Женская месть

Глава 4. ПРОХВОСТ

— Я, как увидел ее, весь задрожал, затрясся, понял, что влюбился по самые уши…

— Это ж в какой раз влюбился-то? — прищурился Захар, глянув на Илью.

— В последний!

— Ты это кому лопухи поливаешь, они и без тебя обоссаные! — рассмеялся сапожник.

— Нет, в этот раз всерьез! Понимаешь, я от нее глаз оторвать не мог. Она, как неземной цветок!

— А чем пахнет?

— Захарий, если бы ты увидел, понял бы и поверил. Лучше ее на земле нет! Сказка!

— С ужасами? Те, какие друг другу рассказывают покойники на погосте?

— Сказал тоже! Ты послушай только, как ее зовут! Лада! Понял, дед? Это значит, любимая.

— Ого! И много ль у ней хахалей? Такое имечко неспроста клеют. Кто она? Кем пашет?

— Буфетчица! Она как королева за своим прилавком. Я увидел и отойти не смог. Приклеился. Смотрю на Ладу, а внутри все поет.

— Про что? Как дотерпеть до подворотни?

— Ну, дед? Она не для такого секса!

— Решил темноты дождаться, или в кабак ее сводить, чтоб легче уломалась?

— От ресторана отказалась сразу и наотрез!

— И куда поволокла? На свалку или в парк на скамейку, чтоб не высчитал с нее за выпитое и съеденное в кабаке?

— В том то и дело, погулять по городу тоже не согласилась.

— А где же ты ее прижучил? — удивился человек.

— Уже неделю вокруг верчусь, и ничего не получается. Моя Лада никак не уговаривается пойти со мною туда, куда зову. Уж я ее и в кино, и по вечерним улицам, и в кафе приглашал. Она ни в какую. Смешно сказать, на трамвае катаемся по городу. Три-четыре круга, вот и вся свиданка, а потом она бежит к себе, в комнату, они ее втроем снимают и хозяйка запретила приводить посторонних под страхом выселения. Вот так и живет монашкой моя роза! Видел бы ты ее! Ох, и хороша! Глаза синие, волосы светлые, губки как цветок, сама словно булочка, ни девка — мечта холостяка! Смеется, что колокольчик звенит. У меня душа замирает, когда слышу.

— Где? Снизу?

— Да брось, Захар! Я про любовь, а ты о чем?

— Твоя любовь и душа ниже пупка. Я ли того не знаю, стоит поиметь, ты мигом имя позабудешь, пройдоха! Не твое это счастье полюбить бабу всамделишно. Не больше, чем на пару дней…

— И неправда! Я с женой сколько лет жил!

— Это когда было? Теперь тебя в семью дубиной не загнать. Ты отвык, научился уважать себя и уже не позволишь никакой стерве топтать твою душу ногами. Ведь самое больное у нас с тобой, это то, что нами однажды пренебрегли. Забыть такое невозможно. А потому, как бы ни понравилась баба, ты никогда не поставишь ее вровень, а тем более, выше себя, просто потому, что ни одной до конца не поверишь. Все они стервы, — закурил Захар.

— Может ты прав! Но все же хочется верить, что найдется та, какая меня полюбит.

— За что, дурачок? Иль ты забыл, что на этой грешной земле солнце без запаха, а бабы без любви. Если какая-то к тебе прилипнет, то из-за твоих мужских достоинств или из-за заработка. Поверь, они все такие!

— А как же Толян женился? Или он на время прикипелся к семье? — подвинулся Илья к человеку.

— Толян со всех сторон устроил бабу, Анка враз на него зависла, потому что ни хрена хорошего в этой жизни не видела. А и он такой же! Эти будут жить. Слишком похожие. Потому, когда ушел к ней, даже не посоветовался, ничего не сказал. Будто загодя знал, что все у него получится. И состоялось. Но вы совсем разные. Толику главное, чтоб его признали и уважали. Он много не требует, но отдает все. Как мы когда-то. Но у нас в душе осталась злая память на прошлое, а у него нет! Так и остался прежним доверчивым мальцем и всех меряет по себе. Верит, что если сам не причинит зла, то самому горя ждать неоткуда. И, судьба его бережет. Гляди, как Анка вкруг него вьется. Голубкой порхает, вся светится, хотя, что особого в человеке? А ей другой не нужен. И не беда, коль отмывает мужика целый вечер, чтобы хоть рожу рассмотреть. Ноги моет, всего вылизывает. Он ей это тепло до самого утра вертает и чувствует себя совсем счастливым. Нам с тобой того уже не понять и не почувствовать, потому что не поверим. Остыли на душу, потеряли свое тепло.

— Не-ет, дед, меня еще волнуют бабехи, — не согласился Илья.

— Плоть греют, не спорю! Но ни сердце и не душу. Они так и остаются недоступными и холодными.

— Почему так думаешь? — удивился Илья.

— Ты, базаря про Ладу, растрепался, что тебя бросило в дрожь как мужика, а не о том, как затрепетала душа. Звал в парк, по кабакам. Для чего? Да чтобы познать бабу, и злишься на обломы. Если б любил, не искал бы подворотню. Радовался, что она рядом. Тебя к ней тянет недоступность. Но как только она станет твоей, эта баба сразу станет скучной и ты, как всегда, слиняешь от нее на другой день без домашнего адреса и номера телефона.

— Захарий, а вдруг привыкну к ней?

— Не твое это счастье.

— Почему? Ведь не меняю я баб как носки!

— Ты подолгу ищешь следующую. Тебе всегда хочется найти особую. Но забываешь притом глянуть на себя.

— А что я? Нормальный мужик!

— Обычный, как все! Ничего особого, хотя с запросами королевскими! Разве не так? Хочешь, чтоб была красивой и умной!

— Захарий! Ну, а кому нужна уродина, на какую только под одеялом при погашенном свете смотреть можно. Или чтоб не пугаться, на рожу ей ложить подушку? Ты б такую взял?

— Понятно, что нет!

— Ну, а дура зачем нужна? Конечно, бабы умом не отличаются. Но когда мозгов совсем нет, тогда уволь! И на красивую рожицу не глянешь, — хмыкнул Илья. И добавил:

— Я ищу такую, чтоб мне понравилась и подошла во всем. А как Ладу проверю, какая она? Негде. Сплошная кошка в валенке. Она есть, но попробуй ее возьми. А кто вслепую женится? Нынче таких отморозков нет! Во всяком случае, я не из них.

— Смотри, не довыбирайся, — хмыкнул сапожник. И напомнил, что сам по молодости ошибался, перебирая девчат. А ведь были средь них прекрасные девчонки, но их отверг, а потом жалел об упущенном.

— Ты ж пойми, те ошибки стоят многого, дорого за них платим. Нынче смотришь на рожу, а чего она стоит? У бабы не морда важна, а душа и руки ее. Что умеет, какая из нее хозяйка состоится, как к тебе относиться будет. Вот это для жизни нужно. А рожа для постели. Оно, конечно не плохо бы иметь смазливую бабеху, но это не главное. С морды воду не пить. Вон гляди, Анна, что напротив живет. Часто ли Толян ее лицо видит? Навряд ли! Зато хозяйка отменная!

— Анка симпатичная женщина. И если б не Толян, я и сам бы к ней подвалил. Баба что надо. Одно меня сдерживало, если честно признать, дети ее. То не шутки чужих поднимать. Склеилось бы с ними иль нет, кто знает. А время бы шло. Я рисковать не хотел, дружбан решился. Видать, понравилась ему баба, а может, соскучился по семье, одиночество заело. Тут, знаешь, надо чтоб оба хотели быть вместе. Анка баба битая, а Лада, что знает о семье, живет, как мотылек порхает. Понятно, никем не дорожит, ни за кого не держится. У нее еще есть время в запасе, вот и не спешит.

— А тебе чего торопиться? Ты не старик, не больной и не урод. Приглядись, наберись терпения. Сколько знаешь эту бабу, всего ничего. Для серьезного, все посмотреть надо.

— Я итак пригляделся. Не вертихвостка, не транжирка, бережливая. Сама аккуратная. У нее, что на прилавке, иль за ним, везде порядок. Ни единой пылинки нет нигде, глянуть любо. На самой все сверкает. Не красится, как другие обезьяны. Знает меру. И еще, она без запросов. Не ждет подарков, угощений. Прежние чмо так и ходили с открытой пастью. Ее не заткнуть. Все чего-то хотели и просили. То пожрать, иль выпить требовали. Лада ничего не хочет. Как-то купил ей шоколадку, она не взяла, от пирожных отказывается. Позвал на чашку кофе, еле уговорил. Не любит компаний. О дискотеке и слышать не хочет. Говорит, что их вобще не признает и называет зверинцем.

— А что она признает? — насторожился Захар.

— Лада учится заочно. Теперь ей два года осталось. Будет финансистом. Девка серьезная. Но уж очень недоверчивая, скованная. О себе не любит говорить. Только то и знаю, что замужем она не была, своей семьи нет. Есть родители, но где живут, не сказала. Знаю, что девка не курит и не пьет. На работе возле нее не ошиваются хахали всех мастей. Она умеет отшивать, — рассказывал Илья.

— Как тебе удалось закадрить бабу?

— Продукты привезли. А грузчиков не было. Вот мы втроем из охраны помочь решили. Носили ящики, коробки, банки, пачки. Лада показывала куда ложить и ставить. Потом каждому по сотне дала. Я не взял и попросил взамен уделить мне время вечером. Она долго отказывалась. Занятой сказалась. А потом, вместо кабака, знаешь, куда меня уволокла? Не поверишь, уссышься со смеху.

— Небось в подворотню?

— Если бы! На каток пойти уломала. А я на коньках стоять не умею. Она взялась научить. Сам не знаю, чего поперся. Вспомнить совестно. Она по льду порхает, а у меня, как у беременного, ноги разъезжаются. Раскорячился, что корова на льду, и ни шагу, так и стою на четвереньках. Лада меня за руки взяла, потащила за собой, заставила разогнуться, сама хохочет, уговаривает быть смелее. А я, ну, как назло, весь каток своей задницей проверил. Падал на каждом шагу. Она поднимала и дальше тащила. Поверишь, через час научился на ногах стоять. Уже не висел на руках девки тряпкой. С катка на своих ногах ушел. А мослы потом целую неделю болели. Уговаривала она меня пойти еще раз на каток, но я не уломался. Отказался вглухую, сказал, что эта развлекашка не для меня. Тогда она предложила покататься на трамвае. Я, как дурак за нею поперся. Где-то с час мотались. А потом моя Лада домой заспешила. К занятиям приспичило подготовиться. Меня такое зло взяло, как мальчишку за нос водила и упорхнула.

— Ты б хоть у хозяйки о ней узнал, расспросил бы о девке. Стоит ли она твоих усилий, а может, вовсе ни к чему с ней встречаться, — встрял сапожник.

— Там такая баба дышит, она одна за всю Одессу любого уделает. Возник я к ней. Так культурно, вежливо поздоровался, представился, вякнул, что привело к ней. Она, как отворила шайку, такой шухер подняла, будто я спросил ее, когда она девственность потеряла эта старая карга. Я ей шоколад совал, успокаивал, уговаривал, все по барабану. Базлала, как судовая сирена. Чего только не услышал в свой адрес. Я и кобель, и ловелас, козел и хорек, отморозок и штопаный гондон, короче, будь она мужиком, мурло ей пошлифовал бы! А эта судовая корма из окна мне вслед звенела такое, что прохожие со смеху уссывались. Эта бандерша обещала яйцы голыми руками вырвать, а голову в задницу воткнуть, чтоб мозги согрелись. Во, стерва! — ругался Илья вспомнив.

— Лада на меня обиделась за тот приход. Сказала, что ей хозяйка душу вымотала. До ночи ругала и предупредила, что выгонит любую, если еще какой-нибудь хорек на пороге появится.

— А другое жилье разве нельзя сыскать?

— Не знаю. Лада говорит, что у других дороже. Здесь они с троих платят. Одной снимать комнату накладно. Здесь и на работу недалеко и условия хорошие, с хозяйкой как-то свыклись. Потому, менять квартиру не хочет. А и мне предложить нечего. Прежде чем на что-то решиться, определиться нужно самому, узнать, что за девка.

— Не торопись, не спеши в хомут. Успеешь, — уговаривал Захар.

— Я бы подождал. Но в охране у нас холостяков хватает, и на Ладу заглядываются. Сам вижу, даже крутари ей улыбаются, шутки всякие отпускают. Она отмалчивается покуда. Может, присматривается, кто ее знает. Но с иными уже стычки случались из-за нее. Двоих отшил. Сказал, чтоб не зависали, дескать, моя она…

— Поспешил ты, Илюшка! Был шанс понаблюдать. Не стоит раньше времени подставлять лоб за бабу, — посетовал Захар.

— Ей итак каждый день приходится себя защищать. Сам знаешь, в охране одни мужики. Женщин единицы, да и те, все кроме Лады семейные.

— И тебе она неведомо на сколько нужна. Поиграешь с неделю и все на том!

— Не знаю, Захарий, кажется, я к ней привыкать стал. Она не такая как другие. И девчонки, с какими живет, приличные «телки». Не охотятся в кабаках на мужиков. Не возникают на дискотеке. Все вкалывают, по городу не тусуются ни с кем.

— Смотри сам. Ты в бабах не новичок. Мне тебе в этом не подсказывать. Разберешься. К тому же теперь не наше время. Девки не спешат, как раньше, узакониться. Все хотят поначалу в гражданском браке притереться, а уж потом, года через три, о семье говорят. Боятся ошибиться и с детьми не спешат. Друг дружку изучают. Так что никто ничего не теряет. Не подошли — не горюют, жопа об жопу и дружба врозь. И никаких тебе переживаний, упреков. Вон ко мне с неделю назад малец приходил, я ему кроссовки клеил. Так вот он восьмую семью завел. Нет, он не кобель и не подлец. Натуральный человек!

— Сколько же лет ему? — изумился Илья.

— Скоро тридцать! Ну, а чего губы отвесил? Что поделаешь, коль с бабами не повезло? Одна деньги тырила у него на всякие побрякушки. Другая пиво ведрами жрала. Третья на аппаратах играла, продувала зарплаты, свою и его. Еще одна сучкой оказалась, застал на горячем. Вот так за каждой свой хвост тянулся. Он не мучился. Ни одну не бил. Выбрасывал из дома и все на том. Теперь новую ищет. Уж на каких не нарывался, даже венерическую зацепил. В общем, полный букет говна и ни одной нормальной. Я б на его месте родной хрен давно бы завязал на морской узел, а на баб и не оглядывался. Он же еще верит, что серед этих дряней его сокровище затерялось. Ну не отморозок после всего? Натуральный козел! — качал головою Захарий.

— Мечтатель! А может, он прав! Бабы все разные! — заметил Илья.

— Ага! Но каждая со своим дерьмом. Вон его баба с полгода на получку потрошила. И ни копейки не вернула.

— Так он с нею спал. О какой сдаче говорить? Все справедливо! Баба знала себе цену! — рассмеялся Илья. Захарий досадливо сплюнул в угол, хотел выругаться, но в это время в дом вошла Анна, принесла ужин. Поставила на стол тарелки:

— Ешьте пока горячее…

— Толян дома? — спросил ее Илья.

— В гараже с машиной возится. За нею завтра спозаранок приедут, надо успеть. Кто знает, когда ее закончит. На ужин не дозвалась, — вздохнула женщина и тихо присела в уголке.

— Как жизнь клеится, Аннушка? Ладится ли у вас с Толиком? — спросил Илья.

— Все нормально. Человек он хороший, спокойный, только одна беда, работает много. Себя не бережет. Я его в доме почти не вижу. Разве что в постели, далеко за полночь. А утром, едва рассвело, его уже нет, уже под машиной. Хоть туда спать переходи, — хихикнула баба.

— Наверно, зарабатывает кучеряво?

— Не жалуюсь. Нынче из нужды вырвались. Но ведь себя жалеть надо, совсем измордовался.

— Ань! Видел, твой старший на велике ездит.

— Толик купил. И компьютер принес обоим. Теперь по улице не носятся дотемна. Чуть побегали и домой несутся угорело. Всякому свое нашлось. Свекруху от телевизора за уши не оторвать, сериалы смотрит, ума набирается. Детвора с компьютером, а я у печки кручусь. Толик и меня не позабыл. Купил стиральную машину, пылесос и микроволновку, даже новый холодильник приволок. Он под самый потолок ростом. В его морозильник целого подсвинка поместили. Мы столько харчей никогда не покупали, — созналась баба покраснев.

— Вот и славно, что все наладилось. Мороку и заботы с тебя мужик снял, — порадовался сапожник.

— Перебил Толян мою дорожку к тебе! Опередил дружбан. Только хотел подвалить, а он уже прикипелся, — посетовал Илья в шутку.

— Найдешь себе в городе и получше, без детей и лишней заморочки. Оно, коль честно, и не получилось бы у нас с тобой, — отмахнулась Аня.

— Почему? — удивился Илья.

— Разные мы. А вот Толик, он лучше. Совсем свой. Будто всю жизнь друг друга знали. Ты не такой, дети тебя не признали бы, а и я не привыкла б. Не состоялось бы у нас с тобой ничего, — ответила смеясь.

— Это почему? — поперхнулся Илья.

— Балованный ты мужик. До баб охочий шибко.

— Откуда знаешь? — выронил ложку.

— Оно по глазам и лицу видно сразу. Пройдоха ты! Тебе нельзя верить. Потому я с тобой не согласилась бы связаться. Несерьезный мужик, не для семьи. Так, на время поозоровать годишься. Бабы это враз видят. А мне к чему лишние приключения? Итак вся душа избита, нынче с Толиком заживать стала. Этот настоящий хозяин в доме. Все его признали и полюбили, даже привыкли к человеку, будто к родному.

— А дети как к нему? — спросил Илья.

— Младший отцом зовет. Ни на шаг от него не отходит. Поверишь, своего родного так не любил, не ждал и не скучал по нем. Есть без него не садится и слушается во всем. Со старшим трудней. Нужно время. Толик не торопится. Пусть мальчонка привыкнет. Главное, что не обижает их, ни в чем не отказывает, смотрит как за родными и балует детвору. Да что там говорить, грех жаловаться на человека. Он в нас свою душу вложил, а мы его в сердце взяли.

— Ну, вот и славно! — радовался Захарий.

— А когда от Толяна родишь? Общего! Уж этот семью мигом скрепит.

— Тут он сам решит. Я не против, дети в семье лишними не бывают. С Толяном сколько хочешь рожать можно. Но все от него зависит. Навязывать ему не смею. У нас еще имеется времечко в запасе. Пусть немного, но думаю, не опоздаем.

— Я бы тебя первым делом родить заставил.

— Э-э, нет, Илья! Детей отцам дарят бабы. Ты до такого не созрел и станешь ли отцом. Ни все мужики до этого вызревают. Для отцовства помимо мужичьего человечью душу иметь нужно, чтоб умела любить свою кровинку и заботиться больше, чем о самом себе. Что и говорить, мать выносит и родит, а растить отец обязан. Так раньше было. Детей на ноги отцы ставили. Это нынешние на то неспособны. Позабыли, за что дети мужиков отцами зовут и кормильцами. Да и нету теперь мужчин! Только мой, да Захарий, остальные сплошная шелупень, единые козлы да бараны, кобели и отморозки. Их за человеков держать грешно. Работать не хотят и не умеют, себя прокормить не могут. Куда им семью? — усмехнулась горько.

— Ну, это ты, Анька, загнула! По-твоему я не работаю, мне зря деньги платят? — посерьезнел Илья. И сказал жестко:

— Мы недавно охранника похоронили. Совсем молодого, всего тридцать лет ему было. Собою директора прикрыл. Не дал убить человека. Сберег его, а самого не стало. А дома жена с трехлетним сыном остались. Каково им было бы твое услышать. Ты варишься тут в своем соку, а вокруг кипит жизнь. В ней не все под радугой, случаются тучи. Хорошо, что они обошли твою семью. Но не всем везет…

— Думаешь, нам не доставалось в этой жизни? Еще как перепадало, давно ли отдышались от горя, да только недавно просохли слезы и землю, и небо над головами снова увидели. Или нам не приходилось хоронить и тоже при малых детях. Беда она никого не обходит. Нет судьбы без слез. Вон даже на луне синяки имеются. Уж кто их ей наставил, поди угадай. Но ведь они каждому видны. Так-то и бабы! Ни одна не прожила свое без горестей, каждая слезами умывалась ни раз. От того нашей доле никто не завидует. А кто виноват как не мужики? Сколько горя от вас терпим!

— Ну, это ты закинь! Мы тож не морковкой деланые! И баб ли не ведаем! Про себя базарь. За других не ручайся. Хватает всякого говна серед бабья! И я ни вчера в свет вывалился. Познал вам цену! На вашу долю такое дай, ни единая не одюжит! — вскипел Захарий и, осерчав, заговорил резко:

— Чего Ильюшку обосрала, навроде он самый поганый! За что заплевала мужика? Ежели баб имел, то не без их желания. Сами повод дали. Без того ничто не сладится. Силой никого не взял. Уважил похоть свою и ее! В чем виноват? Подумаешь, великое дело бабу поимел! Иль от того враз кобелем стал? А если б пренебрег ею, кем назвали б! Вот то- то и оно! Сами виноваты и молчите. С мужика какой спрос, если яблоко само в руки упало? И что? Сразу не отец? Не годен и не достоин того звания? Ну, это ты загнула круто! Мужик с рождения выше бабы! Его Бог создал. А бабу только из ребра Адама. Она никак не может стать выше мужика. И не каждая рожает детей от своих мужей. Вот в том их подлость и коварство, в том их грех. Или их тоже несчастными считать надо!

— Захарий, вы уже совсем о другом. Я никогда таких не защищаю. И честно говоря, не знакома с ними, не видела. Мне кажется, что ни одна не решится родить ребенка от любовника. Только сумасшедшая или круглая дура! Я говорю о нормальных бабах.

— Да где ты их увидела нынче! Вон ко мне приходят всякие. Каждая со своими заботами. Средь них и озабоченные случаются, какие на меня виды имеют. В наглую предлагаются, забывая, что все же они женщины! И не стоило бы им себя ронять. Что человеку в моем возрасте бабы уже не нужны телом. Конечно, от заботы я не отказался бы. Но кто, какая на это способна? Всякая кикимора ставит из себя Мерлин Монро. А раздень ее и ополосни под душем, вытащишь мартышку или бабу Ягу. Какая обозвав тебя Кащеем, потребует для себя принца или короля. И все вы такие! Без исключений! И ты по молодости не лучше была!

— Неправда!

— Ильюшка нормальный мужик, он себе еще какую девку отхватит. Всем на завидки! А вот такие же, как ты, в старых девах сидеть будут. Потому что доковырялись в ребятах по молодости. И ты, Илья, не слушай Анку. Не будь у ней Толяна она тебя подарком сочла б! Это нынче ходит, распушив хвост, осмелела, замужней сделалась, но не надо вчерашний день забывать. Его стоит помнить и не обижать несчастных еще не убежавших от тучи…

— Прости меня, Илья. Видно что-то не то ляпнула. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Сказала о своем, наболевшем. Но у каждого оно свербит. И конечно, всяк считает свое самыми больным. Но у других оно не легче. Горе оно и есть горе. Его не отмеришь, чье больнее. От него всякую душу саднит до конца жизни. Не обижайся, Илья, прости глупую, — краснела женщина, поспешив уйти.

— Ты там привет от меня передай Толяну! — крикнул Илья вслед бабе. Та, звонко отозвалась:

— Спасибо! Скажу!

— Ну, так прозвени, чего ты хочешь, что сам придумал со своей Ладой? Тебе есть куда ее привести, если согласится пойти за тебя?

— Мне дали комнатуху. Одному в ней нормально. А вот вдвоем уже тесно, не развернуться. Сам понимаешь, нужна кровать пошире, понадобится шифоньер, стол и стул. Сегодня на раскладушке корчусь. Девку на нее не положишь. А тут потребуется что-то для посуды, какое-нибудь зеркало. Вот и думай, что делать? — сетовал человек.

— Так ты всерьез решил жениться? — изумился Захар.

— Дед, если сейчас не заведу семью, я уже никогда не женюсь. Время упущу, не захочу менять свои привычки и останусь в вечных холостяках. А ведь и мне тепла хочется и хоть немного заботы и ласки, чтоб дома ждали с работы и кто-то смотрел в окно, ожидая.

Захарий неприметно улыбнулся, головой качал, подумав, как похожи мужики в своих мечтах, простых и таких понятных.

— Попробую с шефом побазарить. Может, сыщет комнатенку попросторнее, где можно было бы вдвоем дышать. В эту, нынешнюю, даже в гости позвать совестно. Если девку посажу на стул, самому хоть помойное ведро седлай, деваться некуда. Стол не больше шахматной доски. За ним даже кофе вдвоем не попить. А и печки нет. На чем готовить, ума не приложу. Свою девку в столовую не уговорю. Это сразу понял. Снять квартиру дорого. Купить свою не по карману. Цены занебесные. Взять кредит страшно. Там такие проценты накручивают, ничему не порадуешься. Государство за свои услуги шкуру сдирает до самых пяток. Пользуется человечьей безвыходностью, по полной программе.

— А если тебе посмотреть квартиру не в новом доме, из тех, в каких люди живут. Ну, это, вторичное жилье. Оно дешевле!

— Дед, оно немного дешевле, но на ремонт сколько уйдет! Выйдет дороже новой. Я уже приценивался. Смысла нет. А на новую кишка тонка, пупок развяжется. Не собрал столько. А пока наберу, уже мне бабы не понадобятся, да и Лада старухой станет.

— А что если тебе дом купить, потом обменять его на квартиру. Мой знакомый так отчебучил. У него старуха померла. За домом смотреть нужны силы. Он не потянул и дал объявление. Поменял избу на двухкомнатную с удобствами и живет припеваючи. Одну комнату студентам сдает, какие-то деньги получает, а девки и в квартире прибирают, все довольны и счастливы.

— Долгий это путь!

— Зато надежный. Но надо спешить. Дома в цене растут, — предупредил Захар.

— Сначала с Ладой побазарю. Согласится ль за меня, а уж потом вместе подумаем про свой угол, может, она что-то дельное подскажет. Хотя, я уже все варианты обдумал и везде облом. Мне не повезет как Толяну. Дружбан молодец, все сразу заимел. Даже готовую детвору, ему теперь заботиться не о чем, знай, вкалывай. На это большого ума не надо.

— Но ведь детей растить надо, кормить каждый день. Слышал, Толик им все купил. Какие деньги вложил! Легко ли они дались? Он же света Божьего не видит. Весь в машинах. Покуда у меня жил, хоть иногда отдыхал. Теперь, как заведенный крутится. Про выходные не вспоминает. Если какой день выдается свободным, едет за углем, дровами, сеном. Оно и во дворе и по дому забот хватает. Не сидит сложа руки. Тебе его долю не потянуть. Толик у нас трехжильный. Он везде успевает. Трудно ему, пока мальчата подрастут, останутся ли у него силы. Так что не завидуй своему дружбану. Семейная телега ему выпала тяжелая, — посочувствовал человек.

Захар никак не мог поверить, что Илья всерьез увлекся девкой. Он никак не мог представить этого мужика женатым. Всегда щеголевато одетый, человек с иронией рассказывал о женщинах. Свои короткие любовные романы быстро забывал. Ни одну бабу не воспринимал всерьез и надолго. Быстро загорался, еще скорее охладевал к новой женщине, забывал имя. Он иногда ругал баб, но только в разговоре с Захарием. С другими не говорил о своих победах и поражениях. В свою комнату женщин не приводил, встречался с ними на стороне. Порвав отношения с какою-нибудь милашкой, не кидался очертя голову на поиски новой подружки. Илья даже знакомиться не спешил с другою женщиной, брал себе отпуск от них. И только когда уж слишком понравилась какая-то бабенка, человек загорался вновь.

— И в кого ты пошел такой шельмец и пройдоха? Нет в тебе надежности для баб! Скольким мозги замусолил обещаньями и посулами, — улыбался Захарий, ложась спать на свою скрипучую, жесткую койку.

— Дед! Ну, что ты полощешь меня в помоях как паршивого кота? При Аньке вступился, когда сами остались, снова прикипаешься. Я такой же, как ты! Бабам не базарю пустое. Ни единой не обещал жениться. Да, про любовь звенел. Но не брехал. На тот момент и впрямь любил без памяти. Но ненадолго, что поделаешь, моей вины в том нет, — признавался честно.

— Как так? Завладел, разлюбил и это порядочно? — удивлялся Захар.

— А сам как расставался с подругами?

— У меня их вовсе немного было. Одна, что самая первая, вскоре замуж вышла и отказалась со мной видеться. Мужика терять не захотела. Вторая уехала к брату насовсем на самый Север. Даже адрес не оставила. Хотя, зачем он мне? С третьей дольше всех дружили. И все бы хорошо, но Валька нас накрыла. Она к моему другу переметнулась вскорости. И теперь с ним любится, хотя у него жена и дети. Но никто в его дела не лезет, не позорят мужика. Так-то вот и живет с обоими. А у меня ни единой, — вздохнул сапожник тяжко.

— А ты их любил?

— Да хрен меня знает! Но нравились все, — признался человек.

— Все мы одинаковы, — рассмеялся Илья.

— Вот я с Люськой снюхался со зла. Она в мастерской приемщицей работала. На эту бабу никто внимания не обращал. Ну, корявая! Волосы дрыком, морда помятая, совсем за собой не смотрела. Ее и за бабу никто не держал. И она ни на кого не западала. Ну, тут я подвалил, пожалел женщину. Как раз на восьмое Марта, решил порадовать вниманием. Что думаешь? Люська мигом изменилась. За собою следить стала. Мое внимание по душе пришлось. Причесываться, краситься начала, чтоб мне приятно сделать. Даже одеваться начала путем. Ну, я уже не по бухой, а и по трезвой стал к ней сворачивать. Но жениться не мог, Валька на ту пору уже имелась. Я Люське так и брякнул, чтоб планов на меня не строила. И все ж она не отказалась встречаться. С год прошло, а может больше, вижу, на бабу смотрят наши мужики. А потом один, наш Сенечка, в гости к ней стал наведываться, да так и присох у моей зазнобы. Остался в мужиках, хозяином стал. Мог бы и я с ней остаться, да не рискнул расстаться с Валькой. А надо было! Люська баба хорошая, сердечная и заботливая. Я много раз пожалел, что расстался с нею. Куда лучше было бы уйти от своей, но тогда многого не знал. А ведь Люся была настоящим другом. Сглупил тогда. А когда понял, было уже поздно. Я насовсем потерял ее. Став женой другого, навсегда меня отшила, а я и теперь ее частенько вспоминаю, и не хватает этой бабы. Такую не всякий мужик заменит, — вздохнул человек с сожалением:

— Оно, конечно, другие тоже неплохими женщинами оказались, но слабее, до Люськи им далеко. Эта настоящий корефан. С нею ничто в жизни не страшно. Она помогала и выручала без просьб. Никогда не унизила и не обидела. Вот с такою без седин и морщин до старости дожил бы и ни одной подруги не завел бы, никогда не изменил бы ей.

— Наверно, ты ее любил, что до сих пор помнишь и жалеешь о ней. Я ни об одной такого не скажу, — признался Илья.

— Понимаешь, мы баб любим ни за постель, ни за смазливую рожицу и фигуру. А за надежность, верность ценим и заботу, тихое тепло, какое от них идет. Ведь вот многие зудят, что баб ценят за умение готовить, держать в порядке мужика и дом, правильно вести доход в семье. Но, если честно, любая, даже самая вкусная готовка встанет колом поперек горла, если при этом баба «пила». Я согласен на корку хлеба, только чтобы душу не терзали, не попрекали и не обзывали как бродячего пса.

— Да кто такое стерпит?

— Мой зять! Он много лет молчал. А теперь верх взял над всеми. Уж так вламывает, что все от него воют. Свое сранье забыли. А ведь ничего нового не придумал. Свое всем напомнил и правильно устроил. Ты понимаешь, я не предполагал, что и меня это ждет. Не вступался за зятя, считал, мол, сами разберутся. Вот и дождался. Его хоть из дома не выкидывали, как меня, зато теперь моя старая галоша примирения запросила. Домой зовет. А как вернусь? Для этого простить надо всех. Я же не смогу. Ну, хоть убей, не прощу!

— Понятное дело. Простить, значит, забыть! Но уж слишком много захотели! Ты знаешь, Захарий, у меня тоже с девчатами по-разному складывалось. Не случайно с иными быстро расстаюсь. И у меня не всегда главное — постель. С другими до этого не доходило. А отношения обрывал резко.

— Да разве у тебя кроме постели имеются иные отношения с бабами? — удивился Захарий, приподнялся в койке на локте.

— Ну, ты даешь, дед! Ни одним низом живу, еще и голова на плечах имеется, думать не разучился.

— О чем?

— Так получилось, что той «телке» я поверил. Прикинулась наивной простухой из деревни. Все на свою судьбу жаловалась, на бедную родню, старых и больных родителей, какие ничем не могут помочь, а только от нее деньги ждут. Ну, я и развесил лопухи, жалко стало деревенскую. Затащил ее в столовку, покормил, так что пузо затрещало. Поволок в парк погулять. Ну, так-то до ночи базлали. Я пальцем к ней не прикоснулся, пожалел глупую. Отпустил нетронутой. На второй день так же. Она все плачется, жалуется, что на работе мало платят. Ну, хоть к себе ее бери. Вот только одно насторожило, при плохой жизни такую толстую задницу не заимеешь. Ну, я ее опять в парк приволок. Усадил на скамейку, поглаживаю девку всюду. Она не дергается, я и осмелел. Полез во все места. Ну, потом и овладел. Она уже давно не девушкой оказалась. Я и спросил, с кем же отметилась. Баба в ответ, мол, какая тебе разница? Давай скажи, куда меня жить поведешь, ведь я теперь твоею женой стала. Я ей у виска покрутил, мол, таких жен у меня полные штаны. А эта мне в ответ:

— Коли не хочешь неприятностей, веди к себе покуда я согласная. Иначе за совращение несовершеннолетней отвечать будешь. Я от нее хотел слинять, так вцепилась в руку, предупредила, что кричать будет, испозорит, сдаст ментам. Короче, отслюнить пришлось кругленькую сумму. Она же знала, где живу и работаю. Поверишь, через неделю появилась в комнатуху и снова на «бабки» расколоть хотела. Опять под шантажом. Я своим ребятам в стенку стукнул. Ну, мы ее все вместе турнули. И тоже пригрозили в другой раз сдать в милицию за проституцию. Я ее потом встречал в городе. Ты знаешь, а ведь ей и впрямь пятнадцать лет. И она многих на том наколола. Вот и малолетка! Они с рождения распутные! Кому же верить? Теперь хоть паспорт спрашивай прежде чем в постель с нею лечь! — возмущался Илья.

— Не-ет, мне такие не попадались. Случалось нарываться на проституток, но расставались тихо, без базара и обид.

— А мне не везло. Вот одну закадрил, она пивом торговала. Думал, как все, дешевка! Цапнул за задницу, она чуть все зубы не вышибла. Уж я перед ней стелился, извинялся, как последний лопух!

— А чего не слинял?

— На меня все прохожие бабы насели, целой кучей, свалили на асфальт, чуть не размазали как клопа. Я уже задыхаться стал. Еще бы! На меня пяток старух навалилось. И дергают за достопримечательности. Я всего один раз ущипнул, а меня с час терзали. Ладно, в грязи и в пыли изваляли, так чуть с корнем хрен не вырвали. Да еще опозорили на весь город. Хорошо, что милиция подоспела, выручили ребята. У меня те старухи уже пуговицы пообрывали, брюки по швам затрещали. Спроси, что им надо было от меня, ведь их словом не задел. Та, пивная продавщица, как увидела, каким я вылез из- под старух, мигом простила от жалости. Хорошо, что милиция меня до дома довезла. В таком виде и со стоянии сам не добрался бы. Зато теперь ни одну заразу не жалею и не помогаю никакой из них. И мимо той продавщицы не хожу. Не могу простить лярве!

— А когда-нибудь выручали бабы?

— Было! Когда с зоны вышел. В тот день я к тебе пришел. А до того у твоей калитки сидел. Холодно было. Я уже вовсе окоченел. Тут глянул, баба идет, с полной сумкой хлеба, он еще теплый и такой от него запах, аж голова закружилась. Я с самого утра в тот день не жрал. И, хотя стыдно было, все же насмелился и попросил хлеба. Женщина остановилась, отломила, подала и сказала:

— Ешь на здоровье, мил человек…

— Я проглотил тот хлеб мигом. И оглянулся на твои окна. Они улыбались мне. В них горел свет. Я поверил, что ты не прогонишь, как Аня не отказала в хлебе. Она не запомнила или не узнала, а я ее никогда не забуду. Пока есть на земле такие бабы, мужики не перемрут. Она тогда погладила меня по щеке, а ладонь была такая теплая, как у мамки, давно-давно в детстве. Жаль, что таких женщин на земле все меньше становится, — вздохнул человек.

— Анка сама исстрадалась, потому не разучилась сочувствовать. Сытые голодного никогда не поймут и не помогут. Последнее из зубов вырвут. Это точно. Мне на другой день как я сюда возвернулся, именно Анюта пожрать принесла, пусть не ахти чего, ну, что сама имела. Ты помнишь, мы вместе поели тогда. Уж очень кстати, ведь у меня в тот день и на хлеб не имелось. Это уж потом разжились. Люди не скупились, всего принесли.

— А помнишь, как мне женщина одежду своего сына принесла. Он погиб в аварии. Она меня пожалела, голожопого. Одела и обула с ног до головы. Я ей потом в доме целую неделю помогал с дровами, углем, сеном. И теперь удивляюсь, почему все беды и горести на хороших людей сыпятся. А дерьмо цветет и пахнет, ничего ему не делается.

— Всех, каждого судьба достает когда-то. Не сразу накажет, но никого не минет. Сам знаешь, Анька жила смирно. Ни на что не надеялась баба. А и ее Бог увидел, послал в дом хозяина, отца детям. Ее порадовал, помог. Других за грехи накажет. Вон моя Валька. Все теперь имеет, а нет ничего. Пусто в душе, а ведь пришла старость, холодная и одинокая как смерть. Разве это не наказание? Не приведись такой кончины, — перекрестился Захар.

— Да уж это точно, собачий удел такой финиш! — согласился Илья тихо.

Он ушел из дома Захария ранним утром, еле слышно, чтоб не разбудить человека, закрыл за собою дверь и заторопился к остановке автобуса.

Захар не спешил вставать. В такое раннее время к нему никогда не приходили люди. И мужик ждал, когда за окном получше рассветет и можно будет, не включая свет в доме, начать новый день.

Он снова стал дремать, как вдруг услышал слабый стук в дверь.

— Не могет того быть! — повернулся на другой бок, закрыл глаза, но стук повторился уже настырнее, смелее.

— Кого принесло в такую рань? — пробурчал недовольно и, одевшись наспех, открыл дверь.

В дом вошла Ивановна. Старую эту бабку знала вся окраина города. Она продавала на автобусной остановке цветы и зелень со своего участка, молоко и яички. Помнила почти всех жителей окрестных улиц и ее знали все. Бабка никогда ни с кем не ругалась, со всеми была ровна и приветлива, потому за долгие годы об Ивановне никто не сказал ни одного дурного слова.

— Захарий, прости, что подняла сранья. Но сил боле не стало, — вошла в дом следом за хозяином, колотясь от холода:

— Понимаешь, валенки мои наскрозь прохудились. От подошв сплошные дырки поделались. В таких ходить неможно. Ноги коченеют. Подмогни. Не то хочь сдохни. Куда деваться, коли в доме не живу. В сарае меня определили нынче. А там холодно до жути, — поежилась бабка.

— Давай чайку попьем, Ивановна, а то я только встал, проснуться надо, — предложил сапожник.

— Спасибо, мил человек! От чаю не откажусь. А то уже душа с кишками слиплась, приморозилась насмерть. Раней я на валенки галоши надевала. Да ить тож порвались вдрызг. Вернее, собака их изорвала. А другие не купляют мне. Ноги к ночи ледышками делаются. До утра не согреваются. Как на таких ходить? Это ж мука! — пила чай мелкими глотками.

— Бери пряники, Ивановна! — подвинул кулек хозяин. Гостья несмело взяла.

— Зачем же ты из дома в сарай ушла жить?

— А что поделаю? Внучонок новую жену приволок в дом. Прежнюю выгнал. Пила баба без просвету. Нынешняя курит, но самогон с горла не хлещет. С утра стакан первача выпьет и до вечера терпит, пока внук с работы не воротится. А уж тогда до ночи оба набираются. Я их совестила, да вот добрехалась на свою голову. Надоело им меня слухать. И невестка на меня заорала:

— Будет мне мозги засирать! Не нравится, мотай отсель, покуда целая! Не то кости изломаю в порошок! Ишь, указчица выискалась, старая грыжа!

— Сгребла в охапку и вытолкала в сарай. Не велела в избу заходить. Сказала, что вони итак хватает.

— А внук как? Почему в дом не вернул?

— Он жену слухает. Так и ответствовал, что мне старой не пристало с ими вместе в одной комнате жить. Некультурно это! — шмыгнула носом обиженно. И добавила:

— Летом куда ни шло. Можно и на чердаке, и в сарае жить, а зимой дюже холодно, до костей мороз пробирает, никак не заснуть.

— Давно в сарае живешь?

— Уж вторую зиму. Дал бы Бог скорей кончиться. Избавилась бы разом от всех!

— Ивановна! А почему властям не пожаловалась на своих молодых за их издевательства? Ведь дом твой! Как посмели выгнать в сарай?

— Ой, Захарушка! Куда попрусь? Кому я нужна старая? А и своего внука срамить грешно, ведь ни чужой, родной он мне. Да и сколько осталося белый свет коптить, можа скоро помру, развяжу им руки навовсе.

— Ивановна! Почему о смерти говоришь? Тебе жить надо! Пусть они уходят, если не нравится вместе жить, — возмутился Захар.

— А как жить станут на одну получку, им без моей пенсии месяц не дотянуть. Бабу с работы сократили, внук получает мало. Не смогут обойтиться без моей пенсии, — сказала уверенно.

— Ну, вобще оборзели!

— Да нет, Захарушка! Нынче все молодые такие же! Со стариками жить не хотят!

— Ивановна! Давай в милицию позвони! Приведи в чувство своих ублюдков! Они уже всякую совесть потеряли! — возмущался человек.

— Других даже колотят. Меня пальцем никто не трогает. И поесть дают, когда невестка сготовит и вспомнит про меня. Ну, а ежели забудет, я у свиней с корыта себе картох наберу и поем вдоволь. С голоду не пухну, на то грех жаловаться.

— А спишь где?

— На сене, рядом с коровой. Когда вовсе холодно, в кормушку к ней забираюсь, закопаюсь в сено с головой, так теплей.

— Это что же делается? Озверели люди вконец! — подшивал человек валенок, а руки дрожали.

— Нет, Ивановна! Не те твои годы! Нельзя стерве позволять изгаляться над собой, наказать ее надо, прогнать из дома сучку, а и внуку мозги хорошенько прочистить, вернуть их на место. Тоже мне, родная душа! Чтоб ты окосел, сволочь.

— А ежели прогонят ее, где бабу сыщет? Не сможет сам бедовать. Другую приведет, а какая будет, можа статься хуже этой. И что тогда делать?

— Пусть сам живет, один!

— То как мужику без бабы? Не-ет, Захарушка, живому свое требуется. Обижаться на меня будет. Не надо их трогать, нехай живут…

— Выходит, тебе помирать надо? Ну, уж нет! — вспомнилось свое. Ведь вот и его родня выгнала, совсем на улицу. Но у него была мастерская, не остался без угла и крыши. А эту из дома в сарай вытолкали, еще пенсию забирают, а она из корыта вместе со свиньями ест. Во, приютила внука на свою голову! — закипела злоба, и человек не выдержал, позвонил участковому.

— Леша! Помоги человеку! — рассказал об услышанном.

— Зайди ко мне! Ивановна сейчас здесь, я ей валенки подшиваю. Почти босиком пришла. А на дворе за двадцать зашкалило. Убивают старую. Вступись хоть ты! Ить живая душа. Мы ее все знаем.

Участковый приехал вскоре, поговорил с Ивановной, подождал, пока Захарий закончит подшивать валенки бабки, и забрал ее в машину, повез домой.

Сапожнику очень хотелось узнать, чем закончится это дело, выгонит ли участковый бабу из дома Ивановны или припугнет невестку, заставит жить смирно, не обижая старую.

Уже к вечеру у ворот Захара затормозила милицейская оперативка. Из нее торопливо выскочил участковый.

— Захарий, Ивановна второпях забыла заплатить тебе за валенки. Вот, просила передать с благодарностями за все разом.

— Ты, Леша, присядь, расскажи, как там состоялось? Навел ли порядок, защитил бабку? — засыпал Захарий вопросами участкового.

— Ну, а для чего я ездил туда? — усмехнулся парень и заговорил смеясь:

— Не ждала нас эта Антонина. Не думала, что нагрянем. Прихватили ее круто, за самые жабры. Она самогонку гнала. Никого не впустила бы. Но мы через сарай вошли в дом. Баба своим глазам не поверила, подумала, что спьяну я ей примерещился. Ну и разговорчик состоялся. Тоня так орала, вроде ей горячую кочергу в зад воткнули. Потом бабку кляла, решила, что она заявила про самогон. Уж чего только не напихала той за пазуху. Ивановна слова ответить не могла. Ну, а потом обиделась. Оно и понятно, за что матом полоскать старую? Ну, усадил я эту Тоню, стал об Ивановне говорить. Невестка, наглая доказывала мне, что бабка сама в сарай ушла. Скажи, кто в такое поверит? Я ей в лицо рассмеялся. Потребовал паспорт, в нем нет отметки о прописке в доме, ну, я ей велел собрать вещички и проехать со мной в отдел. О-о, если б ты, Захарий, слышал, какой шухер тут поднялся. Тоня на рога встала. Начала мне грозить. Уж как обзывала, вспоминать неохота. Ну да нас этим не удивить. Не хотела добровольно, я ее в наручниках затолкал в машину и привез в отделение. Ее в камеру определили, следователь на выезде был. Ну, а эта невестка резвилась в камере! Уж как она там испражнялась в адрес милиции. Грозила поджечь нас, переловить по одному и с каждым свести счеты. В выражениях не стеснялась, хотя и баба. Мне вслух такое повторить стыдно, а ей хоть бы что. Два часа без перерыва кипишила, пока не приехал следователь. Вызвал ее в кабинет, а баба сбежать хотела. Как бросилась к выходу, но охрана притормозила. Сбили птаху с полета, доставили в кабинет. Она там выступать стала. Следователь цыкнул, не угомонилась. Предупредил, что отправит в психушку и надолго. Вот тут мигом заглохла.

— Следователь стал про самогон расспрашивать. К тому времени в доме нашли оперативники двадцатилитровую бутыль. И задержали троих покупателей. За время обыска возникли. А тут и внук появился. С работы пришел. Всю эту теплую компанию доставили оперативники в милицию.

— Теперь они уже не скоро к Ивановне появятся, — улыбался Захарий.

— Там, если по совокупности, на приличный срок тянет. Условным не отделаются это точно. Издевательства над бабкой, содержание ее в условиях опасных для здоровья и жизни, принудительное изъятие пенсии, изготовление и сбыт самогона, оскорбления работников милиции, угрозы поджогом и расправой, думаю, не меньше чем по пятаку получат. Короче, если не поумнеют, то остыть успеют, — усмехался участковый.

— А как теперь Ивановна?

— Ой, Захарий! Спроси о чем-нибудь полегче. Эта бабка слезами заливается.

— С чего бы?

— Ей внука жаль! Хочет пойти к начальнику просить его отпустить ее мальца. Мол, он самый хороший, лучше его в свете нет. А то, как жила в сарае по его милости, уже забыла.

— Неужели его отпустят?

— Он единственный кормилец у нее! Хотя сам на бабкиной шее живет. Но могут в милиции сжалиться. Все ж внук, единственный и последний родной человек. А Ивановне на восьмой десяток пошло. Кто ее досмотрит, кто поможет ей? Конечно, ни мне решать, есть начальство, у них головы умнее. Но лично я, гнал бы из дома того внука и кулаками, и пинками. Лучше чужого человека на квартиру взять, чем пустить в дом такую родню! Оно себе спокойнее! — простился участковый.

Захарий уже и забыл об Ивановне. А эта через месяц сама объявилась. Вошла улыбающаяся и довольная, она даже помолодела и выпрямилась:

— Благодарствую тебя, мил человек! Избавил от супостатов и нахлебников. Нынче в спокое живу, без заморочек, сама себе хозяйка и все у меня ладится, клеится. Соседи подмогают где самой тяжко справиться. И всего хватает. Не голодую, одежа и обувка имеются. А все ты позаботился.

— Где внук нынче?

— Его судили. Но дали условно. За меня на суде его срамили и не велели боле ко мне появляться. Велели определиться самому. А Тоньку на три года в тюрьму увезли. У ней грехов нашли кучу. Внук ей на суде просказал враз, что ждать ее не станет.

— И правильно! — поддержал Захар.

— Она козлом назвала и плюнула в его сторону. Мне смерти пожелала. Это за все мое доброе. Я внуку тож просказала, чтоб боле ко мне не приходил никогда. И даже у моей могилы чтоб не появлялся. Не хочу дурака видеть. Ведь вот меня, родную бабку, на суку променял! Так все говорили в суде, — хвалилась Ивановна.

— Я теперь в своем дому порядок навела. Все почистила, помыла, к Пасхе готовлюсь. Мне советуют соседи в квартирантки девку взять, чтоб в дому помогала прибрать. Но я не хочу. Чужие, завсегда помеха на глазах. Сама справлюсь в избе. Не желаю помощи. Нахлебалась досыта от своих. Кому нынче поверю! Сама себе завсегда угожу, — улыбалась бабка. И, достав из сумки старые фетровые бурки, попросила смущенно:

— С ими можно чего-то сделать?

— От чего же? Конечно, отремонтирую, — согласился Захар и предложил:

— Не раньше чем через пару дней заберешь. Здесь делов много.

— А и не беда. Лишь бы к Пасхе сделал. Я в их на службу пойду в церковь. Неловко в валенках по весне ходить. Так ты уважь, выручи еще разок. Я в долгу не останусь.

Захар отремонтировал бурки Ивановны, ждал, когда бабка придет за ними, но она не появлялась. Вот и Пасха прошла, а Ивановны все не было. Лишь летом услышал, что не стало бабки. Умерла она в своем доме. Сердце подвело. Споткнулась на пороге как на корявую свою судьбу, да так и не встала больше никогда. Будь рядом добрый человек, подай вовремя стакан воды, все бы обошлось и жила бы Ивановна. Но, что делать, если не хватило на ее долю доброго человека. Вот так и легла на пороге, раскинувшись крестом, лицом кверху. И только в остекленевших глазах стыли слезы. По ком плакала старая, кого пожалела, у кого не успела попросить прощенья…

Захарий иногда вспоминал эту женщину. В ее доме поселились чужие люди. Они часто приходили на могилу Ивановны, ухаживали за ней. Но никто не знал, были ль они знакомы с бабкой.

Захар в эту весну занялся мастерской. Белил потолки, красил окна и двери. Вместе с Анкой наклеил на стены обои, а потом даже полы покрасил. Куда время девать, если клиентов не стало. Даже старики проходили мимо, не оглядываясь.

Захарий видел, трудно людям. Лица мрачные, улыбаться разучились. В глазах неуверенность и страх. Даже дети не гоняют мячи во дворах, не носятся по улицам стайками, не кричат и не смеются. Старухи не вылезают на скамейки погреться на солнышке. Из домов не доносится запах пирогов, жареного мяса. Жизнь притаилась. Во дворах тишина, ни смеха, ни песен, ни звонких голосов. Кажется, люди боялись громко дышать и попрятались по углам в своих домах. Даже у Толика появилось свободное время. К нему во двор уже не сворачивали каждый день машины. И слесарь сам выходил за калитку глянуть, не появится ли на дороге новый клиент. В ожидании заказчика он подсаживался на скамейку к Захарию:

— И когда он закончится, этот кризис? Люди вовсе обнищали. Ездят на таких машинах, что смотреть страшно. За ремонт платить нечем. А какие цены на бензин! Многие свои машины на прикол поставили, пересели на общественный транспорт. Вот докатились! — сетовал Анатолий.

— Ты глянь почем нынче харчи! В магазин заходить страшно, как на экскурсию туда старики появляются, а выходят с пустыми руками. Случайно ли такое! — вздыхал сапожник и пожаловался:

— У меня за всю неделю ни одного человека не было. Хоть бы какая старуха забрела. Я б ее чаем напоил бы на радостях. Как тяжко без дела оставаться. Ненужным себя начинаешь чувствовать. От того хвори появляются. Вчера еле встал. Небось тоже, как Ивановна кончусь в своей избе. Тоже один.

— Ну, это закинь. Анюта всякий день навещает, детвора целыми днями шмыгает из дома в дом. Мать ругает, чтоб не мешались, не надоедали, да разве послушаются? Им свое подай, развлекашку. На одном месте не усидят. Дети! Какой с них спрос? Как ни тяжко нам, жизнь идет. Моя Аннушка, ни на что не глядя, просит меня разрешить ребенка. От меня хочет родить, общего, уже третьего. Я ей про кризис звеню, чтобы немного подождала, когда он кончится, а она свое, мол, те кризисы не переждать, у нас то реформа, то дефолт, то кризис. Так вот и дышим, как в дурдоме. Кто кому сильней досадит, или начальство нам, или мы ему. И ничего, выживаем. Вон уже три коровы в сарае. С молока деньги всегда есть. И хоть клиентов нет, с голоду не пухнем, на жратву имеем. Аня баба мудрая. Знала куда деньги вложить. Вот и сказал ей, коль хочешь рожать, роди! Где двое растут, там и третий выходится. Оно может и верно эдак, люди привыкают к нехваткам и бедам, а жить надо для радости. Когда ее ждешь, она обязательно придет. Не бывает в жизни сплошного горя, оно когда-то проходит, — встал навстречу клиенту, затормозившему у скамьи.

— Выручай, Толик! — услышал человек знакомое…

Анатолий, чуть ли не приплясывая, пошел к себе во двор, открыл ворота, пропустил машину, вынес из сарая инструменты, Захарий, понаблюдав за соседом, порадовался за человека, вернулся в дом.

К вечеру и к нему пришли двое мужиков. Принесли в ремонт сапоги и ботинки. Пожаловались на непрочную обувь, какой со дня покупки хватило лишь на месяц. Попросили понадежнее отремонтировать. Захарий пообещал и взялся за ремонт сразу, соскучился без дела. И только справился с заказами, в дом вошел Илья. Напомнил сапожнику, что завтра воскресенье и потому он приехал с ночевкой.

— Ну, как твои дела? Женился на своей Ладе или другую завел? — спросил, оглядев усталое лицо, опущенные плечи.

Илья отмахнулся, вытащил продукты из сумки на стол, и вдруг, сев к окну, заговорил раздраженно:

— Ну почему в моей жизни все через задницу получается?

— Ты это об чем? — удивился сапожник.

— Странное дело! Мне не нравится баба, она обязательно зависнет. А когда приглянулась, ну, как во зло, где-то сбой случится. И полный облом. Ты, хоть тресни или лоб расшиби, ничего не клеится. Будто проклятье надо мной или рок какой-то! — хрустнул пальцами с досады.

— Небось, опять поспешил свою милашку в подворотне зажать и получил по морде, отставку дала! — рассмеялся Захарий.

— Никакой подворотни!

— Что? В цене не сошлись?

— Ни в том дело!

— Тогда почему облом? — удивился сапожник.

— Полная хренатень получилась.

— Говорил тебе, приглядись сначала!

— Вот и присмотрелся. Все подготовил, как положено. Даже комнатуху получил путевую. Обставил классно. Ну, никак не предполагал, что отбой получу. Вздумал Ладе предложенье сделать. Был уверен, что осчастливлю, ведь все путем устроил и для себя вздумал завязать с холостячеством, начать новую семейную жизнь. И подвалил к девке. Забил «стрелку» как всегда, с цветами приволокся, как деловой фраер. Пригласил ее для разговора к себе в гости. Не делать же предложение на улице. Заодно жилье хотел показать, похвалиться, что я полностью готов! И что думаешь, Ладка наотрез отказалась пойти ко мне. Не пошла в ресторан. От прогулки по городу — тоже. Ну, хоть тресни, никуда не уломалась. Я все свои мозги выкрутил, чтоб что-то придумать, и привел дуру в скверик, рядом с остановкой. Ничего другого не оставалось. Вот так сел рядом и брякнул, как на духу:

— Выходи за меня замуж! — усмехнулся невесело и продолжил:

— А чего ходить вокруг да около. Не стал ей про любовь молотить, клясться в верности. Это жизнь доказала б. Да и мне не семнадцать лет. Должна была оценить.

— Что ж ее не устроило? Иль ты не по душе?

— Хрен знает. Я долго не мог врубиться в ее треп. Она вдруг понесла, что мы разные, — хмыкнул Илья с сарказмом.

— Я подумал, что намекает на разницу в возрасте и спросил о том прямо. Но девка ответила, что дело не в том.

— А чего уперлась? — не понимал Захар.

— Я долго из нее выдавливал, чем не подхожу, какая стена между нами стоит.

— Небось, дети имеются у ней?

— Она замужем не была. Никаких стопоров не видел меж нами. Спросил, может, сердце другим занято. Сказала что нет, вольна как ветер. Ну, я вовсе офонарел. Спросил, чем ее не устраиваю? Может противен? Тоже нет!

— А какого хрена ей надобно? Прынца ищет стерва? — вскипел Захар.

— Я не люблю отступать на полпути. Потому, захотел узнать причину отказа. Спросил, может время нужно на размышление, так подожду, сколько скажешь! И знаешь, что брякнула:

— Я не смогу стать твоей женой!

— Почему?

— И вот тогда она раскололась. Сказала, что сектантка. Не может выйти за меня, потому как не единоверец. Только если приду к ним в секту, тогда она подумает, — поморщился как от зубной боли.

— Я ей у виска покрутил. Сказал, что крещен в православии еще в раннем детстве. Пусть не из рьяных верующих, не хожу в храм, не держу в доме икон, но крест ношу на шее постоянно и веру свою менять не стану!

— А и на что? — поддакнул сапожник.

— Ладка мне в ответ, мол, потому нам не о чем говорить и мы не можем остаться вместе. Что для нее вопрос веры принципиальный, она не может выйти замуж за обычного, первого встречного. Это у них запрещено.

— А разве не хочешь выйти замуж, иметь свою семью и детей, жить нормально, как все люди? Поверишь, она меня высмеяла. Ответила, будто мы живем безмозглым стадом, не зная своего предназначения. Мы даже не имеем представления о Боге. Короче, смешала меня с грязью, представила каким-то тупицей и недоноском. Короче, предложила мне перевоспитание в секте. И если у меня получится все как надо, она соизволит подумать о замужестве!

— Во, чокнутая! Да кому она нужна? — возмутился Захар.

— И я так подумал! — согласился Илья.

— Ну и везет тебе! То на проститутку, то на сектантку напорешься! Или нормальные, натуральные бабы поизвелись? Почему тебе сплошное говно попадается?

— Сам не знаю!

— А может она прикололась, подкосила под сектантку, сама просто проверить хочет? — не верилось Захарию.

— Нет, дед, исключено!

— Как расстались с нею? Она уломалась дальше встречаться с тобой? Хоть какая-то зацепка к отношениям осталась?

— Нет! Она сказала, что встречаться дальше бессмысленно. Мы ни к чему не придем. Зря оторвем друг у друга время.

— Выходит, все порвано?

— Да, Захарий, мы простились навсегда. Я не буду тебе брехать, мне очень тяжело и сегодня.

— А сколько времени прошло?

— От разлуки? Уже неделя, вторая пошла. А у меня на душе колючий ком остался. И боль.

— Выходит, и впрямь нравилась она тебе. Так долго ни по ком не печалился и ни одну не помнил. Чем-то запала в душу.

— Я и сегодня люблю ее, — признался тихо.

— Вона как!

— Она очень необычная. Не такая как прежние. Чиста и честна, надежна, не алчная, не пьет и не курит, очень много знает, скромна. Чего еще надо, о такой помечтать бы, но не повезло. Я и раньше слышал о сектантах, правда, не интересовался ими. Но никогда не предполагал, что самому придется столкнуться вот так, лицом к лицу. А ведь она для меня не просто очередное увлечение, что и обидно, — вздыхал человек.

— Понимаю, Илья! Если б ты сумел добиться, давно бы забыл ее.

— Нет, дед! Эту из сердца быстро не вырву

— Отвлекись на других. Но ведь сам пойми, не дело это предавать Бога, отступаться от Него. Такие уже были. Сам знаешь, чем они закончили. Никогда не впадай в искушение. Пусть ни одна баба не замутит твои мозги и душу. Не слушай женщину, она не стоит жертвы. Пойди за нею, потеряешь душу. А стоит эта Лада того? Конечно, нет!

— Захар! Но как мне очистить от нее душу? Не могу избавиться, стоит перед глазами наказанием. И белый свет без нее не мил, — признался Илья.

— Все просто, детка! Не томи себя! Помолись Богу! Встань на колени и попроси помощи, чтобы избавил Господь от душевных мук, от соблазна и искушения. Попроси прощения за грехи свои, умоляй, чтоб укрепил и простил тебя грешного. Поверь, поможет Господь, услышит и поддержит, исцелит твою душу. Главное, чтоб ты сам поверил в Божий промысел и правду.

— Стыдно признаться, Захар, но я креститься не умею, не знаю молитв и в храм не хожу.

— Важно, чтоб захотел. Этому научу. Сам недавно постиг, беда заставила обратиться к Богу. Вот и научился. Иначе, давно покинул бы белый свет, свихнулся б от горя или утворил бы над собою глупость. Ан и меня Бог увидел, не допустил до беды. Живу и поныне не хуже других, ни в чем нужды не знаю, не ворую, не побираюсь, свой кусок хлеба всегда имею и душа спокойна за завтрашний день, — светло улыбался сапожник.

— Один мучаешься. Никого рядом. Легко ли так? Случись что-нибудь, в нужное время помочь некому. Ни своих, ни чужих вокруг нет. Разве не обидно!

— Я об том не печалюсь. Стараюсь никого не обижать, и меня не дергают. Я тишину уважаю, люблю покой, чтоб было слышно, как душа поет.

— А моя плачет, — признался Илья грустно.

— Испей святой воды. Я ее на Крещение взял около церкви, — подал банку с хрустально чистой водой. Илья налил в чашку. Посмотрел, как надо креститься, повторил за Захарием Отче наш и заговорил с Богом о своем, больном и насущном.

Сапожник ушел из комнаты, чтоб не мешать человеку раскрыть душу. Он ждал, когда Илья сам придет на кухню. Захарий поставил на стол ужин, присел к окну. Глянул на окна Анны. Женщина была чем-то занята. Вот к ней подошел Толян, обнял жену за плечи, поцеловал в висок, погладил по головенке подскочившего мальчонку. Тот волчком завертелся вокруг. Анна пыталась его успокоить, но Толик отвлек, что-то шепнул на ухо бабе, оба рассмеялись.

Захар знал, Анатолий уже отпустил отремонтированную машину, а недавно пришла другая. Ее решил посмотреть утром. Анна попросила помочь в доме, и мужик не посмел отказать.

— Глядишь, скоро и у них еще один пострел появится. Уже общий, свой, третий. И не будет ныть душа по тому сыну, какой живет в городе.

Сапожник знал, что и Толика разыскала бывшая жена. Вместе с сыном приехала. Сказала, что разошлась со вторым мужем, намекнула, что Анатолий может вернуться домой, что помех и препятствий больше нет. Но человек не услышал. Он общался с сыном. Когда жена повторила предложение, ответил спокойно:

— Глянь за окно! Видишь, сколько ласточек летает. И у каждой свое гнездо. Но только одно, единственное. Вот и человек свою семью имеет. Тоже одну, самую дорогую. Она вся в моем сердце.

— Но у нас общий сын. Он родной тебе. Эти оба чужие. Своего нет.

— Будет. А потом, где гарантия, что завтра ты не приведешь ему в отцы чужого дядьку, а мне опять укажешь на дверь. Я не хочу снова попадать на свалку. Там много несчастных поумирало, а их жены живут, меняют мужиков, вот только дети так и не знают, кто же на самом деле родной отец? Взрослея, они перестают уважать родителей, предавших их детство.

— Так что решил? Вернешься к нам?

— Нет! Я не могу покинуть гнездо, где меня приняли и признали, — ответил уверенно.

Нет, они не поскандалили. Бывшая жена не закатила истерику. Она знала характер Анатолия. Он никогда не менял своих решений. Женщина повела себя достойно, пожелала счастья и процветания, здоровья и удач, попрощавшись со всеми, вышла из дома. Анатолий предложил ей деньги, женщина лишь усмехнулась, ответив:

— Я приехала за сокровищем. Но его у меня забрали. А медяки не нужны. Если что-то надумаешь, позвони. Мой телефон и адрес прежние. Надеюсь, ты их еще не забыл…

Она уехала, а мужик очень скоро забыл об этом визите.

Захарий, глядя в окно, совсем забыл об Илье. Тот подошел к сапожнику, взял за плечи:

— Спасибо, Захарий! Я и впрямь, будто заново на свет родился. Ушла тяжесть с души, не болит сердце. Я снова живу и дышу. А значит, все правильно. Бог подарит мне мою судьбу. Без наворотов и заморочек будет женщина. Я не хочу больше ловить журавля в небе. Пускай будет синичка, но моя.

А через месяц, звонким весенним утром приехал к Захарию с Дианой:

— Знакомьтесь! — подтолкнул к Захару длинноногую молодую деваху, с длинными волосами, связанными в хвост. Большие серые глаза удивленно распахнуты, вот только плечи, не по-девичьи широкие и крепкие, говорили, что Динке в этой жизни приходится круто.

— Где ж ты ее отхватил такую молоденькую? — удивился сапожник.

— Это не он меня, я его нашла. Вернее отняла!

— У кого? — рассмеялся Захар.

— У мужиков! Сразу у троих. Они Илюшу уже загнали в угол. Хотели вкинуть за груз, какой он охранял. Стащить вздумали.

— Илюшку?

— Груз! Там дорогая техника была. В машине лежала. Вот и размечтались вместе с транспортом угнать. Ребята-охранники на обед ушли, Илья один остался. Его уже по голове ударили сзади. Он уже падал, а тут я объявилась. Ну и завязалась потасовка.

— Ты с тремя мужиками подралась? — изумился мужик.

— Дед! Диана боксер! Одна такая! Она тех налетчиков уделала так, что их еле откачали. Поверишь, чуть не размазала. Они до сих пор в гипсе канают. Один, наверное, калекой останется на всю оставшуюся жизнь.

— А тебе его жаль? — повернулась Динка к Илье.

— Ничуть.

— Так вот знай, это он тебя по башке дербалызнул. Потому и я ему вломила, не скупясь.

— И где же ты взялась такая милашка?

— Я в физкультурном институте учусь. Уже на пятом курсе. А тут подработку решила поискать. Ну, на одну стипендию канать тяжко. Мне пообещали дать работу в школе. Но я не понравилась директору за несговорчивость. Он меня по бедру хотел погладить, лысая задница. Я слегка лягнулась. И этот старый сверчок вцепился зубами в стену. Вся его наружность мигом распухла, посинела. Ну, о какой работе с ним говорить, если собственное имя потерял в полете. А что он хотел, козел? Не зря в институте хлеб ела. Чему-то научилась. Вот и ему надо хорошие манеры знать, а не лезть к каждой жопе с немытыми лапами.

— Ну, молодчина девка! — восторгался Захар.

— Короче, выскочила я из той школы в полном расстройстве чувств. Злая, как цепная собака. Ищу по сторонам, кому бы морду побить, чтоб пар выпустить. Кулаки не то чешутся, а горят. Глядь, трое отморозков к Илье крадутся сзади, и он их не видит, на меня смотрит и улыбается. Мне он по кайфу пришелся. Прикольный чудак. А тут эти! Врубились, что Илья на них забил, меня в расчет не взяли и хрясь ему по голове какою-то железякой. Я в один прыжок рядом очутилась. Как взялась за них, как отметелила, швыряла их об асфальт, уже не помню. Мне так хотелось, чтобы Илюшка еще улыбнулся мне! А тут охранники вывалили. Ну, я им рассказала. Они вызвали милицию и «скорую». Я долго не стала ждать. Взвалила Илью на плечи и бегом в больницу принесла. Ох, и хохотали надо мной врачи, мол, зачем позволила мужу так ужраться, что отрезвлять его кулаком пришлось, — рассмеялась Динка.

— Ну, не будешь всем объяснять, что случилось? А тут Илюшкин шеф хватился, куда его сотрудник делся, что за баба его унесла, для чего? Нас милиция разыскала. Меня к следователю доставили. Когда разобрались, Илюшин шеф меня пригласил. Долго извинялся, благодарил, а потом предложил работу у него в охране. Я, конечно, согласилась!

— С тех пор мы вместе! — подтвердил Илья.

— И на работе, и дома! Я без Дианы никуда ни на шаг не выхожу. С нею надежно. Она при случае так ввалит, ни один на задних лапах не устоит. С ней, хоть днем или ночью, нигде не опасно, — смеялся Илья. А ночью сказал Захару:

— Как своего ребенка меня выходила, ни на шаг не отошла от койки, ни на минуту не оставила. Только что грудью не кормила. Все ей у меня понравилось. И меня любит. Это она уже доказала. Вот и нашлась моя судьба, о какой Бога просил. Без всяких сложностей и условий моею женою стала, самым родным и любимым человеком. Мои ребята говорят, что Динка мужиковатая, в ней женственности, сплошные мышцы, мускулы. И только я знаю, как нежна и ласкова моя девочка! Сколько в ней нерастраченного тепла! Она как чистый родник, какой на мое счастье не сумели замутить люди, беды, житейские проблемы. Она, как радуга над моею головой.

— Может в этот раз и тебя увидел Господь! — согласился Захарий радостно. И спросил:

— Скажи, с чего она боксеркой сделалась? Ведь не бабье это дело. Чего ее черти понесли в мужичье? Как ты с ней сладишь?

— У нее был первый муж. С ним Динке не повезло, хотя она его любила. С самой школы встречались. Говорит, нормальным, спокойным был. А когда вместе жить стали, оказался никчемным мужиком. Но, он был первым. Девка не знала сравнений. А он — ничтожество, как человек — мерзость. При своем недостатке еще изменял. Правда, ни одна баба, побывав с ним, на вторую встречу не уламывалась. Динке в лицо говорили о недостатках ее мужа и смеялись над ним в открытую. Когда она упрекнула его, он ее избил. И вот тогда девка и впрямь решилась и познала сравнение. Оно оказалось не в пользу мужика. Случилась семейная разборка. Он отметелил бабу натурально. И Динка занялась боксом.

— А чего не ушла от него враз?

— Он пригрозил, что опозорит ее на весь город и оформит в психушку, причем навсегда.

— Круто! А как бы сумел? Для такого нужен повод и доказательства.

— Он работал в прокуратуре. И я тебе говорил, что был очень гнусным мужиком. Свою угрозу мог спокойно выполнить.

— А зачем? На кой черт ему это сдалось?

— Из куража или из мести, я понятия не имею. Но бабу стал лупить всякий день. Ведь она изменила. А познав сравнение, не хотела жить с ним и все время порывалась уйти от него. Но боялась. Не столько кулаков, сколько позора и угроз. Так продолжалось какое-то время, пока Динка не научилась стоять за себя. Смешно они жили, он ей изменял, она ему. Все доказывали друг другу кто из них большее говно. К чести ее она отказала ему в супружеских обязанностях. А когда он попытался вломить ей в очередной раз, вкинула ему по полной программе, да так, что отпустил ее уже без всяких условий. Понял, может изувечить или того хуже утворить с ним. Ну, а Динке та победа пришлась по кайфу. Решила и дальше заниматься боксом. У нее неплохо получалось.

— На что ей это было надо? Ведь баба! На том боксе что поимеешь? Даже кусок хлеба не заработаешь, Разве как ночью в подворотне стоять с кулаками наготове.

— Зря ты так, Захарий! Она научилась главному— защищать себя! И в любое время ходила по городу, не боясь никого. К ней не приставали как к другим, не пытались ограбить, раздеть, изнасиловать, как других. В городе многие знают и не подходят к ней. К Динке не решаются подступиться, сделать грязное предложение, с нею боятся знакомиться. Да и кому охота уйти со свиданки с зубами в заднице.

— А как же ты насмелился?

— Она выручила меня. Потому, даже мысль не стукнула приставать или обидеть. Пока в больнице лежал, привык как к родной. Одного боялся, чтоб не отвернулась и не бросила меня. А Динка полюбила. Когда я вылечился и встал на задние лапы, мы с нею уже обо всем договорились. Я привел ее домой. Она сразу стала хозяйкой у меня, как будто все время жили вместе.

— А ее первый мужик не объявляется?

— Нет! Второй раз не решился испытать на себе боксерские способности бывшей жены.

— Вы с ней записались или в гражданском браке живете?

— Распишемся, когда забеременеет. Вот закончит свой институт, тогда поговорим. Уже немного осталось. А сейчас уже присмотрелись. Все устраивает, все нормально. Мне с нею комфортно, словно все года под одной крышей канали.

— А кем она работать станет после своего института? Вышибалой в кабаке или до пенсии в охране вместе с тобой?

— Мне уже предложили тренерскую работу во Дворце спорта. Желающих заниматься боксом оказалось море. Мальчишки-школьники, студенты, даже девчонки просятся по моему примеру, — подала голос проснувшаяся Динка.

— А я думал, что ежели вам не хватит денег, так по ночам подработкой займетесь. Тряхнете возле кабаков подвыпивших. Оно и недолго, и навар обеспечен, — хохотнул Захар.

— Нет! У нас заработок чистый, без мордобоя. Нам нельзя применять навыки в быту. Только на соревнованиях. За другое наказать могут. А потом, Илюша к боксу отношения не имеет, — вставила Динка и добавила:

— Да и зачем ему это? Он и без того — главный в семье и в доме. Это куда сложнее.