Гибель профессии

Кирзовые сапоги

— Помогите, товарищ начальник, — всхлипывая, говорит женщина средних лет, в добротном драповом пальто, с пуховым платком на голове. — Помогите найти, сынок у меня единственный!

Елена Федоровна Воронина, работник буфета зоологического сада, сидит у стола следователя и, горестно опустив голову, рассказывает историю исчезновения ее сына, шестнадцатилетнего Сани.

В последний раз Воронина видела Саню вечером четырнадцатого мая. Саня сказал, что хочет спать, и ушел в бревенчатый сарай, где у него стояла койка и шкафик с книгами. Пятнадцатого Вдовиченко встал в шестом часу утра и наведался в сарай. Постель была не раскрыта, мальчика не оказалось.

— Не иначе, играл Санечка всю ночь с Ленькой Новожилиным в карты, — вздохнула бедная мать. — Шибко играли они на деньги. Чуть ли не каждую ночь. И всегда-то этот Новожилин обыгрывал моего сына.

Она принялась перечислять, загибая пальцы:

— Фотоаппарат выиграл — раз, денег рублей пятьдесят — два, велосипед — три…

— Азартная игра? — спросил следователь. — А почему вы не пресекли?

— Да разве с этим Новожилиным можно справиться? — горячо возразила посетительница, — попробуй его затронь!

Она тяжело вздохнула;

— Чует мое сердце, пропал Санечка. Может, он Новожилину столько проиграл, что и отдать не сумел. От страха и сбежал!

— Найдем, — успокоил ее следователь. — Напрасно, вы сразу не сообщили. Легче искать по горячим следам.

Мать заплакала.

— Я все надеялась, что Санечка сам придет, — сказала она чуть слышно.

Следователь помолчал, ожидая, пока она успокоится, и спросил:

— Во что был одет ваш сын?

— С вечера?

— Да ведь он, вы говорите, и не ложился спать?

— Не ложился, постель была не тронута, — подтвердила мать. — А были на нем брючки серые, бумажные, рубашка ситцевая, синяя в полосочку, да сапоги.

— Какие сапоги? Мне это важно знать, особенно если я обнаружу его следы.

— Кирзовые.

Мать со вздохом добавила:

— Мы ему ничего не жалели, он у нас был единственный. Да ведь мальчишки растут быстро, больше одной пары зараз покупать не к чему.

Следователь, спросил у нее адрес Новожилина. Оказалось, он жил почти рядом с семьей Сани.

— А когда Сане исполнилось шестнадцать?

— В феврале… нет, в марте!

Следователь изумился, как сильно может подействовать несчастье на память матери.

— Он учится или работает?

— Работал разнорабочим базы треста столовых. Так же, как и Новожилин. А кроме того, они вместе поступили в шестой класс вечерней школы рабочей молодежи.

— Шестнадцать лет и в шестой класс?

Мать ничего не ответила, видимо, погруженная в свои тяжелые думы.

— Еще один вопрос, и я вас отпущу, — сказал следователь. — Как сложились у Сани отношения с отчимом?

Елена Федоровна пояснила, что отношения были отличные: «Жили душа в душу, отец ему в рот смотрел, подражал ему во всем!»

«Подражал — это значит на ее языке выполнял все его желания, — подумал следователь, — ну, это мы проверим».

— До свидания, — вежливо привстал он, — идите и не беспокойтесь, найдем Саню!

— Если бы!..

Елена Федоровна попрощалась и вышла из кабинета.

После ухода Ворониной следователь Алексей Никитович Куракин глубоко задумался.

«Мать потрясена длящимся безвестным отсутствием единственного сына, — размышлял Куракин. — В такой острый момент мамаша могла бы заподозрить… Ну, хотя бы отчима. Не он ли довел мальчика до того, что тот ушел из дому? Такое бывает. Однако свидетельница особо подчеркнула хорошее отношение Вдовиченко к убежавшему мальчику. Значит, мальчик бежал не потому, что к нему дурно относились. Что же тогда?»

Куракину не удалось додумать до конца. Зазвонил на столе телефон, и взволнованный мужской голос произнес в трубку:

— Обнаружен труп подростка в камышах на берегу реки Каменки! Докладывает участковый инспектор Ковалев.

— Документов при нем нет?

— Нет! Труп лежит в болотной воде!

— Сейчас приеду, — сказал следователь и заторопился.

«Убийство! — думал он, трясясь в старом виллисе, принадлежавшем прокуратуре. — Неужели убитый — это Саня?»

Да, это был Саня Воронин! Его опознали многочисленные сверстники. Вокруг шеи подростка была туго стянутая проволока; обрывки серой бумаги показывали, что после убийства труп был помещен в огромный куль, из тех, в какие пакуют цемент, и в таком виде брошен в камыши мелкой болотистой речушки Каменки, близ зоологического сада, за чертой города. Сапог на убитом мальчике не оказалось.

Следователь послал машину за матерью убитого, а тем временем стал добросовестно срисовывать местность, где обнаружили труп. Кучка ребят молча стояла в стороне. Вдруг раздалось сдерживаемое всхлипывание. Мальчонок лет двенадцати сказал сквозь слезы:

— Саньку жалко…

Все молчали. Следователь подозвал плачущего мальчика и узнал, что его зовут Коля, по фамилии Новожилин, и что он — родной брат сверстника и друга убитого, Леонида Новожилина, того самого, с которым, по словам Ворониной, убитый играл в карты.

— А твоего брата Леонида здесь нет?

— Он в смене, — ответил мальчик, стараясь не смотреть на убитого.

— Он играл с Саней в карты?

— Играл.

Мальчик спохватился, поняв, что этот высокий, с колючими глазами и морщинистым лицом, дядька в форме может «привязаться» к карточной игре:

— Да разве он один? Они все играют!

Он кивнул в сторону группы подростков. Следователь тоже посмотрел на них и увидел, что ребята расступаются, пропуская вперед Воронину, мать убитого.

Воронина приближалась очень медленно. Видно было, что ноги у нее подкашиваются. Следователь шагнул вперед и взял ее под руку.

— Мужайтесь, — сказал он, и ему самому это обращение показалось фальшивым.

Воронина подошла совсем близко. Неизвестно, видела ли она труп за несколько шагов или же увидела его внезапно, в тот момент, когда оказалась рядом. С криком «Саня!» она упала на землю без чувств.

Теперь уже не было сомнений. Мать не ошибется!

Следователь заперся в своем кабинете. Он должен обдумать неожиданный поворот событий! Саня Воронин не убежал из дому, как это предполагалось ранее, он был убит, причем дата убийства теперь была ясна: это произошло в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое мая, когда Саня бесследно исчез.

Куракин поставил перед собой задачу перебрать все допустимые в данном случае варианты и проанализировать каждый.

«Убийца — мать? — слишком нелепо. Отчим? Нет никаких оснований для такого подозрения. И все-таки мы его допросим!»

Он позвонил и, вызвав дежурного, распорядился немедленно доставить Сергея Яковлевича Вдовиченко из дому или с работы, где он окажется.

— Там к вам мальчики пришли, позвать?

В кабинет вошли Коля Новожилин в сопровождении мальчика постарше, хилого, болезненного подростка. У обоих были испуганные лица. Старший, видимо, изо всех сил старался держаться спокойно.

— Вы, товарищ следователь, — довольно развязно сказал он, — интересовались насчет карточной игры, так я сам пришел.

— А кто вы? — спросил следователь.

— Это — Ленька, — пояснил младший.

Он замолчал, следователь молча рассматривал лица братьев Новожилиных. Потом Куракин отослал младшего, а со старшим начал пренеприятную для Леонида Новожилина беседу.

— Потрудитесь отвечать на вопросы, — сказал следователь. — Где вы были в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое мая?

— Дома спал, — грубовато ответил Леонид. — А где же мне еще быть?

— А кто может подтвердить, что вы спали дома?

— Странный вопрос! — окончательно рассердился допрашиваемый. — Отец в больнице, мачеха была в смене. Кому же подтверждать? Чужие у нас дома не ночуют!

Следователь что-то пометил в протоколе.

— В карты с Саней играли? — спросил он, в упор глядя на парня.

Леонид Новожилин явно смутился.

— Да, играли, сказал он после паузы. — Только мы в последний раз играли вечером тринадцатого, а потом уже не играли.

— И кто у кого выиграл? Вы выиграли?

— Да, — твердо ответил оправившийся от смущения Леонид.

Следователь задавал один вопрос за другим:

— А ссора у вас с ним была? Вот, когда в последний раз играли?

— Он меня шулером назвал. А какой я шулер, мне просто в карты очень везет.

— Значит, ссора все-таки была. Так. А в момент игры, вашей последней игры (следователь подчеркнул эти слова), что было на ногах у Сани?

— Сапоги, — с некоторым удивлением сказал Леонид.

— А куда же они делись? Вы сами видели, что мы обнаружили его разутым.

— Не знаю, — угрюмо сказал Леонид. — Мало ли кто мог с него снять сапоги!

— Может быть, вам известны возможные убийцы Сани? — спросил следователь. — Например, кто-нибудь из его соучеников? Может быть, он с кем-либо из них ссорился?

Новожилин пожал плечами:

— Ничего не знаю.

— Вы в каком классе?

— В шестом.

— А почему вы так отстали?

— А так! — снова грубовато ответил Новожилин. Можно было подумать, что эта тема его раздражает. — Разве вы не знаете, что мы оба шесть лет провели в детской колонии? Вот время и ушло…

Для следователя это было новостью. Однако он не подал вида.

— Так, так. А за что собственно вы попали туда?

— Меня туда мачеха загнала, а его — родная мать. Это еще та мать!

— Извольте пояснить, что именно вы имеете в виду, — сухо предложил следователь.

— Это Ворониха-то? Нам с Саней было по десять лет, когда она сошлась с этим котом… Она тогда на базаре торговала птицей! Базарная спекулянтка! Вдовиченко на ее домик позарился! Сам-то нигде не работал всю жизнь, только спекулировал, вот это какой человек… Одним словом, тунеядец!

— Дальше!

— И дальше он так же поступил. Решил поселиться у Воронихи, да вот не понравился ему Саня. Не желаю, говорит, у тебя жить, если он будет у меня под ногами вертеться.

— Откуда вы это знаете?

— А Санька прибегал, все рассказывал. Плачет малец. Да я что могу сделать, если меня самого из даму мачеха выживает, с жалобами ходит, а отец завербовался в Пермскую область?!

— Продолжайте!

— Санькина мать накапала на нас. Кто-то из соседей подтвердил, что у него что-то там пропало, словом, поверили родной матери да и мачехе, и попали мы в колонию. А как шестнадцать лет минуло, отпустили нас, и пришли мы дамой. Соня мне часто говорил, что отчим жить ему не дает, придирается! Вот и все, что я знаю.

Парень вытер пот с лица и замолк.

Молчал и следователь…

«Легче всего пойти по линии наименьшего сопротивления, — размышлял он, — заподозрить отчима в убийстве. Этот молодой, но тертый калач, уже отбывший шесть лет наказания, пытается увести меня в сторону. Ведь он-то в чем заинтересован? В том, чтобы его самого не заподозрили. Вот и плетет кружево!»

— Достаточно, — решительно сказал следователь. — Подпишите протокол и…

Он позвонил. Тотчас вошел дежурный.

— Уведите арестованного!

— За что? — яростно воскликнул парень. — Я в смерти Саньки не виноват!

— Разберемся, — сказал следователь.

— Ладно! — вдруг присмирел Новожилин. — Пойдем! Да бумаги мне дайте, я жалобу напишу!

— Дадим, дадим бумагу, — мягко говорил дежурный, сопровождая парня, — обязательно дадим!.. Виноват, товарищ Куракин, вас там гражданин дожидается.

— Пусть зайдет!

Леонида увели, и только после этого в кабинет вошел Вдовиченко, нестарый мужчина с пышными пшеничными усами, широкоплечий и круглоголовый. На нем был опрятный и даже франтовской светлый костюм.

— Звали? — спросил он мягким, спокойным говором, изобличавшим в нем уроженца средней полосы России. — Такое, знаете, несчастье у нас в доме. Жена вторые сутки без чувств лежит.

— Садитесь, пожалуйста, — приветливо пригласил следователь. — Извините, что пришлось оторвать вас от дела.

— Дело — делом, суд — по форме, — со вздохом отозвался посетитель, опускаясь на стул.

Следователь окинул взглядом всю его ладную фигуру, спокойное лицо и приветливые серые глаза. «А он, видимо, моложе своей жены», — мелькнуло в голове следователя.

— Нас интересует, как складывались ваши отношения с пасынком? — спросил он без особого, впрочем, интереса.

Вдовиченко, видимо, покоробил этот вопрос, он помолчал перед тем как отвечать.

— Что же, так повелось. Даже слово «пасынок» говорит о таком человеке, к которому плохо относятся. Я не обижаюсь.

— Я и не собирался вас обидеть, — поспешил объяснить следователь.

— Понимаю, — с достоинством заметил посетитель. — Разрешите доложить, отношения у нас были самые что ни на есть хорошие. Одним словом, даром что я отчим, а он пасынок, — но жили мы дружно, весело. Да ведь и то сказать: к парню у меня никаких претензий не было, дурного за ним не водилось, он и работал и учился…

— Кстати, — перебил следователь, — почему — он в свои шестнадцать лет учился в шестом лишь классе?

Вдовиченко с комической растерянностью развел руками:

— Это вы уж у мамаши спросите. Сами понимаете: как-никак — человек я мальчишке посторонний, нажимать «учись лучше да быстрее» мне было не к лицу. И потом, одно дело только учиться, а совсем другое — прийти после смены и за учебник садиться! Тоже надо было войти в положение парня.

«Да, это он, конечно, прав, — подумал следователь, — и потом, какое теперь имеет значение, был ли бедняга в шестом или в девятом классе?!»

— Вы, кажется, первый обнаружили исчезновение мальчика!?

— Да. Я обычно встаю рано; и на этот раз поднялся в шестом часу. Вышел во двор умыться, смотрю: дверь в сарайчик Сани вроде приоткрыта, я вошел, вижу, постель не тронута. Что-то меня в сердце ударило. Я — к матери. Она — в слезы. Я хотел было к вечеру заявлять о пропаже мальчика, да жена просит: «Не надо! От людей совестно!» Ну, я и не заявил.

— Последний вопрос, — сказал следователь. — Он с вечера был в сапогах?

— Ну, а как же? — удивился Вдовиченко. — Он разутым не ходил. Хорошие были у него сапоги.

— Кирзовые?

— А хоть бы и кирзовые. Иные кирзовые двух пар хромовых стоят!

На этом следователь отпустил Вдовиченко, тем более что в кабинет вошел прокурор района Кисляков, которого недолюбливал Алексей Никитович.

Дождавшись, когда посетитель вышел, Кисляков сразу же начал «въедаться», как следователь определял в душе эту манеру перепроверять его действия:

— Это кто? Отчим? А почему вы не сделали у них на дому обыска?

— А зачем, собственно, обыск? — возразил следователь, с трудом сдерживая раздражение. — Никакого подозрения ни на мать, ни на отчима нет! Эта версия исключается!

— Дело не в подозрении, — продолжал «въедаться» прокурор, — дело в том, что, может быть, мы найдем у них дома какие-то следы знакомства или связи убитого с возможными убийцами. Извольте сейчас же нее бросить и произвести там обыск.

Последняя фраза была сказала тем приказным тоном, который был особенно неприятен Алексею Никитовичу. Но делать было нечего. Следователь вышел вместе с прокурором на улицу. Сев все в тот же виллис, они поехали в дом Вдовиченко.

Оказалось, что дом принадлежит не Вдовиченко, а Ворониной. Во дворе были искусно разбиты цветочные клумбы. В крошечном фруктовом саду росли два абрикосовых и три вишневых деревца. Все «именье» было отгорожено новеньким забором. В десятке шагов от дома стоял бревенчатый сарай с крохотным оконцем, каких обычно в сараях не делают.

Хозяйка кормила во дворе породистых кур. Услышав скрип калитки, Воронина подняла голову.

«Как легко успокаиваются женщины! — удивился следователь, не заметив на этот раз видимых следов горя на красивом лице Ворониной. — Или это еще хуже, когда горе „уходит внутрь“, как болезнь?..»

Прокурор поздоровался с Ворониной и спросил, дома ли ее муж. Нет, его дома нет. На работе? Да, ведь он работает продавцом галантерейно-мануфактурного ларька.

— По договору, знаете ли. На комиссионных началах. Но много ли на этом заработаешь, коли честно трудишься?! Гроши!

Воронина подняла глаза к небу и вздохнула.

— Так, так, — сказал прокурор и обратился к следователю:

— Приступим? Надо бы понятых.

За понятыми дело не стало. Через невысокий забор во двор уже заглядывали люди. Понятых нашлось больше, чем нужно, и прокурор отобрал двоих постарше и посолиднее. Один оказался бухгалтером районной ремонтной конторы, а второй — музыкантом из кинотеатра.

Начался обыск.

В сарае прокурор внимательно оглядел неприглядную обстановку и спросил Воронину:

— А почему, собственно, ваш сын предпочел жить в этой конуре?

— Он здесь не жил, — сухо ответила Воронина, — видимо, обиженная появлением незваных гостей, — он здесь только ночевал.

— А почему он здесь ночевал? Разве в доме нет места?

Воронина молчала.

— Молодой муж, — пояснил понятой бухгалтер, — а спаленка у них одна.

— А зал? — спросил второй понятой, но сам же себе и ответил: — А разве в зале спят?!

— А это что? — спросил прокурор.

Он полез в дрова, сложенные в углу, и вытащил оттуда пару кирзовых сапог.

Воронина, видимо, была искренне поражена. Она, несомненно, не ждала такой находки!

— Это — Санечкины, — сказала она сквозь хлынувшие слезы.

— Но ведь сапоги были на нем? — сказал следователь.

— Это не та пара, это другая, — еле слышно прошептала мать. У нее подкосились ноги, она опустилась на единственный в сарае табурет.

— Но вы сказали, что у Сани была единственная пара сапог, — с недоумением напомнил ей Куракин.

Мать перестала плакать и пояснила, что найденные сапоги — это прошлогодние.

— Сапоги совсем целые, — вмешался прокурор, — зачем же было покупать в этом году новые?

— Муж ничего для мальчика не жалел, — сказала Воронина, — я ему говорила, зачем покупаешь, но разве он меня слушал?

Тем временем прокурор внимательно пригляделся к сапогам и вдруг сказал, что обыск окончен и что он изымает эту пару сапог.

Составив протокол обыска и дав его подписать Ворониной и понятым, прокурор и следователь вышли. Прокурор держал в руках пару кирзовых сапог. Куракин, считая изъятие прокурором сапог чудачеством или даже действием, враждебным ему, следователю, сердито молчал.

Когда они уже садились в машину, с ними поравнялся Вдовиченко. По-видимому, кто-то уведомил его о происходящем обыске, потому что он шел быстро, а в последнюю минуту, увидев, что машина вот-вот отъедет, уже бежал.

— Обыскивали? — весело поблескивая серыми глазами, спросил он, — разве мы со старухой в чем провинились?

Вместо ответа прокурор спросил его:

— Вы состоите в зарегистрированном браке с гражданкой Ворониной?

Вдовиченко улыбнулся:

— Разве до дела это касаемо? Нет, мы живем так.

— Так живете? — сухо переспросил прокурор, держась за дверцу машины. Следователь уже сидел на твердом и неуютном сиденье виллиса.

Вдовиченко погладил свои пышные усы и сказал:

— Мне моя не дает развода, веду сейчас дело в суде. А потом обязательно женюсь.

С первой же минуты своего появления Вдовиченко не упускал из поля зрения пару сапог, которую продолжал держать в руках прокурор.

— Сапожки изволили взять? — спросил он наконец, не в силах скрыть удивления. — Да ведь это бедного Сани сапоги.

— Прошлогодние? — небрежно спросил прокурор.

— Что вы! — улыбнулся Вдовиченко. — Разве я бы позволил ему носить прошлогодние сапоги! Каждый год новые!

Следователь покосился на него, но промолчал.

— Садитесь! — сказал прокурор.

— Это вы мне? — окончательно удивился Вдовиченко.

— Да, вам! Садитесь, нам нужно поговорить.

Вдовиченко пожал плечами, но полез в машину.

— Сапоги кто-то подбросил нам, — сказал он, усаживаясь, — я их сегодня положил в кучу дров. Там изволили найти?

Прокурор, не отвечая, крикнул Ворониной:

— Явитесь немедленно в отделение милиции. Я вас жду!

Он вскочил в машину, виллис тронулся с места.

Слева — пишется показание одного допрашиваемого, справа — второго…

Слева — показания Ворониной:

«Сидящего против меня мужчину знаю. Это мой фактический муж. Найденные в сарае сапоги принадлежали моему убитому сыну. Я думала, что это прошлогодние, но теперь, выслушав показания мужа, считаю, что я ошиблась. Это сапоги, купленные в январе настоящего года. Они совершенно такие же, как и прошлогодние, поэтому легко спутать. На вопрос, куда же делись прошлогодние, отвечаю: прошлогодние, видимо, мой сын продал и вырученные деньги скорее всего проиграл тому же Леониду Новожилину».

Запись справа:

«Сидящую напротив меня женщину знаю. Это моя фактическая жена Воронина. Она говорит совершенно правильно».

Оба свидетеля были отпущены домой. Прокурор сказал задумчиво:

— Так-то оно так, но почему сначала она толковала, что это — те самые сапоги, в которые был обут убитый?

Следователь пожал плечами:

— Одну пару кирзовых сапог очень трудно даже специалисту отличить от другой.

— Допустим. Но почему мальчика нашли вообще без сапог? Не мог же в самом деле взрослый парень уйти из дому босиком!

— Не мог! — решительно подтвердил следователь. — Но тот, кто убил, мог их снять из жадности, а потом одумался и, чтобы отделаться от улики, перебросил сапоги через забор дома убитого.

— Но кто этот предполагаемый убийца? Предположение хорошо тогда, когда ему соответствует нечто реальное!

Слова прокурора очень больно задели следователя.

— Будет и реальное! — воскликнул он в сердцах, — будет, если только мне не помешают.

— Я вам не мешаю, а наблюдаю за следствием, — холодно сказал прокурор, — это моя обязанность по закону. А что касается самостоятельности в производстве следствия, я вам не помеха. Вот только благоволите произвести химический анализ этого пятна на правом сапоге.

Прокурор ткнул пальцем в пятно ржавого цвета на голенище сапога и, вежливо попрощавшись, ушел.

Алексей Никитович, оставшись один, взял в руки правый сапог убитого и внимательно присмотрелся к ржавому пятну. Пятно как пятно! Может быть, прокурор думает, что это кровь? Но ведь Саня Воронин задушен, а не зарезан, причем тут кровь? Нет, положительно этот человек начинает выживать из ума!

Сердито хлопнув дверью, следователь с сапогом в руке пошел в криминалистическую лабораторию, помещавшуюся в том же коридоре.

— Вот, — сказал Алексей Никитович молодому лаборанту Людочке. — Надо срочно выяснить, что за пятно. Я подожду.

Людочка поколдовала над пятном недолго и торжественно объявила:

— Пятно — ржавчина железистого происхождения.

— Хорошо, спасибо, — сказал следователь и вернулся в свой кабинет. «Ясно, — подумал он. — Ржавое пятно от болотистой воды, в которой лежал сапог. Значит, убитый действительно был унесен в сапогах. Зачем бы это было делать отчиму?! Видимо, отчим не при чем».

Мать убитого по-прежнему доказывала виновность Леонида Новожилина. Свой злополучный выигрыш в карты у Сани не отрицал и сам Новожилин. Многое говорило против него… Так, при обыске у Леонида следователь обнаружил остатки проволоки и несколько бумажных кулей именно такого образца, как проволока и куль, в обрывках которого нашли труп. Уличал Леонида и кое-кто из свидетелей.

Прокурор поначалу отнесся критически к уликам против Новожилина.

— Не мог этот слабый парнишка тащить на себе труп! — сказал прокурор следователю. — Чепуха!

— Однако труп все же оказался в камышах, — возразил Куракин, еле сдерживая раздражение. — Или вы и в этом сомневаетесь?

— Нет, не сомневаюсь, — спокойно ответил прокурор. — Но тут мог быть кто-нибудь покрепче. Или же их было двое, что ли… Кстати, я сомневаюсь, чтобы Новожилин при его комплекции смог один на один убить Воронина.

Тон прокурора бесил Куракина. Если на то пошло, то, во-первых, в истории криминалистики известны случаи, когда именно слабый одолевает сильного, особенно при неожиданном нападении. Мог ли Воронин ожидать нападения со стороны своего ближайшего дружка?! Во-вторых, придя после совершенного им преступления в крайне возбужденное состояние — а это тоже соответствует научным данным — Новожилин нашел в себе неожиданные, так называемые резервные силы и дотащил до камышей труп!

— Впрочем, — добавил не без ехидства следователь, — может быть, вы видите другого убийцу?

Другого убийцу прокурор не видел. А результаты обыска на квартире у Новожилина подействовали и на недоверчивого прокурора: там оказались и проволока и кули того самого образца!

На проекте обвинительного заключения по обвинению Новожилина в убийстве появился гриф прокурора «утверждаю», и с этого момента проект превратился в грозный документ обвинения.

Поддерживать обвинение на суде прокурор поручил Алексею Никитовичу:

— Вам и карты в руки, уж очень хорошо вы изучили это дело!

Неизвестно, явилось ли это поручение результатом уверенности прокурора или его сомнения, но следователь остался доволен. Он сумеет на суде доказать свою правоту!

Умышленное убийство из низменных побуждений карается расстрелом. Однако Леонид Новожилин, обвинявшийся в убийстве Сани Воронина, был несовершеннолетним, и поэтому смертная казнь ему не угрожала.

Его защитник по назначению, известный адвокат Пожаров, объяснил перед заседанием подзащитному, что при всех условиях высшая мера не будет к нему применена.

— Я ни в чем не виноват, — угрюмо сказал юноша, — за что меня казнить?

Адвокат пристально поглядел на него: «Хороший актер или действительно невиновен? Посмотрим!»

Началась обычная судебная процедура.

— Признаете ли вы себя виновным?

Леонид Новожилин, сидевший до этого момента спокойно и, казалось, безучастно, вспыхнул.

— Нет, не признаю! — задорно, с каким-то вызовом вскричал он, вставая. — Я его не убивал! И все тут!

Новожилина, видимо, обучили тюремные «юристы»: говори покороче, меньше будут придираться. Леонид, добросовестно следуя этим советам, во вред себе стал давать показания чересчур сжато и невразумительно.

— Невиновен я, граждане судьи. В ночь на пятнадцатое я с ним в карты не играл. А там судите как хотите, — сказал он и замолчал.

— Может быть, позже разговорится, — заметила судья.

Начался допрос свидетелей.

К судейскому столу медленно подошла женщина в черном шелковом платье и в черной косынке. На ее лице застыло скорбное выражение.

— Гражданка Воронина, Елена Федоровна? — мягко спросила судья, с сочувствием глядя на мать убитого мальчика. — Расскажите, что вам известно по делу.

В зале стало совсем тихо. В дальнем углу зала кто-то тяжело вздохнул; старушка в первом ряду принялась вытирать платком слезы.

— Убили сыночка, вот и все, что я знаю, — тихо сказала Воронина.

Она всхлипнула. Судья обратилась к прокурору и защитнику:

— Прошу стороны задавать вопросы, однако надо учесть, что свидетельнице, как матери убитого, тяжело на них отвечать. Поменьше вопросов и покороче.

— Я вопросов не имею! — произнес, приподнимаясь с места, Куракин.

— А я имею, — несколько подчеркнуто заявил адвокат. В зале раздался неодобрительный шепот.

— Скажите, свидетельница, — обратился к Ворониной адвокат, — почему вы на предварительном следствии сказали, что у вашего сына была только одна пара сапог, а затем изменили свое показание и заявили, что их две?

Воронина пожала плечами и ответила чуть слышно:

— Разве в такой момент упомнить, одна или две? Как тебя звать и то забудешь.

— Еще есть вопросы? — несколько нетерпеливо спросила судья.

— Есть, — сказал адвокат. — Вот я хотел бы у вас узнать, свидетельница, каким именно образом попал ваш сын в исправительно-трудовую колонию? Вы, кажется, сами об этом ходатайствовали?

— А хоть бы и сама! — несколько повысила голос Воронина. — Я была одинокой женщиной, справиться с сыном мне было трудно, он стал баловаться, ну, я решила, что в исправительной колонии его скорее исправят. Понятно?

— Понятно, очень понятно, — заметил адвокат. — Разве только вот насчет вашего одиночества. Если не ошибаюсь, в тот год, когда вы добились отправления сына в исправтрудколонию, у вас уже был фактический муж, гражданин Вдовиченко?

— Какое это имеет отношение к делу, товарищ адвокат? — сердито опросила судья.

— Только для точности, товарищ председательствующий, только для точности, — с той же некоторой театральностью отвечал адвокат. — Свидетельница говорит — отдала сына в колонию в связи с одиночеством, а одиночества-то и не было. Разрешите продолжать?

— Продолжайте.

— А когда поселился в вашем доме гражданин Вдовиченко, до или после отсылки сына в колонию?

Воронина подняла глаза к небу.

— Кажется, после, — нехотя сказала она.

— Ах, после! А вернулся сын по вашей просьбе или его вам доставили ввиду достижения шестнадцати лет и хорошего поведения?

— Я бога всегда молила, чтобы сын вернулся, — заплакав, ответила мать.

— А в другие, так сказать, в земные инстанции вы обращались с такой просьбой?

Воронина молчала.

— Обращались куда-либо с просьбой вернуть сына из колонии? — повторила вопрос судья.

— Не помню, — чуть слышно сказала Воронина. — Не знала куда писать!

— Значит, куда писать, чтобы забрали, вы знали, — с торжеством, портящим достигнутый эффект, резюмировал адвокат, — а куда обращаться, чтобы вернули, не знали. А почему вы не сообщили об исчезновении сына? Или тоже не знали, куда сообщать?

— Я думала, вернется… Ждала сыночка…

Воронина разрыдалась. Судья сделала знак секретарше, и та налила и подала Ворониной стакан воды.

— На предварительном следствии вы рассказали, — мягко сказал Куракин, — что вашего сына, по всей видимости, убил Леонид Новожилин…

— Он и убил! — воскликнула Воронина. — Ударил ногой в пах, а затем задушил и отнес в болото.

— Вот вы и расскажите суду, откуда вы это знаете.

— Да он сам Вальке Коваленко рассказывал!

— Свидетель Коваленко заслуживает доверия?

— Парень верный!

— Скажите, — спросил адвокат, — то место, где был найден труп вашего сына, находится на территории зоологического сада?

— Ну, находится, так что?

— А вы работаете именно в зоологическом саду завбуфетом?

— Граждане судьи! — с возмущением воскликнула Воронина. — Что же это делается? Как будто тут не этого босяка судят, а меня!

В зале начался шум: одни возмущались бесцеремонностью адвоката, другие — яростным шепотом доказывали его правоту.

— Тихо, граждане! Больше вопросов нет? Садитесь, свидетельница.

Воронина уселась на скамью для свидетелей. Лицо ее было в красных пятнах.

Вошел свидетель Вдовиченко. Он добродушно улыбнулся и послушно стал на указанном ему месте перед судейским столом.

Свидетель коротко и толково повторил все то, что он сообщал следователю.

— Насчет сапог? У мальчика была и прошлогодняя пара и нынешнего года. Возможно, что первую он продал на свои нужды, мы с него не спрашивали. Да, он был накануне исчезновения в сапогах, в этих самых, которые потом были кем-то подброшены в сад через забор. Кем именно — не знаю, но думаю, что злоумышленниками, убийцами пасынка. Обращался я с пасынком хорошо, отношения у нас были замечательные, как у отца с родным сыном.

— Случайно ли получилось, — спросил адвокат, — что вы переселились в дом Ворониной только после удаления Сани в колонию?

— Очень даже случайно, — добродушно подтвердил свидетель. — Я о нем и не знал!

— А случайно ли другое, что, вернувшись из колонии, Саня поселился не в доме, а в сарайчике, предназначенном для скота?

— Нет, не для скота, а для соломы и сена! — быстро возразил свидетель.

В зале рассмеялись.

— Все равно, не для человека, — сказал адвокат.

— Он сам так захотел!

— А как вы думаете, почему он захотел жить в сарае, а не в доме? — спросил обвинитель.

— Мило ли какая фантазия могла быть у него в голове, — с некоторым неудовольствием ответил свидетель, — знаете, молодо-зелено. Может, для свободы игры в картишки или еще что-нибудь.

— Значит, вы здесь рисуете своего пасынка как картежника? — подхватил адвокат.

— Устраняю этот вопрос, — строго произнесла судья, — свидетель может не отвечать.

— Еще один вопрос, — сказал адвокат, — не знаете ли вы, кроме убитого Сани, других детей у Ворониной нет и не было?

— Единственный сынок, — вздохнул Вдовиченко, — легко ли!..

— А дочь? — продолжал адвокат. — Дочь-то у нее была?

— Это мне неизвестно, — пожал плечами свидетель. — Я дочерей у нее не видел.

— Разрешите вопрос Ворониной? — насторожился обвинитель. — Воронина, скажите, дочь у вас есть или, может быть, была?

— Встаньте, Воронина, — сказала судья.

Воронина неохотно поднялась.

— Была у меня дочь, была, как же, — едва слышно произнесла она.

— Какого года рождения? — спросила заседательница справа.

— Тысяча девятьсот сорок второго.

— А где же она? — полюбопытствовала заседательница слева.

— Завербовалась на работу.

— Это когда же? — спросил адвокат.

— А недавно.

— Недавно? Так ведь вы живете с Вдовиченко в своем доме уже лет десять, а он не видел у вас дочери!

— Ну, значит, она ранее того завербовалась, что вы придираетесь!

— Ранее того? То есть до появления у вас дома Вдовиченко? Он поселился в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Но тогда вашей дочери было тринадцать-четырнадцать лет! В таком возрасте не может быть и речи о вербовке на работу.

Воронина молчала, как будто это к ней не относилось. Судья внимательно на нее поглядела и спросила:

— Как же получается, Воронина? Вы говорите, что ваша дочь завербовалась, но ведь защитник прав, этого не могло быть в ее возрасте.

— Я не помню, — с усилием сказала Воронина. — У меня такое несчастье, а меня пытают…

— Никто вас не пытает, — сказала судья. — Мы лишь выясняем, куда же делась ваши дочь.

— Туда же, куда делся и сын, — тихо, но внятно сказал подсудимый.

— Неправда! — Горячо возразила Воронина. — Вы его не слушайте! Я от нее недавно письмо получила.

— Да вы покажите письмо — и дело с концом, — досадливо сказал Куракин.

— Письмо при вас? — спросила судья.

— Нет, но я его вам принесу! — воскликнула Воронина.

Адвокат поднялся:

— Имею ходатайство. Прошу обязать свидетельницу представить суду это письмо после перерыва.

— Поддерживаю, — отозвался Куракин.

— После перерыва принесите, пожалуйста, письмо дочери, — сказала судья Ворониной.

Следующим вызвали Васю Беляева.

В зал вошел коренастый подросток с начисто выбритой круглой головой.

— Вы подсудимого знаете? — опросила его судья.

— Леньку? Как же, вместе учились.

— Не Леньку, а Леонида. Вы присутствовали, когда происходило опознание трупа убитого Сани?

— Был. Да я не один был, там мальчишек собралось — во!

— Подождите. Я ведь не о мальчиках вас спрашиваю. Ну, что вы там наблюдали?

— А я ничего не наблюдал.

— Был у вас среди мальчиков разговор, кто убил Саню?

— Да мало ли болтали…

— Ну, а о Леониде Новожилине тоже болтали?

Вася с беспокойством посмотрел на подсудимого и сказал:

— Да сказал кто-то, будто и Ленька… Леонид мог это сделать.

— А зачем ему это понадобилось?

— В карты играли.

— Ну и что же?

Из Васи положительно приходилось тянуть каждое слово!

— Ну, и проиграл будто бы Саня ему фотоаппарат, а отдавать не захотел.

— Значит, из-за фотоаппарата?

Вася молчал.

— Ну, а что сказал Леонид на такое предположение? Рассердился?

— А я не знаю, может, и рассердился, — сказал Вася. — Только он молчал, откуда же мне знать!

Допрос перешел к обвинителю:

— Значит, вместо того чтобы протестовать и возмущаться, подсудимый молча проглотил это обвинение?

— Да это не все говорили, а только один, Колька Адабашев!

— Ах, вы наконец припомнили его фамилию! — сердито сказал Алексей Никитович.

— Да, припомнил. Они всегда между собой ссорились!

Куракин заявил, что больше вопросов не имеет. Тогда адвокат спросил мальчика:

— Откуда вы знаете, что Саня проиграл Леониду фотоаппарат и не захотел ему отдавать?

— Люди говорили!

— Это какие же люди?

— Ну, Ворониха.

— Вы хотите сказать, гражданка Воронина? Мать убитого?

— Угу.

— «Угу» или да?

— Да.

— А когда она говорила? И кому именно?

— Моей матери говорила.

Мальчик шмыгнул носом и уселся на скамейке поодаль от Ворониной и ее мужа.

— Свидетель Коваленко! — вызвали судья. По залу точно волна прошла. Все знали, что Коваленко — основной свидетель обвинения. Куракин стал листать бумаги.

— Я — Коваленко.

Перед судьями стоял стройный юноша, с высоким лбом и мечтательными голубыми глазами.

— Вы дружили с подсудимым? — начала допрос судья.

— Да, дружил.

— Он говорил вам, что убил Саню?

Коваленко, не отвечал, поглядел на сидевшего против него, за прокурорским столом, Куракина. В свою очередь, Куракин молча и выразительно глядел на Коваленко.

Адвокат внимательно смотрел на обоих.

— Ну, отвечайте, — нетерпеливо сказала судья.

— Видите ли… — нерешительно начал свидетель, — дело было так: я ему сказал, когда нашли труп: мать убитого на тебя говорит.

— То есть обвиняет его в убийстве? — уточнила судья.

— Да. А он мне в ответ: пусть говорит! Я опять: неужели это ты сделал?

— И что же он вам тогда ответил? — спросила судья. В зале была мертвая тишина.

— Ответил: а хоть бы и я!

— А вы свои показания у следователя помните? — спросила председательствующая. Тут в протоколе записано иначе: «Ответил, что это сделал я».

— Неправильно записано! — решительно возразил Коваленко.

— Разрешите мне, — сказал Куракин. — Разве это не одно и то же: «хоть бы и я» или «это сделал я»?

— Ну, нет! — воскликнул свидетель.

— Другой оттенок мысли, — сказала судья. — В первом случае — предположение, а во втором — утверждение.

— К чему же в таком случае подсудимый вообще сказал вам эту фразу: «А хоть бы и я»? — спросил Куракин.

— А у него это в характере — пошутить, — ответил свидетель. — Он ради шутки и другое нам сказал: будто бы Саня не отдал проигранного фотоаппарата.

— А разве он отдал?

— Отдал!

— А куда же аппарат делся? У Новожилина при обыске не обнаружен.

Коваленко смущенно ответил:

— Это у его мачехи надо спросить. Ленька… Леонид дал мачехе спрятать… А она потом отказалась…

— Врет парень! — закричала Воронина. — Я у нее спрашивала. Не давил он аппарата!

— Достаточно! — сказала судья.

Далее давала показания соседка Ворониной и ее сослуживец по работе в зоологическом саду, Новицкая, вызванная по ходатайству защиты.

Новицкая, пожилая женщина, заведующая райторготделом, жила рядом с Ворониной. Свидетельница была в курсе ее семейной жизни, знала ее сына Саню и ее сожителя Вдовиченко. Особой дружбы между соседями не наблюдалось. Однако они поддерживали хорошие отношения.

— Саню я знала еще мальчиком десяти-одиннадцати лет, — сказала Новицкая. — Ничего дурного я за ним не замечала, мне и сейчас непонятно, почему он попал в исправительную колонию. Это был мальчик привлекательный и одаренный, с удивительно развитым чувством справедливости. Мне показалось, что он страдал не столько от самой отправки его на исправление, сколько от сознания несправедливости со стороны родной матери. Видимо, это острое чувство в подросшем Сане усилилось. Он вернулся не то что озлобленным против матери, а скорее — со страстным желанием доказать ей ее неправоту. После его возвращения я несколько раз беседовала с ним. Это чистый юноша, несмотря на все перенесенное. Он рвался к учебе. Были у него и любимые книги: «Как закалялась сталь» и «Повесть о настоящем человеке», он привез их с собой из колонии. Я недавно его спросила: кем бы ты хотел быть, Саня? А он говорит: «Пашкой Корчагиным!» А потом немного подумал и добавил: «И Мересьевым тоже! И Юрием Гагариным!» Это прозвучало по-детски, но так искренно, что сердце мое обрадовалось!

— Не знаете, какие отношения были между Ворониной и Вдовиченко? — спросила судья.

Свидетельница пояснила, что отношения у них, видимо, хорошие, но что, по ее наблюдениям, Воронина целиком находится под влиянием Вдовиченко, который «командует ею».

— А как относился Вдовиченко к Сане?

Свидетельница слегка замялась. Ничего «такого» она не замечала, но однажды слышала через забор, как Воронина сказала Вдовиченко:

— Чем он тебе мешает?

А он отвечал сердито:

— В дела мои встревает. Надоело!

— А вы твердо знаете, о ком именно шла речь? — спросил обвинитель.

Свидетельница ответила, что она может лишь предположительно назвать Саню.

— Скажите, а вам из сарайчика были бы слышны крики и шум борьбы?

Свидетельница несколько опешила при странном вопросе обвинителя. Подумав, она ответила:

— Скорее всего, услышала бы. Сплю я чутко…

Защитник выругал себя в душе, что ему не пришло в голову задать этот вопрос, и спросил:

— Сам ли приехал к матери Саня или его привезли?

— Привез милиционер.

— Больше вопросов нет? — спросила судья.

— Еще один или два, — привстал адвокат. — Но я хотел бы спросить сначала свидетельницу Воронину…

— Воронина, встаньте, — сказала судья.

— Правда ли, гражданка Воронина, — спросил адвокат, — что вы на второй день после исчезновения сына побелили сарайчик, в котором он ночевал? С чего бы это?

В зале наступила настороженная тишина. Воронина помолчала и тихо произнесла скорбным голосом;

— Да я ведь тогда не знала, что сын убит…

— Это верно, — подхватил адвокат, — но с другой стороны, так или иначе, произошла беда, исчез сын, материнское волнение велико, и вдруг мать занимается столь прозаическим делом, как побелка, да еще того помещения, из которого пропал ее сын. Впечатление такое, что освободившееся наконец помещение приводится на радостях в исправный вид!

— Товарищ адвокат, я прошу вас не говорить здесь о ваших впечатлениях, — строго заявила судья, — вопросов у вас больше нет?

— Имею вопрос к свидетельнице Новицкой. Скажите, свидетельница, вы не удивились, когда ваша соседка принялась наводить праздничный лоск на стены сарая именно в те дни, когда исчез ее сын?

— Да, меня несколько это покоробило, — подтвердила Новицкая.

— А что, собственно, произошло с дочерью Ворониной, — спросил обвинитель. — Куда она уехала?

— Помнится, — ответила Новицкая, — несколько лет назад мать сказала мне, да и другие соседи слышали, что она отвезла дочку к бабушке в Саратов. Да и из школы приходили, интересовались. Мать дала тот же ответ.

— Это верно? — обратилась судья к Ворониной. Та неохотно поднялась.

— Путает гражданка. Не уехала, а завербовалась.

Куракин несколько раздраженно спросил Воронину, не путает ли она сама, дело-то ведь было давно. Воронина стояла на своем. Тогда обвинитель обратился к подсудимому:

— Вы слышали показание свидетельницы Новицкой: убитый будто бы чем-то досадил своему отчиму. Не знаете ли, чем именно он мог ему досадить?

— Знаю, — твердо сказал Новожилин. — Саня говорил мне, что Вдовиченко — жулик и спекулянт… Ну, и предупредил отчима: прекрати, говорит, позориться, или худо будет!

Вдовиченко вдруг потерял свой добродушный вид и метнул в подсудимого откровенно-злобный взгляд, но промолчал.

— А почему же убитый так и не сделал на отчима заявления?

— Потому что не успел, — простодушно ответил Новожилин.

Вскоре был объявлен перерыв до следующего утра.

На следующее утро заседание возобновилось несколько позже назначенного часа: ждали Воронину. Она объяснила судье свое опоздание тем, что долго искала письмо дочери, но оно куда-то запропастилось.

Открыв заседание суда, председательствующая сообщила, что обещанного свидетельницей Ворониной письма дочери нет.

Усевшись на свое место, Воронина сделала беспомощный жест обеими руками:

— Куда-то пропало письмо!

Куракин внимательно на нее посмотрел:

— Если нет последнего письма, то, может быть, вы представите суду какое-нибудь другое письмо дочери?

Воронина жалобным тоном объяснила, что несчастье с сыном «сняло с нее голову» и она совсем потеряла память. Письма лежали вместе, и дело как раз в том, что она не помнит, куда она положила всю связку писем.

Процесс пошел своим чередом.

В зал для допроса был вызван последний свидетель, Монастырский. Жилистый старик с нависшими бровями и щетинистым подбородком явился в суд по ходатайству защиты.

— Монастырский, Иван Пантелеймонович! — браво доложил он суду, вытянувшись по-солдатски. — Ась? Нельзя ли громче, граждане судьи?

Он, оказывается, был глуховат.

— Чем занимаетесь? — громко спросила судья.

— Сапожным ремеслом! В мастерской «Изящная обувь» закройщиком.

— Живете по-соседски с Ворониной?

— Так точно!

Судья сказала адвокату:

— Это ваш свидетель, задавайте вопросы.

— Дочь у Ворониной была? — спросил адвокат.

— А как же, была, — отвечал свидетель. — Валентиной звали. Только пропала дочь-то.

— Как это «пропала»?

— А очень просто. Как задумала Ворониха замуж за этого… стрекулиста идти, она всех своих потомков под корень истребила. Дочь выгнала побоями, а сына… Сами, граждане судьи, знаете, что она с сыном сделала.

— Старый подлец! — вскочив, закричала Воронина. — Это ты мне мстишь за то, что я, овдовев, за тебя не пошла!

— Нужна ты мне очень, — сказал старик. Судья строго призвала Воронину к порядку.

— Значит, никуда дочка не вербовалась, а просто сбежала из дому? — уточнил адвокат.

— Так точно! — твердо отвечал свидетель.

— А что же Воронина с сыном сделала, вы так и не сказали?

Свидетель молча показал на свою морщинистую шею.

— Нет, уж вы отвечайте словами, а не жестами!

— Убила, — глухо сказал старик и вдруг заплакал, — мальчишку жалко! Хороший был мальчишка…

Воронина, присевшая было, вновь вскочила и крикнула:

— Нет!

Вдовиченко сохранял прежний невозмутимый вид.

— Послушайте, — спросил Куракин Монастырского, — откуда вы взяли, что Саню убила гражданка Воронина? Вы что же, видели, как она убивала?

— Видать не видел, а знаю, — отвечал свидетель уверенным тоном.

— Да откуда вы это знаете?

Старик молчал.

Куракин продолжал:

— А вам известно, что на трупе найдены обрывки бумажного куля и что такие же кули обнаружены у Новожилина?

Старик сердито посмотрел на обвинителя:

— Мне-то известно! А вот вам известно ли, что этих самых кулей видимо-невидимо выбраковал цементный завод по соседству с нами? Цельная гора кулей на пустыре лежала, и каждый житель себе малость брал. И у меня их в каморке сложена сотня, так это значит, что я мальчишку убил?

— А проволока? — спросил Куракин. — Та же самая проволока, которая была найдена на трупе, обнаружена и у Новожилина!

— Нет, не такая! — упрямо возразил старик. — На Сане нашли телеграфную проволоку, а у Леньки Новожилина — телефонную, в красном ободочке?

— А откуда вы это знаете?

— Слухом земля полнится!

— Имеете еще вопросы, товарищ прокурор? — несколько нетерпеливо спросила судья. — Нет? А вы, товарищ адвокат?

— Насчет рыбной ловли, — вежливо привстал защитник. — Имею вопрос, часто ли гражданин Вдовиченко рыбку ловил?

— Какое отношение, однако? — удивилась судья.

— Прямое, товарищ председательствующая! Самое прямое, уверяю вас. Но разрешите спросить свидетеля, не объясняя заранее что к чему.

— Задавайте!

Адвокат обратился к свидетелю:

— Скажите, ваш сосед Вдовиченко, кажется, любитель рыбной ловли?

Свидетель отвечал утвердительно.

— А не ходил ли он на рыбную ловлю рано поутру шестнадцатого мая, то есть через несколько часов после того, как кем-то был убит Саня?

— Да, я его встретил уже на обратном пути. Это было часов в пять утра, когда я работал на своем огороде. Через огороды лежит прямой путь от нашей улицы к реке Каменке, что близ зоологического сада. Вдовиченко шел домой.

— С удочкой и с другими принадлежностями для рыбной ловли?

Старик задумался.

— Не с удочкой, а со свертком, — сказал он решительно и показал руками. — Вот с таким. В газетке завернутый был. Я хотел было спросить, а чем же он рыбу ловил и почему без улова возвращается, да вижу, сердитый идет, задумчивый и без охоты ответил мне на приветствие. Я так понял: расстроился человек неудачной ловлей.

— Это было, вы говорите, в пять часов утра? — спросил Куракин. — И он уже возвращался?

— Да, это точно.

— Свидетель, — обратился обвинитель к Вдовиченко, — вы здесь говорили, что в то утро встали в шестом часу утра, вышли во двор умыться и заметили, что вашего пасынка нет в сарае. Тогда вы пошли к гражданке Ворониной и сказали ей об этом. А теперь свидетель Монастырский показывает, что в пять часов он вас встретил уже на обратном пути с рыбной ловли. Как это понять?

— Очень даже просто, — спокойно ответил Вдовиченко, — свидетель Монастырский — старый дед и все перепутал. Часов у него, должно быть, нет…

— Имеются, — показал Монастырский, показывая на руку.

— Ну, все равно, — продолжал Вдовиченко, — перепутать можно и с часами.

— А куда вы ходили в этот ранний час? — спросил Куракин.

— Ходил рыбу ловить, — ответил Вдовиченко.

— А где же были ваши рыболовные снасти? Удочка, ведро? Наконец, улов?

— Я эти самые снасти в камышах оставляю, зачем взад-вперед носить. Оставлю в камышах, никто не тронет.

— Вы считаете, что камыши — хорошее место для укрытия чего-либо от чужих взоров? — спросил адвокат.

Вопрос был задан как будто совсем невинный, но в тоне адвоката слышалось нечто весьма многозначительное. Все заметили, что Вдовиченко передернуло, точно от порыва ледяного ветра. Он молчал. Впрочем, вопрос и не требовал обязательного ответа.

— А что же вы несли с собой? — спросил Куракин. — Почему тоже не оставили в камышах? Что-нибудь особо ценное?

«Вечно я увлекаюсь эффектными вопросами, — с досадой подумал адвокат, — а вот этот важнейший вопрос вылетел у меня из головы!»

И судьи и все сидевшие в зале почувствовали всю важность момента. Видимо, почувствовал это и Вдовиченко. Он поежился, как от холода, и чуть хрипло ответил:

— Завтрак захватил с собой, да не съел…

— Врешь, — сказал Монастырский, — ты что же, поросенка взял на завтрак?!

— Скажите, Вдовиченко, — продолжал допрос Куракин. Он явно менял курс! — Не пора ли рассказать суду, в чем заключалась действительная причина отправки Сани в трудовую колонию?

Свидетель молчал.

— Вы затрудняетесь ответить? В таком случае я задам вопрос иначе. Не признаете ли вы, что отправка Сани в колонию была связана с вашим предстоящим вселением в дом его матери? Нет, нет, мать отправила мальчика не по вашему требованию, а скажем, в целях профилактики? Дабы устранить из дому причину вашего недовольства?

Вдовиченко пожал плечами. Он снова был спокоен и улыбчив.

— Я ее не просил удалять мальчика, — сказал он ясным, четким голосом, — а что у нее в думках было, разве я знаю?

— А почему свидетельница Новицкая утверждает, что слышала фразу Ворониной: «Чем он тебе мешает?»

— Новицкой показалось, — сказал Вдовиченко.

— Вы привлекались к уголовной ответственности за спекуляцию? — вдруг задал неожиданный вопрос Куракин, заглянув в свои бумаги.

Вдовиченко не ответил.

— Вдовиченко, отвечайте, — сказала судья.

— Привлекался, — буркнул Вдовиченко.

— И были осуждены?

— Так ведь суд неправый, — воскликнул Вдовиченко.

— Достаточно, — резюмировала судья. — Больше нет вопросов?

— Есть, — отозвался адвокат. — Скажите, Вдовиченко, а что за неприятность произошла у вас с пасынком из-за какого-то товара, который вы хотели спрятать на ночь в его сарайчике?

Вдовиченко глубоко вздохнул, точно набирая воздух, чтобы нырнуть:

— Такого случая не знаю.

— Разрешите спросить подсудимого, — обратился адвокат к судье.

Леонид Новожилин вскочил и торопливо сказал:

— Такой случай был. Саня мне рассказывал. Этот Вдовиченко в своем киоске торгует левым товаром…

— Напраслина, — спокойно отозвался Вдовиченко. Судья постучала карандашом.

— Все знают, торгует, — продолжал, волнуясь, Леня, — мануфактурой краденой торгует, нитками. Ну, и должен же он где-нибудь хранить это самое дело, а сарайчик подходящий. Все бы хорошо, да Саня поднял шум. Не позволю, говорит, чтобы там, где я нахожусь, хранили краденое. И будто бы Вдовиченко пригрозил ему: пожалеешь.

— Свидетель, был такой разговор? — спросил Куракин. — Может быть, вас смущает изобличающий характер показаний подсудимого, так ведь вы были судимы и осуждены как раз за спекуляцию. Наказание уже отбыли?

— Отбыл, — солидно подтвердил Вдовиченко.

— Ну, а раз отбыли, в чем же дело. Говорите, не стесняйтесь.

В голосе обвинителя впервые прозвучала ироническая нотка, и адвокат посмотрел на него с беспокойством..

— Стало быть, такой эпизод у вас с пасынком был?

— Не было, — сказал Вдовиченко с ясной улыбкой.

— Путает Новожилин, думает выпутаться, — сердито заметила мать убитого.

Вскоре судебное следствие было закончено, и слово для обвинительной речи было предоставлено государственному обвинителю Куракину. В зале сразу установилась абсолютная тишина. Все почувствовали, что дело под конец приняло новый и неожиданный оборот. Впрочем, Алексей Никитович Куракин стоял за своим столиком с самым обыденным выражением лица. И речь свою он начал без всякого пафоса, тихо и просто. Всем бросилось в глаза, что ни разу он не заглянул в лежавший перед ним написанный на машинке конспект. То ли он полагался на свою память, то ли отказался от своих тезисов…

— Граждане судьи, — сказал он, — вам предстоит решить тяжкий вопрос: виновен ли в убийстве подсудимый Леонид Новожилин. Моя задача, как представителя государственного обвинения, собрать воедино все доводы, уличающие подсудимого… и, разумеется, дать им критическую оценку. Да, именно критическую!

Куракин сделал паузу, и адвокат беспокойно заерзал. Он-то уже понимал, что сейчас произойдет!

— Прежде всего попробуем нарисовать картину убийства, — продолжал обвинитель. — Подсудимый в пылу ссоры из-за недополученного выигрыша хватает провод, с неимоверной силой отрывает с полметра и душит им жертву. Возможно это? Вообще говоря, возможно. Но почему не кричал Саня? А если кричал, почему не слышала Новицкая? Но пусть на этот раз она спала крепчайшим сном. А как попал труп в камыши, на расстояние полутора-двух километров? Признаюсь, этот вопрос вставал с самого начала, но казалось, что трудно спорить против факта: ведь несомненно, что труп обнаружен именно в камышах! Но как же дотащил его туда подсудимый? Не под силу ли это в большей степени взрослому и сильному мужчине, закаленному рыбной ловлей на свежем воздухе? (В этом месте Куракин пристально посмотрел на Вдовиченко).

А, с другой стороны, кто же решится тащить труп через весь город, пусть и на рассвете, когда прохожих почти нет. Почти! Но наверняка кого-нибудь встретишь, и что тогда? Неотвратимая улика! Как же мог решиться на такой риск хоть парень, хоть взрослый мужчина? И решился ли? На этот вопрос мне придется ответить, но немного позже. Сейчас скажу несколько слов об основной версии: Саня убит подсудимым во время ссоры, вспыхнувшей из-за неотданного фотоаппарата. Да, но оказывается, что выигрыш был отдан, почему же ссора? И была ли она?

Автором этой версии является мать убитого. Оставим же на ее материнской совести эту ничем не подкрепленную выдумку, как и выдумку о том, что убитый был сначала выведен из строя ударом в пах, а затем удушен. Кто это здесь удостоверил? Никто!

В зале пронесся вздох, казалось, все двести присутствующих вздохнули одной грудью. Адвокат окончательно понял, что «победителем» в процессе будет не он…

— Граждане судьи! — чуть повысил голос Куракин. — Вы, должно быть, подумали в эту минуту по моему адресу: а где ты был раньше? Почему до сих пор ты считал нарисованную тобой картину убийства возможной, а сейчас сам же отрицаешь ее? Это правильный упрек. Но ведь для того у нас и существует гласный суд и полная демократичность судопроизводства, чтобы истина всплывала на суде вопреки предвзятости, хотя бы и идущей из лучших предпосылок!

Куракин задумался и продолжал после тяжелого вздоха:

— Мать — это большое слово. Матери мы верим. Вот я и поверил настойчивому показанию матери о фотоаппарате, ну, поверил с ее слов и в признание подсудимого свидетелю Коваленко. Правильнее сказать, я воспринял слова Коваленко именно в этом смысле и именно потому, что так ориентировала меня мать убитого. Но мы слышали здесь Коваленко. Поразмыслив, я, как вероятно и вы, вижу, что никакого признания не было, была лишь мальчишеская болтовня. Да, граждане судьи, в настоящем процессе можно воочию убедиться в том, что даже множество косвенных улик не заменят одной прямой. Из ста кроликов не сделаешь медведя… Вспомним бревенчатый сарай, в котором поселился Саня. Поселился из-за дурного характера, как говорит мать. А не потому ли он предпочел сарай, что в доме ему не нашлось места? Или вот эти бумажные кули и металлический провод — они казались убедительными доказательствами виновности Новожилина. Но вот пришел сюда новый свидетель — Монастырский и объяснил, что таких кулей в том квартале в каждом доме множество. А ржавое пятно на сапогах? Мало ли по какой причине оно могло появиться!

Нет ничего зазорного для обвинителя в том, что судебное следствие, проведенное с такой полнотой и тщательностью, как в настоящем случае, в корне изменило картину преступления и опрокинуло выводы, которые на стадии предварительного расследования казались абсолютно точными. По велению советского закона именно суд, проверяя и взвешивая все «за» и «против», только и способен достигнуть материальной истины. И, заметьте, именно здесь, на суде, особенно заострились в живом и свободном ходе процесса те стороны дела, которые или оставались ранее в тени, или не привлекали достаточно моего внимания как следователя. Кстати, заслуга защитника здесь в том, что он, искренне и честно относясь к своим обязанностям, помог нам разобраться в отдельных неясностях. Например, в картине исчезновения Сани. Вечером он ушел спать, а наутро его не оказалась! Заявила ли мать об исчезновении сына? Да, заявила, но только семь дней спустя, да и то под влиянием всполошившихся соседей. Хладнокровие — отличное качество, но не хладнокровие матери, теряющей сына! Да, в самом деле, удивляет и даже пугает непонятное в обычных условиях желание матери заняться прихорашиванием того сарая, где жил только что исчезнувший сын.

А сапоги? Труп был найден разутым. Мать утверждает, что у Сани была только одна пара сапог, отчим говорит другое, после чего оба пытаются сблизить свои показания. Наконец пропавшие сапоги обнаруживаются в сарае, куда будто бы они были кем-то подброшены. Кому это понадобилось? Где тот преступник, который, убив Саню, понес его труп в сапогах прятать в камышах, для того чтобы… затем разуть убитого и подбросить сапоги в дом Ворониной? Но если убийца — Новожилин, зачем бы он снимал в сарае сапоги с убитого им Сани? Чтобы не причинить убытка родителям? Или он из этих же соображений разул труп уже в камышах и вернул обувь столь странным и опасным для себя способом?!

И, кстати, о камышах: неспроста ходил удить рыбу Вдовиченко! Только позвольте не поверить, что сей рыбак в пять часов утра уже возвращался именно с рыбной ловли, пробираясь огородами. Нет, настоящие рыболовы в пять часов утра только приступают к ужению. Не ходил ли он в этот ранний час совсем ради другой цели? Настала пора поведать вам, граждане судьи, мои сомнения в том, что Саня убит дома, а затем уже убийца потащил через весь город труп к заболоченной речке. Эти сомнения возникли у меня здесь, на суде, но, тем более, я обязан сказать вам о них!

А не могло ли разве произойти так: кто-то заманул Саню в камыши, может быть, даже под предлогом совместной рыбной ловли, и в этом глухом месте задушил мальчика? И не был ли это его отчим, имевший с пасынком свои счеты, боявшийся его разоблачений? Тогда утверждения Вдовиченко, что он оставил рыболовные снасти в камышах, неожиданно оказываются правдивыми: ведь должен же он был создать для будущей своей жертвы видимость предстоявшей рыбалки! Все это, конечно, требует расследования и проверки. Жаль, очень жаль, что следствие не велось с самого начала в этом направлении! По свежим следам можно было бы многое обнаружить… да и сейчас не поздно.

Мне скажут: не слишком ли шаткое мое предположение? Согласен. Однако существует древнее юридическое правило: узнай, кому выгодно преступление, и ты узнаешь преступника. Нет сомнений, что расправа над Саней выгодна спекулянту Вдовиченко, для того, чтобы избавиться от пристального взора честного юноши. В таком случае это даже не убийство, это — террористический акт над честным советским человеком!

Мог ли отчим привести юношу в это безлюдное место? Не надо спешить с выводами, этим, я надеюсь, займется будущее следствие, но сейчас скажу одно: хитрый и многоопытный Вдовиченко всегда мог найти повод и способ обмануть мальчика, ну, хотя бы обещанием прекратить свои нехорошие дела и ради примирения сделать этакую вылазку на лоно природы. Повторяю, выяснением улик займется новое следствие, здесь не решается дело по обвинению Вдовиченко и Ворониной в убийстве Сани, здесь решается судьба Новожилина. Но уже и сейчас у меня зарождается сильнейшее подозрение, что в том знаменитом свертке, который нес домой Вдовиченко, были кирзовые сапоги, обнаруженные потом в сарае! Хладнокровный убийца мог снять с убитого сапоги для того, чтобы запутать следствие, а мог по своей жадности и пожалеть «добро». Всем этим мы займемся позже.

А теперь надо очень и очень подумать, товарищи судьи, почему убитый оказался в исправительной колонии. Это случилось шесть лет назад, но это бросает свет и на более поздние события.

Нечасто бывает, чтобы родная мать сама стремилась к отправке своего десятилетнего и к тому же единственного сына в колонию. Нет, даже тогда, когда для этого есть много оснований, мать обычно изо всех сил возражает против разлуки! А вот Воронина направила свои усилия на то, чтобы отделаться от ребенка. Почему? Судите сами: это было как раз тогда, когда ее нынешний сожитель Вдовиченко собирался к ней переселиться. Сделайте вывод, кому и зачем понадобилось отделываться от мальчика!

Вернулся он в семью не по просьбе матери. Вы слышали: его привез милиционер. Надо было принимать в дом родного сына. Но нет! Воронина нашла выход: принять его она приняла, а поселила в сарае. Эта Джульетта, видимо, не хотела беспокоить слабые нервы своего Ромео!

В публике послышался смех, но тотчас затих. Речь обвинителя подходила уже к концу:

— Кому же помешал Саня? Новожилину? Но почему? Версия о ссоре из-за проигрыша — это беспочвенная выдумка. К тому же убийство совершено в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое, а подростки играли в карты в ночь с тринадцатого на четырнадцатое. Да, свидетелю Вдовиченко для его версии необходимо, чтобы игра происходила именно в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое мая, а не накануне. Но это — выдумка, это — оговор, товарищи судьи.

Позвольте во всех отношениях не поверить свидетелю Вдовиченко. Как оказалось, перед нами типичный тунеядец, тот тунеядец, с которым наш народ объявил решительную борьбу. Вот вам еще пример, когда злостный субъект, прикрывающийся «легальной» деятельностью, оказывается тягчайшим преступником. Это закономерно. В тунеядце часто сочетается нежелание трудиться с преступными намерениями, и настоящий случай показывает, как далеко может зайти это печальное сочетание. Тунеядцу легко перешагнуть через труп, если его вынудят обстоятельства! Всем нам теперь ясно, что убийство Сани понадобилось не столько Вдовиченко-отчиму, сколько Вдовиченко-спекулянту. Саня мешал матери и ее сожителю вдвойне: и как лишний член семьи и как честный человек, чьего глаза имел все основания бояться матерый тунеядец Вдовиченко.

Странные, страшные дела творились в этой семье. Воронина так и не сумела здесь рассказать о судьбе дочери. Ссылка на отъезд девушки по вербовке — провалилась, а утверждение Ворониной о получении писем от дочери осталось неподтвержденным. По-видимому, прав свидетель Монастырский: свою дочь любвеобильная мамаша безжалостно выгнала из дому.

Словом, предполагаемая картина преступления не совпадает с действительностью. Со всей самокритичностью скажу: получилось так, что факты преступления — сами по себе, а обвинение — само по себе, две параллельные линии и которые, как известно, могут встретиться только в бесконечности. А по закону им для обвинительного приговора положено встретиться и совпасть в ходе судебного следствия. Будем считать встречу несостоявшейся!

Я заявляю об отказе от обвинения Новожилина. Закон дает мне это право и даже обязывает, если судебное следствие не подтвердило выводов обвинительного заключения. Мое обвинительное предположение о Новожилине на суде не только не подтвердилось, но отвергнуто. Со спокойной совестью я прошу оправдать подсудимого. И последнее, что я здесь выскажу, — это уверенность в том, что ни советская общественность, ни советский суд не могут оставить без наказания истинных виновников. Заверяю вас — они понесут суровое возмездие!

Слово для защитительной речи судья предоставила адвокату. Но он был выбит из колеи. Защитник, услышав обстоятельный отказ прокурора от обвинения, чувствует себя обезоруженным… Сказав несколько слов о том, что он «присоединяется к мнению обвинителя», адвокат сел.

Приговор был именно таким, как предполагали:

— Новожилина считать по суду оправданным!

Закончив чтение приговора, судья сказала:

— Кроме того, суд вынес определение — начать расследование о виновности Ворониной и Вдовиченко в убийстве. Ввиду серьезности улик избрана мера пресечения: заключение обоих под стражу.

Когда двое милиционеров приблизились к Ворониной, мать убитого вскочила и закричала, обращаясь к судьям:

— Не виновна я в убийстве своего мальчика! Во многом виновна, только не в этом!

Она кричала страшным голосом, заставившим женщин задрожать и заплакать:

— Это он, родненькие, это он его убил! А мне пришел поутру и сказал, что сбежал парень! Я было поверила. Ох, не знала я! Не знала я!

И тут самообладание на мгновение оставило Вдовиченко. Он грубо толкнул Воронину и перекрыл ее слабеющий крик:

— Не знала, а как узнала, так смолчала! Не спасешься, все равно, теперь один конец!..

Милиционеры вывели обоих за дверь.