Жорж Дунаев

Глава восемнадцатая.

Наступает вечер следующего дня. Ярко-красное, будто налитое кровью солнце закатывается в дюны, я возвращаюсь в объективную реальность. Холодает. Я меняю свой шикарный белый костюм на неприметное темное одеяние – убегать в темноте белым зайчиком не самая лучшая идея. Так же поступает Тиамат. Темнеет. В воздухе разливается предчувствие беды. Шуршащие барханы, звездное небо, далекие огоньки трущоб – кажется, все замерло в ожидании чего-то страшного, страшного и неотвратимого. Я думаю «Сегодня один выстрел изменит историю этой планеты». Я думаю «Может быть, я приведу к власти абсолютное зло, демонов во плоти и поколения жителей Аль-Рашида будут проклинать имя мое». Я думаю «Одна планета не стоит судьбы целой Федерации». Я чувствую себя заводным кроликом с барабаном, поставленным злой рукой на рельсы истории. «Бум-бум-бум!» - кролик-Жорж идет вперед. «Бум-бум-бум!» - кролик Жорж бодрится и пытается забыть восьмиконечную звезду Хаоса на руке араба. «Бум-бум-бум!» - Жорж ставится стимуляторами, ставит Тиамат и выходит на ночную охоту.

Мы добираемся до города и видим, что улицы его полностью вымерли. Ни одного человека, ни кошки, ни даже мелкой птицы. «Как в осажденном замке перед последним штурмом» - проносится в голове. Мы крадемся по улицам, избегая пятен света, и мне кажется, что из темных подворотен я слышу шепот заговорщиков, мне кажется, что в каждой тени стоят предатели с заряженными пистолетами, что каждое горящее окно – таинственный и непонятный сигнал мятежникам. В воздухе пахнет еще не пролившейся кровью, это ночь взведенных курков и занесенных над жертвой кинжалов. Ночь резни и предсмертных криков, которые вот-вот прольются на замерший в ожидании город. Застывший механический театр палачей и убийц, ждущий лишь поворота ключа. И этот ключ несу я.

Мы добираемся до условленного места, так и не встретив ни одной живой души. Как только мы подходим к указанному в бумаге зданию, от глубокой тени дверного проема отделяется человек, одетый во все черное. Не говоря ни слова, он протягивает мне бронебойную винтовку, а Тиамат – обещанный легкий пулемет. Затем он уводит нас в лабиринт переулков, двигаясь легко и бесшумно, как большая пантера. Даже на стимуляторах мы едва поспеваем за ним. Через двадцать минут блужданий по притаившейся столице мы выходим к старой, замшелой стене. Человек легко касается одного из камней, и часть стены отъезжает в сторону. Затем наш провожатый коротко кланяется нам и так же беззвучно исчезает в ночи. Мы остаемся одни у входа, с оружием в руках и сомнением в сердцах. Медлим минуту, наконец, я решаюсь:

- Тиамат, спрячься вон в ту тень и держи пулемет наготове. Если кто-то попытается подойти ко входу – стреляй придурка без предупреждения. Если этот «кто-то» будет женщиной или ребенком, все равно стреляй – сегодня ночь резни, праздник богов крови, можно все. Это приказ.

- Так точно, Жорж! – Тиамат уходит в тень и ложится на землю, упирая пулемет на выдвижные сошки. Говорят, во время Войны Основания один гвардеец с таким пулеметом три часа удерживал стратегически важную улицу, положив несколько сотен солдат противника. Это обнадеживает.

Я вздыхаю и подхожу к тайному ходу. В лицо веет сыростью и холодом, вдалеке слышен звук падающих капель. Такова судьба всякого честного журналиста – сегодня ты брезгливо крутишь пальчиком в бутике, а завтра стоишь у входа с бронебойной винтовкой в статусе наемного убийцы. Конечно, я убивал людей и раньше, но это случалось, только когда они непосредственно угрожали моей жизни. Легко и незаметно убивать в пылу боя, в окопе, заваленном горами трупов, среди раненых и стонущих товарищей, легко стрелять во вражеского пехотинца, прыгающего на тебя с цепным топором. Никаких рефлексий – или ты его, или он тебя. Выстрелил, разнес, перешагнул и даже не запомнил, как выглядел убитый. Иное дело убивать из укрытия, внезапно, подло, стрелять в человека, который лично тебе ничего плохого не сделал. Чувствуешь себя последним мерзавцем. Это понимают и другие люди - во всех армиях мира снайперов никогда не брали в плен, убивая прямо на месте. Сегодня мне предстоит стать снайпером.

Я вздыхаю еще раз и делаю шаг вперед. Затем еще один. И еще. Вот, я уже внутри, дальше должно быть полегче. Я мрачно бреду по узкому, полному грязи и слизи, коридору, бреду впотьмах, на ощупь. Бреду десять, пятнадцать, двадцать минут, затем я теряю счет времени и меня начинают накрывать остаточные эффекты от галлюциногенов. Я вижу в темноте перед собой хохочущее лицо молодого араба с кейсом, я вижу сотни плачущих детей, я вижу горы трупов, черепа, сложенные у основания Трона Черепов, реки крови, текущие по улицам, отрезанные руки и ноги, вывороченные кишки, уши, прибитые к дверям, отрубленные носы и слышу шепот «Ты! Ты! Сделал ты! Ты!». В какой-то момент меня накрывает такое невероятное по мощи и глубине чувство вины, что я стою на грани того, чтобы вставить дуло винтовки себе в рот и нажать на курок. Пару секунд я колеблюсь, но потом вижу впереди лучик света, бьющий из дыры в стене. Пришел. Я припадаю глазом к дырке и жадно рассматриваю мир снаружи. Огромная, полная богатых ковров и золотых приборов зала с прекрасным прозрачным куполом вместо потолка. В зале играет тихая струнная музыка, в самом центре на горе подушек развалился толстый араб в расшитых золотом одеждах. Араб курит кальян и плывущим взглядом смотрит на танцующих перед ним трех обнаженных девушек. Девушкам по виду нет и пятнадцати. У меня несколько отлегает от сердца – по крайней мере, я убиваю не святого. Араб укуренно тыкает пальцем в одну из девушек, подзывая ее к себе. Затем он начинает грубо лапать, девушка в ответ смеется звонким смехом, выражая полное довольствие поведением своего повелителя. Я вздыхаю и устанавливаю винтовку. Совесть замолчала, галлюцинации прошли, из размякшего гуманиста я вновь превратился в жестокого агента Федерации. Я просовываю дуло винтовки в дырку, наводя его по изображению с крохотной видеокамеры в районе мушки. Стрелять решаю в голову – несмотря на то, что винтовка бронебойная, на теле Халифа может оказаться сверхредкий силовой бронежилет – планетарный правитель все-таки. Халиф лапает девушку все настойчивее и настойчивее, та смеется все громче и громче, в какой-то момент создавая впечатление, что я смотрю на зрителей юмористического концерта. В тот самый момент, когда вконец осоловевший араб засовывает внутрь девушки два пальца, я нажимаю на курок. «Бамс!» - голова бывшего повелителя Аль-Рашида разлетается облаком свежего фарша, оседая на вопящей от ужаса малолетней проститутки. Наверное, это очень неприятно – за секунду превратиться из любимицы Халифа в окровавленную сучку с двумя мертвыми пальцами внутри. В зале ревет сирена, огромные узорчатые двери открываются и помещение заполняет толпа охранников, кто-то бьет сучку по щекам и пытается что-то спросить, та в шоке и ничего не может ответить. Все это, я, впрочем, уже не вижу – я бегу обратно по тайному ходу, прихватив с собой винтовку.

Я вылетаю из сырой темноты на полном ходу, и Тиамат кричит мне из тени: «Как ты?», и я кричу ей в ответ: «Великолепно!», и она вскакивает с пулеметом в руках, и я кричу: «Боже, дай нам силы в ноги!». Медленно наполнявшаяся плотина ненависти прорвалась, ковровая бомбардировка злости, артобстрел ярости, атомный взрыв жажды крови. Мы – в эпицентре. Ночь длинных ножей началась.