Женская месть

Глава 2. ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ

Женщина смотрела на Захария вприщур и словно раздумывала, стоит ли говорить этому усталому человеку о деликатном, раскрывать ему сокровенное, доверять чужие тайны.

— Ну, что же ты молчишь? — торопил Захарий женщину

— Неловко мне без позволенья в чужие души лезть. Ну, знаю я кое-что. А если бабы на меня обидятся?

— Откуда узнают? Я не проболтаюсь. Мужики и тем более промолчат. Чего боишься? Промеж нами

так и застрянет секретом, — придвинулся поближе к бабе, приготовился слушать.

И Анна, набравшись смелости, решилась:

— По тебе Захарушка не одна баба сохнет. Уж на что серьезная Акулина, а и та с молодости по тебе страдает и мается. Все думки ее про одного тебя. Исстрадалась, извелась женщина, сколько лет без мужика живет, никого к себе не подпустила, хоть многие предлагались в мужики и все приличные, порядочные люди. Но Акуля себе на уме. Своего часа ждет.

— Аннушка, она старей меня на целых шесть зим. Я потому в молодости на нее не глянул. Зачем же теперь дурью маяться?

— А тебе семнастку надо?

— Не смейся. Но бабу старей себя не хочу! Это супротив моей натуры. Знаю все, что хорошая хозяйка, мать и бабка, но не моя. Я по ней страдать не стану. Уж лучше сам свой век доживу. За нее не уговаривай и не хлопочи.

— Ишь, какой разборчивый! Сам корявый, как пенек, а в бабах ковыряется!

— Какой ни на есть, а мужик! На первую встречную не кидаюсь.

— А что, твоя Валька — королева?

— Тогда была такой! — кивнул Захар.

— Да брось ты, не смеши! Я ли не помню! Обычная бабеха-лепеха, так и не понял никто, что ты в ней нашел особого.

— Теперь не об ней речь! Кто кроме Акульки имеется? Эта ни в счет.

— Есть еще одна. Ты ее навряд ли помнишь. Василиной зовут. Хорошая баба, путная, сама живет, без детей и внуков, в своем доме. И хозяйство держит, и работает.

— А почему одинока? Иль нет никого? Сколько годочков сироте?

— Эта на червонец младше тебя. И вовсе не сирота. Родни полные ретузы, да толку ноль! Когда погорела баба, это лет пятнадцать назад, никто из своих не помог. Ни братья, ни сестры, кругом одна осталась. Кое-как заново на ноги встала. Завела хозяйство и ожила. Но от родни насовсем отвернулась и ни с кем не знается. По великим праздникам не здороваются. Ровно чужие, словно не знакомы друг с другом.

— А дети?

— Они имеются. Только в других городах живут. При ней никого нет. Но она не бедует. Дети помогают каждый месяц, деньги ей высылают, письма пишут, в отпуск приезжают ненадолго. Василинка с ними не мается.

— А мужик где?

— Сущий кобель! Как пожар случился, он разом всех бросил и умотался к другой. Давно бросил и не появлялся с тех пор. Баба сама на ноги встала, уже без него. Заново дом подняла. Кирпичный поставила. Даже больше и лучше прежнего. Железной крышей накрыла, забор каменный поставила из блоков, железную дверь…

— Ого! Круто!

— Еще бы! Дети помогли. Сама бы не одолела, не справилась бы.

— Она работает? — поинтересовался Захарий.

— Конечно. Как нынче без того?

— А где «пашет»?

— В налоговой. Но не простая, в начальстве. Ее часто на машине привозят с работы.

— А я ей зачем?

— Ну, ты прикольный, Захар! Или не знаешь, зачем бабе мужик нужен? Иль тебе на пальцах объяснить? Она живой человек, как и все мы.

— А чего на работе не нашла подходящего мужика, я зачем?

— То ей одной известно. Сердцу не прикажешь. Оно само выбирает.

— Откуда знаешь, что меня приглядела?

— Сама сказала. За молоком ко мне ходит уже какой год. Так вот и разговорились. Узнала про ее страдание.

— Откуда она меня знает? Где видела?

— Она все годы у тебя обувь ремонтировала, еще когда в мастерской работал. С девчонок к тебе прибегала. Но ты вниманья не обращал никогда. Не взглянул ни разу, не спросил имя.

— А как же полюбила? Иль придумала меня?

— Да кто ж знает? Бабье сердце сплошные потемки. В нем самой не разобраться и ничего не понять. Заблудиться не мудро.

— Чего она хочет?

— Во, чудак, знамо дело, свидеться с тобой!

— Так пусть приходит, познакомимся!

— Не-ет, она женщина совестливая. Не может прибежать сучонкой, себя не уронит. Ее в городе не просто знают, а и уважают.

— Ну, а я как к ней припрусь?

— Вот это ты думай. Я тебя ни за руку, ни за хрен к ней не поволоку. Сами разбирайтесь. Ты спросил, я рассказала. Дальше не мое дело.

— А другой бабы в запасе нет?

— Тебе двух мало?

— Эти не то, — сморщился Захарий.

— Есть еще. Но та пусть дозреет.

— Она кто? Я ее знаю?

— Еще бы! Да только заковык и заморочек полно. Потому, сама себе признаться боится.

— Ну и дела! Целых три бабы! А я все в девках хожу, нецелованый и необогретый как барбос. Разве не обидно? В бане спину потереть некому. Ночью в холодной постели сплю. А три бабы страдают. Не-ет, это непорядок!

— К Василине иль Акулине, хоть сегодня скачи. Авось сладится!

— А может третья моя! Ну, зачем мне баба гордячка, какую весь город знает и уважает. Мне поскромнее бы! Да и мужик от нее, наверное, не с добра слинял, да ни разу за все годы не появился даже к детям. Тут уж не просто кобель. Небось, достала до самых печенок. Я тоже от своих ушел. Выходит, тоже козел?

— Он в лихую минуту бросил и к другой бабе пристроился. Ты ж сам живешь!

— Ладно, уговорила! Подожду, пока третья дозреет. Авось, моею станет, — рассмеялся человек, оглядев женщину хитровато и, подморгнув ей озорно, спросил:

— Ну, а мужиков моих кто присмотрел?

— Татьяна и Нина. Но те пусть сами разбираются. Я их не знаю, вижу редко и почти не разговариваю. А бабы допекают расспросами. Мне им ответить нечего. Ну, что про Толика знаю, если он с головой под машинами торчит. Только непотребное наруже. Либо задница, или от пояса до сапог. Как его разглядеть успели? Весь в мазуте, в грязи, в бензине, на него глянуть жуть. Он и не разговаривает. Целыми днями в машинах ковыряется. А в доме хозяин нужен. Да и бабе ласковый человек, а ни этот, какого в корыте до ночи не отмоешь. Пока его в порядок приведешь, Толяну снова на работу пора.

— Зато он зарабатывает классно!

— Ой, Захар! Не в деньгах счастье. Мужика за другое любят. А если он кроме машин ничего не видит, какой с него толк? Не-ет, я такого никогда не полюбила б. Лежит в паскудном виде под машиной, целуйте его во все доступные места. На хрена такой хозяин сдался. С ним даже не побрешешься.

Захарий расхохотался:

— Так это здорово. За всю жизнь ни одной ругачки!

— Чего тут хорошего? Сплошная скукотища! Это ж что за жизнь, что ни разу не погавкаться, друг другу не ввалить. Не-ет, я такой тоски не выдержала б!

— А как потом в одну постель ложиться? Ты что, офонарела? Ведь это грех — бить бабу!

— Во, даешь, Захар! Чем сильней лупит, тем круче любит. А ночью в постели мирятся. А как, знамо дело! Так завсегда водилось. Мне еще бабки говорили, если мужик не колотит, значит, не любит.

— Я Валентину за всю жизнь пальцем не трогал.

— Ну и дурак! Ей надо было мозги вправлять на место. Было за что! Всем вламывают. И она не особая!

— Кто ж Илью присмотрел? Иль обошли его наши бабы вниманьем? — решил Захар оборвать неприятную тему.

— Сорокина Ольга по нем страдает. А еще Люба Токарева. Часто его видели. В магазине с ним разговаривали. В одном автобусе на работу с ним ездят. Любка однажды на коленях у него всю дорогу ехала. Народу было много. Ну, просто битком. Он и предложил ей сесть к нему на колени. Баба не растерялась. Так вот и доехали. Под конец познакомились. Он даже свиданку ей назначил. Но Любка не смогла придти. На работе что-то помешало. Уж и не знаю, пришел ли в тот день Илья. Но, кажется, тоже вернулся поздно. Не состоялась встреча.

— Илюшка, коли захочет, увидит, найдет ее.

— Я его не знаю. Мельком видела. А Любка, покуда на коленях сидела, успела рассмотреть. Шустрый человек. С ним наедине встречаться опасно. По дороге доказал ей, что мужик он горячий. Покрутилась она у него на коленях. Портсигар всю дорогу ей мешал. Уж он краснел за него. Ну, что делать, все мы живые люди. А Любка все мечтает снова к нему на колени попасть. И хвалит его горячие руки.

— Кому что, — усмехнулся Захар.

— А Илья работает где-нибудь?

— Конечно. Как без дела жить. Всякий мужик сам себя кормить должен! — встал навстречу мужику, новому клиенту.

Анна ушла на кухню, начала готовить ужин мужикам и не заметила, как ушел клиент.

Захарий радовался заказу. Это уже удача. Человек попросил сапожника сшить ботинки. На его ногу в магазине не подобрать. Только по индивидуальным заказам ему шили. Но не каждому доверишь. Этот человек не впервой обращался к Захару, а тут после сокращения, потерял сапожника. Хорошо, что в мастерской адрес дали, вот и разыскал. Как к близкому другу обрадовался.

Захар нашел нужные колодки, подготовил их, взялся чертить кожу. Он не спешил, внимательно вымерял, чертил карандашом будущую заготовку, и только собрался разрезать, в двери постучали.

— Войдите! — громко предложил человек, и выронил ножницы. На пороге стояла Валентина.

— Мне можно войти? — спросила ехидно ухмыляясь.

— Тебе что надо? Ну, уж коль приехала, входи, — растерялся мужик и, досадуя, отложил работу.

Из кухни высунулась любопытная Анна. Увидев Валентину, коротко, сухо поздоровалась и снова исчезла на кухне.

— Это твоя новая жена? — поджала насмешливо губы гостья.

— Тебе какое дело? — грубо оборвал человек и спросил:

— Чего притащилась?

— А ты почему хамишь? Я тебе повод не дала, не оскорбила. Пришла по делу. Считаю, что прежде чем обзаводиться новой семьей, любой порядочный человек просто обязан утрясти все отношения с прежней семьей. И уж тогда связывать себя новым браком. Разве я не права?

— Ты мне свои условия не навязывай. Хватит! Накомандовалась. Здесь я хозяин! Дошло иль нет? Сам могу выпереть кого угодно. И не кривляйся тут, как катях на лопате. Сказывай, чего надо, зачем возникла? Хоть и сам знаю, будешь деньги клянчить, вымогать из меня! — смотрел на Валентину свирепо.

— Захар! Да ты, как вижу, совсем здесь озверел! Сказалось влияние окраины. Весь человеческий интеллект утратил. Мы с тобой почти сорок лет прожили вместе, ты никогда не был таким, как теперь, туземцем. С тобою рядом сидеть небезопасно. Того гляди набросишься и съешь…

— Говном не питаюсь! — рявкнул резко.

— Захарий, хватит грубить. Я пришла не ссориться, а поговорить с тобою о нашей семье.

— У меня нет с тобою семьи!

— Но она была и есть, куда от нас денешься?

— Заткнись! Я слышать о вас не хочу!

— Успокойся! Нельзя так себя вести. Ведь мы люди, случается, все устаем, ругаемся, срываемся друг на друга, потом опять миримся, прощаем и живем снова, как ни в чем не бывало.

— Хватит меня уламывать. Говори, зачем возникла и проваливай. Некогда с тобой трепаться.

— Захар, мы так давно не виделись. Я соскучилась. Но не успела порог перешагнуть, как ты уже гонишь. Разве это корректно?

— Иди в задницу! Знаю тебя прохвостку! Тебе я никогда не был нужен. Только деньги интересовали.

— Да сколько ты получал, что так гоношишься? Я чаевых имела вдесятеро больше и все ложила на семью без хвастовства и попреков. А ты что себе позволяешь? Распустил перья как индюк. Ведь я тоже работала и ни одного дня не сидела на твоей шее. Если ты приносил деньги, они шли на семью. Ты это прекрасно знаешь, и нечего меня унижать.

— Тебе ли тут выставляться! Ах, тебя цыпочку унизили! А забыла, как меня вместе с Наташкой выкинули? Что мне кричали вслед всей своей собачьей сворой. Все жильцы дома поверили, что от вас зоопарк побежит, вместе с бухарником. Что вы кричали мне в спину, интеллигентные люди! Вас собаки стыдили во дворе! Тебе ли упрекать кого-то! Как набралась нахальства придти сюда! Бесстыжая, грязная дрянь! — побагровел Захарий.

— Я пришла не ругаться. И не за деньгами. Я хочу помириться с тобой ради нашей семьи. Вспомни, сколько нам лет? Зачем под старость позориться? Давай все забудем. Живые люди всегда ошибаются. И ты далеко не всегда был прав. Давай забудем ошибки и обиды. Мы пожилые люди. Стыдно позориться перед своими детьми. Возвращайся домой и не чуди. Не строй из себя несчастного.

— Ты мне морали не читай. Наслушался я их по самые уши. И возвращаться не подумаю. Я не игрушка, какую вчера выкинули, а сегодня подобрали. Я не зять, каким вертите словно тряпкой. Я не разучился себя уважать и не уронил звание мужика, не дам себя на осмеяние. Выгнали, на том баста. Нет меня у вас, и примирения не будет. Где гарантия, что завтра снова не выгоните?

— Ни в коем случае!

— Но я отвык от вас!

— Так быстро? Не может быть! Ведь мы все дружно жили. Как хорошо ладили! — поднесла платочек к глазам.

— Вот только хорошего не было, — буркнул Захар.

— Ну, что ты говоришь? Дети все время тебя вспоминают.

— Ой, не болтай лишнее, — осек хозяин раздраженно и отвернулся от гостьи, увидел, что Анна из кухни слушает каждое слово.

— Поехали домой! Давай помогу собраться! — предложила Валентина человеку.

— Ты что? Оглохла? Я сказал, что не поеду к тебе. Не стану мириться, не хочу видеть вас! Нет у меня прошлого. Был дурной сон. Я в нем ошибся. Я не хочу его вспоминать. И ты уходи! Навсегда отстань.

— Одумайся, Захар. Если уйду, мы расстанемся навсегда. Я больше не приду, и мы не увидимся. Когда ты одумаешься, будет поздно. Уже сама не прощу и откажусь навсегда от тебя.

— А я никогда не был твоим. Дорогих людей не прогоняют так, как меня. Я этого и в мертвом сне не забуду и не прощу. В тот день вы убили во мне все, мужа, отца, деда. Вот только человека удалось удержать в себе. Как трудно мне это далось, только я знаю. Потому жив остался. Не наложил на себя руки. А ведь до этого оставалось совсем немного. Это была бы моя последняя ошибка, от какой сам себя удержал. А соваться в петлю еще раз не хочу. Жить с вами, все равно, что лечь в могилу. Теперь ты понимаешь, что уговариваешь бесполезно. Я отболел вами навсегда.

— Мы все в тот день погорячились и перегнули палку. Если можно было бы вернуть и все исправить. Но невозможно. Мы стали чужими, это самое плохое, что могло случиться. Теперь будем жить обидами, забыв родство.

— Я ничего не хочу помнить. Разве бывает родство без тепла? Разве можно родного человека выгонять из дома без возможности выжить? В холод и в одиночество, без гроша в кармане. И после этого вы называете себя родней. Да будет смешиться. Такую родню отстреливать нужно в загоне, как волчью стаю и держать подальше от людей.

— Ладно, Захар, я ухожу. Чувствую, что не вовремя пришла, некстати. Даю тебе время на размышление. Подумай и помни, мы пока ждем тебя.

Захарий отмахнулся от услышанных слов и не пошел провожать Валентину во двор. Он попросил у Анны кружку чая, долго смаковал его, приходил в себя после встречи с Валентиной.

Захар не поверил ей. Человек все понял по-своему.

— Конечно, за деньгами пришла. Но сразу врубилась, что ни хрена ей не обломится. Вот и вздумала уволочь к себе. Чтоб всегда тянуть с меня, как раньше. Сам я ей не нужен давно. А тут хоть что-то урвать. А может, поверила, что я с Анькой сошелся накоротке, вот и взял верх бабий гонор — во что бы то ни стало вернуть свое. Но ведь смешно! Анька вдвое моложе меня. Моя дочь Ирина старше этой бабы года на два. Как бы я подвалил к ней с таким озорством, иль Валька меня забыла, предположив такое.

— Поешь оладок! — поставила Анна тарелку перед Захаром.

— Слышь, а Валька небось подумала, что ты моя новая баба, — хмыкнул сапожник.

— Нет, тогда не стала б уговаривать вернуться к ней. Все ж я моложе ее намного и всегда здесь рядом с тобой. Хотя, кто знает, что в голову пришло. Но приволоклась за тобой не случайно. Все ждала, что сам воротишься. А не пришел, вот и испугалась. Хотя может что-то случилось дома, раз ты понадобился. Я не верю, будто ради семьи вернуть хочет. Ей людское мненье всегда до задницы было. Смолоду ни с кем не считалась, а уж теперь и подавно. Тут что-то другое кроется, — не поверила Аня.

— Чего голову ломаем? Едино не вернусь, чтоб там не стряслось. Отсохло все к ним. Хватит! — глянул на открывшуюся дверь, увидел Толика. Тот едва держался на ногах. Бледное лицо перекосила боль.

— Что с тобою? — подскочил Захар.

— Сорвался. Спину и живот сгубил. Двигатель машины сам поднял. Вот и получил, — свалился на пол у двери. Захар вызвал «неотложку».

До глубокой ночи провозились медики с человеком. Делали уколы, ставили капельницу, мерили давление. Они хотели забрать человека в больницу, но тот ни в какую не согласился. А тут еще Анна предложила бабку привести, какая с такими напастями легко справляется. И едва «скорая» отъехала, баба и впрямь привела старуху. Та, осмотрела Толяна, достала из своей сумки чугунок, нагрела его на печке и, смазав живот Толика гусиным салом, поставила на него горячий чугунок. Мужик поначалу взвыл от боли.

— Потерпи, голубчик, малость! — просила бабка человека. Она давала ему свои снадобья и настои, пахнущие резко.

— Пей, внучок! Завтра про хворь позабудешь. А нынче не вставай, отлежаться стоит. Чтоб лихо навовсе ушло, надо время выдержать.

Толик ждал, когда старуха уйдет и тут же встал с постели.

— Куда? А ну ложись! — цыкнул Захарий.

— Зачем? Ведь не болит, все прошло! А во дворе работа, я обещал человеку поскорее машину сделать. А тут…

— Ты уже поспешил, лежи, слышь!

— Толян, не спорь! Я сама за бабкой ходила. Не зли меня. Если не послушаешься, больше пальцем для тебя не шевельну. Эта старуха свое дело знает.

К ней все бегут, когда беда достает. Если велела лежать, значит нужно. Когда-то каждому из нас отдых требуется. Заодно хоть в лицо тебя увижу, какой ты есть. А то все задницей, либо вперед коленками к белому свету валяешься. Все, что выше, под машиной спрятано. Наверно и сам Захар тебя в лицо не видел ни разу, — шутила Анка.

Протерев мокрым полотенцем лицо и руки человека, сказала смеясь:

— Я думала, у тебя на плечах колеса растут. Но нет, голова имеется и даже морда. Если ее отпарить и побрить, нормальный мужик получится. Даже белым днем можно будет бабам показывать. А там и на ночь к какой-нибудь подкинуть.

— Еще чего? Лучше век под машиной канать, только не с бабьем! — задергался человек.

— Чего зашелся? Сам не нашел, тебя отыщут бабы. Вон моя лярва нынче приползала. Помириться предлагала, к себе звала. Поди думала, что околел без нее, да обмишурилась. Не вышло по ее. Не спился, и с голоду не сдох. Выходит, на что-то еще гожусь. Решила вернуть, пока другие не увели. Теперь мужики в дефиците. Любой возраст в большом спросе. Вот и моя дура спохватилась, — смеялся Захар.

— И что же ты решил? — округлились глаза Толяна.

— А ничего! Зачем вертаться? Мне и тут неплохо. Сам себе хозяин. Кругом тишь и благодать, ни одна муха не зудит в ухо, никто ничего не вымогает, не брешется с утра до ночи. Зачем вертаться в стаю? Тут я человеком живу, самого себя заново уважать научился. Я к людям с добром, они ко мне с теплом. Отвык от своего зверинца. Без окриков и обид дышу, как в раю, сам себе завидую, давно надо было насмелиться и уйти сюда…

— Оно всегда так. Думаешь, в беду попал, а она избавлением от горя оказывается. У меня такое уже случалось, подал голос Анатолий и продолжил:

— Я не ждал, что меня сократят с работы. Но, так уж случилось, погавкался я с начальством за то, что арендную плату подняли до того, что в мастерской невыгодно стало работать. А тут и самой работы поубавилось. Люди на всем начали экономить. Оно и понятно, кризис каждого достал. Вот так и заработки наши вниз покатились. Когда я за аренду пасть отворил, слесари меня не поддержали. А на другой день читаю приказ: сократить! И не только меня, а половину наших мужиков, отмолчавшихся. Даже тех, у кого по двое-трое детей малолеток. Им-то каково без заработков остаться? Короче, я спорить с начальством не стал. Забрал трудовую и ушел. Думал, работу запросто найду. Да осечка вышла. Только потом, уже в бомжах, прослышал о гаражах, где наши слесари скучковались и устроили конкуренцию своей же мастерской. Всех клиентов перехватили, так вот и задышали. Я уже туда решил пойти, но Илья подобрал. Честно говоря, силенок у меня совсем не стало, — признался Анатолий глухо и продолжил:

— Ну вот сколько тут прошло, сыскали меня мужики из гаражей. Стали звать к себе. Но я уже здесь приклеился. Худо ли, бедно ли, на хлеб имею. Своя клиентура появилась. Я же и моторист, и кузовщик, в электрике волоку, в своем деле ни от кого не завишу. Зачем мне под чужой хвост лезть? Самостоятельно «пашу». И никто не обижается, и я ни с кем не делюсь. Что заработал, то мое. Вот тебе и фортель. Думал, в проруху влетел, а судьба удачу подарила. Конечно, хорошо бы напарника заиметь. Но в нашем деле не каждому доверишь.

— А какая у вас морока? — удивился Захар.

— Ну, люди разные! Случается, один прекрасно разбирается в машинах, а в работе ленив и небрежен. Такому сложный ремонт не доверишь. Бывают, кто с клиентами не умеет говорить. Обгавкает, обзовет и выгонит. Иди потом, исправляй ситуацию, а как, если уже на кулаках поговорили. Глядишь, или клиент или слесарь в смотровой яме кверху «воронкой» валяются. Под глазами «галогены», сами в шишках. Конечно, тут на хорошую благодарность рассчитывать не приходится. Хорошо, если заплатит вообще. Но ведь всякое случалось. А дома скандал:

— Почему мало принес? С работы только к полуночи возвращался, а зарплата, словно по полсмены «пахал». Что скажешь бабе? Она и слушать ничего не хочет. В общем, петля на горле затянулась накрепко, и терпенье лопнуло, до того, что искры из глаз посыпались. Чтоб до беды не дошло, свалил в бомжи. Иначе таких бы «дров нарубил», что теперь тянул бы ходку на зоне.

— Не канючь! Времени прошло нимало. Забыть пора! Что нас держит в семьях? Только дети! А бабы чего стоют? Разве для них стараемся? — презрительно сморщился Захарий.

— А чего ты жил в семье, когда дочь выросла? — спросила Анна улыбаясь.

— Она в семнадцать замуж вышла уже беременной. Внучку стал ждать, чтоб помочь вырастить. И дождался, — сморщился, словно от зубной боли.

— Все мы чего-то ждем. Но получаем вовсе не то, чего хотели, — подытожила Анка.

— То верно! Я мечтал со своими до конца дней дожить. А получилось совсем другое. Долблюсь с заказами. Когда не смогу работать, хоть ложись и подыхай как собака.

— А пенсия? У тебя она нималая!

— Аня, на похороны еще не наскреб. Теперь один гроб сколько стоит. Я как посчитал все расходы на мое погребение, аж лихо сделалось. Моих нынешних сбережений только наполовину хватает. На ограду и поминки собирать еще нужно.

— Захарий, зачем о похоронах завелся? Мы тебя еще женить собираемся. Вон артистка наша, Варенька, все глаза на твои окна проглядела. По молодости дурою маялась, принца ждала, теперь ума набралась, тебя приметила. А где раньше была? Мотыльком порхала, да лето быстро пролетело? Нынче, гляжу, валенки на заборе сушит. Раньше их в руки не брала, брезговала. В огороде целыми днями ковыряется. Так-то оно, и ее нужда раком поставила. Кем бы ни была в прошлом, старость у всех одинакова! И нет в ней известных, знаменитых, одни забытые и одинокие, короче, живые покойники, — вздохнула Анна и, что-то вспомнив, рассмеялась:

— Ты чего? — оглянулся Толик.

— Да вчера детвора отчебучила. Приходят со двора и спрашивают:

— Мам, а ты когда помрешь?

— Я аж похолодела и ответила, что того никто загодя не знает. Такое только Богу ведомо. А потом, я еще не старая, мне о смерти думать рано. Ну и спросила, с чего они меня торопят? Чем я им успела надоесть? Так знаешь, что ответили? Мол, слышали, как бабка Егориха на могиле своего старика плакала и жаловалась деду, что похороны шибко вздорожали и ей скоро ни на что не хватит. Мол, закопают как собаку без гроба и отпевания. Ну, а я дома часто на нужду жалуюсь. Вот и испугались, а что как заживусь надолго, как меня хоронить станут, хватит ли на все? — загрустила, умолкла женщина.

— Глупые они покуда!

— Да я понимаю. Не от большого ума спросили. Но на душе все равно тяжко стало. Они еще мертвых не видели, не понимают, что это такое. Хотели заботу проявить заранее и… невольно обидели.

— О чем вы завелись? Вот у меня сегодня хохма получилась. Лежу я под машиной, днище обрабатываю и вдруг слышу, кто-то меня по имени окликает. А во дворе ни души. Подумал, что показалось. Минуты через две слышу, снова кто-то зовет. Глянул, никого вокруг. Эдак несколько раз. Я потерял терпение и вылез из-под машины. Она у меня на домкратах стояла. И только наруже весь оказался, глядь, машина с домкратов соскользнула. Будь я в это время под ней, пополам перерубила бы, — услышал, как ойкнула от испуга Анна, сжалась в ком. Затравленно смотрела на Толика.

— Ты чего? — удивился мужик.

— Жалко тебя, — призналась, икнув громко.

— Так все обошлось.

— А вдруг повторится в другой раз!

— Уже не поленюсь, загоню на эстакаду.

— Смотри, не рискуй больше, — попросила баба дрожащим голосом. Мужчины понятливо переглянулись. Захарий неприметно для Анны подморгнул Анатолию. Тот покраснел, хотел встать, но женщина навалилась на человека грудью:

— Лежи, коль не велено вставать.

Толик обнял бабу, прижал к себе:

— А что если мне это понравится, я вот так и до утра могу пролежать, — зажглись озорные огоньки в глазах. Человек погладил женщину по плечам, зарылся лицом в волосы. Анка замерла на минуту. Как давно это было! Она успела отвыкнуть и забыть даже мимолетную мужскую ласку, она, оказывается, была очень нужна ей, уставшей и огрубевшей от забот. В ней на миг вспыхнула женщина, робкая и нежная, как в юности.

— Ой, что это я тут завалялась? Пригрелась окаянная! А ведь мне пора вас кормить ужином! Давайте к столу!

— Да посиди ты, угомонись, успеем поесть, — осек ее Захар, не поднимая головы. Толик, пользуясь случаем, удержал бабу за плечи. Их взгляды встретились. Они поняли друг друга без слов.

Толик нехотя отпустил Анну, ненароком коснувшись губами ее щеки. Потом встал с постели, помог бабе накрыть на стол. Захарий, глянув на обоих, вышел во двор покурить, дав возможность этим двоим побыть наедине.

— Я приду к тебе сегодня, — обнял Анну.

— Только дай детвору уложу. Пусть заснут.

— А как узнаю?

— Вон в том окне свет погашу и открою дверь. Входи, не стучась, чтоб не разбудить моих ребятишек. Я буду ждать.

Толик сразу забыл про ужин. Он сел перед окном заранее и не сводил глаз с освещенного окна в доме Анны. Там его ждали.

Захарий, глядя на мужика, с трудом прятал улыбку в уголках губ. Сапожник плотно поел, сам убрал со стола, сел за работу. Она пошла легко, красиво, он даже не заметил, как исчез Анатолий. Он выскочил мигом и тут же вошел в дом к Анне:

— Милый мой мазурик! Солнышко чумазое! Лапушка необогретая! Родной мой мальчишка. А я уж и не верила, что приметишь, — дрожала под руками мужика. Тот целовал нетерпеливо, гладил женщину, что-то говорил ей, та тихо смеялась, обняла за шею.

— Анюта, ты чудо мое! Лучше тебя на свете нет! Погоди, не спеши, не убегай, побудь еще немного, — не выпускал из объятий.

— Дети скоро проснутся. Пора вставать.

— Надо же! Уже утро! Ночь секундой пролетела. И не заметил, — нехотя разомкнул руки.

Когда Толик вернулся к Захару, там еще все спали. Слесарь тихо лег на раскладушку и проспал до обеда. Его разбудила Анна. Погладив по щеке, позвала к столу.

— Как хорошо я отдохнул сегодня! — встал Толик и, увидев, что никого кроме бабы в доме нет, обнял, зацеловал женщину:

— Сегодня встретимся? — прижал к себе Анну.

— Мне скоро на работу.

— Когда вернешься?

— Вечером. Уже поздно будет.

— Я стану ждать. Но только скажи, а с кем детей оставишь?

— Свекровь присмотрит. Она скоро придет. Не приходи без меня. Наша старуха с крутым характером. Чужих не признает и не любит. Сразу скандалит. Потому, меня дождись. Как вернусь со смены, враз к вам загляну, а это значит, что свекровь уже пошла домой.

— Голубка моя! Как долго до вечера! Я вконец изведусь!

— Потерпи! Подожди! — поцеловала человека, и в это время вошел Захарий. Он сконфужено опустил голову, но тут же сделал вид, что ничего не заметил и сказал:

— Анюта! Что там за пугало в твоем огороде пасется? Я как увидел, чуть в портки не налудил. Клянусь, против нее сама баба Яга Мерлин Монро! Козья смерть, а не старуха! Вырвала с грядки сорняк и в мой двор зафитилила. Я ей замечание сделал, пристыдил по-соседски. Так она еще базар подняла, ржавая таранка! Назвала кастрированным тараканом. Ну, я предложил ей в натуре убедиться в ее ошибке и перескочил через забор. Эта кикимора посчитала, что я вздумал ее обесчестить, да как заблажит на всю улицу паровозом:

— Люди! Спасайте! Козел прискакал! Силовать меня собрался! Помогите! Защитите от зверя!

— Я чуть с горя не помер! Неужели эта геморройная шишка и впрямь поверила, что у какого-то отморозка может на нее желание появиться? Поверь, я лучше руки на себя наложил бы! А эта старая затычка, аж заходится. Девку из себя корчит, сушеная гнида! — кипел человек.

— Это моя свекровь, — покраснела Анна.

— Ну и бабка! — изумлялся сапожник громко.

Женщина поспешила поскорее уйти. А мужчины

занялись своими делами и вскоре забыли о недавнем разговоре. Толик, отпустив отремонтированную, взял в ремонт другую машину, загнал ее на эстакаду, осматривал, проверял и не смотрел по сторонам. Ему было некогда.

Захарий, вырезав заготовки, принялся шить ботинки заказчику. Они и не заметили, как возле дома остановилась старая «семерка» из нее вышел водитель и тут же направился в дом сапожника.

— Ты, что ли, хозяин здесь? — спросил Захария.

— Чего надо? — зло оглядел гостя, какой даже не поздоровался.

— Тебя Захаром зовут?

— И что с того?

— Твой зять мою машину раздолбал. Среди дороги на встречную выехал. Теща до сих пор в больнице лежит чуть живая. А ее лечение и ремонт машины твой зять Женька и теперь не оплатил. Сколько я буду ждать? Приходил к нему в больницу, он обещал рассчитаться, как только выпишут домой. Его уже отпустили. Так теперь у него денег нет. А я причем? Пусть найдет. Иначе, всю его семью в лапшу покрошу. Понял?

— Ты чего тут выступаешь? Я твою машину трогал?

— Но ты же прямой родственник?

— Бывший. Теперь никто. Чужие мы! И отвали! Женька сломал твою машину, с ним и разбирайся. Меня ваши дела не касаются. Не мешай здесь. Что хочешь с ними делай, — отмахнулся Захарий.

— Ты ж ихний отец!

— Был им, теперь никто. Уж сколько времени как чужими стали. А Женька только зятем был. У него свои родители имеются. Вот с ними и разбирайся.

— Дед! У тебя внучка есть. Женькина дочь! За нее не боишься? Ведь я ни на что не посмотрю, если меня достанут.

— Мое тебе соболезнование. Если на нее нарвешься, целым уже не выскочишь. Заранее «скорую» вызови, чтоб успели тебя откачать! — рассмеялся громко.

— Бабу твою распущу на лапшу!

— Да ты мне не грози, я уже всего отбоялся! Чего перья здесь распустил? Сгинь отсюда и не мешай! Коль зять виноват, пусть с него суд взыщет, а ты чего возник? Я никакого отношения к вам не имею!

— За порчу машины с него взыщу. Я причем, что он забыл вовремя застраховать свою машину?

— Я уже все тебе сказал. Не мозоль глаза, не мешай! — начал заводиться Захар.

— Да ты что, старый козел, выделываешься тут? Хочешь вякнуть, что я зря сюда приехал? Те отказываются платить, ты на рога встал, а я среди вас в дураках?

— Так оно и есть. Не по адресу обратился! — отлетел сапожник под стол от внезапного, сильнейшего удара. Он ударился головой об стену, из глаз искры посыпались.

Нет, Захар не потерял сознание. Он мигом вскочил на ноги. Незваный гость не успел опомниться, как оказался во дворе. Открыв спиною двери, слетел со ступеней, сапожник поддел его на кулак и отбросил к калитке.

— Ну, старый мухомор, живьем тебя спалю! — пригрозил, садясь в машину. Захар подскочил, опередил мужика и, рванув дверцу «семерки», вырвал водителя наружу:

— Что ты тут лопотал? — ухватил за душу так, что мужику стало нечем дышать.

— Я угроблю тебя и твое корыто! — вдавил мужика в землю, наступил ногой на грудь.

— Отпусти, псих! Чокнутый придурок! Пропади вы пропадом, проклятая семейка! Звери, не люди! — орал мужик, извиваясь под ногами Захария.

— Слышь, мразь ползучая! Еще раз нарисуешься здесь, уедешь без головы! — пообещал сапожник, не заметивший, как оказался возле него Толян. Тот глянул на приехавшего и спросил глухо:

— Ты, как тут оказался?

Мужик, увидев Толяна, тут же перестал орать.

Встав с земли, рассказал слесарю об аварии.

— Ну и чего пасть дерешь? Отремонтирую я твою «керосинку», приведу в порядок. Стоило из-за этого шухер поднимать?

— А лечение тещи кто оплатит?

— Скажи спасибо, что я за деда не спустил с тебя шкуру до пяток. Ты мою руку знаешь, ни один врач тебе не помог бы! В общем, завтра к вечеру прикатывай свое корыто. И не маячь перед глазами, не надоедай. Когда сделаю, сам тебя сыщу. А семью деда больше не дергай, забудь про них. Усек? — спросил хмуро.

— Хорошо, Толик, сделаю, как сказал! — поторопился уехать гость.

Захарий долго не мог успокоиться. Все еще выглядывал в окно, а потом спросил слесаря:

— Откуда ты этого мужика знаешь?

— Вместе работали в мастерской. Только я слесарил, а он в экспедиторах, снабженцем там канал. Мы с ним давно знакомы. Подлый мужичонка, потому его машину мужики не взялись делать. Теперь всем тяжело. Этого тоже сократили. И устроиться на работу не сможет. Теперь трудяги нужны. А он работать не умеет и не любит. Но семью кормить надо. Вот и взялся таксовать. Нынче таких водил полно. Всяк старается на кусок хлеба заработать. Одно плохо, пассажиров на всех не хватает. Люди обходятся общественным транспортом. А кто свои колеса имеет, не упускает случая на извозе зашибить копейку. Конкуренция серьезная. А жрать охота каждому. Везет не всем. Конечно, не взялся бы ему помочь, но тяжело приходится отморозку. В семье он один кормилец, а едоков четверо. На него одна надежда, если он сорвется, всем другим хоть помирай. Помощи ждать неоткуда, — подошел к машине и снова взялся за работу.

Толик не пришел поесть. Он торопился и к сумеркам справился, согнал машину с эстакады, проверил ее на всех режимах, отдал клиенту и, сняв спецовку, долго мылся под умывальником во дворе.

Он сразу угадал Анну по шагам, хотя еще не успел увидеть женщину. А вот ребятишки побежали к ней навстречу. Облепили мать, что-то рассказывают, соскучились, торопят домой.

Анна разговаривает с ними, со свекрухой, отправляет ее, сама торопится в дом. Толик едва сдерживает себя. Ему так хочется пойти к ней, быть вместе, но понимает, спешить нельзя, а потому, возвращается к Захарию.

Вместе они поужинали, и сапожник, будто невзначай спросил:

— Ты сегодня снова к ней отчалишь?

— Само собою! Договорились.

— Толик, я не лезу в ваши дела, об одном прошу, не обидь эту бабу. Я ее давно знаю, с девчонок. Ничего хорошего она не видела в этой жизни. И кроме детей никого не любила. А уж сколько бед пережила и не счесть. Другие десятой доли того не вынесли. Ты хоть не добавь. Жалко бабу мне. Если не держишь на уме серьезное, не морочь ей голову. Не дай привыкнуть к себе и не доведи до аборта. Ты мужик, знаешь, как избежать это лихо. Пощади ее и детей. Пусть о тебе не останется злой памяти.

— Хорошо, Захарий! Я постараюсь, — пообещал человек.

— Я понимаю, что оставив жену с ребенком, никто не согласится растить двоих чужих. Всяк своего помнит. И какая ни профура жена, дитенок всегда помнится, потому что он свой, кровный. Дочь иль сын, неважно. Жену сменить можно. А ребенок всегда твой. И его жаль. Помни, стать отчимом не каждый насмелится. Потому как мать в оба глаза будет смотреть, как относишься к ее детям?

— Видел сам, моя бывшая замуж вышла. Другого в дом привела. И сын отцом его зовет. Ну, а я что сделаю? Мальчонку жалко. А к жене уже не тянет. Раза два виделись в городе, когда в бомжах канал. Она посмотрела, сморщилась, отвернулась и прошла мимо меня. Сына повернула, чтоб не увидел. Но он узнал и как закричит:

— Папа! Папочка!

Жена схватила его на руки, помчалась бегом, а он все кричал:

— Пусти! Я к папе хочу! Он вовсе не умер, он совсем живой! К папе пойду!

— У меня сердце зашлось от боли. Так хотелось подойти, отнять сына. Но куда бы его дел, если не имел своего угла. Его голос долго в ушах стоял, даже во сне. Когда вырастет, мы обязательно встретимся, и я расскажу всю правду.

— Это сколько годков пройдет?

— Не знаю…

— А нужна будет ему тогда твоя правда? Как мне сдается, ты от ней сам откажешься через время. Забудешь или простишь. Поверь мне, это чище. Не всякую правду заголять стоит. Про другую, краше навовсе позабыть и не рвать свою память.

— Время покажет, — ответил Анатолий.

— Ты знаешь, у меня по молодости были свои друзья. Так вот один с них поздней всех женился. Где-то годам к тридцати. Искал особую, чтоб невинная и чистая, красивая и умная, от скуки на все руки, в общем звезду с неба достать мечтал. А женился на первой шлюхе. Уж как она его охмурила, никто не знал. Правду говоря, недолго с ней прожил. Меньше года. Развелся и все проклинал корявую бабу. Клялся никогда не жениться и не простить шалаву. Но прошло время, стихла боль, улеглась память, он встретил другую, женился и забыл первую неудачу. Через много лет случайно встретились. Он и не узнал бы, баба сама окликнула его. И он простил. А зачем помнить вчерашнюю грозу, если на плече уже внук сидит. Ведь беды проходят. Жизнь короткая, надо не останавливаясь бежать в следующее утро, туда, где сверкает радуга. А тучи оставлять за спиной и не оглядываться. Прости злое ближнему, и тебе отпустятся грехи.

— Если получится, — ответил Толик, не сводя глаз с окна Анны, и невольно вздрогнул. В дом неожиданно вошла Аня.

— Мужики! А нам на работе премию дали. Уже сколько не получали. Тут, как гром средь зимы! Я детворе конфет целый пакет взяла на радости. Мои мальчишки и теперь на ушах стоят.

Захарий глянул на Толика, словно подсказал. Тот понял, едва приметно кивнул головой.

— Вы поужинали?

— Да, недавно. Садись и ты поешь! — встал Толян.

— Я домой побегу. А то мои проказники до утра не уснут. Хоть как-то успокою, — глянула на Толика, сверкая улыбкой.

— Сегодня у меня хороший день. Столько подарков получила!

— По какому поводу? — спросил Захар.

— День рожденья! Даже отметили коротко. Я и забыла о нем. Последние годы старалась и не вспоминать. А тут заставили вспомнить.

— Ну, вот видишь, и нас врасплох застала. Не знали и не подготовились, — смутился Захарий.

— Поздравляю! — подошел Толик, поцеловал женщину и, достав из кармана деньги, отдал Анне, попросив:

— Не обидься, купи сама себе подарок от меня. Боюсь попасть впросак. Возьму что-нибудь не то. А сама себе всегда угодишь. Правда?

— Нехорошо получилось. Вроде как выпросила. Я этого не хотела. Подарок это совсем другое. Он радовать должен. А мне стыдно, — сунула деньги в руки мужику и хотела уйти. Толик нагнал в коридоре. Закрыл дверь в дом, обнял Аню, прижал к стене:

— За что обиделась? Я хотел как лучше, а ты, будто в лицо плюнула. Отказалась принять от меня.

— Мне не деньги нужны!

— Знаю, приду, как только погаснет свет.

— Ты сам для меня подарок, я весь день тебя вспоминала. Как хорошо, что ты есть. Я все ждала вечер, когда снова увидимся.

— Спасибо, ласточка моя! — шептал мужик.

— Побегу, уложу своих и жду тебя, — заторопилась женщина и у самой калитки встретилась с Ильей. Тот возвращался с работы, поздоровался с бабой, шмыгнувшей мимо.

Илья уже два дня не приезжал к Захару, ночевал в городе. О нем беспокоились, звонили, но человек не отвечал, а потому, когда вошел в дом, сапожник подскочил от радости:

— Наконец-то отыскался!

— Где пропал? Почему не отвечал на звонки? — засыпали вопросами.

— Ну, не мог ответить. Занят был.

— Чем?

— Тебе подробности нужны? — усмехнулся криво и добавил:

— Ну, был с женщиной. Этого достаточно. Иль я не имею права быть мужчиной? Я же не пацан.

— Нормальная баба? — спросил Толян.

— Была б хреновой ночевать не остался бы.

— Ты с ней всерьез? — спросил Захар.

— Время покажет. Враз не определишь. Я не спешу и жениться не собираюсь. Голова одна, в петлю ее совать жалко. Побегаю вольным. Зачем в хомут лезть. Женщин много. Надо выбрать, какая из них моя.

— А эта чем не подходит? — спросил Захар.

— Все бы хорошо, но есть свои сбои. Потому, не спешу. Она уже вторая. Но была и первая, ох и крутая!

— Где ж познакомился? Кто она? — спросил Анатолий и, глянув в окно, увидел, что Анна погасила свет. Человек уже не слышал ответ. Он даже куртку забыл накинуть, выскочил из дома и вскоре уже был у Анны…

Илья, так и не поняв, куда делся Толян, рассказывал Захару о своих приключениях:

— Ну, я, дед, недавно влип, как последний фраер! И не думал так погореть. У нас там столовка есть. Ну, и я, как все туда похилял похавать. Тем более, что мужики хвалили классную готовку. Захожу, как деловой крендель, пальцы веером, мол, меня не удивить вашими фрикадельками. И только глянул в меню, окосел. Вот это выбор! Сделал заказ. Глядь, деваха выплывает. Вся из себя! Кругом шестнадцать. Я на стуле ужом закрутился как на сковородке. Такой девки сто лет не видел. И давай ей комплименты сыпать за пазуху. А там и без меня полно. Того гляди на том месте блузка лопнет. Меня уже дрожь пробирает, она смотрит и хохочет. Я же забыл, зачем сюда пришел. Мозги заклинило. Гляжу на ее сиськи и ни одной другой мысли в голове кроме единственной: — «Хочу!» Да так припекло, хоть волком вой. Девка меня за плечо тряхнула. Напомнила про заказ. Я как во сне что-то лопотал. А сам от сисек оторваться не могу. Пока ел, все думал, как заклеить ее. И придумал. После обеда к ней подвалил и говорю:

— Спасай от погибели!

Она рассмеялась, а я ей на полном серьезе. Так и объяснился, что полюбил с первого взгляда. Еще что-то лопотал. Она смеялась, называла забавным, а потом все же разрешила проводить домой. Я от счастья ошалел. И повел мою милашку какими-то закоулками, куда кроме бомжей не ступает нога человека. Ну да мне на это наплевать. Шел я за своею девкой, куда она меня вела. Шел и ронял слюни. У нее не только спереди, а и сзади было за что ухватиться десятку мужиков.

— Ого! Где ж такая прикипелась?

— Короче, Захар, привела она меня в какую-то хижину. В ней, кроме этой Лилии, никто не обитал. Она закрыла дверь на все крючки и задвижки. Мы ушли в дальний угол этой коморы на широченную постель. Другая ее просто бы не выдержала. Клянусь, дед, я ни в чем не опозорился и объездил эту кобылку классно. Она не кривлялась и была довольна. Я тоже получил свое. И решил передохнуть, тем более, что наступил мой выходной. Да и Лилия запросила передышку. Я пожалел ее, она и впрямь вся взмокла. Вот и вырубился. Оно и понятно, целую ночь, без отдыха гонял кобылку!

— Молодец мужик! — похвалил Захарий.

— Я и сам себе завидовал и хвалил на все лады, пока не проснулся. Хотел встать, чтоб подкрепиться, но Лилька опять впрягла. Ну, уж очень по душе пришлись ей наши скачки, и я не посмел ей отказать. И снова до ночи забавлялись. Но всему есть свой предел. Надо было на работу. Я стал одеваться. Сунулся по карманам, а там тихо. Хотя накануне выдали получку. Враз смекнул. И уже без нежностей прозвенел ей:

— Верни «бабки», стерва! Иначе будет больно!

Лилька пыталась выдавить слезу, потом давила

на жалость, даже грозить пыталась. Тут я ей пообещал секс без наслаждения, под крикаин. И поставил ее в позицию. Она, видать, знала, что это такое. Вернула «бабки», но предупредила, мол, не порадуюсь им. Не велела больше появляться к ней. Ну и ладно, в городе и без нее баб хватает. Но едва от нее вышел, на меня набросились трое сутенеров. Крепкие мужики, махаться умеют. А у меня закалка зоны. Вот этого они не учли. Всех раскидал к едрене-фене, и теперь с зарплатой в кармане к бабам не пойду. А и жениться погожу! Верно, Захарий? На кой черт морока? Пошалил ночку и хватит. Выскочил от бабы, снова холостой мужик! — хохотал Илья, добавив ехидное:

— Знаешь, как на зоне мужики базарят:

— Бабе можно отдать все, кроме получки, выходного дня и свободы.

— А потому, я никогда не женюсь!

— Я думал, что у тебя все по-чистому и всерьез. Ты ж снова в говно влетел, — сокрушался старик.

— Разве в том моя вина? Нет, Захар! Я шел как мальчишка, влюбленный по уши. Я даже пел. Забыл, что кобылы песен не понимают и не разбираются в человечьих чувствах. Им подай свое плотское и звонкую монету.

— А деньги она тебе вернула все?

— Куда бы делась? Я их при ней пересчитал. Ни на копейку не дал себя обчистить. Вякнул, пусть благодарит судьбу, что я с нее за удовольствие не сорвал, хотя и стоило!

— Ладно, Илюшка, в другой раз будь осмотрительней. Ведь среди сутенеров могут оказаться мужики из зоны. И что тогда?

— Нет! Бывшие зэки у сучек не шестерят. Это для них западло. И хотя жрать всем охота, имя и мужичья честь всего дороже! Это я знаю. А перхоть не в счет! Ее всерьез не воспринимают.

— Ну, как ее в столовку работать взяли?

— Она не повар! Только официантка! Эти «выставкой» берут, внешностью. А она у нее, что и говорить, классная, обалденная по всем меркам, потому я тоже клюнул, но ненадолго.

Поужинав, Илья огляделся и спросил:

— А куда дружбан смылся? Где наш Толян?

— О-о! У него роман закрутился! — многозначительно поднял палец Захарий.

— С кем?

— С Анной!

— У нее же двое детей! Зачем она ему?

— В любви дети не помеха! Не лезь ты в эти дела, не советую. Пусть сами решат и разберутся! — нахмурился сапожник.

Илья, покачал головой, нахмурился, сказал мрачно:

— И зачем ему впрягаться в чужой воз? Торопится дружбан. От своего хомута шея не зажила. К чему торопливость? Ну, переспал бы с бабой, а утром, как все, жопа об жопу, а любовь в сторону. Мало что ночью набрехал. Утром все забыто. Нет, снова вляпался, придурок!

— Ты не брюзжи, Толяну видней. Да и Анька баба путевая. Я ее давно знаю, — вступился сапожник за соседку.

— Все они путевые! Только с какого пути взята? Неужели нужно снова душу измочалить, чтобы в моей правоте убедиться?

— Это твоя правота. У них она другая. Ты на сучонку завис. Ну, где видел путевую официантку? На каждой печать ставить негде!

— Не скажи, Захарий! Сколько раз получил я по роже именно от официанток за безобидное, по заднице погладил, а получил по самой роже. Да еще грозились вырвать самое дорогое голыми руками. Вот тебе и официантки! Не приколешься! Шухер на весь кабак поднимет, ее пасть никакими чаевыми не заткнешь. Так что тут на какую нарвешься, как повезет.

— Илья, я со своею бабой почти сорок лет прожил. Девкой взял, а под конец хуже путаны стала. Такое несла, вспомнить гадко. Сучонка постыдилась бы вслух брехнуть. А она детей не постеснялась. Хотя уже старуха, как язык повернулся? Вот тебе и родная половинка. Я до сих пор опомниться не могу.

— Понятное дело, если простить не мог. Ну, скажи, неужель ты от нее за всю жизнь ни разу левака не дал?

— Ну, это ты круто взял! Оно, конечно, без трепа и шухера. Зачем огласка? Все мужики подружек на стороне имеют. Но нельзя ж этим хвастаться. А я один раз влип круто, — оторвался на минуту от дела, потер шею, взвывшую от памяти:

— Вернулся я от своей подружки под «мухой». А время к полуночи. Нет бы враз спать завалиться, я жрать захотел. Сел к столу на кухне и потребовал накормить. Но бабу назвал именем подружки. Что тут было! Валька враз за каталку и по шее звезданула. Я тут же протрезвел. Хотел бабе по соплям вмазать. Она за кипящую кастрюлю ухватилась. Я за миску с горячим борщом. Крик подняли такой, что не только своих детей, соседей всполошили. Валька плеснула мне кипятком на ноги, я ей борщом пузо обжег. У бабы из носа кровь, у меня шея вспухла. Короче, разборка была крутой. Понятное дело, говорил, что назвал ее именем клиентки. Но Валька не поверила. Мол, с чего бы чужую бабу Юленькой назвал, знать, шуры-муры с нею крутишь, плюгавый барбос! Если б не соседи, пришибла бы в тот день. Так с тех пор себя в руках держал и язык под замок посадил.

— С подружкой не завязал?

— А она причем? Сам дурак! Многие вот так горели дома. Проговорится случайно и получит. Бабы на такие вещи ушлые. Ну, а я однажды тоже взял ее за жабры. Канун восьмого Марта был. Пришла моя инфекция с работы «под шафэ». И достает из сумки дорогущие духи. Я и спроси, кто спонсор? Валька оскалилась и ляпнула:

— Думаешь, все жлобы, как ты? Ошибаешься, меня не просто уважают, а и любят. Вот видишь, какие подарки дарят!

— Я озверел от этих слов! Уж как вломил ей, сам удивился, как она выжила. Но тогда ни о чем не думал. Обидно стало. Чуть мы с нею не развелись тогда. Я к ней с полгода не подходил. Откинуло от бабы. За шлюху держал. Не скоро улеглась обида. Заодно новых подружек завел.

— О! Тебе можно, а ей нет? — прищурился Илья.

— Она баба! А я только отомстил, уравнял шансы, сама повод дала. Да и что я? Мне не рожать! А вот ей не простил бы!

— Ну, как бы ты узнал тогда от кого ребенок?

— Это особым отцовским чутьем угадывается. Берешь на руки и чуешь, раскрылось ли сердце навстречу дитенку, зазвенел ли навстречу ему колокольчик, запел ли песней в душе. То самая верная проверка родства! А я когда дочку впервой взял, она от радости всего меня обоссала. Так что до самых колен прочувствовал свою кровь. И вопросов уже не было. Передал я ее Вальке и с тех пор старался не брать на руки.

— Она на кого похожа?

— В какую-то родню пошла. Ни в меня, ни в Вальку и характер спокойный, тихий. Не любит брехаться. Ко мне ласковой росла. Не то что Наташка, та с рожденья матюкальник. Как отворит пасть, все из дома беги. Никому ночами спать не давала. Так и выросла атаманшей. Стерва, не девка! Ей сам черт прямой родственник, всех с ума свела, — жаловался Захар.

— А я уже успокаиваться стал. Не свербит душу, как поначалу. Время все же лечит, — признался Илья вполголоса.

— Я своих и не вспоминаю. Не то при жизни, на погосте видеть не захочу никого.

— А и мне тяжко. Не стала ждать. Мало того, согласилась с тем, что ребенок чужого дядьку отцом зовет. Да еще вякнула, мол, не беспокойся, алименты брать не буду. Обойдемся без твоей помощи. У меня все внутри закипело. Ведь я отец! Она даже общенье с сыном запретила. Мол, о благе ребенка заботится, не хочет его душу терзать. Но все равно, придет время, и он узнает кто его отец!

— Илья! Не горячись! Вон у меня есть брат. Он двоюродный. Так вот тоже погавкался с бабой и слинял к матери. А через время сын к нему пришел. Насовсем. И как ни билась мать, мальчишка и на суде сказал, что хочет жить с отцом. И что думаешь, судьи решили как пацан захотел. Отдали отцу, а баба уже ничего не может. Суд велел ей алименты мужу платить за сына. Во, смех! Верно наш — единственный такой в целом свете!

— Теперь таких поприбавится! — заметил Илья мрачно.

— А у нас на работе неприятность, охранника ранили. Видно, хозяина достать хотели. Но не получилось. Ребята от него ни на шаг. Наверное, их предупредили, — сказал Илья.

— За что стреляли? Убить хотели?

— Конечно!

— И поймали бандюков?

— Ищет милиция. Враз накрыть не удалось. Смылись на скоростной, на БМВ. И номер никто не увидел. В темноте даже цвет машины не рассмотрели. Но ничего, найдут, куда от них денутся? Лишь бы с нашим все обошлось.

— А я и не думал, что у тебя на работе стреляют, — округлились глаза Захара.

— Дед! А где теперь не опасно? Вон я всего- навсего к бабе зарулил. Что тут такого? А без приключений не обошлось. И меня ее сутенеры могли урыть. Никто б не нашел, куда я делся. Место там глухое, гиблое. Милиция не любит появляться в тех турлах. Конечно, эти козлы не одного угробили. Эта баба — официантка, вместо наживки у них канает. Сколько на нее клюнуло, теперь ни счесть. Когда-то расколят эту кубышку, всех выведут на чистую воду, — злился Илья.

— Вот раньше, в нашей молодости, таким не промышляли!

— Да брось, Захар! Ничто не берется ниоткуда! Притоны испокон веку были, проституток всегда хватало. Открыто не работали, как теперь. Но на красный огонек всегда сворачивали мужики и никогда не ошибались. А эти шлюхи всегда дышали «под

крышей» сутенеров. Те вовремя предупреждали о милиции, помогали слинять, трясли клиентов и самих путан. Потому, получали кучеряво. Ни одна сучонка не дышала без прикрытия. Потому, не звени пустое. Конечно, теперь в городах полно притонов. Открыто работают. Скоро зэкам на зону станут привозить шалав, — рассмеялся Илья.

— Да брось ты! — отмахнулся Захар.

— Посмотришь. Много времени не пройдет. Главное, чтоб налог платили. А другая сторона дела никого не интересует. Как ни закрывай, сколько ни запрещай, сучню, как чуму, быстро не изведешь. Она живуча. И коль где появляются мужики, обязательно рождаются притоны.

— А ты по ним тоже бегал?

— Я именно в притоне мужиком стал.

— Сколько же годков тебе было? — поправил очки на носу Захарий.

— На четырнадцатый перевалило!

— Батюшки! — выронил очки сапожник.

— Зачем же так рано?

— Как созрел!

— А где деньги взял на озорство?

— Ну, вот, сразу подавай подробности! Между прочим, меня в своей семье поняли, и отец спокойно отслюнил. Допер, что иначе сопру больше. Отвечать пришлось бы одинаково. Потому, отдавая, сказал, чтоб не выбирал дорогую. Для начала годится средняя. Она обучит всему как надо. А уже потом, когда все узнаю и повзрослею, можно и другую выбрать.

— Дурак он у тебя! — сплюнул Захар.

— Не ругай отца. Я им и теперь горжусь. Он ни в чем мне не отказывал. И когда пришел в притон, ко мне подошла баба. Ну, совсем не похожая на ту, какую я хотел. И гундит мне в рожу:

— Пошли со мной, соколик, касатик ненаглядный!

— Я как глянул, разом обомлел. Моя бабка моложе ее. Ну и ляпнул:

— Бабусь, а что с тобою делать стану? Я к девкам намылился. А она в ответ:

— Под одеялом все едины. Чего тут ковыряешься? Небось, еще голой бабы ни разу не видел?

— Я как представил, что будет, если эта тумбочка заголится, аж тошно сделалось. А бабуля хохочет:

— Держись, мышонок облезлый! Тебе только со мною надо тренировку пройти. А уж потом к натуральным девкам клеиться. Пошли, пока я согласна. Не пожалеешь, слово даю. Век эту ночь не забудешь. Оно и по деньгам выгодно. Вдвое дешевле возьму.

— Я по сторонам глазею. Выход ищу. Забыл все на свете. Тут, глядь, девка появилась. Увидела нас и сразу подошла к старухе, спросила зло:

— Уж не клеишься ли ты к нашему клиенту? Иль снова вздумала зашибить по старой памяти. Так знай, если засеку, ощиплю наголо со всех сторон! А вдруг сама не справлюсь, девок позову!

Та бабка быстро смылась. Оказалось, она в том притоне уборщицей шестерила. А раньше известной путаной была. Вздумала прошлое вспомнить. Но что самое смешное, именно к ней по старой памяти отправляли своих балбесов на выучку деды, помня, какою лихой была в молодости эта Маргарита. Ее так и звали мужики города красоткой Марго. Уж не знаю, какою она была раньше. Но в тот день, когда ее увидел, не став мужиком, мог потерять все. Но девка выручила. Уволокла в свою комнатуху, растормошила, приласкала, я и забылся, ожил, стал мужиком и потом частенько заглядывал в тот притон, — признался Илья.

— Зря поспешил. Рано измазался, — сморщился Захарий.

— Я так не считаю. Отец мудро поступил. Избавил от пустых иллюзий. Я не вспыхивал и не горел при виде какой-нибудь девчонки. Не пускал слюни на всякие округлости и точеные формы. Ни за одною не увивался и не спешил жениться. Я выбирал серьезно, но ошибки все же не избежал. Зато не переживаю по бабе. Не схожу с ума от всяких надуманных комплексов. Знаю, на мой век бабья хватит. И я один не останусь.

— Все так, Илюшка! Одно плохо, что первая баба у тебя была не по любви, а за деньги. С нею ты слишком много потерял. Куда как меньше чем получил. Потому не сумеешь полюбить. А если тебя полюбят, уже не поверишь. А жаль, судьбу можешь пропустить, — вздохнул сапожник.

— Скажи, Захарий, а ты любил свою жену?

— То как же? Иначе не женился бы на ней. В то время она была совсем иною, не теперешней.

— Просто ты был другим, слепым, и многое не увидел, впрочем, все мы так-то ошибаемся.

— Э-э, нет, Илюша! Мы с ней любили друг друга, а уж потом она остыла ко мне. А вот когда это случилось, я так и не приметил. Она была очень заботливой, ласковой и хотела ребенка. Но долго не получалось. Тогда проверились у врачей и Валентине сказали, что нужно лечение. Простуженной оказалась. И я ее отправил на юг, на море и солнце, на целых два месяца.

— Одну? — удивился Илья.

— Конечно. Что тут особого? Много баб ездят лечиться поодиночке. Да и кому-то работать надо, присматривать за домом. А мы недавно квартиру получили. Обставляли не спеша, хотелось понарядней, получше ее обустроить. Старались оба, всякую копейку вкладывали в свое гнездышко, во всем советовались. Ну, а когда Валюшка с моря воротилась, вскоре и забеременела. Ей лечение хорошо помогло.

— Захар, а почему у вас только одна дочь? Или после того юга жена не беременела?

— Ирка росла крикливой. Ну до того надорвала все уши и душу, что больше сами не захотели иметь детей. Дочка часто болела, росла капризной. Хватило с ней мороки. Никакого отдыха не было. Годам к пятнадцати выровнялась. Но вскоре замуж вышла, едва успела закончить школу, тут и Женька нашелся. Я им не стал мешать.

— Захар, а с чего ты сапожником стал? Иль наука в башку не поперла? Как тебя отпустили?

— А кто б помешал. В семье не только я, а и дед сапожником был, и отец. Своего дела никто не стыдился, без куска хлеба никогда не сидели. В семье нашей не голодали и не побирались. Голыми не ходили. Наши бабы абортов не делали. Греха не зная, рожали всех, сколько Бог давал. И все в люди вышли. Никто судим не был, по тюрьмам не сидел.

— Выходит, я не человек? — насторожился Илья.

— Я не про тебя, а про воров и разбойников. Ты же фулиган! Драчун! Таких завсегда хватало. Надо было б нащелкать по жопе и отпустить, но помочь тебе забрать свои деньги у паскудного человека. А то што содеялось, ты дважды судьбой избит, а тот и ныне жиреет. Разве это по закону? Не-ет, Илюшка! Наказывать надо виноватого. Зачем с битого две шкуры драть? Вот потому в семье нашей любят дело спокойное, не суетное, тихое и отрадное. А к науке моя душа не лежала. В ней все насквозь супротив человека. Конечно, есть и что-то нужное, но мало. А я смалу любил рядом с дедом сидеть, все присматривался, приноравливался. А потом, в шесть годов и мне дело поручили! — улыбался Захарий.

— Обувь шить? Так рано? — удивился Илья.

— Господь с тобой! Кто в такое время серьезное доверит? И мне поручили не ахти что, лапти соседскому деду сплести. Тот опосля Колымы возвернулся домой с помороженными, хворыми ногами. И никакую другую обувь кроме лаптей, надеть не мог. Вот я его и обул. Уж как благодарил меня тот дедок! Как никто другой. Я и нынче его слова помню. Солнцем в душу они вошли и поныне там.

— Ну, лапти не обувь! — сморщился Илья.

— Не скажи! Не неси глумное. Вот ты попробуй лапти сплести. Даю слово, не получится. Сноровка нужна, крепкие руки, ну и, конечно, хорошее лыко. В нашем ремесле ничего легко не дается. Ведь вот я те первые лапти целую неделю плел.

— А что так долго?

— Дед переделывать заставлял. Велел сплести их красивыми и надежными. Так тот старик в моих лаптях не только по своей избе, а даже в город в них выходил и зимой, и летом. Все время меня благодарил. А уж опосля ремонт обувки поручили. Дед в оба глаза смотрел, как у меня получается, состоится ли сапожник из меня. А я не спешил, старался и уж через год стал себе на хлеб зарабатывать. Когда дед помер, а я закончил школу, пошел в мастерскую. Меня взяли с радостью. Учить ничему не нужно было, я уже все умел и зарабатывал неплохо. На жизнь хватало. Домашние не жаловались.

— Скучное твое ремесло. И занудливое. Я бы не выдержал вот так как ты целыми днями на пеньке пеньком сидеть. Я движение люблю. А тут, того и гляди, сам в пенек врастешь и корни пустишь.

— Всякое дело уважать надо, тогда все приложится и получится. Я не жалею, что стал сапожником. Без нас ни единый человек не обойдется. А вот охрана не каждому годится. Возьми меня или Толяна, да хоть всю улицу, никому охрана не нужна. Вот и думай, мы люди маленькие, неприметные, а без нас никак не прожить. А вон мой зять придурок с бизнесом связался, погорел, иль облапошили его губошлепого, тоже остался в дураках. А все отчего приключилось? Да от того что нормального дела в руках не имеет, какое бы всегда кормило. Есть такое, чему никакой кризис не страшен. Вот и моя работа, я без хлеба не останусь по любой ситуации. Вон думал, что никогда уже не буду лапти плести, зря меня дед учил. Ан вчера меня разыскали начальники наши.

— Им что, лапти понадобились? — округлились, как у карася, глаза Ильи:

— Небось, по бабам решили намылиться на коляды, а чтоб их не узнали, в лапти нарядятся. Во, потеха будет!

— Не для себя, ансамблю просят сплести десять пар. И назвали его «Русский сувенир». Право не ведаю, смогут ли нонешние девки обуться в лапти? Они их в глаза не видывали. Как в них спляшут? Ить лапти обувка сурьезная. Надо онучки подвязать грамотно, а кто научит?

— Дед, пойдешь к ним консультантом, главным лапотником области, — рассмеялся Илья. И глянув в открывшуюся дверь, громко икнул от неожиданности. В дом влетел Толик.

Взлохмаченный, весь в синяках и шишках, в одних трусах, он держал в руках скомканную одежду, диковато оглянувшись, спешно закинул дверь на крючок, сам шмыгнул в комнату, спешно оделся. И мужчины, все трое, услышали во дворе черную брань, крик, угрозы. Кто-то колотился в дверь кулаками.

— Дружбан, колись, какую свору на хвосте приволок? Кто тебя отловить вздумал? Что за красотка тебя домогается? — пошел к двери.

— Не открывай! Это Анкина свекровь! Накрыла нас, застала в постели! Кочергой всего уделала. Обещает в куски разнести. У ней топор в руках. Она его по ходу схватила.

— Открой, козел! От меня не спрячешься, ирод окаянный! Я тебе покажу, как честных баб порочить, кобель облезлый! — гремела старуха в коридоре.

— Ты покуда не высовывайся из комнаты, сиди тише мыши. Я сам с нею разберусь, — подошел Илья к двери, приоткрыл, и тут же в дом влетела лохматая, растрепанная старуха.

Оглядевшись и не увидев Толяна, вздумала проскочить в комнату, но ее перехватил Илья:

— Эй, бабуля! Что за дела? Вламываешься без приглашения, бегаешь тут без дозволенья, ты чего сюда возникла? Почему с топором и кочергой? А ну, колись живо! — обезоружил Илья бабку, та орала:

— Куда делся тот рахит, чумазый недоносок? Покажь, где спрятался? Не то избу разнесу в щепки! Подайте мне его! — заглядывала под стол, на кухню и только хотела прорваться в комнату, Илья притормозил:

— Угомонись, бабулечка, присядь спокойно, не лезь, куда не зовут. Не то обижаться будешь. Говори, что нужно, кто обидел, а может, ясного сокола ищешь? — подморгнул Захару.

— Ты, короста неотмытая, что несешь? Я только сорвала вашего чумазого со своей невестки! Они с ней знаешь что делали? Бесстыжие скоты! И эта кобыла поддалась вашему засранцу. Не успела малышню поставить на ноги, у ней уже снова под хвостом загорелось! А растить кто будет? Детей не постыдилась шалашовка! Да разве это мать? — гремела бабка.

— Угомонись, слышь Прасковья! — не выдержал Захар, вскочив с чурбака.

Бабка на секунду умолкла. Илья, воспользовавшись паузой, впихнул ей в рот конфету. Прасковья чуть не подавилась. Выплюнуть не решилась, уж очень любила сладкое, но оно ей крайне редко перепадало. Все отдавала внукам, а тут самой повезло. Бабка умолкла.

— По-твоему, коль родила Анька детей, теперь ей надо забыть себя, что сама еще молодая и еще женщина покуда. Иль она уже не человек? Иль ты ей промеж ног смолой зальешь? С чего тебя разобрало? Ведь не к тебе мужик пришел! С чего на Анку взъелась? Целых три года баба живого мужика не знала. Терпела, выдержала траур. Другая давно бы по рукам пошла. Эта честно себя вела. Никто о ней дурного слова не скажет. А и ты по какому праву налетела? Она теперь кто тебе? Бывшая невестка! Имеет право выйти замуж, завести вторую семью и послать тебя подальше!

— Тогда нехай сама растит своих ублюдков, а меня не заставляет их смотреть! Я им не нянька. И ты не отчитывай! Пригрел здесь полную избу кобелей. Они и лезут на баб без разбору. Скоро до старух доберутся!

— Не твое это счастье, Прасковья! Молодых баб полно. Ты хоть им не мешай, пусть вспомнят иногда, зачем женщинами в свет появились!

— А осрамит мою Аньку, что тогда?

— Вот когда б ее не заметили, то и вправду стыдно. Ну, а если тешатся, не суйся к ним, не мешай, себя молодою вспомни, Аньку пощади, ведь натуральная баба, куда ей от самой себя деться? Дети детьми, а жизнь свое берет. Что природой дано, то от Бога, и человеком не отнимется. Не бери грех на душу. Смотри, как сама без мужика высохла. Ни рожи, ни здоровья не осталось!

— Зато перед детями не совестно!

— Да ребятне глубоко наплевать на твою хварью. Им нужна здоровая, хорошая мать, чтоб она долго жила и радовала их. Вот это для них счастье! — говорил Захарий.

— Баба, за какой сплетни хвостом тянутся, плохая мать! — поджала губы бабка.

— Про каждую одиночку брешут, — отмахнулся сапожник.

— А если б дети увидели энтот страм?

— Ты лучше сознайся, зачем средь ночи к Ане возникла? Что понадобилось тебе у нее в такое время?

— Свинья должна пороситься. А не догляди, та холера всех до единого поросят сожрет.

— Так чего расселась тут? Зачем к Аньке в спальню лезла? Она мужика не сожрет. Ну и тебе в твои годы меньше нужно лезть к молодым и не завидовать, коль свое упущено.

— Я и не бедую!

— То-то и теперь дым из всех щелей валит. Тебе бы извиниться перед Анкой.

— Еще чего? Обойдется бесстыжая! — поднялась бабка, но уйти не спешила, ждала, когда из комнаты выйдет Толян. Она хотела выплеснуть остатки обиды, но мужик почувствовал, что выходить ему еще рано, пусть бабка остынет окончательно. И вдруг услышал:

— Ну, что ты там присох? Или успел заснуть? Выходит, мало я тебе нашкондыляла, а ведь и покалечить могла б придурка! Выходи, сказываю тебе! Едино достану змея!

— На кой предмет он нужен? Что требуется от моего дружбана? — встал Илья стеной перед дверью в комнату.

— Хочу ему сказать, чтоб не видела его у Аньки.

— То не тебе указывать.

— Покуда я там хозяйка!

— Кончай, Прасковья, нести глумное! Ты в той семье только бабка. Власть давно переменилась. Благодари Анну, что терпит тебя, не то саму турнет из дома навсегда! — припугнул Захарий мрачно.

— Ну уж не из-за этого недоноска! — взвизгнула Прасковья и, обозвав всех мужиков кобелями и козлами, выскочила из дома.

Толян вышел из комнаты, привел себя в порядок и, глянув на окно Анны, снова отправился к ней.

— Смотри, дружбан, чтоб старая жаба не пробила твой котелок чем-нибудь вроде топора! — предупредил Илья слесаря. Тот пошел не оглянувшись.

Прасковья сразу пошла в сарай, даже не заглянув к невестке. Баба уже возилась у плиты, готовила завтрак, когда в дом вошел Толик. Он тихо разговаривал с женщиной:

— Аннушка, я не подарок, мне сложно предлагать тебе конкретное, ведь, по сути, я ничего не имею кроме случайных заработков, потому ни на что не претендую. Но, если решишься, давай попробуем создать семью. Мы оба обожженные и битые, у обоих за плечами груз прошлых неудач. Есть свои помехи и тормоза. Придется свыкнуться…

— Это ты о детях? — глянула в глаза человеку.

— Они причем?

— Ну как же? Они главные! Захотят ли тебя признать и принять? Мне их спросить надо. А и тебе подумать, прежде чем решиться на серьезное.

— А как иначе? Мы не дети! И для себя обдумай. У меня нет ничего и никого кроме сына. Но и он не со мной. В остальном я одинок. Сама все обмозгуй, как скажешь, так и будет. Поговори с детьми, с собой. Я очень буду ждать твое слово. Нельзя же бесконечно встречаться крадучись, тайком. Так недолго потерять уважение к самим себе. Да и годы идут. А время никого не пощадит. Не будет бесконечным этот кризис. Вернусь я в мастерскую, и все наладится. Конечно, можно будет пойти к мужикам в гаражи, но там не лучше, чем здесь. Тут я зарабатываю больше. Вон вчера отремонтировал машину Женьки и второго мужика, какого стукнул зять Захария. У обоих машины старые, верно потому забыли застраховать. Но заплатили. Конечно, шкуру с них не драл. Взял по-божески.

— Что ты о машинах завелся? Скажи о главном, нужна ли я тебе и надолго ли? Любишь ли детей? Как думаешь жить с нами?

— Как все люди! Я обычный, не хуже и не лучше других. Мою работу сама видишь. Я не из интеллигентов, звезд с неба не хватаю, в белых перчатках не работаю. Все дается трудом. Но, думаю, мы уживемся. Во всяком случае, давай постараемся, — предложил человек, и в это время в дом из сарая вошла Прасковья. Она принесла в корзине малышей-поросят. Увидев Анатолия, онемело остановилась, поставила корзину и подбоченясь спросила:

— Ты уже здесь?

Толик даже не оглянулся.

— Надо ж козел! Уже по свету приблудился!

— Мам! Толик сделал мне предложенье стать его женой! Хватит на него орать! — осекла свекруху Анна, добавив коротко:

— Он не козел. Человек и мужчина! Хватит его унижать, понятно?

— Вона как, значит, у вас всерьез. А я-то думала, что вы только на время сбежались.

— Ошиблась! — заметил Толик глухо. И тоном хозяина велел:

— Теща! Мечи на стол!

…Толик до обеда ремонтировал «Ниву». Не любил он эти машины за неуклюжесть и ненадежность. Их капризный характер ругали многие водители. Но выбирать не приходилось. Человек радовался любому заказу, тем более теперь, когда у него появилась своя семья, о ней нужно заботиться каждый день. Конечно, не хватает приспособлений, старенький инструмент раздражает, но Толян терпеливо разбирает машину, проверяет каждую деталь:

— Рухлядь, ржавчина, лом, в нормальное время на свалку такие увозили, а теперь оживи ее, а сколько она походит? — чистит, смазывает, закрепляет узлы.

— Хозяин обещал кучеряво отслюнить, а как на деле заплатит, кто его знает? — думает человек.

Бывало, сматывались, не заплатив ни копейки. Говорили, что проверят машину, как она на ходу, и уезжали, не вернувшись, не отблагодарив, не сказав спасибо. Тогда было обидно, но не так больно, у него не имелось семьи. Теперь это недопустимо. Вон во дворе бегают дети. У них свои запросы.

— А бабка велит тебе на обед идти, а то все простынет! — слышит Толик голос старшего мальчонки совсем рядом. Он тщательно моет руки, лицо, садится за стол. Прасковья ставит перед ним борщ, картошку с жареной рыбой, подвинула чай, сама присела рядом:

— Слышь, Толик, ты не серчай на меня. Скоро поймешь, как трудно иметь взрослых детей, как болит сердце за их ошибки. Ведь у меня кроме Ани и внуков, никого больше нет. Без них я никто. Знаешь, как страшно остаться одной в старости, все равно, что тонуть в болоте, а вокруг никого, только смерть. И от нее не убежать и не скрыться. Так ты пойми меня, оставь и мне капельку тепла. Мне оно очень дорого. И я буду любить тебя как сына, лишь бы не прогонял и не обижал.

— Все будет нормально, — успокоил человек бабку. Поблагодарил за обед, поцеловал Прасковью в щеку, а вечером, получив за ремонт обещанное, купил кулек конфет детям и бабке.

В этот вечер он уже не пришел к Захарию. И человек понял, приняли мужика в семью. Признали своим, не указали на дверь. Вон как крутится вокруг слесаря детвора. Убирает на ночь инструмент уже в свой сарай.

Младший мальчонка ловит руку Толика, старается идти шаг в шаг, рядом, гордо подняв головенку. Ведь у него теперь есть отец, как у всех, совсем свой, его можно потрогать, забраться на колени, дернуть за ухо и как на коняшке покататься на спине. Пусть все завидуют. Ну и что если он в доме совсем недавно. Зато он пришел насовсем. И даже бабка не спешит уходить к себе, хотя давно все переделала. Ей тоже тепло, когда вся семья вместе. Она даже не ругается и ни на кого не кричит. Бабка улыбается. А вон и мама идет с работы. Она такая веселая, какою не была давным-давно.

Зажегся свет в доме. Семья собралась за столом. Им хорошо вместе, светло и радостно.

Вот только за спиной, совсем неподалеку, через огород, не горит свет в доме сапожника. Захарий осиротел, он курит у окна. На душе тоскливо. Может, придет Илья. И став на пороге как обычно, скажет сиплым голосом:

— Эй, отец, ты где потерялся? Это я, твой приблудный пришел! Нет, не кобель! Человек, твой сын! Встречай!