Жестокий шторм

ВЕТЕР — 29 МЕТРОВ В СЕКУНДУ

Алексей Горшков — матрос-второгодок — вывалился из своей койки и покатился по мокрому палубному настилу кубрика к противоположной переборке. Катер стремительно накренило, и Горшков очутился у трапа. Он попытался встать и отлетел к столу, с трудом поднялся, обхватил столешницу руками. При еще более сильном крене руки его сорвались, он упал возле стола, успев ухватиться за ножку, и, напрягая все силы, старался удержаться за нее. Ножка, судорожно дрожа, взлетала вверх, стремительно падала, металась по сторонам. По кубрику катался чайник, проносились вещевые мешки, чемодан старшины Асхатова своим окованным углом ударил Горшкова в бок.

«Неужели нас сорвало с бочки и вынесло в океан? — растерянно думал Горшков. — Как это могло случиться? Или, пока я спал, старшина получил приказ идти в Рыбачью бухту? Нет, это исключено: мы уже стали на зимовку. Сорвало с бочки! А я дрыхну. Может, ребят смыло? Разве можно удержаться на палубе при такой качке!» Сам он накануне приболел, и старшина велел ему лежать в постели.

Матросу казалось, что при следующем крене катер неминуемо перевернется, в кубрик хлынет ледяная вода и он, Алексей Горшков, захлебнется, утонет, умрет! Эта паническая мысль показалась ему вдруг такой несуразной, дикой, что он невольно улыбнулся окровавленными губами.

Неужели он, «пенитель морей», как его, пусть в шутку, называли ребята, да вдруг погибнет? Абсурд!

Он просунул ноги под стол, уперся в переборку и сразу почувствовал, что так легче удерживаться на месте. По крайней мере, руки больше не выкручивает из плечевых суставов, можно осмотреться.

Помимо «пенителя» матросы на базе называли Горшкова еще и «философом» за то, что тот любил говорить: «Безвыходных положений нет, если правильно оценишь обстановку и заглянешь в корень вещей». Вот теперь ему впервые в жизни представился случай проделать и то и другое. А обстановка казалась кошмарной. Несколько раз катер так падал на борт, что думалось: ему больше не выровняться; все же суденышко, как ванька-встанька, начинало крениться в другую сторону, на мгновение замирало на вершине волны или между водяных холмов, затем все повторялось.

Стремясь заглянуть в «корень вещей», Горшков заметил одну несообразность: сменился он с вахты в шестнадцать часов, проспал не менее трех часов, темнеет в эту пору рано, а в кубрике почему-то было светло.

«Ах да! „Летучая мышь“!» — вспомнил он. И действительно, посмотрев на потолок, увидел мотавшийся там фонарь. Сквозь закопченное фонарное стекло сочился мутный красноватый свет. «Надо было вычистить стекло, — пронеслось в сознании. — Опять старшина даст нагоняй». То, что где-то есть старшина и его ждет нагоняй, несколько подбодрило Горшкова, да и прошел первый страх. «Нечего, ничего. Сейчас шквал уймется, и все будет отлично». Он уже стал думать, что скоро будет сидеть на базе у жарко натопленной чугунной печки и рассказывать ребятам о шторме, но тут его опять рвануло к трапу — так стремительно задрался нос катера. Горшков не выпустил ножку стола, хотя его с необычайной силой тянуло к корме.

Минут через десять Алексей чуть-чуть освоился. Стал угадывать, на какой борт положит катер, как стремительно тот начнет выравниваться и какое надо принять положение, чтобы не бросило на переборку или к трапу, где в щель между дверных створок временами сочились тонкие струйки ледяной воды. С того момента, как он вывалился из койки, он все время слышал оглушительный грохот волн и рев ветра. Голоса бури как бы пеленали катер, охватывали его со всех сторон. Рев урагана перекрыл все другие звуки — не слышался всегдашний скрип переборок, хлюпанье воды под настилом, слух даже не улавливал, как чайник бился обо все, что встречал на своем пути, катаясь по кубрику: все поглощали рев и грохот бури.

Катер на несколько секунд выровнялся и замер, сотрясаясь мелкой дрожью. В эти считанные секунды матрос вернулся к мысли о товарищах: «Где же ребята? Конечно, они не могли меня оставить одного в море». Старшина Асхатов сказал ему, принимая вахту: «Что-то кашляешь, брат. Ложись-ка в постель. Тебя Назаров подменит. Я его отпустил в кино. Интересное сегодня кино — „Черное ущелье“, мы с тобой завтра посмотрим. Утречком вытащим наш крейсер на слип, и настанет у нас лучезарная пора. Сегодня надо было бы разделаться, да кран на десятом причале завозился. Иди, Алеха…»

Горшков лег на свою койку, накрылся овчинным полушубком и с минуту лежал, прислушиваясь к шуршанию льдинок, трущихся о корпус, посмотрел в иллюминатор: там чернела корма грузового судна «Онега», а над его бортом ярко горела голубая звезда; позавидовал Назарову, который смотрит «Черное ущелье», зевнул, закрыл глаза и тут же уснул. Ему снилось, что он дерется на ринге с чемпионом мира Кассиусом Клеем…

Катер подняла на гребень гигантская волна и предательски подставила его бок под ураганный наскок ветра. Алексей чувствовал, как суденышко валится вниз, казалось, не будет конца этому падению, но уже следующая волна вновь подняла катер. Неожиданно пришло решение: выбраться на палубу, найти старшину и Петраса, с ними будет спокойнее. Сейчас, как никогда в жизни, ему были нужны товарищи, он верил, что втроем они обязательно найдут какой-то выход. Помогут Петрасу запустить моторы, повернут катер против ветра и пойдут к берегу. У них две машины, они смогут пересилить напор волны и ветра…

Горшков пополз к трапу, который стал валиться на него, в лицо ударила струя горько-соленой ледяной воды. Алексей не удержался на скользком настиле и покатился под койку. Там он сильно ударился головой о переборку, прижался к ней и, почувствовав свою полную беспомощность, заплакал, как плакал в детстве от незаслуженной обиды. Из-под койки его вышвырнуло на середину кубрика. Он с трудом поднялся на ноги, ухватился за крюк, на котором моталась «летучая мышь». Катер поставило поперек волны, и стало еще сильнее швырять с борта на борт. При одном особенно сильном рывке он очутился на своей нижней койке, ухватился за бортики, уперся ногами в спинку и умиротворенно вздохнул: до чего же он бестолковый человек, столько времени провалялся на мокром полу, набил себе синяков и шишек, в то время как салажонку известно, что в койке легче переносить любую качку.

Катер так же мотало из стороны в сторону, кружило в воронках, бросало то вверх, то вниз, но Горшкову показалось, что шторм стихает. Он с надеждой стал прислушиваться: не раздадутся ли шаги над головой, не донесется ли еще какой звук, подтверждающий, что старшину и моториста не смыло за борт. Но его слух воспринимал только голоса бури и гулкие удары волн. Нет, шторм не стихал. Горшков, изловчившись, соскользнул с койки и стал выжидать удобного момента, чтобы рывком преодолеть два метра, отделяющие его от трапа.

Неожиданно двери наверху трапа приоткрылись, в щель влетела струя ледяного ветра с роем снежинок. Затем между дверных створок показались мокрый сапог и красная от холода рука. Одна половинка дверцы распахнулась совсем, и в кубрик протиснулся старшина Асхатов. Увидев Горшкова, он что-то сказал, но Горшков не расслышал его слов. Дверца бесшумно захлопнулась под напором ветра. Старшина стащил со своей койки на пол пробковый матрас.

«Хочет плыть к берегу», — холодея, подумал матрос и закричал:

— Ты что, Ришат, с ума сошел? Да мы сразу окоченеем! И где еще берег! Потом — прибой! — Он с удивлением услышал свой хриплый голос.

— Молчи! Подсобишь мне. Не дрейфь, Алеха! — На лице Асхатова, распухшем от холода, мелькнуло что-то похожее на виноватую улыбку. Старшина стал на полу скатывать матрас, взял его под мышку, поднялся с колен. Опять улыбнулся и что-то сказал, но короткий миг затишья уже был погребен под грохотом и воем бури. Горшков все же понял по его губам:

— Держись! Матрас приготовь! И не высовывайся, пока… пока…

Горшков стал лихорадочно скатывать свой матрас, не понимая, зачем он это делает. Но он верил своему старшине, был рад, что тот жив, зашел к нему в кубрик и поручил ему работу. Видимо, очень важную, нужную работу. Старшина раньше служил на спасателе, и он-то уж знает, что надо делать в такой передряге.

— О, дьявол, вырывается! Я сейчас тебя… — шептал Алексей, скручивая жесткий матрас на мокром, скользком настиле. Матрас вырывался, полз под койку. Все же Горшкову удалось наконец свернуть его в трубку и, навалившись всем телом на трап, открыть двери. Матрас у него вырвали чьи-то руки. В лицо ударили брызги. Двери захлопнулись, он остался стоять, широко расставив ноги, держась за койку и все пытаясь понять, для какой цели старшина унес пробковые матрасы. Неожиданно пронзила страшная догадка: «Вдруг пробоина?» Но он тут же отогнал эту мысль: нет, не для пластыря понадобились матрасы. Да и как наложишь пластырь в такую бурю? Пробоины не могло быть: катер легко отыгрывается на волне, и в кубрике почти нет воды. Но тогда зачем старшине пробковые матрасы? Алексей весь обратился в слух, пытаясь сообразить, что там, на обледенелой палубе, делают его товарищи.

«Может, на самом деле сооружают плот?»

Горшков много раз ходил на берег любоваться прибоем и, даже стоя на твердой земле, чувствовал могучую мощь волн, взлетавших своими гребнями на двадцатиметровую высоту. Дрожала земля. Казалось, что коричневые скалы должны рассыпаться от таких чудовищных ударов и океан, разрушив препону, ринется на остров и сметет с него и поселок, и заросли бамбука, и сопки, сорвет с якорей все суда в бухте и унесет в просторы Тихого океана. «Нет, старшина не решится плыть к берегу на матрасах. Вот если нас несет на скалы, тогда можно рискнуть…»

Катер уже много дней находился в бушующем океане, когда в Сан-Франциско произошли события, благодаря которым отправился в кругосветный круиз гигантский лайнер «Глория» и начал свой путь к рифу Печали, куда ветер и течение дрейфовали катер с его отважным экипажем.