Женщина без прошлого

В поликлинике Веня пробыл недолго, всего-то часов шесть. За это время он обворожил главврача, очаровал старшую медсестру, посулил санитарке жениться на ней, поведал регистраторше из архива о своей несчастной сиротской доле, сообщил нескольким больным верный рецепт излечения от неконтролируемого диуреза и прославился другими замечательными подвигами. Он блистал ослепительной улыбкой, обволакивал рыцарской галантностью, пленял доблестной мужественностью и к концу рабочего дня почувствовал себя выжатым как лимон.

«Может быть, я неправильно поступаю?» — терзался юноша, пролистывая медицинские карты. В разбитое окно архива влетал игривый ветерок, трепал линялую занавеску, заигрывал с кокетливыми распечатками кардиограмм. «Может быть, надо было оглушить стетоскопом главврача, уколоть шприцом медсестру, утопить в больничной утке санитарку, больных заразить скоротечной чахоткой, а регистраторшу поджечь вместе с ее обсиженным тараканами бумагохранилищем?» Все это потребовало бы куда меньших нервных затрат, чем мирный поиск и дружественные авансы медработникам.

В итоге, продравшись сквозь нечитаемый кустарник докторского почерка, призванного сделать и без того трудную работу сыщика совершенно невыносимой, он выяснил, что Луиза Пална, помимо всего прочего, страдает склеротическими изменениями сосудов, Муханов — ожирением первой степени, а его почившая жена Лиля ничем таким замечательным не страдала, если не считать крошечного затемнения в верхушке правого легкого. Да еще замечание петитом обнаружилось после рентгеновского снимка: что-то насчет сломанного в детстве ребра и подозрения на сколиоз, позже, впрочем, не оправдавшегося. Карточки Кукушкиной отыскать не удалось.

Веня хотел было предложить регистраторше самое себя в вечное и безвозмездное пользование в обмен на вожделенную карту, однако женщина вдруг зевнула, заявила, что ее рабочий день закончен, что за такую зарплату пусть Пушкин вкалывает, и выгнала приставалу из кабинета.

Кукушкина опять оказалась недосягаемой. Ее рыжая грива то и дело мерещилась Вене в вечернем обманном сумраке. Эта проныра притворялась то процедурной медсестрой, то больной в цветастом халате. Она даже нагло скалилась с медицинской агитки насчет своевременных прививок против столбняка и опасности гельминтов в непроваренном мясе. Она чувствовала себя на коне, эта огнегривая нахалка!

«Еще бы!» — ухмыльнулся Веня. На что он надеялся, вообще?

Уж конечно, Кукушкина позаботилась спрятать все концы если не в воду, то хотя бы на кладбище… «Все дороги ведут на погост», — мрачно решил он. И сардонически усмехнулся: опять без Песоцкой не обойтись!

Мила Песоцкая

Что? Зачем? Почему? А при чем тут это?

Ну, знаете, по-моему, вы делаете что-то не то и как-то не так. Ну, конечно, я ведь с Лилей всю жизнь дружила, и кому, как не мне… Впрочем, какое отношение это имеет к предвыборной кампании?

Не думаю, чтобы она была смертельно ранена неизвестной болезнью. Честно говоря, идейка-то слабенькая. Кстати, что вы все вынюхиваете — не то, не так, не там и не у тех. Между прочим, есть у меня закономерные подозрения относительно одной скабрезной особы, которая поспособствовала уходу из жизни нашей драгоценной Лилечки. Потому что встреча у них была незадолго до кончины и разговор серьезный. С кем?

Помните нашу школьную фотографию, которую я вам давеча показывала? А на ней такую прыщавую толстуху с крысиными хвостиками и сальной челкой до подбородка, помните? Нет?

Вот, смотрите… Это вот она и есть, Викуша Садильникова.

До меня Лиля дружила с ней. А Садильникова, еще когда мы учились в первом классе, была такая выдерга и задавака!

Да вы ее, верно, видели — эта белобрысая крыса чуть не каждый день в телевизоре дребезжит про любовь козлиным голосом. (Или лучше сказать — козьим?) Короче, певицей стала. И кто тот полоумный продюсер, который ее на сцену выволок? Сколько, интересно, она ему заплатила? Всех денег мира на это, пожалуй, не хватит!

Короче, дружили они с Лилей, неразлейвода. До самого второго класса. Эта Вика, надо сказать, балованной девицей была. Ну, понятно, папа — директор авиазавода, мама — главврач районной поликлиники. Девочке только птичьего молока для полного счастья не хватало, а так все у нее было, в полном ассортименте — и колготки из Таиланда, и румынские платьишки из яркой байки, и японские стереомагнитофоны с записями лучших отечественных певцов. И от всего этого изобилия она ужасно возгордилась и стала считать, что все вокруг должны перед ней пресмыкаться, ноги ей мыть и воду пить.

Прямо из себя выходила, когда на нее мало внимания обращали или не ставили ни во что. А во втором классе меня с Лилей за одну парту посадили. Ну, ясное дело, мы сразу почувствовали друг к другу взаимную симпатию и желание дружить. Однако Вика подобной симпатии ко мне не испытывала и продолжала делиться с Лилей фантиками от жвачек, заманивать ее к себе домой немецкими пупсами и вообще всячески мешать нашей зарождавшейся дружбе. А Лилька, беспозвоночное, мягкотелое существо, позволяла этой выдерге собой помыкать. И охотно поддавалась на шитые белыми нитками уловки в виде пупсов и фантиков. А также на записи по стереомагнитофону.

Однако я тоже была не лыком шита. Однажды подкараулила Садильникову после школы и говорю ей: «Пошли за угол, поговорить надо».

Она: «А чего?»

Я: «Боишься?»

Ну, все-таки пошли за угол. Стоим.

Я говорю: «Еще раз к Лильке подойдешь — худо будет».

Она: «А чего такого?»

Я: «Думаешь, тебе все можно, если ты директорская дочка и стереомагнитофоном всем глаза колешь? Думаешь, тебя и тронуть нельзя, если ты в музыкальной школе пианиной развлекаешься? Думаешь, раз такое дело, тебе и по башке портфелем схлопотать невозможно?»

Она: «А чего такое?»

Ну, я ей и врезала. А потом она мне. А потом я ей…

Она на снег упала и лежит. И кровь у нее из губы сочится — ужасно противно смотреть. Прямо даже тошнить начинает.

А тут дурочка Лилечка из-за угла школы выбегает и кричит:

«Девочки! Вы что?» — и к своей обожаемой Викуле склоняется, причитая над ней.

Ну, я и ей портфелем врезала для острастки. И, разобидевшись, удалилась от них прочь.

«Ну вас, — думаю, — не буду с вами водиться, раз вы такие».

А кирпичи из портфеля по дороге домой выкинула за ненадобностью.

Ну, конечно, на следующий день в школе большой скандал учинился. К завучу меня тягали. Избила, говорят, чуть не до могильной плиты.

А чего такого, если я Садильникову всего-то один раз портфелем по голове шибанула? Другая бы на ее месте только поврежденную прическу поправила и пошла бы как ни в чем не бывало. А у этой — сотрясение мозга и шрам на волосистой части головы. А у Лильки пара ребер сломанными оказались — слабые ребрышки попались, ерунда.

Меня чуть из школы не исключили. Только и спасло, что Садильникова без сознания оказалась и не помнила, кто ее портфелем оприходовал. А то бы я ей… Лиля честно соврала: это, мол, Вика сама поскользнулась и ударилась головой. И мол, она, Лиля, тоже сама упала и добровольно ребра сломала.

Ну, все поверили… Конечно, разве простым портфелем можно совершить такое значительное членовредительство?

Завучиха мой портфель изъяла, осмотрела. Трудовик экспертизу провел. Решили: нет, нельзя этим портфелем так измордовать, несмотря на то что у него углы железом окованы.

Короче, Садильникову в больницу отволокли со сломанными ребрами, а Лильке голову зашили и выписали прямо перед контрошкой по математике. Или наоборот?.. Не помню за давностью лет… Короче, после этого-то случая мы с Лилей сдружились окончательно. На всю оставшуюся жизнь.

Вот какие мы с ней стали подруги, неразлейвода!

Поэтому, когда Садильникова вышла из больницы, то, видя нашу нежную девичью дружбу, она к нам даже не приближалась, опасаясь за свои ребра. А мы с Лилькой дружили демонстративно, и если Лилька на физкультуре в одну пару с Садильниковой попадала, то боялась с ней водиться и, сославшись на здоровье, отказывалась выполнять совместные упражнения.

А Садильникова, лишенная подруги и внимания коллектива, стала упорно заниматься фортепьянами и в короткое время выучила песню «Взвейтесь кострами, синие ночи». И с этой песней послали ее на городской пионерский слет, а оттуда на республиканский, а потом уж на всесоюзный. И везде она пела эту песню, поражая слушателей своим дребезжащим голоском (который у меня лично ничего, кроме рвотных позывов, не вызывает) и политической ангажированностью репертуара.

С того времени она со сцены и не слезала. Все пела и пела! Сначала — про пионерские ночи и детей рабочих, потом — про любовь и кровь, теперь — про братков и «не пытай ты меня, мусорок», а недавно я ее слышала — творчество свое к однополой любви повернула. Оно и понятно, возраст такой, что уже никакими круговыми пластиками лица не скроешь, о вечном пора задуматься.

Я, может, тоже в хоре участвовала, меня, может, на слет юных пионеров тоже однажды хотели послать! И в театральный я поступала два года подряд… Но ведь это не повод, чтоб в телевизор без мыла лезть и своим изображением бывшим подругам жизнь портить! Не имея внешних данных для эстрады, кроме козлиного голоса и врожденной наглости!

Больше Вика в наш город носу не казала. Отца ее, директора завода, в Москву перевели, мать за ним подалась, а больше ей у нас делать было нечего.

Таким макаром мы с Лилькой намертво дружили до самой ее свадьбы. Конечно, с Вадиком я ошиблась, дала слабину. Опрометчиво позволила подруге выскочить за него.

Надо сказать, в то время я сама собиралась покончить с девичеством. Подобрала себе подходящего парня с хорошей родословной и подумала: чего Лильке одной без меня валандаться, за ней глаз да глаз нужен! Выдам-ка я ее тоже замуж!

Ну, тут как раз Вадик подвернулся. Поначалу Муханов притворялся эдаким ангелочком. Цветы дарил (мне), в театр самодеятельный приглашал (меня). Ну, понравился он мне слегка. Ладно, пусть, решила я, Лилька попользуется — добрая я потому что. Я же тогда не знала, что вскоре в свете изменившихся исторических условий Вадик развернется в крупного предпринимателя. А если б знала, то уж, будьте покойны, нипочем бы не сплавила его на сторону! Она ведь, Лилька, его испортила — потакала мужу во всем, вот он и распоясался. Перестал с пиететом относиться к женским советам, самостоятельным себя возомнил.

А своего супружника Петю я по прошествии короткого времени выгнала вон. Бестолковым мне показался, не оправдал надежд, только все вздыхал об упущенных шансах, судьбах родины и бесперспективности исторических путей. Надоел даже! И ел больно много, после сытного ужина пачку сметаны за один присест уминал без зазрения совести!

Конечно, я с ним погорячилась, признаю. Только больно было обидно, что Петька в школе все за Викой ухлестывал, а потом, когда она им пренебрегла, на меня переключился от безысходности.

Ну, я его быстренько с рук сплавила, а сама, освободившись от ига домостроевских традиций, занялась предпринимательством. И даже кое-каких успехов достигла на этом тернистом пути. Больше всех земляничного мыла в городе продаю, не чета другим!

И теперь, когда бывшего моего мужа в вечерних новостях кажут, я даже немного жалею, что так скоропалительно его выгнала. Но кто ж знал, что этот болтун на самый верх без моего мыла влезет…

А потом как-то глянцевый журнал мне на глаза попался. Открыла я его. Смотрю: с журнальной страницы Викуша собственной персоной пялится. И куда ее крысиные косички только подевались, изумляюсь я. А перепаханная юношескими угрями кожа? А кривые ноги? Ничего этого не наблюдается благодаря искусной работе косметологов, визажистов и пластических хирургов.

Ведь на самом деле она крашеная. А вы не знали? Еженедельно на себя флакон «Платиновой богини» выливает, я из достоверных источников точно знаю. И глаза у нее искусственные — небось пластмассовые линзы фиалкового цвета вставляет. А на самом деле глаза у нее поносного оттенка, очень противные.

Интересно, думаю, сколько эта Садильникова преестественная зарабатывает? Неужто больше меня? Посмотрела я — шубка у нее из ношеной выдры от какого-то мешком пришибленного дизайнера. Тогда я в пику ей себе сварганила норковую. Хоть и турецкая, однако это вам не какая-нибудь щипаная крыса.

Потом гляжу в телевизоре — бриллиантов у Садильниковой на шее на многие тысячи наворочено! Я ж знаю, что это не ее камушки, она их напрокат в ювелирных лавках берет исключительно за «для рекламы». Но тут я схитрила и переплюнула ее… Стану я свои ограниченные капиталы на ценности переводить, которые любой подросток может из моих ушей в подъезде вынуть! Я себе такой бижутерии в ювелирном приобрела — ни за что от бриллиантов не отличишь, зато блестят куда ярче.

А потом — смотрю, дом Садильниковой в желтой газетке пропечатали. Три этажа, мебель, унитаз с золотом… Пришлось и мне ремонтец небольшой затеять, сарай пристроить, сантехнику поменять.

Так что пусть Садильникова теперь приезжает. Посмотрим еще, кто кого…

Нет, и вовсе я не собираюсь на концерт к ней идти. И билеты даже еще не купила…

Ну и что, что у моей сумочки уголки железом окованы! Это нынче ужас как модно.

Что, говорите, Викуша у этой Кукушкиной в группе поддержки будет выступать? Когда? Где?

Вот паскудница!

Кто? Ну конечно, Садильникова… Да и Кукушкина от нее не отстает, хотя я ее ни разу не видела. Нашла кого приглашать. Эту фиолетовую грымзу в обтерханной шубейке! У которой ни голоса, ни совести!

А кстати, вы не знаете, как в гримерку проникнуть? Ну, мы же школьные подруги, сами понимаете. Хорошо бы встретиться, пощебетать. Поделиться пережитым…

Разболталась тут я с вами, расчувствовалась… Бежать пора, пока все билеты на концерт не раскупили. Там и встретимся.

Вика Шторм

Охрана! Охрана! Заберите от меня эту психическую, а то я до конца представления из гримерки не выйду!..

О господи, как она визжит, хоть уши затыкай…

И как только таких на концерты пускают! Знаете, надо билеты продавать только при наличии у зрителей справки от психиатра да еще перед концертом тестами Роршаха на вменяемость проверять.

Впрочем, Песоцкую проверять бесполезно. Ее еще во втором классе нужно было запихнуть куда следует и больше не выпускать. Таких, как она, опасно в люди выводить — покусает!

Слушайте, а вы кто? Местная пресса?

Ах нет, я интервью не даю. Обратитесь к моему секретарю, он выдаст вам «болванку». Я устала после перелета, мне нужно освежить цвет лица… А вы давно эту грымзу знаете?

Интересно, скольких человек Мила за свою жизнь покусала… Наверное, всему городу нужно прививки от бешенства делать! В следующий раз я сюда без прививки ни ногой. Недаром мне писали, что она…

Лиля писала? А откуда вы Лилю знаете?

Как тесен мир! Ах, Лилечка, мир праху ее…

Знаете, мы изредка переписывались. И скажу вам, она мне писала, что предчувствует свою кончину.

«От этого человека погибель моя» — так примерно она выражалась. Про Песоцкую, естественно. Про эту змееподобную ехидну в ужасной турецкой норке и с поддельной бижутерией, которой она обвешалась как новогодняя елка. Да еще и подстриженная криво местным безруким цирюльником и крашенная пятнами под бешеную лису.

Подробнее? Извольте! Писала она: «Не удивляйся, если со мной что-нибудь случится. Со мной всегда вечно что-нибудь случается». Я еще подумала: а что с ней может случиться, кроме внеплановой беременности? Дом — полная чаша, денег — куры не клюют, дети — ангелы, свекровь — червонное золото, хотя тоже не без придури.

А еще она писала в том смысле, что очень тяготится своим однообразным состоянием и что муж отказывается ее понимать. И про ехидну вышеназванную тоже упоминала, как она строит всем козни по малейшему поводу. Песоцкая-то на меня кинулась не просто так, а от давней обиды: муженек, Петька, ее давным-давно бросил, а она обиделась — почему-то на меня… Впрочем, это было так давно, года два назад. Или три… Ах, у нас, эстрадных артистов время летит так стремительно. Сами понимаете… Гастроли, огни шоу-бизнеса, взлеты и падения…

Могла ли я три года назад, в зените славы, предположить, что буду распевать в группе поддержки какой-то провинциальной прохиндейки, которая во власть пролезть мечтает? Я, с моим голосом и талантом, вынуждена из-за козней завистников и недоброжелателей «чесать» по провинции. Тогда как всякие безголосые твари оккупируют столичную эстраду и центральные каналы телевидения, меня уже вытеснили на кабельные и дециметровые…

Да, надо будет, пожалуй, к Лиле на могилку сходить. Знаете, что я думаю: это Песоцкой работа. Ее почерк… Это она, наверное, подстроила, чтобы Лилечка в автокатастрофу попала — из-за своего вредного характера и врожденной завистливости.

Каким образом, спрашиваете?

Ума не приложу. Это вы лучше у нее лично узнайте. Ну, может, она встала на дороге в неподходящий момент, так что не объедешь, или рулевое испортила, подкравшись ночью к машине. Или, когда машина в канаву улетела, вышла тайком из кустов и спичку бросила в разлившийся бензин, который без ее участия и не подумал бы гореть самостоятельно. А сама стояла, горделиво скрестив руки на груди, и ее желчно ухмыляющееся лицо освещали адские отсветы пламени…

Что вы, она и не на такое способна! Видите шрам у меня за ухом? Ее рук дело. Это она покушалась на мою жизнь. Да что говорить, вы сегодня видели, как она на меня кинулась?

Нет, что вы!.. Только тот, кто с Песоцкой незнаком, мог бы решить, что она кинулась с приветственными объятиями! А вы видели, какие у нее ногти? Уверяю вас, она предварительно заточила их специальным инструментом, чтоб расцарапать мне лицо и выколоть все глаза до единого. Чтобы я никогда уже не смогла выходить на эстраду и радовать людей своим великолепным голосом!

Что, букет цветов у нее в руках? Уловка!

А вы догадываетесь, что в этот букет могло быть положено? Кирпичи или еще того хуже — бомба с механизмом замедленного действия. Небось Мила рассчитывала, что ночью, когда я буду спать, бомба взорвется и я, находясь в непрезентабельной естественности сна, без косметики и накладных волос, отправлюсь к праотцам в разобранном виде.

Знаете, она всегда сухой из воды выйдет. А уж сколько Лиля от нее натерпелась, уму непостижимо! Сколько Мила ей ребер поломала, сколько шрамов нанесла, и не сосчитать! И как только таких людей на свободе держат? Они опасны для общества!

А Кукушкину я никогда не видела… А кто она такая, кстати?

Даже не знаю, почему она меня пригласила, хотя догадываюсь: из-за моего великого таланта, к которому тянутся сердца людей. Ну, заплатила она мне, конечно, неплохо, скрывать не буду. Ведь забесплатно у нас в шоу-бизнесе даже кошки не родятся.

Кстати, Кукушкина обещалась на концерт прийти. Это уж как водится. В целях предвыборного умягчения граждан.

Ах, вот и она…

Елена Станиславовна, проходите, милочка, чрезвычайно рада познакомиться. Очень наслышана, очень рада, очень. Много лестного о вас говорят, даже и в газетах…

Вы в жизни выглядите лучше, чем на предвыборном плакате, даже при отсутствии круговых подтяжек лица и не подумаешь, что вы на целых десять лет меня старше. Как вам это удается, поделитесь секретом?

Конечно, провинция, чистая вода, свежий воздух, тихое течение жизни… Кстати, я ведь тоже родом из местных краев…

Кто там еще в двери рвется? Что?! Опять она!!! Песоцкая?!!

Охрана, выведите эту ненормальную!

Да она дерется! А-а-а! У нее оружие!

Охрана, охрана! Спасите! Помогите!

!!!

Елена Станиславовна, залезайте под стол, здесь безопасно. Пока охранники с этой бешеной сражаются, мы с вами немного поболтаем о том о сем…

Она вас сумкой зацепила? Вот дрянь!

Ах, да у вас кровь течет по уху… Давайте я вытру шарфиком.

Ах, у вас шрамик будет, не иначе…

И как таких ненормальных на свободе держат! Да она с детства тронутая, эта Мила. Знаете, у меня в школе подруга была, Лиля Ирмеева. Так вот, эта Мила однажды напала на нее и избила до потери пульса. И меня тоже. Видите, у меня последствия в виде вырванных волос, накладными локонами приходится маскировать…

Так что давайте сидеть тихо, пока эту психическую не уняли…

Кажется, уже повязали… Слышите, как протяжно она за кулисами воет? Наверное, санитары в желтый дом ее волокут…

Все, можно вылезать. И корреспондент уже смылся…

Ну, здравствуй, наконец!

Итак, предвыборный концерт закончился отвратительным, мерзким, сладострастно гнусным скандалом — с вызовом милиции, опросом свидетелей, аршинными заголовками в газетах и прочей пряной галиматьей, служившей утехой досужему избирателю. Город возмущался и перемывал косточки всем участникам потасовки — и столичной звезде Вике Шторм, и еще недавно безвестной кандидатке Кукушкиной, и доверенному лицу Муханова Песоцкой.

На рынке, в рядах с солеными огурцами и квашеной капустой, с удовольствием обсасывали случившееся. Как эта самая Песоцкая проникла на концерт Шторм, внезапно напала на певицу, зверски избила ее, а заодно попыталась нанести тяжкие телесные повреждения своей политической сопернице Кукушкиной, после чего пострадавшую отправили в местную больницу. И хотя от медицинской помощи она отказалась, равно как и от возбуждения уголовного дела, тем не менее, факт повреждения запротоколирован уполномоченными органами и отвертеться от этого невозможно!

Муханов напечатал в прессе заявление, что никакого отношения к инциденту он лично не имеет, иметь не может и не желает. И даже высказался в таком смысле, что скандал на концерте — чудовищное недоразумение или даже провокация, направленная против него. И что это всего лишь часть кампании, затеянной соперниками по предвыборной борьбе. И что пусть хитроумная уловка Кукушкиной удалась, но это лишь временная ее победа, тогда как он, Муханов, надеется на победу постоянную — на выборах.

На публичный выпад своего конкурента Кукушкина ответила незамедлительно. Она тоже напечатала в прессе заявление, что случившееся — провокация, направленная на дискредитацию замечательной столичной певицы, а главной целью провокаторов было помешать культурному отдыху жителей нашего города, а также способствовать физическому устранению кандидатки в мэры, которая только и является единственным вменяемым (так и было написано — «вменяемым») претендентом на этот пост и будет, несомненно, избрана, несмотря на противодействие злопыхателей.

В довершение всего газетную полосу украсила фотография самой Кукушкиной под руку с певицей Шторм, причем обе дамы лучились взаимной любовью и благорасположением, демонстрируя несокрушимую дружбу, уверенность в победе и даже некоторое внешнее подобие.

Пока соперники потрясали газетными перьями и изощрялись в обвинениях, Веня проник в приемный покой районной лечебницы.

Едва он открыл рот, намереваясь допросить сидевшую за столом санитарку в белом крахмальном чепчике, как та замахала на него руками.

— Да жива она, жива! — воскликнула старушка. — На своих двоих домой ушла после укола от столбняка. У этих бешеных слюна ужас какая ядовитая, еще долго не заживет. Правда, Лена?

Веня вздрогнул и обернулся. Именно этой встречи он боялся — впрочем, как выяснилось, боялся напрасно. Встреча оказалась плодотворной.

Еще одна Кукушкина

Да, это я обрабатывала ее. Своими — вот этими! — руками. И укол сделала, так что она даже не почувствовала. Только сказала: «Ах, какая рука у вас легкая» — и предложила за нее голосовать. И объяснила, что выступает за повышение окладов медработников в десять раз и за ограничение прав больных до абсолютной покорности медперсоналу, поскольку она сама в душе медик.

Ничего серьезного у нее не было, только царапина за ухом. Хотя, конечно, глубокая.

Думали, еще чего-нибудь эта психичка ей повредила, на рентген затащили, но ничего не нашли.

Рентгеновский снимок желаете увидеть? В газете опубликовать его с соответствующим комментарием? Это вы к дежурному врачу Сенполию Станиолевичу обращайтесь, да только он сейчас на операции, раньше полуночи не освободится, а как освободится, сразу пойдет в свой кабинет пить коньяк для успокоения нервов, расстроенных видом скончавшегося пациента. Потому как без трупов медицины не бывает, это я вам как опытный человек говорю.

Впрочем, ничего особенного на снимках не припомню. Череп вроде бы цел, ребра тоже…

Сенполий Станиолевич спросил ее, на старые раны кивнув:

«Небось в гололед упали по зимнему бездорожью?»

«Нет, — отвечает, — с качелей во втором классе. Случайно».

После разговора с ней я окончательно сделала выбор в ее пользу на будущих выборах. Очень уж она по душе мне пришлась. Говорит так складно да к тому же моей полной тезкой оказалась. Даже и отчества у нас совпали, что удивительно! Она мне все объяснила.

«Девическая фамилия-то у меня другая была, Ирмеева, — сказала, — а когда я замуж вышла и мужнину фамилию приняла, Кукушкиной поневоле стала».

И тут выяснилось, что у нас с ней муж общий имеется, кроме имени и прочего. И мы родились в одном месте. И в одном году. И даже в одном месяце — только она двадцать четвертого марта, а я двадцать первого.

На этой почве мы еще больше сблизились.

«А выглядите-то как! — позавидовала я. — Гораздо моложе меня!»

«Да я ведь на три дня младше, — засмеялась она, потом призналась: — Без маски из огурца и клубники спать не ложусь».

«А зимой как же?»

«Зимой — соленые огурцы и клубничное варенье».

Надо, думаю, попробовать. Конечно, кому неохота десяток лет с плеч сбросить, только как это сделаешь на нашу медицинскую зарплату?

Вам, молодой человек, тоже рекомендую за Кукушкину голосовать. И не потому, что она моя тезка и землячка, и даже не потому, что мы по женской части от одного мужика пострадавши, а потому что такой приятной женщины среди пациентов, каждый из которых хуже предыдущего, я еще не встречала. Очень она мне понравилась. Хотя и по забывчивости своей быстро домой убежала прямо в больничных тапочках, а свои модельные лодочки под кушеткой оставила.

И то понятно, ведь не простые, свойственные нам, рядовым гражданам, дела туманили ее лоб без единой в сорок пять лет морщинки, а высокие государственные думы и тревога за жизнь избирателей. И думалось ей при этом, как восстановить нашу медицину, как нашу жизнь наладить в соответствии с наказами граждан и чтобы меньше пить стали.

Где туфли? Да вон они, под кушеткой стоят.

А зачем вам они, для какой такой надобности?

Нет, не отдам, даже не просите!

Может, вы фетишист какой? А может, вы туфли как мало поношенный товар желаете в комиссионку сдать? Может, нажиться на них хотите?

Нет, туфельки эти я, пожалуй, в лекарственный сейф запру для пущей сохранности. И ключ в карман халата спрячу, а не на полочку, как обычно…

Ишь, туфли ему подавай!

Тиха и темна была слякотная ночь. Флюоресцирующие молнии полосовали небо. Тревожно шумел вековой парк, посаженный еще до революции прежним хозяином поместья, где нынче располагалась больница, — отставным кавалерии поручиком Симеоном Дракуланским, польским прилизанным господином, чей призрак, как утверждали больные, завывает в глубинах парка грозовыми ночами, поджидая жертву, дабы изъять у нее литра два артериальной крови для опохмела.

Поэтому, наверное, когда из тех самых опасных глубин парка показалась белая фигура, спотыкающаяся о бугристые корни, вспухающие поперек истоптанных дорожек, никто из больных, любовавшихся в ту ночь буйством стихии, не удивился ее появлению. Не удивился и сторож, так как мирно почивал в своей каморке у ворот, когда привидение, хлюпая башмаками, прокралось мимо него и быстро затерялось в дебрях больничного лабиринта.

Поднявшись на третий этаж, в нервное отделение, привидение юркнуло в процедурную, где в дореволюционное время крепостных пороли. Непонятно, что понадобилось там фамильному призраку… Желал ли он лицезреть, во что нынче превратился темный и мрачный закоулок фамильного дома, стены которого внимали стонам и крикам мучившихся под розгой лакеев? Или мечтал замыть под краном одежды, носившие на себе несмываемые следы крови? Или, может, просто желал согреться в эту осеннюю промозглую ночь, когда хозяин собаку на улицу не выгонит…

Нынче в процедурной мало что изменилось, там тоже изредка раздаются стоны — страдальцев, трепещущих при виде неминуемого приближения шприца к собственной ягодице, или умоляющих их освободить от пятой за сегодняшний день клизмы, или стонущих от ужаса перед промыванием желудка.

Чу! В тишине послышался хрустальный звон разбитого стекла, едва придушенный линолеумом, скрипнула железная дверца, чей предупреждающий лязг почти совершенно заглушили громовые корчи за окном. Немногие расслышали этот звон, немногие вняли ему!

Через секунду привидение выкралось обратно, поспешив прочь из душной медицинской атмосферы (которая и здорового призрака сделает охающей тенью самого себя!) на свежий воздух лесов и полей, туда, где разрасталась, богатырски перекатываясь в облаках, гремя и заливаясь хохотливым лаем, разбрасывая искры молний и швыряя пригоршни воды в лицо случайных прохожих, последняя в это лето гроза.

Луиза Пална (персонально ни к кому не обращаясь)

Нет, ну до чего дошел уровень преступности, просто оторопь берет! Вал сплошного грабительства по макушку уже захлестывает, отчего становится невозможно дышать, жить полной грудью и впускать в квартиру незнакомых людей.

Вчера кран потек на кухне… Неспроста потек, а потому что накануне мне сырое мясо снилось. Я еще Эльвире Адамовне позвонила, говорю: представьте, сырое мясо заладило сниться! «Да что вы! — изумилась она. И даже побледнела по ту сторону трубки. — Это, — говорит, — к вам покойник из могилы рвется, желает вас навестить». — «Разве, — удивляюсь, — мясо к покойнику снится? К покойнику, говорю, когда зубы выпадают или если ключи терять».

«Как же! — возражает. — Помните, Зинаиде Иосифовне о прошлом годе тоже мясо снилось что ни ночь. И как ни отмахивалась она от этого факта, но чему суждено было свыше, то и случилось: сиамский кот у нее издох, наглотавшись крысиного порошка».

С того самого сна у меня все наперекосяк пошло…

Кран течет. Я по кухне прыгаю, не знаю, что предпринять, куды бечь. Естественно, сынок Вадик на работе, сантехник из домоуправления в запое.

А тут дверной звонок…

Открываю без зазрения совести, не принимая во внимание расплодившегося в последнее время грабительства и воровства, как прежде продолжая встречать людей с открытым сердцем и с приветливой улыбкой.

— Вы, — говорю, — должно быть, сосед из нижней квартиры, который недавно на место алкоголика Степана переехамши? Вы не алкоголик, нет? Заливаем вас, да?

— Еще как, — отвечает, — в полную силу льете!

— Уж потерпите, — прошу, — сын на работе, сантехник в запое… Через неделю-другую, может, справимся. А пока тазики поставьте для уловления текущей жидкости. Очень рекомендую.

А он говорит:

— Вместо тазиков, давайте лучше я вам кран починю.

И в квартиру проходит. А я впускаю его по-соседски и даже на кухню веду как человека, близкого нашей семье и живущего снизу. А он чинит кран и интересуется:

— Есть ли у вас где руки помыть и самому обсушиться?

— Как же, — отвечаю, — есть.

А сама мчусь на кухню чайник ставить. Чтобы, значит, умаслить соседа, если он вздумает требовать компенсации за подпорченные стены и отставшие обои.

А он чай пьет, осматривается.

— Очень, — говорит, — вы хорошо живете, уютно.

— Как же хорошо, — говорю, — когда живем прямо отвратительно, что ни ночь сырое мясо снится в натуральном виде. Вот год назад невестку схоронили, прямо не знаем теперь, на ком сыночка женить, прямо теряемся в кандидатках. Одна на внешность неказиста, другая хозяйка так себе, третья в фортепьянах слабо разбирается, четвертая в немецком языке не слишком сильна, а пятая… Пятая сама без мыла куда хошь влезет, и нам это очень уж неприятно.

— А кто эта пятая? — спрашивает сосед.

Рассказываю ему подробно, жалуюсь доверительно на Милу. Советую тоже ее опасаться, принимая во внимание ее женскую неукротимость, из-за которой недавно она одну всемирно известную певицу с ног до головы искусала без суда и следствия.

— А Лилечку нашу она очень любила… — Плачу одним глазом, а другим на него поглядываю, сильно ли он разжалобился, станет ли требовать компенсации ущерба, вызванного водной стихией. А его-то не очень проймешь, сидит — слез ни в одном глазу, даже распинаться неохота. — А когда Лилечка-то наша скаверзилась, Мила очень переживала по внешнему наблюдению. Ведь как она о подруге своей заботилась! Даже ходила в страховую компанию от несвоевременной кончины ее страховать, с починкой автомобиля тоже часто помогала, через своего хорошего знакомого в автосервисе. Даже в ремонт сама машину отгоняла, боясь, как бы чего не случилось. Все равно не уберегла она нашу кровинушку!

Смотрю, соседушка тоже погрустнел. А я дальше наяриваю:

— Вот теперь обретаемся одни, сиротинушки горькие…

А он, чай из блюдечка прихлебывая, замечает:

— Должно быть, очень уж разорительно покойника в доме иметь? Много предметов одежды после него остается, Девать некуда из-за несоответствия размеров и поношенности внешнего вида?

Соглашаюсь с ним.

— А как же, — говорю, — одежду донашиваем и даже туфли иной раз. Но только как захочу надеть их, то, несмотря на полное совпадение масштабов, не могу. Потому как сразу вспоминать начинаю и плакать. И терзать свое любящее сердце. Это же ее любимые лодочки были, думаю, на шпильке. Так и не смогу вздеть — очень уж сильно жмут. А надену старенькие свои ботики и шкандыбаю в них потихонечку в магазин по хозяйственным нуждам.

Даже вынесла эти лодочки, показала ему. А сама плачу. И он тоже практически плачет.

Чужой человек, думаю, а как сочувствует! Почти как родной.

Потом до двери проводила, уговорились, что ущерба не станет с нас требовать — стихия все ж таки, над ней человек не властен.

И при этом не заметила, каким макаром он эти туфли из-под носа у меня спер! Под куртку сунул, что ли?

Только зачем ему туфли? Если самому себе — то, конечно, малы будут, разве что для ублаготворения полюбовницы.

Чудные воры теперь пошли, даже не знаешь, какого подвоха от них ждать. А вечером еще один сосед пожаловал претензию предъявлять.

Говорю: «С вашим сродственником вопрос уже решили». — «Ничего не знаю, — буйствует, — никаких таких родственников не имею в наличии, платите!» И про туфли — ни гугу.

Так вот к чему сырое мясо снится — к воровству и потопу водопровода! И пусть Эльвира Адамовна мне хоть все уши прожужжит, что к покойнику, все равно не поверю.

Теперь ни за что не стану двери открывать после сырого мяса. Даже и не уговаривайте!