Гибель профессии

Корзина с сюрпризом

Младшему технику-лейтенанту Славе Казанцеву не повезло. Купаясь поздней осенью в реке, он простудился, долго болел какой-то свирепой ангиной, и в результате у него, по словам врачей, захандрило сердце.

Дважды Славу посылали в Кисловодск. Во второй раз главврач санатория при выписке дал ему запечатанный конверт на имя командования. Когда Слава вернулся, его не допустили к несению службы и вскорости оформили увольнение из армии по болезни.

— Года через два все пройдет, вернетесь к нам! — доброжелательно сказал Славе капитан медицинской службы, увидев, как потемнело лицо молодого человека. Поедете домой, а там будет видно!

Домой. Но дело в том, что у Славы осталась одна лишь старшая сестра Ольга. С мужем она была в разводе и жила в Москве в одном из переулков Арбата, со своими двумя детьми: Аллочкой восьми лет и трехлетним Колькой. Слава знал, что у сестры одна комната и что ему никак не следовало бы приезжать к ней. Однако сестра прислала ему длинное письмо, полное нежных слов и настоятельных просьб приехать в Москву. «Не беспокойся, — писала она, — будешь ночевать у соседа, он хороший человек, работает старшим механиком гаража, зовут его Яков Иванович Погребной. Он сам просит, чтобы ты приехал и не стеснялся его. А в Москве есть замечательные специалисты, тебя быстро вылечат. И работать устроишься по специальности. Приезжай скорее, Славик!»

Слава понял, что сосед сестры — не просто сосед для нее, и порадовался, что одиночество Ольги кончилось. Что же, в Москву так в Москву. Это не худший вариант.

Слава собрался в путь. Друзья-однополчане хотели устроить проводы, но Слава наотрез отказался. Ничего веселого в вынужденном уходе из армии для него не было. В этих случаях лучше молча да поскорей.

Спустя сутки Слава уже входил в двери старого дома в Кривоколенном переулке.

В передней встретил Славу, помимо сестры и ее двоих детишек, какой-то пожилой человек с широким скуластым лицом.

— Это Яков Иванович, — сказала Ольга, краснея. Слава посмотрел на милое смущенное лицо сестры, заметил новые морщинки у ее глаз, таких же серых, как у него самого, и почему-то ему стало жаль Ольгу. Он с гневом подумал о прежнем ее муже, инженере Куробцеве, грубо обращавшемся с нею и ушедшем к какой-то белокурой девице.

— Ну, будем знакомы! — радушно сказал Яков Иванович. — Чего же мы здесь стоим? Пойдем в помещение!

«Как он странно говорит — „помещение!“» — подумал Слава.

Стол был накрыт в комнате Якова Ивановича. Слава заметил, что, помимо одинокой бутылки грузинского вина «саперави», спиртного на столе не было. Стояли разные закуски, нарезанная неровными кружочками лежала колбаса, в центре стола высился покупной торт. «Сразу видно, что в доме не пьют, — подумал Слава. — Это хорошо! Хоть не пьяница…»

Яков Иванович посадил за стол Ольгу, рядом с ней — Славу, дальше — детей, а напротив уселся сам. При этом он все время тревожно-влюбленными глазами смотрел на Ольгу, точно спрашивая ее: «Так ли? Правильно ли?»

Но, видимо все было правильно. Ольга ела сама и угощала брата. Детишки, притихнув было в начале, за столом разошлись и спрашивали дядю Славу: не летчик ли он? Почему-то в наше время дети особенно уважают этот род войск.

— Нет, я артиллерист, — серьезно отвечал Слава и про себя вздыхал: «Бывший артиллерист!» А сестра, точно понимая его мысли, говорила:

— Сейчас изобрели новое лечение сердечных болезней. Чудеса делают! Да и порок ли у тебя? Вот Яша… Яков Иванович знает профессора одного, форменный бог!

— Не бог, но достигает, — солидно поправил Яков Иванович. — Прием у него бесплатный, по вторникам, от двух до пяти.

Яков Иванович уже и работу для Славы присмотрел: в магазине «Гастроном», что рядом с гаражом. Кстати, магазин обслуживается гаражом, в котором работает Яков Иванович. С отделом кадров легко можно будет договориться, тем более, что перед военной учебой Слава год проучился в торговом техникуме.

— Да ведь бросил я техникум, — смеялся Слава.

— Ты его бросил, да он тебя не бросил, — возражал сосед.

Яков Иванович говорил солидно, веско, не торопясь. В его речи часто попадались удивлявшие Славу выражения: «утрясти», «почайпить», «в корне отпадает». Чем-то Яков Иванович напоминал Славе солидное полевое орудие: и говорит басом, и не так-то легко с места сдвинешь. Человек он, видно, хороший, но Славе по-прежнему было немного жалко сестру, когда-то она сочиняла стихи, а в драматическом кружке играла Катерину из «Грозы», и все говорили тогда — хорошо играла. Но Ольга смотрела на нового своего мужа теплым взором, в котором, впрочем, можно было угадать добродушную насмешку. Ну, дело это ее… да еще детишек. К детям, впрочем, этот чудаковатый малый относится хорошо, сразу видно. Но что он такое говорит о новой работе? Идти в продавцы? В торговлю? Вот еще новость! Он, Слава, вчерашний офицер, ему не к лицу нарезать для покупателей колбасу! Торговый техникум — чепуха! Он туда поступил по настоянию матери. И ушел оттуда, как только умерла мать.

— В продавцы я не пойду, — вспыхнув, сказал Слава, нервно отодвигая тарелку. — Еще чего!

— Я теперь сама продавщицей в киоске работаю, — тихо сказала Ольга, опуская глаза. — Не вижу ничего зазорного.

Больше об этом не говорили. Все почему-то помрачнели, заторопились, встали из-за стола. Ольга ушла укладывать детей, а Яков Иванович потянулся и сказал:

— К семи часам утра, как гвоздь! У меня на руках двадцать две машины.

«Видимо, здесь придется укладываться спозаранку, — подумал Слава. — Что же, в чужой монастырь…»

Яков Иванович тем временем снял диванные валики, вынул из шифоньера простыни, постелил постель, аккуратно положил поверх добротное одеяло:

— Отдыхайте! Завтра к двум пойдем в поликлинику, а к четырем, как из пушки, в магазин.

Слава вспыхнул. Однако решил не вступать сейчас в спор с «зятем», как он чуть насмешливо стал называть про себя Якова Ивановича.

— В поликлинику я и сам схожу, зачем вам беспокоиться!

— В поликлинику — пожалуй, — добродушно отозвался Яков Иванович, — а вот в магазин придется двойной тягой. Понял?

Он с первого же часа стал говорить Славе «ты».

Почувствовав сильную усталость, Слава разделся и лег. Во рту у него было сухо, хотелось пить. Раза два ночью он вставал и пил воду. А Яков Иванович, свернувшись калачиком, как ребенок, спал безмятежным сном. Славе снился магазин с небывало высокими прилавками. Его заставляли прыгать без разбега через прилавок, но он отбивался и кричал, что продавцом не желает быть.

Проснувшись, Слава убедился, что «зятя» уже нет дома. Его кровать была аккуратно застлана, сверху лежало, топорщась, только что отглаженное голубое тканевое одеяло. В дверях стояли Аллочка и Колька.

Колька вежливо спросил:

— А из пушки вы умеете стрельнуть?

— Умею, — сказал Слава, выпрыгивая из постели. — Подождите, дайте одеться.

— Я отвернусь, одевайтесь, — солидно сказала Аллочка и отвернулась. Тотчас отвернулся и Колька. Слава засмеялся:

— Ну, ты-то можешь не отворачиваться. Ты ведь мужчина!

— Мужчина, — подтвердил Колька, по-прежнему стоя спиной к дяде. Он привык во всем подражать сестре.

Быстро одевшись, Слава сказал:

— Ну, а теперь подарки. Вчера совсем о них позабыл.

Он полез в чемодан. Аллочка и Коля следили за каждым его движением. В таких случаях детьми руководит не корысть, а обостренное любопытство, ожидание какой-то чудесной неожиданности. Именно поэтому так любят они подарки.

Слава с нарочитой медлительностью раскрыл чемодан, долго рылся в его недрах. Наконец он вытянул две плитки шоколада и подал их Аллочке и Кольке.

Дети зарделись от удовольствия.

— Не ешьте до завтрака! — сказал Слава.

Аллочка встрепенулась:

— Мама велела, чтобы я вас накормила. Яички вкрутую и ветчина. А потом — кофе. Я умею разогревать кофейник. Не верите? Честное пионерское под салютом, умею…

— Говорите мне «ты», я ведь ваш дядя, — сказал Слава.

В комнате Ольги было уютнее, чем у Якова Ивановича. Рядом с большой нарядно убранной кроватью стояли две детские кроватки. На окнах висели красивые занавески. В углу Слава заметил швейную машинку с электроприводом. На столе и в самом деле был приготовлен для него прибор…

А тем временем Аллочка без умолку рассказывала ему, что она учится на «отлично» и только раз получила «хорошо», и что это «очень не хорошо», а Кольку мама отводит по утрам в детский садик. Но сегодня выпал такой уж случай: в школе санитарный день, мама оставила дома и Кольку…

«Надо, надо идти устраиваться на работу, — думал Слава, торопливо допивая кофе, — иначе от скуки помру — но вот вопрос: куда?»

— Ну, я пошел, — сказал он, вставая. — К вечеру вернусь. Смотрите же, не шалите!

— Мы никогда не шалим, — строго сказала Аллочка, провожая его в прихожую. За ней плелся Колька.

— Не шалим… — услышал Слава, захлопывая за собой дверь.

Пройдя десяток шагов, он заметил щит горсправки.

Десятки объявлений о спросе на рабочую силу. Требуются бухгалтеры, истопники, агрономы, механики по ремонту автомашин… Это он мог бы: ремонтом автомашин он ведал и в части. Но годится ли он со своим пошатнувшимся здоровьем на эту работу? Надо бы посоветоваться с врачами. Значит, сначала поликлиника? Профессор, о котором толковал Яков Иванович, принимает только завтра, но почему обязательно профессор?

Слава спросил у прохожего адрес районной поликлиники. Здесь он попал на прием к старому врачу. Выслушав юношу и сводив его в рентгеновский кабинет, врач сказал:

— Здесь заинтересован митральный клапан. Если будете следовать моим советам, полностью вылечитесь. В вашем возрасте организм творит чудеса!

В числе непременных условий было требование работать только на легкой работе, не связанной с физическим напряжением.

— Например? — спросил Слава с некоторым раздражением.

— Например, продавцом в магазине, — неожиданно сказал врач. — Отвешивать по двести граммов ветчины — это сейчас для вас как раз самое подходящее дело!

«Может быть, и в самом деле временно пойти в продавцы? Это, — подумал Слава, — ведь ненадолго…»

Дойдя до дому, он уже твердо решил согласиться на предложение Якова Ивановича.

Ольга очень обрадовалась, когда брат рассказал ей две новости: во-первых, врач очень его обнадежил, и, во-вторых, Слава принимает предложение Якова Ивановича.

— Славик, — вдруг смутившись спросила она, — а ты не очень ругаешь меня за мой второй брак? Нет, нет, не спеши, — сказала Ольга, — я вижу, ты просто хочешь успокоить меня. Ну, что с того, что он старше меня? — уже возражала она на предполагаемые упреки. — Зато с детьми ласков… и со мной добр.

— Что ты, что ты, Ольга, — смущенно остановил ее Слава, — да я ничуть не против. Я рад, что у тебя есть друг. Вот что, — сказал он, меняя разговор, — Яков Иванович когда с работы приходит?

— Когда в четыре, а когда и поздно вечером, — ответила Ольга, утирая слезы. — Сегодня он обещал прийти рано, с тобою собирался к заведующему магазином.

— И ладно! Сегодня же и поступлю на работу! — храбро сказал Слава. — Да ты расскажи, как ты сама работаешь., в этом киоске?

— Ты точно спрашиваешь меня: как дошла ты до жизни такой? — невесело улыбнулась Ольга.

Аллочка, видя маму необычно серьезной, взяла Кольку за руку и, как взрослая, сказала ему:

— А хочешь, я тебе сказку расскажу? Пойдем в комнату дяди Яши.

Дети ушли. Ольга коротко объяснила брату, как это случилось, что она стала заведовать галантерейным киоском.

— Яков Иванович меня надоумил. Как осталась я одна… Куда поступишь с моими семью классами? На завод тогда в голову не пришло, а тут и зарплата неплохая, и работа нетяжелая. Сама себе хозяйка. Лишь бы не просчитаться… ну, и не увлекаться.

— Увлекаться? — с удивлением переспросил Слава.

— Мои коллеги — разный народ. Есть среди них и ловчилы. Недомер, пересортица… Мало ли способов воровать да обманывать! Ну, и наживаются иные. А иные пятерку наживают.

— Какую пятерку? — опять не понял Слава.

— Пять лет… — Ты смотри, Славик, — продолжала Ольга, — держись в стороне от тунеядцев-комбинаторов. Они сухими из воды выйдут, а ты пострадаешь.

— Вот из-за того я и не хотел идти в торговлю, — горячо заговорил Слава. — Каждый может думать, что и я комбинирую. И потом… Как себя держать, если я замечу за сослуживцем… этакое? Сообщить? Отродясь доносчиком не был. Промолчать? Тебя с ним в одну кучу потом свалят. Эх, Оля!

Он махнул рукой. Ольга встала, обняла его и прошептала:

— Поступай так, как тебе совесть подсказывает. Она тебя не обманет.

В прихожей раздался густой бас Якова Ивановича.

— Ага, пришел! — с какой-то ласковой насмешкой сказала Ольга. Слава уже заметил, что она упорно держится этого тона. — Ну, Славик, иди с ним. Иди скорее… пока ты не раздумал.

В комнату вошел Яков Иванович. Аллочка держала его за правую руку, а Колька за левую. По радостным лицам детей было видно, что они дружат с этим нескладным коренастым человеком, который забасил еще с порога:

— Идем, Слава, идем!

— А обедать? — спросила Ольга.

— Потом! Щи отставить можно, не сбегут, а заведующий сбежит, пожалуй. Пошли!

Он на ходу с нежностью коснулся плеча жены.

В последнюю минуту Слава испытал чувство, похожее на чувство гоголевского жениха, нацелившегося выпрыгнуть в окошко. Однако он не показал вида и, надев перед зеркалом новую, еще не привычную мягкую шляпу, вышел вслед за Яковом Ивановичем.

Стоял август. В это предвечернее время московское небо было ясно. Бесшумно, без сигналов, волнами шли машины: пройдет длинная и широкая волна — и перерыв, до следующей близкой волны. Пешеходы привычно приноравливались к этому ритму. Слава шел рядом с Яковом Ивановичем, удивляясь его безразличию к чудесам столицы. Видимо, Яков Иванович помышлял об одном: как бы не опоздать.

Но вот они уже в магазине, и Яков Иванович показывает ему дорогу в кабинетик заведующего: по узкой крутой лестнице черного хода на второй этаж. Здесь, над торговым залом, были как бы хоры, поделенные фанерными стенами на несколько комнат. В одной из них сидели бухгалтеры, в другой находилось какое-то подсобное помещение, а рядом был кабинет заведующего.

В момент, когда туда вошли Яков Иванович со Славой, здесь, кроме заведующего Николая Николаевича Грунского, старого интендантского работника, была важная дама. Она сидела перед невзрачным столиком Грунского, слегка откинув черную вуалетку, улыбаясь и показывая белые острые зубки.

— Муж просил, чтобы вы отобрали мускат Мисхоровский, — говорила она, не обращая внимания на вошедших, — и сардинки, те, помните? Ну, и апельсинов покрупнее, а не ту мелочь, что у вас на полках. Да — вот список.

Она порылась в сумке и подала бумажку. Заведующий позвонил. Вошла молодая красивая женщина в белоснежном халате.

— Обслужи! — коротко бросил ей заведующий, протянув бумажку.

Та взяла и любезно предложила покупательнице идти за ней. Дамочка встала, небрежно кивнула заведующему и ушла вместе с продавщицей. В кабинетике остался запах крепких духов.

— Видал? — чуть смущенно бросил заведующий Якову Ивановичу. — Привычка у них осталась… — Он сделал ударение на словах «у них».

— Товар на полках, а вкуснее им кажется, если сам заведующий отпустит. Муж у нее — важная птица!

— Это мой шурин, — сказал Яков Иванович. — Помнишь, я тебе говорил?

— Как же, помню.

Заведующий внимательно поглядел на Славу. — Вы недавно демобилизовались? — спросил он юношу. — По болезни? Что такое? Как будто на больного не похож.

— Сердце не в порядке, — сказал Яков Иванович. — Не в тот клапан бьет. Ну, для вашего дела это не ах-ах!

— А что ты в нашем деле понимаешь! — довольно пренебрежительно отозвался Грунский. — В общем, ты иди. Мы и без тебя…

Яков Иванович ушел. Грунский предложил Славе сесть. С минуту оба помолчали.

— Что, не хочется в торговлю идти? — вдруг спросил заведующий. — Наверно, думаешь, здесь жулье сидит, а я честный. Так ведь?

Слава, еще не привыкший скрывать свои мысли, густо покраснел и промолчал. Грунский не очень сильно стукнул кулаком по столу, больше для порядка, и сказал:

— Попадаются-таки, это ты верно. Ничего, что я на «ты»? Я ведь старше тебя вдвое, а то и больше.

— Пожалуйста! — торопливо сказал Слава, довольный, что больной вопрос как будто остается в стороне. Но нет! Заведующий опять к нему вернулся:

— Видишь ли, — на этот раз задумчиво и даже с грустью сказал он, — какой-то ничтожный процент жулья! В торговле, действительно, жулику вольготнее жулить, сюда тунеядца так и тянет, вот в чем вся сила! А вывод отсюда какой?

— Сажать! — коротко ответил Слава.

— Сажать — это самое простое, — недовольно сказал заведующий. — Труднее с самого начала видеть с кем имеешь дело.

«Да он философ», — насмешливо подумал Слава, но сделал серьезное лицо и сказал:

— На лбу не написано, честный или жулик.

— Это для неграмотного не написано, — тотчас отозвался Грунский, — а для грамотного видно. В общем, молодой человек… а по званию?

— Младший техник-лейтенант, — вздохнул Слава.

— Род службы?

— Артиллерия.

— Комсомолец?

— Точно.

— Помощником у этой красавицы будешь, — неожиданно заявил Грунский. — Видал, заходила на мой звонок? Заведует отделом напитков. Что еще?

Это относилось уже не к Славе, а к снова появившейся «красавице».

— Станислав Евгеньевич, — тихо сказала она, косясь на Славу, — гражданочка обижается — нет бенедиктина. Не завалялось ли у вас здесь хотя бы поллитровочки?

— У меня здесь ничего не «заваливается», товарищ Петрова, — отчеканил Грунский, — сколько раз вам объяснять? В общем, обойдется без бенедиктина или предложите что-нибудь взамен. Кстати, вот познакомьтесь — это ваш заместитель, товарищ…

— Казанцев, Вячеслав Петрович, — отчеканил Слава и по привычке вытянулся.

— Петрова, Нюра, — спокойно сказала она, подавая руку и очень внимательно посмотрев в глаза молодому человеку, так внимательно, что тот даже смутился.

— Кончайте с этой покупательницей и приходите сюда, вместе побеседуем, введем парня в курс дела, — распорядился Грунский. Слава посмотрел вслед Петровой, и сердце у него почему-то сжалось.

Слава, вступая в должность, дал подписку о материальной ответственности «за вверенные материально-товарные ценности», как было сказано в печатном тексте подписки. Вина, ликеров, коньяков в отделе было на много десятков тысяч рублей, и Славе показалось смешным, что он «отвечает полным рублем за целость и сохранность» товаров. Смешным это показалось ему потому, что у него в кармане было не больше десяти рублей. Правда, скоро придет пенсия…

Непонятным было для Славы и то, что вместе с ним полную ответственность за все эти бутылки с нарядными ярлыками несла заведующая отделом Нюра Петрова: такова была система, принятая в этом магазине.

«В сущности, она меня совсем не знает, — думал Слава, искоса наблюдая за быстрыми и ловкими движениями своей миловидной начальницы, — почему же она не беспокоится за участь этих соблазнительных напитков? Я ведь ей не говорил, что и раньше-то пил мало, а теперь по приказанию врачей и вовсе в рот не беру спиртного…»

Но Анна Викторовна, или, как ее здесь все называли, Нюра, видимо, совсем не проявляла беспокойства об участи доверенных ей ценностей. Нет, не только ей, но теперь и ему, Славе! Придя на работу после своего выходного дня, она не спешила пересчитать чеки за прошлый день и сравнить книжные остатки с наличием. Да это было бы и не так просто, потому что бухгалтерия, естественно, не могла разносить по карточкам движение товара с такой молниеносной быстротой.

Больше того! Нюра проявляла к Славе какую-то повышенную доверчивость:

— Видите, как я сразу оценила своего зама. Доверяю на все сто.

— А ты доверяй, да проверяй! — отзывался Грунский.

Славе нравились товарищеские отношения, установившиеся у него с молодой и красивой женщиной. Встречаясь ежедневно и помногу раз на день, молодые люди легко могли бы начать хотя бы невинную любовную игру, но ничего подобного не случилось: Нюра была влюблена в своего мужа, какого-то артиста цирка, а помыслы Славы с некоторых пор заполнила молодая девушка с серыми глазами, Наташа Репина.

Встретились они в приемной поликлиники и, как это часто случается в подобной обстановке, разговорились. Конечно, сначала разговор пошел о болезнях. Слава поделился своей радостью: в прошлый раз врач сказал ему, что болезнь пошла на убыль. А девушка рассказала, что она растянула связку на правой ноге.

— Кажется, мы скоро перестанем здесь встречаться, — с искренней грустью сказал Слава, и девушка расхохоталась.

— Выходит, вы жалеете, что мы оба выздоравливаем?!

Они шли вместе из поликлиники. Это было их последнее посещение врача.

— А где вы работаете? — спросила вдруг Наташа, рассеянно поглядывая по сторонам. Она не заметила, как густо покраснел Слава. — Я — юрист, а вы?

— А я плановик, — ответил Слава и удивился, почему Наташа сразу же не разоблачила ложь, до того, казалось ему, ненатурально прозвучал его голос.

— А-а, — так же рассеянно заметила Наташа. Видно, ее занимало в этот миг что-то другое, более важное. — Что же, теперь мы больше не встретимся, — сказала она. Кажется, она была огорчена разлукой. Славе хотелось закричать от радости.

— Почему же? — стараясь быть небрежным, воскликнул он. — Мы будем видеться. Разве мы можем не видеться?!

Они точно по команде остановились и радостно рассмеялись.

— Нарушают правила движения, — ворчливо сказал какой-то старик, чуть не налетев сзади на Славу. — Останавливаются посреди тротуара…

Настала зима. Перед самым Новым годом в магазин прибыла большая партия вин и дорогих коньяков. Ящики с бутылками доставил на машине сам Яков Иванович.

— Во избежание ложного боя, — как всегда темно выразился он.

К этому времени наконец пришла бумага о разводе с бросившей его десять лет назад женой; оформила свой развод и Ольга. Яков Иванович отпраздновал регистрацию с сестрой Славы и даже помолодел от счастья. И Ольга стала веселее и уже реже спрашивала брата, хорошо ли она сделала, что пошла за старика. Яков Иванович стал больше заботиться о Славе. Он покупал ему в подарок ужасные, кричащих цветов галстуки и поучал умению жить.

— Главное, не прикасайся, — басил он за завтраком по воскресеньям. — Селедку возьмешь, тебе осетра пришьют.

— Оставь, Яков, — досадливо говорила Ольга. — У нас в семье воров не было.

— Вор не сразу вором делается, — поучал Яков Иванович. — Воровство по капле входит, а наполняет…

Яков Иванович искренне привязался к парню и был рад доставить вино в магазин, чтобы лишний раз повидать Славу. Но его на обычном месте не оказалось.

С некоторых пор в магазин зачастил муж Нюры Петровой. Слава уже знал, что она несчастна с этим нечистым на руку бездельником. Он было устроился на работу в цирк униформой, но и тут умудрился провороваться.

Фамилия у него была старинная, дворянская: Грум-Гржимайло. Плюгавая наружность не мешала этому тридцатипятилетнему бездельнику брезгливо поджимать слюнявые губы и выпячивать впалую грудь. К влюбленной в него жене он относился свысока, это видели все ее сослуживцы, но из деликатности молчали. Сейчас он носился с каким-то новым жульническим планом, но о замысле своем не распространялся, только намекал на свой близкий взлет. Поэтому Слава удивился, когда к нему обратился в этот предновогодний день, вернее утро, Грум-Гржимайло, торчавший во дворе магазина. Несмотря на безденежье, одет он был ультрамодно. На ногах у него были остроносые, как утюг, черные лаковые туфли, на голове — чудовищная копна волос с явными следами завивки.

— Обменяемся мнениями, — развязно, как всегда и как всегда немного гундося, сказал Грум-Гржимайло, хватая Славу за локоть. Он залихватски подмигнул, но Слава заметил в его глазах что-то жалкое и испуганное. От Грум-Гржимайло всегда несло запахом спиртного и еще чем-то — не то лекарством, не то затхлостью.

— Помоги, друг, стать на ноги, — вдруг прошептал ему прямо в ухо Нюрин муж дрогнувшим голосом.

Слава невольно отшатнулся и с изумлением спросил:

— О чем вы?

— О том самом, — по-прежнему шепотом сказал Грум-Гржимайло. — Задуман вернейший бизнес.

Дальше он понес какую-то, по мнению Славы, ахинею: Слава, пользуясь своим положением в магазине, должен выносить за двери дорогие напитки, а Грум-Гржимайло «организует сбыт». Доходы — пополам.

— Ты что, совсем окосел? — сердито спросил Слава и, оттолкнув особенно отвратительного ему в эту минуту патлатого стилягу, ушел. Грум-Гржимайло пустил ему вслед грязное ругательство. Тем временам Яков Иванович, не найдя на месте Славы, привезенный товар стал сдавать Нюре. Петрова видела, что ее помощник о чем-то шепчется с ее мужем, но ей не захотелось окликать ни того, ни другого.

Когда ящики бережно сгрузили на площадку, экспедитор, видимо, изрядно хлебнувший, крикнул:

— Расписывайся скорее, красавица, некогда!

Он свесился через борт, протягивая накладную. Как раз в эту минуту Петрову позвал директор. Яков Иванович и грузчики встревожились, но тотчас появился Слава. Он расписался в приеме товара и сердито крикнул:

— Давай, давай! Не задерживай!

Машина поползла задним ходом.

Как всегда, перед праздником было много дел. Заведующий магазином ввел «винные наборы к встрече Нового года». Они состояли из бутылки советского шампанского, полбутылки коньяка и двух бутылок сухого вина. Все это аккуратно укладывалось в корзинку и изящно перевязывалось цветной лентой.

Слава хлопотал, бегая из магазина в подвал, из подвала в соседнее подсобное помещение. Он уже позабыл о Грум-Гржимайло и чувствовал себя счастливым. Вчера на катке Наташа пригласила его на встречу Нового года к себе:

— Будут несколько друзей и подруг. Приходи…

С некоторых пор они были на «ты», и Слава надеялся на предстоящей встрече окончательно объясниться. «Вот выпью два бокала шампанского, расхрабрюсь и все скажу ей!» — весело, но с замирающим сердцем думал он и вдруг хлопнул себя по лбу:

— Ах, я телятина! А подарок?!

Хотя до конца рабочего дня оставалось еще много времени, он заторопился. Надо отвезти Наташе подарок заблаговременно, воспользовавшись обеденным перерывом. Славе показалось, что кассирша Тоня с некоторым удивлением посмотрела на него, принимая в окошечко кредитку, однако молча дала ему чек на стоимость «винного набора» и сдачу.

— Кутим, Славик? — подмигнула молодая кассирша юноше, которого в магазине все успели полюбить.

Когда в перерыв Слава выходил из дверей магазина, его остановила пожилая женщина в добротной темной шубе.

— Отойдем в сторонку, сынок.

Слава удивился, но, не споря, отошел вместе с женщиной в сторону.

— Как же это? — с укоризной сказала женщина. — Работаешь в магазине и сам же выносишь товар?

Слава вспыхнул:

— Да кто вы такая?!

— Я общественный контролер, на бисквитной фабрике работаю, формовщица, а по фамилии Крутых, — тотчас сообщила женщина, видимо, ожидая этот вопрос. — Вот и мое удостоверение.

— Не надо! — сказал Слава. — Только я за покупку заплатил. Заплатил и чек заведующей отделом сдал!

— Сейчас спросим, — отозвалась женщина. — У тебя кто заведующая отделом? Петрова? Ладно, знаю. Пойдем вместе.

Нетерпеливо посматривая на часы, Слава пошел вместе с женщиной в глубь магазина. Здесь им встретилась Петрова. Слава вздохнул с облегчением:

— Анна Викторовна! Тут эта гражданка сомневается, дал ли я вам чек на мою покупку, так вы уж подтвердите!

Сейчас заведующая подтвердит, и он помчится к Наташе. Придется взять такси, иначе не успеть. Но что это происходит?

— Чек? — переспросила Петрова, как-то по-особенному поджимая нижнюю губу и нахмурившись, — нет, что-то я не помню. Да ты когда мне его дал?

У Славы упало сердце. Как же это? Ведь всего несколько минут назад он подошел к Петровой и протянул ей чек. Она поглядела сначала на чек, потом на Славу и сказала:

— Нашел, что ли?

А он расхохотался и пояснил:

— Нет, не нашел, а оплатил. Купил одну сюрпризную корзиночку.

Петрова молча и как бы с неудовольствием взяла у него чек и наколола на высокий гвоздь с такими же чеками… Как она могла забыть?!

— Анна Викторовна, — с ужасом услышал он свой собственный неуверенный голос, — да ведь я вам сам отдал чек! Помните?

Он спрашивал, а Петрова молчала, и сердце у Славы замирало…

— Нет, ничего этого не было! — вдруг решительно сказала Петрова.

— Придется составить акт, — вздохнула пожилая женщина. — Очень неприятно!

— Что такое? — спросил заведующий магазином Грунский, подходя к ним.

— Неприятность, — ответила общественный инспектор. — Товарищ Казанцев взял сюрпризную корзинку, а заплатить забыл!

— Нет, я не забыл! — с негодованием воскликнул Слава. — Тоня получала у меня деньги, неужели и у нее память такая короткая?!

— Зайдем в кабинет, — коротко сказал заведующий.

В кабинете кассирша Тоня подтвердила получение от Славы девяти рублей и шестидесяти копеек, но ценность ее показаний снижалась тем, что полученный чек он не сдал Петровой. По крайней мере, Петрова категорически отрицала всю сцену с чеком.

— А может, он заплатил за «сюрприз» по просьбе какого-нибудь покупателя? — саркастически предположила она. — Или сам напросился. Специально для того, чтобы потом ссылаться на уплату.

— Но ведь можно снять остаток наличия и убедиться, что недостачи нет! — воскликнул Слава. Однако Грунский безнадежно махнул рукой:

— Расхождение на десять рублей всегда возможно при таких оборотах, — пояснил он, — разбились две-три бутылки дорогих вин — и вот, пожалуйте!

Слава понял, что полагаться на такую проверку он и сам не должен. Но что же тогда делать? Невольно взгляд его упал на большие круглые часы, висевшие в кабинете. На них было около двенадцати. Общественный контролер сказала:

— Ну, вот что. Акт я до послезавтра погожу составлять, может быть, все и разъяснится, парень-то уж очень горячо доказывает, что деньги уплатил.

Нюра сухо возразила:

— Кто-нибудь другой, постарше, мог его надоумить.

Но пожилая женщина поднялась и, коротко всем поклонившись, ушла. За нею разошлись и другие. Грунский перед уходом сказал Славе:

— Не падай духом! Не так, так этак проверим. Имей в виду: я тебе верю! Понял?

Слава был потрясен происшедшим. Особенно его поразила неожиданная враждебность Петровой, с которой у него были самые лучшие, товарищеские отношения. Она во всем помогала ему, советовала в затруднительных случаях, была его другом. И вдруг она нанесла ему такой удар!

…Когда магазин закрыли, Слава вышел на морозный воздух. Все равно! Он пойдет к Наташе встречать Новый год! Правда, с пустыми руками, сюрпризную корзину у него позорно отобрали, но неужели из-за корзины должна остановиться жизнь?! Он не вор, и ему не к чему скрываться от людей!

К встрече Нового года, то есть к тому торжественному моменту, когда часы бьют двенадцать, Слава опоздал. Первые бокалы были уже выпиты.

На площадке лестницы, остановившись перед заветной дверью, Слава услышал веселый гул голосов и звонкий женский смех. Он тяжело вздохнул и позвонил. Щелкнул замок, и Слава вошел в прихожую. Мужские шубы, шинели и дамские шубки закрыли широкую солидную деревянную вешалку. В углу на сундуке тоже лежали шубы и пальто. Яркий свет и веселые лица заставили сильнее забиться сердце Славы. Тяжелая неприятность, только что случившаяся в магазину, будто немного отступила. Слава искал среди множества гостей Наташу, и вот он увидел ее. Наташа очень серьезная медленно подвигалась к нему с протянутой рукой, в которой держала полный до верха бокал с шампанским. Все со смехом расступались перед ней, и вот уже Наташа оказалась перед Славой.

— Пей! — сказала она звонким голосом. — Пей за любовь!

— За любовь! За любовь! — нестройно закричали вокруг. — Мы все уже выпили за любовь, за вами остановка!

Слава молча взял бокал и одним духом выпил вино. Затем он сбросил пальто и вместе с гостями прошел в комнату Наташи. Наискось, от угла к углу стоял длинный стол с винами и закусками. Слава увидел на столе знакомой формы корзинку с «сюрпризом» и подумал: «В нашем магазине брали!»

Он уже не в первый раз бывал в этой комнате, давно познакомился и с родителями Наташи. До этого дня он чувствовал, что к нему в доме хорошо, тепло относятся. А сейчас, усевшись за праздничный стол, Слава вдруг подумал, что этому может прийти конец. Завтра нерабочий день, а послезавтра его снова начнут мучить расспросами и снова Нюра Петрова с дерзким бесстыдством будет отрицать получение чека. Его, наверно, будут судить и опозорят навсегда. Во всяком случае, в глазах Наташи он погибнет, потому что она с повышенной строгостью относится к таким происшествиям. И это неудивительно, потому что, как он уже знал, Наташа работает следователем районной прокуратуры…

— Что с тобой? — услышал он ее шепот. Она стояла за его стулом и, наклонившись, почти касалась губами его уха. — Что-нибудь произошло?

Слава хотел сказать: «Ничего!», но невольно прошептал:

— Беда! Меня несправедливо обвинили…

Он прикусил язык, вспомнив, что не сказал Наташе, ее родителям и ее друзьям о своей работе в магазине. Он поступил глупо, по-мальчишески, и вот теперь на него все обрушится. Если даже и «сознаться», то и Наташа и другие подумают: «Он нам солгал, наверно, он теперь опять лжет!»

А первым, по его мнению, восстанет против него вот тот, голубоглазый худой, с тонкими губами злюки: помощник районного прокурора Голубинский. Этот-то уж, наверно, порадуется несчастью Славы! Разве Голубинский не был увлечен Наташей? Был, это все знают!

— Выйдешь в мамину комнату, там поговорим, — сдержанно прошептала Наташа, и Славе показалось, что ее голос звучит враждебно.

Улучив удобный момент, Слава поднялся, сказал что-то смешное высокой девушке с прической а-ля пушкинская Татьяна, та захохотала («и до чего я стал ловким притворой!» — ужаснулся в душе Слава), и юноша незаметно вышел в другую комнату, прикрыв за собой дверь. В комнате, слегка освещенной уличным фонарем, он увидел у окна Наташу.

— Говори мне правду, — настойчиво сказала Наташа. — Между нами не должно быть недоговоренного!

Он рассказал. Рассказ его был короток. Он замер, ожидая своего «приговора».

— Конечно, тебе не надо было скрывать от меня, где ты работаешь, — мягко сказала Наташа, едва он замолчал. — Но ведь и я не сразу сказала тебе, что я следователь! Тут мы почти квиты. — Я верю тебе, что ты уплатил за это проклятое вино. И зачем только ты вздумал его покупать?! Верю, верю, верю! Но дело в том…

— В чем? — спросил Слава, потому что новая пауза затягивалась.

— В том, поверят ли тебе официальные лица. А они на слово верить не могут. Но знаешь что?

Слава заметил в неверном свете уличного фонаря, что лицо Наташи прояснилось.

— Знаешь что? А все-таки, мне кажется, есть возможность проверить эту твою Петрову. Ты вот что скажи: общее количество «сюрпризных» корзин было известно? Не знаешь? Ну, я думаю, что было. Теперь так: ведь у кассирши остаются в кассах контрольные ленты? Стало быть, всегда есть возможность проверить, сколько было выбито чеков со стоимостью корзин?

— Видишь ли, — со вздохом сказал Слава, — а что, если покупатель купит не только корзину, а, скажем, еще две бутылки шампанского? Вот уж итог на чеке будет иной, и это помешает нашей проверке. Получено по чеку пятнадцать рублей, к примеру. Входит сюда и эта чертова «корзина» или не входит?! К тому же дело осложняется еще и тем, что у нас в магазине есть правило: кассиршам суммы свыше десяти рублей разбивать на две части. Например, девять рублей и шесть. Или восемь и семь рублей. Опять следы теряются.

— Глупейшее правило, — сердито сказала Наташа. — Знаешь что? Теперь все дело в Петровой. Если она просто по забывчивости отрицает твой чек — это одно. Может, еще и припомнит. А вот если она по злому умыслу… Тогда плохо! Достаточно ей уничтожить твой злополучный чек, и концы в воду.

— Не понимаю, откуда тут взяться злому умыслу? — с искренним недоумением воскликнул Слава.

— Может быть, тебе показалось, — успокоила его Наташа.

Небольшой хмель после первого бокала вина уже прошел. Слава чувствовал сейчас огромное облегчение от мысли, что Наташе все известно и что скрываться ему перед ней уже не приходится. Вместе с тем в глубине души нарастала тревога за исход дела, грозившего ему бесчестьем. Ему показалось невозможным оставаться среди безмятежных людей.

— Я пойду, Наташа, — робко сказал он. — Все равно, веселья у меня не выйдет сегодня.

— Иди, милый, — сразу согласилась девушка, — я проведу тебя через черный ход… Иди. И помни, что я верю тебе!

Первого января в квартире Ольги все проснулись поздно. Слава сделал вид, что тоже безмятежно проспал остаток ночи после «кутежа».

Сестра с мужем легли спать около часа, распив вместе бутылку шампанского, а детей уложили, конечно, и того раньше.

— Весело тебе было? — ласково спросила Ольга, знавшая, что Новый год он встречал у Наташи, о которой так много доброго рассказывал ей брат.

— Еще бы не весело! — снисходительно потрепал сестру по плечу Слава.

В эту бессонную ночь у него созрел план: сегодня же узнать адрес общественной контролерши; найти ее и просить ему помочь. Как помочь — было ему еще не ясно, но почему-то он был уверен, что эта старая женщина сумеет распутать веревочку, стянувшую ему горло.

Завтракали все вместе в комнате Ольги. Она накрыла стол по-праздничному и извлекла из буфета большое блюдо с пышным кренделем, ею вчера испеченным. Яков Иванович сделал вид, что крендель — полнейший для него сюрприз, и при виде блюда воскликнул на своем странном языке:

— Не думал, не гадал — сам вырос!

Слава чокнулся с зятем и будто о пустячном спросил:

— Не знаете ли, что за женщина приходила вчера к нам в магазин?

— Давно часы били! — неясно сказал Яков Иванович. — Давно пора в вашем магазине кое-кому анализ сделать!

— Например, кому? — с жадным любопытством спросил Слава. — Неужели заведующему?

— Нюрке-циркачке, — презрительно отмахнулся Яков Иванович. — Сошлась жить с циркачом, а он из нее бубну выбивает. Давай, говорит, такая-сякая, оборотные средства!

— Оборотные средства? — переспросил Слава, вспомнив жалкую фигуру Грум-Гржимайло.

Но Яков Иванович не стал объяснять. Он напомнил шурину, что тот интересовался общественным контролером и назвал ее:

— Анна Степановна Крутых — сибирячка. Холод умеет напускать.

И прыснул со смеха над своей немудреной остротой. А тем временем Ольга нарезала пышный крендель. Каким-то удивительным образом и Аллочке и Коле досталось по куску, в которых запечено было по монетке. Дети завизжали, Яков Иванович хохотал басом, Ольга улыбалась счастливой улыбкой.

— Где бы мне эту самую Анну Степановну найти? Где она живет? — нетерпеливо спросил. Слава у зятя.

— Проживает она в Сивцевом Вражке, дом номер пятнадцать, а квартира восемь. Я ее не раз возил домой. Человек она заслуженный!

Через час Слава стучал в дверь, обитую клеенкой.

— А! Пришел! Откуда адрес узнал? От Якова Ивановича, механика гаража? Как же, знаю. Я в нашем районе, почитай, каждого второго знаю. А стариков рабочих — тех подряд. Ну, садись. Рассказывай. Беспокоит тебя, небось, происшествие в магазине?

Она вдруг приблизила к нему слетка тронутое морщинами, но еще румяное лицо. Волосы были у нее седые, гладко расчесанные на пробор.

— Может, совесть в тебе заговорила? Ты ведь молод еще, совсем молод. А в молодости совесть говорливей! Ну, так что же?

Слава откинулся на спинку легкого и узкого кресла, в которое его усадила Анна Степановна.

— Не о чем моей совести разговаривать! — сердито сказал он. — Я не затем пришел, чтобы повиниться, у меня вины нет.

Он заговорил горячо:

— Вы сами слышали от кассирши: деньги за корзину она у меня получила. С какой радости она бы лгала? Я ей не сват и не брат.

Разговор как-то не вязался. Анна Степановна больше молчала, как будто думая совсем о другом. Она не спорила и не поддакивала, а больше слушала. В конце концов, Слава сбился и замолчал.

— Решайте, как знаете, — сказал он почти грубо. — Я сам подсказывать не берусь. Прощайте!

Он направился к выходу.

— Зачем прощайте? — спокойно поправила его старая женщина. — Скажи-ка лучше — до свидания. Я ведь завтра с утра в магазине. Забыл — акт буду составлять.

— Ничего я не забыл, — буркнул Слава, выходя из комнаты на лестницу.

Анна Степановна пришла назавтра не с утра, а перед обеденным перерывом. Слава уже подумал, что она совсем не придет. Был он все время в напряженном ожидании и невнимательно слушал разговоры сослуживцев. Часов в одиннадцать позвал его к себе Грунский.

— Садись, — сказал заведующий. — Сел? Ну, теперь скажи мне: что все это значит?

— Вы о чем спрашиваете, товарищ Грунский? — хмуро отозвался Слава.

— О чем! Об этой корзинке с винами. Кассирша в истерике бьется: «Заплатил он за корзинку!» А Петрова начисто отрицает: «Не давал он мне чека». Так я хотел тебя спросить…

— О чем же здесь спрашивать? — тяжело вздохнул Слава. — Раз Петрова у меня чека не получала, значит, и в самом деле я для отвода глаз уплатил. Заранее все предусмотрел. Знал, что меня при выходе могут остановить, знал — спросят чек, и поэтому заранее подготовился. Ясно?

— Ты мне не дерзи! — вдруг закричал Грунский. — Моему младшему больше лет, чем тебе!

— Странно, — пожал плечами Слава, — вы спрашиваете, я отвечаю. Ведь именно так и выходит: одна говорит — платил, другая говорит — не давал чека, значит, что? Заранее подстроенный обман. А что еще?

— Ты где вчерашний день провел? — вдруг спросил Грунский. — Дома? В гостях? Ну, а я здесь саморевизию делал, весь день и часть ночи!

— Ну?! — обрадованно вскрикнул Слава. — Значит, вы проверили остаток вина и сверили с продажей? И моя корзинка действительно оплачена?

Грунский долго и молча всматривался в лицо Славы, потом сказал:

— Нет, так врать в двадцать три года ты не смог бы, даже если бы захотел. Вот что, дружище. Приготовься услышать пренеприятное известие. Я, видишь ли, конечно, точной сверки в одиночку произвести не смог, но все же. Нехватка в той последней партии дорогих вин, против накладной, огромная: пол на пол примерно. То ли на две тысячи, то ли на три. Точнее ревизия установит. Ты, кажется, что-то сказал?

Славе стало вдруг ужасно жарко. Несколько мгновений в ушах гремел набат, потом все прошло.

— Как же это? — хрипло спросил он, но Грунский молчал.

В этот момент в кабинет вошла Анна Степановна.

— Здравствуйте, друзья, — сказала она хмуро. — Ну, с Новым годом и так далее. Выяснили судьбу той корзины? А то придется сейчас акт писать: так и так, задержан был товарищ Казанцев в дверях магазина при попытке вынести неоплаченное вино. Не знаю, как контора посмотрит. Могут и уволить. Да скорее всего так. Ну-с? Говори поскорее, а то меня в магазине две активистки-контролерши поджидают.

— Садитесь, Анна Степановна, — не совсем естественным тоном сказал Грунский. — Акт, действительно, составлять придется. Только не об этой корзине.

— А что? Нашлась? — живо откликнулась Анна Степановна, и Слава увидел, что старой женщине очень бы этого хотелось.

— Нет, тут дело другое, — прошептал Грунский. Голос ему изменил. — Большая нехватка обнаружена! Проверять весь товар нужно…

Магазин проверяли на ходу, не прекращая торговли. Раньше Слава не представлял, что это возможно.

В ревизии принимал участие молодой помощник прокурора, тот самый Голубинский, который так не нравился Славе.

Примерно через неделю выяснилась печальная картина: вина не хватило на две тысячи рублей, причем не хватало именно из завезенной непосредственно перед праздником новой партии: предыдущие получки были реализованы, никаких хвостов после них по бухгалтерским данным не оставалось.

Экспертиза предположила преступный вывоз из магазина товара без оплаты. Но это порождало недоумение: кто же из служащих магазина мог произвести такую сложную операцию? Ведь тут нехватка вина составляла примерно семьдесят ящиков. Пусть бы даже не сразу, но как, каким образом ухитрились расхитители вывезти на глазах у всех пусть семь раз по десять ящиков? Десять раз по семь! Даже семьдесят раз по одному ящику! Не по одной же бутылке расхищалось вино, для этого не хватило бы тех двух дней торговли перед днем Нового года, когда только и могло произойти хищение.

— Я не знаю, — ответила Анна Викторовна Петрова, — я хоть и заведующая отделом, но мой заместитель на равных со мною правах. В накладной и расписка его в получении товара. Пусть он и объяснит!

Она закуталась в теплую шаль и села поглубже в кресло. Беседа происходила в кабинете заведующего и в его присутствии. За эти дни Грунский похудел и пожелтел. Его мучила мысль о собственной позорной неспособности руководить крупным магазином: тут же, на его глазах, воруют, а ему и невдомек!

— Разрешите вопрос, — сказал он, обращаясь к Голубинскому, проводившему «беседу» (он настаивал именно на таком термине).

Голубинский вежливо сказал:

— Пожалуйста.

— Вы вот говорите: я не я, и я не ответчик, — обратился Грунский к Петровой, — однако никуда не денешь, что вы — старшая по отделу. И по должности и по возрасту.

— На два года его старше, — буркнула Петрова.

— Не на два, положим, а на все восемь, — возразил Грунский, отлично помнивший все данные личных дел своих сотрудников. Петрова поежилась, но промолчала. Грунский продолжал:

— Так вот, почему же вы как старшая не поинтересовались судьбой товара? Куда он делся?! — вдруг крикнул Грунский.

— Тише, прошу вас, — строго сказал Голубинский. — И разрешите заметить, товарищ Грунский, что в сущности такой же точно вопрос товарищ Петрова может адресовать и к вам лично: самый старший в магазине и по должности, да и по возрасту, если не ошибаюсь, являетесь вы.

— Это верно, — упавшим Голосом сказал Грунский.

А Петрова с благодарностью посмотрела своими быстрыми глазами на осанистого помощника прокурора и сказала уже смелее:

— Грудных младенцев у нас вообще здесь нет. Да Казанцев совсем не младенец. И по возрасту и по поступкам. Куда это годится, например, выносить из магазина неоплаченный товар?! И к тому же, заметьте, товар именно из этой расхищенной партии!

Голубинский явно оживился и принялся расспрашивать Петрову о подробностях. Он даже записал фамилию общественного контролера, которая, по его мнению, поступила «крайне неосмотрительно», не составив на Славу акта «по свежим следам преступления».

— В таком случае, — подал голос Грунский, — я вас буду просить о допросе…

— Пока только о беседе, — корректно поправил Голубинский.

— Ну, о беседе с нашей кассиршей Касаткиной Антониной. Она подтверждает, что Казанцев уплатил ей за купленную корзинку.

Удивительное дело, как показания бледнеют, теряют краски и отчетливость в тех случаях, когда допрашивающий уже успел настроить в уме свою версию и когда показания идут вразрез с этой версией. Тоню позвали, она повторила примерно то же, что рассказала позавчера, но впечатление получилось уже другое. Голубинский задавал ей вопрос за вопросом:

— Вы говорите, Казанцев платил в кассу? Вы хорошо помните, что это было именно в последний день торговли перед Новым годом, то есть тридцать первого декабря? А может быть, это случилось накануне? А может быть, Казанцев платил не девять рублей шестьдесят копеек, а другую сумму? Да и как может она, Тоня, припомнить такой ничтожный случай среди многих сотен аналогичных? Ведь перед ее окошечком мелькают лица одно за другим! И в сущности даже не лица, а чаще всего-только руки! Так почему же она запомнила Казанцева? Может быть, она ошибается? Ах, у нее хорошая память? А если так, сумеет ли она опознать каждого из тех, кто ей платил в кассу тридцать первого декабря?

Нет? Хорошо! Почему же всех она не помнит и помнит одного Казанцева? Согласитесь, товарищ Касаткина, это крайне неправдоподобно! Может быть, Казанцев просил ее дать такие показания? Нет? Но почему же вы плачете, товарищ Касаткина?

Касаткина в слезах ушла, а Голубинский на прощание, отпустив Петрову, сказал заведующему магазином:

— Так или иначе, а ваш работник Казанцев был задержан при попытке воровски вынести часть той партии вина, которая оказалась ныне расхищенной. Это дает нам ниточку.

— Ниточку, вот именно, ниточку, легко рвется, — вздохнул Грунский. — Не забывайте, что Казанцев — материально ответственный. Что же, он у себя крал?!

— А вы разве не знаете таких случаев, когда материально ответственные лица осуждаются судом именно за расхищение доверенных им ценностей? — сухо спросил прокурор.

Он вежливо раскланялся и ушел, оставив Грунского в самом тяжелом настроении.

Прокурор района Никитичев не дал санкции на арест Славы.

— Нет, нет, — сказал Никишичев, — не вижу оснований.

— Как же нет оснований, — возразил Голубинский, — если такие улики?

Никишичев досадливо передернул плечами.

— Улики, улики, — повторил он в сердцах. — Мы точно улитки в раковины прячемся в свои улики. Не в одних уликах дело!

— В чем же дело в таком случае, позвольте узнать, Федор Николаевич? — с вежливой ехидцей спросил Голубинский.

Прокурор ответил задумчиво:

— Я вижу, товарищ Голубинский, вы не очень близко к сердцу приняли решения партийных съездов… Да, да! — воскликнул он, заметив протестующее движение своего помощника. — Внешне-то вы усвоили неплохо, а вот самую суть… Высокое уважение к человеческой личности! Полнейшая гарантия законности! И прошу заметить, законности не формальной, а благородной, гуманной сути ее.

Никишичев помолчал и сказал обыденным голосом:

— Улики, конечно, есть, но прибегать к такой мере, как арест, мы можем только в случаях крайней необходимости, а ее-то я здесь и не вижу. Нуте-с, давайте на этом и покончим.

А Слава и не знал, что судьба его висела на волоске и что вот-вот мог явиться к нему следователь прокуратуры и увести его под стражей…

Прокуратура производила формальное расследование о недостаче. То и дело на допрос требовали работников магазина. Вызывали и Якова Ивановича и Славу. Допрашивал пожилой следователь Крутиков в присутствии того же помощника прокурора Голубинского. Крутиков сидел за своим столам, Голубинский прохаживался по кабинету.

«Не заявить ли ему отвод? — подумал Слава. — Пожалуй, не стоит. Еще подумают, что я чего-то боюсь».

К тому же, какие, собственно, были у него основания для отвода Голубинского? Какие-то неясные предположения, что он неравнодушен к Наташе. А если это и так, разве это мотив для того, чтобы обвинить его, Славу?! Фактов-то нет!

Впрочем, о фактах напрасно сказано, что они упрямая вещь. Ничто так не поддается различному толкованию, как именно факты. Никакого злого умысла или пристрастия у Голубинского не было. Вместе с тем, Голубинский был из тех людей, которым все в деле сразу кажется ясным и которые решительно укладывают все детали и улики преступления в быстро родившуюся схему. Если деталь не входит, тем хуже для детали!

Эпизод с попыткой Славы вынести «неоплаченный» сверток из магазина вырос в глазах впечатлительного Голубинского в решающее происшествие. Если преступник пытался выкрасть часть товара и это ему не удалось, то в остальных случаях, наверно, удалось! Иначе, куда же делись ящики с вином? И если не Слава, то кто же? Ведь никто больше из сотрудников магазина не попался в этот день с попыткой обворовать свой же отдел! Голубинский возмущался «нечестными попытками» заведующего и этой подозрительной кассирши оправдать явного преступника.

Правда, немалая странность заключалась здесь в том, что в сущности Казанцев крал у самого себя: ведь он вместе с Нюрой был материально ответственным на солидарных началах! Голубинский, однако, считал, что это лишь кажущееся противоречие. Что с него, Казанцева, возьмешь! Речь идет о большой сумме, а у него — ни кола, ни двора. Если он преступник, то формальная подписка об ответственности — не гарантия.

«И с Петровой, хоть она и солидарно ответственная, — размышлял Голубинский, — тоже много не возьмешь; да и не взыщет с нее суд полную стоимость пропавшего вина!»

У помощника прокурора мелькнуло вдруг подозрение на Петрову: «А что если она это понимает… и именно потому, что понимает, пошла на преступление? Нет, нет, не похоже!»

Оставалось еще невыясненным, как же удалось Славе Казанцеву вынести в один день такое огромное количество вина. Однако и это не довод: а может быть, у него были помощники вне магазина… или даже в самом магазине. Не кассирша ли это и не заведующий ли? Ах, если бы не прокурор района Никишинев, упрямый старик! Он решительно запротестовал против обысков на квартирах у кассирши и у Грунского. Может быть, там удалось бы напасть на след! Хорошо еще, что Никишичев не возразил, хотя и нахмурился, когда речь зашла об обыске у Славы.

— Опыт мне подсказывает, что парень тут ни при чем, — сказал при этом Никишичев, — но для очистки совести… Делайте!

Обыск был произведен в вечернее время, когда вся семья была уже в сборе и ужинала. Ольга кое-что знала о неприятностях в магазине со слов мужа и замечала, что Слава стал задумчивым и неразговорчивым.

— Простите, — сказал Голубинский, явившись в дом с двумя работниками милиции, — я помощник районного прокурора, а это (он указал на жилицу соседней квартиры, пожилую учительницу Демину) понятая. Я вынужден произвести обыск у вашего брата Вячеслава. Вот ордер. Прошу показать его комнату.

Как всегда, Голубинский был корректен и холоден.

— Комнату? У него нет комнаты! — воскликнула Ольга. Ей вдруг показалось, что в этом сейчас все его спасение. — Уверяю вас, у него нет отдельной комнаты. Он живет в комнате моего мужа!

На разговор в переднюю вышли остальные члены семьи. Впереди был Яков Иванович, за ним побледневший Слава: он сразу понял, увидев Голубинского, что этот визит касается его. Дети держались позади, боязливо выглядывая из-за спин взрослых.

— Товарищу прокурору! — басом приветствовал Голубинского Яков Иванович. — То мы к вам, то вы до нас. Визиты отдаете?

Но Голубинский не пожелал принять шутки. Он только спросил Якова Ивановича:

— Гражданин Казанцев Вячеслав проживает в вашей комнате? Вы разрешите войти к вам? И, пожалуйста, покажите, какие именно вещи принадлежат в комнате гражданину Казанцеву.

В общем, обыск продолжался очень недолго и сильно разочаровал Голубинского, который был почти убежден, что найдет у «преступника» доказательства преступления: переписку, много денег и так далее.

Единственное, что на краткий срок остановило внимание прокурора, была записка, датированная вчерашним числом и, судя по конверту, пришедшая по почте:

«Дорогой Славик, это нелепо, что ты скрываешься от меня! Я совершенно уверена в твоей невиновности, вопреки всему. Прошу тебя, очень прошу: позвони мне. Разве не мое право — твоего друга, самого близкого тебе, видеть тебя, успокоить тебя? Целую тебя, мой любимый!»

Дальше шла неразборчивая надпись.

— От кого письмо? — строго спросил Голубинский.

— Вас это не касается! — вспыхнув, ответил Слава. — Отдайте!

Голубинский подумал и протянул письмо.

— До свидания, — сказал он вежливо.

— Ничего! — с неожиданной угрозой в голосе воскликнул Яков Иванович. — Черный конь — он среди белых коней заметен!

Но что именно он хотел этим сказать, никто не понял.

Якав Иванович сидел у Анны Степановны.

— Нюркин муж? — говорил он, как обычно не соврем понятно, но, видимо, собеседница его отлично понимала. — Циркач он. Желает до фокусов возвыситься. Она для него в пух расшибется. Я для чего к вам пришел? Тридцать лет вас знаю.

— Двадцать восемь, — сказала Анна Степановна. — Я тогда на печах работала, а ты молодым фертом пришел, комсомольцем. Желаю, говоришь, специальность получить!

— За баранкой сижу! Вот и вся моя специальность. Зато к берегу прибился, — жену Ольгу уважаю, к детям привязался. Страдают они по Славке, Степановна! Я и пришел к вам… Знаю, к вам идет вся фабрика со своими душевными делами, вот нынче вас членом завкома выбрали, шутка ли, у вас и без меня довольно шума, а тут я. И к фабрике я не принадлежу. Так что, я могу уйти.

— Не дури, — серьезно отозвалась Анна Степановна. — Я и сама думаю, невиновен твой Славка, не такой он парень, чтобы этой пакостью заниматься, воровать с производства. Но ведь кто-то уворовал!

— Пол на пол, — сказал Яков Иванович, и, видя, что на этот раз и Анна Степановна его не поняла, уточнил:

— Половину груза уволокли, выходит. Нюрка по чекам эти сюрпризные корзины тридцатого и тридцать первого отпускала… Проверили чеки… Полный прорыв!

— Она продавала? — задумчиво переспросила Анна Степановна.

— Она по чекам! А накладную, небось, подсунула подписать Славе. Тоже неспроста!

— А примерно сколько таких сюрпризных корзин с вином, будь они трижды здоровы, не хватает? То есть, если на корзины перевести?

Яков Иванович недолго подумал и ответил:

— Так что свыше двухсот!

Анна Степановна с живостью заметила:

— Неужто отпустила она двести корзин без чеков? Да ведь для этого понадобилось бы двести соучастников. Трудно представить!

Яков Иванович в свою очередь воскликнул с убеждением:

— Да ведь и Славке тоже понадобился бы целый батальон! У него и знакомых столько здесь нет. Одна только знакомая, да и та раззнакомилась с ним!

Яков Иванович рассказал, что Слава «присмотрел себе девушку-чудо, но девушка-чудо теперь отвернулась от него. Правильнее сказать, он сам из гордости отвернулся. Не хочу, говорит, чтобы меня жалели!»

Это была правда. На следующий день после обыска, произведенного у него Голубинским, Слава позвонил Наташе на работу и сказал ей глухим голосом, но решительно:

— Я так думаю: пока не кончится это недоразумение, мы с тобой встречаться не должны. Это и для меня лучше, и для тебя спокойнее!

И не слушая возражений, положил трубку…

— Получается, что украсть никто не мог, — улыбнулась Анна Степановна, — а ведь украли же!

Яков Иванович ушел, получив неопределенное обещание Анны Степановны «подумать». Однако пришел он домой радостный и еще с порога сказал жене:

— Знаешь, как мы ее в молодости называли? Марфа-посадница! Была в древности такая геройская делегатка, слыхали? И уж коли она обещала…

Живет Анна Степановна одиноко, а работает на людях и с людьми. Весело работает! Вот на фабрике, куда она еще девчонкой пришла, выбрали ее рабочие в фабком. А выбрали потому, что привыкли идти к ней и с хорошим и с плохим. Властная она женщина, Марфой-посадницей зовут ее. А любят. Поставили общественным контролером по торговле. Важная, почетная обязанность! «Рабочий, — думает Анна Степановна в длинные зимние ночи, когда ей не спится, — дважды заинтересован в том, чтобы торговля шла, как положено. Во-первых, он — рабочий класс, хозяин! Во-вторых, у него, хозяина, семья. Всего для семьи нужно! И удивительное дело: с каждым годом вроде больше нужно».

Теперь еще эта неприятность в магазине № 47. Никто, кажется, еще не знает: она, Анна Степановна, совсем не спроста оказалась в канун Нового года у дверей магазина. Ведь ее предупредили: «Ожидаю, что будет один из сотрудников магазина — сам ли, вместе с кем-либо — выносить вино». А предупредила ее и сообщила о своих ожиданиях-подозрениях… она, Нюрка Петрова!

«Между прочим, кое-кто на нее думает, — размышляла Анна Степановна, — вот что странно! Нет, расхитительница не она. А кто? Слава? Нет, не из того материала сделан парень, не он! А кто же все-таки? И почему, собственно, у них такое расхождение в истории с чеком? Славка говорит: дал чек Петровой, а Петрова со злобой твердит: нет, не давал. Именно со злобой! Я заметила…»

Так до утра Анна Степановна и не сомкнула глаз. Как она ни ругала себя старой дурой, как ни принималась вновь и вновь считать до ста, сон не приходил к ней. Нелепая история в магазине, печальная участь Славы стояли перед ней живым вопросом и требовали ответа.

Утром она пошла в магазин и сказала осунувшемуся Грунскому:

— В одиночку задачу не решим. Собирай общее собрание, пусть народ обсудит.

— И без того все по углам судачат, — недовольно ответил Грунский.

— Судачат — это одно, а в открытую поговорят — другое, — запальчиво возразила Анна Степановна. Грунский внимательно поглядел на нее, понял, должно быть, мысли, точившие Анну Степановну, и тотчас согласился, хотя в душе был уверен в бесцельности затеи.

В тот день после закрытия магазина было назначено общее собрание сотрудников. Присутствовала на нем и Анна Степановна.

Единственный вопрос повестки: «Обсуждение недостачи», докладчиком значился председатель местного комитета старший продавец рыбного отдела Игнат Савушкин, непомерно высокого роста и удивительной худобы пожилой человек с насупленными рыжими бровями. Несмотря на свой странный и несколько мрачный вид, это был добряк, любимец сослуживцев. Вместе с тем Игната Савушкина побаивались за его нетерпимость к малейшему проявлению «снохачества», как он почему-то называл стремление залезть в государственный карман. Доклад его оказался необычайно коротким:

— Недостача имеется, — сказал Савушкин, — вы знаете, товарищи, какая. Сейчас речь идет о другом: как могло случиться, что у нас — недостача? Как мы не доглядели? И еще я хотел бы, чтобы вы обсудили: да неужели молодой парень, Вячеслав Казанцев, пошел на это? А не он, так кто же?

— Ну, тут пусть разбираются следственные органы, — сказал кто-то с места. Савушкин сердито возразил:

— Следственные? Да, конечно. А мы-то, общественность, разве в стороне? Мы-то разве не заинтересованы больше всех? Нет уж, товарищи, мы и следственным поможем и самим себе глаза откроем. Давайте обсуждать!

— Ну, кто еще просит слова? — спросил председатель собрания.

— Я прошу, — после некоторой паузы сказал Грунский.

— Все уже знают, — сказал он, — что Казанцев был задержан со сверткам…

— Я этого свертка и не скрывал! — крикнул с места Слава. На него зашикали. Грунский продолжал:

— Подозрение пало на Казанцева. Выходит, что он вынес двести корзин с вином! Да, да, двести! — горячо повторил Грунский. — Каждая стоит около десяти рублей, а нехватка составляет две тысячи. Вот и посчитайте. Нет, чепуха это!

— А кто же унес? — опросила Анна Степановна немного хрипло. Все на нее оглянулись, а Грунский развел руками.

— Если бы я знал!..

Нюра Петрова сидела в первом ряду, сложив руки на коленях. Видно было, что она взволнована до последней степени, но изо всех сил сдерживает себя. Слава сидел неподалеку, бледный и решительный. Он был готов дать отпор каждому, кто станет его уличать!

Выступило несколько человек, и все говорили только об одном: о невиновности и Нюры и Славы.

— Никто не виноват, а товара нет! — с грустным сарказмом сказал с места Грунский.

— Hy, попались мне вор, — вдруг почти вскрикнула Анна Степановна.

— Попадется! — недобро повторили многие.

Слава уже совсем решился сказать о «циркаче» и его предложениях, как вдруг случилось неожиданное. Вскочила Нюра и закричала, показывая протянутой рукой на продавца ларька Крышкина:

— Ему, ему, проклятому, я отпустила вино! Вспомнила! Ему! Обещал потом накладную заполнить! Совсем я голову потеряла…

Бородатый Крышкин сказал густым басом, с трудом скрывая смущение:

— Запамятовал, торопливость одолела. А взято — это точно…

Он что-то еще бормотал, но его уже не слушали. Все обступили Нюру и Славу и радостно кричали. Продавщицы плакали. Один лишь Грунский не выказал радости. Подбежав к Крышкину, он гневно закричал на него.

— Жулье! Я тебя давно заметил! Теперь от меня не уйдешь!

Овладевший собой Крышкин прижимал руки к пруди и оправдывался:

— Рассеянность, товарищ директор. Еще смолоду страдаю! И потом: ведь признался я, не стал оспаривать!..

Анна Степановна сидела вместе с Нюрой Петровой в кабинете районного прокурора Никишичева.

Никитичев выглядел старше своих лет: ему было сорок пять, а под вечер, когда он устанет, можно было дать и все пятьдесят. Под глазами — складки, морщинистый лоб.

— Погодите, — прервал Никитичев рассказ Нюры, — что же это выходит? Выходит, что ваш муж толкает вас на преступление! А вы молчите. И вот какой кордебалет вышел. Что?

Петрова только вздыхала. Из ее больших темных глаз капнула слеза, другая.

— Москва слезам не верит — слыхали такую пословицу? — жестко сказал Никишичев.

— Пословица устарела, — возразила Анна Степановна. — Искренним слезам Москва верит. А эти слезы, полагаю, искренние. — Она говорила, сурово уставясь прямо в глаза прокурора. Взгляд ее в минуту, когда она сердилась, мало кто выдерживал еще с молодости. Уж на что не трусливого десятка был Никишичев, а и тот сейчас невольно потупился. Анна Степановна продолжала свою горячую речь:

— Муж совсем отбил ей память! А ведь нелегко, товарищ прокурор, идти заявлять на собственного мужа! Она надеялась, что все образуется. Мало ли что он там болтал! А делать-то ничего не делал.

— Между прочим, товарищ Крутых, — не без яду заметил прокурор, — кое-что он, муж Петровой, все же делал. Например, уговаривал ее тридцатого и тридцать первого декабря устроить фокус с сюрпризными корзинками. Как я понял, Петрова, по мысли своего супруга, должна была отпускать их без чеков с тем, чтобы потом сослаться на отсутствие ее подписи в накладной.

— Он так мне и сказал, — не выдержала Петрова, вся дрожа от возбуждения. — А на тот, мол, случай, что у входа проверка, тот человек одну корзинку оплатит и всегда сможет сослаться на кассиршу. Она ведь подтвердит, что один раз получала деньги. А задержат-то его только один раз!

— Так вот оно что! — протянул прокурор. — А много ли Казанцев успел вынести корзин без чеков?

— Ни одной! — закричала со слезами Нюра. — Я ведь тоже на него подумала, когда он мне свой чек сунул: на что, думаю, холостому парню сюрпризная корзинка? Холостые больше в посуде покупают. Неспроста Казанцев утром во дворе толковал с Федькой (это мой муж — Федор), вижу, парень, мол, обработан! Вместо того чтобы рассказать мне, Федькиной жене, о том, что мой чудак надумал, Казанцев молчком принялся за дело! Озлилась я на Казанцева — страсть! Случилось так, что его с первой же корзиной задержала общественный контролер. Так, думаю, ему и надо. Ни за что не признаю, что он мне чек дал! Надо его одернуть, ведь дал-то он чек, думаю, для обмана, для воровства! Меня же хотел погубить! Не от него зависело, что с первой же корзиной его задержали. Так на же тебе! Ну, и стала я отрицать получение чека…

Последние слова Нюра выговорила тише и залилась слезами.

— Понятно? — спросила Анна Степановна. — Понятно, какого вы «преступника» поймали? Он ни сном, ни духом! Купил парень корзинку, думал сюрприз любимой девушке сделать, вашей же сотруднице Наталье Репиной, а в результате и корзины лишился и любви. Каково-то ему?!

— А где сейчас ваш муж? — спросил Никишичев у Нюры. Та вздохнула тяжело и, чуть помедлив, ответила:

— Сегодня утром уехал.

— Куда?

— Не сказал. Еду, говорит, на юг. Там, говорит, кое-где еще можно человеку моего масштаба прокормиться. А здесь, говорит, чересчур все идейные стали. Противно, говорит. Взял у меня мою зарплату и ручкой на прощание сделал…

— Эх, ты, дурища, — ласково сказала Анна Степановна, обнимая Нюру. — А ты бы ему отрезала: на юге, мол, то же самое, дело ваше, босяков, конченное…

Не слушая, Никишичев схватился за внутренний телефон:

— Наталья Александровна? Товарищ Репина? Интересная новость! Ни в чем решительно не виновен ваш знакомый, Вячеслав Казанцев. Решительно ни в чем, кроме, впрочем, того, что, оказывается, он влюбился в девушку — прокурорского работника. Не знаю только, по какой статье мы будем квалифицировать это преступление. Может, под амнистию подведем, а?

Потом он соединился со своим помощником Голубинским и сказал ему менее дружелюбным тоном:

— Вы ведь ведете следствие по делу о расхищении в магазине «Гастроном»? Прошу, зайдите ко мне. Да, сейчас. Есть для вас небольшой сюрприз!