Жених и невеста

13

Шли дни.

Стала поспевать наша рожь.

Там не рожь – загляденье. Колосьё важучее, тяжеленное. Ножки под ним того и гляди не сегодня-завтра подломятся. Чернозём наш воронежский знатён. Самый богатый в мире! И того немчурёнок, как влетел в наши земли, кинулся эшелонами гнать наш чернозём в свою Германию…

Слышу, немец захаживается убирать рожь нашими ж руками. Техники никакой, всю успели наши вывезти, так он, супостат, – а чтоб тебя родимец взял! – команду командует:

– Бабка, девка… Без цирлих-манирлих[4] собирай коса, серп… Гитлерзольдат хлеп нада…

Смотрю с порожка на того приказного с толстым, баклушей, носом, – с ненависти не вижу в полной ясности его, хоть и в малых он метрах от меня.

Стою думаю:

«Ночами пахали зелень девчаточки, не дети ль сеяли ту рожь. Теперь убери да на блюдечке подай ребячий хлебушко вражине своему? Ничего… И уберём, ёлки-коляски, и подадим… Будет всем Богам по сапогам!»

Думаю я так, а приказному говорю:

– Сперва надо народ оповестить, готовился чтоб.

Кивает:

– Я, я! (Да, да!)

Обежала я бригадных девчонок, сыпанули мы по дворам.

– Коса-серп есть?

– Да как же не быть в крестьянском дому косе!?

– Прячь надальше куда!

– А ну найдеть?

– Кидай тогда в печку. В печке не найдёт. Огонь всё сокроет!

В день в Острянке не стало на видах ни кос, ни серпов. Приховали.

Гонят люд на уборку. Невторопь идут старики да малые с пустыми руками.

Взлютовал немчуришка, велел домашними резать ножами рожь.

Домашними так домашними.

Порядочных, тяжёлых, ножей в руках не густо, а всё больше мелочишка: приспешные поварские, резаки столярные, клепики чеботарные. А дед Микиток прихромал с ржавой бритвой.

Конвой было присатанился к деду за насмешность, но дед молодцом мотнул бородой со стожок, в решительности сказал:

– Не упомню, кода в последние разы и скоблился. Ржа струмент поела. С ей и спрос, а я тут сторона-а!

Много ж за день таким «струментом» возьмёшь…

А вечером, по черноте уже, все мои из бригады продирались по одной к дальней станции, что не взял ещё немец.

Дошла я до края поля и стала, а чего стала, и себе не скажу. Дальше не идут ноги, хоть ты что.

Отошла чуток, кинула взор за спину – назад понесли ноги сами…

Села, зажгла спичку.

Горит под рукой, потрескивает…

Пламешко разохотилось, потянулось, лизнуло палец.

«Ну, кидай!»

Не кидаю – дую на спичку…

Чиркнула снова…

Весь коробок перевела, не последнюю ль уронила…

Отдала я свой Хлебушко огню да и заплакала…