба, не баба! И мне не с руки тянуть это дело.

— Со «смотрящим» кентуется и с тобой!

— Не тяни резину Хлыст! Времени остается мало! — торопил Свиридов Васю, но тот не спешил. Он все спрашивал Лешку, получит ли он от навара свою долю, в каких отношениях он со «смотрящим», один ли возник или с оравой. Незадолго до полуночи

Вася решился и, позвав двоих мужиков, велел им вернуть отнятое.

Те вскоре, молча, принесли сумку, в ней лежали все украшения, деньги Хлыст достал из стола и сказал, отдавая:

— Слышь, Рыжий! Стемнил ты много. Но смотри, если завтра устроишь на нас облаву, не сносить тебе головы. Я тебя достану везде!

Лешка утром позвонил женщине, сказал, что она может забрать отнятое грабителями в отделений милиции. Женщина влетела фурией. Глянула в сумку, разулыбалась крашеным ртом и повисла на шее Лешки:

— Красавчик ты мой! Как быстро справился. А я всю ночь не спала. Все переживала, найдешь ли тех козлов! Ну, разве можно таких называть мужчинами? Это же надо с чем нынче подходят к женщине! Вот ты — сущий мужчина! Теперь таких мало! — целовала Леху в щеки, губы, нос. И все приглашала в гости:

— Встречу, как лучшего друга. Это знакомство никогда не забудешь, — обнимала, прижималась к Лехе так, что оперативники смущенно отворачивались. Женщина, словно не видя никого вокруг, гладила Свиридова, висла на человеке, будто была с ним знакома всю свою жизнь. Лешка уже не знал, как отделаться и выпроводить ее из кабинета. Ребята — оперативники откровенно смеялись над нелепой ситуацией, а баба все захлебывалась похвалами:

— Солнышко ты мое! Ненаглядный красавец! Я так буду ждать тебя! Скажи, когда мне ждать? Счастье мое!

Лешка едва вырвался из ее рук, сказав, что надо ехать на срочное задание. Баба неохотно расцепила пальцы и, глядя на Свиридова, томно сказала:

— Я стану жить ожиданием…

Когда она вышла в коридор, оперативники дружно рассмеялись. Один из них запел:

— Ах, какая женщина! Мне б такую!

И в это время в кабинет заглянул начальник милиции. Глянув на Свиридова, спросил заикаясь:

— Алеша! Что это с тобой?

Свиридов глянул на себя в зеркало и покраснел до самой макушки. Все его лицо, будто у клоуна, было в губной помаде, следах от множества поцелуев.

— Это его посетители благодарили! — ответили оперативники за Леху.

— Хорошие следы! Молодец парень! Ни то, что другие, с заданий в синяках возвращаются. И еле держатся на ногах.

— Если б нас не было, его на руках бы уволокли. В гости! — расхохотались парни.

— Да хватит вам! — злился Лешка. Он едва отмыл лицо от губной помады, а парни указали на шею:

— Лешка, она и там автограф оставила! Если б нас не было, окольцевала бы и фамилию не спросила! — хохотали дружно.

Напрасно Свиридов думал, что навсегда распростился с женщиной, ограбленной в подъезде. Уже утром следующего дня она позвонила и потребовала:

— Дайте мне к телефону вашего рыженького. Он у вас один такой милый!

— Возьми трубку, тебя просят! — ухмылялся сотрудник, озорно подморгнув.

— Это ты, мой котик? — услышал Леха и удивился:

— Что общего у меня с котами? Вы куда и кому звоните?

— Ой, не злись мой хороший! Я так мечтаю о нашей встрече. Запиши адрес, где тебя всегда ждут.

— Некогда мне по гостям ходить. Работы много. Не докучайте. Не надо быть назойливой. Вам помогли. На том моя работа закончена! — хотел положить трубку, но услышал торопливое:

— За что осерчал? Разве чем обидела? Ты мне пришелся по душе. Хотела предложить общенье. Если тебе это в тягость, прости. Не стану надоедать. Но если вдруг станет грустно или одиноко, либо потребуется помощь и поддержка, можешь всегда рассчитывать на меня. И, знай, мой Рыжик, друзья иногда появляются неожиданно. Их не надо искать. Они находятся сами, без выгоды и притязаний, по зову сердца. Не спеши оттолкнуть и прогнать. Ведь мне от тебя ничего не нужно кроме понимания и капельки тепла. Это не стоит ничего, но без того невозможно жить. Я слишком одинока, потому несчастна. К счастью, ты того не испытал. Солнышко согрело тебя снаружи, дай Бог, чтоб свет его всегда жил в твоей душе, — сказала грустно.

Лешке стало ни по себе. Он вспомнил скамейку у правления совхоза, как плохо было ему тогда, одинокому и обруганному всеми.

— Скажите адрес, я запишу, хотя ничего не обещаю. И номер телефона дайте. Если надумаю навестить, позвоню заранее.

Лешка, записав адрес, тут же забыл о бабе. Ее выбила из памяти работа, срочные вызовы, новые задания. Лишь спустя время рассказал оперативникам, как сумел вернуть женщине отнятое налетчиками.

— Короче, ты соврал насчет «смотрящего», а он поверил и струхнул?

— Вася не пальцем делан и как раз в «смотрящего» не поверил. Но увидел мою форму. Понял, что не «маскарадная», и не захотел рисковать. За налет он получил бы немного, а за меня — на всю катушку. Он не поверил, что я возник один. Забыл наше с ним детство, я всегда встречался с ним один на один, он так не поступал. Боялся… Налетал с кодлой по-шпановски, потому до сих пор нет у него приличной банды, все временщики, сплошная перхоть, нет у Хлыста уважения средь своих бандюков. За него, случись что серьезное, никто не вступится, а вот подставить Васю, засветить, желающие всегда найдутся. Нет у него кентов. Держатся за навары. Часто меж собой грызутся и махаются. Это уже не банда, не группировка, где есть главарь, свои законы, общак. Это шайка беспредельщиков, какие сбегаются и разбегаются в один день. Вася для них прикрытие, когда самих ловит милиция. Есть на кого все свалить. Он все понимает, потому никому не верит и ни на кого не полагается.

— Но ведь вот ты сам мог бы давно взять его.

— А зачем? На его место придет другой из той же своры. Но если Вася не убивает, а лишь грозит, новый может и замокрить. Вася никогда не поднимет руку на милицию, а другой — гарантий нет. Если в том районе кого-то убивали, это случалось без ведома Хлыста.

— Да брось заливать! Нашел паиньку среди шушеры! Кто тебе поверит в такие басни, чтоб шпана не трогала милицию! — не поверили Свиридову оперативники.

— Я говорю не о его своре, а только о самом Хлысте. За всю кодлу даже он сам не поручится. Но о Васе базар отдельный. Он рос с отчимом. Куда подевался родной отец, никто не знал. Одни звенели, что родила его мать от вора, его по бухой прирезали за то, что навар поделил нечестно, другие трепались, будто нагуляла мать мальчишку неведомо от кого. Поговаривали, что родился от фартового, какой на зоне откинулся. Так или нет, я часто видел Васю зимой босого и полуголого. Он всегда был голодным и воровал жратву всюду и везде. Конечно, ему влетало, когда ловили. Его мать, на горе мальчишке, частенько влетала в запои и редко вспоминала о сыне. Уж и не знаю, как удалось ей схомутать мужика, или он ее откопал средь алкашек, но в руки взял крепко. Купил ей барахло, велел отмыться самой и привести в порядок дом. Она, было, заупрямилась, но получила взбучку, мужик заставил слушаться себя и пригрозил урыть, если баба снова потянется к бутылке. Та бросила бухать и даже устроилась на работу. Проблемой в этой семье оставался Вася. Он уже привык к улице, свободной, вольной жизни и никого из домашних не признавал. Но… Его отчим работал в милиции и драл пацана ремнем так, что у того шкура была черной. О методах тех мы слышали нимало, а то, что я видел, вызывало ужас у нас. Так он вколачивал Васе уважение к себе и милиции, а вдолбил страх. Мальчишка до дрожи боялся милицейской формы. Этот страх, как вам ни смешно, живет в Васе и поныне. Отчим колотил пацана до потери сознания и никто никогда за него не вступился и не защитил. Хотя и это не помогло мужику, не переломил мальчугана и вместе со страхом внушил отвращение к себе. Чему тут удивляться, оно и нынче каждый защищается по-своему. Устал от колотушек и Вася. Подкараулил, когда отчим перебухал, и прирезал его в своем доме. Тогда ему было двенадцать лет.

— А ты говорил, что не убивал ментов!

— На его месте никто не выдержал бы! Когда в суде Вася задрал рубаху и показал, как над ним издевался отчим, даже судья замолчал, государственный обвинитель в процессе перезабыл все свои аргументы. А что началось в зале, говорить неохота. Люди материли и проклинали милицию, требовали освободить пацана. И его из зала суда выпустили на свободу, признав у мальчишки состояние аффекта. Вот тут-то он стал настоящим героем города и окраин. Он не просто убил, а и сумел защитить себя, оставшись при этом на воле. Это убийство мента было первым и пока что последним в его жизни. Васька жестокий человек, о том известно давно. Те, кто попадал к нему, навсегда запомнили тяжеленную лапу бандюги, недаром кликуху дали Хлыст. Он арматурным прутом избивал тех, кто досадил гаду. Случалось, калечил. За свое золотое детство мстил всем, потому что в мальчишестве никто не защитил самого.

— Жаль, что отчим его не прикончил еще тогда, сегодня с ним мороки не было бы никому, — процедил сквозь зубы оперативник Сергей.

— Знаешь, я так не скажу. Из Васи мог получиться нормальный человек, сложись судьба иначе. Зверем его сделали люди, А и только ли Хлыста? Сами знаете, сколько по городу развелось бездомной ребятни. И это при живых родителях! С добра ли? У одних родители алкаши, других из семьи прогнали.

— Лешка, ты посмотри на этих детей! Едва на ноги встал, уже курит, к бутылке тянется, ворует даже дома. А сколько «на иглу» сели! Убеждения не помогают, кулаки тоже. Что делать? Еще как-то пытаются справиться отцы, но не всегда получается. Вон, родного отца и мать вместе с младшими сжег в доме старший обормот после очередной взбучки, бензином со всех углов облил избу и подпалил, никто не успел выскочить, все сгорели, А тот змееныш ушел не оглянувшись. Да разве из такого человек получится? Какая зона исправит? Ему пулю в лоб пустить надо, чтоб землю не засирал, не сеял зло вокруг! — возмущался второй оперативник.

— А у нас в деревне другой случай был. Остался хлопчик один, родители от самогонки померли. Сгорели или отравились, кто их знает. Никого кроме старого деда у мальчишки на всем свете не осталось. А и пацан не сахар. Озорством целую деревню достал. Когда родителей не стало, пришел к деду. Тот церквушку сторожевал. Она одна на все пять деревень была. Ну, много ли там сторож получал, конечно, гроши колотые. Но не только сторожил, всю территорию в порядке держал. Ни соринки во дворе не было. Спокойный, добрый старик. Он много лет одиноко жил. Никого не обидел. Вот так и прилепился к нему внук. Дома родители частенько вожжами гладили. Оно было за что. Тут же вовсе иное. Старик мальца на святой родник сводил. Брал с собою в церковь на службы. Писание ему читал. Молился Богу и просил за внука. Светлую долю вымаливал ему. И Господь услышал. Учился, сначала как все, а потом в семинарию взяли. Теперь у него свой приход. И батюшкой стал отменным, люди диву давались, как такое чудо случилось, ведь вовсе негодным рос малец, ни к кому почтенья не имел. Тут же, словно переродился. Про него никто плохое слово не скажет. И детство его забыли и простили. Но это редко случается, — взял трубку зазвонившего телефона второй оперативник Виктор. И, выслушав говорившего, спросил лишь адрес, позвал ребят за собою в машину.

— Куда едем? — спросил Свиридов.

— Что случилось? — тормошил Сергей.

— Сейчас увидим! — отозвался мрачно и подвел парней к ряду мусорных контейнеров. Возле одного, самого последнего, стоял мальчишка, озябший и хмурый, в руках держал какой-то сверток из грязных газет. Он был похож на бомжонка, злого и голодного. Завидев милицейскую машину, поспешил навстречу.

— Ты звонил? — спросил Виктор.

— Конешно я, кто ж еще? Вот возьмите, в том контейнере нашел, в самом первом. Жратву искал. А тут он, совсем голый. В газеты его замотал и вам позвонил. Когда его брал, он еще пищал, теперь молчит. Может, согрелся или умер, не знаю. Только жалко стало, что без могилы останется, если помрет, — передал сверток Лехе, тот куртку снял для такого случая, завернул в нее ребенка, спросил мальчишку:

— А ты не знаешь его родителей? Может, твоя мамка его родила?

— Нет мамки. Померла давно. Я с бомжами дышу.

— Поехали с нами, устроим в интернат, будешь учиться в школе, нормально жить станешь, — предложил Сергей.

— А мне так классно. Никуда не хочу! — заглянул в ближайший контейнер, вытащил кусок жареной рыбы, отряхнул от луковой шелухи, сунул в сумку, мотавшуюся на плече, и, не оглядываясь, не слушая оперативников, пошел от них прочь, ускорив шаги.

Ребенка развернули уже в милиции. Это был мальчишка.

— Не больше недели от роду, а уже сирота, — оглядел ребенка криминалист и добавил:

— Три дня назад девчушку нашли в мусоропроводе. Не дожила до нашего приезда. Погубила целую жизнь какая-то стерва. Так и не нашли ее. Хотя ищем. Но толку то, жизнь уже не вернешь…

— Люди озверели! Бабы своих детей в мусор выбрасывают. В войну, как говорят старики, такого не было. Что дальше будет, — смотрел Свиридов на пацаненка.

— Ну, что? Повезли в приют. Мальцу поесть пора, вишь как руку сосет. Проголодался.

— Да, бумаги готовы! Поехали!

— Опять вы к нам с подкидышем? Кого привезли, мальчишку? В этом месяце на них урожай, уже пятый! Совсем маленький. Как звать того, кто нашел его?

— Не знаю, — пожал плечами Сергей.

— Володька тот хлопчик. Мы с ним познакомились. Добрый пацан, потому и этого спас от смерти, — сказал Леха.

— В честь его и этого назовем. Может, он счастливым будет. Уж мы постараемся, — пообещала заведующая, и распорядилась искупать и накормить новичка.

— Что за бабы пошли, даже звери своих детей не бросают. Тут же люди! И ведь живет себе спокойно, никакая блоха ее не точит, — возмущался Сергей.

— О чем ты? Мы с тобой старуху устроили в стардом. Ее родная дочь из дома выгнала. Хотя места полно, куском не обделена, а с родной матерью не ужились, — качал головой Виктор.

Внезапно Сергей остановил оперативку. Впереди шел странный человек, в руке чемодан, набитый до отказа, на плече деревянный стул. Было похоже, что он обобрал какой-то дом и уносил подальше все, что удалось прихватить.

— Не-ет, сынок! Я со старухой насовсем развелся. Все свое у ней забрал. Не смог больше мучиться. Считай, боле полжизни изводила. Лопнуло мое терпение.

— Жить есть где?

— К сестре ухожу, ужо согласилась принять. Оно краше с псиной в конуре сдружиться, чем с той дрянью под одной крышей быть! — закипал дед.

— Может, подвезти вас, отец?

— Нет, не надо, сеструху переполохаешь, а ну как спужается вашей машины, такие возле ее дома никогда не останавливались. А и недалеко осталось, дойду понемногу. Спешить уже некуда. Я свое уже пробежал, — отмахнулся человек невесело и зашагал, спотыкаясь, корявой, горбатой улочкой.

Он шел, давясь обидой и стылыми слезами. Он шел в никуда, под бок к собственной одинокой старости, к своему финишу, где его никто не ждет и не скажет на прощанье доброго слова. А ведь была семья и все в ней не хуже чем у других ладилось. Были дети и внуки. Но пришла неумолимая старость. Отправили человека на пенсию. А дома с грошовой пенсией вычеркнули из хозяев, указали на двери. В этом, последнем, никак не хотелось признаваться. Вот и уходил, волоча в чемодане старую одежку, газеты, где хвалили за работу и былую память о прошлом, оставшемся за спиной.

Лешка в тот день вернулся домой засветло. Так случалось нечасто. Подсел к мужикам во дворе, послушал новости:

— Маринкиных насильников осудили недавно. Главному зачинщику аж пятнадцать лет влепили. Остальным по десять и восемь. Ох, и выдала им Наталья за свою дочь. Та ей все доподлинно рассказала. Не смолчала баба, что следователь ее из кабинета прогонял во время очных ставок и допросов. Велел в коридоре подождать, чтобы не мешала своими выкриками и репликами в адрес насильников. А один из них даже замуж Маринку звал. Наталья возмутилась, а следователь ей ответил:

— Чего кричите! Не вам предложение сделано и молчите. Дочь сама пусть решает. Не маленькая девка, свою голову на плечах имеет, — снова выгнал ее в коридор.

— Ну как бы там ни было, дело он закончил и передал в суд. По времени затянул, но на это, видимо, были свои обстоятельства, — вмешался Свиридов и спросил:

— Как хоть теперь Смирновы?

— Это горе не забудется. Наташа черный платок с головы не снимает, Степан, что грозовая туча почернел. Им врачи советуют ребенка родить, пока не поздно. Говорят, что он их заставит жить. Да Степа не хочет. Жена все время за дочь пилит, упрекает, мол, если б не ты, жила бы Маринка. Жалуется мужик, что дома вовсе невмоготу стало, хоть в бомжи сваливай от Наташки, вконец достала человека.

— А не суй ты свой нос, Борька, в чужую семью. Они брешутся и мирятся, как все мы со своими бабами. Уже до старости доживаем, а не знаем и не верим им. Но другие не лучше, хоть сколько смени, на такую же холеру нарвешься, — говорил Женька и словно вспомнил неожиданно:

— Мужики, а наш Толян, ну, что подо мной живет, зять Дрезины, на курорте побывал. Целый месяц отдыхал на море!

— Ну и что с того?

— Эка невидаль! Я прошлым летом в Египте побывал.

— Так ты с семьей ездил?

— Конечно! Как иначе?

— А Толян себе любовницу завел! И не скрывает.

— Это он на Светке за Дрезину отрывается. Простить не может бескрылый полет. Хотя оно и понятно.

— Мужики! А у меня внук родился! Слышите, иль нет? Сейчас обмоем первенца сына! — показал бутылки, сумку с закусками и заспешил человек вниз на лифте. Конечно, можно дома отметить, в семье, со своей родней, но ребенку жить не только в квартире, а и во дворе, где все должны знать и любить его,— спешит к столу известный городу парикмахер. Его во дворе все знают, никто его рук не минул, ни мужики, ни женщины, ни дети. Частенько в свои редкие выходные обслуживает соседей прямо во дворе. Стрижет и бреет, делает укладки и свадебные прически всем подряд и каждого бесплатно. До самого темна, до изнеможения старается человек. Потому и его радость общей стала.

— Иваныч! С меня коляска внуку твоему! — улыбается старый сапожник, добавив:

— Завтра доставлю!

— А я кроватку! — подхватил плотник.

— С меня одеяло пуховое! Пусть ему хорошо спится.

— Иваныч! С меня игрушки! — говорит Лешка.

— Свисток и наган подаришь? Лучше не надо. Тебя одного на весь район хватает! Второй понадобится не скоро! — шутит дворник дед.

И вдруг из окна второго этажа послышалось отчаянное:

— Люди! Мужики! Антоновна померла!

И сразу стих смех. Стало тихо. Соседи переглядывались, будто не верили в сказанное. Быстрее всех опомнились от шока Александр Петрович Порва и Лешка Свиридов. Извинившись перед мужиками, пошли туда, где случилась беда.

Антоновна жила на первом этаже дома в однокомнатной квартире и, казалось, ничем не отличалась от других старух. У нее был единственный сын, какой вместе с женой и двумя детьми жил в центре города и у матери гостил крайне редко, лишь по большим праздникам; и то не всегда.

С самого начала не заладилось у Антоновны с высокомерной, вредной невесткой. Та ни одного дня не жила со свекровью, пренебрегала простою женщиной и к себе никогда не приглашала, стыдилась знакомить со своей родней и внуков к Антоновне не привозила. Иногда она дарила ей свои обноски. Антоновна удивленно разглядывала кофты с глубоким декольте, платья с открытой спиной, короткие юбки с разрезами до пупка. Все удивлялась, как можно носить такую одежку, ведь в ней милиция прямо в подворотне прихватит и не выпустит, чтоб баб не порочила. В таком даже дома ходить совестно, не приведись, кто со двора увидит, подумает, что поехала бабка по фазе, короткое замыкание в мозгу приключилось.

Антоновна складывала эти подарки в сумки, прятала их подальше от своих и соседских глаз. Она никогда не ругала и не хвалила невестку. Обижалась ли на нее, о том никто не знал. Бабка всегда молчала о жене сына, уговаривала, убеждала себя, что у других еще хуже, а и то терпят и даже вместе живут.

Старушка всю свою жизнь работала в двух или трех местах. Конечно, не с добра, поднимала сына, учила, одевала, кормила, никогда ничем не попрекала его, ни на кого не надеялась.

Муж Антоновны ушел к ее сестре, едва сын пошел в школу. Как они расстались, бабка никому не говорила. Тогда жила в пригороде, в своем доме, сама пережила свою беду. Ни с кем не делилась. Сестра была единственной подругой, она же стала разлучницей.

Антоновна, лишь вселившись в многоэтажку, стала дружить с соседями. Ее уважали. Захотелось дочке дворничихи на дискотеку, а подходящей одежды не было. Антоновна невесткино барахло достала:

— Выбирай что надо. Хоть все возьми, — предложила девке. У той глаза загорелись. Ей все понравилось и подошло. Когда вечером пошла мимо мужиков двора, те онемели, оглядев девку:

— Катька! Это ты куда собралась? — спросил старик Прохор.

— На дискотеку! — ответила звонко.

— Во как! А я думал, что на панель. Только там такие тусуются, — не выдержал Борис.

— Сам отморозок! — ответила Катька резко. И тут же получила оплеуху от деда:

— А не груби соседу, козья чума! — учил внучку.

Антоновна… Маленькую, сухощавую бабулю бережно укладывают на носилки, долго смотрят вслед неотложке.

— Мужики! Надо хоронить человека. Ведь вот сын ее отдыхает на Канарах вместе с женой. Нужно самим справиться, — предлагает Порва.

— Я гроб завтра сделаю, — подал голос плотник.

— Ну, а мы могилу выкопаем, бабы помин подготовят, — добавил кто-то грустно. И только Лешка сидел, насупившись, будто воробей под дождем.

Антоновна для него была не просто соседкой. Она стала частью дома и двора. Вон клумба, а цветы посадила Антоновна. Кусты сирени под окнами, это она от своего дома принесла каждый куст и посадила на новом месте. Даже березу переселила под свое окно. На ней ночами соловьи поют. О жизни, о любви.

Нет Антоновны, а соловьи прилетели. Радуют живых. Значит, не зря жил человек, со смыслом, со своей задумкой и мечтой. А и умерла ли она? — задумался человек.

Мать в который раз выглядывает в окно, зовет сына на ужин, тот не торопится домой. И только звонок телефона растормошил:

— Леш, ну давай сегодня встретимся! — звонила Любаша. Смешная девчонка. Когда он звал на свиданье, она отказалась, теперь сама назначает. Что ей на ум взбрело, — удивляется парень.

— Так ты придешь?

— Само собой, но куда и во сколько?

— Давай через час…

— Это уже поздно. Мне завтра спозаранок на работу. Я не успею выспаться. Прости, но это моя беда. Если не отосплюсь, я не человек. Давай на другой день!

— Какой ты скушный, спать ложишься вовремя, а как же весна, любовь? Неужели вся жизнь сплошная проза? Поел и спать!

— Не совсем права, Любашка! Ведь у моего начальника есть привычка поднимать нас среди ночи и посылать на задание.

— И это надолго?

— Бывает до утра, тут, как повезет.

— До утра? С кем?

— С ребятами! Такими же оперативниками. Да ты что, забыла, где и как мы с тобой познакомились? Вспомни, во сколько разошлись, тоже утром. То-то и оно! В нашей работе все непредсказуемо, — назначил свиданье девушке на следующий день.

С Любой Свиридов познакомился совсем случайно. Позвонил в милицию комендант студенческого общежития. Попросил погасить драку. Сказал, что все студенты перепились и теперь стоят на рогах, не отличая своих от чужих. Что в общежитии побиты стекла и теперь пошла в ход мебель, а значит, будут трупы. Каждое промедление подобно смерти. Если что-то случится, вы будете отвечать. Я вас предупредил!

Оперативники выехали в полном составе. Предупреждение насторожило. Но комендант сгустил краски. Действительно, в холле дрались несколько парней. Спорили, кто выпивал в двух комнатах и выставил бутылки за дверь. Со студентами не стали разбираться, а всех проживавших в тех комнатах предупредили о завтрашнем выселении и о том, что вход в общежитие будет для них закрыт. Вот тут начались разборки, кто пил, кто нет, где правые, где виноватые. Разобраться в этом вызвали старосту курса Любу. Свиридов спросил девушку, знает ли она этих ребят и что может сказать о каждом?

— Нормальные ребята, такие же, как мы все. Они отмечали чей-то день рождения. Ни шума, ни скандала, ни драки никто не слышал. Но какой-то придурок выставил за дверь пустые бутылки, поленился вынести в контейнер. А может, кто-то специально вздумал всех засветить и указал коменданту на бутылки.

В общежитии выпивки строго запрещены. Это правило известно каждому. Тут же, как назло, все улики наруже. Ребят выселяют, не слушая никого. Но все мы точно знаем, двое из них даже не нюхают спиртное и попали под одну гребенку с теми, кто пил. Ну, разве справедливо вот так огульно наказывать студентов? Им теперь нужно искать комнаты, снимать их, платить бешеные «бабки», а где их взять? У большинства родители в деревнях и помочь не смогут. Выходит, надо уходить из института, а ведь четвертый курс, обидно, — глянула на коменданта осуждающе.

— А тебе их жаль? Небось тоже с ними в одной компании была?

— Я в ребячьи комнаты не захожу, — покраснела девушка.

— Чего ж вступаешься за алкашей?

— А у вас не бывает праздников? — спросила едко.

— Праздники отмечают дома, но не здесь!

— Общежитие не казарма, наш общий студенческий дом, — ответила Люба задиристо.

— То-то и оно! Дома за такое им по шее наломали б! Смотри, что натворили! Стекла в вестибюле побили, два стула поломали. Ко мне в кабинет вломились, дверь из петель вышибли и у стола ножку сломали. Что еще надо, чтоб мне голову разбили? — негодовал комендант.

— Вас пальцем никто не тронул. А вы как их обозвали? Такое не должно сходить с рук. Мы не позволим оскорблять однокурсников и будем жаловаться ректору. Пусть каждый за свое ответит!

— Ты мне грозишь? Смотри, чтоб вместе с теми отморозками не вылетела! Заступница выискалась! — багровел комендант.

— Зачем нервничаете? Давайте все успокоимся и посмотрим на случившееся со стороны, без амбиций и обид! Ведь вот у вас, наверное, тоже есть дети? — глянул Лешка на коменданта.

— Конечно! Целых трое ребят!

— Наверное, тоже не все гладко бывает и вам нередко приходится их прощать! — спросил Лешка.

— Они ж свои! К тому ж прощенье просят.

— Вы этим студентам тоже не чужой человек. Наверное, и за советом, за помощью к вам бегут и прощенья попросят. Исправят поломки. Главное, их судьбы не сломать, не допустить, чтоб ребята оказались на улице и оставили институт. Слишком высокую цену заплатят за ошибку. Вы сами отец, пощадите и этих. Давайте закончим миром, ни к чему обострять ситуацию. Пусть вас любят здесь. Мне не составляет труда забрать их всех в райотдел, подготовить материалы на них и на вас за оскорбление. Ну что это даст, грязную огласку, всякие слухи по городу, пятна на памяти и реноме, кому такое нужно? Наведите порядок в своем доме сами и докажите, что вы не только хозяин общежития, а и общий, мудрый друг всех студентов, — советовал Свиридов.

Это предложение пришлось по душе. Комендант, растеплившись, послал Любу за ребятами и через десяток минут конфликт был погашен. Студенты остались в общежитии, а Люба, восторженно глядя на Лешку, пригласила оперативника в свою комнату на чай.

Ребята-оперативники, устав от ожидания, уехали в отдел, не решившись помешать разговору Свиридова с комендантом. Лешка решил принять приглашение, тем более, что девчонка ему понравилась.

Едва оказались наедине, Люба чмокнула Свиридова в щеку:

— Спасибо! Я и не мечтала, что все так закончится! — оглядела Лешку пристально.

— Главное — результат! И мы его добились! — улыбался человек.

— Я и не предполагала, что в милиции работают такие умные люди!

— Люба! Мы ничем не отличаемся от других. Просто не стоит нас придумывать и делать страшил, пугало из каждого. И нам хочется единственного, чтоб жили горожане хорошо и спокойно.

— Я в том убедилась. И это так здорово! — поставила чай перед гостем, сама села напротив, откровенно разглядывала Свиридова. Тот тоже осмелел. Подошел к девушке, обнял за плечи. И предложил тихо:

— Давай встретимся завтра вечером где-нибудь в городе. А то здесь слишком много подслушивающих и замочных скважин. А я не люблю непрошеных наблюдателей.

— А кто их любит? Только в нашем общежитии все следят друг за другом, блюдут мораль! — рассмеялась звонко.

— Так как насчет свидания? — напомнил парень.

— Завтра нет. И не только завтра, целую неделю буду к сессии готовиться. А это до утра. Когда сдам, буду свободной птицей, и мы сможем встретиться, оторваться на всю катушку!

— Когда же это случится?

— Я сама позвоню, оставь свой номер, — предложила просто, не кокетничая. Лешка записал ее номер и звонил Любаше через три дня, но она категорически отказывалась.

Свиридову уже надоело звонить, просить о свидании. Лешку стала раздражать несговорчивость девчонки, и он перестал надоедать, решил, коли по судьбе, сама отыщется. И Люба позвонила. Она назначила свиданье в глухом углу парка. Лешка решил опередить и встретил девушку у дверей общежития. Та вышла без опоздания и пошла рядом. Лешка оделся по гражданке. Не стал надевать форму, чтоб не смущать девчонку.

Собирался он тщательно. Надел голубую рубашку, новехонький костюм темно-синего цвета, даже галстук не забыл. Как лакированные сверкали туфли. Ничего не упустил. Каждую мелочь учел. Люба, оглядев парня, оценила все мигом. И через десяток шагов сама взяла Лешку под руку. А тому, ну как назло вспомнились слова Александра Петровича Порва. Травматолог только что вышел во двор и увидел Свиридова, спешившего, на встречу. Врач осмотрел Лешку с ног до головы и сказал:

— А не остаться ли тебе сегодня дома?

— Почему? — удивился парень.

— Что-то не спокоен я за тебя. На душе тревога. Может, отложи свиданку?

— Не-ет! Я почти месяц ждал. Не пойдет. Да и неловко, сама назначила. Как отказ воспримет? И что может случиться? Я же с девушкой, ни на задание, ни на разборку еду. Все нормально, Саша! Просто ты вымотался, устал за день, вот и мерещится зряшное, — не поверил в предупреждение.

Они шли по темнеющим улицам. Им навстречу зажигались фонари, словно люди одаривали улыбками, и провожали подмаргивая. Мимо спешили прохожие. Они не обращали внимание на пару молодых, какие тесно прижавшись друг к другу, шли, тихо переговариваясь, не спеша.

Вот и парк, шепчется молодая листва в кронах, о чем-то поет, кричит птичье многоголосье. Отвернувшись от редких прохожих, целуются на скамейках влюбленные. У каждого своя жизнь и радости.

Лешка подвел Любу к самой укромной, спрятавшейся от посторонних глаз, скамье. Девчонка поначалу насторожилась, но потом уверенно шагнула следом. Парень посадил ее на колени, обнял. Люба, смеясь тихим колокольчиком, рассказывала о себе:

— Я еще в детстве мечтала стать учительницей. В деревне учителя и врачи большие люди, почти начальство, интеллигенты. Им все завидовали. Когда родителям сказала, кем хочу стать, они обрадовались и опечалились. А все потому, что никто не возьмет замуж девку, какой за двадцать перевалило. Перестарком дразнят. И на диплом не смотрят. Считают, что в эти годы двоих детей должна родить.

— У тебя, наверное, много поклонников?

— Да что ты, Леша! Наши на деревенских не смотрят. Ищут богатых, из хороших семей, чтоб родители были при должностях, занимали положение в обществе, имели бы квартиры, крутые машины и дачи, чтоб не ломая горб придти на все готовое. Неважно, что невеста много старше, из себя уродка, так и говорят, мол, ее рожу можно подушкой прикрыть. А для души любовниц заведут. Они путанками не побрезгуют. Главное, чтоб тыл был надежным. Многие уже женились вот так. И ничего, довольны.

— Любашка! Но ведь ты не из таких?

— Лешенька, я об одном думаю, как закончить институт, получить диплом и устроиться на работу в городе. Так неохота возвращаться в деревню! Мне даже думать о ней страшно. Снова впрягайся в хозяйство, в огороды. Дома полный беспросвет. Кроме меня куча младших. Их надо растить. О себе вспомнить некогда. Деревня за все благодарность потребует. Дали самой возможность выучиться, расти всех других, поднимай и ставь их на ноги. Иначе назовут бессовестной и неблагодарной.

— А если в город переедешь жить. Как тогда? — обнял девчонку покрепче.

— Уже проще. Но двоих старших все равно придется брать к себе. Учить, растить, одевать и обувать, короче, как за своими детьми смотреть.

Лешка призадумался. Тащить в двухкомнатную квартиру целую ораву, конечно, не хотелось. Какими они будут? Не дадут отдохнуть. А матери, сколько мороки прибавится? Самим едва хватает заработка, а тут этих на шею повесят, но ничего, как-то образуется. Лоджия отапливается, там тепло, двоих поместим. А харчами сами родители помогут. Не пропадем, — успокоился парень и, насмелившись, поцеловал девчонку. Та за шею обняла, прижалась к человеку всем телом. Парню жарко стало. Погладил плечо, руку. И только коснулся груди, почувствовал сильный толчок в бок и грубый голос нахально потребовал:

— Подвинься, лопух!

— Тебе что, места мало? Вон пустая скамья! Туда отваливай! — не двинулся с места.

— Я кому звеню! — прогудело над ухом.

— Слушай, кент, не наезжай! — ответил Лешка и в тот же миг получил внезапный, оглушительный удар в ухо. Он отлетел на аллею кувырком. Почувствовал, как выскользнула из его рук девушка и побежала из парка к выходу без оглядки.

Лешка вскочил на ноги, рассвирепев. Подлел ударившего мужика кулаком под подбородок. Тот откинулся на спинку скамьи, тут же пружинисто собрался, вломил носком ботинка в пах Свиридову, тот упал на дорожку, скорчившись и застонав. Из глаз снопами сыпали искры. Боль была адской. Ни встать, ни сопротивляться не стало сил. А мужик насел сверху, он колотил Лешку головой об асфальт, пытался душить, потом вскочил, будто в исступлении пинал ногами, отрывал и бросал его с силой, бил кулаком в лицо, бока:

— Я тебя, отморозок, научу уважать Пана! — рычал зверино.

Как знать, может он и убил бы Лешку, но тот на секунду пришел в себя, ударил мужика головой в лицо. Все зэки называли этот прием натягиванием на кентель. Свиридов вложил в удар все силы. Человек с воем отлетел к скамье. Из носа, изо рта пошла кровь. Леха понял, что выбил ему зубы. И пока Пан не опомнился, добавил кулаком под подбородок.

Человек перелетел через скамью и затих.

Свиридов позвонил Порве:

— Сашок! Приедь за мной!

— Ты где?

— В парке. Левая аллея. Самый ее конец, глухой тупик.

— Один или с кем-то?

— Возьмешь меня, за другим приедут ребята. Порва приехал раньше оперативников и, осветив Лешку фонариком, сказал, качая головой:

— Круто уделали.

Когда увидел зачинщика, пробурчал:

— Нарвался козел! Надолго запомнит встречу. Ты ему все зубы выбил на хрен. И пеньков не оставил.

Оперативники надели Пану наручники, отвезли в райотдел. Лешка долго отмокал в ванне. А ночью понял, драка в парке не обошлась без последствий. Утром Александр Петрович отвез его в поликлинику, где у Свиридова обнаружили трещины в суставах рук и ног, в ребрах. Парня тут же положили в больницу.

Лешке не хотелось вспоминать о приключении в парке. От ребят узнал, что случай действительно свел его с матерым бандитом по кличке Пан. У него на этой скамье была назначена встреча с другим главарем, а тут Свиридов занял скамью. Кому нужны чужие уши? Как от них отделаться? Уговаривать и просить по-доброму освободить скамью Пан не умел. Да и время поджимало. Вот и вздумал ускорить разборку. Второй главарь увидел, как Пан улетел за скамью, услышал, что поддевший его мужик вызвал милицию. Чтобы не засветиться, подбежал к забору, перемахнул в один прыжок и слился с темнотою ночи. Никому не нужны лишние неприятности. Не состоялась встреча, значит, она не была нужна. А Пан пусть сам расхлебывает кашу, нечего духариться по пустякам, — думал мужик, юркнув в проулок, от ярких фар оперативки спрятался, она спешила в парк.

Свиридов рассказал Порве, что случилось на той скамье. Он хорошо запомнил стук убегающих каблучков. Люба не вернулась в парк, чтобы узнать, как там Лешка? Живой ли он? Не вызвала милицию и не позвонила. Свиридов ждал целый день, а потом навсегда вычеркнул ее номер из своего телефона.

— Мужайся, Лешка! Сама судьба проверку подбросила. Она не выдержала. Значит, никуда не годится, ни в друзья, ни в жены. Таких в любовницы не берут. Ненадежна. Выброси из памяти как мусор и забудь имя. Гнусная девчонка, не состоится из нее путевая баба. Так и будет порхать с колен на колени, но ни в одной душе не застрянет. Никто не захочет удержать, — сказал травматолог, накладывая гипс.

Мать Лешки долго приводила в порядок костюм и рубашку сына. Увидела на воротнике след губной помады. Не зная ничего, по-своему поняла случившееся и решила ни о чем не расспрашивать. Пусть сам расскажет.

Сын, вернувшись из больницы, забыл короткий роман. Любка ни разу за все время не позвонила. Лешка даже обрадовался:

— Ну и хорошо! Не нужно лишней мороки с деревенской родней. Да и рано мне жениться. Погуляю, жизни порадуюсь, зачем голову в петлю совать? Вон соседские мужики как воют от своих баб! Все жалеют, что поспешили с семьями. Даже старики от своих кикимор скулят. А уж как начнут рассказывать, волосы дыбом встают даже на коленках. Хотя бы тот же дворник жалуется на старуху, до сих пор жрать готовить не умеет. Его от ее варева то рвет, то поносит. Вовсе извела старика. Да еще зудит на него навозная муха. Уж молчала бы, облезлое помело. А то еще деда позорит, старая бадья! — усмехается Свиридов втихомолку. Он никогда не лез с советами в семейные дела соседей. Помнил один случай.

Жила в доме семейная пара стариков. Лет сорок вместе проканителили. Были у них дети. Но все разъехались по разным городам и забыли родителей. Видно неспроста. Не поладили с бабкой. Она ни с кем из соседей не дружила. На всех жаловалась повсюду. То в милицию заявление принесет, что соседская кошка постоянно ей на половик у двери гадит, требовала, чтобы привлекли к ответственности кошку вместе с хозяевами. То собака с верхнего этажа ее дверь обоссала. А может и хозяин ей подсобил. Такую лужу налили, что не перешагнуть. Требовала оплаты морального ущерба. То соседка сверху трясет пыльные половики на постиранное белье. А боковые вовсе нелюди, до глубокой ночи включают музыку на полную мощность, издеваются погаными песнями, в каких только и слышно:

— Это ж они меня изводят, надо мной изгаляются обормоты, на себя бы глянули, песьи задницы, — писала бабка в жалобах.

Дома она целыми днями искала деньги. У нее всегда кто-то воровал часть пенсии, конфеты и пряники, какие она помечала. Бабка до ночи терзала мужа одними и теми же вопросами:

— Иван Кузьмич! Это опять вы взяли из моей пенсии триста рублей? Я пять раз пересчитала и не хватает. Немедля верните, слышите?

— Да ничего я у тебя не брал. Моя пенсия в три раза больше твоей. Мне хватает, зачем воровать, я сам тебе одолжить могу.

— Нет, украл старый пройдоха! Знаю таких. Сколько ни дай, все мало! — переходила старуха на визг, открывала окно во двор, чтобы соседи слышали какой у нее муж негодяй.

Она могла кричать до ночи. Стучала по столу каталкой и стальной ложкой. Она обзывала старика так, что он не выдерживал и уходил во двор к мужикам. Там он плакал, рассказывая, как живется ему. Ведь эти разборки с бабкой случались у них каждый день, до глубокой ночи. Ни стук соседей в стены и по трубам не останавливали ретивую старуху. Заслышав стуки, орала:

— Что? Проняло вас негодяев, покою запросили, шиш всем вам, засранцы плюгавые! Мне под порог можно срать, а вам спать мешаю, окаянным! Вы какие песни про меня поете: Страшная! Ну, ты такая страшная! На себя гляньте, беременные гниды! И не стучите! До самого утра спать не дам! — грозила соседям и продолжала скандал с дедом.

Те однажды не выдержали, написали заявление на бабку и отдали не в милицию, а Свиридову, чтобы припугнул штрафом или принудительным приводом в милицию и арестом на трое суток.

— Лешенька, сил не стало терпеть. Дети не спят, просыпаются и плачут. До двух ночи покоя нет. А ведь нам на работу. Угомони.

— У меня дите совсем грудное. Уже три раза от испуга лечила, все эта бабка! Сколько раз хотели с нею поговорить, никого не пустила. Помоги, пойми нас! Все печенки вывернула старая! Никакой совести не имеет! Выручай!

— А почему сами в милицию не придете? Официально обратитесь!

— Леша, мы все работаем, когда придем? После работы за детьми в садик, потом домой, а и стыдно туда приходить и жаловаться на соседку. Старая она, не поймут нас. Ты же по-свойски с нею поговоришь, образумишь ее глумную, — сунули в руки заявление, подписанное десятком соседей.

Лешка прочел и решил сходить к бабке. Ему она открыла, увидев милицейскую форму:

— Тебе чего нужно, касатик? — спросила испугано.

— По делу к вам пришел. По работе, поговорить нужно с вами, — прошел в комнату. На голос Свиридова вышел из своей комнаты старик.

— Заявление на вас поступило, Ильинична. И я хоть живу в соседстве, вынужден принять к вам меры наказания согласно ваших действий. Люди требуют вашего выселения из дома за поведение, какое впрямь исключает даже возможность проживания с вами в одном, общем доме. Вы не просто сознательно мешаете, а травмируете детей, не даете покоя никому из взрослых. Это недопустимо.

— Да это кто так набрехал на меня? — возмутилась бабка.

— Никто не оклеветал! Я сам во дворе слышал, как вы орали, то на своего деда, то на соседей. Я ушел домой в одиннадцать, вы все продолжали заходиться. Но всему есть предел!

— А какое тебе дело? Я живу в своей квартире, что хочу то и делаю. Мне никто не укажет. Хочу ору или реву, никому нет дела! Нечего совать ко мне свой нос!

— Вы живете не в частном, в общем доме и обязаны выполнять все правила проживания здесь. Иначе, вас выселят как туземцев, не приспособленных к требованиям цивилизованного общества. И если вы не прекратите хулиганить после этого предупреждения, завтра придется заплатить в милиции штраф в размере пяти ваших пенсий. Если и это не остановит, вас отвезут в милицию, в наручниках, через весь город, в камере вас продержат несколько дней, пока не поймете, как нужно жить в этом доме. Коли и такая мера не подействует, вы будете выселены в принудительном порядке! Вы меня поняли, Ильинична?

— Вона как со старухой вздумал расправиться? Это за что же так? Когда мне гадят на порог, им все можно. Мое белье засыпают сверху мусором! И тоже ничего!

— Это было давно! Теперь никто не мешает и не обижает вас! Вы же своего мужа живым в могилу загоняете. Унижаете, оскорбляете, позорите, как вам не стыдно, ведь совсем старая, а ни мудрости, ни ума…

— Знаешь что, Лешка, это наша жисть и не суй в ее свой нос! Мал еще нам указывать. Свою семью заведи, там командуй. А нас оставь. Никто боле не потревожит и соседев! Я ручаюсь! — вытолкал старик Леху из квартиры.

Тот вышел раздосадованный на Ивана Кузьмича. И дома рассказал матери о случившемся. Та рассмеялась:

— Сынок, не злись. Так случается часто и не только у стариков. Люди меж собой грызутся, а влезь в их жизнь чужой, они тут же горой друг за дружку встанут. А значит, у них все в порядке. Ругачки еще не показатель. К ним привыкают, как хлебу. Будь им плохо вместе, давно бы расскочились в разные стороны. А раз живут, все у них в порядке.

— Но ведь дед плачет, жалуется на бабку во дворе.

— Леша! Все злословят друг друга. Уж такая она человечья природа. Хочется, чтоб кто-то пожалел, посочувствовал. А вмешайся, и получишь шишки. Лучше не лезь, сами разберутся.

А Лешке не верилось. Правду сказать, та бабка перестала докучать соседям по ночам и уже не кричала на старика и соседей допоздна, не грозила вывести их за рога на чистую воду. Но через месяц умерла от инсульта. Ей было восемьдесят пять лет. Старуху похоронили. Прошло больше года, а ее дед на весь двор винил Лешку в смерти своей бабки. И говорил, что это он, милицейская отрыжка, довел старую до переживаний и болезни, от какой она умерла. Винил Лешку в своем одиночестве, сиротстве, никогда с ним не здоровался.

— Не обращай внимания на его заскоки. Ивану Кузьмичу скоро девяносто лет исполнится. Надо ж человеку на кого-то жаловаться. Бабки уже нет, теперь ты стал крайним, — смеялся Александр Петрович Порва.

Соседи мужики давно не слушали старика. И тот, позудев на тяжкую судьбу, уходил домой.

Стариков в доме хватало, но все они были разными. Одни любили выпить, другие, несмотря на серьезный возраст, ходили в гости к одиноким женщинам. Нет, не к старухам-ровесницам, этими пренебрегали. Обращали внимание на сорокалетних. Засиживались у них допоздна, прощупывали почву, а может, получится совместная жизнь.

Вот так и повадился дворовый дедок к Свиридовым. Лешкиной матери уже пятьдесят исполнилось.

Старику давно за семьдесят пошло. Держался он молодцом. В гости к Свиридовым приходил при всех наградах. Их у него хватало. С двенадцати лет был в партизанском отряде в Белоруссии. Закончил войну в Берлине. О тех годах своей жизни мог рассказывать бесконечно. Были у него медали за Прагу и Будапешт, за Вену и за взятие Берлина. А уж юбилейных наград ни счесть. Рядом с боевыми носил семейную медаль «Мать-героиня». Пятерых детей вырастил вместе с женой. Та лет пять назад ушла из жизни, ни разу не надев награду. Но мужик считал по своему, никакой медали нельзя стыдиться, тем более этой, полученной на двоих с женой. Ведь была в награде и его капля пота. Называл эту медаль уважительно-родительской и ничуть не смущался, что на ней было написано: «Мать-героиня». Рядом с этой наградой носил и собачью «Победитель соревнования первой степени». Держал когда-то человек овчарку. Умной была собака. Побеждала на всех выставках и соревнованиях. Но ведь дед ее содержал, а потому считал, что имеет полное право на медаль. Это неважно, что на ней был отчеканен собачий профиль. Награда никого не порочила, и человек носил ее с гордостью.

Увидев его у себя на кухне, Лешка ухмыльнулся. Присмотрелся к наградам и спросил:

— Дед! А почему ни все награды носишь? Ты же октябрятский значок забыл. Иль потерял? Хочешь, я подарю тебе свой. Тоже берегу на память, — глянул на улыбнувшуюся мать. Она все поняла. До старика дошло не сразу. Тот нахмурился, отодвинул чашку с чаем, пряник и, сопнув обиженно, сказал:

— Ну почему ты такой ехидный? Нешто в твоей душе тепла навовсе не осталось? Ведь я не чужое, свое ношу. Каждая награда родная. Вона тебе сколь годов, а до сих пор ни семьи, ни детей нету. Я же пятерых родил вместе с бабкой. Всех выучил, высшее образование дал. Иль это легко досталось? От своих зубов отрывали. Сколько сил ушло, уж и не измерить. Но дети удались отменные. Все путевыми людьми поделались. Кажный свой путь в жизни сыскал. Ни спортсменов, ни милиционеров, ни судимых нет в семье, — говорил с гордостью.

— А что, по-вашему, милиционером стыдно быть? — удивился Леха.

— Ну и не почетно, вас и нынче не уважают.

— Зато чуть прижмет, все к нам бегут…

— Ни разу в жизни, ни по какой погоде не приходил за помощью в милицию. Для меня ее нет. Я в ей не нуждаюсь. А и детва обходится.

— Ни все так. Вот посмотрели бы на нашу работу, иначе рассуждали бы! — обиделся Лешка.

— Всяк свое дело уважал. И я не сидел без дела. Сам знаешь, автослесарем сколь годов проработал в автобусном хозяйстве. Сколько премий и Почетных грамот получил, ко всем праздникам выдавали вместе с получкой. Даже директор мне спасибо говорил и руку жал как другу! Тебе хоть раз кто-нибудь сказал спасибо за работу?

— Каждый день! Но чего они стоят те спасибо? Лучше бы зарплату платили б нормальную!

— Во! Вишь как ты говоришь! А мы иначе жили. Нам главное было принести пользу людям. Все мечтали, что вот-вот доживем до коммунизма. А вишь, до чево докатились, срамно сказать. И не верится, что жизнь сызнова к нам хвостом повернулась. Я не о себе, как-то дотяну свой век, только перед детями совестно, ить их в том духе растил. Выходит, сбрехал. Но ведь это меня оглумили. И не только меня, целое наше поколение! Помню, бегу я по лесу, к железной дороге, в снегу по самую задницу утопаю. Со мной двое пацанов, все мои одногодки. Командир дал задание взорвать поезд с танками и немцами, какой к нам двигался. Мы мост едва успели заминировать и состав показался. Скатились мы с насыпи и бегом в лес. Слышим взрыв. Оглянулись, весь поезд в клочья разнесло. Кругом гарь, пламя, стоны, а мы кричим:

— За Родину! За Сталина!

— Кто теперь свою голову подставит за наших вождей? Хоть за Горбачева или Ельцина! А ведь нас тогда перестрелять могли. Мы это знали. И были готовы, шли на смерть, не боясь, с гордостью и верой в завтра. А теперь во что верить? Что оно будет завтра? На сколько поднимут цены на газ и свет, на продукты. Вот тогда такого не было. А на харчи всякий год снижали цены. У многодетных семей было много льгот. А теперь что? Одни обещания, через три года дать деньги на второго дитенка. Но не верят люди. Вот и у моей детворы у всех по единому ребенку. С добра эдакое? Второго родить ужо опоздали. И не верят в обещанья. Мы жили с мечтой и надеждой. Нынче их вытравили из сердец. Отняли смысл и радость. От того не живете, а маетесь. Вам ли нас высмеивать, — вздохнул трудно.

— Дед Кузьма, а я люблю свою работу, — не согласился Свиридов.

— За что? — удивился старик неподдельно.

— А потому, что работаю для людей и нужен им каждый день!

— Фулюганам и пропойцам? Великое дело! Кто ж путний к вам обратится? Нормальные люди живут спокойно.

— Неправ! Вон вчера квартирного вора поймали! Семью ограбить вздумал. Угонщика машины приловили. А еще днем педофила в грузовом лифте накрыли.

— А это что такое? Собака такой породы иль человек другой нации? — не понял старик.

— Мужик он! Уже пожилой, девчонку шести лет хотел изнасиловать. Она закричала, люди, жильцы позвонили нам. Мы примчались, в секундах успели. Скрутили гада тут же!

— Зачем ему дите? Полно баб вокруг! За такое на месте стрелять надо! В наше время этих уродов не водилось!

— Были! Просто не говорили о том. Это преступление с давним, длинным хвостом. Но я о другом. Спасли мы ребенка от преступника. Разве не нужна наша работа?

Человек молчал.

— А недавно люди обратились с заявлением. Увидели, как старуха из соседней квартиры в мусоропроводе ковыряется, еду промышляет, хотя пенсию получает, с сыном живет. Пришли проверить. Оказалось, сын наркоман, всю пенсию на уколы забирает. Взяли его на принудительное лечение. Теперь не выпустят, пока не вылечится. А бабуля станет нормально жить, никто у нее не отнимет деньги, не вырвет из рук последний кусок. А значит, поживет человеком.

— То хорошо, что об людях заботишься. Не впустую живешь. Не теряй как иные, сердце свое в суете. Сбереги хоть каплю его для ближнего. Вот так-то всем бы! А и меня не высмеивай. Я к вам прихожу не для озорства. Со своей печалью. Сиротой на земле бедую. Ох, и тяжко вот так жить. У вас тепло, грею душу свою. От того себя не теряю, человека в себе нахожу. А и твоей матери со мной веселее, все есть с кем живым словом перекинуться. Глядишь, покуда ты с работы воротишься, ей не так скушно было, день незаметнее прошел.

Лешка стал чаще видеть старика на своей кухне. Дальше он не был. Мать не пускала, а может, не видел человек необходимости в том, он сидел на кухне старым лешаком, о чем-то рассказывал, тешился вместе с матерью мятным чаем и говорил о своем прошлом, оно казалось бесконечным.

Парень даже привык к старику. Они вместе ужинали, пили чай, Лешка уходил к мужикам во двор послушать последние новости. И вдруг уловил:

— А Степа все ж не выдержал. Ушел от Наташки. Насовсем. Теперь квартиру разменивают. Вчера его видел в городе. Сказал, что есть вариант. Скоро вконец разбегутся. Вот тебе и Степановы. Была семья и не стало. Выходит, что и впрямь все у них на Маринке держалось. Не стало дочки, развалилась семья, — посетовал Борис.

— Видать, не дорожила баба Степушкой, а уж какой хороший человек! Трудяга, спокойный, чего еще нужно женщине, не пойму! Так ведь сгрызла человека, выжила из дома. Где ж теперь приткнулся бедолага?

— Наверное, в общежитии, где ж еще?

— Нет, мужики! Он другую бабу нашел. Разменяется с Наташкой и в новую квартиру вселится с другой женой. Счастье, что бабья в нашем городе хватает, на любой вкус. Да и зачем мужику в одиночку мучиться. Кто-то должен приготовить, убрать и постирать. Это бабье дело, мужик должен зарабатывать. Тут Степа не оплошает, его получки на большую семью хватит. А вот Наташка скоро поймет, кого потеряла. Второго такого мужа ей никогда не обломится.

— Мужики! Эй, ребята! Глянь, кто-то шел к нашему дому, зашатался и упал. Пошли, глянем, кто на ходулях не удержался, свой или чужой?

Мужчины мигом перевернули упавшего кверху лицом, узнали Степу, о каком только что говорили.

— Перебрал небось с горя!

— Да нет от него запаха.

— Ну-ка, отойдите в сторонку. Дайте гляну, что с ним, — подошел Порва и попросил Лешку.

— Холодной воды кружку принеси! — сам достал таблетку, дал глоток воды Степе, умело пропихнул таблетку в рот. Понемногу поил человека водой. Тот скоро пришел в себя, открыл глаза и, увидев знакомое лицо травматолога, слабо улыбнулся:

— Вот и я на твои руки свалил. Прости, Сашок.

— Чего психанул? Что стряслось у тебя? — спросил Степу. Тот сжался в комок, посерел с лица. И выдавил сквозь зубы:

— Понимаешь, Маринкину могилу какой-то гад оскверняет сколько дней подряд. Я три ночи караулил, так и не поймал отморозка, А сегодня после работы заглянул, могила опять обосрана. Над живой надругались козлы, так и мертвую в покое не оставляют. Что за сволочи? — сел на лавку человек и попросил у мужиков закурить.

— Леш, хоть ты помоги! — глянул на Свиридова с мольбой.

— Степ! Ты хочешь, чтоб я ночевал на могиле Маринки? Но ведь это нереально. Надо что-то придумать и отучить, причем навсегда!

— Для того сначала поймать надо засранца!

— Смотрительницу попросить?

— Это бесполезно. Она в пять вечера уже дома! А засранец приходит ночью!

— Так что же делать? — переглядывались соседи.

— О! Кажется, придумал! И отучим, и проучим! — поднял кверху указательный палец Марат Агванян. Сосед армянин, какого все во дворе считали в доску своим мужиком. Он был вхож ко всем, потому что был непревзойденным автослесарем. Его уважали все.

— Что придумал, Марат?

— Все очень просто. Мы оставим у Марины своего сторожа.

— Кого? — переглянулись люди.

— Моего бульдога! Вы все его знаете! Этот не только поймает, а и накажет! — рассмеялся злорадно, обнажив свои крупные зубы.

— Но ведь собак на кладбище приводить нельзя.

— А срать на могилу можно? Тут уж мера вынужденная. Другого выхода я не вижу! Пес мой умный, никого зря не обидит. Понимает каждое слово. Разве не так?

— Все так! — почесал задницу Петр Ухов, вспомнил, как увидев бульдога Марата, назвал его уродиной, тот и вцепился мужику в задницу. Впятером пытались оттащить собаку, та не разжала зубы. Чуть ягодицы не лишился мужик. На весь двор визжал Петька. А бульдог вцепился мертвой хваткой и не отпускал обидчика.

Попробовал Александр Петрович разжать ножом бульдожьи зубы, но ничего не получилось. Ухов заорал еще сильнее.

— Оглушил придурок! Придется тебе срастись с ним до конца жизни. Вот только одна загвоздка! Как ты вместе с ним ночью к жене полезешь? — хохотали мужики.

Кто знает, что было б, не появись во дворе Марат. Он запрещал своим детям выгуливать пса самостоятельно. Опасался непредсказуемого характера своего питомца. Увидев случившееся, подбежал, надавил на точки над челюстями, пес мигом разжал зубы. С тех пор никто не обзывал собаку, а Петька Ухов и через год обходил ее боком, боясь глянуть в сторону кобеля.

— Вот и я предлагаю привязать его на ночь к ограде, но так, чтоб мог спать на могиле. Я ему там одеяло постелю и прикажу сторожить. Он не только человеку, мухе не даст пролететь безнаказанно, — смеялся Марат простодушно, и в этот же вечер, когда начало темнеть, вместе со Степой повез своего питомца на могилу Марины. Вскоре мужчины вернулись, а пес остался дежурить. Все соседи, весь двор с нетерпением ждали утра. Каждому хотелось узнать, что же получится из этой затеи?

Марат проснулся раньше всех. Ему хотелось увести пса с погоста до прихода смотрительницы кладбища, чтобы не нарваться на скандал и штраф за то, что оставили пса на могиле.!

Разбудив Александра Петровича и Степана, попросил скорее съездить за собакой.

Ох, и вовремя они приехали. Нет, не у могилы Марины, на входе, у ворот услышали душераздирающие вопли человека. Он кричал, охрипнув, молил о помощи, но в столь ранний час его никто не услыщал кроме дворников. Те с удивлением смотрели, как пожилого мужика терзал на могиле пес.

Он давно сорвал с него портки, разнес их в клочья. От рубахи остался лишь воротник. Пес сорвал трусы и прицелился на детородное. Мужик в ужасе забился в угол ограды, прикрылся руками. По всему его телу виднелись следы жестоких укусов. Было заметно, что собака терзала давно и следила, чтоб человек не смог уйти, отжимала от входа, не давала перелезть через ограду, грозила вцепиться в живот или задницу. Все руки покусаны, даже на коленях следы клыков. Он продержал мужика на ногах всю ночь.

— Так это ты, козел, глумился над могилой? — узнал Степан человека, теряющего от страха рассудок. Наказание для него было слишком жестоким. Он уже не верил, что выйдет с могилы живым. Такой мести не мог предположить.

— Мужики! Это отец того самого Николая, какой первым надругался над Мариной. Ему дали пятнадцать лет, а надо было расстрелять! — свирепел Степан, сжимал кулаки.

Марат успокоил пса, кормил его. Тот довольно ел, изредка порыкивая на свою недавнюю жертву.

— Чего ты теперь Кольку клянешь? Нет его! Запетушили на зоне насмерть. Ни у тебя, ни у меня нет больше детей. Они там, оба! Может, помирятся. А вот я зачем теперь живу? Какой бы ни был, он мой сын! Но даже труп не отдали. Потому что заключенный. Велели приехать через пятнадцать лет. Я их не проживу. Ты убил всю мою семью. Жена от инфаркта умерла. Сына на зоне растерзали. Меня и то чуть не порвал ваш зверь. А может, было б лучше! — закрыл руками лицо, рухнул на скамейку. Меж пальцев потекли слезы.

— Зачем могилу поганил? — подступил к нему Степан.

— Тебе дочку, а мне обоих жаль. Будь живы, у нас с тобой были бы внуки! А теперь никого, слышишь?!

Мы оба дураки перед ними. Ни о наказаньи, о жизни, их будущем стоило подумать и уладить все дело миром. Правы те, у кого живы дети! Если б она тогда согласилась, мы стали б дедами, а теперь уже не отцы. Думаешь, ты прав? Нет, Степка! Мы до фоба не простим себе той роковой ошибки. Она вместо детей станет у наших могил. И даже мертвыми будем просить прощенья у детей за свою глупость.

Эти двое и не заметили, что сидят на скамейке рядом, плечом к плечу, два мужика, отцы-одиночки, оставшиеся сиротами на целом свете.

Отца Николая обвернули одеялом, на каком спал бульдог. Он пообещал, что теперь не будет осквернять могилу, и слово свое сдержал…