Гимн шпане

4

Конечно, не стоило так бояться испортить впечатление, в дороге машина может подвести кого угодно, но все равно у меня так и не повернулся язык пожаловаться на судьбу. Я ведь мог сто раз объяснить все Лорану Муассану, мол, представляете, как я сглупил, первый раз путешествую на грузовике, не сообразил запастись горючим, — уверен, он бы ради меня в лепешку расшибся. А теперь что? На дворе ночь, фары грузовика выхватывают из тьмы лишь куски однообразного пейзажа, и каждую секунду я жду, что вот сейчас мотор заглохнет и больше не заведется. Какого черта! Где-то в окрестностях непременно есть бензин, просто надо остановиться и хорошенько подумать.

Я выключил зажигание, погасил фары, небо было сплошь в тучах, впереди виднелась лишь светящаяся точка — въезд в тоннель. В городе вы практически всегда в безопасности: на улицах горят фонари, вокруг дома, навстречу идут люди, и даже если попадутся хулиганы, по крайней мере, вы их сразу вычислите. На всякий случай я закрылся в машине изнутри, сейчас не тот момент, чтобы проявлять легкомыслие. Мало-помалу я успокоился и смог ясно оценить ситуацию. У меня кончился бензин. Ночью. За городом. Где ничего нет — только фермы и тракторы. А тракторы ездят на солярке, в этом я был вполне уверен. Ах да, перед тем как припарковаться, я видел щит: «Ферма „Ягнята“», дело за малым: заехать на территорию да залить полный бак, можно даже разбудить хозяев и объяснить, в чем дело, тем более имея на руках столь убедительный аргумент, как пять сотен. Осталось решить один вопрос: подъехать на машине или пойти пешком? Если я намертво встану в какой-нибудь канаве, а на ферме найду убогий сарай и ни намека на топливо, — мне конец; с другой стороны, отправиться куда-то пешком в полном мраке, прислушиваясь ко всяким тревожным звукам, — перспектива не очень вдохновляющая. Взвесив все «за» и «против», я принял решение: спрячу как следует мой заветный конвертик, а с собой возьму лишь небольшую сумму — морковку для ослов, — и шагнул в неизвестность.

Тьму то и дело пронзали разноцветные вспышки молний, мне казалось, что меня преследует световое облако или нимб, я даже вспотел, сердце колотилось как бешеное.

Ферма была небольшая: жилой дом, еще две постройки, и — ура! — в углу под навесом трактор. Извините, крикнул я, но никто не ответил; будь у меня шланг, я набрал бы бутылку и дотянул до магистрали там наверняка есть круглосуточные заправки, а если нет, я и без кредитки договорюсь с каким-нибудь шофером, но шланга не было, а в голове стояли картинки из дурацких комиксов, где фермеров изображали болванами с допотопными мушкетами. Хозяева! — крикнул я громче, мой голос прозвенел в полной тишине, мне вдруг вспомнилась песенка «Под ваши чары я попал, как под обстрел», я несколько раз пропел эту строчку, и тут дверь дома распахнулась.

— В чем дело, молодой человек?

Как только я услышал ее голос, тут же почуял неладное — странная дамочка; пятьсот франков были наготове: я собирался использовать купюру как приманку, чтобы вызвать интерес к себе, а потом сотни за две, что вполне разумно, купить бензину — несколько литров обойдутся недорого, даже среди ночи, есть же у людей совесть; и, потрясая бумажкой, словно талисманом, я в двух словах изложил дело.

— Понимаете, мадам, у меня бензин кончился.

На ней была какая-то хламида, вроде домашнего халата: выцветшая, с серым узором, а на плечи спадали такие же серые, вьющиеся волосы. Я затруднился определить ее возраст: ей можно было дать от тридцати пяти до шестидесяти.

Она не двигалась с места, руки висели вдоль тела, как плети.

— Понимаю, и что дальше?

Я показал на трактор — мол, он же ездит на солярке, на фермах обычно этого добра, ну горючего, залейся — и снова помахал купюрой: конечно, я вас отблагодарю, мне так неловко причинять вам беспокойство в столь поздний час. Она уставилась на меня круглыми глазами и молчала так долго, что я решил повторить просьбу: мне так неловко, но она жестом приказала мне замолчать и позвала в дом.

Помещение было обставлено просто, без особых изысков, однако со вкусом, в гостиной красовалась тарелка «Канала +» [28], а из кухни доносился аппетитный запах; хозяйка указала мне на кресло, куда я и плюхнулся, сгорая от желания побыстрее перейти к делу, поскольку было уже два часа ночи: вы меня страшно выручите, если позволите залить горючего, которым заправляете трактор, я вам заплачу, — но, к сожалению, это было все равно что биться головой о стенку. Внезапно она прохрипела: тот, кто не хочет видеть, хуже слепого; мне казалось, что я нахожусь в тоннеле, а ее слова долетают до меня сквозь густой туман, в котором не только идти, но и вообще двигаться стоит неимоверных усилий; господи, сказал я себе, когда она заерзала на стуле, так и есть, теперь все ясно, — меняя позу, она ухитрилась задрать халат почти до бедер, одна пуговица отскочила, я мог созерцать ее раздвинутые ляжки… что делать, если она вскочит и начнет приставать? Похоже, живя одна-одинешенька в такой глуши, она умом тронулась; я хотел было подняться — ну, все, мадам, пошутили, и хватит, вот вам сто франков, кладу их сюда, на стол, и беру немножко бензина, и что бы она ни ответила, пошел бы во двор и заправился, — однако я не мог издать ни звука и сидел, как приклеенный, а она понесла какой-то бред: сначала были Уран и Гея, они породили титанов и всяких там чудовищ — циклопов сторуких, Уран был жесток и деспотичен, ненавидел своих детей и упрятал их глубоко под землю. Я не мог оторвать глаз от ее ног, поднимал голову и старался смотреть ей в лицо, но в конце концов не выдерживал и снова разглядывал ноги — тонкие и мускулистые; она была не так уж стара, меня стали одолевать эротические видения, я пытался избавиться от них, но ничего не получалось: мы с ней голые в кровати… это было сильнее меня, а она все тараторила и тараторила: как-то раз Гея, решив проучить мужа, подговорила на это своего сына Кроноса — он был последний из титанов и ненавидел отца; она дала ему нож, выкованный из такой прочной стали, которую гранит не мог затупить; даже самый твердый, и когда Уран вошел к Гее, чтобы вновь овладеть ею, Кронос выскочил и отрезал ему член… Она могла сказать — хозяйство, причиндалы, или как-нибудь еще, но сказала именно «член» и дальше стала нести непристойности; вдруг, не знаю почему, я почувствовал дикую боль в затылке; словно кто-то треснул меня по башке, а по телу пошли судороги. …Кровь Урана дождем пролилась в море, а его семя, смешавшись с землей, породило разные божества. Она замолчала и уставилась на меня, а я продолжал трястись. Потом самым светским тоном она спрашивает: скажите, вы не встречали дьявола, он всегда бродит неподалеку? — точно, я нарвался на чокнутую! Но она пощелкала языком, и тут прибежала огромная собака, настоящий монстр, пострашнее собаки Баскервилей; она почесала псу за ушами стала бормотать нежности: ой ты, мой маленький, мой Дьяволенок… оказывается, она спрашивала про пса; но по ее тону я на миг решил, что речь идет о Сатане, — обстановка располагала, поставьте себя на мое место. Короче, я засмеялся, сначала тихо, потом все громче и громче, по-моему, они смотрелись ужасно комично, косматый Дьявол и ведьма в замызганном тряпье.

— Представляете, когда вы спросили про Дьявола, я было подумал, что вы — ведьма.

Она тоже рассмеялась: какие глупости; я чувствовал себя как после пары косячков, из дальнейшего помню лишь одно: я пытаюсь подняться, собака рычит, а глаза ведьмы излучают свет, как у вампиров в кино. Когда, дрожа от холода, я очнулся в своем грузовичке, уже рассвело, на соседнем сиденье стояла канистра с бензином.

Первая моя мысль была: деньги! Я ощупал себя и впал в уныние — мне оставили лишь несколько купюр, в общей сложности около тысячи, но конверта не было, и я понял, что меня обули. Воображение тут же дорисовало продолжение кошмара: я возвращаюсь в Париж и пытаюсь скрыть правду — хорош, ничего не скажешь, а еще критиковал Жоэля; не может быть, этого не может быть, твердил я, мне оставалось только украсть ствол в оружейном магазине и попытать счастья в Бове, ограбив банк.

Это был полнейший крах. У меня пересохло в горле, сердце буквально выскакивало из груди, и тут — как вспышка в мозгу; слава тебе, господи, прошептал я. Перед встречен с ведьмой я заныкал конверт под обшивкой дверцы, проверил — он оказался на месте. Трясущимися руками я пересчитал деньги: ничего не пропало — спасен! Несколько минут я сидел неподвижно, ожидая, пока восстановится дыхание, и пытался вспомнить, что же произошло там на ферме, но после того, как на меня зарычал пес, все тонуло в тумане, я понятия не имел , как добрался до грузовика и откуда взялась канистра.

Ну да ладно, главное, что теперь можно отправляться в путь: судя по запаху, бензин настоящий, и это радует; я перелил содержимое в бензобак. Солнце встало недавно, было прохладно, часы показывали тридцать пять минут девятого. Опустошив канистру, я направился к щиту с названием фермы: канистра могла принадлежать только здешней хозяйке, больше некому, не Святой же дух мне ее подкинул; я не собирался ее присваивать и положил на видное место, а когда забирался в кабину, услышал тихий звук — то ли кашель, то ли смех — и напряг слух, но все было напрасно; на солнце нашла туча, гонимая ветром, она надвигалась на поле, сейчас и меня накроет… и тут звук повторился еще раз, более явственно — это был смех, ведьмин смех, я мог дать голову на отсечение, и меня охватила паника: я нахожусь в проклятом месте, не знаю, что за дела здесь творятся… вдарив по газам, я на всех парах понесся прочь — бензин и бабки в наличии, а остальное мне было по фигу.

Немного успокоиться я сумел лишь на подъезде к Парижу, но, как ни пытался подобраться к разгадке ночных событий, так и не мог толком отдать себе отчет, что же со мной произошло.

Мари-Пьер ждала меня дома, немного обеспокоенная тем, что я не позвонил; занеся наверх непроданный товар — всего три видака, — мы поцеловались. Я тебе такое расскажу, говорю, и с этими словами достал конверт. Конечно, она в жизни не видела столько денег, но надо заметить, не потеряла голову: никогда не следует вкладывать в дело все, только часть, есть даже мудрая поговорка на этот счет. Потом я похвастался, как у меня брали интервью после выступления: кстати, я не забыл упомянуть и твою работу, надеюсь, это тоже войдет в статью.

— Какую статью?

Я решил немного поломаться: в «Курьер пикар», какую же еще, прямо в завтрашнем номере. Она просто обалдела — правда, он тебя фотографировал? — и даже немного расстроилась, что ее там не было; кстати, почему ты сразу не поехал назад, небось развлекался с какой-нибудь практиканткой? Я стал ее разубеждать: что ты, я задержался совсем не поэтому, и поведал о своем приключении с бензином и хозяйкой фермы, — она слушала меня, открыв рот.

— И что ты обо всем этом думаешь?

Я немного помедлил с ответом, передо мной всплыли образы жуткой псины и пакостная рожа гогочущей ведьмы.

— Честно говоря, ни черта я не понял, может, она была чокнутая или с придурью, не знаю.

За время моего краткого отсутствия Мари-Пьер не теряла времени даром: дело завертелось, один агент заказал аж пятнадцать видаков для своего района, я должен позвонить ему в час, а Моктар взял пять — сначала три, потом еще пару, причем заплатил всю сумму сразу, что подтверждало мою правоту: очень важно оказать доверие тому, кто давно его потерял; она заносила все данные в книгу учета, и я вписал в статью доходов пятнадцать лилльских тысяч.

— А это еще что?

В расходах стояло четыреста восемнадцать франков на полиграфию.

— Сюрприз, — сказала она, — закрой глаза.

Я подчинился и услышал, как она чем-то зашуршала под кроватью.

— Все, теперь можно смотреть.

Передо мной лежал большой альбом, я открыл и на первой странице увидел мою эмблему «Экстрамиль», только поаккуратнее и покрупнее, а внизу лозунг: «Товары экстра-класса плюс современный стиль!»

— Там дальше еще несколько вариантов.

Я пролистал альбом; на каждой странице красовалась эмблема в слегка измененном варианте и новый девиз; «Экстрасервис и современный стиль»; «Товары наши всех на свете краше». А последнюю она придумала с подачи Саида: «Больше, чем экстра, длиннее ста миль — это компания „Экстрамиль“! Наше качество и надежность к вашим услугам».

— Здорово: «Качество и надежность» — скромно и со вкусом, мне нравится.

Там были еще варианты, и все обыгрывали название компании, например: «„Экстрамиль“ для серьезных людей — это класс, лучший товар, вы найдете, у нас!» — и тому подобное, подчеркивалось высокое качество обслуживания или делался упор на другие козыри: конфиденциальность, солидность, надежность; у меня комок стоял в горле, это было именно то, чего я хотел, только у нее получилось намного лучше.

— Ну, что скажешь, тебе нравится?

Конечно, мне нравилось, еще как, я даже не мог подобрать слов, это был высший пилотаж, за такой объем работы рекламная контора содрала бы с меня штук пятьдесят, причем я не уверен, что их предложения оказались бы настолько в точку. Я заключил ее в объятия: теперь ты не просто моя девушка, ты мой деловой партнер.

Самым острым вопросом на данный момент был поиск помещения: четвертый этаж выселенного дома над пристанищем алкашей не самый удачный выбор, надо было в кратчайшие сроки найти склад для товара и желательно офис. Поскольку я начал активную деятельность, набрал новых агентов и постоянно расширял бизнес — знаете, словно собирал цепочку, где все звенья идеально подходят друг к другу: закупка — продажа, закупка — продажа, — у меня не было ни минуты, свободной, так что поисками недвижимости пришлось заняться Мари-Пьер.

На этом рынке как раз был кризис, и я думал, что найти помещение не составит труда, но увы… Предложений было навалом, однако когда доходило до конкретики, оказывалось, что здание находится либо за пределами Парижа, либо в отвратительном районе, где-то на отшибе, совсем не там, где хотелось бы; в идеале я предпочел бы осесть где-нибудь на севере от Елисейских, не слишком далеко, хотя сейчас многие переезжают в пригород. Левалуа, Пюто, Ла-Дефанс [29] имели определенные плюсы, но, учитывая планы на будущее, я хотел остаться более или менее в центре — загородную резиденцию может себе позволить известная компания, а поначалу лучше быть на виду. Мари-Пьер дежурила на телефоне; я планировал установить аппарат прямо в квартире, но телефонная компания наотрез отказалась без оформления проводить линию в здание с выбитыми окнами да еще под угрозой сноса, о чем оповещала табличка на двери. Мари-Пьер приходилось каждый раз бегать в бар, звал ее Саид собственной персоной, а роль секретаря с мелодичным голосом выполнял один араб, но, слыша звон бокалов и пьяные крики, люди начинали сомневаться в серьезности компании; мы осмотрели несколько офисов, вроде нашли вполне подходящее помещение неподалеку от Лафурша, на углу улицы Муан, однако риэлторша потребовала документы и спросила наш регистрационный номер — как будто денег ей было мало!

— Это что, вроде банковской гарантии? — уточнил я. — Давайте обойдемся без гарантии, вот наличные.

Она бросила на меня подозрительный взгляд. Надеюсь, мсье, вы в курсе, что нам также необходимо свидетельство о регистрации? Мари-Пьер поинтересовалась, что это за свидетельство, и с тетки сразу слетела вся любезность, а я почувствовал, что начинаю заводиться: нечего разговаривать с нами таким тоном! Моя первоначальная антипатия укрепилась; вот же сучка драная. Неужели она вообразила, что мы не заплатим, у самой на пальце бриллиантовое кольцо, — в общем, я сказал Мари-Пьер: пойдем, не стоит терять время, какого хрена ее уламывать.

Видимо, мы просто избрали неверный подход, а так шансы есть; на следующий день после приезда я вскочил рано утром и бросился к киоску — надо же, журналист не обманул, моя фотография занимала почти треть страницы, а под ней была подпись: «Обаятельный директор компании „Экстрамиль“ общается со студентками», да заголовок не хуже: «Студенческая практика: знаменательная встреча»; дальше, конечно, шел дурацкий прогон про эту самую практику, но потом — и про меня, как ни странно, без единого упоминания имени, и хорошо, а то бы я выглядел двусмысленно, — автор называл меня «он», «директор компании» или «глава стремительно развивающейся фирмы». «Экстрамиль» упоминалась три раза, я быстро побежал будить Мари-Пьер; если у нее еще оставались какие-то сомнения, то теперь окончательно испарились; она без конца перечитывала статью, я глядел из-за ее плеча, она просто онемела от восторга, потом я снова пошел в киоск и купил все экземпляры, что были в наличии, а «У Мориса» на протяжении трех часов только и говорили что о моих достижениях. Для тех, кто давно меня знал, это было откровение, многие признавались, что сначала не верили, а Саид при каждом удобном случае упоминал о нашей давней дружбе. Не теряя времени, я позвонил в редакцию «Курьер пикар», чтобы мне прислали непроданные экземпляры, теперь у меня был свой золотой фонд, целых три коробки; эта статья — подарок судьбы, и надо выжать из нее максимальную пользу.

Теперь Мари-Пьер сначала узнавала подробности по телефону и ехала на встречу, только если отвечал мужчина, — зачем тратить время на баб; она держала журнал наготове в своей сумочке, разумеется, не уточняя, что мы с ней были больше, чем шеф и сотрудница, впрочем, мужики, увидев ее в экстремальной мини-юбке и облегающей маечке, забывали обо всем на свете и соглашались на что угодно: конечно, есть непреодолимые условия; мадемуазель, но, мы можем обойтись и без банковской гарантии, я переговорю с владельцем… тогда Мари-Пьер брала быка за рога: мы сейчас как раз в стадии регистрации, не согласитесь ли вы подписать договор до предоставления всех документов?

Хотя эти кретины шли на уступки, только чтобы еще раз ее увидеть, пригласить на ужин и, само собой, затащить в постель, все-таки сама ситуация — отсутствие официальной регистрации, нелегальная торговля — была не в нашу пользу. Но я не собирался снимать первую попавшуюся конуру у черта на рогах, хотя и занимался не совсем законным бизнесом.

Это был единственный неприятный момент, все остальное шло как по маслу; мне не хотелось наезжать на ослабевшую экономику, но было ясно, что-то буксует: вот в Штатах нет того всесилия бюрократов, которое стало камнем преткновения во Франции, там смотрят не на бумажки и гарантии уж не знаю каких банков, а на ваш потенциал и коммерческий талант; если кто-то может предоставить все нужные документы, но не обладает энергией и пробивными качествами — как раз тем, что так высоко ценят американцы, — пусть гуляет на все четыре стороны, никто не сдает ему хороший офис и не подставит спину, чтобы он попал ногой в стремя. Уверен, в Штатах я разбогател бы в мгновение ока, став идеальным винтиком системы, и уже давным-давно обосновался бы, и не в каком-нибудь клоповнике, а в месте, которое соответствует моим амбициям.

Директорская должность оказалась тяжелой ношей, и я взял за привычку встречать трудности более хладнокровно, взвешенно, иными словами, профессионально, находя решение для каждой задачи, что отражалось в том числе на моих отношениях с людьми. Теперь я стал в нашем баре своего рода знаменитостью, Саид поместил статью рядом с барной стойкой под стекло, один заламинированный экземпляр был в распоряжении посетителей, и хотя я держался с местными алкашами на известной дистанции, но порой заходил пропустить стаканчик — я не из тех, кто задирает нос, и какая-то фотография в журнале не могла повлиять на мое поведение. Ко мне часто обращались за советом, как поступить в том или ином случае; когда это было в моих силах — почему бы нет, я всегда готов помочь, ведь порой достаточно маленького толчка, и ситуация разрешится. Большинству завсегдатаев приходилось несладко: жизнь не балует отщепенцев-пьянчуг, лишь чудом не ставших бродягами, просыпавшихся в блевотине, с отвратительными харями, — никто не рискнул бы взять их на работу; после статьи это стало главной темой разговоров, все сходились на том, что ключевую роль здесь играет активность: приложив толику энергии; любой может организовать дело, надо лишь ловить момент, вот чего им недостает; эх, подвернулась бы возможность, и все пошло бы как по маслу, они бы вмиг организовали штук двадцать предприятий, ответственность их нисколько не пугала, оставалась безделица — раздобыть капитал.

Я невольно прислушивался к их болтовне, и мне пришло в голову, что организовать дело можно на пустом месте, даже у таких придурков имелись определенные шансы; эта интеллектуальная задачка меня страшно увлекла, и в течение нескольких дней, как только выдавалась свободная минутка, я пытался ее решить. Пьяницы. Способные часами просиживать без дела, уставившись на улицу. С максимальным капиталом, не превышающим тридцати франков. Говоря начистоту, меня осенило, когда я вез товар бармену, недалеко от его заведения на Елисейских. Какой-то оборванец обратился к мужчине, сначала я подумал, что просит милостыню, но он сказал: я опустил монету, мсье, штраф вам не грозит, на меня можно положиться, будьте спокойны, и тот отстегнул ему двадцать пять франков — очень рад, что вы здесь оказались. Оборванец объяснил мне, в чем фигня: в этом районе полно контор, со стоянками просто кошмар, я оплачиваю местечко перед тем, как проходят контролеры, так что чуваку не приходится бегать, чтобы бросить монетку, и вечером, само собой, мне причитается вознаграждение. Вот оно, подумал я, если обмозговать все до мелочей, это ж золотая жила, и в тот же день я созвал своих скаутов на собрание.

— Нужно, чтобы каждый из вас уяснил одно: предприятие будет иметь успех, только если вы сами этого захотите, помните, вы работаете не на дядю, не на какую-то компанию, а на самих себя…

Небольшой бар был набит до отказа, по случаю генеральной ассамблеи народ толпился аж на тротуаре; считая тех, кто присоединился к нашей команде по пути, набралось одиннадцать желающих принять участие в этой затее. Я придумал название, «Дорожный патруль», Мари-Пьер загорелась, наделала двухцветных красно-белых нашивок, мы решили, что это будет как бы их эмблема, кроме того, само слово «патруль» внушало доверие, люди подумают, будто это официальная организация, и заплатят больше; я выбрал участок к центру от Центрального рынка, по направлению к улицам Этьен-Марсель и Лафайет, в районе Оперы, хотя, конечно, идеально было бы на Елисейских, но это далековато от их бара, а человеческий фактор не последний — я полагал, куда важнее прибыли, чтобы они чувствовали себя «дома». Мы разработали стратегию касательно автомобилей и счетчиков. Каждый патрульный должен привлечь как минимум пятнадцать-двадцать клиентов, в связи с чем я особо отметил: вам придется в лепешку разбиться, чтобы стать узнаваемыми, надежными людьми; никто не любит контролеров, поэтому о штрафах лучше не заикаться, и еще важна опрятность, тут надо сделать над собой усилие. Мари-Пьер лично прикрепила каждому по очереди эмблему, я раздал деньги для счетчиков, пятьсот франков — три четверти капитала были взяты из общего котла, остальное доложил я, этого вполне достаточно для запуска операции. А выпивать на работе можно? — спросил один, и все с трепетом ждали моего ответа; я сказал: да, сколько угодно, при одном условии — не спускать глаз с вашей территории, первые дни придется немного попотеть, но как только появится клиентура, все будет четко, как проценты в банке. Поскольку я довел схему до ума, кроме стоянок надо было оприходовать прилегающие улочки, вешая перед якобы запрещенным местом карточку со следующим текстом: «Я помог вам избежать штрафа, если найдется свободная минутка, просто скажите спасибо, мне будет приятно». И подпись: «Член дорожного патруля». Им на месте не сиделось от волнения; я сто лет нигде не работал, сказал один, поначалу будет непривычно, а другой все переживал , что ему не хватило эмблемы: как же люди поймут, что я из патруля, если у меня нет значка? Мари-Пьер ему быстро что-то смастерила, и они отправились каждый на свой участок, общая сходка была назначена на восемь вечера, после окончания сбора дани.

— Я разорюсь, ты уводишь у меня всех клиентов, — жаловался Саид, — в баре никого не осталось.

Я был очень доволен, что удалось запустить этот проект, лично я ничего не выигрывал, но меня грел сам факт, что мне под силу выполнить собственную прихоть; я до хрипоты спорил с Саидом, он утверждал, что они все равно ни на что не годятся: если у них и получится, можешь не сомневаться, уже через неделю уйдут в запой, даже самые смирные. Я был в корне не согласен: успех в немалой степени зависит от обстоятельств, от удачи; например, не прочти я в свое время некоторых книг, в частности, о Марселе Дассо и еще кое-каких, сейчас вряд ли достиг бы того, что достиг. Конечно, если человек сам упускает предоставленный шанс, что ж, тогда ничего не поделаешь но в нашей затее с «Патрулем» желающих было больше, чем рабочих мест в наличии.

— И не переживай, — успокоил я Саида, — все, что они заработают, попадет в твою кассу, а не ко мне в карман.

В графе расходов книги учета я записал: «Финансирование проекта „Дорожный патруль“ — семьсот сорок восемь франков», включая стоимость ткани для нашивок и мою долю в общем капитале. Я с самого начала не строил иллюзий по поводу роли «Экстрамиль» в этом деле: речь шла о чистом спонсорстве, и, разумеется, я не рассчитывал на какую-либо прибыль. Это чтобы получить льготы, сказал один из алкашей, так ему меньше налогов платить. А я и не сообразил! Мы сразу заключили соглашение: если прибыли достигнут солидного уровня, они будут выплачивать мне проценты. У меня и без того забот хватало, к поискам офиса прибавилась проблема персонала, было очевидно, что я не могу уследить за всем; мы обсудили это с Мари-Пьер: да, необходимо нанять еще одного сотрудника; как она верно заметила, успех напрямую зависит от команды.

К подбору сотрудника мы решили подойти с максимальными предосторожностями и предварительно всесторонне изучив вопрос: нам нужен был человек одновременно умный, тонкий, умеющий входить в доверие к клиентам и не теряться в неожиданных ситуациях. Я сказал, что для этого существует определенный алгоритм, наша задача — хорошенько во все вникнуть. Мари-Пьер обложилась книгами по теме и с головой окунулась в дело; я серьезно подумывал, не обратиться ли в кадровое агентство, но, не говоря уж о том, что стоимость их услуг разорит любую начинающую компанию, я не был уверен, учитывая специфику деятельности «Экстрамиль», что обычное профессиональное агентство действительно сумеет подобрать человека, отвечающего нашим требованиям. Мари-Пьер проштудировала кучу тестов — каких там только не было: если верить составителям, они полностью исключали возможность нанять профана, и раз никто прямо не утверждал, что все это псевдонаука, значит, методика себя хорошо зарекомендовала.

— Как ты думаешь, — спросила Мари-Пьер, — нужно делать упор на тесты, определяющие личные или умственные качества?

Вопрос был не из легких.

— Не знаю, нам нужен тот, кто обладает и тем, и другим: сильный характер может представлять определенную опасность, но одного ума тоже недостаточно.

Мари-Пьер согласилась, в любом случае она собиралась проверить кандидатов по всем параметрам. На кровати валялись горы листов с таблицами и графиками, она сняла копии из множества пособий, у меня глаза разбегались от рисунков, схем и квадратиков, испещренных стрелками, с длинными пояснениями, которые она читала, нахмурив лоб. Довольно, сложная задачка, сказала Мари-Пьер, обводя карандашом, очередную цифру, интересно, как-ты с этим справишься. Да ладно, небось не бином Ньютона, говорю, начинай.

Порывшись в бумагах, она вытащила какой-то листок.

— Тест на тип личности. Ты предпочитаешь проводить отпуск: а) на современном курорте со всеми удобствами; б) один в сельской местности; в) промежуточный вариант. Ну, что ты выбираешь?

— Это и есть вопрос?

Представьте себе — да; если честно, я, не понимал, что следует из того, где я люблю проводить отпуск.

Я уставился в пространство.

— И что надо отвечать?

— Послушай, тебе решать, ведь мы хотим определить твой тип личности.

Я стал напряженно размышлять, в вопросе явно был какой-то смысл те, кто составляет подобные тесты, совсем не дураки, но, как я ни старался, не мог понять, где же собака зарыта: современный курорт, дом в глуши или промежуточный вариант; я колебался между «а)» и «б)», возможно, тут и крылся подвох, — чтобы не вляпаться в дерьмо, человек должен уметь делать выбор, а «в)» свидетельствовало о слабом характере; итак, надо было решать между первым и вторым, но отдых у черта на куличках по зрелому размышлению тоже исключался, нам требовался человек общительный, а не отшельник,и я сказал: «а)»! — первый пункт, не сомневаясь, что угадал.

Она поставила галочку.

— Ну что, я прав?

— В чем прав? ,

— Я уверен, это правильный ответ.

Она раздраженно поморщилась.

— Не знаю, ты должен ответить на остальные вопросы.

Ее взгляд стал колючим.

— Слушай, ты не думай, что это все туфта, я голову сломала, пока врубилась, так что имей терпение, это серьезный тест, не то что в женских журналах, гораздо сложнее.

— Прекрасно, — ответил я, — но раз нельзя даже узнать, на верном ли я пути, то какого хрена напрягаться, в конце концов, я ведь наниматель, а не кандидат.

Следующий день она снова провела, зарывшись в свои пособия, а вечером стала готовить почву для собеседования; соискателей ожидалось несколько, в том числе с Биржи труда — Мари-Пьер туда звонила: «Торговая компания ищет энергичного сотрудника на достойную зарплату», долго разговаривала с тамошней сотрудницей: нам нужен человек серьезный, но открытый, кроме общения с клиентами ему придется доставлять товар; та ответила, что у нее есть кое-кто на примете, и если Мари-Пьер отправит ей по факсу название компании, должности и размер зарплаты, она пришлет людей. Мари-Пьер обратилась в местную контору коммунальных услуг, где имелся факс: надо поскорее найти офис, там у нас будет все необходимое, телефон, факс, может, и телекс, правда, когда есть факс, он не так нужен; верно говорят, время — деньги, только сейчас я на деле убедился, что без современной техники любой пустяк превращается в мороку, к счастью, у меня была Мари-Пьер, без нее я бы не справился.

Мы сняли небольшое помещение, смежное с баром, кандидаты могли ждать своей очереди у Саида, Мари-Пьер запаслась апельсиновым соком, было вызвано пять человек: двое с Биржи труда, племянник сантехника из той самой конторы с факсом, один парень из бара, я знал его много лет, — кстати, он наотрез отказался вступить в «Патруль»: да за кого ты меня принимаешь, нет, это не мой уровень, — а пятый — старина Саид; поскольку я больше не хотел иметь компаньонов, он был готов пойти работать ко мне простым агентом. В принципе, я не против, но все зависит от результатов тестирования, после этого мы будем знать, подходишь ты нам или нет. Ладно, сказал он, вот увидишь, я расщелкаю ваши тесты, как орехи.

Все было продумано заранее, Мари-Пьер решила: сначала тест на интеллект, потом на тип личности, и в конце — собеседование, которое будет сниматься на камеру — я привез несколько штук из Гавра, а один парень из соседнего дома, работавший в видеосалоне, взялся все настроить; такой способ найма становился все популярнее, и мы с Мари-Пьер надеялись, что не промахнемся.

Кандидаты собрались к назначенному часу, тесты они должны были писать все вместе, а собеседование проходить по одному, мы договорились, что я буду только присутствовать, но не вмешиваться. Надеюсь, у меня получится, волновалась Мари-Пьер, я ведь не специалист, обычно тестирование проводят психологи… но я возразил: ты посмотри, сколько этих профессионалов после долгих лет учения вынуждены побираться, никому они не нужны, эти бедолаги. И у нее та же «болезнь», неуверенность в своих силах, — сначала она проявляла инициативу, как, например, с рекламой или подбором персонала, а потом мучилась бесконечными сомнениями, все ли сделано на отлично, по высшему классу. Думаю, виной тому ее происхождение: люди из глубинки, как правило, более зажаты по сравнению с настоящими горожанами вроде меня, типичное поведение провинциалов, комплексуют, бедняги, хотя на поверку это просто глупость.

Для разбега кандидатам было предложено продолжить логическую цепочку: 8, 13, 18, 23… я отметил, что у племянника сантехника не оказалось ручки, его выручил один из претендентов с Биржи. Саид сидел, закатив глаза к потолку и наморщив лоб от усердия. Мари-Пьер поставила на стол будильник, стоп, сказала она, закончили; второй тест был посложнее, на ассоциации, она зачитала ряд прилагательных: энергичный, сильный, смелый, слабый, дерзкий, белый, зеленый, светлый, черный, синий… И в чем суть, спросил племянник сантехника, надо говорить, что приходит в голову? Нет, ответила Мари-Пьер, вы должны записать свои ассоциации. Вынужден признаться: я бы тоже напрягся; по-моему, все растерялись, и только чувак с Биржи в костюме стал что-то строчить.

— А теперь небольшой тест на логическое мышление, вам будут предложены группы по пять фраз, а вы пронумеруете их цифрами от 2 до -2, в зависимости от их связи с первым предложением.

Она раздала анкеты в мертвой тишине. Костюмчик тут же принялся за работу, остальные сидели как мумии. Саид промокнул лоб сложенным вчетверо платком, я знаком попросил Мари-Пьер дать листок и мне.

«Пронумеруйте нижеследующие фразы от 2 до -2, в зависимости от их соответствия смыслу первоначального утверждения. Иными словами, если смысл предложения близок к смыслу первого, то вы ставите перед ним 2, если не очень близок — то 1, а если имеет противоположный смысл, то -1 или -2.»

В принципе, все было ясно.

И я прочитал первую группу предложений.

1. Благими намерениями вымощена дорога в ад.

А. Часто зло творится теми, кто стремится к добру.

Б. Что одним Смерть; другим благо.

В. Советчик ничем не рискует.

Г. Делай, как я говорю, а не как делаю.

Д. Ангельские речи еще не признак ангельских деяний.

Я призадумался, потом поставил 1 перед пунктом А, но не мог понять, как прицепить к основному утверждению остальные фразы, совпадают они по смыслу или нет; а от второй группы я вообще выпал в осадок.

2. Нет дыма без огня.

A. Не уверен — не обгоняй,

Б. Не будь притоков, река бы не разливалась.

B. Яблочко от яблони недалеко падает.

Г. Не влезай — убьет.

Д. Из искры возгорится пламя.

Это не Мари-Пьер придумала, она скопировала тест из какой-то серьезной научной книжки. Потом шел последний тест, на тип личности, и наконец — собеседование. Мари-Пьер раздала листы с изображением каких-то странных штуковин, напоминающих раскромсанные пирожные разных размеров.

— Не бойтесь, все очень просто, — улыбнулась она, — нужно лишь написать, о чем вы подумали, глядя на эти рисунки.

Мы с Мари-Пьер долго обсуждали, стоит ли проверять кандидатов на тип личности — это был тест Роршаха [30], имеющий, довольно туманные цели, с его помощью можно проникнуть в самые глубины подсознания; честно говоря, меня не греют подобные эксперименты, но Мари-Пьер объяснила, что это облегченный вариант: с одной стороны, он не затрагивает интимные тайны, а с другой, только, человек, обладающий развитым интеллектом, способен его одолеть, — в общем, он играл важную роль, потому что позволял выявить патологические случаи; с тех пор, как она ушла с головой в подобную литературу, ее речь обогатилась новыми терминами, как, например, «патологический». Рисунки лишь давали толчок воображению: а вдруг окажется, что человеку, безупречному в других отношениях, мерещатся только мертвецы — повешенные, обгорелые — или, допустим, половые органы — между прочим, это бывает довольно часто; кто же хочет связываться с сексуальными маньяками или некрофилами?! Представьте: вы отправили сотрудника в командировку, уверенные, что ему можно доверять на сто процентов, а он развлекает клиентов рассказами исключительно о жутких пытках и казнях, — какой имидж он создаст вашей компании? Уж никак не положительный.

Пока кандидаты изливали на бумагу, свою душу, Мари-Пьер начала проверять первый тест, читая строчку за строчкой и периодически заглядывая в пособие «Проверьте себя. Избранные тесты»; все поняли, чем она занимается с таким сосредоточенным видом, аккуратно отмечая неправильные ответы карандашом, причем было заметно, как она переживает из-за ошибок респондента — Мари-Пьер заранее мне призналась, что ей будет трудно оставаться беспристрастной, она ненавидит ставить плохие отметки, это напоминает ей о школе. А я думал о дне нашей встречи, когда окликнул ее на дороге. Девочка, в более чем скромной одежке под плащиком в стиле «первая красотка на деревне», с наивными вопросами, — теперь-то ей некогда сидеть перед телевизором, разве что вечером, и неудивительно: «Экстрамиль» стала для нее трамплином, это было видно невооруженным глазом.

Время вышло, все стали сдавать листки, кроме Жиля, парня из бара, он смотрел на Мари-Пьер, спокойно скрестив руки на груди. Она бросила на него вопросительный взгляд: ты что, не написал? — он отрицательно покачал головой; хорошо, сказала она, теперь начнем собеседование, может, кто-то из вас торопится? Двое с Биржи кивнули, племянник сантехника тоже и добавил; что вернется через час, так будет лучше, все равно он работает в двух шагах. Насчет Саида с Жилем вопросов не было, они всегда на месте. Я встал за камерой, парень, работавший в видеосалоне, не мог присутствовать, так что съемку я взял на себя. Камера стояла на штативе, главное было не злоупотреблять функцией наезда, типичная ошибка любителей, а так все было на автоматике, мне оставалось лишь включить свет.

Первым собеседование проходил Костюмчик; Мари-Пьер задала ему несколько вопросов по поводу опыта работы, он достал безупречное резюме, отпечатанное на компьютере, с указанием занимаемых должностей: сначала менеджер в «Шамбурси», потом начальник отдела продаж в «Данон», у него был солидный опыт в молочной промышленности… Вас уволили? — спросила Мари-Пьер. Нет, ответил он, я ушел по причинам личного характера. Глядя в объектив, я заметил, что вопрос его немного задел; Мари-Пьер посмотрела результаты тестирования: у него почти не было ошибок, тест Роршаха не выявил никаких дурных наклонностей. Так, сказала она, отложив листы, патологий нет; в ответ он опустил ресницы, мол, знаете, я столько раз писал всякие тесты, что могу сам их составлять. Совершенство, да и только, честное слово: улыбка, манеры, все хорошо, и в то же время я не представлял его в нашей команде, может, дело было в возрасте, и потом, я чувствовал в нем скрытую фальшь.

— На Бирже называли зарплату от двухсот до трехсот тысяч в год. А в чем будут состоять обязанности сотрудника?

Я выключил камеру, чтобы ответить.

— Как у обычного менеджера — общение с клиентами плюс, это я особенно подчеркиваю, доставка.

— Доставка…

Я ждал, пока он переварит информацию.

— Мне кажется, у вас большой опыт общения с людьми; вы будете ездить к клиентам, предлагать и доставлять наши товары.

—А какие товары имеются в виду?

— Самые разные, в основном техника, как бытовуха, так и развлекуха.

Я намеренно употребил эти термины, так выражались «профессионалы»: бытовуха — это холодильники и прочая кухонная дребедень, развлекуха — аудио- и видеотехника.

— Вы продаете оптом, в розницу, через магазин?

— Не совсем, мы работаем со складов, где хранятся остатки.

— Ах, остатки…

Я занял свое место за камерой и продолжил съемку; что за дела, какого черта он задает столько вопросов? Хотелось сказать: слушай, на улице три миллиона безработных, не нравятся тебе остатки — до свидания, иди гуляй.

— Что это за остатки? — продолжал выяснять он. — Я не совсем понимаю.

Ничего удивительного, я бы на его месте тоже засомневался: ожидающий своей очереди Саид, Жиль с видом утомленного ковбоя, а психологиня в мини-юбке пытается забраться к нему в подсознание, да еще странный оператор, толкующий про доставку.

— Что ж, собеседование закончено, давайте ваше резюме, в зависимости от результатов мы с вами свяжемся.

— Прекрасно, — сказал он с язвительной улыбочкой, — значит, в зависимости от результатов вы со мной свяжетесь.

Перед тем как пригласить следующего, я взглянул на Мари-Пьер: ну, как он тебе?

— Конечно, опыт у него большой, но не наш человек.

Приятно было вновь убедиться, что мы мыслим в одном направлении.

Второе интервью прошло быстрее; неприятный оказался тип, к тому же у него на лице было написано, что он тряпка, тряпка и размазня. Раньше он торговал мебелью, и я тут же представил, как он стоит в своей униформе посреди салона где-то в дебрях загородного торгового центра, продавая кухни. Прожектор светил ему в затылок, отчего уши выглядели алыми. Мари-Пьер, должно быть, поняла, что дело гиблое, потому что постаралась быстро закруглиться.

— На меня от одного его вида напала жуткая зевота, — заметила она.

— Между прочим, у него на рубашке пятна, он к тому же нечистоплотен.

Племянник сантехника не появлялся, и я спросил, кто пойдет первым, Саид или Жиль.

— Валяй ты, — подмигнув мне, сказал Жилю Саид. — Я собираюсь поговорить с шефом по-свойски, боюсь, это надолго.

Жиль уселся напротив Мари-Пьер, я навел на него камеру, он старался держаться независимо, и в целом ему это удавалось, — похоже на съемки фильма, улыбнулся он; на вопросы Мари-Пьер Жиль отвечал односложно: да, нет, не знаю, но в то же время казался полностью уверенным в себе и выглядел предпочтительнее остальных. Мари-Пьер просмотрела его тесты, результаты были хорошие, выше среднего уровня.

— Почему ты не сделал последний тест?

Его рот скривился в ухмылке.

— Угадай, где мне предлагали такие вот тесты?

Жиль отсидел пять лет, долгий срок, но это была первичная отсидка, он отличался примерным поведением, ни с кем не собачился — не дурак, чтобы нарываться, и по истечении половины срока подал прошение о досрочном освобождении; у них не было причин ему отказывать, на воле его ждала работа, в общем, перспективы неплохие.

— И что? — спросила Мари-Пьер.

Его отправили к психологу, приятный такой малый, они беседовали долго, Жиль был начитан в области психоанализа, они, как говорится, общались на равных.

— Он меня просто по стенке размазал, — сказал Жиль.

По его тону я почувствовал, что он до сих пор переживает; тогда ему тоже показывали рисунки, и каждое толкование психолога вторило давнишним обвинениям прокурора, становясь непреодолимым препятствием к свободе. Например, на одном рисунке мужчина, охотник, целился из ружья в зайца; что делает этот человек? — спрашивал психолог. — Опишите рисунок. Как что, странный вопрос, он убивает зайца. А вот и нет, это был неверный ответ: мужчина не убивал зайца, он только целился, что не одно и то же.

— Он выставил меня полным дураком; но когда чувак с ружьем целится в зайца, то ведь хочет пристрелить его, так?

Ему отказали в досрочном освобождении.

— Из-за такой ерунды?

Мари-Пьер была возмущена.

— Да, представь себе, и если разобраться, все из-за этого теста, — спасибо, я в такие игры больше не играю.

Честно говоря, я очень хорошо его понимал.

Тут он достал из кармана таблетки и проглотил одну.

— Что это?

— «Экванил», их надо принимать строго по часам.

Мари-Пьер уставилась на него: что такое «Экванил»?

— Это лекарство, — объяснил я, — для алкоголиков.

Она спросила, есть ли у него резюме, он ответил, что нет, и вообще его биография, мол, банальна до боли, чего тут расписывать: игла, запой, а посередке клетка. Я рассмеялся, он тоже; не вижу ничего смешного, сказала Мари-Пьер. Конечно, смешного тут мало, просто забавно это у него вышло.

— Слушай, — начал он, — тебе нужен человек, которому можно смело доверить доставку; если ты возьмешь какого-нибудь пижона в костюме, вроде того, с Биржи, как думаешь, что он будет говорить? Вот вам товар, откуда — не знаю, абсолютно новый, без документов… клиенты платят налом, цена в три, а то и в пять раз ниже магазинной, — сам понимаешь, он не справится.

Жиль был прав на все сто. Меня смущало одно: алкоголь.

— Как насчет выпивки, ты в завязке?

Я не собирался брать на работу типа, от которого разит спиртным с самого утра.

— Взгляни на дело моими глазами: я вышел из тюряги, мне надо устроиться на работу, когда работа есть, все нормально, я держусь, а когда нет, как мне глушить тоску?

Раньше он продавал открытки и книги в пользу общества инвалидов. Многие завсегдатаи бара «У Мориса» промышляли тем же. Альтруисты-профессионалы наводняли Париж и его окрестности, чтобы оказать помощь обездоленным. Только представьте, каково это, целыми днями сидеть без движения, быть неспособным пошевелить ни рукой, ни ногой, купите открытку и гордитесь, что сделали доброе дело. За открытками, естественно, в ход шли книги и журналы. Предъявлялось удостоверение. А вы как думали, мадам, мы состоим в общественной организации. Мы были трепачи экстракласса, могли задурить башку кому угодно, между прочим, вечером я отдавал все деньги, ничего не прикарманивал, не каждому это по зубам — в мороз, прямо на улице заставить раскошелиться какую-нибудь дамочку, ты не представляешь, какой это ценный опыт.

Но теперь мне нужна настоящая работа, сказал он, твоя контора для меня — единственный шанс вынырнуть на поверхность, попрошайничать ради убогих — это ж собачья жизнь, потому мы и глушим себя алкоголем; он даже обращался к ясновидящей, выходило, что все наладится, но, честно говоря, пока радоваться было нечему, а так бы не хотелось ставить крест на будущем.

— Ну, что скажешь, — спрашивает, — тебя смущает моя проблема?

— Еще бы.

Жиль кивнул: да, он меня прекрасно понимает, на моем месте он бы тоже, наверное, колебался, но можно установить ему испытательный срок, и если он запьет, мы вправе его тут же выгнать. Собственно, почему бы и нет?

— Не торопи меня, — ответил я, — у нас есть другие кандидаты, я тебе не отказываю, но не стоит слишком обольщаться, я должен подумать.

Он ушел, и его место занял Саид, прямо как в театральной пьесе: актеры появлялись и уходили со сцены, а мы слушали монологи. Саид сел, Мари-Пьер протянула мне его тесты, там была ошибка на ошибке. Что мне делать, прошептала она, его результаты ниже всякой критики.

— Задавайте свои вопросы, — сказал Саид, — я весь внимание, господин президент.

— Встань за камеру, — велел я Мари-Пьер, — я сам с ним побеседую.

Я сидел и рассматривал его писанину: как ты считаешь, Саид, хорошо ты справился или не очень? Он криво улыбнулся: думаешь, ты самый умный, думаешь, если будешь унижать друзей, это принесет тебе счастье, денег много заработаешь?

С его стороны это было глупо, он написал тесты плохо, и я ничего не мог с этим поделать.

— Я тут ни при чем, дело в тестах, Саид.

— Тесты! — он щелкнул языком. — Какие тесты! Я знал тебя, когда ты воровал бутылки в винном, а теперь кого ты из себя корчишь, президента Франции? Даже в полиции не устраивают таких экзаменов.

Ему не сиделось на месте; ладно, сказал я, пройди хотя бы собеседование, возьмем конкретную задачу: ты едешь к клиенту, выгружаешь товар, а он тебе не платит, твои действия? С ним одно было хорошо, я мог называть вещи своими именами. Он пожал плечами. Мужик зажал бабки, что, по-твоему, я должен делать? Ну, пойду к машине, достану свой ковбойский кнут и попытаюсь столковаться; если не поможет, вернусь за тобой, а уж вместе с моим братом мы ему быстро все втолкуем, и он заплатит, какие еще варианты?

Я молчал. Саид продолжал.

А как, интересно, поступил бы наш Президент Всего и Вся со своими продвинутыми приемчиками? Предложил бы ему пройти тест или расшаркался, мол, товар ваш, не беспокойтесь, накладную я сохраню на память? Он все больше распалялся, покраснел как рак: не понимаю, мы же всегда отлично ладили, даже с братом у меня бывали напряги, но с тобой никогда, так что нам мешает?

Продолжать не имело смысла: он даже не понимает, что я намерен развивать дело бешеными темпами; подкатывать к клиентам с кнутом — это годилось для старого кино, я не собирался тратить на него слова и время. Результаты тестов нулевые, реакция неадекватная, приговор обжалованию не подлежит.

— Ты нам не подходишь, Саид, ну никак.

Он немного помолчал и сказал: ты зарываешься, да, зарываешься, по-твоему, подминать под себя честных людей — обычное дело? Нет, попомни мои слова, может, ты и проберешься наверх, но в один прекрасный день пожалеешь, что предал своих друзей.

Выходя на улицу, он с грохотом хлопнул дверью; я вспомнил сцену, которую наблюдал в одном баре: девушка ушла, а парень закричал ей вслед, что она захлопнула дверь перед собственным носом! Племянник сантехника не подавал признаков жизни, мы подождали пять минут, потом собрали все бумаги и поднялись к себе в комнату.

— Ну, что будем делать? — спросила Мари-Пьер, — Дадим новое объявление?

Я не знал, что ответить, но, побыв целый день в шкуре экзаменатора, я по крайней мере уяснил одну вещь: нам нужен человек, несколько выходящий за общие рамки, сотрудник с Биржи — в этом Жиль был абсолютно прав — быстро превратится в головную боль.

Вторую половину дня я крутился, как белка в колесе: Моктар привлек к делу своего кузена, уж не знаю, каким образом, но эта парочка постоянно наращивала темпы сбыта фотоаппаратов, видаков и камер, они намного превышали мои ожидания в этом районе, да и он сам — с ног до головы в «Лакосте», темные очки, в зубах «Данхилл» — был прямо ходячей рекламой капитализму, не говоря уж о том, что он произвел фурор на Елисейских и привел мне одного чувака из боулинга на авеню Фош, так что я напрасно надеялся на свои запасы — такими темпами у меня очень скоро не останется товара.

— А как тебе Жиль?— спросила Мари-Пьер, когда я вернулся.

Я видел, что она почти решилась, и, честно говоря, не возражал, но ответил не сразу: после многочасовых пробок — а в тот день парило, как в бане — у меня просто не осталось сил и башка раскалывалась. Приближался май, уже два дня, как весна перешла в решительное наступление; пропитанный выхлопными газами, горячий воздух превратился в гремучую, ядовитую смесь, причем интенсивность движения — кому ж охота проводить долгожданные теплые деньки в метро — выросла раз в пять, улицы заполонило дикое количество машин, и к вечеру я до того взмок и вымотался, что, придя домой, минут десять стоял под душем, прежде чем начал приходить в себя.

— А что, по-моему, это выход, — наконец сказал я.

Жиль водил машину, это был большой плюс, я подумал, что, взяв себя в руки и приодевшись, он вполне мог общаться с клиентами, но оставались и серьезные минусы — букет судимостей и алкогольная зависимость. Как говаривал мой гаврский фараон, все неприятности исходят от коллег. Это была чистая правда, я просто не мог позволить себе ошибиться в выборе.

— Можно дать ему шанс, — заметила Мари-Пьер, — пусть идет на испытательный срок, а если что — до свидания.

Мы сходили в ресторан, а когда вернулись, Мари-Пьер подключила камеру к телевизору, чтобы просмотреть запись. Первым шло интервью с мужиком в костюме: на пленке он показался мне еще более фальшивым, чем в жизни, когда Мари-Пьер спросила его про увольнение; я перемотал назад и включил замедленный режим — вот, сейчас: вас уволили? Нет, я ушел по причинам личного характера. Смотри, как он зыркнул, камере лгать бесполезно, она безжалостна, можно обмануть человека, но не объектив. Я решительно вычеркнул его из списка. Второй, слизняк, тоже отпадал, каким он был, таким и выглядел, даже не пытался это скрыть; и я перемотал до Жиля.

Жиль держался неплохо, очень неплохо; если закрыть глаза на кислую мину и длинноватые волосы, обрамлявшие шею, которую к тому же покрывали красные пятна, он производил достойное впечатление. С другой стороны, фраза «игла, запой, а посередке клетка» звучала дико, я сильно рисковал, беря его в дело, мы словно соглашались идти по краю пропасти. Вспомни Моктара, сказала Мари-Пьер, ты ему поверил, и теперь сам видишь, он стал другим человеком. Я в шоке, он что, заплатил тебе за протекцию, пошутил я. Бери выше, отвечала она с улыбкой, он обещал провести со мной выходные.

«Церемония» приема в компанию проходила на следующий день в баре «У Мориса»: мы договорились с Жилем об испытательном сроке, благо это устраивало обе стороны; для начала его зарплата составит двенадцать тысяч, услышав сумму, он был немного разочарован и признался, что рассчитывал на большее, — зато зарплата постоянная и плюс возможность роста. Учти, работа предстоит не слишком сложная, в сущности, окучивать клиентуру — дело нехитрое, главное — выстроить цепочку, потом все пойдет само собой и у тебя будет куча свободного времени. В целом он был ужасно доволен, что его взяли, причем сразу после заключения, он прекрасно понимал, что судьба наконец-то ему улыбнулась, и не собирался упускать свой шанс, так что на него можно было положиться.

Саид стоял за кассой злой как черт; это просто цирк: ты устраиваешь тестирование и в результате выбираешь незнамо кого, бред, да и только. Он досадливо махнул тряпкой: не делай этого, — от негодования Саид аж вспотел, — знаешь, что этот тип выкинул всего три месяца назад? — по пьянке поджег собственный дом в Кошене и сам чуть не сгорел, он же алкаш, конченый алкаш. Бывший, поправил его Жиль, теперь я завязал. А еще он побирается якобы в пользу инвалидов, воскликнул Саид, жулик хренов! Да пошел ты, сказал Жиль, меня взяли на испытательный срок, скоро вы увидите; чего я стою, так что можешь разоряться, сколько влезет. Пытаясь разрядить ситуацию, я отозвал Саида в сторону и пообещал, что буду отпускать ему товар на самых выгодных условиях, как компаньону: всего с десятипроцентной надбавкой, чтобы возместить свои затраты, а дальше распоряжайся сам. Саид немного успокоился, но вообще он надеялся, что между нами все останется как раньше: я же вижу, ты идешь в гору, пока тебе не поперло, мы были вместе, я не понимаю, почему теперь, когда ты на коне, что-то должно измениться. Именно поэтому, хотел сказать я, но промолчал. Что могло дать присутствие Саида в команде? Да ничего особенного, он звезд с неба не хватал. Вскоре мы разошлись, он еще ворчал, а я, черт возьми, был счастлив, как никогда, Жиль приступал к работе завтра после обеда.

В выходные я посвятил Мари-Пьер в свой «личный проект». Если честно, эта мысль уже несколько дней не давала мне покоя; мы поехали на ярмарку в Трон, по аллеям парка слонялась чудовищная толпа, из динамиков неслась оглушительная музыка, какую обычно крутят на ярмарке, наконец я отважился:

— Хорошо бы нам завести ребенка.

— Говори громче, — сказала Мари-Пьер, — такой грохот, ничего не слышно.

Я повторил: хорошо бы нам завести ребенка. На ее лице ничего не отразилось, и я подумал, что она не поняла: давай родим ребенка, парня или девку. Мы молча дошли до следующего аттракциона, там пацаны мерялись силой, ударяя по подвесной груше, соединенной с измерительным прибором. Бах, влепил первый. Но удар вышел неудачный, так себе. Глядите, щас я его сделаю, сказал второй, оттолкнув товарища. Он отвел локоть подальше и нанес по груше мощный удар кулаком. Как мы его назовем? — вдруг спросила Мари-Пьер. К ним бросился третий: я вам покажу, кто здесь настоящий мужик, мы пошли дальше, ей захотелось сахарной ваты.

— Не знаю, — ответил я, — имен на свете завались.

— Мне нравится Софи, по-моему, красивое имя.

Еще она предложила Себастьяна, так звали кого-то в ее любимом сериале, ей это имя нравилось, а мне не очень, да и Софи тоже — по-моему, звучит немного высокомерно. Я достал деньги, чтобы купить вату, в той же палатке готовили и леденцы: сначала сахар плавили, потом остужали и разделяли на кусочки, к концу дня руки у продавцов, должно быть, прямо слипались от патоки. Девочку я бы назвал Барбара, красивое имя, и по крайней мере в нем есть шик. Она согласилась.

— Ты серьезно?

— Не знаю…

Зазывала приглашал нас зайти поглазеть на капризы матушки-природы: вы увидите женщину без головы и множество других удивительных созданий. Вход стоил десятку с носа; уродцы, хоть одним глазком взглянуть бы, шепнула мне Мари-Пьер. Я услышал разговор двух посетительниц: у них два мозга, четыре руки, а скорость сердцебиения почти как у беспозвоночных. Мари-Пьер снова заговорила о ребенке. Если мы на это решимся, надо будет переехать. Да еще нанять няню, все вместе обойдется в кругленькую сумму. Прямо перед нами стояла женщина с потерянным выражением лица, она рассказывала что-то подруге, та кивала, глядя в сторону. Понимаешь, я так его люблю, так люблю. Она держалась как-то странно, должно быть, немного выпила. Или приняла таблетки. Я не в силах видеть его в таком состоянии. Он себя губит. Пьет и нарочно себя губит. Она обернулась в мою сторону, пахнуло жутким перегаром. Если бы он только позволил мне помочь, ведь я так его люблю. Ее спутница прошла вперед, все столпились вокруг первого экспоната — женщины без головы.

— Это не женщина без головы, — заметил один парень, — скорее уж голова без женщины.

— Совершенно верно! — воскликнул зазывала. — У этой головы, дамы и господа, нет ни рук, ни ног, ни тела, ни половых органов, и, однако, она живет. Каждый день ей дают маленькую энергетическую таблетку и подпитывают особым физраствором.

— Кончай лапшу вешать, — сказал парень, — это просто фокус.

Мари-Пьер придвинулась ближе.

— Как ты думаешь, там сзади какой-нибудь аппарат?

— Если и так, — заметил друг скептика, — надо признать, что все сделано на уровне.

Зазывала провел рукой позади головы, показывая, что там нет никаких проводов. В микрофоне его голос звучал немного гнусаво: дамы и господа, Саманта желает вам приятного вечера и благодарит за визит.

— И это все? — спросил парень. — И за это я выложил десятку?

Там было еще несколько уродцев в стеклянных сосудах, потом голос на пленке произнес очередную тираду, и мы оказались на улице.

— Пьер, — вернулась Мари-Пьер к нашему разговору, — простое имя, и всегда в моде.

— Но слишком распространенное, по-моему, Себастьян лучше.

Прислонившись к конфетному автомату, пьяная женщина горько рыдала; пойдем, сказала ей подруга, поедим картошки-фри, это поднимает настроение.

5

Оглянуться не успел, как наступило первое мая, события развивались с быстротой молнии, поток клиентов возрос до такой степени, что мне пришлось провести настоящую разведку с целью поиска новых источников товара, да и с офисом вроде все скоро устроится: Мари-Пьер нашла компанию, которая согласилась сдать нам в субаренду часть своей площади, переезд был намечен на следующий понедельник. Вот почему я с легким сердцем и спокойной душой расположился в открытом кафе, чтобы с кайфом позавтракать. Мари-Пьер уехала на несколько дней к своим, я проводил ее на вокзал Сен-Лазар, и предвкушение холостяцких выходных приводило меня в восторг. Не то чтобы я планировал уйти в загул, ничего подобного, но после долгой совместной жизни небольшая пауза была весьма кстати. Я заказал пол-литра пива с соленым арахисом и наслаждался покоем, разглядывая проходящих мимо девиц и потягивая пиво. Ласково пригревало солнышко, по улицам уже сновали продавцы ландышей [31]; если бы я решил подвести итоги на данный момент, то, надо признать, они были далеко не отрицательными. Допив пиво, я в превосходном настроении направился к Опере; через пару-тройку дней «Экстрамиль» покинет улицу Фобур-Сен-Дени, и мы сразу снимем небольшую квартирку в приятном районе — прощай бар «У Мориса» и наши веселые друзья. Я чувствовал, что цикл близится к завершению и отныне дела пойдут так, как мне хотелось, по четкой и простой схеме, беременность Мари-Пьер должна протекать в лучших условиях. На площади перед дворцом Гарнье группа монахинь устроила лежачий протест с транспарантами в руках. Их монастырю повысили налог, и они грозили объявить голодовку. Рядом со мной остановилась парочка и пялилась на них, жуя круассаны, машина, набитая загорелыми юнцами, специально притормозила, и один крикнул: эй, шлюхи, спорим, вы там голые под своими рясами. Наш будущий офис располагался в начале улицы Сен-Рош, по правую руку, если идти к Пале-Рояль. Прекрасное место, в самом центре, оставалось только повесить на стене у входа табличку с эмблемой фирмы. Я хотел туда зайти, но было закрыто. Мари-Пьер сказала, что у нас будут две комнаты, большое полуподвальное помещение с сигнализацией под склад и места на парковке. Предполагалось, что я увижу все в понедельник.

А пока мне надо было развеяться и переключиться. Мари-Пьер уже давно хотела побывать в Лувре, я как раз был рядом и решил заскочить — если мне понравится, что нам мешает сходить туда вдвоем, к тому же, говоря по правде, я совершенно не представлял, чем еще занять свободный день. Музейную площадь наводняли туристы, и очередь тянулась метров на пятьсот. Стало так жарко, что мне пришлось снять пиджак; стоя на открытом воздухе под палящим солнцем, я вмиг покрылся потом. Но вот бесконечное ожидание подошло к концу, и я увидел, что людской поток делится надвое. Какой-то антилец в форме и кепке махнул мне, как бессловесной скотине: on strike, closed, closed [32]; как это, closed? — спросил я. Пот заливал мне глаза. On strike, повторил охранник, сегодня закрыто, забастовка. Какого хрена, я двадцать минут стоял тут как дурак на дикой жаре, а теперь меня не пускают? Да, именно так, он был непреклонен, ничего не поделаешь. On strike. Меня распирала злоба: вы что, не могли повесить объявление, какого черта мы тут парились. Closed, заорал этот козел англичанам, closed, on strike. Тут на меня что-то нашло, не помня себя, я перемахнул через ограждение и схватил охранника за грудки. Эй, крикнул мне его напарник, полегче!

Я уже отвел голову назад, чтобы нанести охраннику удар в переносицу, но второй успел меня схватить. Я побелел от ярости. Сволочи, дерьмо собачье. Из-за пирамиды показалась целая свора охранников — эти отродья умеют отравлять людям жизнь, мать их.

Куда девалось мое благодушие?! Я словно вошел в ступор и никак не мог успокоиться, поубивал бы тварей, — глупо, конечно, тем более что именно глупость и слабость я презирал больше всего на свете. В тюрьме заправляли такие же придурки, да еще требовали, чтобы к ним обращались «шеф». Жалкие людишки. Честное слово. Я шагая по Севастопольскому бульвару, все еще кипя от гнева, мне навстречу шли девушки, должно быть, я был похож на чудика, потому что они бросали на меня странные взгляды.

Жара стояла удушающая, люди задыхались. Я поднялся в квартиру, мечтая о душе как о даре богов, — теплый душ, самой оптимальной температуры, с капелькой душистого геля, чтобы вернуть ощущение чистоты, чистоты и свежести. Открыв краны на полную мощность, я встал голышом под струю, предвкушая счастливый миг. Проклятье, сегодня меня явно преследовал злой рок. Струя текла ледяная. С горячей водой у нас случались напряги: мы присоединились к колонке соседней квартиры, а поскольку полоумная кошатница была последней официально зарегистрированной жительницей дома, счета за газ приходили на ее имя. Это был наш вечный камень преткновения: каждые два месяца я платил ей по пятьсот франков, чтобы спокойно принимать душ, уверен, по большому счету, расходов не набегало и на сотню, но между нами установилось скрытое напряжение. Я голышом вышел в коридор: мало ли, что на улице парилка, мне был нужен нормальный душ, а не ледяной ливень. Старая ведьма повесила на дверь замок. Мадам Тереза, крикнул я, напяливая шорты, вы дома? Она жила двумя этажами ниже, я стучал в дверь до тех пор, пока она не соизволила открыть.

— Ну и в чем дело, мадам Тереза, боитесь, что мы украдем вашу колонку?

Она покачала головой; вот старая бестолочь, надеюсь, тебя переселят в какой-нибудь вонючий городишко под Парижем, кишащий неграми и арабами. Было два часа дня, а она расхаживала в халате, от которого так несло кошачьей мочой, что я невольно сделал шаг назад.

— Пожалуйста, дайте мне ключ от замка, чтобы я мог воспользоваться колонкой.

Она снова покачала головой: нет, не дам. Я зажмурился, изо всех сил сконцентрировался на голубом цвете — цвете покоя и безмятежности — и тихим голосом повторил свою просьбу: пожалуйста, дайте мне ключ от комнаты, чтобы я мог воспользоваться колонкой. Нет, нет. Оказывается, она приняла историческое решение, и я должен постараться понять: это не глупая прихоть, приезжал ее внук, он сказал, что мы тут взорвемся, кроме того, самим включать колонку запрещено, об этом ее предупреждал домовладелец. Какой еще домовладелец? Этот дом собственность государства, через день-другой его снесут, чтобы проложить новую ветку, а насчет взрыва, не думаю, что ваш внук в этом понимает. Ну же, давайте, мадам Тереза, добавил я примирительно, но она — вот чугунная башка, — уперлась: мол, она не желает быть погребенной заживо под грудой обломков, а для установки колонки по закону необходимо разрешение газовой компании, так сказал ее внук. Без разрешения катастрофы не миновать. Правильно, мадам Тереза, конечно, нужно разрешение, и наш сантехник выдал его. Она покачала головой. Сантехник — мастер, с настоящим дипломом, я же вам говорил, когда мы проводили воду, он хоть завтра представит вам драгоценный документ. Воду нам провел родственник Саида, присобачив трубу к салону видеоигр; я протянул руку, чтобы взять ключ. Не беспокойтесь, мадам Тереза. Она легонько потянула дверь на себя. А эти люди, которые постоянно приходят и уходят, и коробки, которые вы у себя держите, вы вообще чем там занимаетесь? Мой внук уверен, что вы продаете наркотики. Дайте мне ключ! Она сказала: нет, мне внук запретил, — и скрылась в своей зловонной пещере, захлопнув дверь у меня перед носом. За что, господи, подумал я, вот сейчас вломлюсь туда силой и придушу ее. Придушу эту старую шлюху. На всех парах помчавшись к себе — у меня в шкафу давно валялся ломик, — я уже предвкушал, как хрясну ее по черепушке и оставлю на съедение кошкам. Нет, нужно успокоиться. Я пошел в комнату, где находилась колонка, сбил ломиком замок, включил газ и, нагрев воду до нужной температуры, стоял под душем не меньше часа, позабыв обо всем.

Я как раз рылся в куче шмоток от «Лакосты», выбирая, что надеть, когда на лестнице послышались голоса и в один миг меня окружили легавые.

Эта сука вызвала полицию.

Здоровяк-капрал поинтересовался, прихожусь ли я соседом даме со второго этажа, а другой потребовал предъявить документы. Эта дама сообщила, что вы угрожали ей с целью завладеть ее газовой колонкой. Несколько человек были со старухой, здоровяк спросил меня, что там насчет наркотиков.

— Какие наркотики? — Слава богу, у меня под рукой был номер «Курьер пикар». — Неужели вы думаете, что моя фотография красовалась бы на развороте, будь я наркодилером?

В комнате было душно, а жара усиливала запах мочи, смешанный с аммиаком. Ну и вонь, воскликнул молоденький легавый, женщина кивнула и показала, чтобы он зажал себе нос.

— На что конкретно вы жалуетесь, мадам?

— Он не платит аренду, да, и еще ворует мой газ.

— Вы домовладелица? — спросил молоденький.

— Нет, — объяснил я, — дом вот-вот снесут, а ее скоро выселят, я, например, как раз переезжаю, — и добавил, понизив голос: — Понимаете, у нее сейчас тяжелый момент.

Капрал снял фуражку и почесал пятерней голову: наши там задыхаются на лестнице. А кто заплатит мне за газ, спросила старуха. Легавый бросил на меня вопросительный взгляд, и я обратился к кошатнице, глядя ей прямо в глаза и говоря спокойным голосом, как с тяжело больной. Мадам Тереза, на прошлой неделе я заплатил вам пятьсот франков, вы помните, куда их положили? Конечно нет. Вы положили их сюда, на этажерку — я прошел немного вперед, чтобы показать; куда, спросила старуха, двигаясь за мной, — на полочку? Она порылась там, и, слава богу, купюра была на месте. Вот видите, мадам, это плата за газ. Мы все погибнем от взрыва, не унималась старуха. У нас еще семейная ссора, улица Лафайет, первый этаж, напомнил шефу один из помощников. Капрал обратился к старухе: если вы хотите подать жалобу, вам придется проследовать с нами в участок. Бедняжка тряслась, как стреноженная коза на бойне, крепко зажав в кулаке купюру: а вдруг дом взорвется, что тогда? Что будем делать с колонкой, тихо спросил кто-то, конфискуем? В любом случае, мадам, я не вижу оснований для возбуждения дела. Та возразила, снова залопотав про взрыв; послушайте, лично я не чувствую запаха газа, а если вы сомневаетесь, завтра же позвоните в газовую компанию, но поверьте, никакой утечки нет. Да, воняет тут не газом, заметил молодой. Капрал вернул мне документы: вы уж постарайтесь с ней не ссориться. И они побежали вниз по лестнице. Ну все, старая хрычовка, сказал я и провел ребром ладони под подбородком, тебе хана. Она как безумная закатила глаза и захлопнула дверь, а я поднялся к себе переодеться.

Теперь мне точно надо было разрядиться, успокоиться и прийти в себя. И я решил заглянуть в бильярдную на площади Клиши. Наблюдать за игрой — прекрасный отдых для мозгов, к тому же там можно завести приятное знакомство. Я бы с удовольствием поужинал сейчас с приятелем в симпатичном ресторанчике, с неспешным разговором до глубокой ночи под бутылочку вина, но если подумать, с друзьями у меня напряженка, деловые отношения плохо сочетаются с дружескими, чего стоит история с Жоэлем, а кроме него я знал лишь народ из бара «У Мориса», но сегодня у меня не было никакого желания видеть Саида сотоварищи. Жара стояла убийственная, я пошел пешком в сандалиях и шортах и чувствовал себя паршиво, словно у меня внутри все обгорело и скукожилось. В бильярдной было пусто, как в склепе, не считая стариков, заседающих здесь, по-моему, с довоенной поры, у которых имелась лишь одна тема для разговоров — бильярдные партии. Изредка, когда здесь сражались настоящие зубры, было похоже на кино: роскошный интерьер, зеркала, и такая тишина, что: слышно лишь скольжение шаров по бархату и их мелодичный перестук, но, увы, не сегодня — и посмотреть не на что, и поговорить не с кем.

Я думал про старуху, про охранников, надо было не теряться и хорошенько врезать тому антильцу в форме — конечно, это не в моем, стиле, я терпеть не могу насилие, но все же есть предел; а старуха ,почему ее не отправят в сумасшедший дом? Изводит нормальных людей своей вонью и безумием, и всем от этого плохо, и ей, и окружающим. Я зашел в «Веплер» и сел за столик недалеко от входа. Официант покосился на мой наряд, но ничего не сказал; в чем дело, спросил я, здесь запрещено появляться в шортах? Он был совсем сопляк, с усиками: нет, просто у вас кровь, сейчас вы все перепачкаете. Да они что, все сговорились сегодня, подумал я в первый момент, куда ни сунься, одни психи, но, посмотрев вниз, увидел, что у меня и правда нога в крови; парень уставился на меня круглыми от ужаса глазами: мсье, что с вами, как вы себя чувствуете? Надо сказать, я отлично видел столики, бокалы и белые скатерти в зале, но в то же время у меня перед глазами расстилалась звездная ночь, в которой Земля неслась с бешеной скоростью, ее поверхность была холодна, пустынна и абсолютно безжизненна, только камни да песок повсюду, и темным-темно. Видимо, поранился, услышал я свой лепет, обо что-то порезался и не заметил. Подкатил другой официант: вам необходимо привести себя в порядок, — и показал, где находится туалет. Видение не пропадало, я возлежал на голой почве посреди бескрайней степи, нагишом под звездами, медленно перемещаясь по земле столь древней, что это не укладывалось в голове.

Объяснение было простое: меня повело из-за жары, помноженной на пиво. Я плеснул в лицо водой; царапина оказалась тонюсенькой, как от бритвы, и шла от бедра до икры — так, ерунда. Сделав глубокий вдох, я вернулся в зал, после этого досадного происшествия у меня резко пробудился аппетит, поэтому я взял бутылку медока и большое блюдо с морепродуктами, все оказалось так вкусно, что когда таксист привез меня к Северному вокзалу в два часа ночи, я был мертвецки пьян.

Назавтра, даже совершив над собой нечеловеческое усилие, я не мог вспомнить, чем закончился вчерашний вечер. Должно быть, после «Веплера» я завалился в какой-нибудь бар с весьма непринужденной атмосферой и развеселой компанией пьянчуг, орущих песни. Я похлопал по карманам — от двух штук, которые были у меня с собой на всякий случай, осталась только сдача от таксиста, франков пятьдесят, не больше, а виски сжимал тяжелый обруч жесточайшего похмелья. Невинная вылазка обошлась мне в целых две тысячи.

Я зашел к Саиду и, в виде исключения, заказал большую чашку кофе, слушая Жиля, который взахлеб излагал мне наш распорядок дня. Сначала к двум африканцам в Сен-Дени, потом в «Пивную» и боулинг, в «Пивной» нам сегодня должны были заплатить двести штук. Я надеялся, что он закончит и свалит, а я наконец поднимусь к себе и прилягу, башка у меня просто раскалывалась, кроме того, я же все-таки шеф и потому чувствовал неловкость перед Жилем: с первого дня работы он был паинькой; я знал, что он не берет в рот ни капли, а это не так просто, и мне было стыдно признаться — мол, старик, я вчера так надрался, с трудом ноги передвигаю, так что кончай ты со своими поставками-доставками, мне сейчас не до того. А он продолжал извиваться на соседнем стуле, как уж на сковородке, можно было подумать, сидит на муравьиной куче, потом объяснил, пожаловавшись на геморрой: понимаешь, мне сказали, что надо оперировать, отпускает только при ходьбе, настоящая пытка. Меня уже бросало в пот, Жиль курил одну за другой… Пожалуй, схожу-ка я в бани, мне надо о многом подумать. Он прямо просветлел: хорошая мысль, ты в какие ходишь, рядом с мечетью? Обычно я ходил в «Барбес», иногда на Аквабульвар, но это было далековато. Та-та-та, он поднял палец и покачал им из стороны в сторону, что означало решительное несогласие: «Барбес», ты что, с ума сошел, настоящие бани только там, у мечети, надо ходить туда. Я не успел ни возразить, ни отказаться, все случилось как-то само собой, к собственному удивлению, я уже сидел в машине, Жиль за рулем, мы ехали к «единственным настоящим баням» — вот увидишь, там как в «Тысяче и одной ночи», уверен, ты не пожалеешь… возможно, пока же я стонал на каждом ухабе.

Сюда ходят исключительно правоверные арабы и интеллектуалы, сказал Жиль, а всякой швали ход заказан. И правда, по части интерьера все было великолепно: мраморные скамьи и прочее, так и ждешь, что из-за угла выйдет султан в окружении танцовщиц; чувствуя, как меня окутывает пар, я мало-помалу забывал про ледяной душ и вроде бы начал приходить в себя. Хорошо, что мы расслабились и можем поговорить, сказал Жиль, мне не дает покоя одно дельце, хотел с тобой посоветоваться. Отлично, подумал я, не успел двух недель проработать, а уже просит прибавку. Однако ничего подобного: речь шла об угоне грузовика-рефрижератора с рынка Рюнжи, операция не требовала особого риска, зато сулила сумасшедшую прибыль, но у него не было партнера.

Если ты не против, говорю, я бы сделал массаж, все кости ломит. Ну, конечно, ради бога, воскликнул он, не переставая чесаться и под полотенцем. И продолжал трещать, словно радио, которое врубили на полную мощность в тесной каморке; он был покрыт розоватыми струпьями — ожоги еще не до конца зажили, честное слово, видок пострашнее, чем у Фредди Крюгера [33] из ужастика, все посетители провожали его взглядом, я боялся, что это повредит нам на новом месте, секретарши и офисные работники будут шушукаться — вы видели того парня, с красными пятнами на руках, правда, он подозрительно тощий, а если объяснить, выйдет только хуже: что вы, не волнуйтесь, просто он обгорел при пожаре, Потому что тогда был алкоголиком и, напившись, поджег свой клоповник. Встречают-то по одежке. Прислушавшись к его болтовне, я уловил, что он рассчитывает выручить на сделке триста — пятьсот штук как минимум. Сколько-сколько, переспросил я. Примерно триста — пятьсот тысяч, смотря какой найдется покупатель на наш товар. Какой товар? Я же все пропустил мимо ушей, на фиг. Оказалось, речь идет о фуре с мясом, тысячи крюков со свежей говядиной, план был прост и ясен, оставалось найти деньги, и в этом он надеялся на меня.

— С какой стати?

Мне махнул массажист, мол, ваша очередь. Я улегся прямо в текущую воду.

— Мои приятели в основном или сброд, или просто не тянут на такое дело, а вот тебе всегда везет.

Ничего себе причина, я промолчал, массажист в прямом смысле месил мое тело, периодически поливая водой из бадьи. Это правда, я умею добиваться успеха. Выйдя, из бани, я чувствовал будто заново родился.

— Ну, что скажешь?

Обычно я не склонен увлекаться всякими фантастическими прожектами — все в них под контролем, все предусмотрено, кроме лет, проведенных за решеткой.

— Надо обдумать. Не стоит бросаться очертя голову.

Он согласился, именно этого он от меня и ждал — что я возьму на себя организацию.

— Мы должны сегодня же съездить на место, чтобы ты своими глазами убедился, это дело для первоклашек.

Я понял, если он снова пустится в свои сумбурные объяснения с кучей подробностей, моя мигрень возобновится, и прервал его:

— Ладно, как-нибудь вечером съездим и посмотрим.

— Когда, сегодня?

Оп-па, теперь я понял, что имел в виду мой агент — пивной король, когда спросил: ты можешь с уверенностью объяснить, что творится в голове у твоего нового помощника? Ладно, сегодня, встретимся в восемь у Саида, ответил я, но он возразил: ты что, в восемь там никого, торговля начинается после полуночи, ближе к часу, нет смысла приезжать туда заранее.

Жиль залез в грузовик, в полдень его ждал Моктар, он не хотел опаздывать, давай в одиннадцать у тебя внизу, идет? Я сказал, идет, и он отъехал, у меня словно гора с плеч свалилась. Я пошел к телефонной будке, стараясь дышать спокойнее и думать о приятных вещах, и постепенно напряжение спало. У меня в кармане лежала визитная карточка наших арендодателей: «Адажио комюникасьон. Ваш новый имидж — наш престиж». Неплохо, девиз хороший, но, честно говоря, «Экстрамиль» куда лучше. Набирая номер, я думал, что Мари-Пьер, наверное, не станет злиться, если директор не сможет принять меня сегодня, значит, не судьба, но попытаться нужно. Переезд превратился в насущную необходимость: Саид, старушенция, не дай бог, вернется полиция, — нет, с меня хватит, а пока не найдем квартиру, лучше поживем в гостинице, к чертям Северный вокзал.

— Как вас представить? — спросила секретарша.

Я объяснил, что так и так, я новый арендатор и должен был звонить только в понедельник, но у меня выдалось окно… она сказала «не вешайте трубку», и через две секунды раздался голос Бруно — это с ним встречалась Мари-Пьер.

— Бруно де Вийер, слушаю вас.

Я снова пустился в объяснения, да, он прекрасно понимает, нет, ничего страшного, что я позвонил сегодня; конечно, я могу зайти в любой момент; подождите минутку — я слышал, как он листает страницы, — Патрисия, проверь-ка, мсье Дюпорж сегодня придет? Он опять взял трубку: извините, у меня отменилась встреча, давайте вместе пообедаем, если вы не против. Интонации его голоса, тон секретарши, его манера выражаться, все говорило о том, что бар «У Мориса» остался где-то в другой жизни. Я пулей побежал переодеваться и взять немного денег, теперь у меня все было тип-топ: кроме оборотного капитала и денег на текущие расходы еще сто восемьдесят тысяч собственных, большая часть этой суммы мирно покоилась в подвале одного дома в Менильмонтане, свернутая в рулончики и упакованная в полиэтилен.

Бруно ждал меня в офисе, справа от входа, он говорил по телефону и сделал мне знак, мол, извините, я освобожусь через минуту. В коридоре отряди горшки с живыми растениями, реальность превосходила мои самые смелые ожидания, шикарная обстановка, во всем виден вкус, коммутатор занимал небольшое место в глубине просторной приемной, а офисы, хотя и составляли единое целое, но у каждого имелся собственный вход.

Девушка, по всей видимости, та самая Патрисия, предложила мне кофе. Сказав «спасибо», я объяснил, что как раз собираюсь пообедать. В кейсе, что я прихватил из дому, лежало два конверта, в одном было пятнадцать, во втором десять тысяч, еще калькулятор и старый номер «Экспресса», — практически все имущество из нашей комнаты. Я принял деловой вид и стал что-то считать На калькуляторе, аренда здесь стоила пять тысяч в месяц, значит, в год выходило шестьдесят. Для этого района даже дешево. Весь в расчетах, сказал, подходя, Бруно. Бруно де Вийер, рад познакомиться. Он пожал мою руку, я представился, мне тоже очень приятно, и мы пошли обедать.

Я ожидал увидеть человека постарше, но он был примерно моего возраста, никакой спеси; ресторан, куда он меня привел, производил приятное впечатление, и цены вполне приемлемые… как часто перед встречей с новым человеком мы делаем предвзятые неверные заключения. Он первый предложил перейти на «ты», и скоро атмосфера стала непринужденной. Беспокоился я напрасно: нашему переезду ничто не мешало, площадь свободна, можно въехать хоть завтра, напротив, он будет даже рад, пустые офисы только нагоняют на сотрудников тоску. Людям нужны встряски, бурная жизнь, иначе они закисают. Он поинтересовался, чем занимается «Экстрамиль».

— Твоя помощница что-то говорила, но я толком не понял.

На самом деле Мари-Пьер напустила туману.

К нашему столику подошел метрдотель: привет, Бруно, как дела? Я заранее подготовился к вопросам о деятельности компании.

— Посредничество, поставка товаров богатой клиентуре по выгодным ценам.

— А конкретнее?

Я отхлебнул итальянского вина.

— К примеру, мы продаем товары со складов, до которых никому нет дела, я сам ищу клиентов. Или наоборот, покупатели звонят мне и заказывают требуемый товар по цене на тридцать — пятьдесят процентов ниже рыночной. Я поставляю хорошим людям хороший товар или хороший товар хорошим людям. Я бы назвал свой бизнес «снабжение с умом».

Он заказал лапшу с рыбным ассорти, я филе с горгонзолой.

— А как ты находишь такие дешевые товары?

— Как правило, по своим каналам. Кроме складов я еще работаю с портовой таможней, бывает, товар теряется, никто его не требует, и я тут как тут.

Поставив бокал на стол, он заметил, что мы еще есть не начали, а полбутылки как не бывало.

— А наша фирма скорее по части услуг, организации.

«Адажио комюникасьон» занималась представительской деятельностью, проводила банкеты, семинары, конференции, снимала рекламные ролики, разрабатывала планы пресс-конференций. Правда, в данный момент эта сфера переживает некоторый спад, сказал он, приступая к лапше, думаю, в вашем бизнесе тоже не все гладко?

Я подозвал официанта и попросил принести горчицы.

— Мы вполне конкурентоспособны и пока держимся на плаву.

К концу обеда мы были друзья не разлей вода, мои товары по смехотворным ценам заинтересовали его невероятно, а меня всегда интересовала пресса.

— Слушай…

Тут официант принес кофе, самое время поставить точки над «i».

— …ты не против, если я оплачу аренду наличными?

Он посмотрел на меня, и без лишних слов вопрос был быстро улажен: его компания испытывала некоторые трудности, моя наоборот, мы обо всем договорились, а подробности никого не касаются.

— Я думаю, будет разумно заплатить вперед за три месяца.

В названную сумму, кроме собственно платы за помещение, входила также плата за коммунальные услуги, отопление, электричество, охрану — и офисы, и коридоры были на сигнализации, за которой следила охранная фирма, — а также за пользование коммутатором и работу телефонистки. Отдельно оплачивался только телефон, в наших комнатах стояло три аппарата с персональным счетчиком.

Мы расстались закадычными друзьями, он взял деньги, пятнадцать штук наличными; вложение в недвижимость — что может быть лучше. Теперь я здесь у себя дома. Оприходовав сумму, он спросил, нужна ли мне расписка, я покачал головой и заметил, что привык доверять людям в таких делах, излишняя осторожность, как правило, не приносит удачи. Он со мной согласился: ты совершенно прав, доверие — это первое дело.

Конверт перекочевал в его картонную папку, которая сразу заметно распухла, а папка — в глубь стола Бруно. Я попрощался с Патрисией.

До завтра.

— Знаешь, — сказал я Жилю вечером, — все они жулики, все до единого.

Уже целую неделю я капал ему на мозги насчет переезда: ты должен полностью преобразиться — изменить язык, манеры, стиль одежды… я даже подумывал, не уволить ли его, а то как бы не испортить о себе впечатление на новом месте, но когда увидел, как наш хозяин запросто выдувает бутылку кьянти и берет наличку, не моргнув глазом, мне все стало ясно. Ты не слишком распространяйся про наш уговор, а то у моих партнеров пунктик насчет закона. Как бы не так! Такие же, как все, и, на мой взгляд, не семи пядей во лбу. Просто им повезло начать в приличной среде.

— А ты что думал, они тут полубоги?

Радио пропикало полночь, мы выехали из Парижа через Итальянские ворота, на секунду у меня возникло чувство, что мы направляемся прямиком к собственной гибели.

— На подъезде к Вильжуифу подхватим моего дружка, это он подкинул мне идейку.

Утром он даже не заикнулся, что нас будет трое; полагаю, прибыв на место, надо ждать новых сюрпризов; меня попросят взять на себя все расходы, а реальная прибыль окажется вдвое меньше ожидаемой. Но ничто не могло испортить мне настроение, сейчас меня занимало одно — простая и в то же время солидная табличка, венчающая наше водворение на улице Сен-Рош.

— Он будет на месте, как штык, золотой парень, вот увидишь, мы с ним сидели вместе, он знает Рюнжи как свои пять пальцев.

— Ну, раз вы вместе сидели… — протянул я с улыбкой.

Грузовик притормозил, и наш компаньон плюхнулся на переднее сиденье рядом со мной. Честно говоря, вид у него был забитый, я бы принял его за продавца молочной лавки. Или отдела скоропортящихся продуктов в какой-нибудь провинциальной бакалее.

— Познакомься с шефом, — возвестил Жиль, — с этого момента все решает он.

Въезд на рынок был платный, вот и первые расходы, пришлось доставать бумажник.

— Теперь поезжай по кругу, давай осмотримся, чтобы ты получил общее представление о месте.

Со всех сторон нас теснили,огромные фуры, люди без устали сновали между складами, тут были живые цветы, дальше свежая рыба… поскольку мы сидели вплотную, Уголок, так звали приятеля Жиля, орал во всю глотку прямо мне в ухо, да еще плевался. Словно целый город без жителей, с шикарным видом на Монако — создавалось впечатление, что это предмет его личной гордости, — и управляет им президент, а вовсе не мэр.

— Президент? — поразился Жиль.

— Да, все контролирует президент совета рынка.

На долю секунды я представил, как президент Франции в ярко-синем мундире мечется от рассвета до заката среди контейнеров со всякой снедью. Откинувшись назад, я отодвинулся как можно дальше от источника резких звуков; завтра утром позвоню Мари-Пьер, она должна вернуться в конце недели, и раз я все равно поеду в Гавр, то могу забрать ее оттуда, а переезд мы осуществим вдвоем с Жилем, если что — наймем грузчиков. Уголок продолжал разливаться соловьем: взять хоть меня, тут все только и делают, что пьют, пьют и воруют, везде, в каждом павильоне. А меня за воровство и пьянство уволили, вот и пойми что-нибудь. Думаю, я просто не приглянулся новому хозяину, да, это единственное объяснение. Почувствовав, что дружка понесло в сторону от наших баранов, Жиль его перебил: слушай, давай-ка поглядим на грузовик. Просто невероятно, сколько людишек шляются без дела, теряют волю к жизни, как рыбы на песке, и не могут всплыть на поверхность, только и знают, что клянут судьбу, словно в их неприятностях виноват кто-то другой; да вот хоть этот крендель — кто заставлял его пить? А если шеф его уволил , почему он не устроится на другое место? Мы остановились перед въездом на стоянку грузовиков, где должен был разыграться спектакль.

Уголок обратился к Жилю с вопросом:

— Ну что, пойдем потолкуем с ней?

— Ты думаешь?

— Не знаю.

Казалось, они испытывают мучительное колебание.

— С кем? — спросил я.

Жиль нервно теребил ухо. Уголок брызнул на меня слюной:

— Со шлюхой.

Я переводил взгляд с одного на другого, но, как говорится, на переправе лошадей не меняют.

— С какой шлюхой?

В высшей степени хитроумная затея, придуманная Уголком и одобренная Жилем, касалась фуры на тридцать восемь тонн свежего мяса, которую возил шофер-поляк, любивший по приезде развлечься с одной шлюхой. Но — внимание, это важно! — в отличие от остальных коллег, он не использовал для этого грузовик, предпочитая фургончик жрицы любви.

— Почему?

— Он очень верующий и не может трахаться в присутствии Папы и Девы Марии, их портретами у него увешана вся кабина.

— У него есть даже фотографии Иисуса, — добавил Уголок, — сам понимаешь.

Надеюсь, они с автографами. Ты хотел, чтобы я сам все увидел, ну, так мне все ясно, поехали, — но сказать это я не успел, Жиль меня опередил:

— Погоди, я прекрасно знаю, что ты думаешь, но послушай: мы с ней договоримся, она задержит поляка у себя как минимум на полчаса, может, дольше, он любит это делать не спеша, запасной ключ у него под задним крылом, мы угоняем грузовик, тридцать тонн мяса, — если оптом по полтиннику за кило, считай, сколько выходит?

Я немного помолчал, соображая.

— Полтора миллиона франков.

— Так, — сказал Жиль. — Делим на три, сколько получается?

Получалось по пятьсот штук. Надо признать, цифра была внушительная.

— Ну что, — спросил Уголок, — как вы на это смотрите?

С тревогой ожидая моего приговора, он даже на «вы» перешел.

— Трогай, — сказал я Жилю. — И поезжай к воротам на максимально позволенной скорости.

Он подчинился, я засек время и стал следить за секундной стрелкой на часах.

— Здесь всегда можно быстро выехать или бывают заторы?

— Около полуночи тут свободно. Всегда.

Я говорил спокойно, каждый момент следовало обдумать хладнокровно; Жиль напустил на себя серьезный вид, Уголок тоже, я прямо чувствовал себя Паркером [34] в начале старого романа.

Путь до ворот занимал семь минут.

— Продолжим?

С запасом, считай, десять, плюс пять минут, чтобы взять ключ, значит, остается пятнадцать, чтобы укрыться в безопасном месте.

— Ну, выехали мы с рынка, куда дальше?

Уголок глядел на меня испуганными глазами, Жиль немного выждал.

— Пока мы продумали только первую часть плана, потому тебя и привлекли.

Мне было необходимо обмозговать все в спокойной обстановке, и мы поехали обратно в Париж.

— Ну, все-таки, как вы думаете, это осуществимо? — спросил Уголок перед тем, как вылезти.

Жиль закурил сигарету, я прокашлялся и ответил:

— Пока не могу сказать ничего определенного.

Мы оставили его с разбитыми надеждами; перво-наперво, объяснил я Жилю, надо как-то обезвредить этого кадра, с ним мы окажемся не на Рюнжи, а в казенном доме,

— Мне ли не знать, по сто восемьдесят шестой сядешь как миленький, — согласился он.

Вот это уже здравый взгляд на вещи. Жиль перешел к делу:

— Нет, серьезно, думаешь, это реально?

— Пятьдесят на пятьдесят.

Главное было за четверть часа спрятать грузовик в укромном месте, пока легавые не объявят его в розыск; и еще найти покупателя.

— Ты ищешь укрытие, — сказал я, — а моя забота — клиенты.

Он обещал решить этот вопрос и высадил меня у Северного вокзала.

— Не забудь, завтра переезжаем, я уже звонил, самое позднее в полдень, если опоздаешь, вычту из твоей зарплаты.

Поднимаясь к себе, я изо всех сил пнул ногой по двери старухи — плевать, что четыре часа утра, — потом растянулся на кровати и уставился в потолок: это была моя последняя ночь в комнате над баром «У Мориса».

Сон все не шел, и я снова прокрутил в уме путь от стоянки до ворот; шансы у нас есть, только если шофер не кончит раньше времени, если ключ будет на месте, если на выезде не устроят внезапный шмон, если я найду покупателя… слишком много если, но я почувствовал кураж: двести-триста штук одним махом — примерно столько мне останется за вычетом расходов и долей других участников, — только кретин откажется от такого куша. Постепенно мои мысли понеслись дальше, к текущим делам: например, мне надо было как можно быстрее съездить в Гавр; потом я вспомнил о дружке Жиля, который был уволен за пьянство, о старухе снизу, о Саиде, — если подумать, счастливых людей на свете не так уж много; интересно, беременна ли Мари-Пьер, я никогда всерьез не мечтал о ребенке, что я ему скажу: твой папаша — вор, он угоняет фуры с рынка Рюнжи, а кроме того, спелся с одним полицейским и вместе с ним лихо обчищает портовые доки? Но я принял решение: к тому времени, когда мой сын начнет все понимать, я уже давно буду нормальным бизнесменом. Уверен, организовать что-то наподобие нового «Адажио» не так уж и сложно. Это лишь вопрос расширения рынка.

Постепенно мною овладел сон: мне снилось, будто огромный шар поднимает меня в небеса, где царят спокойствие и благодать; паря в вышине, как блаженный, не имея понятия ни где я, ни куда лечу, я подумал: никогда еще мне не было так хорошо и вольготно, а в следующее мгновенье все вдруг исчезло, я свалился в груду камней на крутом склоне какой-то горы и услышал громкий голос: эй ты, чего там, дрыхнешь, что ли?

Было уже без пятнадцати час, и Жиль барабанил в мою дверь.

Долго и упорно сносить вниз коробки, телевизоры и кучу всякого барахла по узкой лестнице, грузить их в машину, да еще в такую дикую жару — прогноз обещал адский зной, а ведь на дворе стоял только май, — короче, у меня заранее опускались руки. Жиль заглянул в комнаты, заваленные товаром, плюс там были еще мои личные вещи: да, сказал он, нехило, думаю, вдвоем с такой кучей управиться нереально. Мы все-таки принялись за дело, вверх — вниз — снова вверх на четыре этажа, в какой-то момент я неловко дернулся и больно ушиб руку, а Жиль поскользнулся на ступеньке и вывихнул ногу.

Мне показалось, он готов хлопнуться в обморок.

— Последняя ходка, спускаемся, зовем пару носильщиков, и дело в шляпе, ладно?

— Ага.

Он лепетал еле слышно. Я сел за руль, а он мешком плюхнулся на сиденье рядом, я сомневался, что он выдержит до конца.

Приехали на Сен-Рош, Бруно не было, зато Патрисия любезно предложила проводить нас в полуподвальный этаж. Накануне я ее как-то не разглядел, но сегодня она была сногсшибательна, одета как куколка, и я даже подумал: интересно, Бруно с ней спит? Наверное.

— Блин, — сказал Жиль, — да здесь все схвачено.

Действительно, общий вход был бронированный, а дверь каждого офиса на своей сигнализации. Патрисия бросила на Жиля косой взгляд: после нечеловеческих трудов, которые выпали на его долю, он здорово напоминал дружка Блюбери [35] по возвращении из шестилетнего заточения в заброшенной шахте; гм-гм, намекнул я, видно, до него дошло, потому что он сразу стал расшаркиваться перед Патрисией — как любезно с вашей стороны проводить нас вниз, ведь у вас и без того дел выше головы, — а когда она показывала нам кодовый замок и объясняла, что делать, если наберешь неверный шифр, слушал ее с благоговейным вниманием. Она сказала: теперь попробуйте сами; сейчас посмотрим, и он тут же нажал что-то не то, заорала сигнализация, и наша, и в соседних офисах, такое уже случалось, но Патрисия не знала, как остановить этот вой, и побежала наверх позвонить в охранную фирму, а мы остались внизу, вдруг погас свет, и когда я двинулся к входной двери, чтобы повернуть включатель, меня чуть удар не хватил — дверь распахнулась настежь, и на нас ринулось двое охранников с собакой.

Все произошло мгновенно: я попятился, Жиль заорал, что он больной человек, весь в ожогах, а я — что это недоразумение, мы из компании «Экстрамиль»... на псе не было намордника, он кинулся вперед и защелкнул зубы на моем запястье, охранник навел на меня газовый пистолет, я директор компании «Экстрамиль», говорю, а Жиль подумал, что это настоящее оружие, и завизжал: не стреляйте, не стреляйте, он директор «Экстрамиль»; слава богу, скоро подоспела Патрисия, в самый критический момент, и все разрешилось, охранники извинились: понимаете, здесь довольно часто бывают кражи, вы не поверите, на какие хитрости идут эти подонки. Я сказал: конечно, понимаю, зато с такой охраной точно можно быть спокойным, молодцы. Умница Патрисия что-то нажала, вой прекратился, она прошептала мне на ухо код и увела охранников с собой. Рухнув на коробку у дальней стены подвала, Жиль тяжело дышал, постепенно приходя в себя.

— Я думал, у него пушка, — повторял он, держась за грудь, — настоящая пушка.

Однако мы не закончили, ведь надо было разгрузить машину, а потом привезти остальные вещи, еще не время расслабляться. Тут снова появилась Патрисия, катя перед собой тележку: держите, я попросила для вас у сторожа, может, пригодится; я ее поблагодарил: вы просто ангел, сначала спасли нас от зверюги, а теперь облегчаете задачу. Мы перевезли коробки за каких-нибудь десять минут, Жиль взялся все расставить и клялся, что наведет полный порядок.

Перед отъездом мы поднялись в приемную: оказалось, вернулся Бруно, Патрисия докладывала ему о нашем злоключении с сигнализацией и собакой, все сотрудники толпились в дверях и держались за животики, я думала, у скелета будет разрыв сердца, ха-ха-ха, говорила Патрисия, но, поймав взгляд Бруно, тут же умолкла; точно, мы легко отделались, сказал я, если бы не Патрисия, от нас бы только косточки остались, — бедняжка залилась краской, а Бруно философски заметил: все хорошо, что хорошо кончается, во всяком случае, очевидно, что система работает. Да, молодцы, в первый же день стали всеобщим посмешищем.

— Слушай, эта девка, что, меня имела в виду? — спросил Жиль в грузовике.

Он внимательно разглядывал себя в боковом зеркале.

— Выглядишь ты, конечно, устало, но скелет — это не про тебя.

Пока он ставил грузовик во дворе, я зашел в бар за подмогой, но там было совсем пусто.

— Полюбуйся на свою работу, — пожаловался Саид загробным голосом. — С тех пор как мои клиенты вышли на улицу, днем вообще никакой выручки; чтобы свести концы с концами, мне теперь приходится закрываться позже. Удружил, господин великий комбинатор.

У меня прямо уши вяли: если ему что-то не нравится, пусть даст рекламу, кто мешает? Тем не менее он пообещал прислать наверх племянника с парой дружков. Я пошел к выходу, но, уже на крыльце, услышал Жиля, который повторял, как заведенный: не надо… больной человек… весь в ожогах… я уж хотел подойти и урезонить его: хватит, смени пластинку, забудь про охранников, они больше не вернутся, — однако, увидев происходящее, поспешно ретировался; верзила двухметрового роста повалил несчастного на землю и бил головой о стену: а ну-ка отвечай, недомерок, что ты скажешь, когда моя бабулечка не разрешит тебе принять душ? Хорошо, прохрипел полупридушенный Жиль, я не буду принимать душ, клянусь вам; а газом ты пользоваться будешь, а, урод? — голова Жиля под ударами гиганта моталась из стороны в сторону, как у марионетки; послушай меня, дерьмо вонючее, если я еще раз услышу от бабули твое имя, если ты включишь душ или газ, тебе хана, понял? Да, да, закивал Жиль, никогда больше не включу газ, и кинг-конг отпустил его: тебе повезло, у меня нет времени, — его огромные ягодицы, обтянутые джинсами, напоминали чудовищные тыквы, а руки подошли бы мяснику, и как таких амбалов земля носит! Он прошел в сантиметре от меня и стал свистеть, пока из окна не высунулась моя старуха: все в ажуре, мамуля, уверен, больше этот хмырь не будет мозолить тебе глаза.

— Боже правый, — выдавил Жиль, когда мы поднялись ко мне. — Запри дверь, на меня только что напал псих.

Он был бледный, как покойник, и говорил дрожащим голосом.

— Сегодня явно не мой день, никого не трогал, вдруг подлетает этот урод, бросает меня на асфальт и спрашивает, буду ли я принимать душ и включать газ, — вот больной, да?

— Да, — ответил я, — точно больной.

Посовещавшись, мы решили сделать небольшой перерыв, ведь псих мог вернуться, так что надо поскорее укрыться в безопасном месте. Мы зашли к Саиду, Жиль весь трясся, да и я порядком струхнул, не ровен час, монстр поймет свою ошибку и вернется. По-моему, у меня сердце шалит, заныл Жиль, припадая к барной стойке, что-то мне нехорошо. Саид за стойкой невозмутимо протирал бокалы. Коньяк, выдохнул Жиль, а то я копыта отброшу. Саид посмотрел на меня, ну, что я тебе говорил на собеседовании, скажешь, был не прав? Это другое, возразил Жиль, это совсем другое. И призвал меняв свидетели: расскажи ему, какой выдался денек, как нам с тобой досталось.

— Да, сегодня у нас сплошная невезуха, — подтвердил я. — Сначала нас чуть не растерзала здоровенная псина, а потом на него напал какой-то сумасшедший.

Тут в бар ворвался отряд «патрульных», все живо интересовались, что с нами стряслось. Охранники — еще ладно, сказал какой-то длинный парень, но чокнутому это так не пройдет, Жиль в лицах изобразил всю сцену: вот те крест, какой-то психопат, рост под два метра, а то и больше, глаза как у зверя, прямо волчище… всем принесли выпить, и на этот раз Жиль хлопнул уже не коньяк, а виски, я взял пиво; вот увидишь, если этот козел вернется, мы его отметелим, пригрозил один из завсегдатаев бара и вышел на улицу, чтобы показать нам приемы карате: ха — он развернулся, согнул колени; ий-а-ха — он начал с дикой скоростью молотить руками в воздухе, словно по бетонной перекладине, но потерял равновесие и устало рухнул на землю: черт, обычно у меня получается. Кто-то предложил: давайте им поможем; это самое малое, чем мы можем его отблагодарить, крикнул коротышка… честное слово, я был тронут — не ожидал такого. В мгновение ока собралась вся команда; на лестничной клетке лежали металлические прутья от старых перил, ребята вооружились и вышли на тротуар, размахивая ими, словно палицами, в предвкушении возможного возвращения обидчика, а остальные выстроились в цепочку на лестнице до четвертого этажа: не переживай, друг, глазом не успеешь моргнуть, как все будет в машине.

Скоро вниз спустилась любопытная старуха, захотела посмотреть, что за шум, но, увидев двадцать бродяг, которые размахивали руками и вопили на все лады, жутко перепугалась; вам сюда нельзя, дорогая мамаша, выкрикнул каратист, где-то в округе бродит сумасшедший, что будет, если он на вас набросится?!

Действительно, погрузка заняла считанные секунда, словно за дело взялась армия неутомимых муравьев; я оставил Жиля присмотреть за переездом, а сам в сопровождении трех «патрульных» отправился в новый офис. К этому времени все должны были разойтись, наши «друзья» не могли никого напугать, и Жиля довольно, я не собирался удивлять их дальше. Все было исправно — ключи, электросигнализация на парковке, кодовый замок, но, к несчастью, на выходе Жерар решил пропустить меня вперед: дверь заело, на помощь Жерару бросился Ги, оба стали возиться на самом виду, я обернулся и увидел Патрисию, она стояла в холле и, очевидно, видела всю сцену от начала до конца; я знал, о чем она подумала: не иначе как новые арендаторы сотрудничают с домом призрения. Потом эти два придурка пустились в пляс на проезжей части, какой-то водитель возмутился: что вы творите, идиоты, они его обматерили, а Ги, продолжая пританцовывать, пригрозил: мы целый день охраняем тачки, но вашу можем и попортить; когда я встретился взглядом с Патрисией, она была в таком шоке, что мое «пока» осталось без ответа.

Не считая этого инцидента, переезд завершился, ко всеобщему удовольствию и радости, Саиду Предоставили право распоряжаться пакетиками арахиса и бутылками «Мартини» и «Рикара», которые обнаружились под штабелем коробок, каратист включил радиолу, и я подарил всем по радиобудильнику, все равно у меня их было два ящика, а продать — без мазы, такие водились в каждом дешевом мотельчике. Вся честная компания сгрудилась у бара, теперь угощал я, Саид выставлял на стойку бокалы с «Мартини». Жиль напился в дупель и принялся швырять в воздух орешки, они сыпались дождем, а Саид, глядя на всеобщее веселье, сказал: ну все, похоже, на этот раз ты сваливаешь с концами. Я мог послать его куда подальше, и вообще-то было за что, но, с другой стороны, мы и правда были знакомы сто лет и всегда так или иначе понимали друг друга.

Ладно тебе, Саид, здесь слишком стремно, а мне надо расширяться, теперь у меня свое дело, нормальный офис, не могу я здесь оставаться, это незаконно.

Саид налил себе водки, что случалось нечасто.

— Незаконно…

Он смотрел в зал; пьяницы успели так надраться, что нестройное пение, иногда прерывающее разговоры, было похоже на еле слышное нытье: они то завывали, то вдруг замолкали, словно хор грешников, бредущих к адскому котлу, — «братцы, кому из нас такое пришло бы в голову»; многие уже храпели за столиками, а каратист пытался вступить со мной в беседу: большое спасибо за это самое, за радио. За радио, да… Эти люди годами находили утешение в алкоголе, мечтая лишь об одном — как бы заполучить стопку с утра и не расставаться с ней до вечера.

— Ну, думаю, дело-то совсем в другом.

Он снова мне налил, у меня в глазах тоже начинало двоиться.

— Думаю, ты просто нас стыдишься, потому и смываешься.

Я почувствовал, что залился краской без всякой причины; конечно, мне хотелось отсюда съехать, это правда, но стыд тут ни при чем.

— Ты ошибаешься, — сказал я, — это не так.

Он тряхнул головой и залпом выпил коктейль — водка пополам с цитрусовым соком: за твой успех, дружище! За успех «Экстрамиль»! — подхватил каратист, а за ним и остальные «патрульные». Я поднял бокал в воздух, все стали неразборчиво выкрикивать какие-то слова, Саид обошел кафе и опустил металлические жалюзи.

— Хочешь, я тебя сильно насмешу? — спросил я подошедшего Жиля. — Тот псих, который тебя мутузил, я его знаю.

— Ты его знаешь?

Я был уже абсолютно пьян.

— Это внук старой вонючки.

Медленно, но верно информация проникала в его мозг, и он осознал смысл сказанного.

— Твоей соседки?

У него было такое лицо, что меня стал разбирать смех, его тоже; так это та чокнутая, которая шпионила, когда мы проносили туда-сюда товар? Я рассказал про разборку насчет душа: она боится, что дом взорвется. Между прочим, заметил Саид, зная, кто устанавливал колонку, я ее понимаю, — и тут мы оба чуть живот не надорвали от смеха. У меня идея, объявил Жиль, нужно напугать ее до смерти. Я вышел за ним на улицу — прямо два школьника на каникулах, — он достал из грузовика небольшую бутылочку в порванном пакетике, это суперклей, бормотал он, суперклей. На лестнице было темно и так тихо, что мы слышали эхо собственных шагов. Закупорим ей замок, — он приложил палец к губам и приступил к работе, — если измажешь руки, пиши пропало, зверская штука. Клей никак не хотел выжиматься, пришлось проткнуть тюбик булавкой; закончив, Жиль прислушался, спит ли старушонка, но из квартиры не доносилось ни звука. В полной темноте на меня напал идиотский смех. А теперь смотри, и Жиль стал барабанить в дверь, как ненормальный: эй, бабулька, ты там спишь, он колотил изо всех сил, пока под дверью не появилась узкая полоска света; шухер, заорал он, пожар, мамаша, алкаши устроили пожар, в доме газ, сейчас все взорвется, — и мы на всех парах помчались вниз.

— Слушай, — сказал Жиль уже на улице, — какие мы все-таки придурки!

На следующий день я отправился в Нормандию. Я должен был встретить Мари-Пьер на вокзале в Гавре, одна из тетушек привезет ее туда около двух часов, и в Париж мы поедем вместе. Думая о нашей встрече, я был в приподнятом настроении, мы не виделись почти неделю, я зашел в магазин, где разорился на «Шанель №5» и пару совершенно чумовых сережек — вишенки, а к ним на цепочке подвешены бананчики, — потом стал колесить по центру, убивая время до встречи на вокзале, спокойно ехал в потоке машин, как вдруг прямо перед собой увидел воплощение самого страшного кошмара: по тротуару шли Мари-Пьер с Жоэлем, он держал ее за локоть, а она хихикала, не иначе как он нашептывал ей на ухо свои идиотские истории. Пока я разворачивался, отчаянно выворачивая руль, они скрылись из виду. Эй, вы что? — крикнул кто-то справа. Оказывается, резко повернув, я здорово зацепил бок «рено-эспас». Парочка удалялась, то появляясь, то вновь пропадая, еще немного, и они завернут за угол магазина… Все нормально, сказал я мужику, виноват, давай писать акт. Он вроде успокоился, но когда я вытащил свои документы, начались напряги: и страховка моя ему не нравилась, и права не те; насчет страховки он погорячился, а вот права на самом деле были оформлены не так, мы базарили, что-то доказывали, мне было не до того, я чуть не бросился на него с кулаками, наконец вытащил из кармана бумажник и сказал: как думаете, сколько это будет стоить? Он потрогал царапину и поморщился, словно она незримой линией шла по его телу. Как минимум полторы штуки, на меньшее я не согласен. У меня денег было в обрез: вот вам тысяча шестьсот, — думаете, приятно представлять, что в этот самый момент твою девушку трахает другой? У меня все нутро будто пропиталось ядом, который циркулировал по телу, поднимаясь и разливаясь все шире… Нет, извините, я не могу взять деньги, сказал придурок, лучше уладим этот инцидент в полиции. Я сунул купюры ему в руку — на двух штуках мы сошлись, — забрал права, порвал начатый акт и помчался к вокзалу. Где меня ожидала радостная встреча. Что я ей скажу? И тут увидел обоих голубчиков, мирно сидящих на лавке около стоянки: Мари-Пьер мне помахала, распахнула дверцу, мы поцеловались; я ужасно рада тебя видеть, щебетала она, а потом, ты ни за что не угадаешь, кто приезжал меня проведать. Пожалуй, у меня есть одна догадка, ответил я. За лобовым стеклом с идиотской улыбкой маячил Жоэль.

Наше возвращение в Париж, прямо скажем, прошло не слишком приятно, меня мутило, я чувствовал напряг, Жоэль взахлеб рассказывал какие-то нудные истории: прощайте, тяжелые времена, теперь я снова при деньгах, — он без остановки молол свою чушь, — помнишь тех гадов, что нас обули, так вот, им конец, все попались, фараоны сцапали даже боссов, ты, наверное, слышал об этом, дельцы из Ля-Курнев, четыре тонны, это было в газетах. Мари-Пьер видела, что я чем-то недоволен, и время от времени спрашивала, что такое, может, что-то случилось? Оказалось, сам Жоэль и настучал в полицию, сдал всех с потрохами и подсказал, как добраться до авторитетов; когда шла операция по изъятию, а счет шел на сотни килограммов, инспектор передал ему спортивную сумку с дюжиной упаковок марокканской дряни, хотя предварительно речь шла только о десяти.

А что, все так делают, когда подворачивается возможность; они ведь не постеснялись его обокрасть и в придачу избили, теперь же он стократно окупил потерю видаков; ты, конечно, поступай как знаешь, сказал я Жоэлю, но хвастаться, что сдал легавым ребят, которые возили дурь тоннами годов с шестидесятых, по-моему, себе дороже.

— Пфф, да они слабаки, — фыркнул он, — легавые говорят, когда их арестовывали, они в штаны наложили и плакали как дети.

Набить бы тебе морду, думал я, лупить до тех пор, пока пощады не попросишь.

У ворот Отой он поинтересовался, как мы проведем вечер.

— Что будем делать, может, пойдем перекусить?

Ага, разбежался… С трудом выплевывая слова, словно они скрипели на зубах и мешали дышать, я мягко отклонил предложение: извини, но ничего не получится, мы ужасно устали. Как, мы что, не будем обедать? — удивилась Мари-Пьер, а Жоэль добавил: если у тебя напряженка с деньгами, расслабься, я угощаю. О, большое спасибо! Я затормозил у «Компани англез».

— Тебе повезло, полно свободных такси.

Он с обиженным видом покачал головой, мол, сама видишь, я старался, потом поцеловал Мари-Пьер, дважды в каждую щеку — чмок-чмок в щеку, хотя, по-моему, норовил в губы, — и легонько щипнул за попку: я тебе позвоню, ладно? Мне прямо кровь бросилась в голову, все ясно, они трахались, теперь я в этом не сомневался. Наконец он скрылся с глаз долой, и я сделал круг по площади, храня молчание. Мы не едем на Северный вокзал? — спросила Мари-Пьер. Из бардачка торчал сверток с подарками, духами и сережками; нет, мы не едем на Северный вокзал.

— Вообще-то мы переехали, Северный вокзал остался в прошлом.

Я бесцельно кружил по улицам, но не мог успокоиться, наоборот, все больше распалялся; ты такой бледный, сказала Мари-Пьер, что-то не так?

— Не знаю, а сама-то что думаешь, по-твоему, все нормально?

По краю дороги рабочие устанавливали щиты с указанием парковок и объездных маршрутов на время «Ролан Гаррос». «Ролан Гаррос» — это больше, чем престижный теннисный турнир, это символ весеннего Парижа, как сказал вчера радиоведущий.

— Если ты из-за Жоэля, то это просто смешно.

Конечно, прямо обхохочешься: он заявляется к тебе вот так, ни с того ни с сего, за триста километров, в деревушку с дюжиной жителей, а я тут вкалываю до потери пульса, — из моего рта вылетали какие-то слова, но это был уже не я, а зверь, до поры до времени томившийся в сумрачной и студеной пещере подсознания с ядовитыми испарениями, — шлюха, ты просто шлюха, дешевая сучка… тут она ударилась в слезы; не помня себя, я разодрал упаковку и швырнул флакон на приборную панель, он отскочил, Мари-Пьер дернулась, пытаясь увернуться, — не думал я, что ты такая, — она заревела еще громче, я заорал: кончай, мать твою, она шмыгнула носом, продолжая подвывать, я вцепился в руль — маленькая дрянь — и занес над ней кулак, она спрятала лицо в ладонях, я не мог ее ударить и изо всех сил саданул в боковое стекло, пробив его насквозь с одного удара, хотя оно и было якобы суперпрочное… тут, как по волшебству, я очнулся, и меня охватила страшная усталость, я сидел в полной прострации, глядя в пустоту, ни о чем не думая, полностью расслабившись, мечтая о том, чтобы сложить руки под голову и заснуть, прямо там, среди осколков стекла в аромате «Шанель», напрочь позабыв обо всем на свете.

Наступила тишина, которую нарушали только машины, несущиеся в сторону леса, мы оба хранили молчание, я стал зябнуть, боль в изрезанной руке нарастала, я подобрал с пола сережки и положил рядом с собой.

У одной сломалась застежка, и вишенка держалась на честном слове.

— Кажется, я беременна.

Все эти дни стояла хорошая погода, было жарко, а сегодня дул порывистый ветер, обещали дождь.

— В каком смысле?

Ее слова донеслись до меня словно сквозь туман. Я включил зажигание.

— В прямом.

В тот момент я даже не подумал, от меня она беременна или, может статься, от Жоэля; только сказал: а, понятно, и что теперь надо делать, кстати, это мальчик или девочка? Она снова заплакала, я видел происходящее словно сверху, с высоты двух метров, как наблюдатель, и начал ее утешать, мол, ничего страшного, все уладится, при этом слышал себя будто со стороны — хрен знает что! Она плакала, я попросил прощения: извини, на меня что-то нашло, но согласись, в этой ситуации меня можно понять — я еду тебя встречать, а ты в это время с другим парнем, он тебя целует, гладит по заднице, ты хихикаешь… хотя я оправдывался, но в глубине души не сомневался, что это была естественная реакция, другой бы на моем месте ее бросил; я не собирался, целовать ее в лобик и говорить «спасибо, любимая», сначала мне нужно успокоиться, а то опять заведусь, но она продолжала плакать, и тогда я сделал над собой усилие, взял ее ладошку в руку, причем в раненую, вытер ей слезы уголком платка, однако в глубине души продолжал здорово на нее злиться.

Водопад слез постепенно сошел на нет, я еще раз попросил прощения, потом еще, в конце концов она сказала, что они с Жоэлем просто друзья, он поехал в Нормандию, чтобы сбыть порошок, она и не думала звать его в гости, а если я ей не верю, то дурак. У ворот Майо я повернул направо, к Триумфальной арке, на Гранд-Арме было почти пусто, все смотрели матч.

Я проголодался и предложил ей пообедать.

— Если хочешь, можем пойти в «Конгресс».

Пришлось ехать обратно, в ресторане тоже было практически пусто; у нас постоянный завоз, говорил метрдотель трем ливанским бизнесменам, сейчас тоже все в наличии. Я сел за столик и стал изучать меню, а Мари-Пьер пошла в туалет привести себя в порядок. Все-таки темная история: откуда он мог узнать адрес ее матери, если она ему не давала… выходит, они встречались. Тайком от меня. Значит, ее совесть не чиста. Они трахались, как пить дать.

И тут, в этот самый миг я подумал о ребенке: раз они трахались, я ни в чем не могу быть уверен. Даже если ребенок не от него, правда это или нет… ведь когда она родит, я в любом случае не смогу утверждать, что он мой — все младенцы похожи друг на друга, различия начинают проявляться с возрастом; если ребенок родится косой и с физиономией Жоэля, получается, формально отцом стану я, а он будет надо мной потешаться и наставлять мне рога в мое отсутствие. Мари-Пьер вернулась, глазки еще красные, но она обновила макияж, и правильно сделала, теперь она была хорошенькая, просто куколка, три ливанца проводили взглядом ее отражение в зеркале, она села, и официант подал ей заказанный мной королевский кир. Сегодня последний раз, сказала она с улыбкой, ведь беременным пить нельзя. Прямо по больному месту.

Подошел метрдотель и промурлыкал: ну, что мадам и мсье уже выбрали? Как мне сегодня везло на кретинов. Я сказал, что мы готовы сделать заказ, Мари-Пьер взяла печеночный паштет и омара, между прочим, недешевого, как будто у нас все было хорошо, словно мы — обычная парочка, решившая покутить, молодые супруги с набитым кошельком и полные надежд, которые зашли в парижский ресторанчик у ворот Майо, чтобы обсудить предстоящий отпуск и новый дом; я спросил ее про родню, она меня про Саида, к сожалению, мы с ним вряд ли увидимся, она была немного огорчена, что переезд прошел без нее, но я рассказал ей про наши приключения со старухой и полицией, заметив вскользь, что Бруно приятный человек; да, просто прелесть, подтвердила она, ведь он мог и не согласиться нам сдавать, я сказал «конечно», но внутренне аж затрясся от мысли: может, она и с ним перепихнулась… или у меня крыша едет? Когда официант принес нам еду, я уже был совсем на взводе, так что с трудом заставил себя расцепить пальцы и взять вилку.

Она продолжала болтать про Бруно и его компанию — это просто супер, да, связи с общественностью, — а я, уткнувшись в свою тарелку, видел на дне гнусную рожу Жоэля с ухмылкой от уха до уха и при этом не мог даже выпить — в глотку ничего не лезло.

— Ура! — вдруг завопил официант. — Ура, наши выиграли!

Тут все повскакали с мест и завопили, ливанцы захлопали в ладоши, только мы с Мари-Пьер молчали. У меня распухла кисть, любое движение стало причинять боль, и вскоре мы ушли. Никто из нас не вспоминал о произошедшем, будто никакой сцены в машине не было, — в самом деле, не почудилось ли? На площади Этуаль гудели тысячи машин, болельщики орали и поздравляли друг друга, а совсем полоумные гроздьями свисали из окон, выражая свою радость по поводу победы громогласным скандированием, но я не мог разобрать ни слова. Когда я осознал опасность, было уже поздно, мы оказались в эпицентре ликующего потока. Накрапывал дождик, естественно, асфальт был ужасно скользкий, а прямо перед нами какие-то придурки развлекались тем, что толкали вперед «рено-205»; только я успел подумать: вот идиоты, это же опасно, дорога скользкая, — как тачку резко развернуло, и один из бесноватых по инерции упал на дверцу и задел мотоциклиста, увлекая его на землю. И болельщик, и седок покатились на дорогу, обоих придавил мотоцикл, приближавшийся «БМВ» пытался затормозить, но безуспешно, и врезался в эту кучу-малу.

— Кошмар! — вскрикнула Мари-Пьер. — Он же их переехал.

Я резко вильнул, объезжая место аварии, и дал по газам, впереди путь был свободен, я мечтал побыстрее очутиться в постели.

6

— Думаешь, у нас получится?

Плюс к тому, что я был постоянно занят в офисе — фасад дома 156 по улице Сен-Рош уже украшала новехонькая медная табличка: «Экстрамиль, профессионалы к вашим услугам», — мне пришлось по настоянию Жиля потратить немало времени на операцию с грузовиком мяса. Требовалось найти оптовых покупателей, готовых приобрести весь груз, разработать детальный план действий, встретиться в два часа ночи с проституткой: я прицепил бороду и напялил парик, чтобы изменить внешность, — если все пройдет чисто, она будет первой подозреваемой, и я ни в коем случае не мог допустить, чтобы она меня узнала; в общем, возни с этим делом было предостаточно, не говоря уж о текучке, и при этом Жиль не уставал меня изводить:

— Думаешь, у нас получится?

После прощального вечера «У Мориса», где Жиль снова напился, бедняга был на грани, целыми днями места себе не находил — то «Экванил», то косячок — и часто к концу вечера был таким несчастным, что у меня, можно сказать, появилась новая обязанность — поднимать ему настроение: он боялся превратиться в пьяницу, в бездомного алкаша, так что мне приходилось усердно его разубеждать. Я ограничил часы пребывания Жиля в офисе — мы решили, что его епархией будет склад в полуподвале; Мари-Пьер общалась с Бруно, Патрисией и всей честной компанией — по-моему, ей мало-помалу удалось исправить негативное впечатление от моих «патрульных», — я тоже из кожи вон лез в плане шмоток, обуви и так далее, даже купил «Таг», хотя мог запросто достать поддельный «Ролекс», причем лучше настоящего, но в какой-то статье прочел, что «Таг» — как раз то, что подходит при моем положении, именно эта, а не другая марка, я и табличку не одну забраковал, пока нашел наиболее солидную и презентабельную; мои старания были вознаграждены, когда мы встретились с Бруно, он кинулся ко мне и ухватил за руку: ни хрена себе, «Таг» — это круто; да, говорю, ничего, но я бы предпочел «Ролекс», если ты понимаешь, что я имею в виду; он хохотнул: ну, ты даешь, ты что, не знаешь, «Ролекс» — это ж как пароль, «я из Сантье» [36], ха-ха… я шлепнул его по ладони, за две недели мы с «Адажио» стали свои в доску. Расслабься, конечно, все получится, заверил я Жиля, все схвачено, мы просто не можем проколоться.

Я был доволен; переезд, работа в новом окружении, в компании людей, которые куда больше соответствовали моему вкусу, уверенность, что мы перешли Рубикон, — все вместе позволяло мне наконец-то ощутить внутренний покой. Обсуждая беременность и самочувствие Мари-Пьер, мы, через несколько дней после скандала из-за этого козла Жоэля, наконец-то поговорили: ну, конечно, ребенок точно от меня, она не думала, что я устрою такой концерт. Да, Жоэль бессовестно ее кадрил, но она клялась, что ничего не было. Ультразвук показал, что день «икс» имел место уже после его отъезда в Нормандию; я прикидывал так и эдак, все сходилось, оставалось выбрать имена: итак, Матильда или Моран — в данный момент я был абсолютно доволен этими вариантами. Ну и, конечно, нужно найти квартиру: отель, в котором мы жили, располагался в красивом здании, нам там нравилось, однако с течением времени появлялось все больше мелких неудобств и проблем, которые неизменно возникают, когда живешь не у себя дома, а значит, свое жилье было необходимо. Мари-Пьер снова стала часами сидеть у телевизора — как правило, она приходила в офис не раньше трех-четырех, иными словами, «к аперитиву», я был против, чтобы она проводила беременность перед экраном, занимаясь чепухой.

Через неделю после нашего водворения на Сен-Рош Мари-Пьер подружилась с одной знакомой Бруно и посвящала ее во все наши проблемы: понимаешь, без кредитной карточки — мы только открыли фирму и пока не обзавелись кредиткой — найти жилье непросто, к тому же у нас будет малыш… в общем, что тут объяснять; девица ей очень сочувствовала: да, сейчас, если ты не госчиновник или не работник Министерства энергетики, то шансов ноль, да еще плату требуют чуть ли не за год вперед. Она активно взялась за дело и уже на следующий день через своего дядю-адвоката подыскала нам вариант — особнячок в Шатильоне; по какому-то путаному закону дом не подлежал продаже, и наследники вроде были не прочь сдавать его без посредников, к тому же почти даром, за две с половиной штуки; по словам дяди, там было несколько комнат и садик, у Мари-Пьер прямо слюнки потекли, у меня, надо признаться, тоже.

Вот в чем было преимущество нашего нового статуса: в баре «У Мориса» вам всегда рады помочь, отдать последнюю рубашку; одна беда — ни у кого в родне нет нотариусов, а если вдруг у кого-то затесался, то они давным-давно расплевались и не общались, короче, миллионеров можно было встретить разве что во сне, задремав за стойкой в обнимку с «Джей энд Би» [37], тогда как наши новые друзья, хоть и не были прямыми родственниками Ротшильда, все-таки принадлежали к другому кругу.

Домик располагался в глубине небольшой аллеи среди особняков, увитых плющом, отовсюду доносилось птичье многоголосье, а за садиками словно Белоснежка и семь гномов ухаживали — лужайки, фруктовые деревья, алые пятна почти созревшей вишни, и, даже прислушавшись, нельзя было уловить уличного шума.

— Ну как, вам нравится?

Даже очень, сказал я и нащупал через ткань брюк свой бумажник, с которым теперь никогда не расставался, глаза Мари-Пьер сияли от счастья. Вас устроит, если я заплачу за четыре месяца? Спутница нотариуса кивнула — конечно, устроит, — но она настаивала на страховке: нет страховки — нет ключей; в этом пункте хозяева были непоколебимы, но я уладил мелкую формальность со страховкой в тот же день: назвавшись другом хозяев, чтобы избежать лишних формальностей, я отвез женщину домой, она жила напротив филиала крупной страховой компании, их тарифы показались мне выгодными, и меньше чем за четверть часа все было улажено; не откладывая в долгий ящик, я выяснил насчет платы за свет и телефон — к счастью, и счетчик, и телефонная линия были исправны, — возобновил договор об обслуживании и вечером получил во владение драгоценные ключи от дома, а на следующий день с утра пораньше мы съехали из отеля и направились к новому жилищу.

В доме было три комнаты — одна большая, совмещенная с просторной кухней и полуподвальным помещением, ведущим к гаражу, и две на втором этаже — плюс маленькая чердачная с альковом, а вокруг дома был раскинут садик, утопающий в зелени и цветочных клумбах; в первый же вечер соседи пришли поздравить нас с новосельем, принесли пирожных, выпили с нами кофе, мы вынесли стол в сад… вообще-то такой дом был для нас ощутимой тратой, но сидеть в наступающих сумерках на природе здесь оказалось даже приятнее, чем в деревне: там наслаждение красотой сопряжено с многочисленными неудобствами, а здесь все было под рукой, все выглядело таким прелестным, и соседи — милые люди, ненамного старше нас, они только что купили дом и были на седьмом небе от счастья, женщина тоже ждала ребенка — было что пообсуждать для начала, а потом мы без труда находили общие темы, дружеская болтовня продолжалась до самой темноты, и мы расстались, пообещав во всем помогать друг другу; я впервые в жизни проводил время в подобной обстановке.

Лежа в обнимку с Мари-Пьер — мы не стали закрывать ставни, свет фонарей растворялся в сиянии луны и звезд, — я спросил: ты когда-нибудь была так счастлива? Нет, никогда, откликнулась она, я осторожно поцеловал ее, конечно, без глупостей, чтобы не навредить ребеночку, у нее немного болел живот, но соседка, Сильви, сказала, что это бывает; она заснула, а я вспоминал, как мы с ней встретились: дикое захолустье, идет дождь, вдруг на обочине возникло создание в мешковатом плащике… кто мог представить, чем обернется это знакомство, я всего-то хотел спросить дорогу, оказалось, ей в ту же сторону, еда едет к сестре, я дал ей лет двенадцать-тринадцать — спутанные волосы, да и одежда какая-то детская, но когда с нее спала скованность, до меня вдруг дошло, что за куколка на пассажирском сиденье — только полный дурак упустил бы такой шанс, ведь это девочка-мечта; я убедил ее, что сестра не умрет, если по дороге мы остановимся, чтобы обсушиться и немного передохнуть, к примеру, в «Гранд-отеле» — очень милое место, навешал ей лапши на уши про недавнюю смерть папаши-миллиардера и свою загруженность делами, будучи уверен, что, ужиная со мной в почти пустом ресторане отеля, да еще под предупредительный говор официантов и метрдотеля, готовых ради нас в лепешку разбиться, она почувствует себя сказочной принцессой, ведь она и мечтать о таком не смела.

Все было сказочно: утром я покидал офис в окружении целой свиты, как самый настоящий босс, я разорился на мобильный телефон — повсюду висела реклама нового стандарта GSM — и теперь говорил не переставая, то с Мари-Пьер, то с клиентами, то с Жилем насчет операции «Рюнжи» по захвату грузовика с золотым руном. День уже наметили — ровно через неделю, обычно поляк возвращался в четверг или в пятницу, но иногда в среду, поэтому мы были готовы сорваться в любой вечер; шлюха специально никуда не уезжала, чтобы перехватить голубчика, — на этой трассе работали две подружки, и если бы ему вдруг приспичило со второй, мы бы крупно обломились; итак: грузовик выезжает с рынка, минует пропускной пункт, едет по магистрали до центра Шериу, дальше берет направо, на Париж, потом срезает через Витри… Жиль нашел укромный склад, откуда мои мясники могут спокойно забрать товар. Мой личный барыш чистыми должен составить двести двадцать две штуки, целых двести двадцать две тысячи франков, своего рода премиальные за квартал. Не считая выручки от продажи грузовика, но это будет, так сказать, последний штрих, до которого еще надо дожить.

В первую очередь необходимо было разгрести навалившиеся дела; у нас с Бруно офисы находились рядом, мы часто заглядывали друг к другу, чтобы рассказать об очередном гениальном плане или о супервыгодной операции, благодаря этому обмену информацией я значительно расширил число оптовых клиентов, которые были жутко рады сотрудничать с таким оборотистым поставщиком. К Дню матери [38] я настолько превысил первоначальные объемы, что легавый в Гавре попросил меня не наступать ему на горло, мол, он ходит по лезвию бритвы, один его коллега что-то заподозрил; к счастью, у меня было немало запасных источников и здесь, и там, многие прознали, что я занимаюсь скупкой по сходной цене и всегда за наличку, так что ко мне со всех сторон стекались воры с самым разнообразным ассортиментом. Кроме того, у нас наклевывался проект с Бруно — подарить по видеомагнитофону всем журналистам, приглашенным на очередной семинар: «Адажио» сварганило рекламный фильм для одной крупной компании, фишка была в том, чтобы его посмотрели журналисты и потом написали восторженные статьи про генерального, саму контору и ее блестящие достижения. Но фильм получился — скука смертная. Идея простая, сказал Бруно, мы поставим в каждый номер магнитофон с кассетой внутри. Магнитофон — вам в подарок. Разве такая щедрость не стоит хотя бы заметки? Учитывая цену, по которой я отдаю видаки, все останутся в выигрыше.

Только мы обговорили нюансы, как запищал мобильный. Звонила Сильви, наша беременная соседка, — случилось несчастье. Врачи уже приехали, Мари-Пьер жаловалась на постоянные боли, а это плохой признак, диагноз врача однозначный: внематочная беременность. Я опешил. Надо, конечно, дождаться результата анализа, но «скорая» уже здесь, не мог бы ты приехать? — продолжала Сильви.

— «Скорая»?

Бруно делал мне знаки, мол, что случилось? Если плодное яйцо лопнет внутри трубы, она умрет. Врач настаивал на госпитализации. Голос Сильви доносился сквозь треск. Приезжай прямо в больницу, записывай адрес. Бруно протянул мне ручку; больница университетского городка, бульвар Журден. Все нормально? — спросил Бруно; я направился к выходу: да, все под контролем, но я должен срочно ехать к ней в больницу.

В тот момент, когда я нажал кнопку лифта, телефон снова запищал — если она умерла, это будет тяжелый удар. Да, очень тяжелый. У нас проблемы, затараторил Жиль, мадам изволит капризничать, она больше не согласна на тридцать штук и грозится предупредить поляка. В лифте прием был ужасный. Ты где? — спросил я. Он был в Гароноре, дома у проститутки, она отправилась в парикмахерскую, и он решил позвонить мне, не сомневаясь, что я найду решение.

Я вышел на улицу, консьерж начищал таблички у входа, мы поздоровались, раз вешаешь табличку из лучшего сорта меди, она должна блестеть, я сунул ему сотню и приветливо подмигнул, — как говорится, всякий труд достоин вознаграждения; Жиль висел на проводе, моя девушка была между жизнью и смертью в машине, которая мчалась в больницу… знаешь что, дождись ее прихода и сразу же мне перезвони.

Откинувшись на заднем сиденье такси, я думал: а вдруг у меня никогда не будет детей, мне хотелось рыдать, но слез не было. Кошмар какой-то, сказал шофер, по статистике каждую минуту появляется двое безработных, что ж это такое делается… я так и не въехал, о чем он сокрушался: о действиях правительства или о судьбе будущих бездельников, но проблема безработицы сейчас волновала всех и каждого. На площади Данфер-Рошро Бельфоров лев был на своем месте, я старался успокоиться, не поддаваться панике, а таксист продолжал: с другой стороны, потеря работы — это отличный момент, чтобы найти ответы на многие вопросы, время от времени полезно разобраться, почему все идет не так. Я согласился: да, пожалуй, это хорошая возможность поразмышлять. Посетители обычно ждали в холле, но поскольку Мари-Пьер привезли в реанимацию, мне сказали спуститься и узнать все там; первая, кого я увидел, была Сильви с журналом в руках, она повернула ко мне перекошенное лицо — наверное, случилось непоправимое, слишком уж растерянной она выглядела: боже мой, боже мой, какой ужас, какое горе, бедняжка была так счастлива… Пришлось мягко ее отстранить, поскольку она впилась мне в плечо, чуть ли не до кости; где она, спросил я, куда ее положили?

Но не успела Сильви открыть рот, как распахнулись двери в конце коридора и я увидел Мари-Пьер, ее везли на каталке, вместо обычной одежды на ней был какой-то зеленый балахон… у меня гора с плеч свалилась, — она жива! — я уже настолько смирился со страшной мыслью, что как-то не сразу поверил. Каталку оставили как раз напротив нас, так что я мог с ней поговорить: ничего, моя девочка, прошептал я, нужно надеяться на лучшее. У нее по щекам катились крупные слезы: все кончено, ребеночка не будет… тут Сильви стала плакать и громко сморкаться, это длилось до прихода санитаров, которые повезли Мари-Пьер в хирургию, но она успела тихонько попросить меня дать Сильви денег на такси. Я поблагодарил Сильви и протянул деньги; что вы, это слишком много, пролепетала она, я возразил: ничего, на всякий пожарный случай. Санитары повезли Мари-Пьер, Сильви крепко обняла меня — мужайтесь, я с вами — и быстро ушла, даже не оглянувшись; тут запищал мой мобильный; вам на седьмой, сказал санитар, но ехать надо на другом лифте. Это снова был Жиль: ну вот, она рядом, даю ей трубку, и я услышал голос нашей красотки-шлюхи. Мой мозг работал с быстротой лучшей машины «Формулы-1», и я сразу бросился с места в карьер, отметая ее доводы один за другим; прежде чем она перешла к сути, я объявил, что увеличить ее долю невозможно, тогда для остальных дело теряет смысл, а выдать нас полиции было бы неразумно, посудите сами, взамен вы ничего не получите, кроме разве неприятностей. И добавил: весьма серьезных.

Снова начались неполадки со связью: чтобы мы могли друг друга расслышать, пришлось высунуться наружу; держа трубку на вытянутой руке и ухватившись за бетонный выступ, я заорал: впрочем, учитывая, что вас наверняка вызовут на допрос, я готов пойти на уступки, но только если вы проведете в участке много времени. Сколько? Я чувствовал, что она сдается. Двадцать тысяч. Мы договаривались на тридцать, я добавлю еще двадцать, если ее промурыжат слишком долго. Больше пятнадцати часов в участке — и пятьдесят тысяч ваши. Она поломалась для виду, мол, дам ответ завтра, но я настаивал : или вы соглашаетесь на эти условия, или вообще выходите из дела! Хотя для нас это был определенный риск. Она сказала: вы правы, с меня взятки гладки, если спросят, я знать ничего не знаю. Потом трубку взял Жиль, пришлось вкратце пересказать ему наш разговор; к концу дня я думаю вернуться к себе, приезжай, и мы обсудим все детали. Я отключился, остальное было делом техники.

Мари-Пьер поместили в отдельную палату, когда я вошел, врач как раз рассказывал ей о ближайших перспективах: обычно в таких случаях шли на операцию, вскрывали трубу, чтобы удалить зародыш, но он считал, что лучше немного подождать, разумеется, находясь под строгим медицинским контролем, — пусть организм поборется, плод может сам выйти из трубы… плод, труба, когда у вас были последние месячные, — он говорил об этом так запросто, будто речь шла о замене свечей в автомобиле. Разумеется, если вы настаиваете, мы сделаем операцию, но это чревато образованием спаек. Потом он спросил, хотим ли мы иметь детей в будущем. Я сказал «да», Мари-Пьер заплакала; не волнуйтесь, заверил нас врач, никакой опасности нет, этот случай не должен привести к фатальным последствиям. Он ушел, я сел напротив, толком не зная, что сказать: ты не переживай, ну пожалуйста, я уверен, врач знает, что говорит, через три месяца у нас снова все получится. Мало-помалу она успокоилась, я пересел на кровать и взял ее за руку, а где-то через час уже должен был идти, но пообещал, что завтра приду снова, прямо утречком; она попросила принести ей белье, туалетные принадлежности и какой-нибудь еды — до послезавтра все равно есть нельзя. Я заверил ее, что прилечу с первыми лучами солнца, и на всякий случай оставил ей две пятисотенные купюры.

Как мы и договорились, Жиль ждал меня в Шатильоне; он припарковался у въезда в аллею и врубил музыку на всю катушку, понятное дело, нимало не заботясь о спокойствии нашей маленькой общины, какая-то женщина разглядывала его в окно, а он напевал, закатив глаза, — не поспей я вовремя, через минуту-другую в полицию поступил бы телефонный звонок с жалобой.

— Ты охренел! — рявкнул я, подталкивая его в сторону дома. — Это тебе не Северный вокзал, здесь же меня все знают.

Да, конечно, этак скоро ты совсем обуржуазишься, проворчал он, а я поинтересовался: ты что, предпочел бы, чтобы я стал бомжом? Он плюхнулся в наше единственное кресло — мы еще не успели обставиться — и мне пришлось сесть на деревянный ящик.

— Я позволил себе маленькое удовольствие…

Теперь каждый вечер, перед тем как представить отчет за день, он непременно сообщал мне свежие новости о состоянии своего здоровья: тошнило его или нет, сколько он принял таблеток, ездил ли на прием к своему врачу в «Видаль» [39]. Сегодня, ожидая, пока девица вернется от парикмахера, он дал слабину.

— Не думай, это другое, просто без выпивки я дико страдаю, надо ж человеку как-то расслабляться.

Он купил у уличных торговцев порцию за четыреста франков.

— Классный товар, я даже удивился, думал, впарят какое-то дерьмо, а меня сразу шибануло.

И тут же стал восхищаться тем, как я ловко вправил шлюхе мозги: повесив трубку, она признала, что я прав, тридцать тысяч здесь и сейчас — от такого не отказываются, сразу видно, что я профессионал, она больше не будет возникать, но мы должны провернуть дельце до конца месяца, потому что потом она уедет в отпуск.

Только мы с ним собрались перекусить — сегодня меня не тянуло ужинать в людном месте, — как раздался звонок в дверь.

В окне маячила голова Сильви.

-Да?

Сильви жестом попросила меня выйти, она не знала, что у меня гости, и не хотела мешать.

— Держи, вот, возвращаю тебе долг, — она сунула мне счет за такси и конверт, из которого торчали уголки купюр.

Размахивая у меня перед носом пластиковой сумочкой, она промямлила: ты, наверное, совсем закручинился, ну, как у нее дела? Я взял конверт и сказал, что пока неясно, если плод не выйдет сам, придется оперировать. Она переминалась с ноги на ногу. Мы тут подумали с Марианной — Марианна была еще одной соседкой, на прошлой неделе Мари-Пьер просидела у нее целый день, — сегодня она устраивает скромную вечеринку, ей стукнуло сорок, так вот Сильви подумала, и ее поддержали все друзья, что мне пойдет на пользу немного развеяться. Даже если тебе не хочется, надо себя заставить. Это лучший способ выйти из депрессии, она-то знает, ей пришлось перенести болезнь матери.

Я был захвачен врасплох.

— Дело в том, что у меня в гостях коллега…

Ее лицо выражало полное понимание. И тут сзади появился Жиль.

— Ну и хорошо, приходите оба, вот замечательно.

Я видел, как округлились ее глаза; привет, сказал Жиль из-за моего плеча, Сильви тоже поздоровалась. Не успел я оглянуться, как уже поднимался по ступенькам небольшого домика Марианны и Жан-Клода, Сильви шагала впереди, Жиль замыкал, его голубые глаза резко выделялись на фоне пудры, которой он присыпал свои язвы. Ну, смотри, шепнул я ему, — только при соседях мне концерта не хватало.

Сначала я как-то не обратил внимания, но потом заметил, что на Сильви майка в полоску, наподобие моряцкой тельняшки, остальные, как я понял, тоже были одеты не совсем обычно. Что за дела, спросил меня Жиль, тут что, филиал ВВС? Из колонок доносился шум морского прибоя. Шум моря и резкие крики чаек. Мы тут затеяли небольшой бал-маскарад, объяснила Сильви, но не волнуйтесь, костюмы — это не обязательно. Совсем необязательно. Появился Жан-Клод. Как дела? Он пожал мне руку. Жиль тоже поздоровался; очень приятно, сказал я всем присутствующим. Устроившись на канапе, гости беседовали о чем-то серьезном под однообразный звуковой фон — шшу-шшу, кря-кря — шорох прибоя и птичий гомон. Мы уселись прямо на пол, на угол ковра, я стал разглядывать Жан-Клода, но никак не мог понять, в кого же он нарядился. Он замотался в кусок ткани на манер кимоно, которое открывало его щуплую волосатую грудь, а на голову напялил дурацкий тюрбан. Жан-Клод снова подошел к нам и развеял мое замешательство: я — Синдбад, Синдбад-мореход. Он предложил нам по бокалу шампанского. Держите, я сейчас принесу какой-нибудь закуски. Я взял бокал, а Жиль, не двигаясь, уставился на второй. Ты что, смерти моей хочешь, мне же нельзя. Он призвал меня в свидетели. Видал, что это? — шипучка, может, уж сразу предложат бутылку «Джей энд Би», чего мелочиться?! Дело в том, сказал я, что моему коллеге совсем нельзя спиртного. Здоровье не позволяет. О, конечно, простите, я понимаю. Жан-Клод покусывал губы: может, выпьете сок или «Перье» [40]? Жиль согласился на «Перье», а я говорю: спасибо вам большое, вы так любезны, и тут к нам подкатывает Марианна: привет, как Мари-Пьер? Юбка в блестящей чешуе и плавнички не оставляли сомнений — она нарядилась рыбкой. Марианна присела на корточки рядом с нами. Слушай, спросил меня Жиль, как думаешь, что это за бумажки висят по всей хазе? Ей уже намного, намного лучше, ответил я. Марианна кивнула: хорошо, что она попала именно туда, это прекрасная больница. Так что за бумажки на потолке, снова спросил Жиль, мухоловки, что ли?

— Это чайки, — сказала Марианна. — Чайки нашего Синдбада.

Жан-Клод потащил ее танцевать, что было весьма кстати; танцует сирена, сирена, сирена, пропел Синдбад, — зрелище офигительное, я быстро отвернулся к окну и задержал дыхание, чтобы не заржать, но слышал, как Жиль, сидящий рядом, громко фыркает: ты глянь, у нее юбка задралась, аж задница сверкает. Синдбад нашел сирену и полюбил сирену. Так он напевал, кружа ее по комнате, и взорам всей компании открывалась ее задница, обтянутая бледно-розовыми трусиками; он махал руками, приглашая нас присоединиться, но я поднялся, притворившись, что чем-то подавился, а Жиль довольно громко сказал: таких клоунов еще поискать надо. Изображая сказочных героев, они вошли в раж, остальные смотрели, я от смеха даже прослезился, Жиль смылся в туалет, мне пришлось быстро выйти в кухню и выпить воды, но все равно идиотский смех никак не проходил, стоило чуть-чуть успокоиться, как я снова вспоминал его тюрбан и ее жопу — сирена и Синдбад, блин. Я вернулся в комнату и сел, никто уже не танцевал, все разговаривали чуть ли не шепотом. Беседа вертелась вокруг животрепещущей темы, похоже, все собравшиеся были преподавателями, потому что речь шла о переводах да временных работах; о, господи, подумал я, да эти люди, должно быть, всю жизнь только и делают, что фигней страдают. Прислушавшись, чтобы понять, о чем речь, я уловил, что теперь они обсуждали дома в кредит и стоимость отделочных работ, и вдруг кто-то крикнул: пожар, в туалете пожар! Жан-Клод завопил: без паники, слышите, без паники; половину придурков как ветром сдуло — они сразу ломанулись в сад, я побежал к туалету, Синдбад пытался открыть дверь небольшой отверткой, бесполезно, она лишь краску царапала, Марианна колотила в дверь: эй, не пугайте нас, отзовитесь… слава богу, когда Синдбад сказал, что придется выбивать, и уже отбежал, взяв разбег для броска, дверь приоткрылась и появился Жиль — пустяки, пустяки, просто газеты вдруг загорелись. Он проковылял в гостиную: не знаю, что со мной, должно быть, лекарства вступили в реакцию, что-то мне фигово. Я быстро заглянул в туалет. Ослепительная белизна, блеск никеля. В центре сияющей эмалированной раковины, под самым краном, красуется огромное выжженное пятно, а пониже дымится почерневшая краска. Господи, твердила Сильви, как же он умудрился? Как будто сложно сообразить. Этот олух решил докурить свой косячок, затянулся, сделал неловкое движение, и огонь перекинулся на кипу газет. Синдбад уложил пиромана на диване и дал ему стакан воды, тюрбан у него размотался, концы свисали на плечи, короче, было ясно, что веселью на сегодня пришел конец. Если хотите, я вызову врача. Он говорил сухо и напряженно, остальные начали постепенно возвращаться в гостиную, где еще явственно ощущался резкий запах гари.

После того как Жиль наконец смог выйти на улицу, бодяга длилась еще с добрых полчаса; он развалился посреди лужайки, а вокруг столпился наш морфлот, все старательно отводили глаза, но это было трудно, поскольку он продолжал бормотать: точно, это дело смешалось с барбитуратами, вот меня и скрутило, — они чувствовали себя как на сковородке, я был взбешен и в то же время не мог по-настоящему на него сердиться. Перед уходом Марианна в последний раз справилась о его самочувствии, и тогда под завязку он произнес чудовищный монолог, жуткую повесть о своем геморрое: когда я что-нибудь принимаю, у меня так чешется, хоть ложись и помирай, — воцарилось гробовое молчание, — вы не представляете, как я мучаюсь, просто взял бы да разодрал себе задницу, боль адская. Так, сказала Марианна, счастливо, до свидания.

— Похоже, я подложил тебе свинью…

Когда мы шли по мне, в саду ни одна тень не шелохнулась — вот уж поистине тихая обитель. Жилю не было смысла прямо сейчас ехать в Париж, и я предложил ему переночевать.

— Утром подвезешь меня к Орлеанским воротам.

Нам обоим не спалось, ему из-за того, что обкурился, а мне из-за мыслей о Мари-Пьер — сможем ли мы иметь детей; столовую освещала лишь маленькая лампочка с абажуром, под котором роились разные мошки. Нет, серьезно, что ты о них думаешь? — спросил Жиль.

Что я мог ему ответить? Да они полные ничтожества,- это было совершенно очевидно, правда, вполне симпатичные.

— Симпатичные ничтожества — это в точку.

Он начал распевать слегка гнусавым голосом: сире-ена, Си-индбад нашел сире-ену, — несмотря на испорченный вечер и мысли о больнице, я не мог удержаться от смеха, — ты только представь, какая нудная у них жизнь, если вот это они называют весельем! Тут я был с ним полностью согласен, такой вечерок хуже, чем похмелье или ломка; постепенно разговор перешел на дела, как все должно быть в идеале и что каждому из нас, собственно, нужно.

— Ну, тебе, понятно, деньги.

Я был удивлен.

— А тебе, что, нет?

Он немного помолчал; удивительно, но в обкуренном состоянии у него иногда бывали просветления.

— Да, конечно, только для меня это не главное.

Просто мы с ним разного ждали от жизни: у него была цель бросить пить и колоться. Навсегда.

— Если получится, если я буду чувствовать себя хорошо и смогу позволить себе выпить для удовольствия, не боясь последствий, то буду вполне счастлив.

Его страшно напрягали компании вроде сегодняшней, скучные, ограниченные люди, из-за этого он и начал колоться в юности — не хотел стать таким, как они, но теперь понимал, что в результате пришел к еще более печальному концу — совсем опустился и прожигал жизнь за стойкой бара, как самый жалкий обыватель.

— Ты не представляешь, какой это для меня облом.

Мысль о том, что любой кретин в клоунском наряде, готовый покончить с собой из-за того, что ему испортили сортир, считается куда более ценным членом общества, чем он, была для Жиля невыносима.

— О чем я смогу с гордостью вспомнить в смертный час? Да ни о чем, дружище, ни о чем, это меня и убивает.

— Ну, знаешь, если уж на то пошло, мне тоже особо нечем гордиться, — сказал я ему в утешение.

Он положил сигарету в пепельницу.

— Да, возможно, но тебе важно нечто поверхностное, внешний успех, у меня-то совсем другая цель.

С этими словами он поднялся и пошел на кухню, чтобы чего-нибудь плеснуть в стакан, а для меня словно гром прогремел среди ясного неба: что значит «внешний успех»? Он считает, что меня волнуют исключительно бабки?

— Так вот как ты обо мне думаешь, — сказал я, когда он вернулся. — По-твоему, я просто жадный хапуга?

Казалось, мой вопрос его удивил.

— Ничего подобного, просто одни видят цель жизни в семейном счастье — любить, иметь детей, другие — в духовном развитии, третьи — в творчестве, а для тебя важен материальный аспект, деньги; не стоит комплексовать по этому поводу, так уж ты устроен.

Я пошел наверх, спать, но мне было не по себе; вообще-то он прав, чего комплексовать: современный мир держится на росте потребления — раз тратишь деньга, что же остается, как не загребать их лопатой. Не такой уж я ненасытный, бывают случаи клинические, в этой связи мне всегда вспоминался скупщик краденного с улицы Мюра, алжирский еврей, который каждый день по утрам и вечерам целовал купюру в пятьсот франков, лобзаю тебя, Властелин мира, говорил он перед сном, а как проснется, снова заводил ту же песню: доброе утро, о Властелин мира… его пример убедил меня, что Жиль ошибается, и я спокойно заснул.

На следующий день я все утро провел в больнице; улаживая формальности, что оказалось жуткой морокой, ведь Мари-Пьер была несовершеннолетней и не парижанкой, пришлось звонить, а потом телеграфировать ее матери, дабы получить доверенность на опеку в чрезвычайных ситуациях. Затем мне удалось добиться, чтобы ей установили телефон прямо в палату, для чего потребовалось спуститься на второй этаж и оформить обслуживание, после этого я снова звонил в Нормандию, ходил в магазин, заказывал по телефону цветы — надо было как-то оживить ее палату, еще она просила привезти халат и пару ночных рубашек, хотела выглядеть на все сто, и это понятно, — в общем, я мотался, как заводной. А когда вернулся, у нее в палате сидел врач. Анализы ничего не дали, он советовал немного подождать — в любом случае тут вы в безопасности, — как видно, он не сомневался, что я смогу оплатить счет; но, даже имея страховку, без госдотации нужно быть Крезом, чтобы выложить такую сумму, и все же, подумав, я решил, что тут особый случай: беременная женщина вправе рассчитывать на бесплатную помощь; утром я с ней поговорил, и хорошо, потому что она мне рассказала, что ее захолустье приравнивается к третьему миру и дотация ей обеспечена.

В офисе я появился после полудня, усталый, замученный, и там произошел один странный эпизод, совершенно спонтанный и абсолютно неожиданный для меня: Бруно поехал на какую-то встречу, а поскольку Жиля тоже не было, я попросил Патрисию спуститься со мной за магнитофонами. Она не могла сравниться с Мари-Пьер, но была по-своему привлекательна, я шел за ней и глядел, как она перебирает ножками, раз-два, ее коротенькая юбочка еле задницу прикрывала; Мари-Пьер говорила мне, что Патрисия абсолютно без комплексов, — застала их как-то с Бруно за этим делом прямо в офисе, а в следующую секунду я и сам не заметил, как дверь захлопнулась, и мы начали целоваться, одной рукой она гладила мои ягодицы, я тискал ее, все случилось стремительно, она опустилась на колени и принялась сосать, я думал про нее и Бруно, а как только кончил, мы молча поднялись наверх, как ни в чем не бывало.

На коммутаторе меня ждало сообщение от Мари-Пьер: ее мать приезжала в город, я должен был встретить ее на вокзале Сен-Лазар.

Между образом незнакомого человека, который мы создали в уме, и реальностью зачастую лежит пропасть. Я как дурак держал в руках плакатик с надписью Мари-Пьер и пытался вычислить потенциальную мамашу, причем, если честно, ожидал увидеть старую, грузную женщину, со слоновьими ногами, которой с трудом дается любое движение, от которой противно несет кухней и подгнившими продуктами, — примерно такую я и высматривал; тут в конце перрона показалась старуха, было больно смотреть, с какими мучениями она толкает свою тележку, и я подумал: точно, это она, пожалуй, одного таксиста будет мало, понадобится дополнительная помощь, — как вдруг сзади меня похлопали по плечу.

— Полагаю, вы мой зять.

Я просто отпал. Передо мной стояла Мари-Пьер. Ну, немного постарше, утомленная, в уголках глаз гусиные лапки, но в целом — вылитая Мари-Пьер.

— Давайте поцелуемся, что ли.

Она дважды смачно расцеловала меня в обе щеки, я опомниться не успел, как мы вышли с вокзала, и все это время она говорила без остановки; Мари-Пьер предупреждала, что она болтушка, но это было слабо сказано! За каких-то пять минут я узнал всю ее биографию, а также о том, как она жила после смерти мужа: при Мишеле все было иначе, теперь же, не считая редких развлечений в компании сестры и зятя, жизнь ее не балует… сколько у нее детей, между тем думал я, это просто невероятно, Мари-Пьер говорила, что пять, — нет, невозможно поверить, она до сих пор загляденье. Пока мы стояли в очереди на такси, она прижималась ко мне боком, конечно, это нехорошо с моей стороны, пусть Мари-Пьер меня простит, но я был рад наконец-то вернуться в Париж и перевести дух.

Мари-Пьер лежала удрученная, ультразвук показывал одно, а кровяные выделения свидетельствовали о другом, не знаю, в чем была суть, но что-то не клеилось, и точно, когда компьютер выдал результат, доктор был в полном недоумении. Мать ее поцеловала, они так трогательно смотрелись вместе, эти женщины с разницей в двадцать лет; Мари-Пьер называла мать по имени: Мириам, ты привезла мой дневник, я его забыла? Ну конечно, тут же откликнулась Мириам, я сразу о нем подумала; и поверь мне, все будет хорошо, серьезно, это пустяки, я пять раз рожала и знаю, что говорю.

Время летело быстро: пока мы потрепались, пока я спустился вниз кое-чего купить и вернулся в палату, было уже около десяти, я как раз подумывал, чем бы заняться, как зазвонил мобильный — Жиль интересовался, не хочу ли я зайти куда-нибудь перекусить. Я ответил положительно, но предупредил, что буду с тещей, старушка, мол, прикатила в гости. A-а, заволновался Жиль, надо развлечь мамашу… Я подмигнул Мириам — вообще атмосфера разрядилась, мы перешли на «ты», она мне нравилась — и погнал пургу: да, старина, конечно, это напряг, ей как минимум шестьдесят; ладно, все ясно, ну что, приезжать мне или как? — заколебался Жиль. Я сказал: конечно, приезжай, ты не можешь бросить меня в беде, один я с ней свихнусь, она заявила, что жаждет сходить в «Мулен-Руж».

Мари-Пьер с матерью хихикали, а я теоретизировал о том, как у него отвиснет челюсть, когда он увидит Мириам, мы продолжали острить на эту тему вплоть до прихода Жиля; он вошел и сразу все понял: ну, вы меня разыграли, ни фига ей не шестьдесят, она хороша, как майская роза; вы преувеличиваете, мое время прошло, — Мириам отчаянно кокетничала — пора уже передавать эстафету дочкам, но тут вмешалась Мари-Пьер: ну что ты, мама, ты выглядишь потрясающе, я всегда тебе говорила, а ты мне не верила.

Я очень хотел, чтобы Мари-Пьер тоже пошла, однако врач был категоричен: ни в коем случае, никаких пирушек, ей надо лежать; Мириам обещала прийти к ней завтра как можно раньше, и мы покинули палату.

Ужин прошел отлично, в «Зойере», ресторан находился рядом с больницей, весь вечер Мириам с Жилем флиртовали, она разомлела от вина, а он был просто в ударе, нечасто я видал его таким — остроумный, находчивый, прекрасно умеющий поддержать беседу, к десерту стало ясно, что она покорена, а он всерьез решил ее закадрить.

— Полегче на поворотах, — сказал я ему на выходе, — все-таки она моя теща.

Он подмигнул, мол, не боись, за кого ты меня принимаешь, за похотливого козла? Короче говоря, Мириам, поехала ночевать ко мне, у него — конечно, совершенно неожиданно — кончился бензин, в Париж он не доедет, в такое время все закрыто… я поднялся в нашу спальню, в конце концов, она большая девочка; где-то через полчаса у них там началась коррида, заснуть было невозможно, они устроили какое-то инфернальное шоу, если бы это был кто другой, я бы спустился и усмирил шалунов, но, сами понимаете, в данном случае я не мог открыть дверь, сделать большие глаза и сказать родной теще: извините, вы не могли бы трахаться потише.

Назавтра я испытывал стыд, не зная, в каком виде преподнести случившееся Мари-Пьер, рассказать ей или нет, но, видимо, Мириам сама ей намекнула, потому что днем, как только Мириам отвернулась, она спросила меня: слушай, у них с Жилем правда все хорошо? Она была счастлива за мать — разве запрещается заводить любовника, слава богу, Мириам еще в отличной форме, годы-то летят.

Приезд Мириам стал для меня спасением: обремененный заботами, я не мог все время проводить в больнице, ожидая, пока Мари-Пьер поправится. Приближался день операции «Грузовик». Послезавтра начнется семинар у Бруно. Надо было расстараться и найти определенное количество видаков одного класса, ведь никак нельзя обидеть кого-то из журналистов — Бруно говорил, они люди тщеславные, чуть что, и прости-прощай хвалебная статья. В среду позвонил адвокат из Лилля, там началось оживление рынка, и он хотел сделать срочную закупку, Жилю пришлось мчаться туда, впрочем, он был рад проветриться.

Я получил ответ на свой вопрос: в прошлом году адвокат вложил деньги в гипермаркет аудиовидеоаппаратуры, но дела застопорились, почему он и ухватился за мое предложение, ведь я гарантировал твердые цены, без налогов, а значит, большой барыш.

Имей в виду, сказал мне его родственник, поставщик пива, не будь он в аховой ситуации, а его сильно прижало, он бы ни за что не замазался в криминале.

Мой мозг функционировал как отлаженный механизм; я прикупил у него партию пива, десять тысяч бутылок, по франку штука, — почему бы не подзаработать, толкнув их во время музыкального фестиваля: бутылок шла по десятке, я всучу их своим продавцам по пятерке, умножаем на десять, получается пятьдесят тысяч франков, минус мои первоначальные затраты, итого, сорок тысяч за один вечер. Несмотря на то, что я старался не особенно светиться в офисе, там уже ходили легенды о моей незаурядности, Бруно все чаще со мной советовался, консультировался, прежде чем что-нибудь предпринять, и хотя сам я придавал огромное значение тому, чтобы вести себя как настоящий директор компании, но с кем поведешься, от того и наберешься, и вот уже секретарши бойко осваивали уличный жаргон, а однажды я слышал, как Бруно кому-то вставлял: ребята, это западло, слово надо держать, — причем разговаривал он не с кем-нибудь, а с директором по общественным связям солидной корпорации.

Похоже, все вокруг были уверены, что я не иначе как современный Аль Капоне, и мне точно известно, когда за мной закрепилась эта репутация: однажды мы уходили с работы вместе с Патрисией, подошли к моей машине, я свистнул, ко мне бегом кинулся бродяга в тряпье, один из «патрульных», и, протянув ключи, спросил: все в порядке, шеф? Патрисия чуть не упала, это твой знакомый, с ума сойти, как в кино про мафиози, короля подпольного мира, который держит в руках весь город, а об этом никто и не подозревает.

Сидя в машине на стреме, я, в ожидании поляка, еще раз перебирал в уме вехи своего пути, начиная с зимы по сегодняшний день — без ложной скромности можно было сказать, что начало положено; тут Жиль прошептал мне на ухо: если все пройдет чики-поки, я беру свою долю и сваливаю, мне позарез необходим отдых где-нибудь на природе, так что подыскивай другого партнера. Мы уже второй день сидели в Рюнжи, накануне торчали здесь до трех утра, ужасно не хотелось и сегодня прождать впустую, я устал. Жиль рассуждал о трудностях подбора кадров, молол несусветную чушь, предлагал заставить кандидатов плясать или даже петь — говорят, кто хорошо поет, тот хорошо работает. Во всяком случае, в оперном театре. В окошко постучали, я вздрогнул, видно, не заметил, как задремал; все в ажуре, сказал Уголок, соединив в кольцо большой и указательный пальцы, не волнуйтесь, он тут.

Грузовик стоял на своем обычном месте, в — очереди на пропускном пункте между двумя другими фурами, мы надеялись, что водители отправятся поесть, и Жиль сможет провернуть все тихо и без помех. Прошло минут пятнадцать, Уголок сбегал к шалаве, сегодня она не должна была рисковать и обслуживать других, так что шторы в фургончике были задернуты — когда поляк направится к ней, Уголок ее предупредит, она быстренько раздвинет шторы и пригласит водилу к себе как старинного и почетного клиента; поляк продолжал неподвижно сидеть за рулем в полной темноте, мы хоть убей не понимали, что он такое задумал. Надеюсь, он там не дрочит, прогнусавил Уголок, иначе пиши пропало, он кончит и хрен пойдет спускать денежки к проститутке. В боковом зеркальце отражался слабый свет, крошечный светлячок во мраке. Пойду посмотрю, тихо сказал Уголок и уже через секунду вернулся с ободряющими новостями: поляк нас не подвел, он просто молился, это горела маленькая свечка, которую он присобачил к приборной доске.

— Уж поверьте, я его знаю, кобеля, побежит к ней как миленький.

Мне пришлось пообещать увеличить его долю, чтобы он оставил меня в покое, а главное, заткнулся. Фары грузовика все время горели, но наконец погасли, это был хороший знак.

Уголок бегал туда-сюда от нас к месту действия, все было на мази, она уже начала ублажать клиента, он видел в окно. Жиль вылез из кабины, само хладнокровие: встретимся на складе, когда я все сделаю и буду на месте, позвоню тебе на мобильный. Он спокойным шагом направился к грузовику, обошел сзади, нагнулся к щитку, достал ключи, выпрямился и вступил во владение многотонной фуры с мясом. Уголок, сидевший рядом со мной, задержал дыхание. Жиль уже запустил мотор, как вдруг мимо пронеслась полицейская машина, но не остановилась — кого в Рюнжи может насторожить отъезжающая фура? Переждав, Жиль осторожно тронулся с места, а я остался прикрывать тылы: если поляк появится слишком рано и поднимет тревогу, я позвоню Жилю на мобильный, он бросит грузовик и спрячется в надежном месте; но все прошло без сучка без задоринки, первым позвонил Жиль: медведь в берлоге, повторяю, медведь в берлоге. Перед тем как двинуться в путь, я созвонился со своими покупателями, чтобы они ехали за товаром, до рассвета было еще далеко.

Мы вернулись домой, постояв в обычных утренних пробках; все прошло так гладко, что я почти не чувствовал усталости, мясники заплатили, не целиком, но значительную часть, в общем, у меня была полная сумка «капусты», Уголок получил половину своей доли, Жиль тоже, доля шлюхи находилась в конверте.

— Ну как, стоящее дельце или нет? — спросил Жиль.

Меня злило, что он решил свалить. Но, с другой стороны, его можно понять он неплохо заработал, а Парижем был сыт по горло; я догадывался, что он собирается провести свой отпуск в Нормандии.

— Что ты будешь делать в деревне, займешься хозяйством?

— Сначала я хочу отдохнуть, у меня есть голубая мечта: лежать на песочке и любоваться морем.

— Так ты на море собрался или в деревню?

— В деревню, где есть море. Я еду к Мириам, в Вель-де-Роз.

Надо же: я взял его на работу развозить товар клиентам, мы с Мари-Пьер решили завести ребенка, с ней случилось несчастье, Мириам приехала, чтобы нас поддержать, и в результате он сошелся с матерью моей девушки.

В Шатильоне нас ждал завтрак: яичница с окороком, сок и гора круассанов. Мы наелись до отвала, и я завалился в постель, проспав без всяких снов аж до полудня, сумка с наличкой была надежно спрятана под матрасом.

— Знаешь, что я подумал?

Мы сидели в офисе Бруно, семинар прошел с грандиозным успехом, журналисты остались довольны, ход с игрушкой в семьсот франков был оценен по достоинству, некоторые прямо говорили пресс-атташе: не беспокойтесь, мы умеем не только принимать, но и возвращать подарки, — из сорока трех участников тридцать восемь обещали, что за ними «не заржавеет», была охвачена и печать, и телевидение, и радио. Полный комплект. Операция «Рюнжи», в свою очередь, удалась на сто процентов. Все плевать хотели на пропажу грузовика, поляк подал заявление, однако не указал, что в момент угона он находился у проститутки, так что о нашем сговоре никто не подозревал, и это главное. К моему великому удивлению, мясники расплатились сразу, за ними осталось еще пятьдесят штук, но львиная доля перекочевала ко мне в карман. Для них это была сделка века, если что — они всегда готовы к сотрудничеству. Уголку было пора возвращаться к «постоянной работе» в барах Вильжуифа, за причиненные неудобства я накинул ему десять штук, просто так, для меня это тьфу, зато у него останутся прекрасные воспоминания. Он был растроган, я подчеркнул, что он сыграл в операции ключевую роль, без него бы ничего не получилось, он долго тряс мне руку: ты большой человек, Жиль говорил, что ты крутой, так оно и есть.

Через два дня Мари-Пьер выписали из больницы, она совсем поправилась, врач сказал, что мы можем снова попробовать через три месяца, а пока обязательно пользоваться презервативами; Жиль завершал работу в «Экстрамиль» в конце июня, Мириам уже уехала, он спал и видел, как прискачет к ней в теплое гнездышко, туда, в Нормандию, так что надо было срочно подыскивать ему замену.

Когда Бруно объяснил, что именно он подумал, я уже пару дней как сам ощущал необходимость закрепить свой статус официально. Привести в порядок дела. Не мог же я до конца жизни иметь только мешок с наличными да табличку с названием несуществующей компании.

— Или я ошибаюсь?

Я внимательно его слушал, на мой взгляд, в данный момент фиктивность моей компании не должна была доставлять ему никаких хлопот.

Он тронул меня за руку.

— Я могу говорить с тобой откровенно?

Я сказал: ну конечно, ведь мы с тобой типа друзья.

— Ты знаешь, сколько я заработаю благодаря тебе?

Я признался, что понятия не имею.

— Благодаря твоей оперативности, ну, с видаками, они поручили нам съемку трех фильмов с огромным бюджетом и организацию всех мероприятий в течение двух лет, вчера я подписал контракт.

Он вытащил толстую папку, которая торчала из ящика стола.

— Сейчас самое главное узаконить статус твоей компании; у тебя есть нюх на деньги и деловой талант, ты заработаешь еще кучу бабок, только нужно все узаконить.

Я просматривал бумаги.

— Это устав компании «Экстрамиль», составленный моим юристом.

Если я не против, тот может встретиться со мной на следующей неделе. Я пролистал весь документ, речь шла об учреждении компании; моей компании.

— Это подарок. Прочитай, а потом он тебе все объяснит.

Вечером Мари-Пьер ждала меня на нашей маленькой веранде. Надо было выплатить за лечение пятьдесят тысяч в течение двух месяцев, каких-то пятьдесят тысяч — разве для меня это деньги; еще надо было сдать устав в Торговую палату и найти двух соучредителей с символическими долями. Бруно уверял, что главное начать, а дальше все пойдет как по маслу — регистрация, банковская аккредитация и так далее. Мы спокойно ужинали, рассуждая, кто и какие должен предпринять шаги: прежде всего необходимо узнать, может ли Мари-Пьер быть учредителем, или на этот счет есть какие-то возрастные ограничения, в случае чего попросим внести деньги Мириам — лучше, если это дело останется внутри семьи. Тарелки и бокалы, стоявшие на столе, образовывали почти правильный геометрический рисунок, я слегка передвинул нож, чтобы получился прямой угол. Можно задать тебе один вопрос? Я сказал: да, слушаю. На землю постепенно опускался вечер, завтра мы собирались на музыкальный фестиваль вместе с Бруно, Патрисией и их друзьями. Мари-Пьер пошла в дом и тут же вернулась, держа в руках две толстые тетради.

— Что это такое?

Это мои стихи. Она уставилась на меня с таким удивлением, словно увидела привидение.

— Ты что, сочиняешь стихи?

Я закурил сигару. На мой взгляд, если ты не купаешься в золоте, курить сигары просто глупо. Впрочем, я практически никогда их не курил. Поэтому чуть не задохнулся с непривычки.

— Как видишь, — говорю.

Кажется, тетради лежали в одной из коробок, которые Мари-Пьер сегодня наконец решила разобрать. Она отогнала дым рукой.

— Какая вонючая. Почему ты мне ничего не говорил?

Я затушил сигару в баночке из-под йогурта, курение не доставляло мне удовольствия, и я не собирался насиловать себя для понта.

— Не знаю, просто об этом никогда не заходила речь, вот и все.

Она открыла первый «том» и начала читать вслух.

Я понятия не имел, когда это написал. Просто прелесть, сказала Мари-Пьер, по-моему, ужасно красиво и загадочно. Она перевернула несколько страниц: там еще много классных.

Это стихотворение понравилось ей меньше; с ума сойти, ворковала она, помнишь тот странный случай, когда ты первый раз поехал в Лилль, ну, женщину с собакой, на ферме? Еще бы, я отлично помнил и часто думал о той нимфоманке с цербером. Правда, удивительное совпадение? Мы стали болтать о предсказаниях и вещих снах: одной из сестер Мари-Пьер за неделю до знакомства с будущим мужем приснилось, что она выходит замуж, про это написано много книг, возможно, та фермерша была колдуньей… В результате мы даже слегка поспорили, не то чтобы я вообще не верю в сверхъестественные явления, но меня больше волнуют другие вещи. Ночью мне снились очень приятные сны, никакой мистики, с самым тривиальным сюжетом: обнаженная Мари-Пьер в моих объятиях; проснувшись, я воплотил свой сон наяву, и мы кувыркались до рассвета. Уже надо было вставать, мне предстояло проверить нашу готовность к музыкальному фестивалю, накануне мы пустили слух про пиво, чтобы привлечь побольше продавцов и оптовых клиентов, задействовав для этого всех членов «Дорожного патруля». Толкнуть десять тысяч бутылок в Париже за один вечер — само по себе нехило, но кроме весьма солидного барыша было ужасно приятно идти под руку с красоткой по улицам, в толпе друзей и знать, что практически все пиво, которое пьет праздничный столичный люд, поставила моя родная «Экстрамиль», празднующая сегодня триумф, — теперь я понимал, какие чувства испытывал этот чувак, Дассо, тут было чем гордиться.

В палатке на углу площади Сен-Сюльпис бутылка пива стоила пятнадцать франков, хотя я установил максимальную цену в десять.

— Почем пиво?

За прилавком стоял мальчишка лет восемнадцати-девятнадцати, в рваных джинсах, он сразу произвел на меня неприятное впечатление.

— Там написано.

Мари-Пьер дернула меня за рукав, мол, ладно тебе, какая разница?

— Пятнадцать франков?

Он не соизволил ответить. У нас было сто продавцов по всему городу, у каждого по сто бутылок, сто на сто — тысяча, продажная цена — десять франков, пятерка нам, пятерка им.

— Ваша фамилия.

Он наполовину вылез из окошка.

— А тебе-то что, индюк расфуфыренный?

На вид он был хиловат, плюс у меня имелось преимущество внезапности, он просто не ожидал.

Я быстро выбросил кулак и ударил его в нос, потом, не давая опомниться, отвесил оплеуху и, ухватив за волосы, прижал к капоту машины, Бруно с Патрисией бросились ко мне. У парня была рассечена губа.

— На кого работаешь?

Вокруг мгновенно собралась толпа, мужик — хозяин четырех палаток на площади — примчался со всех ног. Увидев меня, он лишился дара речи, потом спросил: что стряслось, господи, что такое? Я кивнул на мальчишку: по-моему, у вас проблемы с персоналом. Кто этот псих, заорал щенок, он меня чуть не убил. Ну, конечно, вскоре все выяснилось, я принял извинения, хозяин объяснил, что конкуренты подняли цену, так что не было смысла продавать пиво по десятке, но я сказал: уговор есть уговор, либо мы ведем дела честно, либо расстаемся, мы не имеем права надувать клиента, многие сегодня работают бесплатно, чтобы люди могли славно провести время; зрители вокруг меня поддержали: да, точно! Сначала они не врубились, что к чему, но постепенно мои аргументы возымели действие, какие-то панки засвистели; пятнадцать — да вы охренели, это грабеж, вот десятка — нормально. В результате все оказались на моей стороне, и когда продавец снизил цену, народ зааплодировал.

— Здорово, — заметил Бруно, по его глазам я понял, что он потрясен, — с тобой, как видно, шутки плохи.

Повсюду бродили веселые компании, звучала музыка на любой вкус, от народных песен до хард-рока, словно вдоль улиц растянулся невиданный какофонический ансамбль, через каждые пять метров — концерт, однако слушать было приятно.

— По-вашему, я должен был стерпеть оскорбление?

Патрисия улыбнулась: о нет, ты не из тех, кто позволяет себя оскорблять.

— Смотри, — вдруг сказала Мари-Пьер, — как кстати.

Она нагнулась и подняла рекламку: «Ярмарка поэтов, площадь Сен-Сюльпис» и число— ближайшие выходные.

— Забавно, — заметила Патрисия. — Мы были там с матерью в прошлом году.

— Ты должен туда пойти, другого шанса не будет.

— О чем речь? — поинтересовался Бруно.

— О стихах, он обалденный поэт.

— Серьезно, ты сочиняешь стихи?

По дороге к Люксембургскому дворцу слаженно пела странная компания, без всякого аккомпанемента — о-ооо, а-ааа, им было от сорока до шестидесяти лет, все одеты просто, но в одном стиле, ими руководила коленопреклоненная дама, это напоминало сценку из комиксов или секту, ожидающую прилета инопланетян, одна из женщин была в бигуди, — о-ооо, а-ааа, — видимо, они исполняли что-то вроде речитатива, но ничего не выходило, можно было различить только протяжные звуки, которые долгим эхом исчезали в темных переулках.

— Когда-то давно я и правда пописывал, так, для развлечения.

Патрисия с Бруно пришли в восторг; ты поэт, слушай, это же здорово, я потрясен, сказал Бруно, ты еще и сочиняешь, ну просто вундеркинд.

Не откладывая в долгий ящик — мы возвращались к этой теме каждый день, — в ближайшую субботу, на шестой день творения, Мари-Пьер решила во что бы то ни стало пообщаться с каким-нибудь издателем, а я, честно говоря, после бесконечных обсуждений и бесчисленных советов, совсем заморочился; мы ходили с моими тетрадями к одному опытному книготорговцу, он сказал: поэзия — это особая сфера, своего рода терра инкогнита в издательском мире, так что заявить о себе следует именно на Ярмарке, там самое место.

— Это как Канны для киношников, туда стекаются самые сливки издательского бизнеса.

Несмотря на то, что я никогда не бывал на кинофестивалях, это сравнение показалось мне, мягко говоря, натянутым. У первого стенда, к которому мы подошли, женщина среднего возраста, безукоризненно одетая, застенчиво предложила нам прочесть стихотворение.

— Спасибо, большое спасибо.

Оно называлось «Распорядок дня», автор Жан-Пьер Роснэ: «Держать себя в прекрасной форме. / Держать солдат на расстоянье, / Держать в уме, что Бог удобен, — глядишь, и пригодится это знанье, — читал я через плечо Мари-Пьер, — И по течению не плыть, / В строю остаться тех, кто званье человека несет достойно», — ты смотри, как у него много повторов, — «Не дать себе скатиться в простоту», — я видел, что второй служка при стенде испытывает явные затруднения с самовыражением, он развалился на ближайшей скамье, погрузив нос в стаканчик красного. На обороте книжицы было напечатано приглашение в «Поэтический клуб»: что ж, будем иметь в виду, мы записали адрес клуба и продолжили нашу экскурсию.

Надо признать, выбор там был огромный, на каждом шагу нас останавливал очередной издатель — причем именно поэзии, бородатый, в потертых джинсах, и пытался убедить, что только среди его ассортимента мы обнаружим единственный в своем роде шедевр поэтического жанра. Здесь были книги всевозможного формата, часто с оригинальными, броскими обложками, но, к сожалению, в плохом исполнении и плохо напечатанные; на первый взгляд эти тексты, состоящие из рваных строк, все вместе производили ошеломляющее впечатление. С поэтами никогда не знаешь, чего ждать, — вот уж действительно, мягко выражаясь, особый мир, с этим не поспоришь, но посудите сами: «Твой мощной ствол / Проник мне в рот, / О, как там все кровоточит, / Как эта рана жжет. / О, радость дивная моя, / Я — госпожа твоя», — читали мы вместе с Мари-Пьер: ого, а они, похоже, неплохо проводят время. Господи, ты посмотри, это вообще ни в какие ворота: «Пиписька Зизи / В чехле из мягкой кожи, / Как хороша она, / Пиписька Зизи». Это детские стихи, объяснил издатель, первая книжка из новой серии. Мы потом долго обсуждали: если это «детские» стихи, что же будет дальше? — да, нечего сказать, любопытное место. Было жарко, и я предложил зайти в кафетерий. Когда мы какое-то время назад проходили мимо, там выступал ансамбль гитаристов, ребята пели что-то воинственное, жутко фальшивили, слов не разобрать, но общий смысл был ясен — йо-йо-йо и пронзительные вопли, а теперь на сцену вышел хипповатый старик: ну, блин, дает, воскликнула Мари-Пьер, — он снял штаны! Я обернулся, старик как раз нагнулся враскоряку и показал всем свою задницу. А я его знаю, сказал какой-то зевака позади нас, это Агиги Муна [42]. Думаешь, с сомнением произнесла женщина, стоявшая рядом с ним, не знаю, не знаю, вообще-то похож, но, по-моему, он уже сто лет как помер, сам посуди, когда он появился, нам было лет по двадцать. Тем временем старикан надел штаны и обрушил на присутствующих поток бессвязных обвинений против корриды: это ж стыдоба, если вам нравится бойня, вы просто звери, твари, варвары, пусть хоть один из вас наберется смелости и посмеет мне возразить. Никто не отреагировал; ну давайте, я жду, кто из вас признается, что любит корриду, это кровавое смертоубийство невинных животных? Мы смылись в бар, лично я умирал от жажды.

— Ну, что будем делать?

Честно говоря, я понятия не имел. Безусловно, тут были и серьезные люди с хорошими книжками, и настоящие психи. Мы пытались прощупать почву: скажите, пожалуйста, вы печатаете неизвестных авторов? Оказалось, это такая морока! Сначала надо было прислать им рукопись, которую потом читала отборочная комиссия, состоявшая, как правило, из уже издававшихся поэтов; представляешь, возмутилась Мари-Пьер, ты отсылаешь им свои стихи, а их читает и высказывает свое мнение придурок, написавший про пипиську, или еще хуже: какая-нибудь сволочь их крадет и публикует под своим именем — это обычное дело.

Так мы сидели, размышляя, стоит ли сделать второй заход, и я чувствовал, что Мари-Пьер совсем упала духом — какой смысл стараться, если все ниточки в руках у этих шутов, на фиг нам их расположение? Но я не мог потерпеть фиаско, особенно сейчас, когда удалось схватить удачу за хвост, — в последние месяцы мне поперло. Значит, так, сказал я, ты идешь по второму кругу и выбираешь трех более или менее симпатичных издателей, а я пока прикину, что делать.

На скамье в центре аллеи я увидел сидящую в полном одиночестве женщину, перед которой лежала стопка книг, посетители с уважением отмечали: молодец, сама издала свои стихи, — вот кто мне поможет. Книга называлась «Черный чертог». Добрый день, поздоровался я, подходя поближе, как идут дела? Она устремила на меня долгий взгляд белесых, навыкате глаз, полных недоверия. Это вы написали? Ее грудь вздымалась от медленного ритмичного дыхания, она кивнула: да, именно так. Текст, занимающий четверть обложки, объяснял, что подтолкнуло автора к созданию стихов: во-первых, жажда искупления, во-вторых, жажда славы, а еще непреодолимое желание наконец-то поведать остальным, так называемым нормальным людям о сумрачных коридорах психиатрической больницы — «черного чертога». Гм-гм, может быть, вы сумеете мне помочь, я бы хотел узнать, во сколько обходится издание собственной книги?

— Во что обошлась мне эта книга?

Она говорила тихо-тихо, почти детским, но в то же время довольно низким голосом.

— Она обошлась мне очень, очень дорого, намного дороже, чем я была в состоянии заплатить.

— Больше десяти штук?

Ее веки опустились, потом поднялись, и снова упали, она моргала с растущей скоростью, на языке мимики это, должно быть, означало глубокое внутреннее смятение.

— Думаю, да, конечно, больше.

Я уточнил свой вопрос: какова конкретная сумма, сколько стоили расходы на печать и, главное, на то, чтобы запустить книгу в продажу, но ее ответы оставались туманными и имели отдаленное отношение к тому, что меня интересовало. Ты идешь, спросила Мари-Пьер, я приглядела одного, по-моему, он то, что надо. Трое издателей пытались пригласить ее на чашечку кофе, двое попросили у нее номер телефона, а один открытым текстом предложил перепихнуться в ближайшем мотеле; ты бы видел этих скоморохов, не знаю, где таких строгают, причем все не первой молодости. Выбранный ею издатель не обнаружил никаких отклонений, если не считать ковбойской шляпы.

Мари-Пьер остановилась на нем, потому что ей понравились книги на стенде: скромные, но хорошего качества, с симпатичными обложками и нормальными текстами — ни тебе стволов во рту, ни пиписек, зато большой выбор переизданий давно почивших и современных авторов.

Я представился: добрый день, компания «Экстрамиль», мы бы хотели найти партнеров для издания книги. Я был одет нарочито дорого, Мари-Пьер тоже, мои часы, ботинки, ее украшения — наш вид явно не свидетельствовал о стесненных обстоятельствах, и все-таки мужик неправильно истолковал мои намерения: дружище, если тебе нужны деньги или хочешь нам что-нибудь продать, извини, но ты обратился не по адресу, мы сейчас на мели.

— Да нет, наоборот.

Я тут же его разубедил: мы вовсе не собираемся ничего продавать, напротив, предлагаем ему выгодную сделку. Очень выгодную, подумал я про себя, это хорошие бабки, на которые ты сможешь купить все, что давно мечтал иметь, да нечем было заплатить. А, вы проводите лотерею? Его коллеги по стенду, три тетки и один мужик, так и прыснули: да к нам Санта-Клаус пожаловал, только бороду забыл , ха-ха-ха. Разрешите, я все объясню, наша компания ищет молодое издательство с целью оказания поддержки талантливому поэту, возможно, в виде стипендии или участия в издании какой-нибудь книги, чтобы таким образом начать финансирование целой поэтической серии.

Мужик у стенда задыхался от смеха, но ковбой жестом приказал ему заткнуться.

— Участие в каких масштабах?

Хохотун не сводил глаз с Мари-Пьер, будто у нее между сисек прятался магнит, обладающий неодолимой силой.

— Может быть, найдем для деловой беседы более уединенное место, — предложил ковбой. — Не возражаете?

Я подмигнул ему: окажете протекцию, да?

Мы пошли к кафе через площадь, срезав угол; это же кафе из фильма! — воскликнула Мари-Пьер — ну, про одного парня, представляешь, этот гад специально вскружил голову девушке-машинистке, чтобы потом написать об этом книгу, и назначал ей свидания как раз здесь. Да-да, подтвердила женщина, вы правы, а я и не замечала. Все взяли по аперитиву, мы с Мари-Пьер мятную воду; итак, что вы предлагаете? Я посмотрел на каждого по очереди — на ковбоя, сексуального маньяка и прихиппованную женщину средних лет: мы хотим выпустить поэтическую серию в сотрудничестве с уже существующим издательским домом, — при словах «издательский дом» маньяк еле сдержал усмешку, а женщина одобрительно кивнула с серьезной миной, — мы собираемся полностью профинансировать эту серию, куда войдут произведения молодых авторов, которым к тому же будет выплачиваться стипендия, хорошая стипендия, — я сделал глоток из бокала, — очень хорошая. Каких-то авторов выберем мы, но вы можете предложить своих кандидатов, почему бы нет. Официант принес счет; доставая деньги, чтобы расплатиться, я намеренно пониже опустил бумажник, они не преминули воспользоваться возможностью и зыркнули внутрь, там было тридцать штук наличными, причем тысячными купюрами, они уставились на них, как кролики на удава, маньяк даже оторвал взгляд от ног Мари-Пьер.

— У вас уже есть на примете какая-нибудь кандидатура?

Я положил в бумажник сдачу, оставив десять франков чаевых.

— Да, и совершенно определенная.

Мари-Пьер положила на стол тетрадь с моими стихами, женщина взяла ее и немедленно принялась за чтение.

— Вы собираетесь оплачивать типографские расходы?

— Разумеется.

Тут ковбой часто засопел, чтобы не расхохотаться в голос.

— Думаю, что издание одного сборника должно обойтись примерно…

Женщина подняла нос от тетрадки.

— Тысяч в тридцать-сорок, да?

— Ну, что ты говоришь, сорок тысяч франков не окупят даже половины расходов на печать.

— Кроме того, в наше время важную роль играет реклама, которая обходится недешево.

— Считайте, расходы на одну книгу, разумеется, грубо, составят порядка ста тысяч.

Подавляя взрыв идиотского хохота, маньяк шумно высморкался.

— Что касается стихов, материал очень достойный, — изрекла тетка.

Она прокашлялась, в этот момент в другом конце зала официант опрокинул поднос на колени хорошо одетой пары; черт побери, поосторожней нельзя, сказала женщина. Тетка начала декламировать:

Продолжение потонуло в булькающих звуках, которыми разразился ковбой, уткнувшийся в салфетку. Что самое странное, обратилась Мари-Пьер к женщине, некоторые из его стихотворений пророческие, в них говорится о том, что случится в будущем. Ага, воскликнул озабоченный, значит, автор — ясновидящий, и ковбой буквально забился в корчах. В общем, они надо мной потешались.

— Что ж, мне остается только поблагодарить вас за бесценную помощь.

Я встал, Мари-Пьер тоже, полагаю, мы свяжемся с вами в самое ближайшее время.

Как, вы уже уходите, вскричал ковбой, изобразив на лице огорчение; озабоченный наконец-то успокоился: конечно, мы сделаем все возможное, чтобы снизить цену. Я в этом не сомневаюсь, сказал я с улыбкой, но нам необходимо все обдумать. В любом случае это очень интересный автор, заметила женщина. Вот паноптикум, подумал я, ну что ж, продолжайте зарабатывать гроши со своими убогими книжонками.

На улице было по-прежнему жарко; знаешь что, сказал я, сегодня мне бы очень хотелось славно поужинать в симпатичном месте.

— Гляди, — вдруг воскликнула Мари-Пьер, — наш знакомый с Эйфелевой башни!

Под руку с весьма хорошенькой особой, одетый в легкий летний костюм, в котором он казался еще толще, чем я его запомнил, от выхода с Ярмарки поэтов к нам направлялся Александр Драган, «архитектор высшей категории».