Женщина без прошлого

— Ты, дед, гляди в оба, — напутствовал внучек, пристраивая коляску в тени раскидистой яблони. — Не спи!

— Я вообще никогда не сплю, — сердито ответствовал дед. — Еще с тысяча шештого года, когда тамбовская банда меня в лесу расстреляла, я ночами даже глаз не смыкаю.

— Это я так, на всякий случай, — примирительно произнес внук, оглядывая произведение своей маскирующей фантазии.

Коляска стояла на обочине дороги, в ней сидел старец, всем своим изможденным видом умолявший о помощи, денежной снисходительности и финансовом вспомоществовании. И никто, даже самый подозрительный кандидат, не смог бы предположить, что ветеран сидит в коляске не просто так, а с разведывательными целями.

Оглядев деда, Веня решил, что ему не хватает только мятой кепки кверху дном, чтоб маленьким штрихом довершить картину полной жизненной недееспособности. Кепка была найдена и водружена на колени, и даже какая-то женщина пышного телосложения и бюрократического вида опустила в нее первую мелочь, но потом возмутилась, оглядев мощные плечи Вени и бугристый загривок, вызывавший мысль о хорошем пищеварении и силовых видах спорта.

— Бугай, — проскрипела женщина, — а немощного старика нищенствовать заставляет. Стыд и срам!

На что дед, входя в роль, благодарственно прошамкал:

— Премного благодарны, пенсия маленькая, а внучек безработный, на одно пособие шушшествует…

Однако женщина засомневалась:

— С такой рожей — и на пособие? Развелось дармоедов…

Веня, поборов мешавший делу стыд, стал инструктировать деда:

— Внешность его помнишь? Вот тебе предвыборный плакат для обострения памяти. Когда из подъезда выйдет — ты с ним заговори, о пустяках спроси, поинтересуйся, что ли, когда пенсии поднимут… А потом так осторожненько вызнай…

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся дед, пересчитывая поданную мелочь. — Не тебе учить старого оперативника, который в шестьсот шештидесятом году в одиночку тамбовскую банду разоблачил.

Спрятавшись за куст сирени, Веня стал наблюдать. Его одолевали сомнения, свойственные любой сколько-нибудь живой душе. «А может, наблюдение, засада — все это лишнее? — терзался он. — Может, лучше подкараулить Муханова один на один и дать по чайнику? А потом по черепу? А потом по загривку? А потом по кумполу? Тогда он заговорил бы, выплюнув изо рта выбитые зубы!»

Однако без веского повода избить человека казалось ему неэтичным. Вероятно, все еще шевелилась недобитая милицейской службой совесть, отдаленно смахивавшая на элементарную человеческую порядочность. Пришлось ждать.

Первые полчаса все было как обычно. Люди спешили по своим делам, дети атаковали спортивную площадку, собаки обнюхивали кусты и рассматривали сумки прохожих. Коты делали вид, что у них тихий час, однако умело притушенными глазами наблюдали за разгоравшимся возле урны воробьиным скандалом.

Дедушка сначала возился в коляске, потом пригрелся, затих и вскоре своей статуйной неподвижностью стал напоминать деталь пейзажа, давным-давно вросшую в ландшафт.

— Заснул, что ли? — встревожился внук, поглядывая на часы — восемь утра, самое время Муханову на работу выдвигаться.

Вскоре показался сам кандидат. Веня надеялся, что дедушка встрепенется, зашевелятся спицы коляски, а потом…

Из убежища было видно, как при протяжном выдохе бодрые утренние мухи дружно слетали с дедушкиного окропленного потом лба, а при не менее протяжном вдохе устремлялись обратно, кружась над посадочной площадкой с выпущенными шасси: Вениамин Прокофьевич беспробудно спал.

Встревожившись, Веня даже стал кидаться камушками в свою плоть и кровь. Один раз он вполне удачно попал по спинке коляски, отчего дед всхрапнул, чмокнул мясистыми губами (мухи встревоженно взлетели и принялись барражировать воздушное пространство, но потом успокоенно пошли на посадку).

А Муханов завел автомобиль и, обдав сиреневые кусты облаком пыли, безнаказанно уехал.

Черная муха, от восторга потеряв ориентацию, влетела деду в рот, отчего старик немилосердно закашлялся.

Веня выбрался из своего укрытия. Возмущению его не было предела.

— Я вовсе не спал, — с достоинством заметил престарелый родственник, — я вообще с шестьсот шестидесятого года прошлого столетия не сплю, потому что не имею такой возможности организма. Я наблюдал!

— И что же ты наблюл? — язвительно воскликнул внук.

— Я заметил, — важно произнес дед, — что у него в портфеле очень много бумаг.

— А что ты еще заметил? — возмущенно закатив глаза, спросил внук. — Может, ты определил, что это за документы? А не написано в них, зачем Муханов ухайдакал свою женушку?

— Нет, этого не написано, — с оскорбительной холодностью ответил старик. — Но что именно написано там, нетрудно узнать, если ты удосужишься перейти дорогу и подобрать вывалившийся из багажника портфель.

— Что?! Где?! — воскликнул внук и опрометью бросился наперерез летящему по дороге грузовику.

Бешено клаксоня, «ЗИЛ» просвистел в миллиметре от выскользнувшего из-под колес сыщика и безнаказанно скрылся в голубой дали.

Никто не замечал прикорнувшего в пыльном бурьяне портфеля. Люди озабоченно спешили по своим делам, дети затеяли в кустах небольшую войнушку, собаки анализировали состояние заборов, воробьи скандалили из-за хлебной корки. Только толстый полосатый кот отчего-то стал на целых полтора метра ближе к эпицентру воробьиного скандала и теперь нервно подрагивал кончиком хвоста, готовясь к прыжку.

Выудив из придорожных зарослей портфель, Веня настороженно осмотрелся и прижал его к себе. Кот, целясь прямо на хлебную корку, прыгнул и закогтил воробушка. Оба охотника были одинаково возбуждены и одинаково довольны.

— Ну, голубчик, попался! — пробормотал Веня, оглаживая добычу.

Кот ничего не сказал. Только довольно облизнулся, нагло топорща усы.

Мила Песоцкая

Стойте! Как хорошо, что я мимо проезжала, вас в кустах разглядела! Ну, как у вас дела? Как продвигается сбор компромата?..

Что, неужели целых две Кукушкины в нашем городе проживают? Этот печальный факт не является для меня удивительным. При попустительстве властей они скоро вообще всю округу заполонят. Думаю, надо ввести меры против этих гражданок. Появляются невесть откуда, перебегают дорогу уважаемым людям, и не подкопаешься под них, потому что сведения об их противоправной деятельности раздобыть затруднительно. Но ничего, мы еще с ними поборемся!..

Что еще вы разузнали? Ничего? Негусто! Время-то идет, скоро дебаты телевизионные намечаются. Очень для нас желательно к этому времени компроматом разжиться…

Вот и постарайтесь!..

…

Ах, как мне тяжело вспоминать эту трагедию, прямо слезы на глаза наворачиваются и грусть одолевает в неподходящее время суток…

Машина-то старая у Лили была, не машина, а ходячий ужас. Точнее, ездящий. Вот у Вадика, например, почти новый автомобиль, так что я за него спокойна.

А страховку тогда выплатили — жалкие гроши, кот наплакал. Было бы из-за чего стараться… Коли знать, можно было застраховаться на сумму покрупнее. Да только, верите ли, очень сложно заранее предугадать, когда именно человек скаверзится, а то можно было бы большую выгоду поиметь…

Ладно, мне пора. Знаете ли, к фуршету на лоне природы готовлюсь. Столько продуктов нужно закупить, столько всего организовать! Даже мэр Мамаков обещался прийти…

Все думаю, может, Кукушкину тоже позвать? Налить ей бокальчик вина, плеснуть туда стрихнина, потом списать случившееся на сальмонеллез с трихинеллезом… И одним соперником на выборах станет меньше.

Да шучу я, шучу!

Кстати, а что это вы постоянно за спиной прячете? Какой-то знакомый на первый взгляд портфель… Покажите!

Эй, вы куда? Эй!

Вернувшись в контору, срочно распотрошили портфель.

Против ожидания, ничего ценного в нем не оказалось. Вместо ароматных, очаровательно благоухавших миллионами документов в клеенчатом ложе обнаружились воняющие типографской краской предвыборные листовки, с которых мордатый кандидат уверенно глядел в светлое будущее. Его здорового цвета розовое лицо и бюрократические брыли навевали ассоциации с хорошим, без сбоев и без всяких «мезимов», пищеварением.

Впрочем, в портфеле обнаружилось и нечто любопытное. Поначалу находка вовсе не вызвала интереса у Вени, тогда как оголодалый дед жадно вгрызся в листок, изнуряя слюнные железы перечислением гастрономических изысков.

— Меню на 24 июля… — дальнозорко отставя руку, пробормотал он. — «Лососина с сыром пармезан. Вальдшнепы с авокадо и каперсами. Салат оливье с кусочками кальмара. Лобстеры с плодами рамбутана. Свиные ребрышки в брусничном желе. Вино «Шато де онер», пиво «Ячменный колос». Скатерть белая полистироловая… Одноразовая посуда, зубочистки 200 шт., мангал, шампуры, газовые баллоны, дрова, «легкий розжиг», древесный уголь…» — прочитал дед и задумался. — Какие еще баллоны? Зачем? — удивился он.

В это время Веня заваривал любимую обоими вермишель из рисовой муки со вкусом тщательно, но тщетно имитирующим вкус обыкновенной курицы.

— Кушай, дед, — протянул он дымящуюся чашку. — Мы с тобой не буржуи, чтобы каперсами объедаться. — И, всасывая в рот длинную вермишелину, мечтательно добавил: — Знаешь, лучше бы в портфеле деньги оказались. Сверили бы номера найденных купюр с тем, что Муханову выплатили в страховой конторе, и заявили бы, что он подстроил смерть жены, чтобы оплатить собственные выборы. А потом доказали бы, что он разлил на дороге подсолнечное мало, или разложил банановые шкурки, или устроил гололедицу на отдельно взятом участке, проложив под асфальтом морозильные трубы для верности результата. И вследствие всего этого жена его погибла, а он воспользовался страховкой для предвыборного насилия над гражданами…

Дедушка трудился над любимой вермишелью, выискивая в червяковой путанице лакомые кусочки соевой курицы. В забытьи, в гастрономическом поражении, в ослеплении буржуйской желудочной пышностью, он бессвязно бормотал, дергая кадыком:

— Газовые баллоны, древесный уголь, мангал, свиные ребрышки… Вот откуда нужно плясать! А мы-то, дураки…

Кукушкина (на предвыборном митинге)

— …бороться за повышение уровня жизни трудящихся и всеобщего благосостояния страны. А также за положение рожающих женщин и недавно рожденных младенцев.

(Длинные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию и негодующий свист.)

Фу, отмучилась… Ну как, ничего? Не очень-то я люблю саморекламные речи говорить, но приходится, деваться некуда. С чистенькими ладошками в политику не влезешь. Как говорится, либо голова в кустах, либо грудь в крестах.

Что, из газеты пришли? Пропустите прессу! Пресса, сюда, сюда!

Товарищ, вам же сказали, отойдите! Что вы топчетесь и загораживаете объектив!

Как я встала, ничего? А свет как, годится?..

Может быть, макияж поправить? Знаете, я хорошо получаюсь, когда меня в полупрофиль снимают…

Снимки потом покажете, я какие получше отберу.

Записывайте… Гражданин в бейсболке, говорю вам, не мешайте прессе! Ну и что, что вы избиратель, мы с вами потом обсудим мое выступление, в неопределенном будущем…

Избиратели они… Как халявные майки получать, так все избиратели, а как на выборах голосовать — их днем с огнем не сыщешь.

Знаете, гражданин избиратель, пойдите пока выпейте стакан рекламного пива. Нет, даже два стакана! Если наливать откажутся, скажите, Елена Станиславовна лично распорядилась. Только не злоупотребляйте пивом, гражданин, имейте совесть! Впрочем, какая нынче совесть…

Фу, наконец-то народ схлынул. А вы садитесь, пишите. Где ваш блокнот? Диктофон?..

У меня тоже память хорошая, но на вашем месте я на память не полагалась бы. А вдруг цифры перепутаете или даты? Или спутаете фамилию конкурента с моей фамилией? Или вехи моей биографии переврете?

Как, вы пришли рыться в грязном белье?! Вас интересуют обстоятельства моего замужества?! Охрана, выведите его отсюда! Он из тех, кто считает, что женщина всегда только жена и никогда — личность, всегда при муже и никогда — без него.

Впрочем, нет, садитесь, я погорячилась. Пишите все как есть, пусть народ читает. Только не приврите ненароком, а то я на вас в суд подам. Очень мне это выгодно — шумиха, статьи в газетах, опровержения…

Пишите… Зачитываю вам свою биографию. Конечно, она на всех предвыборных листовках имеется, но лучше, знаете ли, лично проконтролировать…

Елена Станиславовна Кукушкина, родилась в 1959 году… Господи, где же я родилась, вечно забываю, такое длинное название… А, вот… Пишите: в селе Бардалалык Алтын-Топканского района Ленинабадской области. Уф, язык свернуть можно…

В семье служащих родилась? Да, в семье служащих. Мать — колхозница, отец — бухгалтер. Пишите все, как есть, не меняя ни слова.

Так, родилась я… Училась, видимо, там же…

Ага, хорошо училась, приличненько. Только половина троек у меня было. Или даже меньше половины — документы ведь утеряны. Впрочем, опустим школьные года, я их плохо помню вследствие особенностей девичьей памяти.

Потом семья переехала из этого самого селения — название повторять не буду, потому что боюсь язык сломать, — в наш город, где я и окончила медицинское училище. Успешно работала по специальности.

Где работала? Очевидно, в больнице. Или в поликлинике. И именно там, среди боли и страданий, я и прониклась болью за бедственное положение пролетариата и всех прочих граждан.

Поехали дальше… Видя трагическое состояние населения и бюджетников, я оставила свою человеколюбивую специальность и занялась мелким бизнесом. Начав с рядового сотрудника фирмы по продаже туалетных утят, я продвинулась вскоре в первые ряды руководящего состава.

Знали бы вы, чего мне стоило это продвижение! Пришлось грызть зубами врагов, ходить по трупам, глаголом жечь сердца людей и выжигать то же самое каленым железом.

Значит, личная жизнь вас сильно интересует? То есть семейное положение и наличие детей?

Ну, никаким семейным положением я не обладаю. Замужем за неким гражданином Кукушкиным Владимиром Потаповичем — была.

Почему разошлись? Как-то не сложилось. Он любил яичницу с луком, которую я терпеть не могла, а я любила хлеб с ветчиной, за что он меня неизменно порицал.

А если честно, он был гораздо старше меня, и потом, знаете ли, его мама, то есть моя свекровь… Она целыми днями читала мне нотации и шпыняла по каждому мелкому поводу. Баклажаны без уксуса закрывала и все такое… Стекла мыла без нашатыря и пол поперек половиц. Терпеть этот террор было положительно невозможно!

И в один прекрасный день я подумала: доколе? Доколе я буду терпеть вековое иго мужского владычества, заскорузлые оковы патриархата? И я решила восстать и сбросить с себя путы мужского шовинизма. Извечная жертва фаллоцентризма, я осознала всю гибельность пути, на который толкнул меня патриархально-семейный консерватизм. Мужчины много веков правили миром, развязывали войны, делали революции, угнетали женщин и домашний скот. Они навязали всему остальному миру свои правила, свои личные ценности и нормы объявили достоянием человечества. Они держали женщин в подчинении, использовали их рабский труд по дому и изо всех сил доминировали над женским полом, даже тогда, когда, казалось, особых поводов для доминирования не было. Они придумали поговорку «женщина — не птица, курица — не человек» или наоборот. И даже теперь, в век прогресса и равенства полов, они навязывают нам свои вкусы: с мнимым пиететом преклоняются перед теми, кто изнуряет себя диетами (которые они же, мужчины, и придумали), оставляя остальным женщинам, не вписывающимся в их вешалко-скелетные стандарты, презрение, неудовлетворенную личную жизнь, одинокое материнство и низкую зарплату.

Итак, с мужем я благополучно развелась, что позволило мне вступить на плодотворный путь личной карьеры…

Где мои дети? В школе, кажется, где им быть… Только, ради бога, не впутывайте детей в политические игры, им еще рано.

Что, Кукушкин утверждает, что только три дня я с ним прожила? Чтоб вы знали, у него прогрессирующий маразм на фоне рассеянного склероза!

Кстати, я документы могу показать… Вот брачный штамп в паспорте. Сами понимаете — у Вовика изрядный возраст. Болезнь Паркинсона, аденома предстательной железы… И вообще, у мужчин старческое слабоумие наступает гораздо раньше и необратимее, чем у женщин, даже исследования на мышах проводились.

Где я живу? А какое вам дело?

Хотите на свидание пригласить? Молодой человек, да ведь по паспорту я вам в матери гожусь!

Ну и что, что выгляжу моложе… Это от освещения зависит. Если освещение не очень, так меня вообще за пенсионерку принимают, контролеры в общественном транспорте даже отказываются штрафовать.

И не надо меня до дому провожать, и цветы дарить не стоит…

Нет, как кандидату, конечно, можете подарить мне цветы, но как женщине — я отчаянно против! А место жительства я вам не скажу из опасений несвоевременного визита и компрометации одинокой разведенной дамы, брошенной собственным мужем на произвол судьбы и борющейся за право считаться самоценной личностью на пути прогресса и развития…

Записали? Нет?

Слушайте, ну какие шуры-муры могут быть в горячее время выборов?

Потом, потом, потом, потом!

Веня обошел автомобиль, заглянул под капот, потрогал пальцем блестящий лак, пнул зачем-то колесо — возмущенная грубостью обращения машина взвыла сигнализацией и оскорбленно замигала подфарниками.

Уже сидя в кустах и наблюдая, как Муханов заботливо оглаживает свое потревоженное детище, сыщик злобно бурчал под нос:

— Вот жук! На новой машине рассекает почем зря, деликатесами объедается до одури, а тут сиди в кустах с одинокой вермишелью в пустом желудке…

Насытившись видом клиента, бегавшего вокруг тревожно курлыкающей машины, Веня по-пластунски отполз в кусты, отряхнулся и отправился прочь. Ему было совершенно непонятно, каким образом престарелый, больной несгоранием газов и атрофией коленвалов рыдван Муханова мог превратиться в свежую, блестящую черным лаком акулу, вызывавшую зубовный скрежет у менее обеспеченных автомобилистов…

— Все ходишь, — осуждающе проговорил дедушка, — а мне одному приходится за двоих отдуваться!

Веня огляделся: обстановка комнаты носила явные следы разгрома. С потолка свешивались деревянные лаги, старые половицы вздыбились как после взрыва, оконная створка покачивалась на одном гвозде. Стол перевернут, бумаги разбросаны, обои гармошкой печально свешивались со стен, а посреди этого великолепия восседал Вениамин Прокофьевич, величественный в своем олимпийском спокойствии.

Веня мигом сообразил, что произошло: эти люди ворвались, связали деда, искали компромат. Не найдя, разгромили все, что только смогли. Но кто они? Кто эти типы, осмелившиеся на дерзкое нападение посреди белого дня?

— Бандитка Кукушкина налет заказала! — сообразил Веня. — Эх, жаль меня здесь не было! Я бы…

— При чем тут Кукушкина? — недовольно спросил дед. — Я хотел вбить в стену гвоздь, чтобы повесить рамку с благодарностью за поимку тамбовской банды — подобный антураж придает солидность учреждению, я в сериале видел. Только стукнул по стене, как оторвалась оконная рама. А когда стал прибивать раму, поехал потолок. Стал присобачивать потолок — поползли обои, набросился на обои — дверной косяк повалился. Зато благодарность висит, видишь?

Действительно, стену украшала пожелтевшая грамота в кокетливой рамке. На ее фоне разгром в комнате выглядел весьма внушительно.

Не успел еще Веня бутылку пива ко рту поднести, как скрипнула оторванная балка, взвились оторванные половицы, зашуршали сползшие чулком обои…

Сначала в дверном проеме возникла гипнотическая бородавка, потом материализовался парик, а там уж тревожно блеснули очки с толстыми линзами.

От неожиданности Веня поперхнулся пивом.

Бородавка вопросительно шевельнулась, возбуждая в хозяине учреждения священный трепет.

— Здравствуйте, — потрясенно просипел сыщик. — Наверное, вы зашли узнать, как продвигается сбор компромата?

Волосок в центре коричневого пятна бодро встопорщился, что, очевидно, означало согласие. Попав под гипнотическое действие бородавки, Веня сидел как кролик, приготовленный к заглатыванию удавом.

— Дела идут! — по возможности бодро (если парализованный кролик может быть бодрым) добавил он. — Мы выяснили много интересного.

— ? — поинтересовалась бородавка.

— Во-первых, жена Муханова перед аварией поменяла тормозные шланги на машине, а уже после аварии сам Муханов перебил на автомобиле идентификационные номера.

— ? — удивилась бородавка.

— Не знаю, — честно ответил «кролик». — Сам удивляюсь зачем.

Бородавка нахмурилась. Кажется, она была недовольна.

— … — скептически отозвалась она.

— Тем не менее это так, — с жалкой улыбкой возразил Веня. — Авторемонтник опознал жену Муханова по школьной фотографии — более свежего снимка найти не удалось.

— ! — возмутилась бородавка.

— Очевидно, все фотографии из ревности уничтожила Людмила Песоцкая, — объяснил Веня.

— … — Волосок в центре поник, но сразу же встрепенулся и добавил: — …

— До свидания, — согласно кивнул «кролик», почти окончательно проснувшись. А потом, решив изобразить из себя галантность, изогнулся угодливым крючком: — Разрешите подать плащ!

В приступе средневековой любезности Веня содрал с крючка плащ и элегантно взмахнул им в воздухе — и толстые очки клиентки, описав в воздухе фейерверочную дугу, шлепнулись на пол, прощально звякнув стеклами.

— Ой, извините! — пробормотал Веня, бросаясь за очками.

По пути он наступил на половицу, которая взмыла вверх, ударила по нависшему карнизу, отчего тот по касательной проехался над головой клиентки и сорвал с нее парик.

Коричневый парик безнадежно завис в районе люстры.

— Прошу прощения! — попятился Веня (очки прощально хрупнули под его пятой) и потянулся рукой к парику.

Методом непрерывных подпрыгиваний он в течение каких-нибудь пяти минут овладел произведением постижерного искусства. Парик, слетев с карниза, прыгнул в лицо посетительнице, отчего бородавка отлепилась от дамского подбородка и в глубоком обмороке повалилась на пол.

— Вы, кажется, потеряли, — пробормотал Веня, поднимая с пола нашлепку из коричневой ткани.

— Спасибо, — проговорила клиентка, стыдливо хватаясь за лицо и выбегая в дверь.

— А она ничего, — проговорил Веня, провожая клиентку удивленным взглядом, — когда без бородавки. А также без очков и без парика. И потом, где-то я ее видел… Только где?

— Женщины, — вздохнул на это дед. — Что в них подлинного, кроме вредности и лжи? Помнишь товарища Самойлова? Его пример — другим наука…

И, воспользовавшись удобным моментом для нравоучения, дедушка углубился в воспоминания.

Женщинам верить нельзя даже в крайних случаях. Товарищ Самойлов, например, поверил им, за что безвинно пострадал.

Очень он после того случая с бабенкой огорчался, которая мнимой беременной оказалась. Очень она разочаровала его в женской половине человечества. Он бы этой даме простил, если бы она работу прогуливала или на рабочем месте дегустацией излишне злоупотребляла. Но не мог простить он ей коньяка, который так бездарно в автобусе из-за ее неосмотрительности пролился. Могла бы тару понадежнее взять или живот прикрыть сумкой в случае опасности…

Вскоре его на другой завод послали, в другой закавказской республике. Там вино не боржомом, а ессентуками разбавляли, невзирая на моральный кодекс строителя коммунизма. И опять тайно устроился Самойлов на завод. И опять не пьет, не курит, только глазами на местных дам стрижет — какая в тягости, той сразу живот щупает для проверки и в дирекцию безжалостно волочит. Скоро он всех беременных бабочек на заводе извел подчистую. Уничтожил, можно сказать, как класс. Только хищений от того меньше не стало — все равно несут работнички, а что не могут обыкновенным образом вынести, то в желудке тащат, чтоб добро не пропадало.

И вот опять Самойлову в охмурении одиночества одна смазливая дамочка приглянулась. Такая махонькая — ну прямо с куриное яичко. Талия — двумя пальцами перехватить можно. Лицо — с кукиш величиной. На ножках — детские пинетки, да и те не по росту велики. Прямо Дюймовочка! И что самое приятное, не в тягости, а при всей свободе своего безмужнего положения.

И что важно, у этой Дюймовочки — грудь самая выдающаяся. И так она красиво выступает, грудь наперед выставивши, что товарища Самойлова до самых глубин его мужского естества пробрало. И начал он свои ухаживания за этой самой Дюймовочкой. Клялся он ей в любви, водил на карусели, угощал мороженым и надеялся завязать со своей холостой жизнью в скором будущем, как только разберется с выносом коньячных ценностей с территории завода.

А дамочка млела от его внимания с ног до головы. Слушала признания, ела мороженое, каталась на карусели и тоже надеялась скоро покончить со своим одиноким положением. И ходила гордо, грудь вперед выставивши, и бюст ее колыхался согласно природным данным, привлекая внимание встречных мужчин и вызывая гордость товарища Самойлова как законного в будущем правообладателя этой неописуемой роскоши.

И вот однажды, когда дамочка была уже окончательно обкормлена мороженым и каруселями, товарищ Самойлов наконец устал бороться со своим естественным мужским интересом и в одурении нескрываемой страсти бросился расстегивать кофточку Дюймовочке. И стал ей за пазуху лезть с телячьими нежностями и несбыточными обещаниями.

Но Дюймовочка его руку отвела, засмеявшись смущенно.

«Ой, кобель, — сказала, — совсем стыд потерял! Погоди, хоть в подъезд войдем, а то на людях стыдно тискаться, чай не молоденькие».

И вошли они в подъезд. Тут товарищ Самойлов совсем распалился, прямо обезумел. Так сильно его в ее сторону повело, что потребовал он от Дюймовочки сиюминутной женитьбы со всеми вытекающими из этого обстоятельствами, еще не подозревая, какие обстоятельства могут вытечь из такого необдуманного решения.

«Вот дурной! — смеялась Дюймовочка в подъезде. — Дай хоть ключи от квартиры достану!»

В квартире: «Вот дурной, — смеялась, — дай хоть разденусь».

И разделась.

И сняла с груди две грелки с первосортным коньяком и аккуратно их на стол положила. И разительно уменьшилась в объеме, многократно уменьшив тем самым свою привлекательность у товарища Самойлова как мужчины и увеличив свой интерес у товарища Самойлова как следователя.

«Так-с, — только и сказал товарищ Самойлов, отвинчивая пробку с первой груди, то есть с грелки. — Три звездочки, если не ошибаюсь?»

«Так-с, — повторил он, справившись с другой грудью. — Пять звездочек, спинным мозгом чую!»

А дама его оправдывается: «Я ведь, товарищ Самойлов, не из корысти какой, я к нашей с вами свадьбе готовлюсь…»

Но товарищ Самойлов ее женским положением больше не интересовался. Даже на суд не пришел, где его Дюймовочке четыре с половиной года дали. После этого случая он окончательно разуверился в женщинах. А если потом встречал каких интересных бабенок, то сразу бросался щупать им грудь, без всяких предварительных околичностей, — грелки искал. И находил иногда. Но не часто.