Женщина без прошлого

Антон Францевич Полубог: «Я всегда был против ее назначения. Нутром чувствовал — не к добру эта Кукушкина у нас окопалась. И на тебе… Не прошло и месяца, как…»

Правдолюб Язвицкий: «…Как мы стали пахать, будто папы Карло. Тот, кто раньше уходил домой в шесть, в десять вечера только робко поднимал голову от стола. Тот, кто спал днем на рабочем месте, перестал спать вообще, даже ночью. Тот, кто раньше обедал по два часа, оставался вообще без обеда.

Я лично вообще стал жить в конторе вместе с мадам Болдянской. Потому что днем мы прорабатывали очередную сделку, а ночью наводили порядок в бумагах. А все эта проныра Кукушкина…»

Бухгалтер Гулящая: «Твердо не знаю, какая у нее зарплата, хоть я и бухгалтер. Меня отодвинули на периферию, перестали доверять, стали перепроверять… Возмутительно!»

Сухих, Глухих и Косых: «А нас вообще уволили без выходного пособия. Несмотря на то что продажи туалетных утят у нас были не хуже, чем у других, а по хозяйственному мылу в позапрошлом сезоне мы были в лидерах. Но когда мы ей это сказали, стоя на пороге с вещами в руках, она, эта Кукушкина, стала как Глухих, Косых и Сухих одновременно».

Ловелас Альфред Зинин: «Ну, ножки у нее, конечно, ничего… Ничего ножки, говорю, подходящие. Такими ножками не стыдно и ближнего затоптать. Я, конечно, первым делом попытался ее прощупать, но она щупать себя не дала, а вместо этого поинтересовалась, что я делаю после работы. Я ей ответил, что вечером совершенно свободен, а между тем до шести оставалось не более трех с половиной минут… Тогда она вручила мне кипу бумаг и мило улыбнулась: «Желаю хорошо провести вечер». И ушла.

А зубки у нее ничего… Такими зубками и ближнего укусить не стыдно!»

Секретарша Нина Бесова: «…Входила в кабинет Степана Игнатовича без стука и в любое время, когда ей заблагорассудится! Бесстыжая!

У меня от нее на нервной почве задержка была, но в конце концов пронесло. Однажды они закрылись в кабинете, дело было уже к восьми часам вечера, и долго не выходили оттуда. А когда вышли, оба были разрумяненные, как будто они занимались сами понимаете чем… А на следующий день…»

Мадам Болдянская: «А на следующий день эта грымза построила весь отдел и приказала: «После работы не расходиться». И тут некоторые слабонервные стали валиться в обморок, потому что подумали, что снова объявят о сокращениях, увольнениях и сверхурочных, к коим руководство прибегает, чтобы повысить доходы. А я подумала, кто будет забирать детей из садика, в холодильнике продуктов кот наплакал, и ужин не варен, муж в бегах… Отпроситься с работы — дохлый номер, а повеситься — недосуг. А вечером…»

Томная Пенкина: «Вечером она вышла вся такая, такая… В новом костюме… И он вышел такой… В новом костюме… И стали они говорить… Такое… Я слушала, слушала и чуть не заснула, потому что было так душно, что мне чуть дурно не стало… И они раздали каждому по листочку, на котором было написано что-то такое непонятное, я даже удивилась…»

Темный Марыщев: «А я ни черта не понял. «Каждый работник является лицом компании, своим поведением поддерживая, способствуя и направляя… А также репутация и престиж… Священный принцип для каждого: что хорошо для меня, то хорошо для компании. Сотрудник должен испытывать гордость за компанию, преданность и верность ее интересам. А от недобросовестных конкурентов в лице господина Муханова и иже с ними надо защищать и оберегать!» Что за абракадабра! Маразм какой-то. При чем тут Муханов? Что, я ему морду набить, что ли, должен?»

Интеллектуальный Штернберг: «Темный ты, Марыщев! Неужели не знаешь, что Муханов — наш главный конкурент? Он окучил все торговые точки, весь мелкий опт. Его туалетные утята уходят со свистом, а наших мы умоляем принять на реализацию. А почему — никто не догадывается, разве только эта проныра Кукушкина, ребро ей в печенку. На самом деле Муханов водит небескорыстную дружбу с нашим мэром, наш мэр водит дружбу с торговлей, а торговля, небескорыстно дружа с мэром, сотрудничает с теми, с кем нужно сотрудничать. И пока существует этот порочный круг, нам не повысить продажи, хотя бы у нас старались добрых два миллиона Кукушкиных вместо одной, и если бы они каждый день печатали по тысяче постановлений типа вышезачитанного, отдающего сектантством, промывкой мозгов, стандартизацией и унификацией, убийством отдельно стоящей личности, уничтожением примата личного над коллективным… Но ничего такого, конечно, вслух не скажу, потому что мне терять работу не охота. Так что я — молчок!»

Оля: «Я первая выучила гимн, который она написала. Прекрасные, поэтические строки: «Вперед, компания, вперед! На подвиг Бульбенко нас зовет. Поднимем продажи туалетных утят, которых хозяйки купить все хотят! Каждый день — это подвиг наш, каждый день увеличим продаж, каждый день — увеличим процент хотя бы на цент!» А потом — «тра-ла-ла!».

Поля: «И припев такой дивный: «Бум-бум-бум, бум-бум-бум-бум… А Муханова мы победим, ни черта ему не отдадим. Рынок — наш, рынок наш, рынок наш, каждый день увеличим продаж!»

Оля: «Поля, кстати, до сих пор не все слова знает. И припев выводит плохо, не в полный голос».

Поля: «А Оля поет плохо, ей фраза «увеличить продаж» не нравится, она сказала, что ни в склад ни в лад, нужно говорить «увеличить продажи». А мне лично очень нравится, ибо свежо!»

Оля: «И ничего я такого не говорила! Ты сама не хотела петь гимн утром перед началом рабочего дня, мол, что за глупости! И три раза опаздывала на распевку!»

Поля: «Ты сама однажды не пела, а только рот открывала, я слышала!»

Оля: «Потому что у меня горло болело!»

Поля: «Ага, болело… А где справка от врача, если болело?»

Наивная Саша Лесова: «Девочки, не ссорьтесь! Хоровое пение — это прекрасно, разве нет? В последнее время у меня даже гордость за нашу контору внутри себя образовалась. Даже хочется больше продавать туалетных утят и приносить прибыль компании. И Кукушкина мне нравится, такая милая, приятная дама. На той неделе организовала нам праздник на природе. Мы плыли на пароходике по бескрайним лугам и пели. Шестьдесят восемь раз исполнили наш гимн. Как это было мило! А потом у нас был фуршет на свежем воздухе, и за столом мы еще пятнадцать раз спели гимн. Но за столом пели плохо, вразнобой, потому что с набитыми ртами петь получалось не у всех.

Мы так чудесно провели время на природе и так сплотились всем коллективом! И теперь мы один за всех и все за одного. И не в смысле того, что один на всех пишет анонимки, а все на одного, а в другом смысле, в хорошем. И теперь мы боготворим нашего Степана Игнатовича, обожаем нашу компанию, а Кукушкина — наш рулевой!»

Пенсионер Свищенко-Гоев: «Я, конечно, ничего не хочу сказать, но, конечно, если что-то нужно сказать, я попробую. Хотя никакого мнения я по этому поводу не имею. И ничего такого я не писал. Хотя повесили ящик в коридоре, чтобы сотрудники опускали свои замечания и наблюдения по поводу и без повода, но я никогда ничего туда не написал. Хотя, может быть, нужно писать? Я слышал, как Оля жаловалась на Полю, что Поля отлынивает, а Поля жаловалась на Олю, что Оля филонит. Поэтому если нужно будет что-нибудь написать, то я напишу, что Оля отлынивает, а Поля филонит, хотя я в этом не уверен. И пусть некоторые называют это анонимками и доносами, но так говорят только недалекие люди, которые не желают процветания собственной компании, — нам Кукушкина все популярно объяснила. Она сказала, что тот, кто плохо работает, делает плохо всей компании, а значит, — и нам лично. Но мне лично никто лично плохого не делает. И ничего такого ни про кого не могу сказать. Но если нужно, я скажу, что Женкин грубый, Марыщев темный, Лесова наивная, Болдянская многосемейная, Язвицкий правдолюбивый, Пенкина томная, Зинин любвеобильный, а Свищенко-Гоев… Ну, про меня-то вы все знаете!»

Грубиян Женкин: «Кукушкина — сволочь. Карьеристка. Засрала всем мозги, за выражение не извиняюсь. Я недавно за большой процент продаж премию получил, так эти деньги чуть в рожу ей не швырнул — на, гадина, подавись! И откуда она вылезла, дрянь такая? Откуда она взялась, такая сука? Целыми днями торчит на работе, как будто ей пива попить не с кем. Всё каверзы против Муханова строит, как будто он ее персональный враг. Уволюсь отсюда к чертовой матери! К Муханову уйду! Меня в любую контору примут с распростертыми объятиями. Да только, говорят, у Муханова зарплаты маленькие. Так кто это говорит? Сама Кукушкина, гадюка подколодная! Врет, наверное, жаба крапчатая. А если не врет, мерзость тухлая?.. Не, пока не пойду я к Муханову.

А гимн спеть мне нетрудно. В армии и не такое пел. Это как похабные частушки, только хуже».

Бульбенко: «Представьте, звонит мне этот Муханов и говорит:

— Есть повод для встречи.

А ведь еще недавно, когда я предлагал ему обсудить раздел рынка, он заявлял, что говорить нам не о чем. И что, мол, его мэр города ждет, некогда ему по телефону со всякими трепаться.

Ну, конечно, я ему это припомнил. Говорю ему:

— Нету у меня повода с вами встречаться!

А он:

— Статья в «Вечерке» о том, будто от наших туалетных утят дети уродами рождаются, — это ваших рук дело?

— Какая статья? — делаю морду кирпичом. — Это независимая экспертиза показала.

— А кто независимой экспертизе платил? — возмущается он.

А я тем временем мэру Мамакову, который в кабинет робко протискивается, киваю: мол, проходите, садитесь. Тот кланяется, руку тискает, на краешке стула попку теснит — стесняется, значит.

Трубку бросив, я секретарше через плечо кричу:

— С Мухановым больше не соединять!

И мэру очень сухо так говорю, с достоинством — аж самому понравилось: «Слушаю вас».

Кукушкиной тоже понравилось. Очень она меня одобряла. Главное, сказала, тон был твердый и голос бескомпромиссный, как у терминатора».

И вовсе не чувство мести мной двигало. Сколько раз я слышала о моющих средствах и хитростях их продаж! Я знала, где следует пускать рекламу и где не следует. Я знала, что для привлечения покупателей нужны розыгрыши турпутевок на Колыму и рекламные акции с лозунгом: «Купи три утенка, четвертого получишь бесплатно». Я знала, что в школах нужно устраивать дни чистоты и проводить в универмагах показательные акции, в ходе которых домохозяйкам объяснялось бы, как жизненно важна чистота под ободком унитаза и как благоприятно скажется она на их здоровье, семейном бюджете, поведении детей и сексуальной активности мужей. Да и на само общество она подействует самым благотворным образом, понизив преступность, повысив зарплату бюджетникам и способствуя процветанию государства.

А еще я знала, кого надо припугнуть, кому надо дать взятку, а кому пообещать. И я знала, что у начальника СЭС больная жена и вместо традиционной Анапы, которую всегда предлагал ему Муханов, посулила частный немецкий санаторий. Я знала, что у начальника налоговой сын увлекается боевыми искусствами, и вместо доморощенного самоучки выписала из Японии патентованного сэнсэя. И еще я знала кое-что и про других. Оказывается, знала так много!

Единственное, чего не знала, — что делать, если ко мне заявится с предложением человек из конкурирующей организации, то есть от бывшего мужа: плеснуть ему в лицо спитым чаем и выставить вон? Или выслушать и согласиться?

Подумав, я выбрала чай.

Муханов: «Чай в лицо означал одно — отказ и начало открытой войны. Я принял вызов.

Ну и наглая эта Кукушкина! Что она о себе возомнила?

Показали мне эту бойкую дамочку издалека — ничего особенного. Рыжие волосы, каблуки, очки… Впрочем, говорят, ей глубоко за сорок, разведенка. Ну, понятное дело, в таком возрасте остается только отдаться с нерастраченным пылом работе, если больше некому отдаться…»

Конечно, жить в родном городе, где тебя каждая собака знает, — не так-то легко. Пришлось полностью сменить внешность. Нацепить очки, надеть каблуки, чтобы изменилась походка, выкраситься в рыжий цвет и каждое утро через «не хочу» наносить на физиономию боевую раскраску индейского племени.

И вскоре Лиля Муханова — несмелая, нерешительная, забитая — исчезла, уступив место Кукушкиной — пробивной, инициативной, активной. Которой боялись рядовые сотрудники компании и боготворил сам Бульбенко. От этой Кукушкиной можно было много чего ожидать.

И она учудила такое!

В одно прекрасное утро вызвал меня начальник.

— Садитесь, — пробормотал полуобморочно, — Елена Станиславовна…

Смотрю — что-то не то. Голос замороженный, лицо опрокинутое.

— Какие проблемы? — интересуюсь. — Неужто кривая продаж вниз поползла или сезонный спад на рынке раньше срока наступил?

— Нет, — отвечает, — все гораздо хуже. Меня Мамаков давеча к себе вызывал.

Я насторожилась. Чтобы мэр города Бульбенко на ковер вызывал — давненько у нас такого не бывало! В последнее время он за нами с протянутой рукой бегал. А теперь…

— Говорит, мэрией будет размещен заказ на поставку моющих средств в госучреждения — ну там больницы, общественные туалеты, школы, детсады, собесы, налоговая, милиция… Очень выгодный заказ на огромную сумму!

Я сразу об «откате» подумала. Говорю:

— Надо «откатить», сколько попросит.

Бульбенко уныло:

— Я бы «откатил». Но только позвонил Мамакову наутро после разговора — а секретарша нахально отказывается меня с ним соединять. По городу ходят слухи, будто Муханов намного больше ему предложил, имея перед собой специальную цель меня разорить.

— Тогда надо увеличить «откат», чтобы перехватить заказ!

— Увеличили, — говорит Бульбенко уныло, окончательно потеряв помидорную свежесть щек и картофельную бодрость лба. — Только Муханов опять ему вдвое посулил.

— Сколько?

Бульбенко написал на листочке цифру и издали показал ее мне. Я задохнулась.

— Мы разорены, — пробормотал Бульбенко, все более теряя в голосе и в весе. — Нашей конторе конец. Нас всех сократят. Вы когда-нибудь бывали на бирже труда? — поинтересовался он.

Я предпочла отмолчаться.

— Выход один, — добавил начальник обреченно. — Надо избавиться от Муханова… Надо его убить. Вы сможете это сделать, Елена Станиславовна? Кажется, это входит в ваши должностные обязанности.

«Все равно останется в живых Мила Песоцкая, что ненамного лучше», — подумала я, но вслух ничего не сказала.

— Я обдумаю ваше предложение, — произнесла спокойно.

Убить бывшего мужа — как мило это звучит! Ласкает слух и радует сердце. Только…

Вечером беспорядочно переключала телевизор по всем каналам. Попала на городские новости. Очкастый корреспондент окучивал мэра, буравя его влюбленным взглядом:

— В августе в городе состоятся очередные выборы… Петр Семенович, вы, конечно, будете баллотироваться на второй срок?

А Мамаков, самодовольно сияя полированной лысиной, вещал в ответ:

— Не только буду баллотироваться, но и уверен в своей победе, потому что город под моим руководством воспрял из бездны и даже слегка задышал.

«Может, лучше вместо Вадика убить гнилым помидором Мамакова?» — подумала я, любуясь самодовольной лысиной. А уж с новым мэром мы как-нибудь договоримся… Если будет свой человек, то и проблем не будет…

Только как пропихнуть своего человека на тепленькое местечко?

На следующее утро я примчалась в контору ни свет ни заря. Бульбенко выглядел так, будто похоронил любимого родственника — нет, трех любимых родственников!

— У меня идея! — воскликнула я, подпустив в голос щенячьего оптимизма. — Нужно получить кредит в банке и…

Бульбенко поднял мутный взгляд:

— Все равно мы не сможем «откатить» больше Муханова, это ясно. — Число любимых родственников увеличилось до четырех. — И откуда только у этого подонка такие деньги?..

— Можно хотя бы пообещать!

— Мамаков не хуже нас самих знает, сколько мы сможем ему отстегнуть. — Еще один родственник скончался.

— Тогда…

— Да и Муханова убрать мы не сможем, следы обязательно приведут в нашу контору. — Среди родственников начался повальный мор. — И компромат мы на него не найдем, потому что он практически безупречен.

— Безупречен! — задохнулась я. Но речь не об этом… — Тогда нам остается последний шанс: вам самому нужно стать мэром! Тогда весь город окажется у нас в кармане — и все подряды на поставку моющих средств, и все мелкие лавочники, и весь опт… Мухановская клиентура мгновенно переметнется к нам!

— Что? — полуобморочно переспросил Бульбенко. — Что ты сказала?

Однако я заметила, что пара родственников постепенно воскресла.

— Разве я смогу? Разве мне под силу такое? — переспросил Бульбенко, страстно ожидая услышать от меня «под силу» и «сможете».

— Почему бы нет?

Еще один родственник приподнял голову, выбираясь из гроба.

— А деньги откуда взять?

— Отменим премиальные коллективу!

— Нужно много денег…

— Срежем зарплату!

Бульбенко оживленно заерзал в кресле. Идея грела ему душу.

— А разве я смогу быть мэром? — повторил он еще раз.

— Не боги горшки обжигают…

Еще один родственник шевельнул ножкой, сел и почесал затылок, воскресая.

— В нашей конторе работают пятнадцать человек, которые за вас пойдут в огонь и воду. После избрания пообещайте Полубога оставить своим заместителем, Гулящую сделать главным экономистом, Бесову назначить начальником секретариата, Альфреду Зинину доверить отдел нравов, Болдянской — департамент по охране материнства и детства, темному Марыщеву поручить освещение города, интеллектуальному Штернбергу — библиотеки и научные учреждения. Олю с Полей можно пустить по почтовому ведомству, грубияна Женкина сделать главным милиционером, правдолюба Язвицкого бросить на СМИ, а Свищенко-Гоеву выбить персональную пенсию. Тогда зарплату можно не платить вовсе!

Бульбенко выпрямился во весь рост.

Умершие родственники воскресли все до одного. К ним прибавилась еще парочка живых и здоровых.

— Ну, Муханов, берегись! — Бульбенко воинственно надулся, что, очевидно, означало готовность к борьбе.

Однако мой бывший муж, к сожалению, ничего не слышал.

Весть о новом кандидате разнеслась по городу быстрее ветра. В контору зачастили репортеры и тележурналисты. Коллективу отменили сначала премиальные (глухой ропот недовольства был заглушен гимном с моими бессмертными строками «каждый день увеличим продаж!»), а потом и зарплату. Но чем меньше сотрудникам платили денег, тем больше возрастал их энтузиазм. Вместо обеда, коллектив дружно выводил: «Каждый день — увеличим процент хотя бы на цент!», а стены учреждения сотрясались от грозных воплей: «Город наш, город наш, город наш!»

А потом вдруг все неожиданно рухнуло…

Вечерние новости показали хитрую физиономию моего бывшего, который с очевидным ехидством вещал, добросовестно пытаясь заглотить студийный микрофон:

— Конечно, если наши граждане желают, чтобы городом руководил бесстыдный пройдоха и наглый взяткодатель, оголтелый тип, который не постесняется за копейку продать родного отца и за полушку купить родную мать… Завзятый уголовник, полжизни проведший в местах не столь отдаленных…

«Что?!» — воскликнула я, впиваясь взглядом в телевизор.

— Дабы не допустить рвущийся к власти криминал, — продолжал мой бывший и некогда любимый, — я вынужден сам выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра.

«Что?!» — вскричала я, отшвыривая пульт.

— Если не я спасу город от криминальных элементов, то кто же? — риторически вопросил Муханов, с повышенной честностью глядя с экрана.

«Что?!» — заорала я на Бульбенко, отчего число скончавшихся родственников мгновенно возросло в геометрической прогрессии. Они мерли как мухи!

— Да, это правда, — смущенно поник начальник. Число родственников перевалило за сотню. — Я забыл вам сказать. Думал, какие пустяки, с кем не бывает… Был осужден условно за нарушение правил торговли в девяносто втором году. Такое часто бывало на заре предпринимательства и кооперативного движения. Кто из нас без греха?

— Вы понимаете, что это катастрофа? — вполголоса осведомилась я. — С такой биографией, без денег и без связей нам ничего не светит!

Число скончавшихся родственников перевалило за миллион.

— Из этого положения есть единственный выход, — задумчиво пробормотал бывший уголовник Бульбенко, когда число скончавшихся родичей приблизилось к населению небольшой европейской страны.

— Какой?

— Вы сами должны баллотироваться в мэры, Елена Станиславовна. Именно вы! Вы молоды, деятельны, энергичны. И к тому же недурны собой. И у вас безупречная биография, да?

Я смущенно потупилась. Если уж на то пошло, с некоторых пор у меня вообще нет ни биографии, ни прошлого!

— Здорово я придумал? — Бульбенко жаждал моего одобрения.

— Гениально, — только и пробормотала я.

Мой ответ расценили как согласие. Все убиенные родственники одним махом воскресли и отправились пить чай из блюдечка.

Вечером в конторе шестьсот тридцать восемь раз подряд раздавалось: «Город наш, город наш, город наш!» Альфред Зинин, упившись фуршетной водкой, заснул в туалете, а пенсионер Свищенко-Гоев сломал ногу, танцуя летку-енку.

А я, прибегнув к правилам конспирации и нацепив огромную бородавку и коричневый парик, отправилась добывать компромат на своего бывшего мужа. Недавно в нашем городе какой-то частный сыщик в преддверии выборов открыл PR-контору. Не знаю, какой он был специалист, но особого выбора у меня не было…

В конце концов, перед самым голосованием можно заявить, что Вадик свою жену убил, закопал и надпись написал. Но это был самый крайний случай, ведь мне так не хотелось воскресать…

Веня пребывал в растерянности: кандидатка Кукушкина на контакт не шла, на свидание не соглашалась, комплименты отметала как досадное недоразумение и вообще вела себя подозрительно.

— О, если бы она была мужчиной! — застонал Веня, бессильно сжимая пудовые кулаки. — Тогда бы я… Дал бы ей под дых! А потом в солнечное сплетение! А потом по шее! А потом в челюсть! И тогда, выплюнув остатки выбитых зубов, она быстро призналась бы во всем, чего не было. И дело в шляпе.

— Но она не мужчина! — напомнил дедушка, предостерегающе подняв палец.

— Знаю, — вздохнул Веня с сожалением. — Но может быть…

Старик был готов к борьбе, холоден и спокоен.

— Беру на себя этот крепкий орешек, — с чекистской решимостью произнес он. — Ибо когда в тысяча шештом годе я на тамбовскую банду ходил в одиночку с голыми руками, бандиты натравили на меня одну прелестницу с выдающимся размером бюста. Но и она не смогла мне своим бюстом глаза замазать, потому как я носил в себе понятие долга, беспримерную честность и гражданское мужество. А также многое другое в том же духе.

— Ты, дед, — встрепенулся Веня, — к ней в доверие вотрись. Комнату рассмотри, то да се, фотографии на стенах… Сделай заключение относительно ее холостого состояния. Она же медицинский работник. Сыграй на ее жалости и милосердии, если жалость, конечно, еще в ней осталась.

Вместо ответа, дед сурово оглядел нравоучительствующего внука.

— Не тем мы занимаемся, внучек, — сурово отповедал он, неодобрительно покачав головой. — Розовая кроссовка — вот что должно нас волновать в этой жизни. Кроссовка и газовые баллоны. Тогда и загадка смерти безвинной Мухановой в одночасье объяснится.

— Если она, конечно, существует, эта розовая кроссовка, — хмыкнул Веня.

— Если шушшествует, — эхом отозвался дед.

И спицы стариковской коляски засверкали по направлению к дому, где, по данным разыскных мероприятий, обитала настоящая Кукушкина.

— Вам помочь, дедушка? — сердобольно воскликнула юная девушка, завидев коляску, тщетно пытавшуюся взобраться по крутым ступеням подъезда.

Засучив рукава, доброжелательница попыталась помочь старику, надеясь вписать в свой реестр добрых дел (который, говорят, ведется на небесах) еще одно хорошее дельце. Однако вздорный старик не только не принял стороннюю помощь, но даже возмутился и категорически отверг ее.

— Иди, внучка, по своим делам, ступай куда шла! — сурово прикрикнул он и даже для пущей острастки замахнулся на доброхотку.

Девица испуганно ретировалась.

Впрочем, после получаса томительного ожидания, завидев другую представительницу женского пола, старик в коляске вовсе не стал отвергать помощь, которая ему, кстати, не была предложена, а, наоборот, стал настаивать на этой помощи и даже симулировать некое внезапно напавшее на него заболевание, тем самым рассчитывая привлечь внимание незнакомки.

Незнакомка попыталась было обогнуть застрявшую в проходе коляску, но обогнуть ее не представлялось возможным, не освободив от содержимого, и потому проявленное в дальнейшем милосердие можно считать вынужденным, к тому же… К тому же некий человек с фотоаппаратом следовал по пятам за незнакомкой, держа свое фотографическое оружие наизготовку.

Кукушкина

Что с вами, дедушка? Не могли бы вы отъехать в сторонку, ведь вы, простите, проход своими колесами загородили!

Ах, не можете… Так я и знала. Так я и думала, что на пути к сияющим вершинам власти непременно появятся непреодолимые препятствия в виде стариков с колясками, застопоривших мое поступательное движение.

Сейчас я вас, дедушка, подвину.

Хотя… А что, если этот милейший старичок с одуванчиковым пухом на макушке подослан злостными конкурентами? И если я примусь убирать его с дороги, вон тот типчик с аппаратом в руках сейчас ка-ак заснимет мои пререкания с дедулей, а потом поместит фото в районной газете, снабдив неподобающей подписью…

(Вслух.) Ах, дедушка, скажите, чем я могу вам помочь? Вы только скажите, я непременно расстараюсь для вашего блага и процветания. Хотите за право пройти мимо вас путевку в санаторий? Или ежемесячную прибавку к пенсии в размере семи рублей?

Ах, не хотите… Хотите только стакан воды и неотложную медицинскую помощь… Причем непременно хотите, чтобы сию помощь я оказала вам из собственных рук и в собственной квартире. Странное желание…

А с чего вы взяли, что я могу эту помощь оказать?

Что? Я — медсестра? А с чего вы взяли, что я медсестра? В предвыборной рекламе прочли? Ах, ну да, я же медсестра, совсем запамятовала… Хорошо же вы, уважаемый престарелый гражданин, читаете предвыборные листовки. А я ведь, честно говоря, думала, что их сразу отправляют в мусорный бак. Надо же, находятся такие идиоты, которые пристально их изучают…

Что с вами?! Вам плохо?! Вы уже не дышите?! У вас судороги?!

О господи, у него судороги и он не дышит! Кто-нибудь, помогите, ради бога! На помощь! Старичок неотвратимо кончается!

Никого…

А этот тип с фотоаппаратом засел в придорожных кустах и не выходит. Конечно, старичка спасти — фигушки, а вот заснять происходящее и поместить снимок в газете под заголовком «Кандидат Кукушкина собственными руками убивает пенсионеров» — это, конечно, он может…

Не хватает еще, чтобы престарелый гражданин действительно скопытился у меня на руках.

Эй, дедушка, вы живы? Вам рано умирать, еще выборы не прошли!

Господи, говорят, что в опасных случаях нужно делать искусственное дыхание, я про это еще в школе читала. Только как же его делать-то? И куда ему дышать, в нос или в рот? А еще непрямой массаж сердца хорошо помогает, или, может, лучше, прямой? Кстати, вроде бы при утоплении хорошо еще руки-ноги разводить, чтобы кровь разогнать по всему телу.

Дедушка, просыпайтесь, вы не вовремя заснули. Алё, алё! Слышите меня?

Молчит. И не дышит… Вот сволочь, нашел время скончаться. И главное, место! Нет, все-таки придется его реанимировать.

Вдох-выдох, вдох-выдох… Не дышит…

Нажатие на грудину. Руки врозь, ноги на ширину плеч. Поехали!

Так, кажется, слегка задышал…

А где тот тип с фотоаппаратом, снимает он меня или нет? Жалко, что тут освещение плохое и волосы у меня растрепаны… Хорошо бы и губы подрисовать, а то они от искусственного дыхания набок съехали.

Вдох-выдох, удар по груди, вдох-выдох…

Ага, шевелится… Еще бы ты у меня не зашевелился! У меня и мертвый восстанет!

Дедушка, алё! Как вы себя чувствуете?!

Лучше? Гораздо лучше? Совсем хорошо? Вам больше не нужны искусственное дыхание и массаж сердца — с размаху, сжатыми кулаками? Нет?

Ну и ладненько. Поднимаемся, поднимаемся, дышим, глазками глядим… Ой, куда же вы, дедушка?

Сбежал… И даже спасибо не сказал, неблагодарный избиратель…

Эй, не забудьте проголосовать на выборах за Кукушкину! Моя фамилия Кукушкина, эй!

Эй, не снимайте меня в таком слабом освещении! Дайте хоть губы под носом изобразить.

Вы сняли, как я его спасала? Как я, отвлекаясь от своих непосредственных обязанностей, вернула старичка к жизни? Не забудьте опубликовать этот ценный снимок.

Ах, пустяки… Ведь долг каждого человека и гражданина — помочь своему ближнему в смертельный для него час. Тем более, что я медик по образованию. Так в моей биографии написано, сама писала.

Ну что ж, будем надеяться, что одним сторонником у меня станет больше. Впрочем, даже если каждый день спасать умирающих избирателей, то наберется всего пара десятков спасенных… Стоит ли стараться?

Возмущению Вениного деда не было предела.

— Нет, не буду голосовать за нее, даже и не просите, — кудахтал он. — Что за медицинские работники в нашей стране, убить мало!

— Тише, тише, — испуганно шептал ничего не понимавший внук, отгоняя коляску с престарелым родственником в вечернее стойло.

— А когда она стала делать мне искусственное дыхание через нос, я не чихнул только адским усилием воли. Мне показалось, что мои мозги вспенились и сейчас потекут через уши. Кстати, взгляни на мою грудь. Видишь кровоподтек? Своим массажем она чуть не сломала мне ребра! Лишь боевая выучка спасла меня от погибели: перед ударом я концентрировался, из последних сил вжимаясь в кресло… А потом она стала ломать мне руки и ноги!

— А зачем ей понадобились твои руки-ноги? — искренне удивился внук.

— Не имею представления, — фыркнул дед. — Очевидно, она хотела проверить их природную прочность.

Недавний умирающий тревожно ощупал конечности. Они были совершенно целы, если не считать свежих синяков.

— Нет, разве это медик! Когда я в тысяча шешнадцатом году охотился за тамбовской бандой, вот там были медики! Когда подо мной разорвалась бандитская бомба, они собрали разлетевшиеся клочки и сшили меня заново, так что даже швов почти не осталось. Вот это медики!.. А эта твоя Кукушкина… Да она никогда больного в глаза не видела, хотя и числится по диплому медсестрой! Искусственное дыхание изо рта в нос… Когда есть такое прекрасное природное приспособление природы, как рот! А еще очки сломала… Когда от нее всего-то требовалось пригласить меня в свою квартиру и поговорить по душам до приезда «неотложки». Чертовы врачи…

Веня озадаченно чесал нос, прикидывая, как починить сломанные в припадке медицинской помощи дедовы очки. Выходило, проще выбросить.

— Странная она, эта Кукушкина, — вздохнул он. — Хорошо бы ее поглубже покопать… Конечно, если бы она была мужчиной, я бы с ней в два счета справился. Дал бы по ребрам, потом под дых, потом в солнечное сплетение, потом по печени, потом по селезенке, а когда бы я вплотную занялся ее почками, она бы выложила бы всю подноготную как миленькая. Но только она не мужчина…

— Ей достаточно искусственного дыхания в нос и прямого массажа сердца, — постепенно успокаиваясь, произнес дед. — Только когда с ней разговаривать станешь, смотри, чтобы она тебе голову попутно не проломила. От нее бог знает чего можно ждать… Кстати, надо бы знающих ее людей расспросить подробнее об ее сомнительной персоне. Глядишь, чего и вскроется.

— Каких еще людей? — мрачно промолвил Веня.

— Соседей, сослуживцев, родственников, знакомых…

— Родственников у нее не предвидится, а к сослуживцам я уже подъезжал, — еще мрачнее объявил Веня. — Господин Полубог набросился на меня с наглядной агитацией, так что чуть не задушил плакатом, секретарша Бесова пообещала со мной переспать, если я проголосую за Кукушкину, Штернберг методом дифференциальных уравнений доказал мне, что я обязан голосовать только за нее, грубый человек по фамилии Женкин обещал меня поколотить, если я не проголосую, Язвицкий высказался в том духе, что любой умный человек и без нотаций знает, что голосовать нужно только за Кукушкину, женщина по фамилии Болдянская пыталась подкупить меня тарелкой супа, а пенсионер Свищенко-Гоев без предварительных объяснений укусил меня за пальто.

— Остаются соседи, — подытожил дед.

Веня с сожалением взглянул на свои кулаки:

— Эх, ребята, совсем вы заскучали без работы. Что соседи… Разве на соседях отдохнешь душой?