Женская месть

Глава 6. ПОЙМАЙ ЖАР-ПТИЦУ

Захар после того разговора частенько заходил к Варе. И соседские старухи стали недвусмысленно перешептываться за его спиной.

Нет, они просто разговаривали, иногда пили чай. Захар понял, как невыносимо трудно живется человеку и пытался хоть как-то скрасить ее одиночество. Он уважал эту женщину за сильный характер, самообладание. Многому научился у Варвары. И потому не терпел пересудов и сплетен о ней. Очень привык он и к Алене. А потому, не простил терапевту Кате ее злоязычие.

— Ведь врач, туды ее в качель! Всех моих девок изговняла шалашовка! Сама дерьмо, а мне чего накудахтала дура! Даже со своим врачом судилась, чтоб остаться на работе. Вона какая скандальная чума! — сел подальше от врачихи во время отдыха.

Грибники проверили, все ли собрались к костру, не остался ли кто в лесу, не заблудился ли, не отстал ли?

Но нет, все были в сборе и, сняв сапоги, ботинки и кроссовки, давали отдых ногам. Иные прилегли на плащи и куртки, другие курили, вслушиваясь в разговоры. Женщины хлопотали у костра, доставали из пакетов и сумок еду, аккуратно раскладывали ее на газетах и салфетках.

— Люди! К столу! Подползайте! Берите все, кто что захочет! — послышалось от костра.

Вскоре от еды ничего не осталось. Съели то, на что дома и не смотрели.

— Мне жена советовала взять копченую курицу. Я не послушался, а зря, стоило бы!

— В другой раз умнее будем! — сказал человек неподалеку от сапожника.

— Люди, гляньте, а мой барбос целого зайца приволок! — всплеснул руками полнотелый зубной врач.

— Припоздал! Чуть бы пораньше! — рассмеялись вокруг.

— Он тебя подкормить решил, индивидуально! — хохотали женщины.

— Смех смехом, а в прошлый раз я с ним здорово оконфузился. Пришел я за орехами со своими знакомыми, пока мы с ними ходили по лесу, Дик как- то сумел из сумки уволочь и все, что взяли на перекус, сожрал без остатка. Даже банку с пельменями открыл и все слопал. Стыдно было, но что сделаешь, обратно не вернешь. Вот такой бандит. Отругал его конечно, но гарантий нет, что не повторит.

— А зачем с собой берете, если он невоспитан? — встряла в разговор Катя.

— Какой урон от того? Подумаешь, съел еду! Зато не даст заблудиться и к жилью всегда приведет! — вступился за собаку Захарий.

— Тут новичков нет! Все опытные! И дорогу к городу с закрытыми глазами отыщут, — не уступила баба.

— Не надо ручаться за всех. Я всего второй раз пришла за грибами. Конечно, могу отстать, сбиться. Это лес, ни город, всякое может случиться, и собака лишней не бывает! — подала голос бухгалтер с железной дороги Зина.

— В таком случае дома надо сидеть, а не высовываться в лес! — обрубила Екатерина.

— Ну, тут вы мне не указ! — вспылила Зина и пробурчала недовольно:

— И как эта врачиха затесалась в грибники?

— А чего вы тут возникаете? Если боитесь отбиться иль заблудиться, сидите в городской квартире! — хмурилась терапевт.

— Кать! Хватит скандалить. Можешь посоветовать, но не навязывать свою точку зрения. Кстати, в ней нет ничего оригинального. Да и человека обидела. Она правильно заметила, в лесу с собакой легче и спокойнее, пес никому не помешал, — высказал свое мнение мужик, водитель такси.

— Зина, держитесь ближе ко мне! Я хоть и не овчарка, но дорогу в город найду сразу. Мне достаточно на деревья глянуть, — предложил худой, длинный мужик, но Зинаида подошла к Захарию:

— Я буду поблизости от вас! Ладно?

— Давайте. А я как раз вторую корзину доберу и помогу вам! — пообещал сапожник.

— Захарий, мне стыдно сознаться, ведь у меня и дед, и отец лесниками работали. А я до истерики боюсь леса. Вот решила себя переломить. Не знаю, что из этого получится, и зачем оно мне надо. Знаю одно, мне врачи посоветовали, сказали, что для сердца полезно почаще быть на свежем воздухе. Я ж все время в кабинете сижу. А у нас многие курят. Каждому не укажешь, не расскажешь, как в конце дня болит сердце, — пожаловалась женщина.

— Зина, я тоже курю!

— Но мы не в кабинете! Здесь так легко дышится! — восторгалась громко и, оглядевшись, случайно встретилась взглядом с Катей, невольно сжалась в комок и сказала тихо:

— За что она меня ненавидит, не пойму Какие злые у нее глаза. Кажется, она готова разнести меня в клочья. Но ведь я ничего плохого ей не сделала. С нею рядом даже идти неприятно, холодно, — пожаловалась Зина по-девчоночьи.

— А ты не обращай внимания, — посоветовал Захар. Он знал категорию баб, подобных Кате, какие всегда старались быть центром внимания всех мужчин, в любой компании. Они не мирились с теми, кому больше уделяли внимания, кого предпочитали им. Это обстоятельство било их по самолюбию, и они всеми силами старались отвлечь это внимание на себя любой ценой. Пытались обидеть, унизить женщин, каким перепало предпочтение мужского общества. Такою была и Екатерина. Ее взбесило, что ею пренебрегли и люди, непонятно почему, внезапно от нее отвернулись.

Катя считала себя самой яркой женщиной в компании грибников. Она была достаточно миловидной, общительной, незакомплексованной, с хорошо подвешенным языком. Женщина прекрасно знала город и была знакома со многими горожанами.

Работая участковым врачом, побывала в домах у многих людей. Знала не только о болячках пациентов, а и некоторые личные секреты, о бедах и неприятностях горожан. На свою беду женщина не умела держать язык за зубами и распускала слухи и сплетни по всему городу. Именно из-за этого перед нею закрыли многие двери квартир и домов. Люди отказывались от услуг этой участковой, просили главврача поликлиники заменить ее. И тот был вынужден пойти им навстречу. Но Катя, как только ее освободили от обязанностей участковой, вовсе распустила язык, стала сущим наказанием для недавних больных, особо для тех, кого знал город. Неудивительно, что даже в компании грибников были ее бывшие больные, какие отворачивались, делая вид, что никогда не были знакомы с этой женщиной. А та ликовала, что может досадить им в любой момент, опозорить, поставить в неловкое положение.

— А ваша мамаша по-прежнему выпивает без меры? — спросила она как-то следователя прокуратуры. Тот растерялся от неожиданности. Люди удивленно смотрели на человека. Никто не знал о его семейной трагедии. Мать действительно страдала запоями всю жизнь, но следователь тщательно скрывал свою беду от посторонних глаз, но Екатерина выплеснула:

— А вы определите ее на лечение. А то свихнется на пьяной лавочке, получит белую горячку. Что может дома утворить, никому неизвестно, — советовала обескураженному человеку. Тот не знал, куда себя деть. А Катя сыпала познаниями, наслаждаясь вниманием грибников:

— На моем бывшем участке был рассадник алкашей. Пили все, мужчины и женщины. Много было хронических пьяниц. У одних возможности позволяли, другие рождались с этим пороком. В иных семьях пили все, поголовно. Чему же удивляться, если дети там рождались дебильными. Ведь их родители не просыхали от попоек.

— А у вас в доме, в вашей семье отмечаются праздники? — спросил ее строитель Генка Козлов.

— Конечно! Но меру знают все и никогда не перебирают. Никто. Это наше правило!

— Ay вас дети есть?

— Двое! Сын и дочь.

— Сколько им лет?

— Оба студенты, уже взрослые!

— И что? Они не выпивают? — хихикнул Козлов.

— На Новый год и на день рожденья не больше бокала шампанского. Сами больше не хотят. Муж выпивал, потому разбежались. Дети запомнили. Себе такого лиха не хотят. Мне их уговаривать и сдерживать не надо. Сами все помнят и понимают. Мне за своих детей не краснеть.

— А муж ваш где? — спросила пекариха Ольга.

— Не знаю. Я им не интересуюсь.

— Но дети должны о нем знать!

— Зачем он им?

— Придет их время. Вон мой мужик сколько лет пил. Прогнала, он на другой женился. И уже десять лет в рот спиртного не берет. И та баба от него двоих родила. Вот и пойми в чем дело? Таким человеком стал, хоть снова замуж за него выходи. Да не возьмет. Вот так оно случается! — вздохнула Ольга. Ей посочувствовали все.

— Ну, а я со своею с первой тоже расскочился неспроста. Бывало, вернусь с работы, выйду к мужикам во двор, тяпнем пивка под воблу, а домой приду, моя баба уже брешется. Меня за бокал пива алкашом ославила. Ну, терпел сколько мог, потом плюнул и бросил ее, ушел к другой. Уже пятнадцать лет прожили без ссор. Хотя пиво пью, как и раньше. А вот бывшая баба троих сменила и ни с одним не ужилась. Последний колошматил так, что шкура клочьями летела! А напоследок даже в реанимацию загремела. Добрехалась стерва, нарвалась на горячий кулак. Ну, и потерял мужик терпение. Вломил от души стерве! Над нею все хохочут и теперь. А сколько таких по городу! От чего столько разводов, да все эти бабы! — досадовал сантехник и признался:

— Я тоже троих сменил. Ну и стервы попадались, не приведись никому. Правда, долго не мучился. Чуть пасть отворила, я открывал дверь пошире и прямо в лифт вбивал, нажимал на кнопку и все на том. Пока до низу спускалась, тряпки уже на асфальте ждали. Так и последнюю вышиб. Она целую бутылку водки в туалет вылила. Я саму втолкнул башкой в толчок. Сколько раз сдернул, не получилось смыть. Своими ходулями слиняла. Теперь и под расстрелом не женюсь. Зачем эти лахудры нужны? Ну, приспичило, привел подружку на ночь, отвел душу, утром расскочились, и все на том. Никто никому ничем не обязан и нервы целы. Лично я считаю, что баб не стоит фаловать в жены. Сбежались на ночь и расстались под утро, чтоб и не запомнили друг друга.

— А как же любовь? — подала голос Катя.

— Да о чем ты? Хоть не смеши! Уже за сорок…

— Ну и что? Разве это много? В мое время еще вовсю рожают, — обиделась Екатерина.

— Катя, теперь мужики на соплячек смотрят. Мы для них старухи! — отозвалась кондитер Вера.

— Да бросьте зря болтать. Было время, теперь мужики поумнели и не западают «на зелень». Что толку с нее? Ни черта не умеет, и в койке ноль. Лежит, как резиновая кукла! Куда краше натуральную бабу взять. Она везде справится, у плиты и в постели.

— Это кому как! Иному и постель не интересна, подай натуру, интеллект! Главное формы, чтоб было, на что полюбоваться. Что толку с незрелой малолетки, только оскому набить. Женщина должна быть как спелый плод, — мечтал вслух художник.

— Не-е-ет, мужики! Я не согласный! Это, конечно здорово ежли баба пригожая. Но другое важнее— ее душа! Коль в ней окромя холода нет ничего, лучше и не надо такой подруги даже на ночь. Сколько не пытайся, едино не привыкнешь, — встрял Захар.

— А какая у тебя жена? — спросила Катя.

— Нету у меня жены. Уже давно разбежались. Приходила мириться, — да я не согласный. Так и расстались ни в чью. Почти не видимся. А и зачем? Мне и без ней не худо.

— Подружек много?

— Подруги, но не шалавы. Я с шалашовками де- лов не имею.

— Захар! Ну, мужское нельзя морить и забывать о предназначении!

— Не подыскал подходящую! — покраснел человек невольно.

— О-о! С этим мы тебе поможем! У нас холостячек целое половодье! Только выбирай! На любой вкус имеются! — загалдели мужики, бабы разулыбались.

— Ты присматривайся и шепни, какая по душе придется. Мы не промедлим ни на минуту.

Захарий смутился под пристальными взглядами женщин. Они ждали. Захарий еще не был готов ответить взаимностью. А потому не спешил с выбором.

— Может, заглянете ко мне в гости? — предложила сапожнику Зинаида и, быстро написав телефон и адрес, отдала Захару. Тот увидел, что и другие обменялись адресами, номерами телефонов. И понял, что у грибников и среди недели есть своя жизнь, о какой не говорят.

— Захар! А вы что будете с грибами делать? — спросила человека хрупкая женщина, какую все называли Лилией.

— Наверно посушу их. Что еще придумаю!

— А если посолить?

— Я не умею и не уважаю возню.

— Давайте я помогу!

— Не надо! Не хочу вас грузить! Зачем? Я зимой сварю грибной суп. И буду счастлив.

— Ну, вот мужчины пошли! Женщины в гости просятся, а они не понимают. Неужели всегда был таким недогадливым?

— Наверное, — глянул в лицо Лиле, та смотрела выжидающе.

— Тебе у меня не понравится.

— Почему?

— Живу в старой избухе, как лешак, заблудившийся серед людей. У меня нет удобств. Все кроме света на улице…

— Захарий, я не жить, а только в гости прошусь, — уточнила женщина.

— Смелая ты баба! — похвалил человек и спросил:

— А зачем ко мне придти навострилась? — заглянул в глаза пытливо.

— Интересный человек.

— Чем?

— Тянет к тебе, как магнитом. У меня такого еще никогда не было.

— Лиля, сколько лет тебе?

— Я на пятнадцать лет моложе тебя. Но поверь, без всяких целей приду. Просто пообщаться. Наши грибники тебя уважают. Иные не понимают. А я совсем не знаю.

— Я тоже не со всеми знаком, — отвернулся сапожник от женщины показавшейся назойливой. Лиля попыталась разговорить человека, о чем-то спрашивала. Мужик прикинулся неуслышавшим и постепенно ушел от докучливой женщины.

Когда вся компания собралась вернуться в город, случилась неприятность. Лилия подвернула ногу. А до трассы в город километра три. Как их пройти с ведрами и рюкзаком за плечами. Баба сидела на пеньке с перекошенным от боли лицом. Ну, кто ради нее бросит грибы и понесет ее на руках к машине.

— Допрыгалась! Под ноги надо было смотреть, а не на мужиков! — съязвила Екатерина.

— Да заткнись ты, чума лягушачья! — не выдержал Захарий. И вырезав ветку с дерева, остругал, обрезал с обоих концов, подал Лиле. Та со слезами встала, оглянулась на грибы, какие собрала и сказала:

— Люди! Разберите их. Жалко выбрасывать. Катька первой протянула руки к ведрам.

— Куда лезешь? Чего торопишься? Человек цельный день за ими ходила. А ты враз забрать? Их донести до дороги надоть. Там машина, она довезет, — оглянулся на грибников:

— Эй, мужики, подмогнем бабе?

— А как? Свое бросить, а ее взять?

Захарий указал на пустые пакеты и сумки в карманах из-под еды. Все поняли и вскоре грибы Лили разделили. Оставалось самое трудное, как помочь самой бабе миновать лес. И вот тут нашлись врачи. Сделали шинку, привязали к ноге Лилии и пошли из леса не спеша, поминутно оглядываясь на бабу. Все знали, там на дороге их ждет автобус с водителем. Теперь только бы дойти до них. Каким долгим кажется этот путь по лесу Тут же, как назло, Лиля упала, оступилась, не смогла идти дальше. Нога у нее распухла, баба не могла на нее наступать.

— Вы идите. Я как-нибудь сама доберусь, — предложила баба.

— Еще чего придумала! — возмутился Захар. И предложил:

— Садись ко мне на спину.

— Захар! Пусть она меня оседлает. Все же моя спина пошире. Не зря жена зовет футбольным полем, — предложил спортсмен.

— Ну и шельма! Косит под больную нарочно, чтоб мужиков закадрить. Придумала стерва! Такая нигде не пропадет, — донесся шепот до Захария.

— Вот блин! Голодной куме все хрен на уме, — зло оглянулся на Катьку. Та сморщилась и пошла вперед без оглядки.

— Так и не приду к вам в гости, а хотела попасть в избушку лешего. Он очень добрый и милый, совсем как в сказке, жаль, что я в ней не живу! — сказала Лиля уже в автобусе. Ее к дому привезли первой. Помогли подняться самой, принесли и грибы собранные женщиной. Многие взяли у нее номер телефона:

— Ты, если что надо, говори! Не стесняйся, мы свои, всегда поможем, — настаивали грибники. И действительно, ей звонили почти все кроме нескольких баб.

Захарий позвонил Лиле дня через три. Женщина отозвалась тепло, обрадовалась, что человек вспомнил. Пригласила в гости, но сапожник, сославшись на занятость, отказался. Он и впрямь был завален заказами. А тут еще Ирина повадилась звонить каждый вечер. Все рассказывала, как идет жизнь в семье, что новое случилось:

— У матери инсульт. Едва вытащили из комы. Теперь не знаем, какие последствия будут. Доктора говорят, что надо подождать первые одиннадцать дней, а уж потом делать выводы. Ты бы хоть навестил ее, — попросила несмело.

— Зачем?

— Но ты же муж!

— Бывший! Это ни к чему не обязывает. Я ей советовал найти человека для жизни.

— Вы прожили столько лет! Неужели у тебя никакого уважения к ней не осталось?

— Все ушло. Не буду врать и кривить душой. Не хочу видеть. Зачем показуха? Вы ее навещаете, и хватит с нее. В свое время у матери было много друзей и подруг. Куда они подевались, когда ушла на пенсию? А ведь я предупреждал об том. Она не верила. Потому одна нынче. Умела жить весело и бездумно. Ан все не бесконечно. Думала, когда вытолкнет меня, ее тут же отхватят. Заберут замуж. Да только не нужна никому. Давно прошло ее время. И прежние хахали, постарев, поумнели.

— О чем ты, отец? Вспомни, сколько вам лет.

— Я о том, что у ней ума смолоду не было. Она сама захотела жить одиноко. Вот и сбылась мечта. Зачем же мешать ей. Я на свою долю не сетую. Ничего не хочу менять и вертаться в прошлое. Хватит об том. Лучше проскажи, как там Женька?

— У него полный порядок! Вчера весь вечер с Наташкой брехался. Увидел из окна, что кто-то девку провожал из института. Хорошо, на улицу не выскочил для разборки. Зато дома базлал как резаный. Натку до слез довел, та почти до утра не спала. Говорю ему, что сам выпихивает дочь из дома, так на меня бренчать начал, катях сушеный.

— Сама виновата, что Натка рано хвост подняла. Дала ей потачку, не осекала вовремя.

— Отец! Ты больше всех нас баловал Натаху! Как же, первая внучка! Вот и понравилось ей на шеях сидеть. Вспомни, как сам защищал ее. Я поставлю в угол, а ты вытаскиваешь. Не пускаю на улицу, ты разрешаешь. Фильмы кто позволял смотреть до ночи? Я уж не говорю про конфеты и шоколад. Они у нее из задницы сыпались. А теперь меня во всем вините, нашли стрелочника!

— А кто? Конечно, всюду твой недогляд!

— Ну да! Женька обвинил даже в том, что Натка забеременела! Вот до чего добрехался отморозок! И никто не одернул, поедом меня едят со всех сторон! И всякий свое требует.

— Да, Иринка, стала ты в том змеюшнике заместо меня. Все годы я дышал в виноватых, нынче ты заменила. Ладно, что мать в больнице тебя не укоряет.

— Как бы не так! — рассмеялась сквозь слезы:

— Вчера я пришла к ней в палату, она увидела меня и вместо здравствуй, ляпнула:

— Ой, Ирка! Это ж я из-за тебя инсульт получила!

— Я чуть на жопу не плюхнулась у двери. В те дни допоздна была на работе. И снова я во всем виновата! Как надоело все, кто бы знал. Мне давно не хочется возвращаться в этот дурдом! Здесь нет семьи, сплошной зверинец! И никто меня не понимает. Нигде нет покоя и отдыха. Всюду брань, окрики и упреки. Когда это кончится!

— А еще меня к себе звала, — напомнил Захарий.

— Ты умел всех сдерживать и мирить. Мне это не дано. Тебя слушались и уважали. Со мной никто не считается. Я как собачонка у троих хозяев. Они только шпыняют дружно. Зато пожалеть и успокоить никто не умеет. Совсем надорвали. Сдохну, на ком они отрываться станут? Друг друга сожрут живьем! — разрыдалась Ирка.

— Успокойся! Не обращай внимания на полудурков и вели Женьке ко мне возникнуть. Прополощу мозги козлу! — пообещал зло.

— Ой, не трогай отморозка, он меня со свету сживет, если узнает что пожаловалась. С говном смешают, хоть беги из дома. Не говори, что я тебе рассказала. Вот если бы ты приехал, жизнь и вправду наладилась бы! Пощади меня! Пожалей! Сжалься! Приедь к нам!

— Э-э, нет! Я покуда не стебанулся. Да, я больной и старый, но не полудурок, чтоб совать свою голову в вашу клетку. Такого не жди. У вас, как погляжу, все по-прежнему. Чьи зубы острей, тот и прав! Не хочу никого видеть. Ты, ежли достанут до печенок, приезжай! Переведешь дух!

— Так ведь мать в больнице. Ее нужно навещать всякий день. Извергов кормить надо! Не оставишь же их голодными!

— А Наташка! Иль готовить не научилась?

— Она к защите диплома готовится. Ей теперь ни до чего! Одно плохо, как была она дурой, такою и останется! Ничто не изменит и не проучит. Знаешь, что вчера брякнула мне:

— Мам, а все же люблю Леньку Чижова. Зря аборт от него сделала. И тут не только я, а все вы, придурки и сволочи, виноваты! — и добавила:

— Если б услышал Женька, убил бы ее! Вот теперь я впрямь боюсь, что она уйдет к нему. Ведь скоро получит диплом на руки, а Ленькин отец обещает ей помочь с работой. И это реально. У него большие связи и знакомства. Он сумеет найти Наташке приличное место.

— А Женька? Ить у него крутая должность. Иль кишка тонка помочь дочке? — съязвил сапожник.

— Отец! Ты будто в пробирке живешь, забыл о кризисе и сокращениях. У нас на работе зарплату задерживают. Да и не только у нас, по всему городу вот так. Людей увольняют, сокращают. Сколько всего позакрывали. Конечно, теперь найти работу сложно. Вот и ломает голову Наташка. Диплом получит, а что дальше? Без опыта, без рекомендации никуда не берут. Хоть в задницу диплом воткни, на молодых специалистов никто смотреть не хочет, они никому не нужны.

— Выходит, хотите с Чижовыми мириться? — спросил Захарий.

— Натка для себя решила все. Будем мы упираться, она все равно к ним уйдет. Женька, конечно против. Да и мне этот вариант не нравится. Но Наташке плевать на наше мнение. Ей у Чижовых нравилось. Да и зовут. А будет ли другое предложение — это тоже вопрос. Теперь выйти замуж очень сложно. Девок много, а ребят почти нет.

— Ты не переживай. Таким как Наташка везет. Хорошие девки в перестарках останутся, а эту отхватят, вот сама убедишься. Говну всегда везет. Так испокон веков было. Она еще ковыряться станет в хахалях. Об том не переживай, — успокаивал сапожник.

Они уже заканчивали разговор, когда с работы вернулся Женька.

— Дед! Навести ты бабку! Совсем изголосилась по тебе! Ну, сколько уговаривать?

— А ты не суй свой палец в чужой зад и не указывай мне, что делать. Ты кто есть? Ишь, пасть отворил, кила собачья! Хто бы тебя слухал, сопляк! — цыкнул на зятя. Тот сразу умолк, понял, не под то настроение попал. И свернул разговор.

Захарию на этой неделе повезло. Ему почти каждый день несли в ремонт обувь. Свои с окраины, даже из города приезжали. По объявлению в газете, другие по слухам находили человека. Сапожник работал допоздна. Садился в своем уголке, включал магнитолу и слушал песни, музыку, новости. Ему никто не мешал, не отвлекал. И этот стук в дверь человека не удивил:

— Войдите! — крикнул громко и, увидев вошедшую Лилию, растерялся. Ее он никак не ждал. Баба не позвонила, не предупредила заранее. И прямо с порога спросила:

— Чего ж это, Захар, позабыли нас? Мне не звоните, за грибами не ходите. Сезон скоро закончится. Надо хоть в оставшееся время наверстать, сделать запасы на зиму.

— Я ходил в лес, покуда работы не было. А вот теперь не могу. Заказов много, справиться надо. Грибы мне не главное. Это чтоб без дела не сидеть, не скучать в избе! — сознался человек, улыбаясь кротко.

— Да все мы так, собираемся вместе, чтоб не было скушно и тошно. Случается душу скрутит в штопор неприятность, от нее убегаем в лес. Там отвлечешься, поделишься, получишь верный совет, он, как лекарство лечит. И снова живешь и дышишь, беды не грызут. Ничего не болит!

— Как нога? Прошла? — вспомнил человек.

— Куда ей деваться? Я уже в лес сходила, два ведра грибов набрала. Все обошлось нормально. А вот Катю змея укусила. Вот где морока была с бабой. Но, кажется, успели. Я, честно говоря, не интересовалась, как она там себя чувствует. У нас контакт не получился. Мне она неприятна. Всегда подначивает, ехидничает, сплетни разносит. Ни женщина, навозная муха. Ее змея укусила, она в том людей наших обвинила, за то, что не отогнали, не спугнули вовремя. Теперь грибники решили не брать ее с собой. Особо следователь прокуратуры на том настаивал. У них чаще всего ссоры случались.

— С чего бы? — удивился человек.

— Достает следователя, все душу ему ковыряет матерью. У нее туберкулез. Ну, она его по старой привычке гасит. В лекарства не верит. Спирт и самогон-первач все таблетки заменяют. Уж так привыкла. Что с нее спросить, человеку за восемьдесят. Она даже на лестницу не выходит, никому не мешает. Но надо ж досадить. Вот и сует свой нос всюду.

— Выходит, змея змею укусила, — рассмеялся Захар.

— Этот следователь холостой. Катя давно к нему присмотрелась. Но он ее замечать не хочет. Она бесится. Еще бы! Кого ни возьмет на примету, все срываются. Злится женщина, досадно ей. Вон сколько грибников поженились. Этой не везет. Видно, не пришел тот, ее вариант, — достала из сумки пару банок соленых грибов, варенье из лесной малины.

— Лиля, зачем же эдак? От себя оторвала. У меня варенья полно, всякого. Грибов насушил на зиму.

— А это мое! Очень хотелось угостить нашим, своим, не купленным. Откроешь и вспомнишь меня!

— Чего вспоминать? Созвонились и встретимся! Разве не так?

— Конечно так! Но, веришь, в тот день, когда ногу подвернула, все боялась, что вы все уйдете и оставите совсем одну в лесу. Мне аж жутко стало от такой мысли. Хоть и сама предлагала вам оставить меня. Но думала в душе — не уходите! И ты услышал меня!

— Лиля, я никогда не оставил бы тебя одну. Тем более в лесу, с больной ногой. Это не по-человечески и не по-мужски.

— Захар! Кто теперь считается с чужим человеком? О таком не задумываются.

— И тебя бросали?

— Очень часто. Почти всегда. Мне не везет с людьми. Что-то обязательно помешает.

— А может, так к лучшему случалось? Ежли отходили вскоре, привыкнуть не успевала и жалеть было не об чем.

— Оно по-разному крутило. Так вышла замуж за музыканта, а он поехал с концертами за границу, там насовсем остался. В письме прощенье попросил, мол, не жди, не вернусь. Ну, что поделаешь? Поревела белугой и снова взяла себя в руки.

— Ты хоть недолго жила. Я сорок лет. И ничего не получилось. Разошлись. А жизнь уже на закате. Вот где обидно!

— Ты всего однажды ошибся. А мне знаешь, сколько раз не повезло? Я уже со счету сбилась.

— С мужиками? — вылупился Захар.

— И с ними, и в жизни одна непруха. Я в грибниках с человеком познакомилась. Серьезный мужчина, из себя приятный. Он с женой в разводе состоял. Выпивал в меру, без переборов. И даже не курил. Из родни одна мамашка и та старая как коряга. С ней быстро сдружились, что родные стали. Ну, уже мы с ним полностью столковались, все обговорили, а у него вдруг зуб заболел. Пошел он к стоматологу. Зуб ему удалили. А через неделю заражение крови случилось. Гной в мозг попал. И умер мужик. Ну не обидно, скажи? Я все нервы истрепала пока в себя пришла. Через год другой нашелся. Тоже путевый, серьезный человек, машинистом на поезде работал. Василием звали. С ним два месяца прожили, как в сказке. И на тебе, его паровоз сошел с рельсов и упал с моста. Чего ему там понадобилось, и не знаю. Комиссия, какая проверяла аварию, сказала, что Вася был пьяный. Но это брехня! Я лучше знаю. Не пил он ни в тот день, ни до того. Им пенсию не хотелось платить его детям. Обманули сирот, оболгали Василия. Он никогда не пил перед работой. Но мы с ним не были расписаны, а его первая жена не стала добиваться правды. Темная баба. Она уборщицей и теперь работает. А я бегала по судам, доказывала, что Вася не виноват в аварии, что обходчики не приметили недостающий «костыль», из-за чего рельса плохо была скреплена со шпалой. Ну, а мне сказали, мол, шурши отсюда, баба, пока не нашелся тот «костыль» на твою глупую башку. Много тут вас всяких гражданских вдов шляется. На всех пособий не хватает! И вывели меня за двери, вахтеру не велели впускать. А ведь не для себя старалась. Сиротам, Васиным детям, хотела помочь. Даже жалобу написала в Москву. Ну и что думаешь, ее переслали тем на кого жаловалась. Вот и верь после этого, что в Кремле о людях пекутся. Вон, мой отец — ликвидатором был на Припяти, когда на атомной станции взрыв случился. Ну, о Чернобыле что-нибудь помнишь, слышал?

— А как же? Из-за него все на ушах стояли сколько времени, — отозвался Захар.

— Мой отец тогда в пожарной части работал, в боевом расчете экипажа машины. Всех как под гребенку замели в ликвидаторы. И папку! В командировку отправили, даже согласия не спросили. Он и поехал, вылупив глаза. Откуда знал про атомную станцию, понятия о ней не имел. Ну и нахватался радиации, облучился так, что хуже некуда. На голове не то волос, пуха не осталось, уши чуть не отвалились. Обещали им много, а не дали ничего. Даже на похороны не подкинули ни копейки. Ну озверела я тогда, такое письмо Горбачеву отправила, что против меня даже запорожцы, какие писали письмо турецкому султану, ангелами показались! Уж я его просклоняла по всем падежам. Отвела душу, отбоялась, терять стало нечего. И что думаешь, подействовало. Вызвали меня к начальству города. Стыдили поначалу. Мол, как это женщина посмела в Кремль такую похабщину послать, что даже мужчинам читать стыдно. Я и ответила, мол, не вам написано. А кому адресовано, лучшего не заслужил. Ну тут они не выдержали и расхохотались. Мол, лихо уделала! Довели тебя. Иди, получи компенсацию за отца. Он — настоящий герой!

— Денег дали. Но к чему они, коль отца нет. Отдала их бабульке. У ней пенсия такая, что не только себя, кошку не прокормить. В ее избу собака не приходит ночевать даже в лютые морозы. Боится. А бабка всю жизнь в ней мается. Куда деваться? За какие шиши новую избу поставить, если вся жизнь в колхозе прошла? Наверное, знаешь, какие там пенсии.

— Я это все к чему тебе рассказываю Захар, мне везде не везет, с самого детства. А и поделиться, поговорить не с кем. Ведь совсем одна осталась, как былинка на пожаре! — жарила баба блины. Захарий заметил не сразу и очень удивился. Когда она успела все найти и нажарить большую стопку. Поставила перед хозяином и кружку чая, незаметно за разговором сняла с мужика рубашку, майку и носки, постирала их, повесила над печкой. Протерла пыль и подмела полы, помыла клеенку на кухонном столе, постирала полотенце. Захарий слушал женщину не перебивая. А та все говорила:

— Я звала к себе бабулю. Все ж в городской квартире без морок. Но она не может в городе. Дышать тяжело. Хоть и убогая у ней хата, а своя. На вольном воздухе живет. Весной соловьи поют, аж дух захватывает. Век бы их слушал. Приехала навестить, а она с каким-то дедочком сидит на завалинке, слушает дроздов и соловьев. И такая довольная в своей глуши, такая счастливая. И не нужен ей никакой город с его удобствами. Обнялись они с тем дедочком и запели свою песню про любовь. Им соловьи подпевали, а я завидовала. Ведь вот старые, уже сил не осталось, а не зря жили. Свое от судьбы получили сполна и ничего не растеряли. У нее на крыше уже сколько лет аисты живут. А у меня весь балкон вороны обгадили. У бабули цветы радугой вокруг дома, а у нас ни единой живой травинки. Только деревья, серые от пыли, смотрят к нам в окна, удивляясь, что мы еще живы.

— Потому ты пришла к грибникам? — спросил Захарий.

— Мне с малолетства бабуля много рассказывала о лесе. А я и не знаю его, и боюсь.

— Тебе и там не повезло, — вспомнил человек.

— Нет, я тот день часто добром вспоминаю. Помнишь, предложил мне залезть на спину. Бабы от зависти онемели. Как им захотелось побывать на моем месте, если б ты знал!

— Это что? Катьку за закорки взять? Ну што ты, смеешься? Там же весу больше центнера. Не всякий конь одолеет. Не приведи Господь, если с нею что-то в лесу случится. Ее на дорогу всем табором выносить придется. Не хотел бы я в энтом участвовать. Такую прогулку легше отменить. Она наказанием для всех покажется.

— Не скажи, кое-кто имеет на нее виды. Я слышала, как к ней в гости просились. Она отказала. Может, помнишь, монтажника Юру. Он Катю выгораживал, поддерживал, дескать, алкашей и впрямь лечить надо. А сам в прошлом году от запоев лечился. Ему «торпеду» вшивали. И не помогло. Даже гипнотизировали. Но тоже мимо. Жена кричала, что в гроб живьем положит и заколотит. Для такого дела клялась ведра водки не пожалеть, чтоб уснул покрепче. Пока проспится, его не только похоронить, а и помянуть успеют. Он грозил ей шею наломать за такие брехи, — смеялась Лиля.

— Слушай, когда и как ты все успела переделать? — огляделся Захарий, не веря своим глазам. Он положил в сторону отремонтированные хромовые сапоги, детские туфлешки и, заметив, сколько дел переделано Лилией, неподдельно удивлялся:

— А ведь это впервой вот так. Лишь Анка, случается, подмогнет мне в избе прибраться. Другие — ни в жисть, — отметил мужик.

— Милый лешак мой! Ты такой хороший и добрый. К тебе, как к тихому роднику притягивает. От тебя не хочется уходить. И, знаешь, многие женщины, какие с грибниками в лес ходят, о тебе думают втихомолку. Я знаю, что сам ты никогда не позвал бы меня в гости. Может, оттого что стеснительный, или боишься баб, не веришь. Но ведь и мы разные. Не все стервы! Иной всего капля тепла нужна. На деньги и на мужиков уже не каждая смотрит. Человека ищут. Ох-х, как трудно его нынче найти. Впрочем, оно всегда так было, — вздохнула Лилия и добавила грустно:

— Вон моя бабуля на старости лет с дедочком поют, как когда-то в молодости. А нам, встретившись с ровесниками, и поговорить не о чем. Случайно ли?

— С такими лучше в лес не ходить. Бросят в беде, — заметил Захарий.

— Знаешь, что я заметила! Наши грибники, когда женятся меж собой, уже не расходятся. За четыре года ни одна пара не разбежалась.

— А сошлися много? — поинтересовался человек.

— Ну, я знаю о шести парах.

— Не густо, — качал головой Захар.

— Зато надежно.

— У тебя теперь есть мужчина?

— Нет. Отбили. Соседка нахально увела, — отмахнулась Лиля.

— Он из наших?

— Нет, с работы. Да между нами ничего не было. Роман погас, не успев загореться. Так что жалеть не о ком.

— Но ведь он к тебе пришел!

— Ну и что с того? Соседка смелее оказалась, нашла благовидный повод и уволокла. Выходит, она умнее и достойнее.

— Они и сегодня вместе?

— Да! И очень счастливы. А я уже не рискую никого к себе приглашать. Если и позову, то обязательно закрою входную дверь на ключ и соседям не открою. Особенно соседкам. А то так и останусь до старости одна.

— Ты не жалей. Уж коль ушел, так пусть уж сразу, чем через годы. Ну разве это лучше, если бы он бегал к ней тайком?

— Нет! Мне такой не нужен.

— Вот и я о том. Где тонко, пусть рвется сразу.

— Захар! А ты жене изменял? — спросила внезапно. Человек густо покраснел:

— Если что было, то очень давно, по молодости. Уже и сам не припомню, — смутился мужик.

— А зачем лукавишь и прячешь глаза? Было иль нет, скажи честно!

— И что с того? Ну, было! Все мы живые люди! — ответил Захар, улыбнувшись вслед своей молодости.

— Мужики изменяют не телом, а душой, когда перестают любить жену и семью. Для этого слишком много надо. И, поверь мне, просто так это не случается. Хорошую бабу ни единый не бросит, каким бы козлом не был. А уж детей только по большой беде бросают, когда уже невмоготу. И тут не мужик виноватый, а сама семья, какая достала до самых печенок. Баб можно иметь сколь угодно, а жена одна. И детей на подружек не меняют. То тебе как на духу сказываю. Все не просто, потому что мужики к семье не хреном, самой душой привязаны.

— Ой, Захарий, не надо лишнего! То-то мой музыкант! Смотался за границу и никакой привязки не осталось. У него свои мерки. Он там зарабатывает кучерявые «бабки», а тут единую пыль имел вместо получки. И я хоть наизнанку вывернись, его не удержала бы, — не согласилась Лиля.

— Дитенка надо было родить ему!

— И рос бы сиротой. Этому хоть футбольную команду на свет пусти, в семье не удержишь. Такая натура кобелиная! Он не для семьи. Этих теперь полно. Мало нынче людей, какие семьей дорожат. А может, и вовсе уже их нет. Вот тебе, скажи правду, зачем подружки были нужны, если жена имелась? Небось, как и у всех, козлиная спесь взыграла. Не иначе! Увидел помоложе, с толстой задницей и сиськами по мешку, с крашеной мордой! Ну и полез к ней! И, наверное, все такими были!

— Промахнулась, Лиля! Вовсе не так было. И мои подружки не красились, не были толстыми, а на возраст не смотрел. Ровесницы! Другое было главным. Они мою душу сберегли. Постель дело десятое. Она могла быть или нет. Мы не в нее сбегались. Но тебе едино не понять и не поверить в то.

— Ну хоть не бренчи, что встречались просто потрепаться. Мужик с бабой встречаются понятно для чего. И ты не лучше других.

— А чего взъелась? За что отчитываешь? Иль обязан чем? Ну, подмогнула мне! Оплачу твои труды, и никто не должник! Чего тут хвост подняла? Я в своем дому, не у тебя в гостях! Веди себя пристойно, а коли не умеешь, давай прощаться загодя, покуда врагами не сделались. Ить я тебя не звал! — напомнил бабе.

Лиля мигом прикусила язык. Отповедь показалась ей очень жесткой. Как ни пыталась она загладить свою несдержанность, Захарий замкнулся, нахмурился и не стал общаться с бабой. Отвернулся, взялся за ремонт обуви, даже магнитолу включил, словно Лилии здесь уже не было. Бабе не осталось ничего другого, как уйти домой, коротко и тихо простившись с Захарием.

— Такая же, как все, пташка. Залетела внаглую, размечталась, что враз в койку поволоку, накинусь зверем, занасилую. Да вот осечка приключилась. Не все мечты сбываются. И мне давно не тридцать лет. Не вспыхиваю костром, хоть сколько гладь спину и плечи. Погасшие угли едино в пепел рассыпаются. А он кого согреет? Ты думала, что насидевшись без баб, я враз тебе предложенье сделаю? — рассмеялся Захар.

— Ой, пташка! Сколь много вас вертелось вокруг меня. Нешто я дурней носорога? Говорят, что ему все едино, ничего от своей бабы не требует, — усмехался человек вслед Лилии. Он и не подумал проводить ее, даже с чурбака не встал. И для себя решил никогда больше не общаться с этой бабой.

— Понятно, почему тебя кидали все. А кому нужна такая холера? Только порог переступила, а уже с моралями, да еще стыдить вздумала меня в моей избе! Во, стебанутая! А еще на мужиков жалится, что кидали бедную! Верно утворили, себя сберегли, — чертыхнулся на дверь, за какою исчезла Лилия.

— Паси меня Боже еще от одной ошибки. Я свою первую едва передышал, — подумал человек и, оглядев дом, признался тихо:

— Но, как хозяйка классная! Вона как справилась в избе. А и не просил, не намекал! Нынче таких мало. Но язык у ней — говно. И мозгов вовсе нету. Курица, не баба! С эдакой в неделю прокиснешь с тоски. Квохчет без остановки, аж в ушах звенит. Ей тоскливо и одиноко. А я причем? — глянул на подбитые женские сапоги, почистил их до блеска, поставил на полку до прихода хозяйки.

— Вот еще послужат зиму, а может и больше. Подошвы и каблуки надежно держатся. И на ногах отменно смотреться станут. Оно и баба того стоит. Видная из себя. Есть на что глянуть. Не то, что Лилька, ровно серый мышонок. А туда же, в бабы лезет, о чем-то мечтает, — сморщился человек презрительно. Лишь к ночи стал забывать о визите бабы. И вдруг она позвонила:

— Захар! Извини, что поздно беспокою. Я не разбудила тебя? Это я, Лилия. Прости меня за несдержанность. Намолола всякую чепуху, теперь самой неловко. Тебя обидела! А за что, ну скажи, разве не дура?

— Успокойся. Не грызи себя!

— Мне так неловко, — винилась баба.

— Забудь. Все прошло.

— Я не решалась позвонить. Но ведь нельзя жить врагами!

— С тобой? Ты смеешься! Я с бабами не враждую и давно все забыл, выбросил из головы и памяти!

— И меня? — ахнула баба обиженно.

— Твою глупость. Если ее откинуть, ты классная хозяйка, спасибо тебе!

— Значит, мне можно приходить в гости?

— Нет, Лиля! С тем не спеши! Надо, чтоб прошло и совсем забылось. К тому ж ко мне дочка собирается на неделю заявиться, без спросу приезжать неможно. Неловко будет. Дочка человек серьезный и чужих в доме не любит, — соврал Захар, пообещав позвонить, как только ситуация наладится.

— Иди ты в козью сраку, чума липучая! Во пристала холера! — злился человек положив трубку телефона. И тут же снова услышал звонок. Это Илья объявился.

Захарий пообещал ему, что будет дома, никуда не отлучится, и человек может приехать в любое время.

Сапожник и впрямь никуда не выходил. К нему шли клиенты. Люди заранее готовились к зиме. Им в этом помогал Захарий.

— Прибиралась на чердаке и наткнулась на валенки. Сколько их искала. Они как провалились скрозь землю. Тут же сами в руки попались. Я так им обрадовалась, ты даже не представляешь. Враз их обмела, почистила, просушила и к тебе принесла. Подшей их, голубчик.

— А чего галоши не хочешь на их надеть, ить совсем целые, почти не ношеные. Все ж и по весне носить их сможешь.

— Не-е, дружочек! Они мне для дому, чтоб ноги не мерзли. Со двора в сапогах хожу. Так сын велел, чтоб не позорила валенками.

— Он у тебя свихнутый? Как можно валенками осрамить? — не понял человек.

— Деревенская обувка! Культурные люди их не носят. Вот сын и не велит носить их за домом, ругается. Приходится сапоги надевать. Конечно, валенки удобнее и теплее. Но сына обижать неохота, — призналась женщина.

— Кто ж он у тебя, такой деловой крендель? — поинтересовался сапожник.

— Предприниматель. Такой серьезный, с ним не поспоришь. Коль велит что-то, делай, как он сказал. Эти валенки хотел вовсе выкинуть, да я вцепилась, не дала. Кой-как уговорила. Такие они теперь эти молодые! Нам их в жисть не понять! — то ли пожаловалась, то ли похвалила сына.

Захар сокрушался, сочувствовал старухе, какую даже в доме одели по моде, надев ей на ноги какие- то пластиковые тапки, прозрачные, красивые, но холодные. От них гудели и болели ноги. А изящный халат вызвал аллергию. Не могла женщина привыкнуть к импортной ночнушке. Все тело обнесло краснухой. Среди ночи пришлось снять рубашку и надеть свою ситцевую. В ней к утру все прошло бесследно. Но сына не убедила. И только когда от импортного шарфа вспухло горло, нечем стало дышать, и женщину срочно увезла в больницу «неотложка», сын сдался и, махнув рукой, сказал:

— Молчу! Носи, что хочешь, что самой нравится.

Вот так и отвоевала баба свое хлопковое, ситцевое, льняное. И не только она, многие старики и дети прошли через испытания и муки аллергии. Шли к Захару с валенками и бурками, с ботинками «прощай молодость» из плотного сукна, какие носили все пожилые горожане. И не только зимой, а и весной и осенью.

— Отец, я себе тоже «прощай молодость» купил. Ноги болеть стали от импорта. А в наших тепло и удобно! — позвонил Женька и предупредил, что на выходные приедет к нему с ночевкой.

— Чего-то стряслось? — насторожился Захар.

— Ну, это не по телефону!

— Что опять случилось?

— Встретимся, расскажу! — пообещал зять. А сапожник ночь не спал, ворочался:

— Хто с их обосрался и в чем? Смогу подмочь, иль сами кувыркаться будут, — пытался уснуть, но не получалось.

До выходных два дня. Попробуй, проживи их в неведеньи. Человек не выдержал и позвонил Ирине. Та ответила заикаясь:

— Ой, отец, лучше не спрашивай. Я вообще не знаю, на каком свете живу!

— Валька что-то отмочила?

— С нею порядок. Она дома. Можно сказать, что пронесло. Только хромает, ходит с костылем.

— Так значит Натка облажалась?

— Она, паскудница!

— Что отчудила? — терял терпенье Захар.

— Самое худшее, чего от нее никто не ожидал. Это не в двух словах. Дождись Женю. Мы все в шоке. Она убила нас, уничтожила, вконец испозорила! — разревелась Ирка, захлебываясь слезами.

Ни одного путевого слова не вытащил из нее Захарий. Поневоле пришлось ожидать приезда зятя.

Тот ввалился в дом уже под вечер. Выложил из сумок продукты, распихал их по полкам и столам, достал бутылку водки и насупленный сел к столу.

— Что у вас там не заладилось? Чего отмочила Натаха? — спросил нетерпеливо зятя. Тот на стуле заерзал так, будто на ежа плюхнулся ненароком без оглядки. И ответил сморщившись:

— Совсем с ума спятила девка. Уж и не знаю, как теперь людям в глаза смотреть, понимаешь, дед!

— Пока не допер, что стряслось!

— Решила к Чижовым вернуться.

— И что с того? Это ихнее дело. Сами разберутся. На что лезете в молодую койку своими носами. А вдруг промеж ими все наладится!

— Вот и Леха это ей обещал!

— И хорошо!

— Да ничего хорошего! Она свои тряпки собрала в чемоданы и, никому ни слова не сказав, приперлась к Чижовым с самого утра, спозаранок, как только мы с Иркой на работу уехали.

— Сообразительная! — хмыкнул дед.

— Конечно! Она не только нас, а и Чижовых не предупредила ни о чем. Завалилась в восемь утра вместе с поклажей. Двери ей старший Чижов открыл. Она в комнату Лехи влетела на радостях. Мол, вот она я! Вернулась насовсем к тебе, голубь сизокрылый! А он, козел, с проституткой кувыркается. Оба голые…

— Вот это финт! — отвисла челюсть у Захара.

— Наша тут же решила вернуться домой. Сама понимаешь, с Лехой говорить стало не о чем. Застала на горячем.

— Ну и что такого? Случался конфуз! Ить домой воротилась, чего заходишься? — не понял Захарий.

— Если бы она вернулась!

— А куда делась? Иль утворила с собою глупость какую?

— Как бы не так! И не подумала о таком. Она только к двери сунулась, тут ее старший Чижов притормозил. Поймал и привел в зал. Для разговора.

— Уговорил простить сына?

— И не подумал о нем базарить. Его свое чесало. Оказалось, Наташка ему самому давно нравилась. Вот так-то!

— Ты че? Он же старый! А и жену имеет.

— Короче, уломал нашу девку себе в жены.

— Смеешься! — не поверил Захар.

— Хотел бы я, чтоб все это оказалось шуткой. Да только случилось на полном серьезе. Николай Иванович сумел убедить нашу дурочку, что он для нее идеальная пара. И она согласилась. Кстати, он давно жил без жены. С ними была домработница. Жена давно умерла от саркомы. И все считали, что домработница жена Николая Ивановича. Она у Чижовых давно, может, и было что-то меж ними, но супругой не стала. А тут Наташка. Она знала все…

— Ну и дела! Во, влетела! Мало за старика, так еще за отца этого придурка! Как они теперь все вместе жить будут? Ведь она была Лешкиной женой. Как разберутся нынче? Это ж никакой жизни в семье не станет. Как мужики определятся и поделят Натку? Зачем она влезла в этот зверинец? — не понимал Захарий.

— Я сам чуть не свихнулся. Куда башкой сунулась дура, позвонил ей, и когда она сказала, велел немедля вернуться домой грязной сучке. Пообещал, что иначе разберусь с ней по-своему. И что думаешь? Она передала трубку тому хахалю, старому козлу, отморозку. Он мне прозвенел:

— За что вы ругаете дочь? По-моему нам следует встретиться и обговорить все самим, с глазу на глаз, по-мужски, без женщин. Я уверен, что мы с вами быстро поймем друг друга. Не стоит накалять обстановку, а шавку принимать за слона. Не пойму, что вас разозлило? За что грозите и оскорбляете свою дочь?

— Ну, я его по всем падежам пронес. Он предложил успокоиться и встретиться у него дома.

— И ты ходил к нему?

— Само собою. Пока дело далеко не зашло, думал вломить всем троим, забрать Наташку домой и закрыть ее от всех, молодых и старых хахалей. Вот и приперся к нему через день, чтоб не откладывать ситуацию в долгий ящик и не дать Наташке привыкнуть к плешатому отморозку, — выдохнул Женька и продолжил:

— Вошел я! Двери мне открыла ихняя домработница и провела в зал. А там кроме хозяев еще четверо амбалов сидят, сущие трехстворчатые шкафы с антресолями. Все при звании и звездах. Каждого вдвоем не обхватить. Вот и вломи при таких гостях. У меня, черт побери, голос куда-то пропал мигом. Шепотом заговорил. Предложил хозяину выйти на кухню для разговора. А он ответил, что его воспитание не позволяет общенья с гостями на кухне. Мол, присутствующие здесь люди не чужие для него. Потому, можем поговорить честно обо всем.

— Вот тут спросил его о возрасте. Он на два года старше меня. Представляешь, какой сынок появился.

— Он зять, а не сын! — уточнил Захар.

— Вот и поинтересовался, зачем ему моя Наташка, какая по возрасту в дочки годится? Этот старый хорек развел демагогию, что на Руси раньше женились не моложе сорока лет, а в жены брали девиц не старше семнадцати. И что муж всегда должен быть старше жены. Так положено. И теперь таких пар много, они превосходно ладят и прекрасно живут, не ссорятся, не разводятся, дружно растят детей.

— Это того болвана, с каким жила Наташка поначалу? — встрял Захарий.

— Вот и я его точно так спросил. Знаешь, что ответил:

— Это было небольшое недоразумение. Я эту ошибку исправлю очень скоро. И все встанет на свои места. Алексей уже на следующей неделе станет курсантом военного училища. После учебы поедет на службу. Естественно, вместе с ним жить не будем. Пусть свое будущее строит сам. А Наталья будет жить здесь, со мной. Скоро пойдет на работу. Очень приличное место ей нашлось. Она довольна всеми условиями, какие ей предложены.

— Зато я недоволен! Выходит, что моя дочка клюнула на старика, вышла замуж не за человека, а за условия. Продалась, как путана, потеряла всякую совесть и опозорила нашу семью! — не выдержал я тогда.

— Я слышал о вас от Натальи, как об очень умном человеке с логическим мышлением. Почему сейчас рассуждаете как пещерный примат? Не хотите ли убедить в том, что ваша дочь была бы счастлива с моим оболтусом, какой и понятия не имеет о том, как зарабатывается хлеб. У него нет ничего в руках, ни специальности, ни профессии, никакого дела. Он банальный бездарь и отморозок. Выйти за него замуж, это обречь себя на нужду и голод. Он сама никчемность. Только военное училище сможет слепить из него человека. Да и то гарантий нет. С ним Наталье пришлось бы хлебнуть горюшка. Мне было бы жаль девчонку, и я не дал своему отморозку погубить ее.

— Зато сам решил погубить ее молодость! — ответил ему.

— Я рассказал Наташе обо всем честно. В отличие от вас, она внимательно выслушала меня и дала согласие.

— Жить у вас в содержанках?

— На ее место многие согласились бы без уговоров, и родители были бы счастливы!

— Так вот и найдите себе любую из них!

— Мне нужна любимая, а не любая! Я не пользуюсь услугами панели. И Наталья согласилась стать моею женой, а не содержанкой. Я не позволял вам оскорблять в своей квартире себя и Наталью. Мы этого не заслужили. Если вы меряете всех по себе, то не говорите о том вслух. Это неприлично. Не зная меня, не имеете права делать скоропалительные выводы. Поспешность сестра многих бед. Я хочу вас предостеречь от них.

— Николай Иванович! Хочу задать вам банальный вопрос. Что вы будете делать лет эдак через пятнадцать, когда мужские силы окончательно покинут, а моей дочери еще не исполнится и сорока лет. Она будет женщина, а вы дряхлый старик. Вы думаете об этой перспективе?

— Никто из нас не может просчитать заранее свое будущее. Одни в детском возрасте уходят, другие в глубокой старости. Нас у отца было пятеро сыновей. Никого кроме меня не осталось. Я и отец! Так вот он не только жив, хотя ему вот-вот девять десятков исполнится, а еще и с женщиной живет. Не просто спит в одной постели, а натуральным мужчиной ложится к ней, шестой по счету. Думаю, что с Натальей я буду мужчиной долго. Пусть это вас не волнует.

— Крутой крендель! — удивился Захар.

— Когда спросил его, как собираетесь жить, выйдя в отставку, он нахально рассмеялся и сказал мне, будто плюнул в лицо:

— Не беспокойтесь. В помощи вам не откажем, это я гарантирую. Знаю, Наталья у вас одна, больше никто не поддержит. Мы решили, не бросим вас.

— Короче, высмеял! — взъелся Захар.

— Ну да! Вставил финт.

— Так на чем порешил с им?

— Достал мой зять бутылку армянского коньяка, стукнул в ладоши, домработница ввезла в зал столик. На нем всякая закусь. Николай Иванович позвал Наташку. Она вышла из спальни вся разнаряженная и сразу к этому козлу прильнула. Мне лишь головой кивнула слегка, будто я лишь случайный знакомый иль сосед по площадке. Вот почему дочери — чужие дети, — нахмурился Женька и продолжил:

— Потом позвали младшего дурака! — расхохотался человек.

— Это кого? — не понял Захарий.

— Ну, кого! Конечно, Леху! Не смешно было смотреть на него. Ну, полнейший ублюдок и ничтожество! Куда ему, сопливому рахиту в мужья? Ему сначала в мужики бы выбиться, придурку. Не понимаю, за что его могла полюбить Наташка. Но, увидев Леху, отвернулась.

— Так быстро не отвыкают! — не поверил Захар.

— Тут не один день, уже неделя прошла, — уточнил Женька.

— Ну, и что дальше? — поинтересовался Захар.

— А ништяк! Выпили за новобрачных! И те военные! Все вместе! Даже тот сопляк с нами.

— И Наташка?

— Она тоже. Но только пригубила. Я ей дома не давал коньяк. Только шампанское. Но, небось, эти чины слабое не употребляют. Что им вино? Вот коньяк — другое дело. Никто не отказался. Когда по второй выпили, и на душе потеплело, познакомились, забазарили. Оказалось, все большие люди! Все нужные и полезные. Во многом помочь могут и уже пообещали поддержку со всех сторон.

— Как же ты его, старого, звать нонче будешь, сыном неможно, он старей тебя. Миколкой, чин не позволяет, — задумался Захар после второй рюмки водки.

— Колей звать стану. Так и договорились с ним на прощанье. А что теперь делать? Придется свыкаться со старым отморозком, я и сам таким стал. Только Ирку жалко, не может смириться! Целыми днями воет…

— Чего уж теперь заходиться, сердце себе рвать, нынче энтим не подможешь!

— Так вот и я Наташке сказал, велел ей одуматься, домой вернуться, она ни о чем слышать не захотела. Вцепилась в своего Николая — престарелого таракана, и ходит за ним тенью. Никого вокруг не видит, он для нее весь свет в окне! — пожаловался зять.

— В наше время за таких старых девки взамуж не выходили. Не слыхал об таком ни в городе, ни в деревне. Это ж самая поганая могла б согласиться, да и та не с добра. Тут же вовсе спятила! — сетовал Захар, продолжив негромко:

— Городской люд долго об том балаболить станет. В сплетнях и слухах всю как есть вымоют. Из сучонок ей не вылезти до конца жизни, — шмыгнул носом Захар.

— Ладно, дед! Когда-то надоест людям о нас языки чесать. Придется смириться и ждать. У других в семьях и покруче случается, — угнул голову Женька.

Захарий все понимал. Но уж очень досадовал на Наташку, какая вышла замуж за такого старого мужика.

— Ладно, была бы уродка, какая-нибудь кривая, косая иль горбатая, безмозглая иль глухая. Эта ж нормальная девка, а такое отмочила, что срамно людям признаться, кого ента дура в зятья сыскала…

Сапожник старался отвлечься, не думать о случившемся. А тут как на счастье Илья приехал.

Он был в хорошем настроении, шутил, смеялся, рассказал, как живет теперь семейным человеком:

— С Динкой мы расписались. Теперь она моя законная половинка. Уже не гражданская, не баба на ночь. Моя! И, веришь, на мозоли не наступает. Зарплату по карманам не шарит. Ждет, когда сам отдам. Всегда спросит, есть ли на сигареты. А на работе даже подменяет, чтоб пообедал, отдохнул с часок, — хвалился Илья:

— Мне теперь все мужики завидуют. Еще бы! Попытался приколоться к ней один отморозок из наших, Динка ему вмазала классно. Больше никто не рискует зависать на нее, — рассказывал Илья. Захар поделился с ним, как вышла замуж его внучка, посетовал на глупую девку, а Илья откровенно удивился:

— Дед! Чего брюзжишь? Да теперь в городе половина стариков на молодых женаты. Своих старух побросали, с новыми кайфуют. Возьми мою Динку, она тоже намного моложе меня. И что с того? Уже беременная и рожать не боится. Намечтала для себя пару пацанят. Я не против! Конечно, успею вырастить. И твоя внучка не дурней других. Чего с придурком мучиться. Верно сделала. Оно и не ново! Ты ей не мешай. Лучше присмотри себе какую-нибудь матрешку помоложе. Хочешь, из города привезу. У нас в столовой средь поваров холостячек море. Все сдобные, ну сущие булки с кремом. Только вот одна неувязка, я уже стреноженный. Не могу даже близко к ним подходить. А то моя Диана, если застукает, это будет конец всему. А для тебя запросто сфалую. Самую молодую и красивую, шире твоей постели.

— Это за что ты на меня так осерчал? — удивился Захар, добавив:

— Куда я такую бабу приспособлю? Она в мою избу не пролезет. А ты ее в жены мне сулишь! Зачем такую кадушку, подумай. Поди эдакую прокорми!

— Она повар, сама себя прокормит! — успокаивал Илья.

Захар пожарил картошку, достал грибы, открыл банку помидоров и никак не мог понять, от чего так тяжело на душе. Как ни гони от себя, сердце будто кто-то в кулаке сжал и сдавливает его резиновым мячиком.

— Черт знает, чего расходилось оно, чего ему не достает, — злится человек.

— Оно, конешно, с годами все сыпется по запчастям. Вон вчера ноги судорогой свело, сколько мучился, покуда с койки вылез. Погода поменяется, вот и дает сбои мотор. Нынче ему не угодишь. Чуть психанул, враз с ног валит, — думает сапожник, сетуя на промозглый дождь за окном.

— Надоть в грибы сходить напоследок. Моховиков, маслят наберу, сам развеюсь. В лесе все болячки разом отпустят. Там воздух другой. Нынче созвонюсь с Лилькой и на выходной налажусь вместе со всеми. Чего в избе киснуть? — думает человек.

— Дед! А может, ты к нам в город переедешь? Теперь у нас квартира просторная? — предлагает Илья.

— Зачем? — не понял Захар.

— Вместе жить станем. Без мороки. У нас газ и вода, даже туалет и ванна есть! Зачем тебе маяться? Отцом жить будешь, родным человеком, всегда на глазах. А то каждый день за тебя переживаем, как ты здесь маешься? Да и что держит? Единой душою легко ли жить в твои годы. А тут кучкой, своей семьей, все ж веселей и легче, — уговаривал Илья. Но Захарий не соглашался.

— Илюша, спасибо тебе, сынок! Не впервой к себе зовешь. Да только ни к чему мне. Я отвык в кучке жить. Сам по себе хочу, вольно, без помех. Отвык от забот, даже Анке воспретил лишний раз тут показываться. Сам справлюсь. А и ей родить скоро, нехай силы побережет, лишний раз не надрывается!

— Значит, кореш скоро отцом станет?

— Как и ты! Промеж вашими пацанами разница будет невеликой.

— Отец! А ведь коли честно, я так боюсь тех Динкиных родов! Как они пройдут? Все ли обойдется благополучно. Девчонка моя хорошо держится. Не киснет и не ноет, потому что понятия не имеет, что ей предстоит. А я по первой бабе помню. Потому теперь дрожу за обоих, молча. Пусть бы вся ее боль на меня перешла…

— Не бойся! Бабы, что кошки, оне все выдержат. Им это от Бога дадено, терпеть боль при родах. И твоя выдержит, — успокаивал, уговаривал сапожник Илью.

— Вот если б ты к нам переехал, Динка полегче родила б. Знала б, что и ты ждешь, как она разрешится.

— Илюша, не тревожься. Вам спокойнее будет самим. Быстро все наладится. И ребенок не станет капризничать, когда в доме нет чужих. Детва это живо чует…

Илья уехал вечером, когда за окном сгустились сумерки. Захарий собрался лечь в постель, когда зазвонил телефон:

— Отец! У нас беда! — услышал срывающийся голос Женьки.

— Что приключилось?

— Отец! Это ужасно! И поправить ничего нельзя! Все кончено! Это конец! Надо помочь. Но как и чем, я ума не приложу!

— Да ты хоть скажи толком, чего не заладилось? Не вопи бабой! — оборвал зятя зло.

— Чего-чего! Алешка Чижов повесился! Насовсем, насмерть! Нет его больше! Понял? — орал Женька не своим голосом.

— А ты тут причем? Чего орешь как резаный.

— Не я! Он Наташку обосрал. На нее свою смерть повесил. У него в кармане письмо нашли. Последнее, какое перед повешеньем сочинил. Грязью с ног до головы облил. Теперь ее посадить могут. Девку нашу уже увезли в милицию на допрос. Следователь очень грубо с нею говорил, как с проституткой!

— Да не кричи, Женька! Где твой зять?

— Он в морге был. Теперь поедет в милицию. Но кто там его слушать станет? Им на кого-то надо повесить смерть!

— А чего он повесился?

— Черт его знает!

— Что за письмо написал Алешка?

— Я его не читал, мне не дали!

— Что сказала Натаха?

— Мы и словом не перекинулись. Ее тут же в милицейскую машину запихали и повезли на допрос.

— Ты дождись Николая. Он в милиции долго не будет. Кто позвонил в милицию, что Чижов повесился?

— Дед! Я сам ничего не знаю. Мне позвонила Натка. Сказала, что Чижов повесился. И в квартиру вызвали милицию. Я к ним. Там уже полно ментов. Леху только унесли в машину. Я к Наташке, хотел спросить обо всем. Меня не подпустили. Всех вытолкали на лестничную площадку. Впустили только Николая. Тот не в себе был. Алешку в морге увидел, не своим голосом заорал. Вернулся и спросил, где Наташка, мигом в милицию помчал. Одного боюсь, чтоб не убил ее! — дрожал голос человека.

— Одумайся! За что?

— Откуда знаю, что в письме? Говорят соседи, что из-за Наташки в петлю влез. А ведь сын! Дитя кровное, свое! Что в голову отцу стукнет! Какой ни придурок, родной! Своя кровь! Один в свете!

— Так поезжай в милицию!

— Как квартиру оставлю открытой? У меня ключей нет! — простонал Женька беспомощно.

Захарий заметался по избе загнанным зверем. Он понимал, что творится теперь в семье, и не знал чем помочь. А время будто остановилось. Сапожник звонил Женьке, тот не отвечал. Молчал и телефон Ирины. Наташкин оказался выключенным. Валентина ответила, что ничего не знает. С нею ни о чем не говорят.

Захарий на рассвете собрался в город. Но его возле дома остановил Женька. Он приехал на незнакомой машине и, махнув кому-то рукой, крикнул:

— Коль, выходи! Вишь, дед уже к нам наладился, калитку закрывал. Вовремя подоспели.

— Давай в дом вернемся! — предложил зять Захарию, пропустив впереди себя рослого, плотного человека.

— Знакомься! Это и. есть Николай Иванович! — предложил Женька сапожнику.

— Жаль мальца! Прими и мое сочувствие. Не знаю, что там приключилось, но это, понятное дело, горе! — присел к столу сапожник.

— Такого от сына я не ожидал! Даже не предполагал, что на такое решится! Всегда считал бесхарактерным, никчемным мальчишкой. Да так и не увидел, когда успел стать мужчиной. Как-то неожиданно случилось, — сказал гость задумчиво:

— Понимаешь, Жень, когда письмо его прочел, дошло до меня, что недооценил сына. Он эту ситуацию воспринял иначе, чем я. Ведь вовсе не собирался наказывать его. Хотел, чтобы повзрослел, мужчиной стал, потому вздумал определить в армейку. Лешка не протестовал. Выслушал молча. Вот и подумал, что согласился. Оказалось, сын ненавидел службу, подчиненье порядку, дисциплине и командирам. Для него это было наказанием. А ведь мог отвлечься, привыкнуть как все.

— Неужель из-за того повесился? — удивился Женька.

— Это была одна из причин. Но не главная. Основной стала другая. О ней в письме особо сказано. Он не смог пережить наше с Натальей решение о совместной жизни. Так и назвал: подлостью, предательством, женской местью. Сказал, что мы своими руками вычеркнули его из семьи и жизни, осмеяли, опозорили, втоптали в грязь его имя.

— Ну, а как сам с проституткой развлекался? — не выдержал Евгений.

— В письме поклялся, что любил Наташку. И не мыслил себя без нее. Ну, а подружки дело временное! Кто из нас их не имел, их никто не воспринимал всерьез. А потому не думал, что расплата будет такою жестокой. Ведь она не просто вышла замуж, а за меня, и осталась в нашей семье, то есть, все время на глазах. Счастливой и недоступной, своей и чужой. Она осмеяла его, облила презреньем. Наташа из невесты стала мачехой. А он, как сказал в письме, любил ее одну.

— Сказать и написать можно что угодно. Бумага все выдержит. Вот только жизнь доказала другое! Если любил, почему выгнал ее из дома беременную, да еще вломил девке не слабо. Вся распухшая и синяя воротилась только за то, что попросила не выпивать. Пусть бы тихо выставил, так нет, с криком, угрозами, оскорблениями. Да как посмел, взяв девчонку невинной, назвать последними словами.

И это мужчина! Его существом назвать нельзя! Мерзавец!

— Жень! Остановись! Алеши уже нет в живых. Кого клянешь? — взялся Николай Иванович за сигарету, торопливо закурил и заметил:

— Пойми, каждому свой ребенок дорог. Я своему сыну слишком мало внимания уделял, за что и наказан до конца жизни, — сказал потухшим голосом.

— Как рука у него поднялась писать о любви, если знал, что Натка вернется, а он одной ночи не выдержал и привел шлюху! О чем говорить? Да, мы все не ангелы, но предел знали. Я в такие письма не верю! — возмущался Женька громко.

— А где сейчас Наташка? — спросил Захар.

— Дома. С бабкой и с матерью. В себя приходит. Сама попросилась к своим на время, чтоб дух перевести и отойти от всего. Ну, привезли. Она в спальню забилась, как улитка в ракушку. Сидит не высовывается. Никто и ничто не мило. Никого не хочет видеть. Сама виновата, глупая, — брюзжал Женька.

— А в чем она виновата? — удивился Николай Иванович неподдельно:

— Если в том, что Алешка повесился, так тут я виноват.

— Но в письме он ее обвинил в своей смерти. Я хоть и не видел, не читал его, но слышал, — перебил Евгений.

— У меня есть копия. Отснял. Хочешь взглянуть? — достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Ты вслух давай прочти, попросил Захар.

— Дорогие мои! Родные и любимые! Как тяжело мне писать это последнее письмо, еще хуже решиться на последнее, что решил для себя. Но другого выхода нет. Я все обдумал и иду на смерть сознательно.

— Я не могу больше жить с вами бок о бок, любя и ненавидя обоих. Вы оба предали и опозорили все самое светлое и лучшее, что было в моей душе и сердце.

— Наталья! Как ты посмела! Ты слишком жестоко отомстила мне за все. Я слышал о коварстве и мести женщин, но не такой подлой. Ты превзошла всех! Твоя месть чудовищна! Ты не просто вышла замуж, предав мою любовь, ты стала женой моего отца! Как это мерзко и гнусно! В сравненьи с тобой даже путана невинный ребенок. Поверь, ваш брак не будет счастливым, хотя, решившись на смерть, я прощаю вас обоих и ухожу налегке, без упреков и сожалений. Пусть Бог рассудит всех. Я не смогу жить с вами под одной крышей. Кого-то из вас я должен был убить, чтоб остаться жить самому. Но вы мне оба бесконечно дороги. Потому я выкупил ваши жизни ценою своей. Другого выхода, как понимаете, не было.

— И ты, отец, не обижайся. Я всегда ненавидел службу в армии. Не мечтал и не хотел жить по команде! У меня свои планы и правила. Теперь их не стало. Не ругайте меня! Вся моя боль и любовь уйдут со мною. Мы расстаемся на время, но не прощаемся. Я буду ждать вас там, далеко и совсем рядом! Может быть, когда-нибудь мы еще увидимся. Пусть минет вас зло, отнимающее жизни. И ты, отец, никогда не верь клятвам в любви. Знай, они первый сигнал к предательству. Наташка! Знай, я любил тебя больше жизни, что и доказал! Ваш Леха…

— А он вовсе не глуп, ваш сын. Все честно написал. И все обдумал. Наташку он задел круто, но ей поделом. Надо было головой думать, прежде чем на такое решаться. А вы поспешили и потеряли человека, смелого, честного мальца! На такой шаг решился бы не каждый! — оценил Евгений.

— Хороший мужик из него состоялся бы, — согласился Захарий тихо и предложил:

— Давайте помянем человека…

— Как же вы теперь с Наташкой порешили? Расскочитесь в разные стороны или снова сбегитесь? — спросил Захар.

— Не знаю, даже думать не могу. До сорока дней об этом лучше не говорить. В голове, как и в душе, сплошной разброд и разлад. Наталья меня теперь видеть не хочет. Оно понятно. Мне самому невыносимо больно. Такую потерю я не предполагал, — уронил голову на руки Николай Иванович и беззвучно заплакал, совсем тихо и беспомощно. Так плачут только сильные, когда горе защемило само сердце.

— Коля! Слышишь, дружбан, успокойся! Возьми себя в руки! — просил Женька человека срывающимся голосом.

— Все потеряно! Всех растерял! Все ушли от меня! Никого рядом! — вырвалось у того с рыданием.

— Ну, это ты зря! Я с тобой! И не брошу, не оставлю одного! — обещал Евгений.

— Мне никого не вернуть. Ни сына, ни Наталью.

— С нею сам поговорю. Поймет и послушается.

— Она любила Леху. Такое не проходит. Она не забудет. Ведь я уговорил ее. Мне ответ держать перед живыми и мертвым, — вытащил закричавший мобильник, поздоровался, как-то сразу собрался в пружину и пообещал звонившему вскоре приехать.

— Не обижайся, Захар, что вот такое скомканное у нас с тобою знакомство. Друзья меня ждут. Надо поторопиться, — встал из-за стола, подал руку сапожнику. Потом, словно что-то вспомнив, обнял его. И вскоре вышел во двор.

Женька выскочил следом, нырнул на водительское сиденье, а вскоре машина выехала на дорогу, исчезла из вида.

В семье Евгения тем временем шла своя жизнь. Все женщины собрались в спальне Натальи.

— Хватит хныкать, слышишь, подбери сопли и слюни. Иди умойся и приходи на кухню, — позвала Валентина, добавив резко:

— Ни один козел не стоит твоих слез! Вспомни, сколько из-за него поревела? Иль мало нервов помотал? Аборт пришлось сделать на пятом месяце! Его бы козла выскрести в том кресле, как бы он, отморозок, живой остался. Уже вернулась к нему, простила засранца, а он с сучонкой в постели кувыркается. И ты после всего еще воешь по нем? Дура, что ли? Таких за мужиков держать нельзя. Скоты, одно им званье! Никого их не жалей и не оплакивай. Не то слезы, сопли не стоит. Помнишь, вернулась домой после аборта, тот гнус даже не позвонил. А ты еле живая.

— Ну да, конечно! Отец навешал так, что мало не показалось. Легче было бы еще пару абортов выдержать, — вытерла лицо Наташка.

— Пошли на кухню. Позавтракаем, пока сами дома и никто не достает нервы, — позвала Ирина.

— Ты сегодня на работу не пойдешь? — спросила ее Наталья.

— Отпросилась на похороны придурка. На десять дней отпустили. Хоть высплюсь за эти дни, — потянулась Ирина средь зала.

— Мам! Ну не надо мертвого в хвост и в гриву костылять, — осадила Наташка.

— Он мертвый с живыми не считался! Кого хоть раз пожалел? Тебе хамил, со всеми городскими суками отметился. И тебя заразой мог наградить. Ему недолго. Потом лечись до конца жизни. А вину за болячку на тебя взвалил бы! Докажи гаду, что ты ни с кем ни сном ни духом не виновата! — хмурилась Ирина.

— Да разве так бывает? — удивилась Натка.

— Сплошь и рядом! Твой дед по молодости зацепил мандавошек. Конечно, меня заразил. Ну, я в крик! Все рыло ногтями изорвала до самых плеч. А он, говнюк, ляпнул, что это я его лобковыми наградила! Вот где получил хорек. Все сковородки на его башку примерила. Таких чертей насовала, что волком взвыл, кила собачья! — вспомнила Валентина.

— Ты хоть отплатила ему? — прищурилась Натка.

— А то как же? Неужели простила бы такое гнусу? На другой же день отметилась с хахалем! А что? Только им можно нас унижать? Я как увидела, с кем он таскается, тут же рога наставила ишаку! Представляете, с Люськой! Я от злости чуть не задохнулась! — вошли на кухню бабы.

— Ты их застала?

— В кафе увидела!

— Это не доказательство! — фыркнула Ирка.

— Ну, если б дома накрыла обоих, ему бы яйцы вырвала, а ей башку свернула б!

— Может, просто так сидели, кофе пили!

— Ага! А чего он у нее под юбкой забыл? Вот и врезала бутылкой по башке. Пусть скажет спасибо, что она пустой оказалась.

— А если бы убила? — ахнула Наташка.

— Черт его не взял! Через пяток минут очухался, да как побежал! Я глазом моргнуть не успела, как он в мастерскую вскочил. До позднего вечера боялся домой вернуться, суслячья харя!

— А как помирились?

— Целых два месяца к своей койке не подпускала и не разговаривала с ним!

— Круто! — похвалила бабку Наташка.

— Я своего паскудника тоже припутала. Собрались поехать к отцу. Ну, заехали на оптовку кое-чего купить. А Женька, вот мразь, нырнул в склад следом за продавщицей и будто присох там. Я дверь открыла, а он уже наготове. Села я в машину, сама уехала к отцу, этого козла на оптовке бросила беколесного. Он через час возник. Завела в сарай, да так вломила от души, что до вечера отдыхал. Обратно тоже сама вела машину, — вспомнила Ирка под общий смех.

— Захарий по молодости махровым кобелем был. Он столько обуви не сделал, сколько баб переимел! Потому брехались с ним часто. Ну, конечно, не до крику, не до визгу, а все же каталка в ход шла! — улыбнулась Валентина.

— Ну, расскажи, что там этот мудак отмочил, Леха придурошный! С чего вздернулся? Захотел узнать, где у него было больше, в голове иль в заднице? — села за стол Ирина.

Наташка рассказала все подробно:

— Я первой вошла. Николай ставил машину в гараже. А для того три остановки надо проехать. Короче, дверь в квартиру была закрыта так, будто никого нет. Я открыла своим ключом. Подумала, что Лешка смотался к корешам. Умылась, сварила кофе. И только села к столу, ворона подлетела к окну, долбит клювом в стекло. Стала отгонять, пролила кофе, ну и вздумала переодеться. Пошла в нашу спальню, мимоходом приметила, что в Лешкиной комнате дверь открыта нараспашку. Я сдуру сунулась посмотреть. А он висит весь синий, и язык вывалил чуть ни до пупка. Как напугалась, словами не передать! — съежилась Натка.

— Чего заходишься? Правильно сделал. Руки всем развязал. Хоть одно доброе дело на его счету останется! — фыркнула Валентина.

— И правда! Ну как вместе жить? — поддержала Ирина.

— Короче, я о том не думала! Испугалась! Выскочила в коридор да как заорала:

— Люди! Помогите! — и прибежали все кто был в это время дома.

— Вот дура! Зачем звала? Надо было Николая дождаться. Он бы сам распорядился что делать? Или нам позвонила. Кто чужих зовет, чем они помогут? Только сплетни по городу разнесут, да всякие слухи. Тебе это нужно? Впредь умнее будь! — заметила Валентина.

— Я больше никого хоронить не собираюсь, не переживу! С меня Алешки по горло хватит! — отложила Наташка ложку.

— Мало ли что жизнь подбросит. Знай на будущее, чужим не доверяй! Своим скажи поначалу.

— Ну, нам не подумала сказать, хотя бы Коле или отцу позвонила б!

— Мозги заклинило. Испугалась.

— Сначала обосралась, потом испугалась.

— Глупая! Именно соседи проституткой тебя назвали.

— Обосрали перед милицией. Это точно. Не общайся с ними больше.

— Я не хочу туда возвращаться.

— Немного отдохни у нас!

— Совсем не хочу! — заупрямилась Натка.

— Дурная! Квартиру, в конце концов, поменять можно на другую. А вот такого человека сыщи попробуй. У него и звание, и должность, сам из себя представительный. Глянуть любо! Сущий богатырь! У него всюду знакомств и связи. Даже в Москве! Где второго такого сыщешь? — говорила Ирина.

— Да что толку мне с этого, мам!

— Как так! Это жизнь, основа!

— Мам! Он импотент! Понимаешь?

— Совсем? — выронила ложку Ирина.

— Он отдельно спит. Разве это с добра? Ссылается на усталость, — пожаловалась Наташка.

— А может, болен и лечится?

— Того не легче! — отвернулась Валентина и, едва продохнув Иркино предположенье, спросила:

— Ну, а сам Колька, что говорит по этому поводу? Или только болезнью прикрывается?

— За все время ни разу не подошел к моей постели. Я уже и не знаю, зачем ему нужна?

— Если б был импотентом, у него не было бы сына! Да и Наташку не стал бы уговаривать к себе. Нет, тут какая-то другая причина, временная, — задумалась Ирина.

— А ты зайди к нему в спальню сама!

— Зачем? Он через минуту уже храпит так, что двери из петель чуть не выскакивают, — рассмеялась Натка.

— Скажи, он дома пытается тебя прихватить, когда вы один на один? Обнимает, целует иль нет?

— Еще как! Все время!

— Возбужденье чувствуешь?

— Ну да!

— Тогда порядок! Просто присутствие Алешки сковывало, мешало человеку! Догадалась Ирина.

— Мужики пошли, черт бы их побрал, сколько времени девка прожила, а он и не тронул ее! — возмутилась Валентина.

— Я сама уже собиралась спросить его в чем дело? А тут, вот такое!

— Ты, если он ни на что не годен, ни одного дня не задерживайся! — встряла мать.

— Я вообще не хочу возвращаться!

— Ну так нельзя!

— Почему? Мы с ним ничем не связаны. А тут еще это! Не будь меня, он бы жил!

— Никто ничего заранее не знает.

— Но отмстила ты круто ему. За все одним махом. Он и на том свете не забудет, — рассмеялась Ирина.

— Так и надо учить этих козлов! — поддержала Валентина, добавив:

— Не стоит жалеть гадов. Пусть боятся!

— Одно мне все равно надо выдержать, сами похороны. Дальше будет видно! — сказала на раздумье Наташка.

— Девочка ты наша! Не только похороны, но и все сорок дней крепись. Так положено. Держи себя в руках и ни ссор, ни упреков быть не должно, — говорила Ирина.

— И главное! В эти сорок дней не допусти близость с Николаем. Конечно, лучше бы год! Так по обычаю. Покойного надо уважать, держать себя в чистоте!

— А кто я ему? Если нельзя с Николаем, с кем можно? Я же не статуя! Он одного дня не стал ждать, а я целый год! За что? Возмутилась Наташка.

— Тебе прямо теперь мужик нужен? — возмутилась Валентина.

— А что? Целый год ждать? Я и так почти год одна. Иль вы меня за мумию держите?

— Сорок дней! Этого я требую! Иначе, вся твоя судьба будет исковеркана!

— Ладно, больше ждала. Одно не знаю, как пойду туда. Вряд ли выдержу.

— Надо. Заставь себя. Ночевать тебе там не обязательно. Но побыть необходимо. Долг памяти отдай. Так положено, — уговаривала Валентина Наташку.

— Так ведь еще девять дней, потом сорок, а дальше годовины! — вставила Ирина.

— Ничего себе, не жизнь, сплошные поминки! Нет, он того не стоил! Было бы кого поминать, но не этого! — сморщилась Натка и едва успела уклониться от тяжеленной хрустальной вазы упавшей со шкафчика чуть ли не на голову. Упади такая тяжесть на макушку, не выжила б девка.

— С чего это она не устояла? — изумилась Ирка.

Оглядела вазу, та треснула, но не разбилась, не развалилась в руках.

— Сколько лет там стояла и ни хрена ей не было. Тут же, как кто-то столкнул ее!

— Скажешь тоже! Никого кроме нас в квартире! Да и кому она нужна, эта ваза? — сморщилась бабка, продолжив свое:

— Конечно, придись на меня, в жизни не стала бы поминать этого козла! Его, будь моя воля, утюгом иль каталкой по спине помянула. Сколько наша девчонка из-за того хмыря пережила! Без счету слезы лила. И за что любила эту козью смерть? — ойкнула бабка, поскользнувшись на полу кухни, а встать едва смогла, подвернула ногу. Ей помогли, усадили в кресло. Когда все успокоились, заговорили вновь:

— Я даже не знаю, когда будут похороны? И позовут ли меня.

— Сама узнай!

— Это значит набиваться? Как поймет Николай? — поежилась Наташка зябко.

— К покойникам не ревнуют. Это глупо! — отозвалась Ирина.

— Я и повода не давала! Даже близко к Алешке не подходила, когда еще живой был!

— Позвони ему! Поддержи. Так надо. Спроси, как он там, чем занят, нужна ли твоя помощь? Эти отморозки ценят такие мелочи! — советовала бабка.

— Буду я навязываться! Почему он обо мне не вспомнил и не позвонил?

— Он занят! Понять должна!

— Выходит, покойник дороже меня живой? Круто!

— Теперь не время для обид. Он отец!

И вдруг все невольно вздрогнули от внезапного звонка в дверь. Женщины переглянулись. Что-то быстро сообразили и цыкнули на Наташку:

— Живо в спальню! Закройся и реви!

Девчонка тенью выскользнула из кухни. Бабка

мигом убрала со стола посуду, сгрузила в мойку, Ирина накинула на голову черную косынку, натянула на лицо печальную маску, шаркая, подошла к двери.

— И вы печалитесь, родные мои! Спасибо, что сына жалеете! — вошел Николай Иванович следом за Женькой. Не увидев Наташки, спросил о ней.

— Как пришла, засела в своей комнате, так и не выходит. Звали поесть, не пришла, чаю к дверям подносили, даже не открыла. Маковой росинки в рот не взяла. Совсем извелась наша девочка. Оно и немудро, столько горя на ее голову свалилось последнее время, все слезами умывается, — зашлась в жалобах Валентина.

— Может, на ваш голос выйдет. Нас не слушает, видеть не хочет никого, — причитала Ирина. И только Женька, не выдержав, с силой рванул на себя дверь Наташкиной спальни:

— Выходи для разговора! Хватит сопли на подушке сушить, — приказал дочери.

Та проскочила к умывальнику. Вернулась в зал. Оглядела Николая, тот был в полном трауре.

— Наташа, похороны завтра. Я заеду за тобой. Поминки в ресторане. Это недолго. А потом вернемся домой.

— Куда именно?

— Конечно, к нам. Там твой дом. Сумей себя пересилить, прикажи себе. Ты сильный человек, перешагни через предрассудки. Я был бы очень признателен тебе, если бы сумела уже сегодня вернуться домой, женой и хозяйкой, — взял ее руку, поцеловал кончики пальцев.

— Я не настаиваю и не требую. Но прошу, если это возможно…

— Хорошо, я поеду с вами, куда скажете, — ответила голосом умирающей лебедушки.

Нет, в ту ночь никто не уснул. В квартире Чижова собралось много сослуживцев, друзей, знакомых и соседей. Все они наперебой расхваливали Алешку, какой по их словам был чуть ли ни самым лучшим парнем в городе.

Наташка тихо сидела в углу зала на диване. Вся в черном, неприметная для всех, она отчаянно скучала. Но надо было держаться и не подать вида, что эта прощальная церемония давно осточертела ей.

Казалось, прошла целая вечность, пока гроб опустили в могилу. Потом, недолго побыв в ресторане, люди разъехались по домам. Наташке ужасно хотелось спать. Она еле держалась на ногах. А потому несказанно обрадовалась, войдя в квартиру, где Николай Иванович тут же закрыл двери.

— Пошли! — кивнул Наташке на двери своей спальни и по ходу сорвал с себя весь траур.

— Коля! Нельзя! Сорок дней не положено!

— К черту все условности! То сына стыдился, теперь обычаи вмешались! А жить когда? — завалил Наташку в постель одетую.

Они заснули уже под утро…