Жрица богини Маар

ГЛАВА 39

Первое время книги, как и изысканное убранство гостиной, действительно отвлекали. Потом я немного погуляла и к условленному времени подошла к Храму. С этой минуты каждое мгновение растягивалось в вечность. Я изнывала от нетерпения, нарастающего беспокойства и странного чувства неуверенности в правильности своей просьбы. Я тяготилась даром, сколько себя помнила, но перед входом в Храм Забытого города вдруг растеряла решимость.

Далекий колокол отмерил четверть двенадцатого. Двери Храма оставались закрытыми, изнутри не доносилось ни звука. Вязкое время заполняли только гулкие удары моего сердца.

Удар колокола — половина двенадцатого. Сложив руки на груди, я заставляла себя дышать. От волнения и это удавалось с трудом. О том, чтобы унять дрожь, больше даже не мечтала. Былая уверенность улетучилась, мысли из головы выветрились. Я представляла молочное сияние кристалла, свои ладони на его поверхности, и, переплетя пальцы в молитвенном жесте, просила Великую направить меня. Просила о просветлении.

Двери Храма распахнулись, теплое сияние затопило меня, песня на языке, которого я не понимала, стала частью моего сердцебиения.

Мои шаги легкие и уверенные, свет разноцветных кристаллов в руках прозрачных прислужниц очерчивает с двух сторон мою дорогу к сердцу Забытого города. Золотые фигуры жриц у кристалла пленяют красотой, покоряют величием.

Я любуюсь ими и восхищаюсь. Я не равна им, их совершенным дарам, и никогда не стану равна. Но нет в сиятельных Наблюдающих превосходства, желания возвысится надо мной. Я сестра им. Младшая, более слабая, но сестра. Родная и даже любимая.

Чем ближе подхожу, тем ясней вижу, что они с кристаллом — единое целое. Благодаря песне я едина с ними, а когда руки Забирающей и Передающей ложатся мне на плечи, становлюсь единой и с кристаллом.

Золотой песок бьется о молочные стенки. Чувствую упругий ветер в своих крыльях и наслаждаюсь полетом. В кристалле, огромном, как целый мир, появляется мудрый многоликий дар, прародительница даров. Он повсюду, окутывает меня, словно кокон, как нежные объятия матери. Открываю глаза — я больше не птица. Стою твердо на земле под огромным золотым куполом, а передо мной из сияния появляется женская фигура. Маар подходит все ближе, я смиренно склоняю перед ней голову. Теплая рука, шелковистая кожа — богиня мягким движением коснулась моего подбородка, приподняла мое лицо так, чтобы смотреть мне в глаза.

— Здравствуй, дитя, — ее ласковый голос отзывается в сердце радостью и удовольствием.

— Здравствуй, Мать, — приходит на ум единственно правильный ответ.

По морщинкам у больших карих глаз понимаю, что Маар улыбается.

— Ты пришла с просьбой. Я ее от тебя уже слышала. Не первый раз ты просишь забрать у тебя подаренное, но впервые ты так настойчива, — в ее голосе мне слышится укор.

— Это очень тяжелая ноша. Я не справляюсь с ней больше, — я не задумываюсь над словами. Кажется, с Великой говорит мое сердце, а не разум.

— Жаль, но ты не понимаешь, как хорошо справляешься, — снова улыбается Маар. — Я покажу тебе кое-что из прошлого и кое-что из неслучившегося. Лишить тебя силы нетрудно, но к такому решению нужно подходить ответственно. Я не одарю тебя снова, если ты пожалеешь об утраченном. Ты должна сделать выбор сама. С открытыми глазами.

Она протягивает руку, словно приглашая в путешествие. Конечно, я согласна — моя ладонь ложится в ее, и перед глазами поднимается вихрь золотого песка. В нем мелькают образы, лица смутно знакомых и чужих людей, но богиня не отвлекается на них и уверено ведет меня за собой.

Дощатый пол, печь, у окна большой стол, засыпанный мукой. Молодая беременная женщина раскатывает тесто, готовые пирожки на противень укладывает. Я гляжу на нее через окно, стою рядом с летней печкой, что во дворе отец сложил. Он и пироги любит, и летом в прохладе спать. Я на маму похожу очень. Тот же цвет волос, черты лица схожи, даже голос похож.

— Там прогорело уже, доча? Можно ставить? — она выходит на крыльцо, отдает мне противень.

— Нет еще, — я качаю головой, — но скоро.

— Умничка моя, — она ласково по голове меня погладила, вдруг поморщилась, другой рукой живот прихватила. — Ты кочергой там пошеруди и ставь, как будет пора.

Я киваю, отношу противень к летней печке, с заслонкой вожусь, с дровами, еще не прогоревшими. Потому разговор в доме не сразу услышала, только, когда громко стало.

— От кого ты ее прижила? — орет пьяный отец. — Глаза карие откуда?

Мама пробует оправдываться. Не в первый раз уже отец так спрашивает, но в первый раз так зло и спьяну. Но нет ответа. Никто не знает, почему глаза у меня карие. Мне страшно, очень страшно за маму. В окно вижу, как теснит он ее к печке. Она кричит, плачет. Он снова орет, называет ее всяко. Она кричит все время. Не только от страха, от боли.

Все еще держа в руке кочергу, бросаюсь в дом. Распахиваю дверь. Вижу, как отец бьет ножом маму. А она лежит уже, не шевелится.

Он ко мне поворачивается. В крови весь. Злой, как демон.

— Кареглазая тварь!

Бросается на меня. Я перехватываю кочергу и бью его по руке с ножом. Со всей силы! Нож отлетел. В руке что хрустнуло.

Я могу защититься, убежать и знаю, что он не найдет меня и больше никогда не причинит вреда. Но убийство, как и побои до того, с рук ему сойдет… Нельзя так!

Он воет от боли, нянчит переломанную руку, но подчиняется моему мысленному приказу.

Демон-убийца падает передо мной на колени. Взгляд протрезвевший, но я уже не я.

Меня затапливает золотым сиянием, вдруг возросшей во мне силой, родной и необходимой магией кристалла, чувством сопричастности к чему-то великому. Кочерга змеей оплетает мою руку от плеча до самых пальцев. Она невесома, как браслет Забирающей, а ее выпрямившийся и заострившийся конец так же смертоносен, как моя птица.

Клюв касается обнаженной груди там, где его сердце.

Я знаю его вину, знаю причину и забираю душу, оставляя тело демону.

Отступаю на шаг. Пропал морок, я снова я, а кочерга в руке пугающе золотом светится. Выскакиваю во двор, чтобы не видеть, как убийца от боли по полу катается. Дом наш на отшибе, но мамины крики люди услышали. Вон уже дядя Витор мужиков покрепче кличет. Вон бегут к дому нашему.

Я стою у калитки, в забор вцепилась, так, что пальцы белые.

— Лаисса, что случилось? — дядя Витор подбежал ко мне, рывком к себе повернул.

— Он убил ее. Небеса за то его наказали, — голос звучит, будто чужой. Сухо, мертво, тихо, будто я трава на кладбище.

— Не мог он! Не мог! — он трясет меня, думает другой ответ вытрясти.

— Тогда ищи другого человека в ее крови! — вновь скрытая во мне сила мощь набирает. Чувствую еще далекий свет кристалла, но теперь он страшит меня. Поддаваться своей силе не хочу.

— За что? — все еще держа меня в руках, спрашивает староста.

— За цвет моих глаз, — признаюсь я и проваливаюсь в темноту.

Мгла расступается быстро, и я вновь стою под золотым куполом, смотрю в большие карие глаза Маар и сжимаю ее ладонь.

— Это забытое, — голос Великой полнится сочувствием. — Я посчитала, не стоит тебе помнить миг пробуждения силы. К тому же той силы, которую ты сама изменила.

Заметив мое недоумение, она поясняет:

— Я думала, ты станешь Передающей. Но в тот день ты выбрала судьбу Забирающей.

— Но я не выбирала! — возмущаюсь я.

— Передающая на твоем месте убежала бы или закрылась бы магией. И ты знаешь, что могла так поступить, но выбрала возмездие, — она утешающе погладила меня по плечу. — Судьба Забирающей — твой выбор.

Я молчу, ошеломленная откровением, но понимаю, что Великая права. Я не была бы собой, если бы убежала и спряталась. Я не была бы собой, оставив преступника безнаказанным.

— Поэтому ты искала причины, прощупывала преступников, — без труда прочитав мои мысли, соглашается Маар. — Поэтому ты была так внимательна во время ритуалов в Ратави. Знаю, Гарима пыталась тебе объяснить, что дар и его сила важны, но определяет все жрица, несущая его.

— Но дары определяют наши судьбы, — возражаю я.

— Ты ведь только что увидела, что и жрица определяет судьбу дара, — кажется, ее удивляет мое непонимание, но в голосе нет раздражения, только ласковая улыбка. — Гарима предлагала тебе представить на месте Забирающей Ратави Абиру. Давай посмотрим, что было бы, обладай Абира твоим даром?

Я кивнула, соглашаясь, и вновь Мать ведет меня сквозь образы золотого вихря.

Мы в Ратави, в прошлом. Маар все еще держит меня за руку, мы стоим на площади перед Храмом. Храм разрушен до основания, нерушимым остался только отчаянно звенящий кристалл. Там, где раньше были цветы, лежат раненые. Осунувшаяся, не похожая на себя от усталости Гарима, склонилась над умирающим. Она разговаривает с ним, помогает вспомнить перед смертью только хорошее. Рядом с ней молоденькая девушка в одежде жрицы. Другая Передающая Ратави напугана до полусмерти, пользы от нее никакой, она лишь жмется к Доверенной и боится остаться одна.

— Абиры здесь нет, не ищи, — хмуро советует Мать. — Помогать раненым, особенно после того, как они не смогли защитить Храм, ниже ее достоинства. Кстати, это первое нападение на Храм. Через несколько дней после того, как Абира забрала душу Снурава. Этот ритуал пришлось отложить, чтобы лекарь мог поприсутствовать при клеймении своего приемного сына. Клеймение, разумеется, было прилюдным и возмутило общину сарехов безмерно. Поэтому заговоренное пиво Сегериса воспламенило Ратави. После клеймения и ритуала основной удар пришелся на Храм.

— А где Абира? — пробормотала я. Сердце колотится, мысли путаются, даже не знаю, хочу ли слышать ответ.

— У Императора, конечно, — будто само собой разумеющееся поясняет Маар. — Только там место сиятельной госпоже Забирающей. Там, где вершатся судьбы.

В мгновение ока Великая переносит нас во дворец. Мы стоим рядом с Императором Адмием, объявляющим двум коленопреклоненным послам, что изгоняет общины не только из столицы, но и из страны.

— Но сарехи и даркези объединятся против нас! — восклицаю я.

— Разумеется, они это сделают. Желаешь посмотреть на Ратави в наши дни? — предлагает Мать и, не дожидаясь ответа, вновь увлекает меня в золотой вихрь.

Мы вновь на площади перед Храмом, хотя правильней, перед кристаллом. Храм лежит в руинах. В городе траур. Император Адмий скончался, все знают, что его отравили. Маар переносит нас во дворец на заседание совета. Вельможи решают, кому отдать правление. Гарима, Абира и Передающая тоже там, как и жрецы Содиафа. Гарима подавлена и скорбит, рядом с ней Абира кажется вызывающе самоуверенной. Неестественная смерть Императора Адмия ее нисколько не трогает. Вельможи делают выбор не в пользу несовершеннолетнего принца Будима. Совет предпочитает старшего из мужчин рода — принца Ясуфа, способного наладить отношения с северными соседями. Ведь после изгнания общин на границах начались бои. Правители сарехов и даркези еще не удосужились назвать войну своим именем, но никто не сомневается, во что перерастут единичные столкновения уже через несколько дней.

— Это ужасно! — я не скрываю потрясения и неприятия, вновь оказавшись под золотым куполом. — Как можно? Это кошмар для Империи!

В глазах собираются слезы, сердце взволнованно трепещет, а руки дрожат, стоит вспомнить выражение торжества на лицах Ясуфа и Теллими.

— Но это ведь не случилось, — утешает Маар. — Потому что не Абира, а ты Забирающая Ратави. Теперь ты убедилась в том, что не только дар и его сила влияют на судьбы? Что в итоге все определяет жрица, несущая дар?

— Почему она вообще стала жрицей в Ратави? — отпустить воспоминания о не произошедшем мне не по силам. Я вновь и вновь вижу Абиру на своем месте Забирающей и снова задаюсь тем же вопросом, что и Гарима: — Как можно было выбрать ее для столицы?

— Было множество причин. Стоило выбрать ее хотя бы для того, чтобы она познакомила Тевра и Гариму, — улыбается Мать и чуть строже добавляет: — Но давай не будем обсуждать мой выбор. Мы встретились не для этого.

Я киваю, пытаюсь собраться с мыслями.

— Ты ведь хотела отказаться от дара, потому что он якобы не дает тебе выбора. Хотя на самом деле ты выбираешь, как им пользоваться, чтобы добраться до правды.

Я молчу, не знаю, что ответить. Теперь, увидев, как нечутко и топорно его использовала бы другая, желание избавиться от дара уже не кажется таким правильным… Но я помню о призраках, о кошмарах, о грязи, испоганившей душу, когда я не смогла избавиться от воспоминаний Ясуфа. Ведь у нас не было Передающей…

Мать знает мои мысли, говорит ласково, успокаивающе.

— Конечно, тебе сейчас тяжело. Между ритуалами нужно отдыхать. Гариму я смогла излечить, восстановить ее силы. Ты же себя только расходовала и истощала, — в голосе Великой слышно сочувствие. — Мало всего, так ты еще добровольно провела ритуал управляемого сна, ритуал чужой веры, а после попала под заклятие. Ты верно догадывалась, что будь у вас Передающая, чужие переживания не преследовали бы тебя.

Она вздыхает, обнимает меня. Одно это уже несет облегчение и притупляет мою постоянную тревожность. Хочется, чтобы эти объятия длились вечность, но Великая отстраняется и продолжает:

— Я хочу, чтобы ты принимала решение с ясной головой. Я избавлю тебя от призраков, напитаю силой твой дар и надеюсь, ты используешь сегодняшний вечер, чтобы все обдумать. Я приму твой выбор, но ты должна понимать, что он окончательный и неизменный, — твердо заключает она. — В любом случае твоя судьба не будет плохой.

— А заглянуть в нее можно? — спрашиваю я, тут же испугавшись собственной дерзости.

Маар смеется. Весело, молодо.

— Нельзя, ведь тогда не останется места приятным неожиданностям. К тому же это не только твоя судьба. Выбирая, учитывай это.

— Я не могу думать об Империи все время, — ее слова меня обижают.

— Неужели ты думаешь, я оставлю страну без хороших жриц, если ты откажешься? — посмеивается Маар и добавляет лукаво: — Я не об Империи. О человеке.

— О ком?

Мое недоумение ее забавляет:

— Вот так всегда! Казалось бы, умная девочка! Но как доходит до дел сердечных, так не замечает очевидного, пока не ткнешь носом, — она покачала головой. — Я о Ферасе говорю, дитя.

Я краснею, смотреть на нее не решаюсь. Ее слова греют душу, переполняют сердце радостью, оживляют мечты. Ведь и мне Ферас дорог безмерно… Если он любит меня, если мои чувства к нему не безответны… Если…

— Если это так… И если мне не нужно думать об Империи, а можно только о нем… и о себе… Тогда я не буду жрицей, — бормочу я. — Ведь жрицы не выходят замуж…

— Кто тебе сказал такую глупость? — Мать искренне изумлена и вновь поднимает мое лицо, чтобы смотреть в глаза. — Жрицам никто не запрещал выходить замуж и иметь детей. Я даже небольшую тайну открою, — она опять лукаво улыбается. — Гарима не зря просила тебя прислушаться к сердцу Тунали, новой Передающей Ратави. У нее два сердца, она беременна.

— Но, — я от потрясения не нахожу слов. — Но… ни в одном из дневников жриц не было упоминаний о мужьях!

— Они вели дневники о жизни жриц, а не свои семейные летописи, — смеется Маар и ласково велит на прощание: — Подумай обо всем, что увидела. И поговори с Ферасом. Встретимся завтра.

Она отпускает меня и теряется в золотом сиянии, ритуал завершается и выносит меня в Храм Забытого города.

После откровений ритуала мне о многом нужно было подумать. Сестры понимали это и не мешали. Очень кстати пришлось и то, что Ферас в это время гулял по городу. Не разобравшись в себе, я не была готова к разговору с ним.

Устроившись на скамейке в саду, размышляла. Стоило признать правоту Гаримы. Моя роль была очень важна, и я ошибалась, считая себя лишь инструментом в чужих руках. Другая жрица на моем месте стала бы гибелью для Империи.

Новая и отрезвляющая мысль, что я сама выбрала, как буду использовать дар, сама сделала его даром Забирающей, перевернула мои представления о мире. Теперь долг жрицы заиграл другими красками. Не все из них были мрачными.

— Как прошел ритуал?

Я подняла глаза на Фераса, появление которого из-за задумчивости не заметила. В который раз поразилась его красоте и теплому сиянию, согревавшему меня.

— Узнала много интересного. А завтра нужно будет сделать выбор, — ответила я и жестом пригласила Фераса присесть рядом.

Как начать разговор о важном, даже не представляла. С каждой минутой все больше волновалась и, сцепив руки на коленях, пыталась собрать остатки разлетевшихся мыслей.

— Город совсем не такой, каким показался ночью, — заговорил он, когда молчание стало тягостным.

— Да, здесь тоже все изменилось…

Голос дрогнул, сердце колотилось, но оттягивать важный разговор было нельзя. Сестры сказали, что на раздумья мне дается время до рассвета, и хоть солнце уже село, ответа на главный вопрос я не знала. Мне хотелось бы связать свою жизнь с Ферасом, но не знала, хочет ли он быть со мной и какая моя судьба принесет ему счастье. Набравшись смелости, повернулась к нему и начала.

— Я все хотела спросить… — взглядом я не решалась с ним встретиться. Казалось, если буду смотреть ему в глаза, точно не придумаю, как задать вопрос, и не справлюсь с чувствами, если ответ будет не таким, как надеюсь. — Вы сами предложили пойти со мной. Почему? Потому что жрицам великой Маар нужно угождать?

— Нет, — спокойно ответил он. Но спокойствие было мнимым — сияние Фераса стало сильным и трепещущим.

— Тогда почему? — прошелестела я.

Несколько бесконечных мгновений прошли в напряженной тишине. Потом его губы коснулись моих. Я ответила на поцелуй с радостью, с облегчением и, обнимая Фераса, не сдержала слезы радости.

— Я люблю тебя, — признался он. — Мои чувства не изменятся от того, что ты выберешь завтра: долг жрицы или иную судьбу. Но я хочу быть с тобой каждый день, если ты позволишь.

— Я тоже люблю тебя, — выдохнула я, заглянув ему в глаза. — И тоже хочу быть с тобой.

Новый поцелуй сводил с ума нежностью, и это было лучшее на свете помешательство.

Мы провели ночь вместе, просто не смогли расстаться. Сидели в моей комнате на большом диване, держались за руки, разговаривали. Ферас не пытался повлиять на мой выбор, но давал понять, что поддержит любое решение. И это было правдой без прикрас и преувеличений.

Под утро, наслаждаясь уютом его объятий, я запоздало догадалась, что могла понять его чувства ко мне еще в Ратави. Ведь перед глазами были Гарима и господин Тевр, озаряющие все вокруг своей любовью, как и Ферас. Но их любовь не была направлена на меня, поэтому не отгоняла призраков.

Я осторожно выскользнула из рук спящего Фераса, на цыпочках вышла из дома и, переплетая по дороге косу, поспешила к Храму. До рассвета оставалось немного времени…

Серые сумерки отступали, далекий колокол звоном разрезал часы на четверти. Я не волновалась, не тревожилась. Больше не о чем было беспокоиться. Прошедшей ночью поняла, что с даром или без, я не лишусь Фераса, его любви и дома, который обрела в его объятиях. Поняла, что с даром или без, не лишусь Гаримы. Она останется мне сестрой, слишком много мы значили друг для друга. Поняла, что с даром или без, я буду определять свою судьбу сама.

Ожидая, когда ритуал Наблюдающих подхватит меня, я умиротворенно следила за тем, как солнечные лучи касались купола Храма, скользили по зубцам короны, трогали створки дверей. Они распахнулись, мелодия и свет кристалла увлекли меня к золотым фигурам сестер, вплели в поток силы.

— Здравствуй, дитя, — с прежней ласковой улыбкой приветствует меня под золотым куполом богиня.

— Здравствуй, Мать.

— Ты готова сделать выбор? — спрашивает она, хоть и знает, какие слова сейчас услышит.

— Да.

— Тогда говори, — подбадривает Маар.

— Я выбираю дар и судьбу Забирающей Ратави, — мои слова звучат торжественно и уверено. Но все же богиня спрашивает:

— Почему?

Возможных ответов на этот вопрос много: долг, ответственность, чувство справедливости, нерушимость союза с Гаримой, Ферас, мой надежный якорь и спасение в трудные часы. Но я выбираю самый честный ответ

— Отказавшись от дара, я перестану быть собой. Потерять себя я не могу.