Женатые холостяки

Глава 8. БАБА ПЕРЕЛЕТНАЯ

— Опять наш Бурьян со своей бабой разводится. Видите, ее комод и тряпки в кузов грузят. Значит, снова холостяком сделается, — скрипуче заметил Кузьмич, подойдя к мужикам.

— Надолго ли? Уж пятый раз разбегаются. Им не внове! Через пару месяцев опять помирятся! — хохотнул Толик, даже не повернув головы, добавил:

— Смешат, как две мартышки в цирке.

— А ну их к лешему, — отмахнулся Борис.

Никто из соседей мужиков не подошел к машине, чтобы помочь в погрузке.

— Пущай развлекаются лопухи, — сплюнул сторож магазина и отвернулся.

Для мужиков двора такое поведение к любому переезду было нетипичным. Когда соседу нужно помочь, никто не отсиживался. Помогали все, дружно. А тут не захотели. Хотя машину загружал сам Федька Бурьян, какого все горожане считали самым лучшим водителем.

Коренастый, плотный, почти квадратный, с круглой, стриженой наголо головой похожей на шар, он почти бегом таскал узлы и чемоданы, мешки и сумки, быстро передавал их через борт толстозадой, потной бабе и снова нырял в свой подъезд за вещами.

Смеркалось, когда Федька выехал со двора. Жену не взял в кабину, велел остаться в кузове. Та назвала Бурьяна лысым козлом и придурком, больше не успела ничего добавить, Федька лихо развернул машину, баба не удержалась, упала на пожитки, задрав кверху ноги, да так и поехала под громкий хохот мужиков-соседей.

Баба в кузове орала до хрипоты. Она ругала Федьку, на чем свет стоит, обзывала мужика так, что прохожие удивленно оглядывались на машину, спешившую по городским улицам.

Ленке было глубоко наплевать на всех, кто и что о ней подумает. Она хотела одного, как можно больше и сильнее досадить мужику, опозорить перед всеми, на целый свет. А потому, усевшись на узел, орала на всю глотку все, что влезло в голову.

Баба считала, что мужик ни за что обидел ее, оскорбил. Потому, вздумала отомстить ему хотя бы так, орущей глоткой, другого не было дано. Нащелкать человеку пощечин или вломить ему как хотелось бы, она не могла, хотя кулаки чесались.

Ленка знала, что ей обломится за такое. Еще при первом разъезде попыталась она достать Федьку в морду. Тот рассвирепел, приметив, куда прицелилась баба, и сходу поддел ее на кулак. Не рассчитал во зле, и влепил со всей силы. Баба, сделав тройной кульбит, влипла в угол, не дыша, и оставалась там до самого утра. Никто к ней не подошел, не помог встать, не дал глотка воды, не пожалел, и, конечно, не извинился.

Федька спокойно спал, отвернувшись к стене. Его не волновало, жива ли баба, может ее нужно отскрести от стены и от пола?

Ленка стонала, хотелось бабе, чтобы ей пожалели, но не тут-то было. Встав утром с постели, мужик умылся, сам себе приготовил пару бутербродов, запил их чаем и, одевшись, сказал уже с порога:

— Слышь ты, мандолина неумытая, если еще бухнешь, своими «клешнями» размажу по стене как клопа! Ни на что не гляну! — хлопнул дверью и ушел на работу.

Ленка мигом выкарабкалась из своего угла. Пошла к зеркалу, глянула на себя и заплакала. Вся рожа почернела и опухла. Глаз не видно, только узкие щелки. Нос расплылся, губы отекли, вывернулись. Самой на себя смотреть было страшно. Куда с такой рожей идти в магазин, из дома не выйти в этом виде. А голова болит несносно. Похмелиться бы! Но как и чем?

Ленка пошарила по карманам, в халате разыскала заначник и позвонила соседу, такому же алкашу как сама:

— Слушай, давай похмелимся. Я откидываюсь, так лихо! Шурши ко мне, родимый. Подлечимся оба. Не то сдохну!

Соседа Веньку уговаривать не пришлось. Тот пришел мигом и через десяток минут оба сидели за столом на кухне, разливали по стаканам водку, глотали нетерпеливую, горячую слюну. Ну, вот и все! Выпили одним духом не чокаясь. Не до церемоний и этикета.

Ленка квашеную капусту руками из миски гребет, пихает в рот, забыв о вилке. Венька хлебом занюхивает. Он уже успел позавтракать дома. И даже опохмелился, тройным одеколоном, какой жена называла «коньяк три косточки» и лечила им суставы. Но мужик никогда не отказывался от халявного угощения. Едва глянув на соседку, понял вмиг, почему сама не пошла в магазин за водкой. В таком виде кто ее обслужит? И пожалел бабу:

— Ну и уделал тебя Федька! Все рыло изувечил, падла! А спроси за что? Кому мы мешаем? Вот я к примеру! Тихо канал на своей койке. Никого не трогал. Плохого слова не брякнул. Спал, как младенец. А тут моя кадушка с работы приперлась. Рабочий класс возник, ёти его в качель. Ее озлило, что я не встретил, не встал перед ней на цирлах. Влетела в спальню фурией и давай меня месить еще не проснувшегося. А знаешь за что? За ерундель! Видишь ли, я на койку в сапогах лег, всего-навсего! Но ведь койка моя! Как хочу, так и ложусь. Мне сапоги не мешали. А бабе ни по себе стало. Ну, вот брехни по совести, стала бы ты Федьку за это колошматить?

— Не-е! Пусть хоть голиком канает урод, лишь бы на выпивон отстегнул, — достала из банки соленый огурец, захрустела им. И предложила:

— Давай по махонькой! — подставила свой стакан. И выдохнув, заметила:

— А ведь полегчало, что ни говори, башка уж не парит и не гудит. Если б не похмелка, до вечера не дотянула.

— А я вчера домой на рогах приполз. Меня старик Поликарпыч угостил. Я у него с балкона весь хлам вытащил и сбросил в машину, какая мусоропровод выгребает. Поверишь, почти полный кузов нагрузил. Ну, дед на бутылку раскололся. Я и тому рад, а баба как отворила шайку! Как завоняла! Вроде хуже меня во всем свете нет. Грозила с квартиры выпихнуть. Я ей по локоть отмерил. Мол, такой же хозяин, как и ты. Будешь кобениться, саму выкину. А взамен семнастку приведу. Ух, как завопила! Уж я и кобель, и прохвост! А ведь за всю жизнь ни разу ей не изменил. Все от того, что не кобель, просто люблю выпить.

— А кто не любит? Да нету таких на свете. Я по телику видела, что даже негры в Африке нашу водку любят. Во! Куда она добралась! Так ежли черные ее оценили, как нам свою не лить? Да без ней жизни на земле не станет! Верно, говорю? — допила водку до дна.

— Вот ежли б всякому человеку давали бы с утра по пузырю нашенской, народ про болячки позабыл. Хворать разучились бы.

— То верно! Болеть было б некому и некогда. Вона я вчера наклевалась браги, весь день как воду пила. Ну кому от того худо? Спала, что убитая! Так возник с работы мой козел, давай меня дергать. Где ужин, почему в квартире бардак, постирай ему рубаху, носки и трусы. Я и прозвенела, а что у самого руки в жопе? Берись и сделай! Не велик барин. А он базарит:

— Тогда ты тут, зачем завалялась? И давай меня жучить по всем кочкам. Я и не выдержала, сколько фузить можно? Покатила на него полным паровозом, оторвалась от души. Он кипел весь. Сорвался, когда достала по рылу.

— Кого? — не понял Вениамин.

— Понятно его!

— Ну, это ты круто отмочила! Он же урыть тебя мог. У Федьки руки и кулаки каменные. О том все базлают. То-то гляжу у тебя рожа толще жопы стала. Видать, удачно на кулак поддел. Во, змей! Не поглядел, что родная баба! Все они полудурки! И моя такая! Ну, это ж надо! Сапоги с меня сорвала, чуть ли не с ногами из жопы вырвала. И давай меня ими колотить по башке, по спине, по харе! А они не мытые, тяжелые. Я только под койкой от ней спрятался. Иначе до смерти забила бы, дура малахольная. Утром встал, весь как есть в синяках и шишках. От макушки до пяток уделала. Даже уши опухли. Нет, никто нас не понимает и не жалеет, — скульнул мужик жалобно.

— Это точно. И не любят, гады, — согласилась Ленка.

— Другие колятся, таскаются, дерутся, мы же тише воды, никого сами не заденем.

— Зато нас достают! — мрачно заметила Ленка и, вспомнив угрозу мужа, вдруг испугалась:

— Ладно, Венька! Похмелились и будет. Надо в квартире прибрать, да жрать приготовить. А то вернется мой козел, всю подхвостницу ощиплет. Да еще при мамке испозорит, как последнее говно. А она ему верит.

— Нешто Федька с Прасковьей корефанит? — округлились от удивления глаза соседа.

— Еще как! Он для ней сын, родней меня, — призналась баба, убирая со стола.

— И вступиться за тебя, бедную, некому, — посочувствовал мужик, уходя.

Ленка взялась убирать в квартире. К обеду кое-как управилась. Потом к плите встала. Провозилась долго; почти до вечера. Там и о себе вспомнила. Покуда помылась, переоделась, время и вовсе прошло, вот-вот Федька с работы вернется. Баба намазала лицо кремом, спрятав под ним синяки. Заметила, что опухоль с лица почти спала. Ленка уже легче шевелилась.

Она враз увидела машину мужа, въехавшую во двор. Федька сразу глянул на окна своей квартиры, приметил жену. Достал из кабины сумку с продуктами, заспешил домой. И только подошел к бабе, тут же отпрянул и сказал зло:

— Опять бухала! Я же предупреждал!

— Ни в зуб ногой, ни в одном глазу! Я даже макового зернышка в роте не держала! — клялась баба.

— Я тебе дам маковое зерно! Башку сверну мигом. Только этого мне не хватало! И не отпирайся, ты нынче уже похмелилась! Я по запаху чую! Небось с Венькой бухали? Когда уж захлебнетесь, алкаши проклятые? Баба хуже мужиков!

— Да не пила я! Ни единого глотка не сделала! И чего взъелся?

— Не лепи из меня придурка!

— Тверезая я! Вся как есть устала. Вон сколько делов переделала. Чего наезжаешь? — защищалась баба.

— А ну, дыхни еще! — потребовал, подойдя к жене вплотную, та медлила.

— Дыхни, стерва! — тряхнул слегка и отошел, крутя головой и матерясь.

— Собирайся живо! Чтоб больше тобою не воняло здесь! Не нужна мне алкашка, не хочу канать с тобой под одной крышей! Убирайся вон с моих глаз навсегда! Я тебя предупреждал!

А через пару часов, закинув в кузов машины все Ленкино барахло, повез бабу к матери, жившей на другом конце города.

— Что случилось, сынок? — вышла во двор Прасковья, едва Федька открыл ворота.

— Возьми обратно свою «телку», у меня с нею терпенья нет. Пьет зараза наравне с алкашами! Сколько можно терпеть?

— Мамка! Он так избил меня! И сегодня ни за что прогнал. Я совсем трезвая, а он придрался! Еще грозится убить меня, — обняла мать, та повернулась лицом к Ленке, сморщилась:

— А ведь пила!

— Трезвая я совсем! В рот не брала!

— Не бреши! — отвернулась Прасковья и взялась помогать зятю разгружать машину.

— Что с нею делать ума не приложу! Уж и взаперти держала неделями, чтоб отвыкла, розгами секла дуру, вожжами била, все без проку. Стоит ей из дома выйти тут же напьется, окаянная! Думала, хоть ты ее в руки возьмешь, ан тоже не получилось, — обхватила руками голову, заголосила.

Федька заторопился вернуться к себе и тут же выскочил во двор, даже не оглянувшись на Ленку, та уже разбирала узлы, рассовывала вещи в шкаф, комод, в сундук, на полки. Она не утешала Прасковью.

Федька тоже не переживал. Брак с Ленкой был не первым. Он уже был женат однажды. Пять лет прожил с бабой. Она родила сына. Казалось бы, чего не хватало бабе? Жила не работая, ни о чем не заботилась.

Федька хорошо обеспечивал семью. Никто ни в чем не нуждался. Сам Бурьян работал как вол, один за всех упирался. Люди удивлялись и завидовали втихомолку.

Они никогда не ругались. А расстались за один день. Вспомнила баба бывших кавалеров, да и ляпнула с дури, мол, как мужики они были куда как лучше Федьки. С ними ночи кострами казались. Конечно, не предполагала жестких последствий. А мужик долго не раздумывал, схватил ее, в чем стояла, да и выкинул за дверь. Через пару дней барахло привез. Ни говорить, ни мириться не стал, сам подал на развод. А потом почти три года жил один.

Может Федька никогда бы не женился. Да случай подвернулся корявый. Попросили соседи подвезти старикам в деревню уголь. И добавили, мол, замерзают родители. На дворе стужа лютая. А в избе вода в ведрах промерзает до дна. К утру и под одеялом не улежать. Ноги в сосульки замерзают. Ну, как тут откажешь? Согласился без уговоров.

А по дороге Ленку нагнал. Та из города возвращалась. Харчи на санках везла. Ей пешком, те двенадцать километров только к Вечеру одолеть, мороз за сорок зашкалил. Ленка вся заиндевела, продрогла. Когда Федька остановил машину и подобрал бабу, та на радостях всю его личность обцеловала в благодарность. Мужик оттаял и расцвел не ко времени.

Шутка ли дело три года ходить в нецелованых, а тут, молодая бабеха, вместе с шеей вылизала, не сплюнув и не обругав.

Федька враз встряхнулся. Душевные разговоры повел, про жизнь затарахтел, всякие намеки стал делать. Баба в тепле быстро разомлела. Федька ее по колену погладил. Она не дернулась, наверное, не совсем от холода отошла.

Мужик может и стал бы посмелее, да путь до деревни небольшой. Только прицелился к сиське, чтоб ухватить, а тут и первая изба. В ней то и жила Ленка.

Мигом из машины выскочила. Дождалась, пока Федька отдаст санки и харчи, сказала спасибо, хотела уйти, но Бурьян набился в гости.

Ленка не ждала его так скоро. Федька, улыбаясь чумазо, кивнул за окно и предложил:

— Пошли уголь возьмешь. Я для тебя мешков пять оставил. Авось пригодится.

Баба от радости повисла на Федьке. Еще бы, в самый колотун выручил. Не пять мешков, а много больше оставил угля для Ленки. А в деревне самые страшные Крещенские холода пережить надо. Они недели две тянутся. В такое время немудро ночью в своем дворе на волка напороться. Он хоть и зверь, но даже его допекает холод и голод.

Федька помог Ленке переносить уголь в сарай. И только хотел поприжать в углу, в сарай вошла Прасковья. Пока познакомились, поговорили, позвала всех на обед. Пришлось идти в избу. Там не до озорства, кругом иконы на стенах, зажженная лампада. В доме чисто и тихо, пахло ладаном.

Федьку накормили так, что он еле вылез из-за стола. Прасковья дала ему с собой пирогов, молока, сметану и творог, яйца и сало. Человека по-хорошему удивила эта щедрость. Он сразу понял, что здесь ему рады и пообещал через неделю приехать в гости.

Ленка звала его на печь, согреться на лежанке, отдохнуть и заночевать, но мужик, глянув на часы, заторопился.

Ленка вышла проводить. Человек в сенях прижал к двери, облапал всю как есть и сказал охрипшим голосом:

— Ох, и доберусь до тебя через неделю!

Он привез полную машину угля, кое-каких продуктов и, как обещал, добрался до Ленки на сеновале. До самого вечера тешился, не отпускал ее. А и Ленка в него вцепилась, не отпускала ни на шаг. А на следующий день объявили матери, что в город они уезжают вдвоем, потому как стали мужем и женой.

— Не торопитесь! Приглядитесь друг к другу, — советовала Прасковья обоим, но никто не стал ее слушать. Ленке хотелось скорее в город, стать законной женой, самостоятельной хозяйкой в городской квартире. Ей хотелось, чтоб вся деревня подавилась завистью. Ведь вот она! Уже жена! Так назвал сам Федька еще на сеновале. Он познал ее всю. Не тискал, как свои деревенские, не щипал, а ласкал бабу, был внимателен и нежен.

— Ленка! Ты ж смотри! Слушайся Федю во всем, — просила Прасковья. А через год, продав дом и скотину, купила двухкомнатную квартиру и переехала в город поближе к детям.

Она любила Ленку, но зная ее лучше всех, не решилась жить с нею и зятем под одною крышей. Дочь не только внешне была копией отца, она унаследовала все его пороки. Тот крепко выпивал, а в этом состоянии терял над собой всякий контроль и мог утворить что угодно. На другой день ничего не помнил что отчебучил, просил у всех прощенья, но стоило дорваться до самогонки или браги, все повторялось снова. Потому и выгнала его баба. Не стерпела побоев и оскорблений ни за что, не простила угроз и диких выходок мужа. Однажды, набравшись решимости, взяла в руки раскаленный ухват, да и выперла протрезвевшего мужика за ворота дома. Сказала, уходя, что если попробует сунуться в дом, она ему голову топором снесет.

Много лет прошло с тех пор. Давно умерли родители Прасковьи, выросла и стала совсем взрослою дочь. Мужик ни разу не появился возле дома, никогда не показывался на глаза Прасковьи, ни разу не помог ни копейкой, не пытался встретиться с дочкой.

Та росла, не помня отца. Прасковья радовалась, что не с кого брать дурной пример, что в доме и семье наладилась спокойная жизнь. Но… Однажды, когда женщина пошла в город за продуктами, Ленка дорвалась до бражки. Тогда девчонке было всего шесть лет.

Она выпила кружку, бражка понравилась. Зачерпнула еще. Когда отошла от бидона, стоявшего в тепле возле печки, девчонка уже еле держалась на ногах.

Бабка, узнав, что случилось, стала ругать внучку, запретила пить брагу и подходить к бидону. Ленка мигом превратилась в злого зверя и бросилась на бабку с кулаками и зубами:

— Почему вам можно, а мне нельзя?

— Ты еще маленькая, — отшвыривала Ленку.

— Я не маленькая! Это ты жадная, старая жаба! Раз вам можно, мне тоже нужно!

Ленку связали и долго мочили ее голову в холодной воде, били по заднице, но та рвалась к бидону. Ей хотелось бражки еще.

Когда из города вернулась Прасковья, она вместе с родителями вынесла брагу в сарай, спрятала бидон в сене. С дочерью поговорила строго. Та пообещала не пить брагу. Но, как только находила бидон, удержаться не могла и пила до обморока. Потом спала на сеновале или на чердаке. Случалось, засыпала в кормушке у коровы. Девку не будили, знали, от того добра не будет. Ждали, когда сама проснется. Случалось, когда старики собирались гнать самогон, бидон оказывался уже пустым.

Вся деревня знала о Ленкиной слабине и здесь на ней никто бы не женился. За бутылку самогонки с девкой озоровали целой кодлой. Ее валяли на лугу, в роще, под кустами и в сугробах. Лишь бы была самогонка. В ней девчонка утопила все.

Что там пересуды и сплетни! Она не боялась вожжей и ремня. И только когда трезвела, стыдилась матери. Нет, Ленка не боялась, уважала ее. Она сама не понимала, что с нею происходит. Не могла удержаться, не знала меру, и уж коли попадалось в руки хмельное, пила до безрассудства.

Ее вовсе не беспокоила дурная слава по деревне, что люди отворачиваются, не желая с нею здороваться, что ее никогда никто не полюбит и не назовет своею невестой.

— Я без этого проживу! Любовей у меня полный подол, была б самогонка! — смеялась девка.

Бабы нередко били Ленку за то, что совращала их мужиков. Шла с собутыльниками под любой забор. И напившись до одури, не знала, сколько мужиков отметилось на ней за ночь.

Ее колотили даже старухи. Пацаны, не став подростками, именно с Ленкой становились мужиками.

Сколько раз орава деревенских баб гонялась за нею с вилами, обещая запороть как свинью. Девка понимала, что ей не справиться с такой бандой в одиночку и, задрав подол юбки на плечи, чтобы не путал ноги, убегала от бабья, иногда похлопывая себя по голой заднице, дразня погоню.

Бабы, завидев такое, хохотали до слез.

— Ну и хулиганка!

— И в кого такая уродка выкатилась? Все в семье люди, как люди! И только эта — пропащая.

Бывало ее догоняли молодайки, чьи мужья по пьянке отметились на Ленке. Ох, и рвали они волосы на ее голове. Случалось, вся макушка оставалась голой как задница. Но и такое не останавливало бабу.

Ленка была неукротимой. Прасковья не верила, что ее дочь станет чьею-то женой и когда-нибудь остепенится, заживет как все нормальные бабы. Но… случилось чудо. Девку приметил Федька Бурьян. Он был чужим для деревни, а потому, никто и предположить не мог, что остановит свой выбор на Ленке.

Мужик никого о ней не расспросил, ничего о ней не узнал. Поверил, что понравился ей, потому отдалась ему быстро, не кривляясь. Вот и привез себе бабу, прямо из хлева, в телогрейке и валенках, без приданого. А кто бы его для нее собирал, никто в семье не поверил бы в такую удачу. Ведь вон сколько путевых девок засиделось в перестарках. А тут Ленка замуж вышла. Да ни как-нибудь, Федька даже расписался с нею.

— Лишь бы удержалась, не пила бы! Но вряд ли остепенится, — сомневалась мать. Она радовалась за дочь и дрожала от страха за нее.

— Ведь вот все умеет по дому. Готовит и убирает, стирает, знает цену копейке. Все при ней, даже на рожицу хорошенькая. Но внутри сплошь гниль.

В ночь перед отъездом в город долго говорила с Ленкой.

— Смотри, не пей! Воздержись! Иначе выкинет он тебя, как паршивую овцу. И тогда все! Навек застрянешь в шлюхах! Не изменяй ему с другими мужиками. Это не прощается, за такое даже убивают. А город не деревня, никто не вступится. Сгинешь как пропащая. Держи себя в руках. Нынче все от самой зависит. И не забывай молиться, проси помощи у Бога. Он твою судьбу устроил, Его благодари! — напутствовала дочь.

Ленка слушала, но сказанное матерью не задерживалось в голове. Решила, что приживется не хуже других и Федька не прогонит ее.

Мужик решил обойтись без свадьбы и за неделю одел и обул жену на городской лад. Разнаряженную и отмытую привел в ЗАГС. Там не затянули с росписью, и Ленка, вернувшись в квартиру уже законной женой, успокоилась, поверив, что счастье вовсе не приснилось. Оно храпит под боком каждую ночь, его надо кормить и обстирывать, тогда все будет хорошо.

Федор был очень покладистым и спокойным человеком, заботливым и добрым. Он не любил ссор. Не терпел лжи, любил свою работу и был очень неприхотливым. Может потому его умиляли заботы Ленки на первых порах совместной жизни. Жена встречала его вкусным ужином, с обязательными пирогами или пирожками к чаю, идеальным порядком в доме.

Человек восторгался тому, что даже его носки были не только постираны, а и поглажены. Носовые платки не залеживались по карманам грязными комками, Ленка меняла их на свежие еще с вечера.

Она всегда ласково встречала мужа с работы, и тот таял от радости. Федька считал, что ему с женой крупно повезло. Она никуда не выходила из квартиры, ничего не просила. Баба чутко присматривалась и прислушивалась к новой для нее городской жизни. Пока Ленке все здесь нравилось. Одно лишь удручало. Федька не имел в доме спиртного и сам, ну, как назло не выпивал. Говорил, что ему нельзя брать в рот ни глотка. По работе запрещено, а и самого не тянет. А как-то и вовсе осудил соседа Вениамина. Отозвался о мужике грязно за то, что тот алкаш, последний забулдыга и посочувствовал его жене:

— Как только терпит того козла? Другая на ее месте давно бы выгнала отморозка. Сам нигде не работает, на иждивении бабы прикипелся, да еще пьет сволочь! Да я бы этого гада давно бы кибенизировал! — возмущался мужик. И Ленка поняла, что ей, своей бабе, он и подавно не простит загула. Именно страх держал ее в квартире. Боясь самой себя, баба не ходила даже в магазин, держалась подальше от соблазна. Но, сколько ни прячься, от себя не скроешься. И Ленка пришла в магазин за продуктами. Полные две сумки набрала. Все себя одерживала, запрещала покупать водку, но под конец не удержалась, взяла две бутылки и, запихав поглубже в сумку, вернулась домой торопливо.

Она не выпивала почти три месяца. Столько терпеть не приходилось бабе. Уж куда там закуска? Едва поставила сумки на кухне, тут же откупорила бутылку и пила из горла. Первую винтом до дна одолела одним духом. Вытерла губы ладонью.

— Хороша! — поцеловала донышко бутылки. Достала вторую. Только хотела откупорить, мать по телефону позвонила. Умоляла дочь не сорваться, держать себя в руках, обещала на выходной приехать, привезти харчей, своих, домашних.

Ленка ответила, что у них в магазине все есть, она только вернулась оттуда с полными сумками и матери не стоит тревожиться.

— То-то слышу, язык у тебя заплетается. Уже присосалась. Ох, Ленка! Смотри! Сама себе облом устроишь. Зачем выпила, дура?!

— Чего зашлась? Устала я! Кручусь тут, как заведенная. Готовлю, убираю, чего зудишь на меня? За что взъелась? Охолонь! — прикрикнула на мать. Та, разрыдавшись, положила трубку. Поняла, продолжать разговор бесполезно.

Ленка разозлилась на мать за то, что та с первой бутылки распознала, как унюхала даже на расстоянии.

— Ну, ведь я на своих ногах стою, не падаю. И чего она зашлась? До вечера, покудова Федька воротится, совсем трезвая стану, — подумала грустно.

Как ни уговаривала себя баба, соблазн оказался сильнее, и до вечера осушила вторую бутылку. На душе сразу стало легко и хорошо. Ленка повеселела, во все горло запела разгульные частушки и песни. Ей уже не было страшно, как отнесется муж к ней пьяной. Ведь должна же иметь и она свою отдушину в этой жизни.

Федька, придя с работы, не сразу понял, что случилось с женой, почему ее шатает из стороны в сторону, а ноги подкашиваются как ватные. С чего вдруг идет, держась за стены. И уловив запах, спросил:

— Ленка! Ты с чего напилась?

— Занеможилось мне, Федя! Ну, так скрутило, всю как есть в один узел. Сил не стало вовсе, думала, помру, не дождавшись тебя.

— С чего бы это? Сидишь дома, в теплой квартире, не вкалываешь, какая тут хворь? г

— А ты считаешь меня бездельницей? Я тут руки в жопе грею? А кто здесь убирает и готовит, кто стирает? Это ништяк? Не имею права устать? Иль я тут за кобылу? — мигом сменила тон баба.

Она стояла напротив мужа. Нет, она уже не жаловалась, не защищалась, перешла в нападение.

— Что хвост распустил? Привез, посадил в клетку безвылазно, я еще радоваться буду, иль тебе за это поклоны бить? Вон, поглянь, собак и котов во дворе выгуливают, а я хуже их, так получается? Выходит, ты стыдишься и вовсе не любишь. За прислугу держишь, чтоб не платить расписался, навроде женой признал. Думаешь, я поверила? Про меня ты вспоминаешь только ночью. Если б не припекало, что меж ног болтается, забыл бы имя! А мне даже выпить нельзя?! — орала баба.

— Захлопнись, дура! — потерял терпенье человек, оттолкнул бабу, сел за стол, увидел под ним две пустые бутылки из-под водки, глаза его стали квадратными от удивленья:

— Ты сама это выжрала?

— А что? Чего вылупился? — не врубилась баба.

— Мать честная! Да тут на двоих мужиков с макушкой хватит ужраться.

— Слабаки!

— Что? Ты в своем уме? Что несешь?

— А ты чего хлябальник отворил. Да я у себя в деревне штоф самогону первача без продыху и передыху одолевала разом, — проговорилась Ленка.

— Ну, мне забулдыга не нужна! Я не хочу с алкашкой жить. Коль так, собирайся и возвращайся к матери. Там канай как хочешь!

— Чего наезжаешь? Что плохо? Пожрать приготовлено, всего полно. В доме прибрано. Я всегда наготове, хоть сейчас, — расстегнула халат, обнажилась целиком.

— Кому сдалась бухая? Иль я из мусоропровода выскочил, себя перестал уважать? Прикройся, дура! Я с такою в постель не лягу!

— Да будет кобениться! Не велик барин. Таких как ты по городу полно. Рубль штучка, десять рублей кучка. Я не пропаду! Подумаешь, беда случилась, выпила малость!

— Короче, слышь, собирайся! — велел коротко.

— Прямо теперь?

— Давай помогу для ускорения.

— Завтра отвези. Нынче заночую. Нынче я слаба! Одну ночь потерпишь. Я отдельно, на диване лягу…

Человек молча согласился.

А к рассвету, окончательно протрезвев, Ленка перелезла в постель к мужу. Как ласкала его, как целовала Федьку, тот от восторга все вчерашнее забыл и будто снова вернулся в шальную юность.

Он простил бабе все. И уходя на работу, снова смотрел на нее влюбленными глазами, даже не вспоминая, что решил вчера отвезти Ленку к матери. Человек снова любил, ночная кукушка перекуковала.

Оставшись одна, баба ликовала, радовалась, что ее не выкинули, оставили в женах и муж по-прежнему любит. Сам о том сказал, уходя.

— Ну, как у тебя? — позвонила вскоре Прасковья.

— Обошлось, пронесло, — созналась Ленка.

— Смотри, держись моя хорошая! Изо всех сил постарайся. Умоляю тебя!

— Як нему свой ключ нашла! — похвалилась Ленка.

— Какой?

— Обычный, бабий, в постели приласкала.

— Знай, это ненадолго. Завязывай с водкой. Тогда все нормально будет, — посоветовала девке и пообещала приехать на выходной.

Баба, завозившись со стиркой, все поглядывала на часы, чтобы успеть выскочить в магазин. Но, едва повесила белье на балконе, в дверь кто-то позвонил. Ленка открыла и увидела соседа Веньку. Тот, переминаясь с ноги на ногу, не знал с чего начать знакомство с соседкой. Его на это подтолкнули песни, какие пела Ленка с самого утра. Такие только в мужицких компаниях слышал, когда люди уже перегрелись. Вот и дошло до человека, что за баба пригрелась у него за стеной. Понял, с такою не соскучишься. И не раздумывая долго, выволок из кармана бутылку вина, посчитав неприличным идти к женщине с водкой.

— Вот, пришел похмелку приволок! Все ж соседи мы! — осклабился желтозубо.

— Ты, че? Где мозги посеял? Чего это с марганцовкой возник? Кто ее хлебать станет? — сморщилась брезгливо.

— А на водяру уже нету! — понурился сосед.

— Я дам. Но ты ж гляди, шевелись шустрей. Возьми пару пузырей и шурши ко мне подлечиться! — подморгнула Вениамину.

Тот еще не успел выйти из подъезда, во двор въехал Федька, поставил машину и тут же позвонил в двери. Ленка онемела, все думала, как теперь быть, и сообразила. Взяла веник, кружку воды, сказала мужу, что хочет убраться на площадке:

— Ты, покуда умойся, я живо, — чмокнула Федьку наспех. Тот прижал бабу к себе, дал знать, что горит от нетерпения. И в это время позвонил сосед. Федька сам пошел открыть. Увидев Вениамина, удивился:

— Тебе чего? Иль заблудился ненароком? Так подмогу найти свой дом! — рассвирепел, увидев в руках две бутылки водки.

— Я ж ничего плохого, только познакомиться хотел!

— А водка причем? — рявкнул Бурьян.

— Твоя баба базарила, что вино не признает, дала на водку, я вот, все сделал, как она велела, — хотел шагнуть через порог.

— Слышь, ты, жеваный катях, линяй отсюда пока не нашкондылял тебе за пазуху! Кыш, песья блевота! И не возникай сюда ни по какой погоде! Ни то голову с мудями разом вырву! Ишь, хахаль объявился, клоп сушеный! Брысь отсюдова!

— А это куда? — указал на бутылки.

— Вместе с ними сгинь, паскуда! Сыскал повод, недоносок! — хлопнул дверью, вошел в квартиру и подступил к жене:

— Ты это что тут затеяла, лярва неумытая? — щелкнул по морде бабе. Та была трезвой. В таком состоянии защищаться не умела.

— За что бьешь? — заплакала жалобно.

— Мало бухаешь, еще хахалей приваживаешь? Совсем совесть потеряла?!

— Какой хахаль? Да кого ты за человека принял? Он же огрызок от мужика! Окурок! Вот ты мужик! Мне, кроме тебя, никто не нужен!

— А почему этот возник?

— Вздумал познакомиться по-соседски.

— Сразу с водкой? Вино не признаешь. Еще деньги еМу дала, стерва! Вздумала бухать с этим чмо! Да как посмела звать его в мою квартиру?

— Он шагу сюда не сделал!

— Я вам помешал, забулдыги! Его во дворе даже собаки за мужика не держат! А ты в квартиру пустить хотела ту нечисть!

— Не знала, кто он есть. Думала, он с женой, да мы с тобой посидим немного вместе для знакомства. В деревне соседей не прогоняют, дружат, в гости зовут. Я думала и в городе так-то, — нашлась Ленка.

И Федька поверил:

— Глупышка! Город — не деревня. Тут никто соседу не верит. Потому что от него все беды. Кто первый напишет кляузу в милицию или в налоговую, конечно, сосед! Все пакости от него.

— А сам говоришь, что с мужиками во дворе дружишь. Они тоже соседи. Почему им веришь?

— Они совсем другие люди! Их за бутылку не купишь. Нет средь них алкашей. Они помогают, а не топят. Никого не закладывают и не позорят. А этот сосед, чтоб он через уши обосрался, убрал у старика инвалида горсть мусора с балкона и бутылку с него содрал. А у деда пенсия копеечная. Ему на лекарства не хватает. Этот ни на что не глянул, лишь бы наклеваться всякого дерьма. Как будто сам не будет старым. Кто ему тогда поможет? С ним никто не здоровается.

— Ну, я же не знала, — оправдывалась Ленка, жалея, что не успела забрать у мужика водку.

Весь этот вечер она пила чай вместе с мужем, смотрела передачи по телевидению. А перед самым сном погасили свет в зале, вышли на балкон подышать свежим воздухом. Федька даже стул принес, сел, посадил Ленку к себе на колени.

— Смотри, дом напротив почти заселили. Только в одном подъезде нет света. Остальное живет. Я и не заметил, как появились новые соседи. Хорошо, если они нормальные люди, — сказал Федор.

— Нам какое до них дело? Все в своих квартирах живут, как мыши в норах. Друг друга не знают. До смерти не познакомятся, — с сожалением вспомнила о бутылках, не взятых у Вениамина, и вдруг услышала визгливый голос соседки с балкона:

— Я ж тебя, козла, обыскалась по дому. Думала, в ванной иль в толчке захлебнулся и потонул. Ан, верно лопочут, что говно не тонет. И ты совсем живой! Но опять косой! Это где ж ты заколымил на целых две бутылки. И уже выжрал, не подавился!

У Ленки даже «под ложечкой» засосало.

— Это ж надо, мою водку выжрал, козел, обе бутылки! А как же я? — расстроилась баба.

А с соседнего балкона послышалось:

— Ну чего ты тут раскорячился? Отвали в свою комнату, слышь, придурок! Чего тут хрипишь как кабан! Пшел вон отсюда!

— Отвали! Сгинь! Чего пристала? Я здесь хочу спать. Не наезжай…

— Венька! Будь человеком, не доставай! Иди к себе в комнату, пока не наваляла оплеух.

— Отвали, мартышка!

— Что? Ты это про кого бренчишь, недоносок? Да я тебя прямо теперь в мусоропровод сброшу. Добрешешься, свиное рыло! — послышался звук пощечины.

— Уймись, пила, — заполз с балкона в зал сосед, следом за ним гулко захлопнулась дверь.

— Видишь, его дома за мужика не держат. В мусоропровод хотела определить баба, а ты с ним знакомиться вздумала. Я их вместе года три не видел. Оно и понятно, он домой только на коленках ползет. На ногах давно ходить разучился. И чего мучается с ним баба столько лет? Уж лучше одна жила бы, меньше мороки, — посочувствовал Федор соседке.

— Какой никакой, а мужик! Значит, в чем-то нужный. Иначе не держала б. Не все ж время бухой, когда-то просыхает.

— Да я, сколько в доме живу, никогда его трезвым не видел. Веньку в городе все помнят и знают. Особо после демонстрации в позапрошлом году. Его тогда взяли грузчиком на завод. Врачи ему «торпеду» вшили и сказали, что если он выпьет, сдохнет непременно. Ну, он держался. Боялся откинуться в муках. А тут день Победы, все мужики на парад вышли. Венька тоже. Ну, а пил сколько лет. Тут, как говорят, на ноги встал и сам себе не поверил. Решил вперед пролезть, чтоб все его уважали. И поспешил. Тут, как на грех у него брюки на коленки сползли. Видать с непривычки упали. С брюками и нижнее не удержалось. Он и не почувствовал на радостях. Шагает голожопый в первой шеренге, в руках чей-то портрет, сам, как из концлагеря сбежал. Покуда не дошли до трибун парадным маршем, никто ничего не заметил. Да и кому нужен тот отморозок! А когда к трибунам подошли, кто-то хихикнул и указал на Веньку. Тут уж ни смешок, целый хохот поднялся. Велели Веньку убрать из колонны. Ну, пока дошло, кого убрать и за что, его уже журналисты телевидения отсняли. Никто не врубился, потому что не ожидали такого от козла. Он и сам не понял, за что его выкидывают с демонстрации. Отняли портрет, показали, в чем шел. По морде получил классно, в другое время за такое на зону отправили б. Тут же повезло, времена поменялись. Дали крутого пинка, с тех пор его ни на какие мероприятия не берут и даже в грузчиках не удержался. Короче, у него опять полный облом случился. Ни в чем не повезло, нигде, столько рабочих мест поменял и отовсюду выгнали. О нем по городу сплошные анекдоты ходят. И если б ни жена, давно бы пропал. Веник один такой на весь город. Его даже в вытрезвитель перестали брать, знают, услуги оплатить ему нечем. Лешка Свиридов, работник милиции, сколько времени на него убил, пытался перевоспитать. Уж и по-плохому, и по-хорошему, никакого толку! Скорей на наручниках мозоли появятся, чем у Веньки мозги. Он когда сдохнет, из могилы за водкой будет линять с погоста. Никогда не впускай его в наш дом, — предупредил строго жену.

Та поняла, Федька конкретно ненавидит соседа, и продолжить с ним знакомство не позволит. Ленка поскучнела. Но про себя решила, что рисковать не стоит. Муж, застав Вениамина в свой квартире, может не только вломить соседу, а и выпереть навсегда саму. А потому, решила замять неприятный разговор и спросила:

— Федь, а откуда у тебя взялась такая фамилия — Бурьян? Откуда ты родом, почему никогда о себе не говоришь?

— Фамилия, откуда мы взялись, да кто знает нынче, кто, откуда и зачем выкатился. Я мало что знаю, но стыдиться мне нечего. Много лет мы жили в Белоруссии, а кто по национальности, никто не ведал. Да и важно ли оно! Отец рассказывал, что шла война. Немцы уже отступали, а уходя, зверствовали. Вот так спалили и нашу деревуху. В каждой хате углы и соломенные крыши подпалили. Кто выскакивал, того стреляли враз. Отцу на то время было года два или три. Не заметили немцы, как он выполз из огня и дыма. Его в бурьяне нашли, случайно, беженцы из других деревень. Отец есть хотел. Плакал. По голосу набрели на него. Родни не осталось, кто искал бы или приютил. Так вот и вырос у чужих. Но, всегда говорил притом, что дай Бог каждому иметь такую родню, какими были те чужие. Ни хлеба, ни тепла ему не жалели.

Относились, как к кровному, никогда не обижали и не попрекали ничем. Он до последнего дня с ними связь поддерживал. И меня просил их не забывать. А фамилия пусть смешная, но не обидная. Да, нашли в бурьяне, но жил в семье, среди людей, и любил их, всех и каждого, а значит, было за что.

— А где твой отец теперь? — спросила Ленка.

— Умер от рака. Мне пятнадцать было, когда его не стало. Мать почти следом ушла. Через год. Так-то вот и остался вместе со старшей сестрой и братом. Они дали закончить школу, проводили в армию. А потом у всех свои семьи появились, расскочились в разные стороны. Забыли родство, затеряли адреса. Видно, не стало тепла, потеряли его. Теперь уж не найти и не вернуть.

Ленка искренне пожалела Федьку:

— Родной мой, как же тяжело пришлось вам. Одни муки, на всем белом свете ни единой кровной души, какая теплом одарила бы, поняла бы и помогла в лихолетье! — обняла мужа.

Федька растрогался, прильнул к груди бабы головой, ему показалось, будто на всей земле нет человека роднее и ближе ее.

Утром, уходя на работу, предупредил Ленку, что вернется позднее обычного:

— Машину нужно глянуть, забарахлила кляча. Так ты не переживай, буду стараться побыстрее с нею справиться.

Только он выехал со двора, в дверь позвонил сосед. Мужик с порога извинился за то, что не выдержал и всю водку выпил:

— Я отдам тебе дня через три, — гундосил занудливо.

— Ты, не морочь башку. С чего отдашь, коли нигде не вкалываешь! — усмехнулась криво.

— Как это? Я пенсию получаю по инвалидности. На Припяти, что рядом с Чернобылем, полтора года сторожевал. А это тебе не жопу дома отсиживать!

Кроме меня никто столько не выдержал. Я ж там с самого начала сторожил людское добро от мародеров и всяких проходимцев берег. Дома и квартиры от жулья стерег. Конечно, не один там был и все ж больше меня никто не выдержал.

— Тогда сбегай в магазин. Возьми три пузыря, — дала деньги человеку, тот мигом заскочил в лифт.

Они устроились на кухне. Ленка готовила закуску, Вениамин, глядя, как хлопочет баба, в воспоминания ударился:

— Вот твой мужик меня не уважает. Но ведь совсем не знает, кто я есть. Если по совести разобраться, то вовсе не хуже, а и получше Федьки буду. И заслуг больше, и уваженья. Ведь вот на Чернобыль с первых дней попал. Народу туда понаехало тьма. Отовсюду! А меня послали от охраны, с напарником, из наших. Начальник на меня озлился и вздумал избавиться, убрать с глаз подальше. Тут же энта беда стряслась. Ну, кого ж еще выпихнуть? Хороших не пошлешь, они на заводе нужны. А нас выпихнули, чтоб не скучно было. Напарник такой же как я. Мы с Ванькой про радиацию ни хрена не слышали. Да и зачем сдалась, коли ее не выпить и закусить ею нельзя! Короче, вовсе штука бесполезная. Но вредная до жути.

О том все галдели. Ну, мы приехали в ту Припять, поселок атомщиков, там уже почти всех людей — жителей, повывозили. Не то из многоэтажек, даже из частных домов повыселяли. А уж как не хотели люди все нажитое бросать. Это едино, что жизнь начинать сызнова. Бабы голосили до воя. А их взашей выпихивают, на детей показывают, чтоб об них подумали. Ну, куда деваться, поехали, куда глаза глядят, в места чужие, где их никто не ждал. К той беде никто не готовился. Она врасплох застала, — налил в стаканы водку, увидев, что Ленка уже поставила закуску на стол.

— Глянул старший на нас с Ванькой и говорит:

— Вы в ликвидаторы не годитесь!

— Почему? — удивились оба.

— А он говорит, глумной:

— У вас на рожах вся биография с самых пеленок. Вы, с титешного возраста, не молоко, как все нормальные, а сивуху сосали. От того рожь» красней свеклы. Куда вас приспособлю, ума не приложу.

— Вот тут ему кто-то подсказал, чтоб в сторожа определил, тот и обрадовался. У него уже имелись трое мужиков. Вот к ним до кучи нас отправили и велели не терять совесть, охранять доверенное нам имущество.

— А почему его с собой не взяли?

— Нельзя! Зараженным оно было, грязным.

— Кому такое надо? От кого стеречь?

— Ой, бабонька, люд разный. Ни для себя, на продажу воровали. Кто на машине приезжал, другие пешком с мешками и сумками, все хотели поживиться на чужой беде, не знали, что мы тут имеемся.

— Выходит, тебе там круто доставалось?

— Еще как! Особо поначалу. Всяко приходилось, даже кулаки в ход шли, других менты забирали. Иные, завидев нас, удрать успевали. Ну, а были, кто с бутылкой возникал.

— Тех пропускали в дома?

— Нет, Ленка! Ни единого из тех, кого увидели.

— А почему? Ведь все брошено! Кому надо?

— То не нашего ума дело. Сказано было охранять, мы и стерегли. От всех паскудников разом! Да разве они люди? Если б было можно, я бы обоймы не жалел, всякого под расстрел поставил, ведь они ту радиацию по всем городам и поселкам распыляли вместе с награбленным. Люди покупали у них, не зная, откуда эти вещи и продукты.

— А сами себе не взяли?

— Да ты что? — округлились глаза Вениамина:

— Даже мысли такой не было ни у кого. Мы жили в отдельной будке— вагончике и всякий раз поливали ее раствором, смывали радиацию. Нам харчи привозили.

— А выпивон? — спросила Ленка.

— И это имели, не жалуюсь. Понятно, что не столько, сколько хотели…

— Ну, коли мне, так пока из ушей не закапает, все мало будет! — улыбалась Ленка.

— Значит, мы с тобой дружить будем, я тоже борзой на выпивку! — схватил Ленку за колено.

— Вот это ты зря! — сбросила руку и добавила строго:

— За такое, слышь, зубы из жопы доставать будешь! Врубился, придурок! В другой раз за эти дела вышвырну из дома и больше на порог не пущу! Секешь, старая грыжа! — глянула на соседа, свирепея.

— Ленка! Да ты что, чумовая? Я бабам не опасен давно. Про это моя жена всему городу натрепалась. После Припяти, мне хоть молодку, иль красотку, все едино, никто не нужен, ни на кого не вскочу, все опало навсегда. Давно уж не мужик. Не только какую-то зажать, свою бабу давно не могу ни согреть, ни порадовать. Так что не вскипай, я не хахаль, я алкаш. А если квасить брошу, тут же накроюсь. Усекла? Я не просто пью, а лечусь, чтоб пожить еще немного. Знаешь, все кто с поддачей завязал, давно откинулись. Про то я доподлинно знаю.

— Тогда давай лечиться! — опрокинула свой стакан Ленка и сунула в рот котлету.

Венька, выпив, потянулся к хлебу:

— Меня баба не за выпивку пилит, а за то, что вырубаюсь. Я ж как пью, от меня запаха нет.

— Как так?

— Да просто! Выпил и тут же сухую гвоздику на зуб положил. Разжевал хорошенько и все на том, никакой вони. Ту гвоздику в капусту, в мясо, даже при засолке помидоров и огурцов кладут в банку по несколько штук. Она и нам полезна. Съел и без мороки. Баба не почует, мент не придерется, и самому во рту приятно, аромат гвоздички изо всех дыр прет. Коли на своих ходулях держишься, никто и не подумает, что бухой.

— А у тебя есть?

— Понятное дело. Целый пакетик. Завсегда при себе держу, без него ни шагу.

— Дай и мне! — попросила Ленка.

— Возьми половину! — отсыпал в блюдце.

Баба ликовала:

— Кто ж тебе подсказал?

— Да все ж на Припяти! Я ж говорил, что наш старший свирепым мужиком был. Запах спиртного не уважал. Мутило от него. Бывало, поведет своим шнобелем, да как гаркнет:

— Кто ужрался до визга? Опять сторожа? Сейчас под брандспойт всех суну!

— И давай жучить каждого, с говном мешать.

— А где ж вы водку брали?

— В соседской деревне. А потом сами брагу заделывали, все же мужики, нормальные люди. А там условия не сахар, надо было выживать. Вот и крутились, как могли.

— А чего ты ушел оттуда? Иль выперли?

— Не-е! Никто не выгонял. Мы ж больше года там пробыли. А тут, глянули, батюшки-светы, старики, что в Припяти жили, в обрат воротились. Три семьи, прямо на грузовиках приехали, вместе с хозяйством. Даже коров приволокли с собой, кур и свиней, и разом в свои дворы запустили. Ну, мы их не хотели пускать, а они в ответ, мол, некуда деться, никто нигде нас не принял, отовсюду погнали как заразных, вот и воротились, будем в своих домах жить, сколько Бог даст. Лучше родных углов ничего в свете нету. Их даже милиция не смогла отговорить. Люди ничего слышать не хотели. Так вот и остались в своих домах. Сказали, мол, жизнь каждого от Господа, ни радиации, а греха бояться надо. Выпустили они кур в сарай, коров на траву выгнали пастись. Мы смотрим, а старикам ничего не делается. Едят яйцы, пьют молоко, там лук и укроп у них свой появился. И никакой беды, слышь, Ленка. А вскоре другие вертаться стали. Шибко молодых не было серед них. Но уже не только старики. Устали люди по чужим углам скитаться. В своем доме стены помогают! Сами стали сторожить свою Припять. Она — ихний дом!

— Это точно! — подставила стакан Ленка и велела:

— Наливай! Пусть и нам помогут стены!

Они выпили. И, слегка закусив, Ленка спросила:

— А как жена с тобой живет?

— Ты это про что?

— Ну, если не мужик, как тебя терпит?

— Ей не семнадцать. Полтинник в прошлом году исполнился. Хотя и по молодости прытью не отличалась. Холодная, как рыба. Иные своих хоть когда-то приласкают, моя только бутылкой. Хорошо хоть порожней, успеваю выглотать, иначе, давно насмерть приласкала б. Я уж и забыл, когда с ней в одной койке спал. Все врозь, как два постояльца в одном сортире. Давно за одним столом не сидели. Я ее лицо не помню, годами не вижу. Если подходит, ничего хорошего для себя не жду, стараюсь быстрей спрятаться под стол или под койку. Иначе достанет больно.

— Если был бы мужиком не била б, — заметила Ленка.

— Моя еще чудо-баба! Равных нет. Живет смирно, кормит, обстирывает, не попрекая. Все понимает и не обижает как других. Не грозит и не гонит всерьез. Ну, иной раз брехнет злое. Так я понимаю, стараюсь не нарываться, чтоб не попасть под горячий утюг.

— А мой мужик строгий! Я вот недавно выпила, он пригрозил, что выкинет из дома.

— Федька может! Этот крутой!

— А я люблю бухнуть! — призналась Ленка.

— Давно «керосинишь»?

— Когда как удавалось. В деревне не разгуляешься. Там мамаша враз за ухват и за вожжи бралась.

Бабка за кочергу! Я от них на печку, в сарай или на чердаке пряталась, — соврала баба.

— Дите тебе нужно!

— А у самого есть?

— Конечно. Два сына.

— Где ж они?

— Старший в торговом флоте, младший в армии служит. До дембеля полгода осталось.

— Внуки есть?

— От старшего, внучка. Ей скоро в школу.

— Это уже хорошо. А у меня пока никак, — пожаловалась Ленка.

— Моя первые два года тоже не беременела. А потом наладилось и порядок. Вот на Припяти мы от баб слышали, что ихние молодайки совсем разучились рожать. Нахватались радиации, и крышка! А тебе-то что? Баба молодая, здоровая, родишь еще! — оглянулся за окно и подскочил со стула:

— Твой приехал! — бросился к двери.

Ленка мигом спрятала в ящик под мойкой недопитую бутылку.

— Гвоздику не забудь! — напомнил сосед на пороге и тут же юркнул в свою дверь.

Ленка жевала гвоздику морщась. Куда деваться, спешно убирала со стола закуску, открыла форточку и пошла отворить дверь мужу. Тот, оглядев ее, подошел вплотную:

— Дохни! — велел зло.

Ленка послушно дохнула.

— И ты гвоздики нажралась? Это старый прием. Им все шоферюги пользуются. И я о нем давно знаю. А ну, колись, с кем пила? — указал на два стакана на подоконнике. Баба их просмотрела, а Федька, взяв в руки, понюхал и побагровел:

— Опять пила! И снова с соседом-придурком! Иль забыла, что я запретил ему заходить сюда! Ты что, круглая идиотка, законченная дура? Или привыкла все делать наоборот, так у меня это не пройдет! Живо собирайся! — кидал в кучу тряпки Ленки.

— Завтра на развод подам!

— Ну и ладно! Не грози! Подумаешь, выпили! Что такого? В деревне бабы чаще пьют, никого из них за это не выгоняют!

— Сначала пьют, а потом рога ставят мужикам!

— Тебе это не грозит! Венька не мужик. Он со своей бабой давно не спит. Сам сказал. Все потерял в Чернобыле. Он там сторожем работал и облучился, — вступилась за соседа.

— Во, до чего уже договорились! А если бы был мужиком?

— Тогда б не пил, а теперь лечится, чтоб не сдохнуть. Сам так признался. Да и не нужен он мне. Тебя хватает, — хотела обнять, но Федька оттолкнул:

— Собирайся живо! — подтащил узлы к порогу и через полчаса заволок их к Прасковье, следом втолкнул Ленку.

— Забирай ее обратно!

— Что случилось, сынок?

— Пьет зараза! Веришь, с соседом бухает. Я ей запретил, а она снова надралась. Ну, зачем мне алкашка? Ведь я ее как человека взял. Обул, одел, расписался, на работу не гоню. Так она бухать взялась, стерва. Короче, мне пьянчуга не нужна! Пусть образумится, — выскочил, не оглянувшись.

А вечером тоскливо стало. Некому ужин разогреть, убрать со стола, не с кем словом перекинуться. В каждом углу серая тоска на корточках притаилась.

Федька вышел на балкон, во дворе мужики собрались, про жизнь судачат, баб ругают. Но ни один свою жену не выгнал, все в квартирах сидят.

— Вот так и Ленку какой-нибудь дурак уведет из-под носа. Назовет придурком и будет прав. Ну, что с ней делать? Баба как баба, все при ней, а глотка гнилая! Как отучить ее? — подходит к зазвонившему телефону.

— Федь, это я! — узнал голос Ленки.

— Слышу, — буркнул, давя довольную улыбку.

— А я соскучилась! — услышал робкое.

— По водке?

— По тебе. Так тошно одной!

— Ты Веньку сыщи!

— Федя, ну он убогий. Считай, что калека, о ком говоришь. Его баба из жалости держит вместо домового. И даже лупит. А ведь он совсем больной. Такого даже грех обижать, сколько ему жить осталось? А этого прямо со свету сживают. Ну, что стряслось, если к нам зашел? Угол не откусил. Ничего плохого никому не сделал. За что ты его ненавидишь, меня выпихнул? Почему такой злой? Неужели тебе одному лучше? Я вот извелась. Так хочется обнять, потискать, прижаться.

— Хватит прикидываться будто любишь, завтра опять ужрешься с тем Веником.

— Да причем он? К такому ревновать грех. Его жена давно ни к кому не ревнует. Потому что даже сам себя не считает человеком и говорит, будто любой бомж счастливее, потому как мужик. Венька — только видимость в штанах.

— Ладно, адвокат! Лучше скажи, когда ты квасить бросишь?

— Федя, я трезвая и совсем скучаю по тебе! Ни об чем другом не думаю.

— А завтра снова с Венькой бухать будешь?

— Нет!

— Одна? Сама с собой?

— Зачем ты так срамишь? Я тебе про любовь позвонила. Разве над тем смеются?

— Не верю я тебе! — решил положить трубку.

— А я не могу без тебя! Совсем плохо! Все из рук валится. Никого видеть не могу. Только бы ты был рядом, голубь мой…

Через час Федька уже вернул Ленку домой. Не выдержал человек, не устоял. И, поддавшись на ласковые слова, снова простил бабу.

Она вернулась, как ни в чем ни бывало. Мигом

разобрала тюки, определила вещи по местам и вскоре нырнула в постель к мужу. Тот уже окончательно забыл, что на завтра грозил разводом, обнял жену, свою, родную, теплую. И почувствовал себя самым счастливым человеком.

Целых полгода держалась баба. А все потому, что мать жила у нее. Она в оба глаза следила за дочкой, не давая ей даже пригубить хмельного. Соседа на порог не пускала. Сама ходила в магазин. И все мечтала, что Ленка со временем сама отвыкнет от спиртного. Но заболела бабка, и Прасковья вынуждено вернулась домой.

О-о! Как ждала этого момента Ленка! Она тут же прибежала в магазин. Отоварилась от души, а вечером очнулась от крепких пинков и тумаков. Федька бил, не жалея:

Вон, лахудра! Бухое чмо! Чтоб духу твоего тут не было! Видеть тебя не хочу! — сгреб в охапку и снова вернул Прасковье.

Та горькими слезами залилась:

— Бабка твоя умирает. А ты до визгу нажралась, бесстыжая! Когда перестанешь жрать водку? Лярва окаянная! — хлестала по щекам, Ленка пыталась отмахнуться, но не получалось, ноги не держали, и баба падала на пол, ругаясь.

Через неделю не стало бабки. Она умерла под утро, тихо и все просила внучку образумиться, бросить пить, помириться с мужем и придти к ней на могилу вместе, там обещала простить и благословить обоих.

Бурьян, услышав от Прасковьи о последней просьбе бабки, забрал Ленку домой и сделал все, о чем просила старая. Знал, нельзя ослушаться покойного. Но Ленка не выдержала и месяца.

Мужик пять раз возвращал ее к Прасковье, ругал, бил жену, но все это не помогало. Ленка через недолгое время снова срывалась в загул. Человек терял терпение. И, однажды, не выдержав, обратился к Александру Петровичу Порве.

— Саш! Помоги! Подскажи, как мою алкоголичку вылечить, чем?

— Найди другую бабу! — тут же отозвался Кузьмич, оказавшийся рядом, и добавил:

— Такую даже могила не исправит! Правда, Никита! — обратился к патологоанатому.

— Рано бабу хоронить, она еще жить не начала! Ей встряска нужна! Чтоб все переосмыслила! — задумался Никита. И предложил:

— На гипноз, к врачам нужно. Есть у нас хорошие специалисты, как думаешь, Саш? — повернулся к Порве.

— Она сама хочет бросить пить? — спросил Порва Федю.

— Мне говорит, что мечтает завязать, да только характера не хватает.

— Ладно, попробую помочь, — пообещал человек, и на следующий день привел к Ленке врача-нарколога, какой излечил от пьянства многих мужиков, занимавших высокие посты и должности.

Ленка уже через месяц резко изменилась. Она перестала срываться на брань, не хамила и не обзывала никого. А через пару месяцев врачи посоветовали Феде отвезти Ленку в санаторий, чтоб та подлечилась. Бурьян для этого случая даже отпуск взял, поехал вместе с женой на море. Через полгода, не веря в счастье, Ленка призналась мужу, что тот будет отцом.

— Это правда — подскочил Федька и проговорился невзначай:

— А то уже и я поверил в проклятье деревни твоей, за прошлое. Все простить тебе не могли. Уж сколько времени прошло, а оно не отпускало.

— Так ты все знал обо мне?

— Не сразу услышал. Снова тем же старикам уголька подкинул. Ну, а они мне, в благодарность рассказали. Больше не вожу им уголь. Нельзя старым быть злопамятными. Коль ума и мудрости у них не нашлось, у меня на них добра не сыскалось. Кто по молодости не ошибался? Ты у меня вторая, но самая первая жена. Могли и разойтись. А ведь счастье, что это не случилось, и я никого не послушал. Дай Бог, чтоб родился человек и жил бы счастливее и светлее чем мы!

Федька и сам не знал доподлинно, как удалось врачам вылечить Ленку. Слышал, что бабий алкоголизм неизлечим и неподатлив. Но однажды услышал разговор жены с Венькой, Бурьян смирился и разрешил жене общаться с ним изредка. Тем более, что это общение стало безопасным для Ленки. Вот так и спросила соседа как-то:

— А ты там, на Припяти, никого не обидел?

— Да Бог с тобой! Пустым поселок стал.

— Ничего не украл ни у кого?

Вениамин умолк, а потом сознался:

— Был грех, икону из одной избы спер. Уж очень понравилась. А в тот дом бабка вернулась. Враз пропажу увидела. Заголосила, жалко икону стало ей. Но я не вернул. Ведь все остальное сохранили. А она сказала:

— Впрок не пойдет, краденая икона не приносит счастья…

— А может бабка правду сказала?

— Да ну ее! Ты лучше трехни, как сумела с буханьем завязать? Ведь поддавала круто.

— Знаешь, Венька, я увидела, как ты пропил в себе мужика. От того никуда не денешься. Не стало мужика, пропал и человек. Ничего от тебя не осталось. Не только жена, а и дети, сыновья, не хотят с тобой видеться. Сам про это говорил. А ведь такое очень больно — стать совсем ненужным. Вот и я, испугалась потерять в себе бабу. Вдруг очень страшно сделалось, а что как и я вот эдак же как ты, окажусь живой покойницей, обузой, что меня и помянуть постыдятся. Никто на могилу не придет. И скажут вслед гробу:

— Ушла! Наконец-то ее не стало…

— Нет! Мне обидно сделалось. Я хочу, чтобы меня любили живую! Чтоб забыли и простили грехи мои! Я хочу жить! Ведь вот ты всего себя пропил загодя. А жизни и не увидел! А я еще порадоваться ей хочу!

— Ишь, размечталась метелка! Возомнила из себя! А ведь нормальной бабой была! Бухнуть умела. Только и тебя подмяли. Перекроил тебя Федька на свой манер. И вместо бабы занудой стала, как все. Говоришь, что я в этой жизни лишним человеком стал, никто меня не вспомнит, добрым словом на могиле не помянет? Шалишь, Ленка, меня, неудельного пропойцу, никто из квартиры не выкидывал как тебя, не вывозили насмех всем соседям, не кричали мою биографию на целый двор и не звали кодлу врачей. Меня любили таким, какой есть и не переделывали. Тебя, бабу, лупил мужик. Во где стыд. А ты после того ложилась к нему в постель. Скажи, где твоя гордость была тогда? Я алкаш, но свою жену за все годы пальцем не трогал. В любом состоянии помнил, что она баба!

— Мне если доставалось, то за дело, — огрызнулась Ленка.

— Тогда чего на меня зудишь? Тоже не без причины получал, уж если по совести брехнуть. Но сколько живу со своею, никогда она меня не порочила. Наоборот, вступалась и защищала перед чужими. Дома могла всякое ляпнуть, но то промежду нами оставалось. А вот счастливый я или нет, мне лучше знать.

— Тебя никто не признает, отовсюду гонят, — не выдержала Ленка.

— Кто не признает, я никуда не хожу и нигде кроме магазина не свечусь. Оттуда никто не выпихивал, наоборот, рады, когда возникаю.

— Тебя отовсюду с работы гнали. Даже с твоей Припяти вытолкали!

— Это ты откуда взяла, малахольная? С чего придумала? Иль бухая была, все перепутала? С Припяти и самого Чернобыля никто не прогонял. Нас, сторожей, убрали по простой причине, отпала производственная необходимость в охране. Туда люди воротились. Конечно, не все. Но и те, какие живут, достаточно, чтоб доглядеть поселок. А нас по домам отправили после обследования врачей. Доктора сказали, что нельзя нам больше быть в Припяти, опасно для здоровья и жизни, и поторопили уехать. Нас всех пятерых вывезли на одном автобусе. Большие начальники всем говорили спасибо за работу. А ты что несешь, курица заполошная? Нам такие деньги заплатили тогда, ты таких во сне не видела!

— Будет хвастать! Надолго ли их тебе хватило? Все проссал!

— И не бреши! Старшему своему сыну машину купил. Какой довольный был! И теперь добром помнит, хоть сколько годов ушло.

— Зато сам копейкой не поможет, — встряла Ленка.

— А в чем нужда? На жратву хватает. Своя дача есть. Тоже подмога. Я, когда тверезый случаюсь, жена с собой туда прихватывает. Я там целыми днями колорадских жуков с картохи собираю. Баба раком с утра до вечера, я на карачках. Вечером в глазах аж рябит. Но куда деваться, свое жаль терять. По осени картохой хоть засыпься, и не только она, а и капусту, морковку, свеклу, все со своей дачи везем. Ни фруктов, ни овощей на базаре не покупаем. А свое едим, сколько хотим. А и я на даче не лишний. Копаю, сею, пропалываю и поливаю. Ничего без меня не обходится. У меня, у алкаша даже зимой на подоконнике перцы вызревают, всегда зеленый лук имеется, свой.

— На закусь? — усмехнулась Ленка.

— Случается и это! А что, имею право, мне никто не запрещает. Пусть в чем-то ущербный, но в доме, в своей семье не лишний. Куском хлеба никто не попрекнул. Уж как могу, так и живу. Но не из милости держат. Не из привычки. Любят по-своему, без слов.

Я это нутром чую. Оно у меня не пьяное, а больное. Ведь и на Припять поехал из-за заработков, чтоб семье помочь. Да вишь ты, больше потерял. Но нынче что о том тужить. Время, как жизнь, назад не воротишь.