Жестокий путь

Первая победа

В тот день над зданием парижской ратуши взвилось красное знамя. Глава правительства Тьер в смертельном страхе бежал из города в Версаль.

— Скорее! Скорее! — хрипло кричал он кучеру, выглядывая в окно закрытой кареты. За ним следовало все правительство. Париж был в руках восставших, на улицах спешно строились баррикады. Каждый день на Париж могли напасть версальцы в союзе с немцами, уже окружившими город.

За полгода до этого, 2 сентября 1870 года, пал Седан, и почти стотысячная французская армия вместе с императором Наполеоном III была взята в плен. Узнав об этом, поднялось все население Парижа. Народ силой ворвался в Бурбонский дворец, где в это время шло заседание Законодательного корпуса, потребовал низложения Наполеона III и объявления республики. Так рухнула империя и образовалась Третья республика, третья после Великой французской революции 1789 года. Во главе республики стояло Временное правительство, в которое вошли буржуазные республиканцы — враги рабочего класса и демократии. И тогда же поняли многие рабочие, что снова надо начинать борьбу за настоящую республику и что это будет борьба нелегкая. После падения Седана дорога на Париж была открыта врагу, и 18 сентября немцы начали его осаду.

В октябре в осажденном Париже начался голод. Вскоре вместо 300 граммов хлеба в день стали выдавать всего по 30 граммов хлеба, состоявшего из смеси соломы и чечевицы.

Одна луковица на рынке стоила 5 франков, а национальный гвардеец получал всего полтора франка в день. Осенью в городе были съедены все кошки, собаки, вороны и даже крысы. Потом начались страдания от холода. Население сжигало мебель, кровати, все, что могло гореть, чтоб только согреться. Но, несмотря на голод и холод, Париж не сдавался. Про Национальную гвардию писали в английской газете «Тайме»: «Это львы, но управляют ими ослы!» Ослы, то есть Временное правительство.

В конце декабря немцы стали из пушек бомбардировать Париж, а в январе 1871 года ко всем мучениям парижан прибавилось еще одно: вспыхнула эпидемия оспы.

Не только рабочие, но мелкая и средняя буржуазия убеждались в том, что пора свергнуть правительство.

— Нам нужна коммуна! — говорили на различных собраниях.

— Коммуна вернет нам 1789 год! Коммуна выметет реакцию, как выметают сор из помещения!

Четыре с половиной месяца удерживал Париж под своими стенами германскую армию. Но треть Франции была занята неприятелем, и в Париже больше не было хлеба. Бисмарк согласился на перемирие. Подписать мирный договор должно было Национальное собрание, которое, по приказу Бисмарка, надлежало избрать в двухнедельный срок. Оно начало заседать 13 февраля в Бордо. Но кто представлял в нем Францию? Какие-то трактирщики и священники, кулаки и помещики, торговцы, церковные старосты и принцы крови. Из 750 депутатов 450 были монархистами.

Это Национальное собрание торопилось заключить мир с немцами, чтобы потом расправиться с революционным Парижем. Главой правительства собрание назначило бывшего министра Тьера, про которого Карл Маркс говорил: «Летопись его общественной деятельности есть история бедствий Франции».

Когда Тьер в феврале 1871 года стал во главе правительства, он решил прежде всего обезоружить рабочих Парижа. Но ему это не удалось, — национальные гвардейцы разобрали свои пушки по частям и переправили их в рабочие предместья.

В конце февраля был заключен мир между Францией и Германией, и Тьер стал уговаривать Бисмарка помочь ему сломить в стране нарастающие силы революции. А рабочий класс Парижа в это же время провозглашал новую идею: «Да здравствует всемирная республика труда!» На красном знамени рабочие написали белой краской: «Владыкой мира будет труд! Нет прав без обязанностей! Нет обязанностей без прав!»

В середине февраля в Париже был избран Центральный Комитет, состоящий из 40 человек. Вокруг Комитета объединилось все революционное население Парижа. Но для версальского правительства все члены Комитета были неизвестны. Кто они? Коммунисты или бонапартисты? А может быть, часть из них — немецкие агенты и шпионы? И Тьер просто приказал:

— Арестовать этот комитет преступников!

Но полицейские боялись показываться на улицах революционного Парижа, да и за Комитетом стояла вся Национальная гвардия. Положение было напряженным. Национальная гвардия, состоявшая из рабочих, вооруженных пушками, грозно глядящими с высоты холмов на аристократические кварталы Парижа, была бельмом на глазу у Тьера, и он решил захватить пушки, разоружить рабочие батальоны и потом распустить Комитет, арестовав всех его членов.

Пушки решено было украсть внезапно и тайна — ночью с 17 на 18 марта, когда все парижане крепко спали. Как воры, пробрались солдаты Тьера в рабочие кварталы. Уже несколько пушек они стаскивали с Монмартрского холма, когда неожиданно на улицах появились женщины. Они стали стыдить солдат и так громко кричать на них, что разбудили все население соседних домов. Появились их мужья — рабочие и ремесленники. Выбежали дети, и все кинулись к солдатам. Женщины цеплялись за солдат, дети — за пушечные колеса. Ударили в набат. Пушки с Монмартра дали артиллерийский залп как сигнал тревоги. Военное начальство приказало солдатам стрелять в народ, но солдаты не послушались, схватили своего генерала и чуть не расстреляли его тут же на месте. Началось братание, и к утру рабочие не только одержали полную победу, но и сохранили все свои пушки. Вот тогда-то Тьер и бежал из Парижа в Версаль, как подлый трус и вор, а над ратушей взвилось красное знамя и на улицах зазвучала ликующая и гордая «Марсельеза».

Революция 18 марта впервые в истории выдвинула на; первый план рабочих как выразителей национальных интересов. Карл Маркс писал: «Это не была революция с целью передать государственную власть из рук одной части господствующих классов в руки другой, это была революция с целью разбить всю эту страшную машину классового господства».

26 марта, в воскресенье, был выбран Совет Коммуны — первое в мире рабочее правительство.

По улицам с пением «Марсельезы» маршировала Национальная гвардия. На штыках и ружьях развевались красные ленты. Тысячная толпа кричала в восторге: «Да здравствует Коммуна! Да здравствует свобода!» На перекрестках улиц мальчики-газетчики продавали вновь вышедшую и запрещенную Тьером газету «Крик народа». В ней было напечатано: «Что за день! Ласковое яркое солнце золотит жерла пушек. Благоухают цветы, шелестят знамена… Точно синяя река, рокочет и разливается революция, величавая и прекрасная. Этот трепет, этот свет, звуки медных труб, блеск бронзы, вспышки надежд, аромат славы — все это пьянит и переполняет гордостью и радостью победоносную армию республиканцев. О великий Париж!

Как малодушны мы были, когда хотели покинуть тебя, уйти из твоих предместий, казавшихся нам мертвыми.

Прости, родина чести, город свободы, аванпост революции!

Что бы ни случилось — пусть завтра, снова побежденные, мы умрем, — у нашего поколения все же есть чем утешиться. Мы получили реванш за двадцать лет поражений и страданий.

Горнисты, трубите к выступлению! Барабаны, бейте в поход!

Обними меня, товарищ! В твоих волосах седина, как и у меня! И ты, малыш, играющий за баррикадой, дай я поцелую тебя.

День 18 марта раскрыл перед тобой прекрасное будущее, мой мальчик. Ты мог бы, подобно нам, расти во мраке, топтаться в грязи, барахтаться в крови, сгорать от стыда, переносить несказанные муки бесчестия. С этим покончено!

Мы пролили за тебя кровь и слезы. Ты воспользуешься нашим наследием. Сын отчаявшихся, ты будешь свободным человеком!»

К Коммуне, к рабочему классу, примкнула интеллигенция Франции, мелкая и средняя буржуазия, и Маркс замечал, что Коммуна была «истинной представительницей всех здоровых элементов французского общества» и «была поэтому действительно национальным правительством».

Перед Коммуной стояли трудные задачи. Надо было прежде всего создать новый государственный аппарат из людей, преданных Коммуне. Надо было облегчить жизнь трудовому народу, улучшить жилищные условия бедноты, найти жилища для бездомных. Надо было обеспечить для всех работу. Коммуна твердо знала, что надо уничтожить все старое и построить всю жизнь заново. Армию заменить Национальной гвардией; полицию—вооруженными рабочими; чиновников — избранными народными служащими. А католическая церковь? Это была большая враждебная сила, которая всему противилась и стояла на стороне правительства. Коммуна решила с ней покончить, освободить, наконец, народ от религии, от отупляющего влияния суеверий и невежества. И Коммуна прежде всего отделила церковь от государства и перестала брать налоги на содержание культа. Все церковное имущество было объявлено национальной собственностью.

В церквах начались систематические обыски, и церковные помещения занимались под клубы. Ненависть трудящихся к церкви, к попам и монахам была так велика, что они требовали еще более решительных мер. Ведь ненавистное духовенство пыталось всегда держать в руках все мысли и чувства народа, как тайная полиция. Оно действовало через проповеди и исповедь, через монахинь-сиделок в больницах, через обучение в школах.

Весь Париж праздновал тот день, когда церковь святой Женевьевы (ныне Пантеон) была отобрана Коммуной для усыпальниц великих людей и на куполе взвился красный флаг.

В клубе одной церкви люди с удовлетворением говорили, что теперь нет ни религии, ни попов, ни бога, и предлагали петь вместо молитв «Марсельезу» и революционную песнь «Са ира». В разных клубах-церквах раздавались требования об аресте и даже об истреблении всего духовенства.

Коммуна отстранила церковь от школы, от народного образования, которое должно было стать всеобщим, бесплатным и обязательным для всех. Из школьных программ были выкинуты такие предметы, как «закон божий» и «катехизис». Вместо преподавателей монахов и монахинь учить детей должны народные учителя. Коммуна удвоила их заработную плату как для мужчин, так и для женщин. Жалованье учительниц приравнивалось жалованью учителей.

Так вводился новый принцип о равенстве труда мужского и женского.

Весь конец марта 1871 года Париж был спокоен и наслаждался завоеванной свободой. Ряд французских городов последовал его примеру, и Париж узнал, что на целом ряде митингов в Лондоне, в городах Италии, Испании и в Петербурге раздавались призывы к поддержке Парижской коммуны. Иностранные рабочие жадно следили за ее успехами. Карл Маркс писал: «Всякое дуновение ветра в Париже вызывает больше интереса… чем провозглашение Германской империи».