Жорж Дунаев

Глава вторая.

Имеется некий шанс, небольшой расчет, что войны не будет. Что Республика испугается, что все три флота вернутся домой и что обыватели будут ругать идиотов-журналистов, смотря на мешки запасенной соли. Но это совершенно не влияет на мои дедлайны – колонка из самого центра Третьего Сектора должна прилететь к Миранде даже в случае всеобщего апокалипсиса. И я вздыхаю, и выхожу из центра, и бессмысленно шатаюсь по базе, с улыбкой змееныша тыкая в проходящих военных бейджем с аккредитацией. Наконец, я примечаю стоящего на посту десантника особо идиотского вида. Нахмуренные брови, квадратная челюсть, бессмысленные глаза, до блеска надраенная униформа – сразу видно, что солдат Службу Несет. Я включаю видеокамеру и подхожу к нему с плавными движениями гашишина, нашедшего свою жертву. Мотаю перед глазами солдата аккредитацией, тихо шепчу «Сим-сим, откройся!» и уже басом ору на него:

- Имя, рядовой!

- Смирнов Антон! – орет он в ответ.

- Задание, рядовой!

- Охрана периметра базы!

- Почему не откосил от армии, рядовой?

Смирнов изумленно затихает, затем еле слышно выдает:

- Брата выкупали вот, на меня не хватило…

- Как чувствуешь себя в роли пушечного мясца, Смирнов? – уже как-то зло ору на него. Он совсем сникает:

- Плохо чувствую. Дома сейчас посевная, работы до самого хера с крышкой. Папка с братом, небось, не управятся, папка, когда я уходил совсем плохой был, боюсь, помрет до зимы, пока я тут вот, охраняю…. – я продолжаю на него орать:

- Из деревни, рядовой?

- Так точно.

- Готов ли ты обрушиться на Полярных Псов со всей злость разорской деревни? Готов ли ты нести смерть и отмщение именем разорский народных изб и сеновалов? Готов ли ты убить мотыгой каждого Полярного Пса, что попадается тебе на пути?

- Готов! – ошалело орет он в ответ.

- Молодец, рядовой! – я легонько треплю его по щеке, потом достаю из сумки и дарю ему сигару Ziglo № 3.

Пока Смирнов прячет сигару куда-то в броневую щель, я примечаю вдалеке майора Закатного, моего старого неприятеля. Во время операции на вечно замерзшей второй луне Тарагоса он выкинул меня из бронемашины с криком: «Журналисты не солдаты, журналисты гомосеки!». Это стоило мне теплого бежевого шарфа от Гарбери, который я отдал местным полуживотным аборигенам за поездку в расположение наших войск. Прежде чем добраться до своих, мы несколько раз попадали под мощные артобстрелы, из-за чего я поседел висками и вынужден был провести неделю в клинике восстановления волос. Выйдя оттуда, я опубликовал «БЕШЕНСТВО ЗАКАТА», представлявший читателям нелегально добытые (три грамма снежного опиума, две азиатские транс-проститутки, встреча в туалете подземного клуба «Бункер») фотографии пыток Закатным своих собственных солдат. В страшном скандале он был вынужден продать дом, жену, почку и три кости, но в итоге выкрутился, даже сохранив свое воинское звание. Наша взаимная любовь неизменно вспыхивала ярким светом при каждой встрече. Я поворачиваю камеру на себя:

- Перед нами майор Закатный, один из характернейших типов отечественных военных. Майор, когда отменят призывное рабство? – Закатный строит в камеру рожу:

- Никакого призывного рабства нет, есть лишь священный долг перед Родиной, который обязан исполнить каждый взрослый мужчина…. – я поворачиваю камеру опять на себя:

- Напомним нашим зрителям, что майор обвинялся в пытках, издевательских и изнасилованиях солдат, но был оправдан после трехкратной замены присяжных и смерти главного судьи при невыясненных обстоятельствах.

- Это все не отменяет того, что я ярый патриот и честный солдат, участвовавший во множестве военных операций и многократно награжденный различными орденами!

- Говорят, вы любили вырезать контуры своих орденов на телах рядовых…

- Заткнись! – лицо майора перекашивается злобой, он плюет в камеру, разворачивается и уходит. Мой хохот несется ему вслед.

До завтра моя работа на базе окончена. Конечно, можно еще попытаться проникнуть в апартаменты Васильева и, скрытно распылив в воздухе модифицированный экстази, попытаться взять у него настоящее интервью, но я слишком устал после перелета. К тому же, в последний раз при распылении мои носовые фильтры отказали и меня поймали в чужом номере в совершенно невменяемом состоянии, выцарапывающем на столе список из самых гадких поступков в моей жизни. К счастью, меня нашли почти сразу, и я успел добраться только до пятилетнего возраста.

Под моросящим дождем я выхожу из ворот базы и машу рукой ожидающему меня грустному таксисту:

- В бар, куда может зайти человек в ботинках Гара.

Таксист ухмыляется:

- Здесь только бары для людей в болотных сапогах.

Я смотрю на небо, ловлю на запястье каплю воды, слизываю ее и делаю лицо Арлекина, у которого лезет геморрой:

- Тогда на твой вкус.

Мы подъезжаем к небольшому бару недалеко от «Джангллэнда». Побитая временем неоновая вывеска, треснувшее стекло в двери, странный кисловатый запах внутри и несколько посетителей самого затрапезного вида. Я не успеваю сделать и трех шагов внутрь, как меня окликают:

- Привет, Жорж! – машет мне рукой фигура, которую я поначалу принял за местного крестьянина, безнадежно пропивающего последние портки. Фигура оказывается Сэмом Эшли, корреспондентом совершенно отвратного «Курьера». Сэм курит папиросы, одевается на распродажах и плотно сидит на звездной пыли. Рядом с ним качается на стуле Анна Фриц, корреспондентка отвратного «Очевидца». Анна грызет ногти, одевается в стоках и жестко торчит на живительном порошке. Пара друзей-наркоманов, делающих ноги с передовой после первой же упавшей бомбы. В ином, более приличном месте, я бы сделал вид, что Полярные Псы отрезали мне уши, выкололи глаза и вырезали язык, после чего убежал бы за линию горизонта со сверхсветовой скоростью. Но в баре имени Безнадежности передо мной стоял простой и жестокий выбор: сделать вид, что не заметил и пить местную бормотуху или заметить и закинуться из их запасов. Я смял гримасу омерзения, глубоко вдохнул и сделал шаг вперед:

- Есть чо?

Лицо Сэма расплывается в приторной улыбке «конечно, мы с удовольствием поможем нашему старому другу». Меня передергивает, но Сэм тянется в карман за веществами, и я успокаиваюсь. И мы заказываем три порции виски. И мы растворяем в них порошок. И мы идем в засранный туалет с отвалившимися кафельными плитками и строим дороги из другого порошка на мятой жестяной полочке. И мы выходим из бара на промозглую улицу. И мы смеемся и улыбаемся друг другу, и ловим машину, и несемся на дикой скорости сквозь унылые улочки куда-то в ночь и джунгли, и опять смеемся, и я пытаюсь достать зубами свой локоть, а Сэм целует Анну в ухо. И мы раскладываем новые дороги, и небо начинает заворачиваться вокруг себя, и в машине расцветают цветы, и цветы превращаются в птиц, и птицы распадаются треугольниками, и треугольники собираются в неоновые ромбы, и машина останавливается, и я выпадаю в холодную придорожную грязь и барахтаюсь в ней в приступе дикого хохота под мелким моросящим дождем. Из машины доносятся звуки совокупления, и я ловлю языком переливающиеся ручейки воды, и говорю со своим вторым я, поселившимся в мясистом кусте, и куст отвечает мне «Спи!». И я засыпаю с улыбкой праведника.