Гибриды

Глава 9

Прежде чем отправляться к порталу, Мэри решила по-быстрому забежать в университетский книжный магазин. Она не взяла с собой из дому никаких книг — просто забыла, а в неандертальской вселенной ей, разумеется, не удастся найти чего-нибудь почитать.

К тому же, честно говоря, Мэри требовалось несколько минут наедине с собой, чтобы переварить произшедшее в лаборатории Вероники Шеннон. Так что она извинилась, оставила Понтера с Вероникой, и теперь торопилась по «боулинговой аллее» — узкому длинному переходу со стеклянными стенами между Главным и Учебным корпусами. Ей навстречу шла привлекательная чернокожая женщина. Сама Мэри никогда не отличалась особенно хорошей памятью на лица, но, судя по выражению лица идущей навстречу женщины, та её явно узнала, но мгновение спустя её лицо снова приняло безразличное выражение.

Мэри уже более-менее привыкла к такому. С начала августа её несколько раз показывали по телевизору — после того, как она подтвердила, что обнаруженный в Нейтринной обсерватории Садбери едва не утонувший человек — неандерталец. Так что она продолжила идти вперёд, пока её не стукнуло…

— Кейша! — воскликнула Мэри, оборачиваясь — чернокожая женщина уже успела миновать её.

Кейша тоже обернулась и улыбнулась ей.

— Здравствуйте, Мэри, — сказала она.

— Я едва не прошла мимо, — сказала Мэри.

Лицо Кейши стало немного виноватым.

— Я-то вас сразу узнала. — Она понизила голос. — Но мы не должны подавать виду, что знаем тех, с кем познакомились в Центре, если только они сами нас не узнают. Это часть политики по охране анонимности.

Мэри кивнула. Под «Центром» имелся в виду центр помощи жертвам изнасилований Лаврентийского университета, куда Мэри приходила за консультацией после того, что случилось в кампусе Йоркского.

— Как у вас дела, Мэри? — спросила Кейша.

Они остановились неподалёку от киоска «Тим Хортонс» с пончиками и кофе.

— У вас найдётся минутка? — спросила Мэри. — Угощу вас кофе.

Кейша взглянула на часы.

— Да, конечно. Или… или, может быть, лучше подняться наверх? Ну, вы знаете — в Центр?

Мэри покачала головой.

— Нет. Нет, в этом нет необходимости. — Тем не менее она молчала, обдумывая вопрос Кейши, пока они шли десяток метров, отделяющий их от «Хортонса». А, собственно, как у неё дела?

«Тим Хортонс» была единственной сетью, где Мэри иногда удавалось разжиться любимым напитком — кофе с шоколадным молоком, поскольку у них часто одновременно случались открытые упаковки шоколада и обычного молока. Она объяснила, что ей нужно, и ей сделали, как надо. Кейша заказала яблочный сок, и Мэри расплатилась за них обеих. Они сели за один из двух крошечных столиков у стеклянной стены перехода: обычно здесь покупали кофе и тут же бежали дальше, не рассиживаясь.

— Я хотела вас поблагодарить, — сказала Мэри. — Вы тогда были так добры ко мне…

Ноздря у Кейши была проколота крошечным гвоздиком с блестящам камешком. Она чуть склонила голову, и камешек сверкнул, поймав солнечный луч.

— Для этого мы и существуем.

Мэри кивнула.

— Вы спросили как у меня дела, — продолжила она. — В моей жизни снова появился мужчина.

Кейша улыбнулась.

— Понтер Боддет, — сказала она. — Я читала про вас в «Пипл».

Сердце Мэри подпрыгнуло.

— В «Пипл» была статья про нас?

Кейша кивнула.

— На прошлой неделе. Удачное фото вас с Понтером в ООН.

Какой ужас, подумала Мэри.

— Понтер мне очень помог.

— Он планирует принять то предложение позировать для «Плейгёрл»?

Мэри улыбнулась. Она почти забыла про это; предложение поступило во время первого визита Понтера, когда они находились на карантине. Часть Мэри была бы рада похвастаться сложением своего мужчины перед теми красотками, от которых она натерпелась в школе — футболисты, с которыми они встречались, рядом с Понтером смотрелись бы жалкими доходягами. Другой же её части щекотала самолюбие мысль, что Кольм уж точно не устоит перед тем, чтобы полистать журнал и узнать, что же у этого неандертальца есть такого, чего нет у него…

— Не знаю, — ответила Мэри. — Когда Понтер узнал об этом приглашении, он рассмеялся и больше о нём не упоминал.

— Ну, если он когда-нибудь соберётся, — с улыбкой сказала Кейша, — я бы хотела экземплярчик с автографом.

— Без проблем, — сказала Мэри. И вдруг осознала, что и правда так думает. Она никогда не забудет о своём изнасиловании — как, наверное, и Кейша не смогла забыть о своём — но сам факт, что она способна шутить о мужчине, позирующем голым для развлечения женщин означало, что они проделали большой путь.

— Вы спросили, как у меня дела, — снова сказала Мэри и помолчала. — Лучше, — с улыбкой сказала она, протянула руку и положила ладонь на руку Кейши. — Лучше с каждым днём.

Допив кофе и попрощавшись с Кейшей, Мэри поспешила в книжную лавку, купила там четыре книжки в мягкой обложке и быстро вернулась в комнату C002B, чтобы забрать оттуда Понтера. Через главный холл они вышли на стоянку. Был прохладный осенний день, и здесь, в четырёхстах километрах к северу от Торонто, почти все листья уже опали.

— Дран! — воскликнул Понтер. — «Изумление!» — перевёл Хак через внешний динамик.

— Что? — переспросила Мэри.

— Что это такое? — спросил Понтер, указывая рукой.

Мэри взглянула в ту сторону, пытаясь сообразить, что могло привлечь его внимание, а потом рассмеялась.

— Это собака, — сказала она.

— Моя Пабо — собака! — заявил Понтер. — И здесь я тоже уже встречал собакоподобных существ. Но это! Такого я в жизни никогда не видел. — Собака и её владелица приближались к ним. Понтер склонился, уперев руки в колени, чтобы поближе рассмотреть маленькое животное, которое вела на поводке привлекательная молодая женщина. — Она похожа на колбасу! — объявил он.

— Это такса, — немного обиженно объяснила женщина; она совершенно не растерялась при виде знаменитости, которую не могла не узнать.

— Это… — начал Понтер. — Простите, пожалуйста, это какая-то родовая травма?

Судя по голосу, женщина уже была на взводе.

— Нет, он такой и должен быть.

— Но ноги! Уши! Туловище! — Понтер выпрямился и покачал головой. — Собака — это охотник, — заявил он с таким видом, словно животное перед ним было насмешкой над всеми правилами приличия.

— Таксы — охотничьи собаки, — резко ответила женщина. — Их разводили в Германии, чтобы охотиться на барсуков. По-немецки порода называется дахсхунд: «дахс» — это по-немецки «барсук». Видите? Их форма позволяет им преследовать барсука в норе.

— О, — сказал Понтер. — Э-э… простите меня, пожалуйста.

Женщина немного смягчилась.

— Вот пудели, — сказала она с презрительным фырканьем, — это действительно не пойми что.

По прошествии некоторого времени Корнелиус Раскин уже не мог отрицать, что чувствует себя как-то иначе — и что это началось значительно быстрее, чем он считал возможным. Сидя в своём пентхаузе в трущобах, он скармливал Гуглу запрос за запросом; его результаты улучшились после того, как он узнал, что в медицине кастрация называется орхиэктомией, и когда он начал целенаправленно исключать из выборки слова «собака», «кот» и «лошадь».

Он быстро обнаружил на веб-сайте Плимутского университета схему, озаглавленную «Влияние кастрации и замещения тестостерона на сексуальное поведение самцов», на которой показывалось быстрое ослабление такого поведения у кастрированных морских свинок…

Но Корнелиус — человек, а не животное! Наверняка ведь то, что верно для грызунов, неверно для…

Прокрутив страницу, он обнаружил на ней работу исследователей Хейма и Харша, из которой следовало, что 50 % кастрированных насильников «прекращают демонстрировать сексуальное поведение вскоре после кастрации — схожий эффект обнаружен у крыс».

Конечно, когда он сам был студентом, феминистки в один голос утверждали, что изнасилование — это насильственное, а не сексуальное преступление. Но нет. Корнелиус, имея в этом деле совсем не праздный интерес, прочитал книгу Торнхилла и Палмера «Естественная история изнасилования: биологические основы сексуального принуждения», когда она вышла из печати в 2000. Базируясь на эволюционной психологии, книга обосновывала идею о том, что изнасилование — это на самом деле репродуктивная стратегия — сексуальная стратегия — для…

Корнелиус терпеть не мог думать о себе в таких терминах, но знал, что такова правда: для самцов, не обладающих достаточной силой и статусом, чтобы размножаться обычным способом. То, что он этого статуса был несправедливо лишён, ничего не меняло; факты были таковы, что статуса у него не было, и получить он его не мог — по крайней мере, в академических кругах.

Он по-прежнему ненавидел ту политику, благодаря которой его держали в чёрном теле. Эксперт по древней ДНК из него был не хуже, чем из Воган — он работал в Оксфорде, чёрт подери, в Центре изучения древних биомолекул!

Это было несправедливо, от начала до конца — как дебильные «компенсации за рабство», когда людей, которые сами не сделали ничего плохого, просят отслюнить немалые деньги людям, чьи давно умершие предки безвинно пострадали. Почему Сорнелиус должен страдать из-за половой дискриминации при приёме на работу, практиковавшейся поколения назад?

Он ненавидел всё это долгие годы.

Но сейчас…

Сейчас…

Сейчас же он просто злился; и впервые за всё время, что он мог вспомнить, он, кажется, держит свой гнев под контролем.

Нет сомнений в том, почему ярость теперь гораздо меньше душит его. Хотя так ли это? В конце концов, прошло не так уж и много времени с тех пор, как Понтер отстриг ему яйца. Мог ли Корнелиус почувствовать эффект так скоро?

Ответ, очевидно, был утвердительным. Продолжив шарить по сети, он наткнулся на статью в газете «Нью Таймс» из Сан-Луис-Обиспо с интервью Брюса Клотфелтера, который двадцать лет провёл за решёткой за растление малолетних, прежде чем подвергнуться химической кастрации. «Это просто чудо, — сказал Клотфелтер. — На следующее утро я осознал, что проспал ночь без этих ужасных сексуальных сновидений, что мучили меня многие годы».

На следующее утро…

Господи, какой же у тестостерона период полураспада? Несколько нажатий клавиш, щелчков мышкой, и вот он ответ: «Период полураспада свободного тестостерона в крови составляет всего несколько минут», сообщил один сайт; другой говорил о примерно десяти минутах.

Дальнейшие изыскания привели его на Геосити, на страницу человека, родившегося мужчиной и подвергшегося кастрации без гормональной терапии до или после операции. Он сообщал следующее:

Немедленный эффект.

Ощутимый эффект в течение суток.

Эффект, заметный через несколько дней.

Корнелиус знал — знал! — что мысль о том, что Понтер с ним сделал, должна приводить его в ярость.

Но ему было всё труднее испытывать ярость по какому бы то ни было поводу.