Жизнь в Советском Союзе была... (СИ)

Глава 1. Семья

Но, прежде чем рассказывать про школьные годы чудесные, я думаю рассказать о людях, что меня окружали.

Начнем с ближнего круга.

Года через два после получения квартиры, мой отец из «Мостоотряда-16» уволился. Ездить в командировки по далеким стройкам он больше не хотел, и устроился работать на Челябинский электровозо — ремонтный завод. На ЧЭРЗ командировок не было, работать предстояло в цеху, в две смены, а все льготы железнодорожника оставались при нем, поскольку завод также подчинялся МПС. Мать из «Мостоотряда» тоже уволилась и перешла работать на этот же завод в столовую на должность калькулятора.

Вот только не смейтесь, она не исполняла обязанности карманной электронной вычислительной машинки, так тогда называлась начальная бухгалтерская должность в общепите. В ее обязанности входило проведение калькуляции цен на сложные блюда. Как узнать, сколько должна стоить порция борща или салата? Вот специалист с таким смешным названием и рассчитывал стоимость порции блюда, исходя из цен составляющих его продуктов, потраченного труда и столовой наценки.

Старшие братья — Юрий и Владимир — учились в школе № 9.

Отец мой, Алексей Васильевич, не смотря на то, что большую часть жизни проработал в рабочих должностях, имел большую склонность к искусству. Он был самодеятельным музыкантом, игравшим в духовых оркестрах на различных инструментах, дома у нас долгое время хранился корнет-а-пистон. Он был и самодеятельным художником, написавшим множество картин маслом. Он был также и актером-любителем и когда переехал в Челябинск, то долгие годы занимался в театральной студии «Юность» (ныне это театр-студия «У паровоза»), участвуя во многих ее спектаклях.

Тогда, как и сейчас, студия располагалась во Дворце культуры железнодорожников, режиссером-постановщиком спектаклей была легендарная Зоя Арсеньевна Александрова. Многие популярные ныне фильмы задолго до того, как их сняли маститые наши кинорежиссеры, я впервые увидел в виде спектаклей именно в этом театре. И если в «Пяти вечерах» роль у отца была эпизодической, то в пьесе Брагинского «Сослуживцы», больше известной под названием кинофильма «Служебный роман», он играл главную роль Новосельцева. В молодежной постановке «Вестсайдской истории» ему доверили возрастную роль владельца бара Дока. Задействован он был в «Оптимистической трагедии», в «Игле и штыке», в «Где брат твой, Авель?» и многих других спектаклях. Причем, некоторые прогоны и генеральные репетиции этих спектаклей я наблюдал не из зала, а из-за кулис, что само по себе было весьма интересным и занимательным.

Отец любил читать и охотно покупал хорошие книги, он собрал неплохую по тем временам библиотеку. Когда же с книгами стало напряженно, он записался в городскую библиотеку имени Пушкина, благо она тогда располагалась не так далеко от нас — на улице Каслинской — и приносил книги оттуда. Именно он воспитал во всех нас, своих сыновьях, любовь к чтению.

Насколько отец был увлечен искусством, настолько моя мать, — Нина Сергеевна, — была человеком земным. Именно она следила, чтобы мы все были обуты, одеты и накормлены. Она вечно занималась хозяйством: шила, вязала, готовила, мыла, стирала, сушила, гладила — и так до бесконечности. Все-таки четверо пацанов и один взрослый в доме.

Старшие братья с нами особо не водились, разница в возрасте десять и восемь лет развела нас по разным поколениям. Они росли в шумные 50-е, в эпоху восстановления, развенчания и свободы. На нашем становлении сказалась эпоха возраставшего благополучия и мерно-неторопливого развития страны.

Старшие по наказу матери могли за нами присмотреть, куда-то отвести, что-то разрешить или запретить, но личное время проводили в своем кругу, во взрослых компаниях со своими друзьями, не особо посвящая нас в свои дела. Мы с Лешкой играли со своими сверстниками в наших детских компаниях. Так что, хотя у нас и было два старших брата, но поскольку в наши мелковозрастные проблемы они почти не вникали, то их наличие мало чем нам помогало. Все свои трудности приходилось решать самим, своими силами.

Но пару историй я про них все-таки расскажу.

Про старшего брата Юрия самой запоминающейся историей была про его поездку в Москву.

Произошло это еще, когда наша семья жила в Щурово. Году так в 53-м или 54-м маленький Юра узнал, что в Москве закончено строительство нового высотного здания — Московского государственного университета. А тут еще взрослые, соседи-мостопоездцы, каждый выходной посещающие столицу с целью что-нибудь прикупить, восторженно отзывались о громадине: «Красотищ-ща! Не то, что домишки в Щурово и в Коломне». И тогда братец решил сам посетить златоглавую, чтобы лично оценить здание, построенное Львом Рудневым с товарищами.

Одним словом, пятилетний Юра смело отправляется на автобусную станцию. Он точно знает, оттуда идут автобусы до Москвы. За компанию берет младшего, трехлетнего Володю. Но двух маленьких ребятишек без билетов и сопровождающих взрослых быстро вычисляют и, недолго думая, высаживают из автобуса еще до того, как он тронулся.

Чем отличается настоящий пацан? Делами! Пацан решил — пацан сделал. И при чем тут возраст, если есть желание претворить в жизнь давно задуманное.

Решение пришло мгновенно: катался же Юрий уже с друганами на автомашинах, пристроившись на заднем бампере, а почему бы не прокатиться так до Москвы? О том, что расстояние от Щурово до столицы больше 90 км и, следовательно, автобус даже без остановок будет ехать часа два, пятилетний путешественник не догадывался. В столь юном возрасте подобные мрачные мысли мальчиков не посещают. Пацан придумал — пацан осуществил. Решив, что Вовке такое путешествие еще не по силам, Юра отправил младшего брата домой. Сам же незаметно подкрался к автобусу и, крепко зацепившись за какую-то железяку, взобрался на задний бампер. Путешествие в столицу началось…

Промчавшись совсем немного по улицам городка, автобус взбрыкнул на очередной колдобине и…

Вот не даром говорят, что в России две беды. Если бы дороги в стране делали правильно, может быть и увидел братец здание МГУ, хотя я все же сильно сомневаюсь. Ну а так слетел наш путешественник с бампера, умудрившись инстинктивно схватиться за него руками, и… оказался в положении ковбоя из вестерна, которого злые бандиты тянут на веревке за лошадью, несущейся по прериям во весь опор. Несколько десятков метров Юра проехал так: держась обеими ручками за автобус, скользя по дорожной глади собственным животиком и коленками, собирая одну тонну дорожной пыли за другой. Но потом брат решил, что путешествовать таким необычным способом несколько утомительно, да и приезжать в столицу СССР в замызганном виде тоже негоже. Поэтому, разжав руки, он отпустил транспортное средство на волю. Облегченный автобус радостно умчался вдаль, а Юра, отряхиваясь и потирая ушибленные места, спустился к Оке, чтобы привести себя в порядок.

После этого он снова вышел на трассу и подумывал, а не отправиться ли в Москву пешком? Но громадина 900 метрового моста, соединяющего Щурово и Коломну, оказалась для него непреодолимой. Юрик точно знал, что стоит ему ступить на мост и пройти по нему несколько метров, как мост обязательно рухнет, развалится на кусочки, и он, такой хороший парень, непременно упадет с головокружительной высоты на самую середину реки, в самую ее глубину, где зловещие водовороты не дают возможности спастись незадачливым пловцам. Долго стоял брат перед этим мостом и никак не решался его преодолеть.

Может потому он и цел до сих пор, этот мост, что в далеком 53-м, или 54-м маленький мальчик не вступил на него и тем самым не разрушил.

Отцу, пришедшему с работы, сказали, что «евоного Юрку» видели у автостанции, всего взъерошенного и растрепанного, но неунывающего. Когда отец нашел старшего сына, тот в рваной одежде и чумазый отплясывал русского под баян какого-то мужика. То ли от полноты чувств, переполнявших его, плясал братец, то ли зарабатывали они так на пару с мужиком, один на бутылку, другой на мороженку. На этом концерт самодеятельности для юного танцора был окончен.

Про Володю таких героических легенд не сложено. Хотя были и у него отдельные подвиги, вошедшие в семейные предания. Ну, например, как он вбивал в нас любовь к чтению. Однажды, когда мы с братом были еще маленькие настолько, что радость выражали веселым гуканьем, а недовольство дружным ревом, мать поручила Владимиру присмотреть за нами, чтобы мы весело гукали и не ревели.

Средний сын добросовестно пошел выполнять возложенное на него ответственейшее поручение. Через некоторое время после его ухода, мама, занятая на кухне, услышала, что плач младших сыновей вроде бы уже прекратившийся, возобновился вновь. Недоумевающая Нина Сергеевна заглянула в комнату и была поражена увиденной картиной. Возле кроватки, в которой сидели малыши, сидит ее Володенька и, одной рукой держа перед собой книгу, читает увлекательнейший роман, а другая его рука равномерно трясет громыхающую погремушку. Вроде бы все, как надо, но только одна деталь не позволяла успокоиться шпингалетам: уткнувшийся в книгу средний сын, покачивая погремушкой, равномерно стучал ею по лбу сидящего на кровати Мишутку, а Лешенька ревел просто за компанию, наших же бьют!

Вот так в меня вбивали любовь к приключенческой литературе.

Другая история про Володю гласила, что однажды ему поручили покрасить бачок в туалете. А бачок, надо сказать, был тогда у нас еще старого образца, не стоял на унитазе, как принято сейчас, а располагался высоко, и вода из него спускалась методом «дерни за веревочку». Так вот, когда Владимир взобрался на табуретку, от запаха краски у него вдруг закружилась голова и он, упав на пол, сломал себе руку.

Долго держалась эта легенда. Лет тридцать. Пока однажды на семейном празднике не зашла случайно речь о котельной, что когда-то была украшением нашего двора, и о ее высокой трубе. И только тут, в возрасте сорока с лишним лет, вырастивший уже двоих своих детей, Володя признался, что все было несколько иначе. Все как в том анекдоте про Армянское радио, о выигрыше товарища Манукяна, который на самом деле ничего не выиграл, а напротив. Так и здесь выяснилось, что дело происходило совсем не в туалете, а на свежем воздухе, и Владимир вовсе не собирался ничего красить, а просто баловался, и не голова у него закружилась от запахов краски, а руки не выдержали, и не с табуретки он упал, а с высоты в 3–4 метра. А так все правильно — руку он действительно сломал.

Одним из развлечений подростков нашего двора было лазание по трубе котельной. Самые отчаянные поднимались по приваренным к ней ступенькам из арматуры на самый верх, высота была метров пятнадцать — двадцать, не меньше, и это без всякой страховки. Я сам видел, как это сделал Сашка Наумов. Но большинство предпочитало менее головокружительные эксперименты. Например, по стальной растяжке от этой трубы, начинавшейся у нашего подъезда и проходившей над трансформаторной будкой, можно было, цепляясь за трос ногами и подтягиваясь на руках, подняться на крышу этой самой будки, а потом, уже не подтягиваясь, а притормаживая руками, точно также спуститься с крыши на землю. Вот и Володя, демонстрируя силу и ловкость, без затруднений взобрался по стальному тросу на будку, а вот при спуске ноги у него почему-то сорвались, он вроде бы должен был повиснуть на руках… Но так как держался он за растяжку на разной высоте, руки у него по законам физики стали перекручиваться и он сорвался. В результате перелом руки, гипс, больница. А сказка про бачок в туалете была придумана для родителей, чтобы они его не наказали за подобные шалости.

Глава 2. Родня, друзья и праздники

У каждого из нас, есть родные. Даже у тех, кто воспитывался в детдоме. Просто они в большинстве своем об их существовании не знают. Я же о наличии родственников наслышан был с детства. Родня бывает, как известно, по отцу и по матери, и у меня, естественно, были и те, и другие.

Ни дедов своих, ни бабушек я никогда не видел. Так получилось, что все они умерли еще до Великой Отечественной войны. Поэтому рассказать мне о них нечего.

У отца было три брата и одна сестра: Александр, Михаил, Владимир и Вера. Из них я хорошо был знаком только с тетей Верой. Наверное потому, что жила она от нас недалеко — в Свердловске, и мы могли довольно часто встречаться. С дядями же я не встречался ни разу. Вернее, младший брат отца дядя Володя заезжал к нам как-то один раз — есть даже фотографии, где мы сидим с ним рядом, но я был настолько мал в то время, что абсолютно не помню этого его визита, так что он не считается. С другими же братьями отца, а тем более с их детьми, которые доводятся мне двоюродными родственниками, я практически не встречался. Они отчего-то не ездили в гости к нам, а отец, при нечастых своих поездках на родину, почему-то никогда не брал нас с собой.

У матери же была только одна родная сестра — Анна Нечаева, которая в то время жила в Дагестанской АССР в селе Новый Бирюзяк Кизлярского района. С ней я знаком был хорошо и часто общался.

Как известно, родня бывает близкая и далекая, причем в разных смыслах. Как по крови, так и по местонахождению. Вот, например, Дмитриев дядя Миша будучи двоюродным братом матери, по крови был дальше, чем родная сестра матери Анна, но за то по месту жительства был намного ближе, так как жил на платформе «19 км», и даже работал бригадиром строителей в том же самом «Мостопоезде-424». Кстати, именно он со своей бригадой построил наши дома. У него и его жены — тети Лены — был сын Сашка, на полгода постарше нас. Надо ли говорить, что мы много общались с ними, а с Сашкой мы постоянно играли. Есть даже фото, где мы вместе гуляем.

Да и появился Михаил Дмитриев в Мостопоезде благодаря матери. Когда наша семья жила еще в Акмолинске, она поехала как-то в отпуск на родину с заездом в гости к родственникам в Астраханскую область. Там и увидела двоюродного брата Михаила, только что демобилизовавшегося из Советской армии. В Астрахани в то время в связи с сокращением рыболовства были трудности с работой. Вот мать моя и подсказала кузену, где можно хорошо заработать. А чуть позднее уже сам Дмитриев списался с племянниками Аркадием и Надеждой Михайловыми и позвал их работать в Мостопоезд, так что дальних родственников, но живущих близко, у нас добавилось.

Со всеми с ними мы общались, то они приходили к нам в гости на праздники, то мы ездили к ним на «19 км».

Дружили мои родители еще и с семьями мостопоездцев: Милоенко, Филиппенко, Наумовыми, с которыми жили когда-то в одном бараке еще в Акмолинске и на «19 км». И дружбу эту порой крепили кумовством. Николай Милоенко был крестным Алексея, а тетя Лида Филиппенко моей крестной мамой. Уже в доме на Краснознаменной мы подружились с Сухомлиновыми.

По какой причине не знаю, то ли потому, что среди всех наших знакомых у нас была самая большая жилплощадь, то ли потому, что семья наша была более многочисленная и достаточно гостеприимная, но многие общественные праздники отчего-то отмечали у нас на квартире.

Поэтому многие мои детские воспоминаниями связаны с праздничным застольем, обилием гостей и весельем. Причем весельем искренним, сопровождающимся смехом, танцами, шутками и песнями. Главными застольными песнями были: «Называют меня некрасивою…», «Хасбулат удалой…» и «Парней так много холостых…». А вот пресловутый «Шумел камыш…» на наших праздниках не слышал ни разу. Я вообще долгое время думал, что это — неофициальный гимн пьяниц, и исполнять эту песню в приличном обществе недопустимо. Конечно же, за столом пили, и пили немало, но, тем не менее, не помню ни одного пьяного скандала, ни одной драки, ни единого случая чтоб кто-то заснул, уткнувшись в салате оливье. Кстати оливье тогда еще не было. В моду салат вошел уже в 70-е годы. «А что же тогда ели?» — спросите вы.

Поскольку праздники в СССР почему-то приходились на период с ноября по май, то главным угощением за столом были зимние блюда: всевозможные холодцы и пельмени. Ну и конечно неизменный советский винегрет. Поскольку все жили одинаково небогато, то застолье чаще всего организовывалось в складчину, и винегрет рубился женщинами сообща. Поэтому его получалось много, и если вы где-либо услышите, или прочитаете про «тазик винегрета», то поверьте — именно так и было.

Потом уже, по мере роста благосостояния населения СССР, на столах появлялись и другие продукты: колбасы, сыры, рыба. Сильно этому способствовало появление у населения холодильников. Стало возможно хранить как сами продукты, так и приготовленные из них блюда.

Это только в воспаленном мозгу антисоветчиков все годы советской власти — сплошь годы голода и мрака. На самом деле с послевоенных лет шло постоянное улучшение жизни людей. Цены снижали, зарплаты понемногу росли, появлялось все больше разных товаров, люди лучше питались.

Кстати, наверное, именно рост благосостояния и улучшение жилищных условий советских граждан, получавших отдельные квартиры и покидавших единившие всех бараки, способствовало тому, что постепенно совместные праздники с друзьями сходили на нет, и все больше становились чисто семейными. Каждый уже сам себе мог организовать праздничный стол, складчина была уже не нужна.

В нашем же случае дополнительной причиной для таких тенденций был и отъезд части наших родственников. Дядя Миша Дмитриев с семьей и Надежда Михайлова уехали с Урала к себе на родину, в Астрахань. Да и с годами наши родители и их друзья становились старше и уже не такими легкими на подъем. У всех подрастали дети, всем хотелось уже больше отдыхать, чем веселиться.

Так что к 70-м годам праздники с большим количеством гостей в нашем доме случались реже.

Из всех проводившихся у нас праздников мне больше всего запомнился один Новый Год, когда среди прочих гостей к нам пришла еще и мамина сотрудница по работе в столовой ЧЭРЗ со своим сыном, которого звали Вовкой.

Этот Вовка был настоящим Вовочкой — проказником и юмористом. Быстро найдя общий язык со мной, Лешкой и Женькой Сухомлиновым, тоже бывшим у нас в гостях, он подговорил нас на шутку, которая могла войти в анналы семейных преданий.

Пользуясь тем, что водка по внешнему виду неотличима от простой воды, Вовочка предложил нам подменить стоявшее на столе спиртное на воду из под крана, которой в нашей квартире был неиссякаемый источник. Идея нам троим понравилась. Мы не стали подменять бутылки целиком, а просто брали стопки с водкой, стоявшие перед гостями, и вместо них ставили точно такие же, но наполненные чистейшей водой из нашего водопровода. Мужчины, видевшие, что у них забирают рюмку и вместо нее ставят другую, ничуть этому не удивлялись. Женщины, перед которыми стояло красное вино, и которым наша шутка ничем не грозила, тоже не обращали на нас никакого внимания, поскольку внимали рассказам мужчин.

Мы успели уже подменить рюмок шесть, а быть может и больше, но, не выдержав напряжения, кто-то из заговорщиков, решил поделиться радостью от ожидавшегося розыгрыша со своей мамой. Мама эта подобной шутки не оценила, и всего минут за 10 до встречи Нового года наша затея провалилась. Все стало известно гостям. Мужчины сразу принялись вынюхивать, что стоит перед ними в рюмке — водка или вода. Родительницы же стали выяснять, что мы сделали с унесенной со стола водкой. В то, что мы выпили ее сами, они не верили, все-таки нам было лет по восемь или по девять, но они боялись, что мы могли вылить спиртное в раковину. Зря боялись, нам такое и в голову не приходило. Водку мы относили в темную комнату, где никого не было, и ставили там на столик, прикрыв рюмки сверху салфеткой.

Всего за 5 минут до полуночи порядок был восстановлен, все вернулось на круги своя. Все отметили наступление Нового Года традиционно — с рюмкой в руке. А жаль, для них это был единственный шанс в жизни встретить наступающий праздник чистой водопроводной водой.

Кроме тех родственников, что порой заходили к нам в гости, в нашей семье подолгу жили и другие родные.

Первым приехал племянник матери, сын ее сестры Анны Нечаевой из Бирюзяка — Серега Нечаев. Он прожил у нас года три до своего ухода в армию. За это время кузен выучился в училище на радиомастера и потом работал на радиозаводе.

Отслужив три года срочной в войсках ВДВ в славном городе Джамбуле, Сергей вернулся в Челябинск. Но, поскольку радиозавод ему общежития предоставить не мог, он устроился на ЧЭРЗ станочником и жил в заводской общаге на улице Кыштымской сначала в старом корпусе, потом в новом девятиэтажном.

Пока Серега был в армии, подросла его сестра Таисия. Ее также привезли к нам в Челябинск. Таисию устроили работать на тот же ЧЭРЗ, и она прожила у нас года два. Но с ней было проще, ее, восемнадцатилетнюю, разглядел и взял замуж местный парень с Колхозного поселка Юра Бардин.

Так что жилось нам нескучно.

Глава 3. О братьях наших меньших

Отец у меня родом со станции Грязи, которая и городом-то стала на его памяти, уже при Советской власти. Нравы там были патриархальными, а жизнь незатейливой и близкой к природе, больше похожей на сельскую, чем на жизнь мегаполисов.

Он с детства заводил себе разных животных, обычно собак, и не изменял этой привычке долгие годы. И в Щурово, и в Акмолинске и на «19 км» он держал собак. Они были нужны ему как для охоты, так и для охраны семьи. В своих рассказах о них он упоминал, как минимум, о трех. Но из всех его четвероногих друзей я застал и видел только последнюю, которую звали Джанга.

Она переехала вместе с нами и в Челябинск, но оказалось, что в городской квартире содержать ее было не так просто. Своего двора, где ее можно было поселить в будке, у нас не было, а регулярно выгуливать животное, как это делают все собаколюбивые горожане, в нашей семье оказалось некому. Мы с Лешей были слишком малы, старшие братья слишком заняты, а отец и мать слишком много работали. В общем, она куда-то делась, и других собак он больше никогда не заводил.

Единственное мое воспоминание о Джанге, что в возрасте лет трех, наверное, я с кем-то из старших братьев спускаюсь в подвал, а там возле нашей ячейке сидит привязанная Джанга. Увидев нас, она вскакивает, громко лает и прыгает. Видимо, так выражая свою радость. Я, хоть и знаю, что собака наша, тем не менее, ее боюсь и близко к ней не подхожу.

Потом некоторое время спустя отец завел певчих птичек. Мы в то время уже с Лешкой ходили в садик. Держал он щеглов и канареек. Этих я не боялся, наоборот, иногда нам позволяли подсыпать им корма и менять воду. Пели они неплохо, но летом, когда светает рано, голосить начинали на заре, что несколько мешало высыпаться. Поэтому им устраивали «темную». Накрывали их клетки плотной тканью, снимая ее только тогда, когда вставали сами.

Увлечение отца птицами длилось года два или три, и я не помню, почему он к ним охладел. Просто однажды птиц не стало, а клетки потом много лет хранились в нашей сарайке в подвале.

Уже учась в школе, мы с Лешкой завели себе кошку. Взяли ее котенком у братьев Новиковых. Она была преимущественно черной по окраске, но с отдельными цветными пятнами на разных участках тела. «Белая перчатка» на передней лапке и коричневый «сапожок» на задней. Но особенно красивая у нее была «медаль» на груди. Небольшой треугольник рыжей шерсти, а снизу к нему примыкало желтое круглое пятнышко. Как будто ее природа золотой медалью наградила. Звали ее Муськой.

За кошкой мы с братом даже ухаживали, меняли ей песок в туалете и следили, чтобы она была сыта. В благодарность Муська даже один раз окотилась, но двух ее прелестных и игривых отпрысков мы вынуждены были отдать.

Потом мы с родителями надолго уехали в отпуск, а оставшиеся на хозяйстве брат Володя с Серегой Нечаевым, принципиально кошкой не занимались. Чтобы не околеть с голоду, Муська от них сбежала на улицу. Так мы ее и потеряли.

Больше никаких животных мы не заводили.

Глава 4. Соседи по дому

В нашем доме было всего двенадцать квартир, но семей жило намного больше. Просто чуть не половина квартир были коммунальными и рассчитанными на двух хозяев. Нам повезло, наша квартира была отдельной, и в нее никого больше не подселили. А многие были вынуждены делить кухню, ванную и прочие удобства с соседями по квартире. Такие вот были времена.

Всех своих соседей, за полвека проживания в этом доме, я вряд ли сейчас вспомню, но наиболее колоритных из них, постараюсь упомянуть.

Сколько я себя помню, в первом подъезде жил дядя Боря Бардин — худенький, маленького роста, заметно горбившийся и почти всегда пребывавший навеселе. При всей его физической невзрачности, хватка в руках у него была железная, а кулаки — несоразмерно здоровенные.

Говорят, что Боря Бардин был вором. С ударением на первый слог. Уж в законе или нет, не знаю, но наколок соответствующих на теле имел множество: и церковь с куполами во всю спину, и перстни синие на пальцах и аббревиатуры всякие в наличие.

Я точно знаю две вещи: первая, что прописался дядя Боря в наш дом после освобождения из заключения, где отбывал шестилетний срок, я сам видел соответствующую запись в домовой книге в нашем ЖЭКе, когда в юношеском возрасте получал там паспорт. А вторая, что на моей памяти, за все прожитые в соседстве годы, он ни разу не исчезал на долгий срок, и никто из взрослых не говорил между прочим, дескать, повязали нашего Бардина. Из чего можно сделать вывод, что либо дядя Боря завязал и действительно не совершал преступных деяний, либо ему везло, и он просто ни разу не попадался в руки нашей доблестной милиции.

Даже, если и был Бардин Борис преступником, то каким-то безопасным, никто его особо не боялся, на улице от него не шарахался.

Человеком он был весьма дружелюбным и приветливым, и даже в пьяном виде ни во дворе, ни на улице никогда не буянил. Семенит, бывало, мелкими шажками, еле-еле вдоль стеночки, поддерживает ее, чтобы она ни на кого не рухнула. Курс знает и держит твердо — в свою квартиру. Жена его — тетя Наташа — увидит, и начнет ругать: «Опять напился, горе ты мое!» Но сильно не скандалит, знает, что как дойдет, спать ляжет.

Работал дядя Боря, вроде как, машинистом. По крайней мере, несколько лет он уходил из дома по утрам в форменном железнодорожном кителе и форменной фуражке, и даже с чемоданчиком в руке. Но потом зеленый змий все-таки одолел, и Бардин перебивался случайными заработками.

Жена его, тетя Наташа Агаркова, была женщиной нешумной, спокойной, не сильно скандальной. Работала она поваром в столовой Автомобильного училища. Было у них двое детей: старшая дочь Людмила и сын Сашка. Официально дети носили фамилию матери, но во дворе, тем не менее, их все равно называли Бардинами, и они охотно на эту фамилию откликались.

В том же подъезде жили Наумовы-Лачины. Не-е, это не двойная фамилия, просто члены этой семьи носили разные фамилии. Дело в том, что мать семейства — тетя Аня — дважды была замужем и имела детей от двух разных мужей. В первом браке у нее было два сына: Стасик и Николай от гражданина Лачина, которого я никогда не знал и не видел, а во второй раз она вышла замуж за Ивана Наумова и родила от него еще двух сыновей: Александра и Мишку. Так что все парни были братьями по матери, но фамилии носили разные.

С семьей Наумовых мы были в дружеских отношениях. Во-первых, они были своими, мостопоездскими, знакомыми еще с Акмолинска. Во-вторых, братья Лачины-Наумовы были близки по возрасту нашим Володе и Юре и с детства много друг с другом общались.

Дядя Ваня Наумов запомнился мне невысоким, рыжеватым, полным, крепким мужиком. Был он простым работягой, говорят, что трудился в литейке. Ну и, как часто бывало с простыми рабочими, любил он выпить. На почве выпитого мог поскандалить и подраться. Я был свидетелем двух драк с его участием.

Тетя Аня Наумова была женщиной тихой, спокойной, хозяйственной. Работала она медсестрой в больнице.

Наумовы вскоре после переезда в Челябинск купили сад недалеко от наших домов. Теперь это товарищество «Любитель-1» на улице Чайковского. И в сезон урожая иногда угощали первыми яблоками и нас.

Рядом с ними жили Петрушовы. Отца семейства я помню плохо, точнее, не помню совсем. То ли его совсем не было, то ли он как-то быстро умер. Да и из детей помню только младшего — Евгения. Хотя младшим он был относительно, поскольку являлся ровесником моего брата Юрия, а уж то, что у него было еще две старших сестры, мне рассказал Володя. Прямо над Петрушовыми жили Байковы. У них я помню двух миловидных сестер Раису и Людмилу. Эти семьи в моих мемуарах много место не займут. Все дети были значительно старше нас с Лешкой и с такой мелкотой, как мы с братом, они не возились. Особых воспоминаний об их деяниях у меня нет. Запомнилось лишь, что самая младшая из них, Людмила Байкова, замечательно пела.

Узнали мы об этом совершенно случайно, когда однажды она, — ученица десятого класса, — пришла к нам в наш 61 на урок пения с целью срочной репетиции песни для какого-то отчетного концерта. У Людмилы оказался очень красивый по тембру голос, и песня была весьма необычная, про Наталью Гончарову. По радио или по телевизору я этой песни никогда не слышал. Так что мы всем классом в сорок человек с удовольствием посидели на уроке тихо-тихо и послушали замечательную песню в прекрасном исполнении, после чего вполне искренне наградили мою соседку аплодисментами. Это было интереснее, чем хором фальшивить самим.

А вот другие жители первого подъезда в моей памяти не отложились никак. Все квартиры второго этажа там были коммунальными, и народ менялся в них часто. Разве что я потом разок упомяну семейство Бодней.

Во втором подъезде нашими соседями много лет была семейная пара Лисициных, дядя Боря и тетя Зина. Квартира их испокон веков была коммунальной, и в соседях у них были разные люди. Но году так в 70-м, или даже чуть раньше, к ним подселили одинокую пожилую женщину, которую тоже звали Зинаидой. Далее, дабы отличать ее от остальных многочисленных Зин, населявших наш дом, я буду звать ее «москвичка», поскольку родом она была из Москвы, чем всегда гордилась. Эта т. Зина — «москвичка» прожила в нашем доме до самой смерти в 90-х годах, детей и внуков не имела, родственников ни разу не упоминала. Никогда к ней никто не приезжал, и она сама никуда не уезжала. Тетю Зину-«москвичку» можно было бы совсем не упоминать в моих писаниях, если бы не то обстоятельство, что она меня «сглазила».

После ее смерти дядя Боря с тетей Зиной оформили ее комнату на себя, став полными владельцами двухкомнатной квартиры. Именно в этот момент эпопея борьбы с коммунальным жильем во втором подъезде была закончена.

Лисицыны в пору моего детства были самой молодой парой в подъезде. Им, наверное, в те годы и тридцати не было. Сейчас они самая пожилая пара не только в своем подъезде, но и во всем доме.

В другой коммунальной квартире хозяйничали две тети Шуры. Две большие и смежные комнаты занимала семья тети Шуры Сухомлиновой, а отдельную маленькую занимала другая тетя Шура, которая работала в военном училище, и мужем которой был настоящий военный — дядя Лева.

Как я сейчас понимаю, дядя Лева служил все в том же автомобильном училище простым старшим сержантом-сверхсрочником, но в детстве такие мелкие обстоятельства не осознаешь, ведь главное, что дяденька был одет в военную форму, а это было круто. В те годы военные пользовались у пацанов огромным авторитетом. Потом дядя Лева перестал быть военным. То ли попал под очередную реформу сокращения армии, которые неоднократно проводились в 60-е годы, то ли сам не стал возобновлять свой контракт. А затем они переехали из второго подъезда нашего дома в первый, в квартиру на втором этаже. Я так понимаю, что у них комната стала значительно больше по площади, а вот соседей по квартире стало меньше.

Уже в новой своей комнате дядя Лева как-то по пьяному делу выпал из окна. И хотя этаж был всего второй, но дом-то высокий, по любому метров пять наберется. В общем, он сильно повредил позвоночник, долго лежал в больнице, но оклемался. Вскоре они опять переехали в другой мостопоездский дом где-то на улице Плеханова. Потом в более взрослом возрасте я встречал дядю Леву вполне здорового и работоспособного.

К Сухомлиновым же в освободившуюся комнату никого не заселили. Они заняли ее, и стали хозяевами уже всей трехкомнатной квартиры, точно такой, как наша. Правда, в отличие от нас, их на такой же площади было всего четверо.

Сама Александра Ивановна Сухомлинова в то время работала в системе Областного общества охотников и рыболовов.

Ее муж — дядя Витя был специалистом в электрооборудовании автомобилей, а также народным умельцем, ремонтирующим на дому всевозможные электротехнические и даже электронные приборы. Ему все время приносили то утюги, то вентиляторы, то радиоприемники, и даже телевизоры с магнитофонами. Именно у него на квартире я впервые увидел настоящий магнитофон, это был еще ламповый «Днепр».

Да и телевизор у Сухомлиновых был оригинальный. Это был какой-то радиокомбайн-монстр. В одном корпусе был радиоприемник, телевизор с достаточно большим экраном, а сверху еще и проигрыватель грампластинок. Три в одном, как сейчас говорят.

Кроме того, дядя Витя был очень энергичным и деловым человеком и одним из первым в нашем дворе приобрел автомобиль. Это был легендарный «Москвич 401». У вас такое приобретение вызывает усмешку? Но не забывайте, что это вторая половина 60-х, многих известных вам моделей просто еще не существует в природе.

Причем брал он «москвичонка» не на ходу, довел до ума, проехал на нем не одну тысячу километров и даже кому-то сумел его продать. Для автомобиля дядя Витя соорудил гараж из листов железа, который потом не одно десятилетие простоял у школьного забора на улице Бехтерева.

А еще именно его стараниями между 30-м и 28-м домами появились в нашем дворе две овощные ямы. Сначала он предлагал нам поучаствовать в этом мероприятии, мать была «за», а вот отцу яма была ни к чему, и он отказался финансировать работы. Тогда Сухомлинов предложил эту идею Наумовым, у которых тогда уже был сад в товариществе «Любитель», на что тетя Аня Наумова с радостью согласилась.

У Сухомлиновых было двое сыновей старший — Вовка, лет на шесть старше нас и младший — наш ровесник — Женька.

Женька был нашим лучшим другом в ту пору. Именно с ним мы играли и гуляли чаще всего. Во-первых, удобно было, близко, чтобы сходить в гости нам даже на улицу выходить не надо было. Во-вторых, интересы наши часто совпадали, или мы заражались ими друг от друга. Я научил Евгения, как надо лепить пластилиновых солдатиков, а он преподал мне первые уроки бонистики и нумизматики. Лешка собирал марки, и Женька стал филателистом. Сухомлинов собирал значки, и я пробовал. В-третьих, связь мы с ним по батарее устраивали, труба то отопления у нас общая была. Стукнешь три раза — это означало: «приходи в гости», телефона не надо.

Рядом с Сухомлиновыми через стенку жили Филиппенко Григорий Иванович и Лидия Ивановна. Тетя Лида была моей крестной, ближайшей подругой матери и работала, как я уже писал, поваром в детском саду. Дядя Гриша слыл молчуном и трудягой, кроме того был он членом партии, фронтовиком и ударником коммунистического труда. Еще в далеком 1953 году за свой труд он заслужил звание лучшего арматурщика «Главмостстроя». В общем, он был опорой нашей страны, трудами таких, как Григорий Иванович, стоял СССР.

У Филиппенко было двое детей: старшая Зинаида (уже третья в нашем подъезде) и Санька — ровесник и большой друг нашего Володи. Сашка умел бренчать на гитаре и охотно отзывался на иностранную кличку Джон.

На втором этаже в еще одной коммунальной квартире жили сначала Билетченко. Мать — тетя Люба — усталая женщина, тихая и спокойная и двое ее сыновей. Муж с Любовью Белейченко развелся и жил с новой женой на «19 км». Пацанов ее звали Сашка и Вовка. Сашка Белейченко был ровесником Вовки Сухомлинова и они вроде как приятельствовали, а Вовка Билейченко был где-то на год старше нас.

Во второй же комнате этой квартиры жила замечательная девушка Нина, молодая, лет двадцати-двадцати двух, и писаная красавица: брюнетка, стройная, всегда модно и хорошо одетая, с точенной фигуркой и ухоженными руками. Именно на ее нежных пальчиках я впервые увидел маникюр. Если вы видели «Кавказскую пленницу», то наша соседка Нина была ничуть не хуже Натальи Варлей, исполнившую в этом фильме главную роль.

Запомнил я ее так хорошо по той причине, что она очень замечательно ко мне относилась и иногда могла дружелюбно и невинно потискать. Бежишь, бывало по своим шестилетним делам, оп ля: между нашим домом и детским садом прогуливается Ниночка, жениха, похоже, ждет. (Она дружила с курсантом из автомобильного училища и вскоре вышла за него замуж). Только успеешь прокричать ей «здрасти!», а она тебя тормозит, хватая за плечи, и говорит: «Ага, попался! Куда бежишь? Все, будешь со мной сейчас гулять, будешь сегодня моим кавалером!». Конечно, даже в том нежно-невинном возрасте мне нравилось, что такая красивая девушка хватала меня в охапку, но с другой стороны чувство долга мешало мне составить ей компанию. Я же сильно занят — в войнушку играю, — там же наших поубивают, пока я с ней гулять буду…

Надо сказать, что такое поведение женщин и девушек меня тогда не сильно шокировало и не казалось странным. В детстве я был очаровательно красив и многие женщины, часто даже незнакомые, говорили моей матери: «какой у вас мальчик красивый». Даже помню пожилая врач-педиатр детской железнодорожной поликлиники, у которой я проходил медкомиссию перед отправкой в пионерлагерь, осмотрев меня, отметила: «какое красивое телосложение у вашего ребенка, вырастет — все девчонки будут без ума!». Маме, конечно же, было очень приятно.

Но, к сожалению, продолжалось это не долго, лет до 12-ти. А потом произошла такая история. Как-то зимним вечером, в собственном подъезде я стоял возле батареи и грел озябшие на морозе руки. Можно было заняться этим и дома, но мне было поручено матерью выбросить мусор, накопившийся за день. К тому времени помойки у нас во дворе уже не было, и мы выбрасывали отходы жизнедеятельности в мусоровоз, приезжавший к нам во двор два раза в сутки: утром и вечером. До этого момента я уже нагулялся с мальчишками во дворе, варежки мои намокли, в валенки попал снег, так что причина стоять возле теплой батареи в подъезде у меня была.

Компанию мне составляла соседка: тетя Зина-«москвичка». Она тоже собиралась выбрасывать мусор и, подобно мне, то пряталась от мороза в подъезде, то периодически выглядывала на улицу. Потом, посмотрев на меня внимательно, она вдруг ни с того ни с сего произнесла: «А ты красивым парнем будешь».

И все, как отрезало! Сглазила! С тех пор ни одна женщина больше меня красавцем не называла. Обидно, именно тогда, когда я подрос и стал нуждаться в женском внимании, и, я бы даже сказал — ласке, девушки перестали меня замечать.

Хоть бы одна подошла на улице и сказала: «Все, будешь сегодня моим кавалером!». Не подходили, почему-то.

Ниночка пропала из квартиры первой, вышла замуж за своего курсанта, ставшего офицером, и отбыла к новому месту его службы. Билейченко вроде как заняли всю квартиру, но что-то им не пожилось. Сначала исчезли пацаны, тетя Люба жила в квартире одна с полгода. Скучала по детям и разрешала мне приходить в гости и играть игрушками ее детей, а потом и она уехала.

В квартире поселились новые жильцы — интеллигентная семейная пара. Оба не юные, лет около тридцати, но с маленьким ребенком двух-трех лет. Я не запомнил, как их звали и их фамилию, но помню, что очень нравился новой хозяйке. Она тоже меня привечала, приглашала в гости и даже пыталась научить вязать. Но разве можно мальчишку лет 7–8 увлечь делом, требующим терпения и усидчивости?

Эти милые интеллигентные люди вскоре съехали, и на пару десятилетий в этой квартире воцарилась… вы не поверите, очередная тетя Зина — женщина пенсионного возраста. Она занимала большую комнату. В маленькой на разные сроки появлялись какие-то персонажи. Но ни одного из них я, повстречав сейчас на улице, просто не узнаю. Только где-то к концу перестройки один предприимчивый школьный физрук сумел выменять оба ордера, и квартира перестала быть коммунальной.

Ну и последних, кого стоит упомянуть, это наших соседей по лестничной площадке разновозрастную семью Танеевых. Главой семьи и единственным мужчиной у них был высокий худой старик в возрасте далеко за семьдесят, весь благообразный и с длинной седой бородой. Наряди его в красный кафтан, и он мог бы исполнять роль деда Мороза без грима. При нем была его супруга — маленькая скрюченная старушка в очках с толстенными линзами. И зимой, и летом бабулька ходила в каком-то черном шушуне и валенках, видимо сильно мерзла. Ходила — это сильно сказано. Если дедуля был подвижен и энергичен, посещал и магазины, и почту, иногда даже что-то мастерил своими руками, то супруга его, если и выходила на улицу, то в лучшем случае, не дальше крыльца. Старушке выносили табуреточку, и она часами сидела на ней, разглядывая через свою могучую оптику окружающий мир и размышляя о чем-то вечном. Кстати, именно от нее я впервые узнал, что гром производит колесница Илии пророка, когда он по небу путешествует.

Как звали этих замечательных стариков, я не знаю, мы называли их просто: дед Танеев и бабка Танеева.

Жалко, что я тогда был мал и ничем, кроме игр, не интересовался. Сейчас бы я не преминул бы порасспрашивать таких интересных людей. Ведь они оба были родом из 19 века, и много чего любопытного могли бы мне рассказать о прошлой жизни: и про царизм, и про царские войны, и про революции, и про советские войны. Живая история!

Отец как-то рассказывал, что дед этот якобы был плотником и всю жизнь работал на отхожем промысле в артелях. Откуда у него эти сведения, я не знаю.

Кроме стариков в квартире жила их дочь — пожилая невысокая молчаливая женщина лет пятидесяти, которую звали… Правильно, тоже Зина! Пятая на подъезд. А еще была внучка — девица на пару-тройку лет старше нашего Юрия, чернявенькая, стройная, миленькая, ну как все девушки в этом прекрасном возрасте.

Семья жила тихо и незаметно, но в определенный момент у девицы появился ухажер. Поскольку квартира у них была маленькая — двухкомнатная, то свидания молодежь устраивала в подъезде. Дело было зимой, в парке гулять холодно и темно, а целоваться где-то надо, вот они и располагались на лестничной площадке, как раз напротив дверей нашей квартиры. А тут, как назло, мы с Лешкой им мешаем, если старшие вышли из дома, то это надолго, а мелюзга, вроде нас, на улицу и назад, в квартиру, снует без перерыва: то за клюшкой, то за лыжами, то коньки надеть надо, то ужинать пора, то после ужина еще погулять охота! В общем, кошмар влюбленных.

Молодой человек ходил, ходил на эти свидания и понял, что от нас просто так не отделаться, пришлось ему жениться на нашей соседке.

Так в нашем доме появился Володя Борк, который со временем стал известным в городе фотографом, даже получавшим какие-то призы на фотовыставках.

Сначала, пока Володя не встал еще на ноги, они жили довольно счастливо, обзавелись парой дочек, как сейчас помню, Анжеликой и Эвелиной, уж больно имена по тем временам были экзотические. Потом Володя стал классным профессионалом, не плохо для советских времен зарабатывал и, повстречав другую женщину, развелся с нашей соседкой, оставив ей на память свою фамилию и двух дочек. Обычная история для всех времен и народов.

Бабулька Танеева дожила до начала семидесятых. Провожать в последний путь собрались ее многочисленные дети, оказывается, тетя Зина была просто одной из ее дочерей. Дед после смерти жены резко сдал, но держался. Умер он намного позднее, и то это связывают с переездом. Они получили новую квартиру где-то на Северо-Западе, переехали туда, и вот на новом-то месте дед и скончался.

И тогда в нашем доме появилась семья прапорщика Глушко. Но об этих людях я ничего интересного не знаю.

Глава 5. Жители нашего двора

Закончив с ближним окружением, мы смело можем выйти во двор и рассказать про тех, кто его населял. Тут надо сказать, что меня в детском возрасте прежде всего интересовали мои сверстники и те ребята постарше, с которыми приходилось общаться. Наверное, и среди взрослых было немало интересных людей, но в те времена для меня они были просто фоном и не очень важными персонажами.

Ну, начнем, пожалуй. В 23 доме по Колхозной жил такой приятель детства, как Вовка Попов. Жил он с матерью и старшей сестрой Валентиной, ну той, что еще занималась в парашютной секции. Валька была зловредной, как все старшие сестры, она и Вовку гоняла почем зря, и нас в грош не ставила и не уважала. Однажды, когда мы уже учились в школе, она зачем-то закрыла Вовика дома, а сама куда-то ушла. Вовчику оставалось только смотреть на нас из окошка, и завидовать. Мы то одну игру затеем во дворе, то другую. Смотрел он, смотрел и не выдержал, решил сигануть в окно. Выпрыгнул. Парень он тогда был легкий, но второй этаж тоже не шутка, в общем, кончилось все для него больницей. Кость в ноге не сломалась, но треснула, зато потом месяца три он бегал с нами на костылях.

А еще у Вальки Поповой как-то была собака, внешне похожая на боксера. Почему похожая? Так мы ее видели только щенком, и вырасти она не успела. Как сейчас помню, звали щенка Тобиком. Псина была тупая до невозможности, ну прямо, как некоторые персонажи рассказов Михаила Задорнова. Мало того, что она на нас лаяла и бросалась, если мы к Вовке в гости заходили, так она еще и автомобилям проходу не давала. Как увидит, что по улице едет автомашина, так обязательно припустит за ней и все норовит за заднюю ногу, пардон, за заднее колесо укусить. Однажды пес все-таки догнал какой-то самосвал и вцепился зубами в шину… Пришлось Валентине хоронить своего любимца.

Был у Попова и старший брат, которого звали Виктор. И этот брат был конкретно старшим, не только старше Валентины, а настолько взрослым, что жил уже где-то отдельно, не в этой квартире. Сам я Виктора Попова никогда не видел, но явным признаком существования старшего брата было настоящее охотничье двуствольное ружье, что висело в квартире Поповых на стенке, над кроватью в дальней комнате. Вовка не только нам не позволял его трогать, но и сам никогда на наших глазах к нему не прикасался, всегда утверждая, что ружье принадлежит брату. Видимо старший брат на оружие такое суровое заклятие наложил, что Вовик не рисковал его нарушать.

Мой отец тоже серьезно занимался охотой, особенно когда семья жила в Казахстане. Имеется много фотографий, где он снят увешанный добычей.

У него в кладовке долго хранился отличный охотничий нож, с таким на медведя в пору было ходить. В железном ящике лежали остатки пороха, который он для нашего развлечения иногда поджигал в чугунной топке титана. Но вот ружья у отца к моменту нашего взросления уже не было. Он его продал, так что поиграть с настоящим оружием мне не пришлось, ни дома, ни у в гостях у Попова.

Кстати, если кто-то думает, что согласно мудрым указаниям Антон Палыча Чехова упомянутое мной ружье должно обязательно выстрелить в последнем акте, то вынужден его разочаровать. Стрельбы-с из этого ружья не будет-с.

Напротив Поповых на этой же площадке жили Фисенко. Юрка Фисенко — паренек года на три постарше нас — был заводилой и верховодом в нашей возрастной компании. Он решал, куда идем, что делаем и по каким правилам играем. Как вожак он был достаточно справедлив, а главное, не злобив — никого не терроризировал, никого не обижал. У Юрия была старшая сестра Лидия и еще более взрослый брат Сашка. Александра Фисенко я видел всего несколько раз, он был ровесником моих старших братьев, и, когда я подрос для того чтобы гулять самостоятельно, он уже учился и жил где-то на стороне, иногда навещая родителей. Естественно, наша малолетняя компания его нисколько не интересовала и он с нами не общался, если не считать за общение могучий пинок туфлей сорок пятого, которым он как-то наградил Валерку Бобкова за то, что тот дразнился и встревал в разговор взрослых парней.

На первом этаже жили Стеценко — отеци две его дочки. Матери у них то ли не было, то ли она вела очень скрытный образ жизни. В общем, я даже не представляю, как она выглядела. Имени старшей сестры я сейчас уже и не вспомню, а младшую звали Еленой. Девочки любили современную музыку, и из их открытого окна в летнее время часто доносились звуки проигрываемых пластинок.

Мне Ленка запомнилась тем, что как-то однажды ее донимали пацаны — одноклассники, жившие в нашем же дворе. Девочкой она была симпатичной, а у парней в согласии с возрастом играли гормоны. Они подбрасывали ей какие-то записки в почтовый ящик и заклинивали спичкой дверной звонок, чтобы он беспрерывно звонил. Стеценко на них ругалась, но как-то не злобно, и писала им что-то в ответ. Видно было, что внимание парней ей нравится, и что это была своеобразная игра.

А еще Ленка однажды искала среди нас киллера.

Убивать надо было домашнюю кошку, которая заразилась какой-то вредной для хозяев болезнью, и от которой ее почему-то нельзя было вылечить.

Желающие помочь в мокром деле нашлись, вызвались ее же одноклассники, те самые, которые ранее донимали Ленку записочками. Ну и наша мелкая гоп-компания, узнав о заказе на убийство, соприсутствовала, а кто-то даже им помогал.

Сначала животное хотели повесить. Но специалисты были еще те. Не нашлось ни хорошего шнура, ни обмылка, а на той проволоке, что подобрали на ближайшей стройке, узел под весом кошки не затягивался, и бедное животное больше мучилось, чем помирало. Тогда решили ее забить. Но и знатока, умеющего «за ноги, да об пол» среди нас не нашлось, и бедную животину, уже придушенную, просто сбросили в котлован строящегося дома и забросали камнями. Ленка при всем этом присутствовала.

Напротив Стеценко жили Резниковы. Про их сына Серегу ничего доброго вспомнить не могу, кроме того, что однажды он болел лишаем. Во-первых, он был младше нас и в наш круг не сильно-то и стремился. Во-вторых, Серега был какой-то невзрачный, безликий, аморфный. В играх ничем не выделялся, часто хлыздил, в молодецких подвигах и в отчаянных приключениях замечен не был.

Зато отец его дядя Володя был человеком популярным у молодежи. Кроме того, что он имел мотоцикл «Иж — Юпитер» и на нем иногда катал пацанву, он был еще и владельцем железного гаража в нашем дворе. И Резников старший никогда не прогонял нас, если мы рассаживались вокруг и с интересом смотрели, как он возится со своим мотоциклом. Только позднее я узнал, что на заводе ЧЭРЗ Владимир Резников был знатным токарем, лучшим специалистом. Он уже в те времена зарабатывал до 600 рублей в месяц и ему, как передовику производства, первому на заводе выделили «Жигули».

Во втором подъезде жил Вовка Катков, крепыш и смелый парень, его квартира была на втором этаже. Хотя он был на год младше нас, но к нему все относились, как к равному.

А на первом жили Бобковы и Новиковы. У Бобковых детей было трое: Виталька, Славка и Валерка. Парни все здоровые, но не очень смышленые.

Папа их — Бобков дядя Коля — был личностью колоритной: пузатый мужчина, любитель поесть и выпить. В нашей мальчишеской среде ходили легенды, что за обедом он запросто один съедает кастрюлю борща, оставляя детей голодными. Человек он был недалекий, не слишком храбрый и исповедовал простые нравы. Ему ничего не стоило в летнюю жару выйти из дома на прогулку во дворе в майке-«алкоголичке», как сейчас их называют. Когда мы только переехали с «19 км» это было еще простительно, все-таки окраина города, где никого чужих не бывает. Но когда построили Северо-Запад, и тысячи пассажиров стали ежедневно проезжать мимо нас на трамваях, то вид толстого мужика в таком неглиже мог кого-нибудь из них шокировать. А еще дядя Коля любил играть на баяне, особенно выпив на праздник. Но даже я, будучи ребенком, понимал, что репертуар его крайне узок и играет он неважно. Другое дело рыбалка, в этом Бобков старший, похоже, понимал толк, по крайней мере, я не раз видел, как он мастерски плел рыболовную сеть, да и детей приучил к этой потехе. Особенно заядлым рыболовом был его средний сын Славик.

Новиковых было двое. Звали их Андрей и Алексей. Братья-близнецы были не различимы для большинства взрослых и тех детей, кто видел их впервые. В нашей же компании мы четко знали, кто из них кто, так что никаких розыгрышей с подменой одного брата другим у нас не происходило.

Жили они с отцом. Мать у них была точно, я даже ее видел поначалу, но потом она куда-то пропала.

С братьями Новиковыми мы с Лешкой и дружили, и ссорились неоднократно. То вместе бегали и играли, то чего-то уже поделить не могли.

Как сейчас помню, небольшим разновозрастным коллективом гуляем за кочегаркой на улице Бехтерева. Группа парней лет четырнадцати-пятнадцати: Сашка Воеводин, Юрка Стратечук, еще кто-то с ними живо и с молодецким гоготом обсуждают половой вопрос, как один из их одноклассников пощупал рано созревшую их же одноклассницу Тоньку. Метрах в десяти коллектив девчонок прыгает со скакалкой. Мы с Андрюхой Новиковым, нам лет по пять-шесть, стоим у палисадника дома N2 по улице Бехтерева. С девочками мы не играем, не пацанское это дело, но и в дискуссии больших парней не участвуем, нам про девиц из 7-го класса не интересно. Пока. Да и подзатыльник за излишнее любопытство получать неохота. Андрей мне загибает про то, как он далеко умеет кидать камни, и демонстрирует свое умение, кидая булыжники вдоль улицы. «А слабо тебе добросить до окна того дома?» — спрашиваю я, показывая на подслеповатые окошки «особняка».

«Щас!» — говорит Андрюха и метает камень изо всех сил.

«Дзинь-ля-ля!» — не выдерживает стекло подобного напора, и часть осколков падает на землю. Удивленные такой бесцеремонностью с нашей стороны парни прекращают обсуждать достоинства Тоньки и иных одноклассниц и, комментируя наше неприличное поведение и устроенный нами беспредел, с интересом ждут продолжение событий. Из ворот появляется бабулька и начинает ругаться, только мы с Андрюхой ее не слышим, мы уже далеко. Пылим галопом уже возле сараев. Выглядываем из-за угла, бабка просвещенная девочками о том, кто это сделал, — «У-у, предательницы!» — медленно движется вслед за нами. Мы с Андреем разбегаемся по домам.

Через десять минут в нашу дверь звонят, я понимаю, что это возмездие. Но с облегчением вижу в дверях стоит не бабка, а тетя Нэлли — родительница Новиковых, на тот момент она еще не исчезла, и с порога она начинает рассказывать моей маме о том, какой я нехороший человек, как плохо я поступил, подговорив ее сына бросить камень в окно бедной старушке.

Мать, конечно, поругала меня тоже, как же без этого.

Отец братьев Новиковых — дядя Толя — работал водителем на больших самосвалах. Сначала у него был МАЗ-205 с буйволами на моторе, а потом он один из первых в Мостопоезде получил новенький МАЗ -500.

В 28-м доме по улице Краснознаменной тоже было полно народу. Там жили: Журавлевы — Сашка и Юрка, Стратечуки — тоже Сашка и тоже Юрка, Мальчиковы — Генка и Серега, большая семья Кузнецовых с тремя парнями и младшей сестрой, Беловы у которых поначалу была только одна дочь-красавица Светка, а потом родился Андрейка. И это только в первом подъезде, а во втором жили две женщины, то ли вдовы, то ли разведенки, каждая с выводком детей. Новикова с тремя дочерьми и Воеводина, у которой было пятеро детей — две старших девахи и трое пацанов: Сашка, Колька и Ванька. В этом же подъезде жили и две семьи молодых специалистов: Ровные и Белозерцевы, у них тоже были пацаны нашего же возраста. Серега Белозерцев слыл чуваком резким и нахальным, а Боренька Ровный был мальчиком умненьким и благоразумненьким. Нам всем его ставили в пример: «Видите, Боря не шалит, Боря не хулиганит, Боря слушается взрослых!»

Еще бы, на воспитании Бориса Ровного сильно сказывалось наличие бабушки. Он вообще единственный среди нас жил в семье, где имелось три поколения. Для мостостроителей — это был нонсенс. «Мостопоезд» был организацией подвижной, он вербовал молодых и крепких и вез их на далекие стройки, так что предки и все родственные связи оставались где-то там, в других краях и весях. В лучшем случае рядом могли оказаться братья или сестры, а тут целая бабушка. Разве кому могла придти в голову идея вербоваться в организацию и брать с собой родителей? Это было невозможно, пока организация двигалась по стране. Но как только она встала на прикол, сразу появилась новая тенденция, вскоре ставшая популярной. Молодежь выписывала отцов и матерей пенсионного возраста, чтобы иметь право на большую жилплощадь. При абсолютно одинаковых исходных данных: мама, папа и ребенок, наличие бабушки сразу давало эффект. У Белозерцевых без бабули имелось право на комнату в коммунальной квартире. А Ровные с представителем старшего поколения получили отдельную двухкомнатную квартиру.

Хотя, вспомнил, у близнецов Новиковых тоже была бабка и жила она неподалеку в частном доме в конце улицы Бехтерева, но сроду не помню, чтобы она занималась регулярным воспитанием и присмотром за своими внуками. А вот бабушка Бори Ровного была именно таким надсмотрщиком. По возрасту она уже была на пенсии и не работала, а занималась исключительно хозяйством и воспитанием внука.

Надо отдать ей должное, женщина она была строгая, я бы даже сказал суровая, любила покомандовать не только внуком, но и нами, и всегда стремилась навести порядок во всем и повсюду. Благодаря наличию бабушки Боря Ровный не ходил ни в ясли, ни в садик, но в то же время его приучали и к коллективу — общение с другими детьми двора ему не запрещали. Поэтому Боря вроде как бы и входил в нашу возрастную команду, но только до тех пор, пока мы делали что-то приличное, ну например, играли в футбол или прятки в пределах двора. Как только затевалась какая либо шалость или экспедиция, связанная с риском, Борис тихо исчезал. Ни разу не помню, чтобы он ходил с нами на речку или лазил на стройку, например.

Вы еще не устали от перечисления имен и фамилий? А ведь я вам назвал далеко не всех, а только тех, чьи имена помню, и кто хоть как-то отложился в моей памяти. Я перечисляю их с целью показать, как же много нас было. Как много детей жило в наших, по современным понятиям, совсем крошечных домах. Всего тридцать четыре квартиры имелось в трех наших двухэтажках, а я только пацанов перечислил не на одну футбольную команду, а ведь еще и девочки были. Сейчас, проходя по своему двору, я не вижу более 5–6 детей одновременно, куда все подевались?