Жизнь Льва Шестова. Том 2

Глава XI Париж, 1928–1930

— Знакомство с Гуссерлем и Бубером.

— Шестов знакомится с произведениями Киркегарда.

— «На весах Иова» выходит по-русски и по-немецки.

— Серия лекций по случаю столетия Толстого. — «Скованный Парменид».

— Статья о Розанове.

Шестов был в дружеских отношениях с профессором средневековой истории Фердинандом Лотом и его женой, писательницей Миррой Ивановной Лот-Бородиной, большим знатоком средневековой французской литературы и православной теологии. Она опубликовала статьи и несколько монографий на эти темы. Мирра Ивановна пишет Шестову:

Пересылаю Вам только что полученное от Андлера письмо, которое наверное Вам будет интересно прочесть. Мне кажется, Вы бы могли сделать по-французски сообщение в филос. обществе, вернее, прочесть его, тем более, что Ваши милые дочери Вам бы помогли, идея, по-моему, прекрасная во всех отношениях, ее надо осуществить. (22.11.[1927(?)]).

Неизвестно, о каком философском обществе упоминает Мирра Ивановна и сделал ли Шестов тогда сообщение. С профессором Андлером (CharlesAndler), директором Института германистики, о котором пишет Мирра Ивановна, Шестов в^ скором времени установил контакт и в феврале или марте 1928 г. послал ему несколько своих книг. Андлер благодарит его за книги и приглашает к себе на 18 марта. ОнпишетШестову:

Je voudrais aussi vous dire depuis longtemps la joie grave que j'ai a vous lire… J'aurais grand plaisir a vous connaitre et a m'instruire pres de vous. (15.03.1928)[1].

О новом знакомстве Шестов пишет Ловцким:

Познакомился здесь с пр. Andler'oM,автором 5-томного труда о Нитше. Он очень хорошо отнесся к моим книгам, главное, заинтересовался по существу. Кажется, мы с ним подружимся: он человек думающий по-настоящему, не только затем, чтобы книги писать. (21.03.1928).

В начале 1928 г. Шестов получил приглашение прочесть доклад в Амстердаме в философском обществе (AmsterdamseVerenigingvoorWijsbegeerte). 17-го февраля он рассказывает Ловцким о том, что через несколько дней после него будет читать доклад Гуссерль [2] и что Гуссерль, узнав о приезде Шестова в Амстердам, просит его задержаться до своего прибытия, дабы с ним встретиться. «Нечего и говорить, — пишет Шестов в статье "Памяти великого философа", — что я с радостью согласился отсрочить свой отъезд на несколько дней. Меня уже тогда приятно поразило желание Гуссерля встретиться со своим решительным идейным противником: это ведь так редко, почти никогда не бывает». (Напомним, что Шестов опубликовал в «Ревю филозофик» в январе 1926 г. и в январе 1927 г. две статьи с резкими нападками на идеи Гуссерля — см. первый том). Узнав о предстоящей встрече Шестова с Гуссерлем, Андлер и другие профессора поручили Шестову узнать во время встречи, согласится ли Гуссерль приехать в Париж, если его пригласят. Возможно, что идея пригласить Гуссерля исходила от самого Шестова.

18 апреля Шестов поехал в Амстердам и 19-го прочел по-немецки в философском обществе свою работу о Плотине «Неистовые речи», перевод которой был сделан Вальтером

в 1925 г. для «Кант-Штудиен» и не опубликован. Несколько дней спустя в том же обществе выступил Гуссерль (два доклада 24 и 27 апреля и обуждение докладов 28 апреля). Даты путешествия Шестова определены по открыткам и письмам, которые Шестов посылал Ловцким и жене до и во время своего путешествия (Париж, 17.02.1928 и 3.04. 1928; Амстердам, 21.04.1928 и 27.04.1928; Франкфурт, 30.04. 1928 и 1.05.1928). Они были проверены и дополнены при помощи книги Карла Шумана (KarlSchumann. Husserl-Chronik. Denk- undLebenswegEdmundHusserls).

Шестов и Гуссерль познакомились и за несколько дней близко сошлись. Затем они встретились еще трижды (Фрей- бург, ноябрь 1928; Париж, февраль 1929; Фрейбург, июнь 1930 — см. стр.20–22, 26–29, 53–54), и встречи были всегда радостными. Они также переписывались. В архиве Шестова сохранилось 8 писем Гуссерля к Шестову. В нашей работе приведены выдержки из трех из них (см. стр.33, 69–70, 117–118). О встречах с Гуссерлем Шестов рассказал в статье «Памяти великого философа. Эдмунд Гуссерль» и в письмах. Эти встречи также упомянуты в книге К.Шумана, в письмах Гуссерля к Ингардену и в воспоминаниях Фон- дана. Основываясь на этих источниках, мы описали встречи в Амстердаме и других городах. В статье «Памяти великого философа», написанной в сентябре 1938 г., через десять лет после поездки в Амстердам, Шестов рассказывает о своих встречах с Гуссерлем в Амстердаме, Фрейбурге и Париже. О встречах в Амстердаме он пишет:

Первая встреча наша состоялась в философском обществе — в вечер перед докладом. Философских разговоров тогда, конечно, не было: Гуссерль был занят докладом своим, который длился больше двух часов и который, кстати сказать, он прочел с необычайной легкостью, стоя, и с таким искусством, с такой силой, точно ему было не 70 лет, а 40. Тогда же он попросил того члена общества, у которого он с женой остановился (таков обычай в Амстердаме — докладчики живут не в гостиницах, а у членов философского общества), пригласить меня к себе к обеду на следующий день. За обедом, конечно, о философии не разговаривали. Но сейчас после обеда, как только мы перешли из столовой в кабинет хозяина, Гуссерль начал говорить на философские темы — и сразу перешел inmediasres*. Это тоже характерно для Гуссерля. Я помню, что, когда через несколько дней мы вместе обедали у другого члена общества и когда после обеда хозяин, очень богатый человек н страстный библиофил, стал показывать Гуссерлю находившиеся в его библиотеке уникумы — вроде первого издания «Критики чистого разума» или «Этикн» Спинозы, — Гуссерль, к величайшему огорчению хозяина, рассеянно рассматривал редкостные книги и через несколько мннут отвел меня в сторону н стал беседовать со мной на философские темы. Та же сосредоточенность на поглощавших его вопросах сказалась и тогда, когда я, по просьбе покойного профессора Andler'aстал зондировать почву — не согласится ли Гуссерль приехать в Париж, если его пригласит Сорбонна. Единственный вопрос, который он мне предложил: «Считаете лн вы, что в Париже найдутся люди, знающие немецкий язык и готовые вдуматься в мою проблематику?» — Гуссерль весь был во власти одолевавших его философских заданий. Это, конечно, сказалось во всех наших беседах — впервые в Амстердаме, а потом во Фрейбурге н в Париже. Наиболее интересные и значительные признания услышал я от него уже в первом нашем разговоре: «Вы были неправы, — начал он, набросившись на меня с такой резкостью и страстностью. — Вы точно превратили меня в каменную статую, поставили на высокий пьедестал, а затем ударом молота раздробили эту статую вдребезги. Но точно лн я такой каменный? Вы как бы не заметили, что принудило меня так радикально поставить вопрос о существе нашего знания и пересмотреть господствующие ныне теории познания, которые прежде удовлетворяли меня самого не меньше, чем других философов. Чем больше углублялся я в основные проблемы логики, тем больше чувствовал я, что наша наука, наше знание шатаются, колеблются. И, наконец, к моему неописанному ужасу, я убедился, что, если современная философия есть последнее слово, которое дано сказать людям о существе знания, то знания у нас нет. Был момент, когда, выступая на кафедре с изложением тех идей, которые я усвоил себе от наших современников, я почувствовал, что мне нечего сказать, что я выхожу к слушателям с пустыми руками и пустой душой… [Мне казалось,] что если усилиями нашего разума не будут преодолены возникшие во мне сомнения, если мы обречены по-прежнему только более или менее тщательно замазывать трещины и щели, открывающиеся нам каждый раз в наших гносеологических построениях, то в один прекрасный день все наше познание рухнет, и мы очутимся пред жалкими развалинами былого велнчня».

В таких, приблизительно, словах, но с еще большей силой и страстностью, с тем исключительным подъемом, который чувствовался во всех его замечательных писаниях и речах, говорил он мне об источниках его столь смелой и оригинальной философии, беспошадно разметавшей основные идеи лучших представителей современной мысли…

Я никогда не забуду моей первой личной встречи с Гуссерлем, как никогда из памяти моей не изгладится впечатление, произведенное на меня чтением его сочинений на двадцать лет раньше: встреча с великими представителями человеческого духа оставляет в нашей душе неизгладимые следы.

Это я ему откровенно и сказал: «Вы правы, конечно, со всей энергией, которую я мог в себе найти, я обрушился на ваши идеи… Резкость моих нападок не только не ослабляет, но, наоборот, подчеркивает огромное значение того, что вы сделали для философии. Чтоб бороться с вами, нужно напрячь все душевные силы, — а всякое напряжение предполагает страсть и связанную со страстью резкость. Предо мной стала страшная дилемма: либо принять все, что вы говорите, и не только то, что вы уже высказали, но и все выводы, к которым обязывает философия, либо восстать против вас. (Памяти великого философа, стр.301–304).

О своей встрече с Шестовым в Амстердаме Гуссерль упоминает в письме к Роману Ингардену:

In Holland fanden wir es herrlich u. waren gerne langer geblieben. Unter meinen dortigen Horern war der Russe Schestow (der Hering u. mich so geistreich angegriffen hatte im philos. Anzeiger), der mir viel Vergnugen machte in seiner impulsiven Art u. seinem disput. Eifer. Er beredete mich zu vorlaufiger Zusage fur eventuelle Vortrage in Paris (er diente den Parisern als Fuhler), und vor einigen Wochen kam in der That von der Sorbonne eine in s e h r freundl. undin echt franzos. Liebenswurdigkeit abgefaflte offic. Aufforderung. Des Naheren ging die Einladung aus vom Institut germanique und d. Societe philosophique. (AnIngarden, 13.07.1928).[3]

О той же встрече пишет Фондан:

Когда Шестов встретился с Гуссерлем в Амстердаме, они проговорили целую ночь. А наутро беседа возобновилась с еще большим оживлением. Жена Гуссерля говорила: онн неразлучны, как двое влюбленных. (Фондан, стр.94).

Из Амстердама Шестов поехал 29 апреля во Франкфурт повидаться с Мартином Бубером (MartinBuber, 1878–1965). Во Франкфурте 30 апреля была устроена встреча с Бубером и его товарищами. Здесь Шестов, вероятно, впервые услышал о Киркегарде. Он рассказал Фондану:

Когда я приехал во Франкфурт, там все говорили о Киркегарде. Избежать этого было невозможно. Я вынужден был признаться, что не знаю его, его имя совершенно неизвестно в России. И добавил: «Даже Бердяев, который читал все, его не знает». (Фондан, стр.114).

Один вечер он провел с Максом Шелером (MaxScheler). Об этой встрече он тоже рассказал Фондану:

Это был очаровательный человек. Впервые я с ним встретился в Понтиньи [4]. Тогда я только что прочел — узнав из одной немецкой газеты — его «О вечном в человеке»**. Гуссерлианец-католик, это казалось странным, и я ему об этом сказал. «Это уже в прошлом», — ответил Шелер. Он уже не был католиком. Я видел его в Париже [5], потом во Франкфурте… Он был в обществе нескольких профессоров н хотел угостить нас хорошим ужином. Долго выбирал ресторан, и, наконец, повел нас в ресторан под названием Фальстаф. Ужнн был чрезвычайно обильный. Я ограничился всего двумя блюдами, а остальные съели все. Шелер тоже, хотя и должен был придерживаться строгого режима по болезни сердца. Но в этот момент он забыл, что он философ, и ел, как поэт. Через две недели он умер [19.05.1928]. Он был учеником Гуссерля, но Гуссерль его не очень любил. По мнению Гуссерля, его манера мыслить, писать была недостаточно «строга», недостаточно серьезна. Между прочим, он так и не понял Гуссерля. Когда я ему говорил о том, что тревожило Гуссерля, он не допускал и мысли о том, что Гуссерля могло что-либо тревожить. К чему беспокойство. Он не понимал, что Гуссерль обратился к корням вещей от отчаяния — его самого корни вещей не интересовали. Однако очень талантливый человек, тонкий наблюдатель. Но он не понимал. Гуссерль, тот понимал, н мои вопросы он тоже понял, хотя не был ни верующим, ни католиком. (Фондан, стр.110).

2 мая Шестов поехал из Франкфурта в Берлин, где гостил, как и в предыдущие годы, у Эйтингона.

В то время, когда Шестов был во Франкфурте, Бубер взял у него для журнала «Креатур», в редакции которого он состоял, статью «Сыновья и пасынки времени. Исторический жребий Спинозы», которая появилась в «Совеменных Записках» (№ 25, 1925) и была переведена Руо- фом на немецкий. Вернувшись к себе в Геппенгейм (Нерреп- heim— городок недалеко от Франкфурта), Бубер прочел статью Шестова и послал ее в журнал «Креатур», где она и появилась той же осенью (1928 г.), под заглавием «KinderundStiefkinderderZeit». Эпиграфом к статье о Спинозе Шестов взял текст из Исайи:

Et audivi vocem Domini dicentis: Quern mittam? Et quis ibit nobis? Et dixi: Ecce ego, mitte me. Et dixit: Vade et dices populo huic: Audite audientes et nolite intelligere, et videte visionem et rolite cognoscere. Excaeca cor populi hujus et aures ejus aggrava; et oculos ejus claude; ne forte vedeat oculis suis et corde, suo intelligat, et convertatur et sanem eum [6]. (Isaie, VI, 8, 9, 10).

Об этом тексте Шестов пишет: «Бог послал своего пророка, чтоб он ослепил и связал людей, и чтоб связанные и слепые считали себя свободными и зрячими. Зачем так нужно было? Исайя объясняет: чтобы они обратились и исцелились. Знал ли это Спиноза, знаем ли мы, читающие Исайю и Спинозу?»

В сохранившейся переписке Бубера с Шестовым три письма посвящены толкованию этого текста. Из Геппенгейма Бубер пишет Шестову в Берлин:

ErlaubenSiemirSiedaraufaufmerksamzumachendassSiedieBibelstelle, dieSiealsMottoliberIhrenAufsatzgestellthaben, nichtrichtiginterpretieren. Sie sagen gegen Schluss: "Wozu war das notwendig? Jesaja erklart es: Damit sie umkehren und geheilt werden". Aber das ist es nicht

was Jesaja erklart; der Sinn seiner Worte ist noch viel schmerz- licher, noch viel grausamer. Er sagt: ne forte videat… et audiat… et convertatur. Also: der Prophet soil das Herz des Volkes "verblenden" (Vulgata) oder "verstocken" (Luther) oder vielmehr "verfetten" (das ist der Sinn des hebraischen Wortes), damit es nicht umkehre und Gott nicht durch eine Umkehr des Volkes veranlasst — sozusagen: genotigt — werde es zu heilen. Das ist die furchtbare Bedeutung dieser Botschaft: das Volk soil nicht umkehren, es soli in die Feme gehen mussen, ja "ausgebrannt" werden, und nur fur einen Wurzel- stamm bleibt eine scheue, unbestimmte Hoffnung — jener Satz vom "heiligen Samen", der in den meisten Septuaginta — (…?) fehlt! Ich habe ein paar Stellen der Ubersetzung verbessert und schicke das Manuscript noch heute an die Druckerei. Das Original lege ich diesem Brief bei. (2.05.1928).[7]

Шестов ему отвечает:

Meinen herzlichen Dank fur Ihr freundliches Schreiben und das prachtvolle Exemplar der Bibel [8], die ich heute von Ihrem Verleger bekommen habe. Was die Uebersetzung aus Isaia anbetrifft, so glaube ich, dass Sie volkommen Recht haben. Ich war selbst im Zweifel, wie mann eigentlich diese Stelle uebersetzen soli — doch schien es mir, dass auch, wenn man meine Interpretierung annehme — dass ware auch genug schwer (oder wie Sie es sagen "Furchtbar") und rathselhaft fur die menschliche Vernunft und ich habe mich entschlossen, damit mich zu begniigen. Eine mildere Interpretierung andert doch nicht meine Auffasung von Spinoza's Schiksal — so dass man alles bei altem lassen kann. (5.05.1928)[9].

В скором времени Шестов получил корректуру статьи. По прочтении ее он все же решает внести в статью некоторые поправки. Он пишет Буберу:

GleichzeitigsendeichIhnendieKorrekturdieichdurchgesehenhabe. Ich habe iiberall "et convertatur et sanem eum" gestrichen, da eigentlich der Aufsatz davon nur wenig spricht und so entbehre /…?/eine zweifelhafte Interpretation. (18.05.1928)[10].

Как указано в последнем письме, Шестов вычеркнул в немецком переводе статьи последние пять слов текста Исайи. Он также выпустил их толкование: «Исайя объясняет — чтобы они обратились и исцелились». Указанные слова не вошли также и в книгу Шестова «На весах Иова», в которую была включена статья о Спинозе.

***

В 1927 г. Руоф вел переговоры с берлинским издательством «Ламберт — Шнейдер» о немецком издании «На весах Иова», но окончательное соглашение не было достигнуто (письма Руофа к Шестову от 31.05.1927 и 18. 07.1927). Шнейдер был близок к Буберу — издавал его книги, журнал «Креатур» и немецкую Библию в его переводе, о которой мы упомянули выше. Узнав о затруднениях Шестова, Бубер написал Шнейдеру (30.04.1929). В скором времени Шестов договорился со Шнейдером об издании указанной книги (см. стр.31). Он пишет жене и Буберу из Берлина:

Сейчас поеду к издателю — как будто бы сладилось дело о немецком издании «Странствов. по душам» («На весах Иова»). Говорю, как будто бы, хотя, в сущности, мы с издателем и переводчиком уже сговорились. Но бывало ведь так, что и сговоришься — а потом вдруг разладится. Это мне M.Buberустроил: он очень хорошо ко мне относится. Надо постараться, чтобы его в Pontignyпригласили. Он будет там очень полезен, и ему тоже хочется туда поехать. Если Таня увидит Desjardin'aили кого другого из Pontigny, пусть, не откладывая, поговорит. [18(?).05.1928].

Mit Dr. Schneider und Ruoff sind die Unterredungen schon zu Ende gekommen, so das Schneider-Verlag schon nachste Woche anfangt die schon iibersetzten Kapitel in die Druckerei zu schicken. IchdankeIhnenherzlichfurIhrefreundlicheMithilfe. (18.05.1928).[11]

Таня исполнила данное ей поручение, и Бубер в начале июня получил от Дежардена приглашение приехать в Пон- тиньи. В 1928 г. ему туда, очевидно, поехать не удалось, но впоследствии он не раз бывал в Понтиньи (вероятно, в 1929, 1931, 1935 и 1936 гг.).

Вскоре после приезда в Париж (21.05.1928) Шестов пишет Фане и Эйтингону:

Я хлопочу о своих делах и, сколько могу, работаю. Heidegger— хотя и трудно читается, но не жаль потраченного времени и труда. По всему видно, что он настоящий преемник Гуссерля. Если у него хватит подъема, он даст много интересного и значительного. Досадно, что еще не опубликована 2-я часть. (Фане, 1.06.1928).

Пока стараюсь одолеть привезенные мною из Германии книги. Heidegger'aуже одолел [вероятно, «SeinundZeit»]. Книга, действительно, необычайно интересная. Но это не «феноменология», а попытка провести под флагом феноменологии в область философии самую нефилософскую… контрабанду — библейское сказание о грехопадении и первородном зле. Читал ли Гуссерль эту книгу и, если читал, что он о ней думает. Я этим крайне заинтересован, конечно. Очень может быть, что осенью мне снова придется встретиться с Гуссерлем. Швейцарский студенческий союз предлагает мне в начале ноября прочесть лекцию о Толстом [в Берне], в Цюрихе, Базеле и нем. Фрейбурге. Я соглашаюсь, главным образом, ввиду того, что мне хочется еще раз встретиться с Гус. — а, может быть, и познакомиться с Heidegger'oM,который осенью уже должен быть во Фрейбурге. Очень все это интересно. (Эйтингону, 14.06.1928).

Лето, как и в прошлые годы, Шестов провел в Шатель- Гюйоне (с 12 июля по 17 сентября). Жили на вилле «Флоранс». В середине августа туда приехали на несколько недель Ловц- кие. Как и в предыдущем году, Таня поехала в горы. Шестов пишет по поводу совершенных ей восхождений:

Сегодня пришла твоя открытка из Zermatt'aи пошла писать история. Мама рассердилась и обиделась. Говорит, что это с твоей стороны непочтительно и что ты на зло все написала, и что Matherhorn, во-первых, вовсе не MontCervin, а во-вторых, что вовсе не самая высокая и самая трудная гора. Самая высокая и трудная гора это Breithorn, на которую твои родители в 1903 году восхождение сделали всего с одним проводником, о чем и было сообщено во всех газетах. А разные Matherhornи MontCervin— все это пустяки, и ты только, чтоб унизить родителей, разные необыкновенные вещи о них рассказываешь. До сих пор мама волнуется. (Тане, 22.08.1928).

***

Вскоре после возвращения в Париж Шестов поехал в Швейцарию и Германию по приглашению швейцарского студенческого союза прочесть в разных городах лекцию о Толстом, по случаю столетия со дня его рождения. Лекцию Шестов посвятил последним произведениям Толстого, о которых он в 1920 г. написал статью «Откровения смерти». Лекции были назначены союзом студентов в Берне (26.10), в Цюрихе (31.10), Базеле (1.11) и немецком Фрейбурге (9.11). Из Фрейбурга Шестов выехал в Берлин, где прочел лекцию о Толстом по-русски (вероятно, 20.11), а затем в Мюнхен, где читал 27 ноября. В Париж он возвратился 30 ноября.

Судя по письмам, Шестов остался доволен путешествием. За два дня до первой лекции в Берне, в швейцарской газете «Бунд» появилась интересная статья швей-

царского пастора, профессора теологии Альберта Шеделина (Schadelin), в которой было сообщено о предстоящих лекциях. На следующий день после лекции в Берне Шестов уже в Цюрихе. Он пишет Ловцким и жене:

Вчера читал в Берне. Зал был переполнен. Пришел ректор, профессора были. В «Бунде» накануне была большая (и очень толковая) статья профессора теологии Schadelin'aобо мне и, верно, благодаря этому, собралась аудитория. [Ловцким, 27.10.19281.

Студенты очень стараются. И объявление, и заметки в газетах, и /…?/ пустили. Тоже и здесь, как в Берне, есть интересные встречи. К сожалению, пр. теологии Brunnerсейчас в отъезде. Но сегодня познакомился с другим профессором — франц. литературы: очень тонкий и по-настоящему думающий человек. Он, между прочим, рассказал мне, что сюда приехал твой Ильин (Иван А.) и хотел ему объяснить, что у меня, кроме отрицания, ничего нет, и что ему, профессору, пришлось доказывать Ильину, что тот не знает меня и в конце концов Ильин должен был в этом признаться. Хороши соотечественники и родственники! Много тоже молодежи здесь интересной — и русские, и швейцарцы. В Базеле, кажется, предстоит еще больше встреч. Туда уже написали, кому нужно — и я повидаю многих, с которыми мне хотелось бы повидаться. (Жене, 30.10.1928).

В Цюрихе он получает письмо от Шеделина, с которым беседовал в Берне, а в Базеле — письмо от Ганса Грюба:

Unser Gesprach das ich gerne fortgesetzt hatte, gab mir Hoffnung auf eine noch tiefere Gemeinsamkeit, als ich sie erwartet habe; Sie konnen versichert sein, dass mir Ihr Wort viel gilt und fur alles, was ich schon empfangen habe, dankbar bin. (ОтШеделина, 27.10.1928)[12].

Es war mir ein grosses Erlebnis Sie gestern liber Tolstoi vortragen zu horen. Gerne hatte ich Ihnen personlich Dank gesagt. Nun horte ich aber von meinen Freunde prof. Spossi (?) dass Sie nicht mehr in Zurich sind. Wie schade, dass ich von Ihrer Anwesenheit nicht friiher wusste; Martin Buber hat mir schon ofter von Ihnen erzahlt und Ihre Abhandlung in der Kreatur "Wissenschaft und freie Forschung" haben einen starken Eindruck hinterlassen. Ich bin Artzt, Psychotherapeuth. Und ich habe seit Jahren meine Aufmerksamkeit dem Misso- log (?), dem Versagen unseres, meines Wissens zuwenden miissen. Jenseits der Katastrophe auf die alle Behandlung hinfuhrt, liegt die reine Erfahrung, aus der wir erst richtich lernen konnen. Ihr Lebenswerk ist mir eine grosse Hilfe und ich werde mit Freude und Dankbarheit nach den in Deutschen erschienen Buchern greifen. Diirfte ich Sie eventuell im Dezember einmal in Paris aufsuchen, wo ich wahrscheinlich ein paar Tage verweilen werde? (От Грюба, 1.11.1928)[13].

После лекции в Берне появилась (29.10) в «Бунде» статья Марти:

[Шестова] слушали в течение двух часов многочисленные слушатели… Все были поражены внутренним жаром, с которым он излагал свои мысли… таким образом, празднование [юбилея Толстого] превратилось в настоящий праздник Толстого — в потребность читать его произведения. (29.10.1928).

* * *

Из Базеля Шестов поехал во Фрейбург. 9 ноября он читал лекцию, на которой присутствовали Гуссерль и Хейдег- гер. Накануне он был приглашен к Гуссерлю. У него Шестов познакомился с Хейдеггером. О своих встречах он пишет Ловцким, а через много лет рассказывает Фондану и описывает их в статье «Памяти великого философа»:

Я уже все дела здесь сделал — виделся и с Гуссерлем, который необыкновенно сердечно меня встретил, и с Hei- degger'oM,которого Гуссерль к себе пригласил и у которого я вчера целый вечер просидел. Все было необычайно интересно, расскажу, когда приеду. (Ловцким, 9.11.1928).

Когда мы встретились с Хейдеггером у Гуссерля, я привел ему отрывки из его произведений, которые, на мой взгляд,

подрывали его систему. В этом я был глубоко убежден. Тогда я не знал, что написанное им отражало мысли, влияние Киркегарда, что личный вклад Хейдеггера состоял лишь в стремлении заключить эти мысли в рамки гуссерлианст- ва… Не знаю, может быть, его доклад «WasistMeta- physik» был последствием нашей беседы…

Когда Хейдеггер ушел, Гуссерль снова обратился ко мне и заставил пообещать, что я буду читать Киркегарда. Я не понимал, почему он так настаивал на моем знакомстве с Киркегардом, так как философская мысль Киркегарда не имеет ничего общего с мыслью Гуссерля. Сейчас мне думается, что он хотел, чтобы я читал Киркегарда для того, чтобы я мог лучше понять Хейдеггера. (Фондан, стр.114).

Во время моего пребывания во Фрейбурге, Гуссерль, узнав от меня, что я совсем не читал Киркегарда, с загадочной настойчивостью стал не просить, а требовать от меня, чтоб я познакомился с произведениями датского мыслителя. Как случилось, что человек, всю жизнь свою положивший на прославление разума, мог толкать меня к Киркегарду, слагавшему гимны Абсурду? Гуссерль сам, правда, познакомился, по-видимому, с Киркегардом лишь в последние годы своей жизни: на его работах совершенно не видно следов знакомства с каким бы то ни было из сочинений автора «Entweder-Oder». (Памяти великого философа, стр.306).

Речь «WasistMetaphysik» («Что такое метафизика»), о которой Шестов упоминает в разговоре с Фонданом, Хейдеггер прочел во Фрейбургском университете 24 июня 1929 г. Она была опубликована в декабре тогоже года в Бонне в издании «Фридрих Коген». Об этой речи, которая его очень заинтересовала, Шестов пишет Ловцким:

Она вышла… шесть недель тому назад — очень она любопытна. По-моему, хорошо было бы, если бы подарить ее М.Е. [М.Е.Эйтингону] от моего имени: она стоит, верно, 1–1,50 м., т. к. в ней всего 26 стр. И хорошо было бы тебе прочесть, как он там, словно осуществляя

то, что я ему при свидании предсказывал, заявляет о том, что «в водовороте изначальных вопрошаний растворяется логика», что «власть логики кончается в философии», что наряду с мыслящим отрицанием и глубже его есть твердость противодействия, острота отвращения и т. д. (26, 22 и 12 стр.). Словом, Гуссерль взрывается самой феноменологией. Это было бы и вам и М.Е. очень интересно. (22.01.1930).

После того, как они познакомились во Фрейбурге, Шестов и Хейдеггер переписывались. В архиве Шестова сохранилось два письма Хейдеггера. В первом из них (8.01. 1929) он вспоминает о философской беседе с Шестовым, о его докладе и благодарит его за хлопоты по устройству докладов в Париже (доклады, вероятно, не состоялись). Во втором (25.05.1929) он пишет Шестову, о том, что он только что закончил рукопись своих «Kantvorlesungen» и должен приступить к редактированию академической речи, которую он должен прочесть во Фрейбургском университете (уже упоминавшаяся речь «Что такое метафизика»),

С Хейдеггером Шестов встречался еще несколько раз, но близко не сошелся. Он ничего не написал о Хейдеггере, но с интересом следил за его работами и упоминает о нем в письмах и беседах с Фонданом. Фондан Хейдеггером очень заинтересовался и посвятил ему две работы: статью в «Кайе дю Сюд» № 141 (июнь 1932 г., см. стр.94, 99-100) и шестую главу книги «Несчастное сознание» (1936, см. стр.153–155).

*

Из Фрейбурга Шестов отправился в Берлин (10.11.1928), где остановился не у Эйтингона, который переехал в новый дом, но еще не совсем устроился, а у Ловцких (beiFrau

Asche, Nassauische Str., 55–54,Berlin-Wilmersdorf). Оттуда он пишет жене:

Вероятно, ты уже получила из Фрейбурга мою открытку, дорогая Лизаровна, и знаешь, что и во Фрейбурге лекция сошла благополучно. Самое трудное — таким образом, уже позади. Я, грешный человек, побаивался, что жизнь в гостиницах и все прочее, связанное с путешествием, окажется мне не под силу, что я захвораю или ослабею. Оказалось, что я блестяще выдержал испытание. Приходилось есть, что давали — я ел все, приходилось по целым дням разговаривать (иногда перед лекцией) и т. д. — и ничего! Все время чувствовал себя крепким и бодрым. Сейчас в Берлине, конечно, я живу в других условиях и уже беспокоиться не о чем. Здесь и останусь до 25 или 26 ноября, т. к. 27 ноября читаю последний раз в Мюнхене. О лекциях и встречах не пишу: все очень сложно и, чтобы только описать, нужно не письмо, а сочинение целое. Уж как приеду, расскажу. С Гуссерлем совсем подружились. И он и его жена уже шлют тебе и детям свои приветы. С Heidegger'ом — не так просто, но все-таки хорошо обстоит. (11.11.1928).

Здесь, в Берлине, у меня и особого напряжения нет, т. к. нет такого огромного количества встреч, как в Швейцарии или Фрейбурге, или как, вероятно, предстоит в Мюнхене. Читаю я всего здесь рдин раз — и то по-русски, по печатному — так что труда никакого. Платят мне за это 150 марок — почти 1000 франков. Бываю я здесь мало у кого: больше гуляю, хожу к мамаше. Только на будущей неделе пойду Губермана слушать! Он играет Крейцерову сонату и Шуберта. (15.11.1928).

Из Берлина Шестов едет в Мюнхен прочесть доклад о Толстом (вероятно, 27.11.1928) и повидать разных людей, а оттуда в Париж (30.11.1928). На следующий день после приезда он уже начал читать свой курс в Сорбонне. Он пишет Ловцким:

Наконец, докатился до Парижа и почти что прямо из вагона попал в аудиторию, как Чацкий с корабля на бал. В Мюнхене было тоже очень интересно — интереснее всего встреча с Мерцем, редактором «ZwischendenZeiten» и его друзьями. Но и другие встречи были интересны — в письме только очень трудно рассказать. Здесь я застал открытку от Гуссерля — они приезжают в середине февраля, так что мы с ним наверное встретимся. И корректура от Schneider'aпришла. Поговори с ним, Герман, обстоятельно, как удобнее переводы помещать — чтобы не вышло неприятностей. Я Ruoff'yвсе объяснил. Он теперь очень старается. Его очень занимает не только перевод, но и сама книга. Он теперь Плотина с кем-то по-гречески стал читать. И все мои замечания принимает к сведению. (2.12.1928).

Читаю Киркегарда — действительно кое-что есть общего. Но у него фил. /…?/, насколько я могу судить по прочитанному, нет. [декабрь 1928].

К последнему письму Анна Ел. сделала приписку: «Леля пишет новую работу». Нет сомнения, что речь идет о работе «Скованный Парменид».

* * *

Как было указано (см. первый том), издательство «Плеяда» взялось выпустить полное собрание сочинений Шестова по-французски и опубликовало три книги между августом 1926 г. и апрелем 1928 г. Продажа шла медленно, и друзья Шестова всячески старались содействовать появлению статей о Шестове, чтобы улучшить продажу книг. Об этом Шестов писал Эйтингону (см. письмо от 18.10.1929 в первом томе) и Ловцким:

Вчера Fondiano [Fondane] принес мне корректуру своей статьи обо мне, которая появится в «Europe» 15 января [1929]. Может быть, что эта статья посодействует распространению издания, т. к. он объявляет в ней, что в моих книгах современное, новейшее напряжение мысли нашло себе единственного выразителя. Правда, статья написана импрессионистически. — F. не философ и прямо говорит,

что пишет для «артистов», но все-таки в ней много «тона» есть, и она, в общем, любопытна. Теперь, если и Malrauxнапишет для «Nouv. RevueFrang.» (ему заказали), и если Шлецер ему ответит, все-таки можно будет рассчитывать, что книги будут покупать. (4.01.1929).

Мальро статьи не написал, а статья Фондана вышла, как было намечено, 15 января. Это первая статья, написанная Фонданом о Шестове. Через четыре месяца в «Кайе де л'Эту- аль» (№ 9, май/июнь 1929) вышла еще одна его статья о Шестове, которую он написал по просьбе одного из редакторов журнала, И.В. де Манциарли (I. deManziarly), которая очень интересовалась работами Шестова и с которой у Шестова были дружеские отношения. В № 19 того же журнала она опубликовала предисловие к книге Шестова «Великие кануны» под заглавием «Lesgrandesveilles. Preface». [14]

Зимой 1928/1929 гг. Шестов познакомился с Викторией Окампо (VictoriaOcampo), игравшей видную роль в литературной жизни Буэнос-Айреса. О своем знакомстве с Шестовым она рассказывает в статье «Бенжамен Фондан» (опубликована в журнале «Нон-Лье», № 2–3, Париж, 1978):

Кейзерлинг мне посоветовал, когда я буду в Париже, повидать, от его имени, Шестова и Бердяева и дал мне к ним письма. Ортега-и-Гассет*, который был проездом в Париже, сопровождал меня, когда я пошла навестить Шестова… Когда мы вошли, я услышала, что разговор шел о Гуссерле, Хейдеггере, Киркегарде. Ортега тотчас вступил в разговор. (Окампо, стр.49).

Сама же Виктория Окампо в общем разговоре не принимала участия, а беседовала с Фонданом, которого ей представил Шестов. С Фонданом и Шестовым она подружилась и встречалась с ними, когда приезжала в Париж. Фондану она устроила две поездки в Аргентину (лето 1929 и апрель1936 г.). Благодаря ее усилиям, несколько работ Шестова были опубликованы по-испански в Буэнос-Айресе.

В это время Шестов читал Киркегарда. Он пишет Ловцким:

Читаю понемногу из Киркегарда: действительно, нахожу общее. Особенно близки стр. 156, 157 до 163 из его книги «DerBegriffderAngst». Иногда кажется, что он читал «Ап. бесп.» или я читал его книги. Разница только в том, что он, полемизируя с Гегелем, все же хочет использовать диалектику Гегеля против Гегеля же, и мысль о беспочвенности ему, вероятно, показалась неприемлемой, даже не мыслью. Новсежеонпишет: «die Angst ist die Mog- lichkeit der Freiheit». Или «in der Moglichkeit ist alles gleich moglich»… «das Entsetzliche, das Verderben, die Vernich- tung Tiir gegen Ttir mit jedem Menschen zusammenwohnt» ит.д. Всеэтобудтоиз «А. бесп.» взято (особенночасть I, 279 ичастьII, 312). Оченьлюбопытнобудетещеего «Krankheit zum Tode» и «Einiibung in Christenthum» прочесть. Спросите Schneider'a— может, он может выписать для меня эти книги по издательским ценам. (5.02.1929).

Киркегард в «Augenblick» (он есть у меня) еще не так виден. Нужно, как я тебе говорил «BegriffderAngst» и «FurchtundZittern» прочесть. (14.02.1929).

20 февраля 1929 г. по приглашению Сорбонны (см. стр.12) Гуссерль приехал в Париж читать два доклада. О первом докладе Шестов пишет Герману:

Сейчас приехал в Париж Гуссерль. Завтра [23.02.1929] читает в Сорбонне свой первый доклад. Посмотрим, что из этого выйдет. Чествовать его будут здорово. Я уже получил приглашение на завтрак, который послезавтра в его честь устраивает «AcademiedeParis». Верно, и еще всякие чествования будут. Так что у меня будет рассеянная жизнь, тем более, что я назначен еще и в комитет по чествованию Милюкова — тоже придется ходить по заседаниям и банкетам в еврейском смокинге. [22.02.1929].

По окончании доклада Шестов поднялся на кафедру и горячо приветствовал Гуссерля (Husserl-Chronik, стр.342). Второй доклад Гуссерль прочитал 25 февраля. Через два дня он с женой был приглашен к Шестовым. В статье о Гуссерле Шестов описал это посещение:

Когда он приехал в Париж и пришел, по моему приглашению, ко мне, он сейчас же после обеда (которого он как бы не заметил, который для него как бы не существовал) ушел со мной в отдельную комнату и сразу же приступил к философскому собеседованию. Это было в ту пору, когда я работал над первой частью своей книги «Афины и Иерусалим», которая называется «Скованный Парменид». Естественно, что я постарался направить беседу нашу на те темы, которые трактовались в этой части моей книги. И вот, когда я сказал ему, повторяя почти дословно то, что потом было написано в «Скованном Пармениде»: «В 399 году отравили Сократа. После Сократа остался его ученик Платон, и Платон "принуждаемый самой истиной" (выражение Аристотеля) не мог не говорить, не мог не думать, что Сократа отравили. Но во всех его писаниях слышится и слышался только один вопрос: точно ли в мире есть такая сила, такая власть, которой дано окончательно и навсегда принудить нас согласиться с тем, что Сократа отравили? Для Аристотеля такой вопрос, как явно бессмысленный, совершенно не существовал. Он был убежден, что "истина" — собаку отравили, равно как и "истина" — Сократа отравили, — равно навеки защищены от всяких человеческих и божеских возражений. Цикута не различает между собакой и Сократом, и мы, принуждаемые самой истиной, обязаны тоже ие делать никакого различия между Сократом и собакой, даже бешеной собакой». — Когда я это ему сказал, я ждал, что его взорвет от негодования. Но получилось иное: он весь обратился в слух, точно где-то,

в глубине его души, он уже давно прозревал, что аристотелевское "принуждаемые самой истиной" таило в себе какую-то ложь и предательство. Я был тем более поражен, что перед тем у нас разгорелся горячий спор по вопросу — что такое философия? Я сказал, что философия есть великая и последняя борьба — он мне резко ответил: «Nein,PhilosophicistBesinnung» [15]. Но теперь характер беседы принял иное направление. Он словно почувствовал, что аристотелевская уверенность покоится на песке. (Памяти великого философа, стр.305–306).

Нет сомнения, что афоризмы Шестова «Оглядка» и «Комментарий к предыдущему» («Числа», № 1, 1930; «Афины и Иерусалим», часть IV) были навеяны беседой с Гуссерлем, хотя имя Гуссерля в них не упоминается. Последний афоризм кончается словами: «Философия есть не Besinnen[оглядка], а борьба. И борьбе этой нет и не будет конца. Царство Божие, как говорится, берется силой».

В третьей главе работы «Скованный Парменид» Шестов затрагивает ту же тему: «Философия всегда хотела быть рефлексией, Besinnung, оглядкой… [которая], по своей сущности, исключает возможность и даже мысль о борьбе». О том, что Гуссерль сумел услышать его вопросы, Шестов рассказал Фондану:

Мне представлялось, что это единственный человек на свете, который имел право не понимать моих вопросов. И это один из немногих, которые их поняли, более того, которые услышали эти вопросы (Фондан, стр.93).

Через несколько дней после описанного обеда Шестов устраивает у себя прием в честь Гуссерля. Он пишет Лазареву:

Условился с Гуссерлем, что в воскресенье 3 марта в 4 часа дня он приходит ко мне, и я ему представлю русскую философскую мысль. ErgoВы должны приехать, ибо, в противном случае русская мысль не будет представлена. (27.02.1929).

Среди гостей, кроме Лазарева, были Р.Беспалова и Б.Фондан. Имена других гостей неизвестны. Затем 5 марта Шестовы были приглашены к Гуссерлю на чай, а 8 марта Гуссерль уехал из Парижа. О приглашении 5 марта сам Шестов не говорит в письмах, о нем упомянуто в «Hus- serl-Chronik» на стр.343. О посещении Гуссерля Шестов пишет матери и Герману:

Приезжал к нам, в Париж, профессор Гуссерль, у которого я был осенью, читал тут доклады. Потом был у меня два раза — раз обедал, а раз днем пришел. Очень было интересно — это один из самых замечательных философов в Германии, как Бергсон во Франции. Спроси Германа — он тебе о нем подробно расскажет. Потом был юбилей Милюкова — опять пришлось ходить на его чествования. Так что последние десять дней приходится вести светскую жизнь. Я не очень это люблю, да и некогда. Хорошо, впрочем, что не часто приходится столько бегать. (Матери, [7(?).03.1929]).

Был тут Гуссерль… Ему оказывали всякие почести, но, как он и сам думает, не дали себе труда очень вникать в его доклады. Оно и понятно — чтобы разобрать его, нужно знать его сочинения. Был он у меня два раза. Раз обедал и просидел вечер — я никого не пригласил, и мы беседовали с глазу на глаз, а другой раз я пригласил русских философов — и беседа была общая. Познакомился и с Hering'oM, который, по случаю приезда Гуссерля, тоже приезжал в Париж. Он, видно, был сердит — не успокоился.

Стало, слава Богу, тепло. Много работы — получил, кроме Бартовских книг, еще отличную работу Кронера «От Канта до Гегеля»: все нужно прочесть! После Пасхи лекции кончу — хоть этого не будет. (Герману, 9.03.1929).

Книга Кронера заинтересовала Шестова, и он написал о ней небольшую статью (см. стр.48).

В это время Фаня заинтересовалась Киркегардом и готовила о нем доклад. Шестов дает ей советы:

Киркегардом сейчас очень многие интересуются. Прежде всего — Ибсен писал своего Брандта по «Entweder-oder» Киркегарда. А сейчас Бубер сказал, что в XIX столетии было только два значительных человека: Достоевский и Кир- кегард. Потому школа (теологическая) Карла Барта прямо из Киркегарда исходит (кроме К.Барта — Thurneysen, Schadelin, Merz: пасторы и профессора). Затем и M.Heidegger— (190, 235 стр. его книги «SeinundZeit» и в других местах). Этот особенно пользуется его книгой BegriffderAngst, но также и его проповедями; потом K.Jaspers, PsychologiederWeltanschaungen. Большую книгу о Кирк. написал недавно ректор Бернского Университета — но я забыл его фамилию. Для тебя может представить особенный интерес его Wiederholung(в том же томе, что FurchtundZittern), где он рассказывает свою собственную историю о том, как он, по совершенно фантастическим основаниям, порвал со своей невестой. Это все, что я могу сообщить тебе о К. — я думаю, что для доклада хватит.

(9.04.1929).

В конце апреля Шестовы поселились на новой квартире (3 rueLetellier, Paris, 5). Шестов рассказывает Ловцким, почему пришлось покинуть гостеприимный дом Бала- ховских:

Соня решила, т. е., как всегда, не совсем, но «почти» решила не пускать больше Женичку в Америку — и нам пришлось искать квартиру. Мы бы могли здесь прожить еще несколько месяцев, но т. к. случайно подвернулась сравнительно недорогая и очень милая квартира и т. к. по нынешним временам квартиру найти необыкновенно трудно, то пришлось в два дня, даже еще скорее, снять ее. Квартира — недалеко от Сони: 4 комнаты, не маленькие, заново отделанные, в небольшом домике (всего 2 этажа — мы во втором), и — представь себе — с очень миленьким садом. Цена 12,000 фр. в год, да еще и отопление войдет в тысячу или полторы. Это считается недорого: Ремизовы год искали и взяли квартиру в 3 комнаты, в отвратительной части города за 10,000. В понедельник [22.04] мы уже будем на новом месте — туда и пишите. (17.04. [1929]).

В следующем письме к Ловцким Шестов опять им пишет о Киркегарде:

Относительно философского значения Wiederholungя ничего не могу сказать. Как раз Heideggerбольше всего о «BegriffderAngst» говорит. Wiederholung, по-моему, интересен для психоаналитиков скорее. По-моему, вообще, в Германии как будто слишком высоко Киркегарда ценят. Он далеко не так глубок и силен, как думают немцы. И, вопреки Буберу, я думаю, что Нитше много значительнее, чем Киркегард. Правда, я еще не все его книги прочел, но все-таки вряд ли, кажется, я у него найду так много, как обещал Бубер. Посмотрим, впрочем. Я возьму его книги в Chatel— там потолкуем. (27.04.1929).

***

В 1929 г. статья Шестова о Владимире Соловьеве вышла по-французски в журнале «Палестин» (пять выпусков между апрелем и сентябрем) и по-немецки в журнале «Тат» (август и сентябрь).

26 мая 1929 г. Шестов читал в Париже доклад на публичном заседании Философского общества на тему «Об источниках вечных истин». Этот доклад представляет главу из книги «На весах Иова», которая в то время готовилась к изданию (вышла в конце мая или начале июня). 8 июня состоялись прения по докладу, в которых приняли участие Н.Бердяев, Б.Вышеславцев и В.Ильин.

В конце мая в Берлине вышла по-немецки книга «На весах Иова» под заглавием «AufHiobsWaage», с подза- головком «UberdieQuellenderewigenWahrheiten», у Ламберт-Шнейдера (см. стр. 16). Шнейдер также перенял тогда тома II и III, опубликованные по-немецки у Маркана, и несколько позже том VII.

Через несколько дней книга «На весах Иова» появилась по-русски в Париже в издательстве «Современные Записки» с подзаголовком «Странствования по душам». Напомним, что она составлена из работ Шестова, написанных в 1920–1924 гг., и предисловия, законченного в декабре 1924 г. (см. первый том). Ее содержание дано в письме к Ловцким от 27 января 1926 г. (см. первый том). Ввиду того, что в 1926 г. еще не удалось найти издателя, Шестов к ней присоединил главу «Что такое истина», законченную в июле 1926 г. (см. первый том). Ему пришлось затратить много сил, чтобы наладить издания 1929 г. После выхода «На весах Иова» появилось несколько статей и рецензий по-русски (Н.Бердяев, «Путь», сент./окт. 1929; Г.Адамович, Г.Ловцкий — см. стр. 39–40) и по-немецки (Р.Кайзер — о нем см. первый том, Шеделин («Бунд», 25.08.1929), Герригель и др.).

После выхода немецкого издания Шестов послал книгу немецким друзьям и получил от них несколько очень сочувственных писем:

Ich habe mich gefreut, dass Ihr schones und wichtiges Buch in wiirdiger Form… erschienen ist. Im Lesen habe ich wieder stark die Verwandschaft mit eigenen Gedankengangen emfunden — insbesodre mit denen einiger Vortrage liber Religion und Philosophic, von denen ich einen eben in Druck gehen lasse; ich werde Ihnen das kleine Buch, in das ich ihn aufgenommen habe, "Uber die Schwelle", (der erster Band meiner "Reden und Schuften") nach Erscheinen zusenden. (ОтБубера, 10.06.1929)[16].

ШестовтотчасжеотвечаетБуберу:

Meinen herzlichen Dank fur Ihr so freundliches Schreiben. Ich freue mich, dass gerabe Sie wie Sie schreiben, beim Lesen meines Buchs "wieder stark die Verwandschaft mit eigenen Gedankengangen empfunden" haben. Das ist doch das teuerste dass ich von Ihnen horen konnte. Selbst /…?/die

Philosophen und Teologen — die meisten sind so feindselig gestimmt, nicht nur gegen das, was ich schreibe, aber auch gegen die Moglichkeit und Zulasigkeit der Fragen, iiber welchen es in meinen Btichern handelt. Desto mehr schatze ich dass ein Mann von einer so tiefen Einsicht wie Sie, in meinem Buch was gefunden hat, was er nicht allein in seinen Wanderungen iiber die noch nicht endgiiltig entdeckten und villeicht nie endgiiltig zu entdeckenden Gebieten mit eigenen Augen gesehen hat. (15.06.1929)[17].

Из других полученных писем приводим еще письмо от Гуссерля и письмо от Шеделина. Гуссерльпишет:

Verehrter Freund und Antipode! Was werden Sie von mir denken, dass ich fur das mir so werte Geschenk Ihres neuen Werkes Auf Hiobs Waage mit keinem Wort reagiere obschon es bereits wer weiss wie lange hier eingegangen ist! Sicherlich nichts Schlimmes, da wir so schnell die Schichte conventioneller Ausserlichkeiten durchstossen haben undzu einem naheren personlichen Connex gekommen sind. Sie wissen, wie ernst ich Ihre versuche, fur sich und fur uns alle eine Gotteswelt zu erschliessen in der man wirklich leben und sterben kann, nehme — obschon Ihre Wege nie meine Wege werden konnen. Aber Gedanken, die so wie es bei den Ihren der Fall ist, als tiefste personliche Notwendigkeiten entspringen, nehme ich nicht minder ernst als die meinen, von denen ich wohl sagen darf, dass sie ebenso fur mich ein absolutes Muss darstel- len. — Das alles sage ich, obleich ich noch keine Seite Ihres Buches lesen konnte, lesen durfte. Ich musste es liegen lassen ebenso wie die mir zum 8.Apr. gewidmetem Schriften. (От Гуссерля, 3.07.1929)[18].

В приведенном письме Гуссерль говорит: «Вы знаете, как серьезно я отношусь к Вашим попыткам найти для Вас и для всех Божий мир, в котором можно по-настоящему жить и умереть». Ту же мысль иными словами высказал Шестов в письме к Эйтингону от 21 сентября 1926 г. (см. первый том): «И мне хочется думать, что, если я оставшиеся годы жизни смогу отдать работе, то, может быть, мы опять увидимто, что, выражаясь языком Платона, видели "блаженные и древние мужи, которые были лучше нас и стояли ближе к Богу"». Без сомнения, Шестов и Гуссерль так скоро сошлись, потому что оба неудержимо стремились «найти Божий мир, в котором можно по-настоящему жить и умереть», и оба жаждали «опять увидетьто, что видели блаженные и древние мужи».

В письме от 3.07.1929 г. Гуссерль говорит о трудах, которые были ему посвящены 8 апреля 1929 г. по случаю его семидесятилетия. Этот день Фрейбургский университет отметил торжественным собранием, на котором Хейдеггер произнес речь. Гуссерль ему ответил короткой речью с заключительными словами: «PhilosophicwardieMissionmeinesLebens. Ich musste philosophieren, sonst konnte ich in dieser Welt nicht leben» (Ингарден, стр.161). Эти слова в другой формулировке фигурируют в письме к Шестову. Письмо Гуссерля глубоко тронуло Шестова. О нем он вспоминает девять лет спустя в своих воспоминаниях о Гуссерле. «Но Гуссерль, — пишет Шестов, — был открытой ко всему душой… он написал мне: "ваши пути — не мои пути, но вашу проблематику я понимаю и ценю"».

Шеделин пишет Шестову:

Endlichkommeichdazu, IhnenfurdieZustellungIhresWerkes "AufHiobsWaage" meinenherzlichstenDankauszusprechen. Ich war froh, in diesem Bande eine Reihe von Ihren zerstreuten Schriften, die mir schon teuer gewesen sind mit neuen Gaben vereinigt zu findёn. Besonders lieb ist und bleibt mir "Pascals Philosophic" sowie manches aus "Wagnisse und Gehorsame". Meine stets vorhandene Liebe zu Tolstois letzten Schriften, zu "Herr und Knecht" und zu "Iwan Iljitsch" hat durch Sie eine iiberraschende Bestatung gefunden. An Dostojewskij habe ich mich manches Jahr genahrt und erholt. Ich liebe Ihre Schreibart und werde nie aufhoren Ihre Biicher zu lesen. Es tontda etwas vollmachtiges, ein Warnungssignal, das die Philosophic nicht uberhoren diirfte. Ihre Anwesenheit unter den Philosophen ist mir ein Trost und eine Starkung, ein Ruf zur Sache auch an die Adresse der Theologen. Auch auf theologischem Boden hatten wir wohl vielfach dieselben Gegner. Ueberallhin, wohin Ihre Liebe zielt, zielt auch die meinige. Dass Sie es sind, der uns das "sola fide" predigt, werde ich Ihnen nie vergessen. Und doch — verzeihen Sie — kann mich auch der neue Band nicht zu einer vollen und letzten Einigung zwingen. Sie fegen die Tenne der Philosophic und zeigen mit ausgestrecktem Finger hiniiber zur biblischen Welt, von dort aber fahrt eine finstere Wetterwolke daher in Sturm und Feuer. Sie ist mir wohl bekannt und es ist gewiss so, dass alle Antwort uns nur als Frage zuteil werden kann. Nicht umsonst steht ein Kreuz im Mittelpunkt unseres Glaubens. Allein ist nicht um Kreuze Heil und Frieden? (От Шеделина, 1.08.1929)[19].

По выходе «На весах Иова» Шестов послал книгу Ивану Алексеевичу Бунину, который тогда жил в Грассе. Писательница Галина Николаевна Кузнецова, жившая в то время у Буниных, очевидно, прочла книгу раньше Бунина. Ее поразило сказание об ангеле смерти, которое Шестов передает в начале главы «Преодоление самоочевидностей. К столетию рождения Ф.М.Достоевского». Шестов пишет: «В одной мудрой древней книге сказано… что ангел смерти, слетающий к человеку, чтобы разлучить его душу с телом, весь сплошь покрыт глазами. Почему так, зачем понадобилось ангелу столько глаз —…и вот я думаю, что бывает так, что ангел смерти, явившись за душой, убеждается, что он пришел слишком рано… Но прежде чем удалиться… оставляет человеку еще два глаза… и тогда человек внезапно начинает видеть сверх того, что видят все… что-то совсем новое… Одним из таких людей, обладающих двойным зрением и был без сомнения Достоевский. Когда слетел к нему ангел смерти?» Про сказание об ангеле смерти Кузнецова записала в дневнике:

Читаю Шестова. Много говорю о нем с И.А. Рассказала ему, между прочим, легенду об ангеле, сплошь покрытом глазами…Это сказание меня необычно взволновало, а И.А. даже думает его ввести в роман. Как много освещается, если допустить существование этого второго зрения. (Грасс, 8.06.1929).

В письме к В.Н. [20] Шестов пишет: «Очень рад, что моя книга понравилась Г.Н., поблагодарите ее за сочувствие. Ведь наш брат сочувствием не очень избалован: не только не сочувствуют, а и читать не хотят — говорят, что скучно». Если бы он знал, сколько времени и как я живу его книгой! (Грасс, 18.06.1929).

Через несколько дней Галина Николаевна пишет Шестову:

Я прочла всю книгу. Последние статьи немного труднее, но все это до такой степени мне близко и нужно, что я почти не заметила их трудности. Афоризмы понравились — хотя слово понравились очень мало отвечает моим настоящим чувствам — мне больше всего. В них опять-таки столько того, что я смутно чувствовала — «подозревала» — и о чем много раз уже, только не так ясно и полно, догадывалась, что я точно обрела новый, но вместе с тем и где- то живший во мне, но заколдованный мир… Еще раз, простите меня, дорогой Лев Исаакович, если я занимаю Ваше внимание рассказами о своих впечатлениях. Я хотела только еще раз сказать Вам, что вовсе не поверхностно меня взволновала Ваша книга, что вот я прочла ее всю и когда закрыла — утешила себя тем, что есть еще и другие Ваши книги. То, что живет множество людей, не интересующихся этим «самым важным», значит только то, что и вправду Бог «одних просветил, а других ослепил». Но я верю, что всякий, у кого душа хоть изредка порывается проснуться, рано или поздно будет искать и обратится к этому «важному». (Грасс, 23.06.1929).

Сказание об ангеле смерти Бунин ввел в свою книгу «Освобождение Толстого» (Париж, 1937). Бунин прибавляет:

Все это Шестов говорит в своей статье о Достоевском, — приписывает две пары глаз автору «Записок из подполья». Но, читая ее, думаешь о Толстом: если уж кто наделен был двойным зрением и именно от ангела смерти, слетавшего еще к его колыбели, так это Толстой. (Освобождение Толстого, стр.205).

Глава «На страшном суде» книги «На весах Иова», посвященная Толстому, очевидно, тоже произвела сильное впечатление на Бунина, и весьма вероятно, что некоторые мысли 16-й главы «Освобождения Толстого» были навеяны Бунину работой Шестова. Адольф Маркович Лазарев, которому Шестов преподнес книгу «На весах Иова», пишет ему:

Если я не написал Вам со времени получения Вашего последнего письма (где Вы писали, что едете до 15-го в Chatel), то значит, я опять вступил в период, когда я совсем не живу. Мало сказать, работаю по вечерам и воскресеньям, так что дохнуть некогда… Понятно, ничего не читаю. Успел почитать только Ваши афоризмы. Некоторые глубоко задевают душу. Мне всегда казалось, что у Вас форма неразрывна от содержания. Когда Вы говорите то, что не говорят другие, то это можно сказать только так, как у Вас. С другой стороны, когда Вы говорите то же, что другие, то будто знакомые мысли приобретают какую- то новую жизнь, значение.

И еще. Помните, что в «Претендентах на престол» [пьеса Ибсена] соперник призванного короля все говорит, что у того, у настоящего короля есть «своя Королевская идея». Так вот, Лев Исаакович, не касаясь ни вопроса об истинности, ни вопроса о значительности того, что Вы говорите, хочу только сказать: «у Вас есть Ваша Королевская идея». (1.10.1929).

Сказание об ангеле смерти поразило и воображение Б.Шле- дера. Он пишет в предисловии ко второму французскому изданию книги Шестова «Достоевский и Нитше», вышедшей в 1966 г.:

С большой вероятностью можно сказать, что Шестов был один из тех немногих, к которым явился ангел смерти.

Советский критик Виктор Ерофеев опубликовал работу о Шестове в журнале «Вопросы Литературы» в октябре 1975 г. Первую главу своего этюда он назвал «Дар ангела смерти» и эпиграфом к ней взял выдержку из сказания об ангеле смерти. Про это сказание он пишет:

Такое новое зрение Лев Шестов находил у Достоевского. Но в первую очередь оно было присуще ему самому. (стр.153).

О впечатлении, произведенном на него рецензиями на книгу «На весах Иова», Шестов пишет Эйтингону, Ловцким, Лазареву и Шлецеру:

Получаю новые рецензии о книге «На весах Иова» — русские и немецкие. Почти все очень хвалят, но тоже все говорят о «парадоксах». Интереснее всего рецензия пр. Scha- delin. (Эйтингону, 22.09.1929).

Бердяев напечатал в «Пути» статью в двадцать страниц о «Странствованиях по душам». Как и следовало ожидать по его разговорам, он смотрит на книги не через вторые, а через первые глаза. (Ловцким, 14.10.1929).

Во всяком случае статья для меня очень интересна и, главное, показательная. Б. [Бердяев] собрал всю «аргументацию», которую и он сам и другие обычно направляли против моих писаний. Труднее всего, даже по-видимому ему представляется совершенно невозможным, хотя бы на мгновение допустить, что нужно поставить под вопрос убедительность самой его аргументации. Для него «закон противоречия», как для Гегеля и учителя Гегеля Аристотеля, остается неприкосновенным началом. Гегель, казалось, всю свою систему строил на противоречии, противоречие для него, по-видимому, было движущей силой его

мышления, но только по-видимому. В последнем счете противоречие для него убивало значение и смысл всякой мысли и, в этом Бердяев ему следует, как верный ученик. И, если признать, что /…?/ даже Откровение связано законом противоречия, то, конечно, Аристотель, Гегель и с ним Бердяев, неуязвимы. «Если признать…» Но кто, какая сила может принудить нас признать такое. Этого вопроса /…?/ (Vorfrage) Бердяев не слышит и слышать не хочет. (Лазареву, 20.02.1930).

Видел статью Адамовича [21]. Она написана им очень искренно и добросовестно. Но все та же история, что у Берд. и других. Помните, как Платон говорит:…боится, что все пропадет. Это естественно — т. е. человеку естественно бояться. Но бывает, что человека перебрасывает через всякие страхи. У Гоголя Вы этого достаточно насмотрелись. Адамович держится крепко за мир обыденности — и ему кажется, что это я его из привычного мира вырываю. Но ведь это не я. Оттого, верно, ему показалось, что основное заглавие книги «Странствования по душам». А ведь, основное, все-таки, «на весах Иова». Странствование только метод, а задача разыскать «весы». Может быть, когда буду в Париже, побеседую с Ад. Но, конечно, больше бы хотелось с Вами побеседовать. Я здесь почитал еще Кир-, кегарда — много, очень много интересного и значительного. Когда увидимся, расскажу. Он тоже страстно нападает на «умозрение» — но все же в последний момент поддается искушению. И, главное, его читателей (и не худших) более всего примиряет с ним не его страстная борьба, а его уступчивость. Когда «умозрению», хоть и под другим названием — возвращены державные права, читатель начинает «понимать» и «успокаиваться». (Шлецеру, 7.09.1930).

В это время Г.Ловдкий написал для «Современных Записок» заметку о книге «На весах Иова» и послал ее Шестову. Шестов пишет ему:

Но, по-моему, очень хорошо бы прибавить [к заметке], что в «ZwischendenZeiten» GeorgMerzнаписал, что я совершенно независимо пришел к тем же выводам, что и Киркегард и, что так вообще судят в Германии.

[30(?).11.1929].

Герман дополнил свой текст, и он появился в «Современных Записках» № 41, в январе 1930 г. [22]

***

Как было указано, Шестовы поселились в конце апреля на новой квартире на улице Летелье. В скором времени Таня стала невестой инженера-оптика Валентина Григорьевича Дудкина. Это событие принесло в дом много радости и оживления. Как только устроились на новом месте, появились гости. Шестов пишет матери и жене, которая в середине мая уехала в Шатель:

Благодарю тебя за себя, за Анну и Таню за поздравление. Слава Богу, что можно только радоваться… Сейчас у нас, конечно, весело. Ходят гости, поздравляют. В понедельник позвали всех родных — были Соня, Маня, Данил, Володя, Маничка, Жоржик, даже Верочка Бейнельсон. Ремизов читал свои рассказы, очень хорошо, и все были довольны. И еще сходились — молодежь — танцевали, пели. (Матери, 26.05.1929).

Сейчас разошлись гости, дорогая Лизаровна, а спать что-то не хочется, вот и пишу тебе. Вечер провели в саду, т. к. хозяев дома не было. Пели, плясали, заводили грамофон — и было очень весело… А вчера были французы и немцы: братья Баруцци*, которые привели какого-то нового немца, потом Malraux,Schwob, Fondiano [Fondane], B.(?). Тоже

очень оживленно разговаривали. Я с Malrauxмного говорил, но он мне все-таки не сказал ни слова о том, что собирается написать в «N.R.F.». Напишет ли он когда-нибудь — Бог весть… Понемногу суета утихает. Завтра еще пойду на receptionк Воуег, а потом ничего не предвидится. Можно заниматься. Может быть, если хворости разные не разыграются, удастся до отъезда написать то, что задумал. Очень трудно пишется — но все-таки нужно пробовать. (Жене, [1(?).06.1929]).

О своей работе (нет сомнения, что речь идет о «Скованном Пармениде») Шестов упоминает еще в двух письмах к Ловцким:

Я в этом году устраиваюсь иначе с каникулами: я на 10–15 дней поеду числа 10-го, потом вернусь в Париж, и потом в конце августа поеду еще на полтора месяца. Мне необходимо дописать работу — а только тогда удастся, если так устроить. (28.06.1929).

Я пишу сочинение, но, по этому случаю, восторгов (которые должны сопутствовать «творчеству», не испытываю. Обидно! (1.07.1929).

Эйтингон, который с большим интересом следил за работой Шестова, пишет ему:

Ich bin neugierig, Lew Isaakovitsch,zu wissen, woran Sie arbeiten; sind das die "Anankasomenoi"? [23] Schade, dass Sie derentwegen noch so langeinParis bleiben wollen.

(10.07.1929).[24]

* * *

В Шатель Шестов поехал, как предполагал, 12 июня, вернулся в Париж числа 24-го и после перерыва возобновил работу. Когда он приехал в Париж, он узнал, что Наташа тоже стала невестой. Шестов пишет матери:

Опять у нас большая радость и я спешу с тобоь поделиться… Жених — товарищ Вали, тоже инженер, окончил самую лучшую парижскую школу, эколь сентраль, и уже имеет порядочное место в Париже. Зовут его Володя [Владимир Николаевич], фамилия Баранов… Теперь у нас в доме весело. Правда целый день никого нет — но вечером все возвращаются со службы и тогда уже все вместе сидим. К счастью, Фаня с Германом тоже теперь здесь и с ними еще веселее. А самое главное, что и Валя и Володя очень милые, добрые, дельные и серьезные люди, и я могу быть спокоен за Таню и Наташу. Одно жаль, что тебя здесь нет с нами и что Анна не могла тоже приехать: у нее разгар работы. [26(?).07.1929].

Танина свадьба состоялась 3 августа, а Наташина была назначена на 31 августа. Анна Ел. в товремя была в Ша- теле и не могла приехать на Танину свадьбу, так как был самый разгар работы. Свадьба была отпразднована скромно. Володя описывает бабушке Танину свадьбу:

Я сегодня был на Таниной свадьбе свидетелем. Все прошло очень просто. Мэр прочел какой-то закон, Таня и Валя и свидетели, Надя и я, расписались в толстой книге, и все пошли домой. Дома Marie[приходящая прислуга] уже накрыла стол. Наташа очень ловко открыла бутылку шампанского и мы пили за здоровье молодых, а потом и за Ваше здоровье. Особенно вкусно было мороженое, которое подариля тетя Фаня. Звонок звонил все время. Все время приносили цветы и телеграммы. Цветов набралось очень много. Мы их поставили в угол в Таниной комнате, и я их сфотографировал. (3.08.1929).

После свадьбы Таня и Валя поехали на две недели на море. Шестов, который остался в Париже работать, рассказывает им о любопытном случае:

Сейчас мама массирует madameMassis,жену того Massis'a, который воюет со мной в своих статьях [25]. (8.08.1929).

В конце августа Анне Ел. удалось освободиться на два дня и приехать на Наташину свадьбу. Шестов пишет матери:

Теперь с Наташей, вышло веселее, чем с Таней. Правда, мы и теперь никого не приглашали, так как квартира у нас маленькая, а одних звать, других же не звать — было очень неудобно. Из родных же все равно никого в Париже теперь нет… Зато было, конечно, с Анной все лучше и веселей. Она сразу две свадьбы отпраздновала. Теперь у нас в доме уже нет барышень, все дамы. И завелись молодые люди — очень хорошие. Чем больше узнаю я своих зятей, тем больше они мне нравятся. Бог даст, за ними Тане и Наташе хорошо будет. И у меня будет тоже спокойная жизнь. (31.08.1929 и 1.09.1929).

1 сентября вечером Шестовы уехали в Шатель. Затем, в начале октября, они поехали не в Виши, как в предыдущие годы, а на курорт Бурбон (BourbonTArchambaultв департаменте Allier). Шестов оттуда пишет Эйтингону:

Вот уже больше недели, как мы с А.Е. приехали в Bourbon.Это специальное место для лечения артретизма. Нужно надеяться, что и нам лечение здешнее пойдет впрок. Здесь очень хорошо и, притом, очень недорого. Сезон тут кончается 30-го сентября и 1-го октября мы будем уже в Париже… Таня со своим мужем уже в Париже: оба начали работать. А Наташа с мужем еще не вернулись. Их каникулы начались 9-го, а кончаются 30-го сентября. Они очень довольны своей поездкой и пишут, родителям на утешение, веселые и забавные письма. К 1-му октября все съедемся, и А.Е. начнет подыскивать для нас квартиру. Может быть, удастся за городом устроиться: я был бы очень доволен.

(22.09.1929).

В начале октября Шестовы вернулись в Париж. Шестовым найти квартиру за городом сразу не удалось, и Наташа с мужем поселились в меблированной комнате, а Шестовы остались на одну зиму на рю Летелье с Таней и Валей.

В это время в Париже было основано под редакцией И.В. де Манциарли (см. стр.25) и Николая Оцупа новое периодическое издание «Числа», которое было не журналом, а скорее «сборником». Редакция «Чисел» совместно с редакцией французских «Кайе де л'Этуаль» организовывала литературные вечера. Первые два вечера состоялись 16 декабря 1929 г. и 26 января 1930 г. до выхода первого сборника «Чисел». Второй из этих вечеров был посвящен Розанову. В нем принимали участие Б.Шлецер, J1.Шестов, Н.Бердяев, Г.Адамович и Ю.Сазонова. Шестов прочел работу о Розанове, которая впоследствии появилась в журнале «Путь» № 32 (июнь 1930). Доклады читались на французском языке. Среди французских гостей на вечере были Жюль де Готье, Барюзи, Дрие-Ларошель, Габриэль Марсель. В письмах Шестов о вечере не упоминает; сведения о нем взяты нами из отчета, опубликованного в «Числах» № 1.

В это время Шестов подготовил к печати 69 афоризмов, из которых 27 появились в сборнике «Числа» № 1 (февраль или март 1930) под заглавием «Добро зело» и 42 — в «Современных Записках» № 43 (1930) под заглавием «О втором измерении мышления». Эти афоризмы, за исключением одного, составят четвертую часть книги «Афины и Иерусалим». Большинство из них взяты Шестовым из пяти рабочих тетрадей (Мс. № 53–57), в которые Шестов заносил выписки и наброски. Часть набросков Шестов использовал для афоризмов. Другие не опубликованы. В начале первой из тетрадей дата (февраль 1925), а другие, недатированные, надо, вероятно, отнести к 1926–1929 гг.

Других работ Шестова «Числа» не публиковали.

* *

Работу «Скованный Парменид» Шестов заканчивает в декабре (в конце рукописи дата: 2.1.1930). Он просит Ловц-

ких помочь ему устроить в Германии лекции на тему этой работы:

Я тоже закончил, наконец, работу «Скованный Парменид» (об источнике метафизических истин), и мне пришло в голову, что из нее можно извлечь доклад для Kantsgesellschaft. Что если бы ты, Герман, зашел к Либерту поговорить с ним об этом? Может быть, он устроил бы? Я бы хотел прочесть ее в отделениях Freiburg*a, Frankfurt'а и Berlin'а. Надо только скоро выяснить, т. к., хотя я могу приехать лишь после пасхи, но нужно успеть, во-первых, перевести ее, во-вторых, выкроить из нее доклад, т. к. она слишком велика. Если бы устроилось в 3 городах, я бы получил 300 марок и было бы чем заплатить за перевод. Если это не трудно, попытайся с Либертом поговорить. [15(?).12.1929].

К письму Анна Ел. приписала: «J1. кряхтит и работает. Скоро начну искать квартиру, уж порядочно все это надоело, хотелось бы вечной квартиры».

В несохранившемся письме Герман пишет Шестову о трудностях, с которыми связано устройство лекций. Шестов ему отвечает:

Я тоже очень боюсь, что Liebertне даст мне прочесть доклада — но попытайся. Тема «Паqfieindrjsдеаозтщ» — прочту я только первую половину, и то сокращенную, в связи с Аристотелем и Платоном. Аристотель говорил об Аиаухч, как вершительнице человеческих судеб(auayxvацетатте^- tovп. eivaiнеобходимость не слушает убеждений) и истины (П QtQfievLdrisaOayxcttofievosvt'awrysrr/saXt^detas— Парменид, принуждаемый истиной). Я, ссылаясь на Платона и его учение, что философия естьfiekerqOauarov(упражнение в смерти), стараюсь показать, что пока мышление зависит от принуждения(Avayху), мы не можем пробраться в область метафизики, что метафизика начинается там, где живет божественноеrqsefirjsPovXqoea)s(по моему изволению — выражение Платона). Попробуй сказать это Либ. — вероятно, он не очень и слушать станет…

Относительно Киркегарда — могу рекомендовать вам книгу ErichPrzywara(иезуита): «DasGeheimnisKierke- gaards», недавно вышедшую и наделавшую много шуму. Она небольшая — 175 стр. Но там обстоятельно излагается Кирк., указывается, какие современные мыслители находятся под его влиянием (особенно подчеркивается KarlBarth

теолог, и Heidegger) и производится Кирк. психоанализ. Вероятно, М.Е. эту книгу знает, если же она еще к нему не попала, скажите ему о ней: она для него представляет особый интерес. Не часто бывает, чтоб иезуит так открыто шел за Фрейдом, хотя бы только в методе. [24(?). 12.1929].

Работу «Скованный Парменид» Шестов предложил Леви- Брюлю для «Ревю Филозофик», и тот, как всегда, ее принял. Но вскоре появились осложнения, о которых Шестов не без юмора рассказывает Герману:

Еще никогда у меня оконченная работа не была связана с таким огромным количеством чисто деловых (agir) осложнений, как мой «Скованный Парменид». Сейчас я с Levy- Bruhlсговорился — он берет статью. Берет даже очень охотно. Но я написал-Еуссерлю, чтоб он помог мне устроить статью в немецкий философский журнал — и тут началось. Гуссерль написал Кронеру [редактор немецкого журнала «Логос»] — и, конечно, Кронер сейчас же мне написал [26], что получил письмо и что будет рад взять мою статью. Но — опять «но» — во-первых, они хотят, т. е. издатель, чтоб у них было прежде, а потом в «RevuePhilos.», во-вторых, если уж они согласятся, чтоб одновременно — то сбавят половину гонорара — вместо 100 м.

50 м. за лист. Я сейчас пойду к Levy-ВгйЬГю — и буду его уговаривать уступить — авось уступит, хотя надежд немного. Затем буду уговаривать Кронера, чтоб он уговорил своего издателя не грабить меня. Что касается содержания статьи — я очень о ней подробно написал Кронеру, предупредил его, что эпиграфом взяты слова Плотина: «Если на все должно дерзать» и т. д. и что

у меня в статье он найдет самые резкие нападки на Канта и Гегеля, что самая постановка вопроса крайне парадоксальна. Он ответил, что все это его не смущает. Так что, по-видимому, с Логосом состоится дело. Я говорю «по-видимому» — т. к., конечно, когда Кронер прочтет статью, он все-таки, быть может, не решится ее печатать. Но так или иначе, она должна быть переведена на немецкий язык. Я буду теперь осторожнее — чтоб не вышло как с «Kant-Studien», но, возможно, что опять попадусь — есть все-таки некоторый риск.

Конечно, хорошо было бы прочесть доклады в Базеле, Франкфурте и даже во Фрейбурге. Я написал ужеFritz- chen'y [27] — он не то, что Гуссерль: еще не ответил… Попробую тоже еще написать М.Буберу: может он во Франкфурте устроит. Но, главное, конечно, в Берлине. Если в Берлине состоится, то уже все легче будет… Ты можешь Либерту рассказать, что у меня через Гуссерля начались переговоры с Логосом и что, если удастся помирить Кронера с Леви-Брюлем, то доклад будет напечатан /…?/ в RevuePhilosophique(скажи ему, что я постоянный сотрудник RevuePhilos. и что [мои] статьи о Гуссерле тоже были в свое время в RevuePhilos. напечатаны, и что, благодаря мне, французы узнали о Гуссерле — это производит большое впечатление). [27(?).01.1930].

Дело со статьей «Скованный Парменид» кончилось благополучно. По-французски она вышла в № 7/8 «Ревю Фило- зофик» (июль/август 1930), а по-немецки в первом номере 1931 г. [март] журнала «Логос», который, надо заметить, заплатил Шестову не по 100, а по 50 марок за лист. Первые четыре главы появились также в другом переводе в журнале «Эйропеише Ревю» (см. стр.60). По-русски статья была издана в ИМКА-Пресс, вероятно, в начале января 1932 г. отдельной книгой в количестве 3000 экземпляров (на книге дата не указана).

Переписываясь с Кронером (RichardKroner) по поводу публикации своей статьи в журнале «Логос», Шестов сообщил ему, что намеревается написать статью о его книге «От Канта до Гегеля» (см. стр.29). Кронер ему отвечает:

FerVerwirklichungIhrerAbsicht,iibermeineBiicheretwaszuschreiben, seheichfreudigentgegen; ichbedaurenatiirlich, dassmanIhnennursowenigRaumdafiirzurVerfugungstellt. Wenn Sie dariiber etwas sagen wollen, dass ich gezeigt habe, wie Hegel die Kantische Philosophic zu Ende denkt, so wird mich das sehr interessieren. Im iibrigen mochte ich lieber keinen Wunsch mit Beziehung auf Ihre Besprechung ausseren. Alles, was Sie zu sagen haben werden, werde ich mit grosster Aufmerksamkeit lesen und bedenken. (16.02.1930)[28].

Статья Шестова появилась по-русски в журнале «Путь», апрель 1931 г., и по-французски в «Ревю Филозофик», март/апрель 1931 г.

* * *

Герман, очевидно, «продолжал воевать» и вел переговоры с Нитшевским обществом и с Союзом русских евреев об устройстве докладов. Шестов пишет ему:

В Нитше-Гезельшафт можно, если они захотят, либо вторую половину, или вернее конец [ «Скованного Парменида»] прочесть, либо афоризмы, которые пойдут в «Числах». Русским же евреям можно по-русски рассказать (не прочесть) о том же, как я рассказывал на первых вступительных лекциях в Сорбонне… Пока спасибо тебе, Герман за хлопоты. Признаться, никак не ждал я, что Кант-Гез. допустит мой доклад, как не ждал того, что Логос примет мою статью. Впрочем, с Логосом, хотя у меня сохранились все письма Kroner'a,в которых он вполне определенно принимает статью, того и гляди, может повториться история, которая была с Кантстудиен. Посмотрим. (20.02.1930).

В апреле Шестов получил приглашение из Галле прочесть в тамошнем отделении Кантовского о-ва доклад, т. к. члены отделения узнали от Либерта, что Шестов будет читать в Берлине в этом обществе. Он также переписывался с Бубе- ром и Г.Герригелем (HermannHerrigel) об устройстве лекции во Франкфурте.

***

В марте 1930 г. Анне Ел. удалось найти скромную квартиру в тихом предместье Парижа — Булони (19, rueAlfredLaurant, Boulogne-sur-Seine), о чем Шестов сообщает Ловцким:

Мы уже почти подыскали себе квартиру — в новом доме, в Булони. Две комнаты с кухней — около 5,000 фр. в год. Очень хорошее место — вблизи Булонского леса, недалеко от Gaultier(вы, кажется, были раз у него) — и сообщение с городом хорошее. В Булони все-таки много лучше, чем в Париже. Прогулки совсем чудные. (8.03.1930).

В это время дом, в котором Шестовы сняли квартиру, очевидно, еще не был достроен, и Шестовы поселились там лишь в сентябре (см. стр.56–57), оставив квартиру на улице Летелье дочерям и зятьям. В этом доме на улице Альфреда Лорана Шестов прожил до конца жизни.

***

В это время Адольф Маркович Лазарев жил в Реймсе. Он пригласил Шестова приехать к нему в гости на несколько дней. Шестов пишет ему:

Спасибо Вам за Ваше столь дружеское письмо. Мне, действительно, совестно, что я все оттягиваю с уплатой долга Вашего. Но у нас была трудная зима с болезнями, операцией — и теперь еще роды Тани предстоят. Все-таки

по возвращении из Германии — я непременно верну Вам взятые деньги, т. к. поездка обещает быть все-таки доходной и т. к. в июне я получаю свое жалование…

Мне и самому хотелось бы, очень хотелось приехать к Вам — но никак не вырвешься: столько дел и работы перед отъездом. Но может быть, удастся после возвращения приехать — в конце июня. Так теперь складывается жизнь, что делаешь не то, что хочешь, а то, что придется. Можете себе представить, что доклады в Кант-Гез. и даже в Нитше-Гез. не очень прельщают меня. Вперед знаю, что все будут раздражаться, никто не будет слушать — но не читать нельзя: все-таки выходит — primumvivere,deindephilosophare! (4.05.1930).

16 мая у Тани родилась девочка Светлана. Анна Ел. пишет матери Шестова:

Поздравляю Вас с новой правнучкой; она кажется здоровой, только ей очень кушать хочется, все кулачок сосет, пока ей не дают есть, должна ждать до завтра. Будьте здоровы, скоро увидите Лелю. (16.05.1930).

Узнав, что Шестов будет в Берлине, Эйтингоны, которые жили в новом доме (Berlin-Dahlem, Altensteinstr.26), предложили у них остановиться. Шестов пишет Мирре Яковлевне:

Большое спасибо за Ваше сердечное письмо и за приглашение погостить у Вас. И для меня, как Вы знаете, всегда большая радость жить в Ваше доме — рядом с Максом Ефимовичем и с Вами. Ведь только в том случае, когда я у Вас живу — кроме всего прочего — можно мне видаться и беседовать с М.Е.: иначе, хотя бы я и был в Берлине, при занятости его дня, мне вряд ли часто пришлось бы с ним встречаться. (20.05.1930).

22 мая Шестов поехал из Парижа во Франкфурт, где читал 23-го по-немецки доклад «Скованный Парменид» в университете. На следующий день вечером (в субботу) Шестов поехал в Геппенгейм, где жил Бубер, который пригласил его провести с ним воскресенье. О днях, проведенных во Франкфурте и в Геппенгейме с Бубером, никаких сведений не сохранилось. Во вторник 27-го Шестов читает тот же доклад, что во Франкфурте, в Кантовском обществе в Галле. Из Галле он пишет Ловцким:

Устроили меня здесь хорошо — но, кажется, судяпо моим беседам с председателем, Halleпорядочное захолустье и народ здесь такой, что, верно, мой доклад им покажется издевательством. Но levinesttire— или нужно agir.Завтра уже все расскажу. (27.05.1930).

В Берлине, кудаон приехал 28 мая, он читает все тот же доклад 31 мая в Кантовском обществе, а 6 июня читает по- русски в Союзе русских евреев доклад «Авраам и Сократ». После этой серии докладов для Шестова наступила передышка. Он пишет Тане и Вале:

Собственно мне писать нечего и не о чем. Доклады свои я благополучно отчитал — кроме доклада в Nietzsche-Ges., который состоится 19-го июня. Пока у меня перерыв — и, значит, никаких событий. Устроен отлично, живу на даче, погода превосходная. Пишу вам, главное, чтоб узнать, что у вас. (7.06.1930).

Живу я здесь хорошо — насмотрелся и наслушался вволю. В пятницу видел ElisabethBergnerв Шекспировской «Как вам это понравится». Недаром ее так прославили: давно не видел я такой артистки. Вчера у Фани играла чудесная пианистка, а завтра слушаю 9-ю симфонию с Фуртвенгле- ром. Но долг платежом красен: в четверг [19.06.1930] будут, увы, меня слушать. Ты, Валя, вот огорчаешься, что без прений пока все шло, а я, грешный человек, радуюсь: ведь по-немецки «преть» надо: взопрешь тут. А в четверг прений не миновать уже. Но, Бог не без милости, авось сойдет. Поцелуйте за меня Светлану, скажите ей, что дедушка ее очень хвалит за отличное поведение — и чтоб она впредь так же вела себя. И друг друга за меня поцелуйте, а мне письма не забывайте писать: Володя и Наташа! Перед отъездом непременно напишите. (15.06.1930).

Последний доклад «BesinnungundKampf (UberdieAufgabederPhilosophic)»Шестов прочел 19 июня в Нитшев- ском обществе. Тема доклада взята из афоризмов «Оглядка» и «Комментарий к предыдущему», которые незадолго до этого вместе с 25-ю другими афоризмами появились в «Числах» под заглавием «Добро зело» (см. стр.44). После доклада эти два афоризма вместе с 14-ю другими, взятыми из «Чисел», появились по-немецки в октябрьском номере 1930 года журнала «Нейе Рундшау» под тем же заглавием, что и доклад («KampfundBesinnung»). Афоризм «Комментарий к предыдущему» кончается словами: «Философия есть не Besinnen[оглядка], а борьба. И борьбе этой нет и не будет конца. Царствие Божие, как говорится, берется силой». Хотя имя Гуссерля в афоризмах не упоминается, они, как уже говорилось, по-видимому, основаны на беседе Шестова с Гуссерлем в феврале 1929 г. (см. стр.28).

***

Доклад в Нитшевском обществе имел большой успех. Шестов пишет жене:

У меня все хорошо. Вчера прочел последний доклад — и удачно. Аудитория была переполнена, топали ногами, хлопали. И все, даже Wurzbach,который ужасно боялся, что меня понимать не будут, говорили, что мой немецкий язык был вполне удовлетворителен. Слава Богу, все уже позади — даже все расчеты с редакторами и издателями благополучно закончены, так что каникулы у меня будут спокойные, можно будет отдохнуть и опять с силами собраться. Сегодня вечером я еду во Фрейбург, там проживу день или два, потом в Реймс — к Лазареву, потом в Париж. (20.06.1930).

Этот доклад был последним из прочитанных Шестовым в Германии. В 1931 и 1932 годах он был опять приглашен выступить, но не смог принять приглашения, (см. стр.79 и 97).

На следующий день после доклада в Нитшевском обществе Шестов поехал во Фрейбург. Там он доклада не читал, а заехал туда лишь по пути в Париж — по приглашению Гуссерля. В субботу21 июня он пишет Ловцким из Фрейбурга: «С Heidegger'oMуже говорил по телефону… и мы условились встретиться в 5 часов. Когда поговорю с ним и с Гуссерлем, выяснится, имеет ли мне смысл оставаться еще на воскресенье». В следующем письме к Ловцким, написанном уже в Реймсе, куда Шестов поехал из Фрейбурга, он описывает день, проведенный во Фрейбурге:

Во Фрейбурге было не так интересно, как в прошлый раз. В субботу я повидался с Heidegger'ом, но, т. к. он был свободен только с 5 часов (у него семинар в субботу), а в 7 нужно было к Гуссерлю, то мы не очень успели разговориться. А у Гуссерля Perryбыл и всякие гости, тоже не очень можно было поговорить. Теперь уже мечтаю о том, как кончу дела в Париже и попаду на отдых в Шатель. Досточно наажировался (от agir), можно и спокойно пожить. (24.06.1930).

На стр.363 «Husserl-Chronik» приведены неизданные воспоминания Герберта Спигельберга, в которых он описывает вечер 21 июня 1930 г., который он провел у Гуссерля. Спигельберг упоминает о том, что он встретил у Гуссерля Шестова и Р.Б.Перрииз Гарварда. Он также рассказывает (ст.364 «Husserl-Chronik»), что в воскресенье 22 июня Гуссерль устроил у себя «философский чай», на котором присутствовали Хейдеггер, Шестов, Кауфман, Баумгартнер, Хендрик Пос из Амстердама и молодые философы из местной группы. Спигельбергпишет:

Long talk with Husserl. His ambition has been to establish a scientific philosophy on a firm basis — to go behind the special sciences to the original and presuppositionless ground of them all — and eventuallyto reach a metaphysic by a synthesis of the truths thus arrives at.

К одному из описанных собраний надо, без сомнения, отнести слова Шестова из статьи «Памяти великого философа»:

Сам Гуссерль, когда я навестил его во Фрейбурге, представляя меня приехавшим к нему американским профессорам философии, сказал: «мой коллега такой-то; никто никогда еще так резко не нападал на меня, как он — и отсюда пошла наша дружба». Слова Гуссерля прежде всего поражают, конечно, тем, что он в них выразил столь редкое, даже у больших философов, «бескорыстие»: его интересует, прежде всего, истина, и на почве разыскания истины не только возможна, но почти необходима дружба с идейным противником. (Памяти великого философа, стр.300).

Из рассказа Спигельберга следует, что Шестов провел два дня (субботу и воскресенье) во Фрейбурге и присутствовал на «философском чае». Надо заметить, что в письме к Ловцким от 24 июня Шестов о чае не упоминает.

Из Фрейбурга Шестов поехал на несколько дней к Лазареву в Реймс, а оттуда в Париж.

Из Парижа, куда он вернулся 27 июня, и из Шателя, где Шестовы поселились в новом пансионе (отель «Пале Рояль»), в котором они будут жить каждое лето, начиная с этого года, Шестов пишет Ловцким, матери и Лазареву:

Вот уже неделя, как я в Париже — и только сегодня собрался писать: столько было всякой беготни и хлопот. Теперь как будто все мелкие и крупные дела почти закончены, так что в четверг на будущей неделе [10.07.1930] можно будет поехать в Chatel.

У нас все благополучно. Светлана ведет себя образцово: либо спит, либо шведской гимнастикой занимается — в

бабушку, видно, пошла. Почти никогда не кричит — для Тани — счастье, а то бы, конечно, замучилась. (Ловцким, [5.07.1930]).

Сегодня как раз юрцейт папаши. Я получил от Мани письмо, что в Париже все наши соберутся и будут в синагоге молиться. А здесь, к сожалению, ничего нельзя устроить. Не только нет синагоги, но и десяти человек не наберешь. Поэтому я решил отложить до осени. (Матери, 19.08.1930).

Ужасная досада, что у вас такая плохая погода. Так зря пропадут каникулы. По-моему, лучше было бы, если бы вы, как только закончите курс лечения, приехали в ChateJ. Здесь чудесно. Правда, и дожди выпадают, и бывает иногда прохладно — такое уж лето теперь во всей Европе — но, в общем, здесь, по-моему, даже лучше, чем в прошлые годы. Много солнца, великолепная зелень. А дальше, верно, еще лучше будет. И пансион у нас превосходный — никогда такого не было: чисто, устроено, кормят, как при хорошем домашнем устройстве. Хозяева приветливые. (Ловцким,[22.08.1930]).

Ваше письмо лежит уже несколько дней у меня. Давно бы пора ответить, но здесь как-то все располагает к тому, чтобы не делать что нужно. С одной стороны, тянет из комнаты наружу — лес, небо, сады и т. д. С другой — в комнате не всегда есть место, где присесть за стол. Вот и откладываешь все. А мне прежде всего хотелось поблагодарить Вас за Ваше сердечное письмо, помните, как у Пушкина:

Вниманья слабого предмет уединенный, К доброжелательству досель я не привык, И странен мне его приветливый язык [29].

Чем старше становишься, тем больше чувствуешь свою отчужденность, и, когда — редко-редко дойдет до тебя сочувственный голос и — особенно, когда слышишь, что твои размышления находят в душе другого человека отклик,

легче становится на сердце. Спасибо Вам. Очень был бы рад, если бы Вам удалось справиться со статьей о Джемсе. Я получил от Schmidt'a [30] письмо — Ваша статья уже объявлена (посылаю Вам листок, присланный Schmidt'oM). Кончайте непременно. Вы говорили, трудно кончить. Вовсене трудно. Весь секрет в том — опытные люди это хорошо знают, чтобы поставить, ни с чем не считаясь, точку. Или даже многоточие. Ведь, в самом деле, — познать, исчерпать — никогда никому не удастся. Значит, нужно неоконченное называть как конченное. А потом, через некоторое время, опять продолжать. Сперва критика чистого, потом — практического, потом — способность суждения. Так все делали, все делают — и почему Вам хочется быть исключением? (Лазареву, 24.08.1930).

Из Шателя Шестов поехал 12 сентября на новую квартиру в Булонь (см. стр.49), куда в августе дочери и зятья Шестова перевезли его мебель и книги. Наташа с мужем переехали на улицу Летелье. Новая квартира Шестова была очень скромная, двухкомнатная, но тихая, светлая и уютная. В комнате Шестова на стене, направо от двери, полки с книгами. У стены против двери — длинный письменный стол с зеленой промокашкой. Над столом, на стене, несколько портретов, среди них фотографии Толстого и Чехова, про которые Шестов сказал Фондану: «Самое важное для меня в этой комнате, быть может, портрет Толстого… или Чехова… сколь бы малы и незначительны они ни казались» (Фондан, стр.57). У другой стены кушетка и небольшой книжный шкаф, в котором хранились рукописи и полученные письма. Несколько стульев и, единственная роскошь, кресло стиля Людовика XIII перед столом. Как-то Таня навестила Шестова в Булони. Они сидели в «рабочем кабинете» и беседовали. Шестов ей сказал: «Если бы не обстоятельства, из-за которых мы здесь оказались, и ужасные события, которые происходят на свете, я бы мог сказать, что никогда еще у меня не было жизни, которая бы мне больше подходила. Скромность моего устройства мне не мешает. Наконец осуществилось мое самое заветное желание: я имею возможность целиком себя посвятить моей работе, моей борьбе и моим изысканиям» (T.Rageot.QuelquesaspectsdelapenseedeLeonChestov. Communication faite aux rencontres "La philosophic idealiste en Russie",март 1966). Свою жизнь в Булони Шестов также описывает в письмах. Но тон далеко не всегда такой бодрый, как в приведенных словах. Оставалось все же множество забот, отрывавших от занятий.

Квартира Шестова находилась недалеко от Булонского леса, и Шестов почти ежедневно ходил туда на прогулку. Он пишет Лизе: «Поблизостиот меня чудный Булонский лен (800 десятин), и я, когда могу, бегу туда и там свое "дело" или "безделье" делаю» (см. стр.74). Когда Шестов ходил в Булонский лес, он проходил мимо католической церкви и иногда в нее заходил. Через много лет, в 60-е годы, Таня рассказала об этом навестившему ее Лео Зимни (см. стр.231). Рассказ его поразил, и в 1979 году в двух письмах к Наташе он вспоминает о посещениях церкви Шестовым. Ему хотелось понять, что могло побудить Шестова заходить в католическую церковь, и хотелось самому осмотреть ее, он просит Наташу сообщить ему название церкви (Храм Булонской Богоматери — NotreDamedeBoulogne).