Женщины на празднике Фесмофорий

Мы в защиту свою позволяем себе перед вами пропеть парабасу.

Все и каждый чернят, унижают наш пол, все о нас говорят много злого.

Ведь повсюду твердят, что мы сеем кругом только зло в человеческом роде,

Что исходит от нас и вражда, и война, и восстанья, и распри, и горе.

Допускаем: мы – зло, мы действительно зло, но зачем бы тогда вам жениться?

Для чего запрещать выйти нам со двора или просто стоять у окошка?

Для чего бы стеречь так старательно вам ваших жен, это зло, эту язву?

Если из дому выйдет случайно жена и супруг не найдет ее дома,

Чуть не сходит с ума, а на радостях он ликовать и молиться бы должен:

В самом деле, ведь язва из дома ушла, ведь от язвы избавлен мужчина.

Если ж в доме чужом мы уляжемся спать, утомившись забавами в праздник,

То и дело вы лазите в спальню смотреть, вашу язву в тоске стережете.

Если выглянет язва-красотка в окно, все мужчины любуются ею,

А когда, застыдившись, отпрянет она, тем сильнее растет в них желанье,

Чтобы язва опять показалась в окне. Уж отсюда достаточно ясно,

Что мы лучше мужчин. Доказательств еще? Так за ними ходить недалеко:

Много можно найти их. Уверены вы в превосходстве своем перед нами,

Мы, напротив, себя ставим выше мужчин. Разберемте ж внимательней дело,

А для этого мы сопоставим людей: и мужчин поименно и женщин.

Хоть известен Хармин,[52] Навсимаха[53] его превосходит своими делами.

Салабакхо[54] – развратница, но Клеофонт[55] и самой Салабакхо развратней.

Стратонику[56] и Аристомаху[57] возьмем, марафонских полей героиню:

Много лет никому из мужчин не придет даже в голову с ними равняться.

Крепче силой ума, чем Евбула,[58] у нас не найдется никто из булевтов,[59]

Даже если в расчет прошлогодних принять. Сам Анит[60] должен с тем согласиться.

Превосходством своим над породой мужской все права мы имеем гордиться.

Ведь из нас ни одна, из общественных сумм по полсотне талантов воруя,

Не могла б средь людей с важным видом ходить. У мужей мы таскаем, но скромно:

Много-много мешочек муки украдем, да и то возмещаем немедля.

Из числа же мужчин очень крупных хапуг

Указать мы могли бы не мало;

Негодяев, торговцев людьми и обжор

Тоже больше мужчин, а не женщин.

И наследье отцов, без сомнения, вы

Хуже нашего, знаем, храните.

Ведь храним мы исправно все наше добро,

Например: веретена, корзины, челнок

И зонты…

А мужья наши порастеряли давно

Веретена, и копья пропали.

А иные мужчины, – и много таких, –

Лишь завидят врага, убегают стремглав

И в испуге роняют… зонты.

Упрекнуть мужчин во многом справедливо мы могли б,

Но одна несправедливость возмутительней всего:

Почесть женщине, родившей гражданина городу, –

Таксиарха[61] иль стратега, – вы должны бы воздавать

И на Стениях,[62] и Скирах,[63] и в другие праздники,

Совершаемые нами, место первое давать.

А родившей государству труса и негодника –

Рулевой ли это будет, командир ли корабля –

Как рабе остричься надо, место выбрать поскромней,

Дальше матери героя. Что ты терпишь, город наш!

Распустив на плечи кудри, ростовщица здесь сидит.

В белоснежном одеянье мать Гипербола[64] у нас

Рядом с матерью Ламаха.[65] Поступить бы с нею так:

Если станет, в долг ссудивши, требовать она прирост,

Отобрать насильно деньги и сказать при этом ей:

«Не видать тебе прироста: ты урода родила!»