Жорж Дунаев

Глава девятая.

Мой день в плену у Полярных Псов начинается с легкого завтрака. Стакан апельсинового сока, яичница с беконом, хлеб из муки грубого помола с отрубями, ломтик масла, маленькая баночка джема. Затем следует небольшая пятнадцатиминутная прогулка во внутреннем дворе тюрьмы. Во время прогулки я улыбаюсь небу и солнцу, жадно ловя лицом солнечные лучи. Возвратясь с прогулки, я прохожу получасовой медицинский осмотр. Сразу три врача высшей квалификации меряют мне пульс, проверяют мое давление, уровень сахара в крови и все такое прочее. Затем, удовлетворившись результатом, мне делают уколы из смеси витаминов и тонизирующих препаратов. После я одеваюсь, вежливо благодарю докторов и выхожу в коридор в сопровождении охранников. Мы выходим из врачебного корпуса и направляемся во внутренние помещения по длинному, плохо освещенному переходу. Во время пути я считаю шаги, попутно вспоминая современную любовную лирику поэтов Великого Халифата. Мы входим в пыточную палату и меня жестко фиксируют на специальном стуле. Потрепав меня по плечу, охранники покидают палату и тогда появляется она. Маллеус. Мы вежливо здороваемся друг с другом, после чего начинается самое неприятное – меня бесчеловечно пытают. Маллеус – настоящая мастерица в своем деле, лучшая из лучших, прирожденный палач с руками ангела. Она тщательно загоняет иголки под ногти, она продевает сквозь мои соски проволоку и пускает по ней ток, она дробит мои пальцы хитрым приспособлением из палочек, она выбривает мою голову и капает на нее холодной водой, она иссекает мои уши скальпелем, она сверлит мои ноги тончайшими алмазными сверлами, она забивает гвозди в мои суставы, она сжигает на мне волосы и делает еще тысячи вещей, от которых мне хочется выть раненным в жопу демоном ада. В первые наши встречи я просто угрюмо молчал, но с каждым днем пытки все усиливались и усиливались и в какой-то момент я понял, что могу сорваться и закричать. Но это было бы некрасиво. Кроме того, все наши сеансы записывались на видео и отсылались Сангвиниусу, командовавшему космодесантниками в тысячах световых километров от нас. Я обещал не доставить ему удовольствия увидеть сломленного Жоржа Дунаева, и я его не подвел. Когда боль стала совсем невыносимой, я заговорил:

- Ты знаешь, что сильный всегда неправ?

Она не ответила. Она методично снимала кожу с моих пальцев и была слишком увлечена, чтобы что-то слышать.

- Ты знаешь, что сила в слабости? Что лишь слабость свята и благочинна, что лишь слабый прав? Что становясь из слабой сильной, ты теряешь святость и непорочность, автоматом переходя в разряд тиранов и угнетателей? Да, ты можешь раздавать свое состояние бедным и нищим, но ты делаешь их зависимыми от себя через подаяния и все равно тем самым творишь зло. Слабый тем и свят, тем и силен, что он никому в принципе, по природе своей не может причинить зла. Челюсть с вырванными зубами не может укусить, тем и беззащитна, тем и сильна. Ты сейчас сильнее меня, я слаб. Тем самым я прав, а ты нет. Ты творишь зло не своей пыткой, но одной своей силой и своим превосходством – я перевел дух. Она едва заметно хихикнула.

- Более того, я обречен, а значит – свят вдвойне. Самый святой, самый правильный, самый добрый – это слабый и обреченный. Муравей на рельсе перед надвигающимся поездом, нищий перед толпой с палками и факелами, мотылек, преследуемый мальчишкой с зажигалкой – все они обречены и слабы, и тем святы. Именно к ним и только к ним может прийти Ангел Силы Слабых. Тот ангел, что останавливает поезд, разгоняет толпу, тушит зажигалку. Но чтобы он явился, ты должна быть по-настоящему обречена, ты должна потерять всю надежду, до последней капельки и быть беспомощной, подобно младенцу. Тогда он явится, тогда он обязательно явится. И он должен явиться ко мне.

Она перестает снимать с меня кожу и смеется.

- Знаешь, я пытаю людей уже пять лет. Среди них были личности куда более убогие, чем ты. Но ни один из этих слабых и безнадежных не спасся. Всех их через некоторое время расстреливали – она возвращается к моим пальцам.

- Это потому, что они не верили. Потому, что надеялись до конца на чудо. На помилование, на разгром Псов, на быструю смерть от сердечного приступа. Я не надеюсь ни на что. Я вижу перед собой полстолетия боли и пыток, кончающиеся моей смертью от дряхлости на руках у Сангвиниуса.

- При нем ты говорил другое.

- Я говорил, что не доставлю ему удовольствия. Я не доставлю ему удовольствия видеть меня сломленным, но это не уменьшит мою боль. Я буду держаться до последнего, но каждый мой нерв горит, каждая моя клеточка просит пощады.

- Не очень, раз ты не визжишь от боли, а болтаешь.

- В стандартную программу подготовки репортеров MFDM входят тренинги по преодолению боли, так что все нормально, успокойся. Если тебя это порадует, то мне не было так больно с тех пор, как я подхватил триппер в пятнадцать лет.

Она довольно улыбается и переходит к моей второй руке. Полдела сделано, контакт установлен.

После сеанса в пыточной камере меня грузят на носилки и относят в медицинский кабинет. Там утренние доктора оперативно сращивают мне кости, восстанавливают кожный покров, вкалывают препараты, развивающие чувствительность нервной системы. Снова обретя способность двигаться, я под конвоем направляюсь на ужин. Подают грейпфрутовый сок, крепкий черный чай, салат «Цезарь», бифштекс с кровью и жареным картофелем, пирожное-безе. Плотно откушав, я возвращаюсь в свою камеру и погружаюсь в чтение выпадов Набокова против Достоевского. Мои тюремщики прекрасно знают, что к постоянной боли можно приспособиться, а вот к смене бифштексов на пыточные клещи привыкнуть нельзя. Прочитав страницу, я откладываю в сторону книгу, зарываюсь в подушку и засыпаю тревожным, полным кошмаров сном.