Главный врач

1

Дома Алексея ожидали и радости и огорчения. Рентгеновский аппарат «Матери» уже установили, и Ульян Денисович был от него в восторге. Больничный двор, изуродованный канавами и рытвинами, привели в порядок. Дорожки — это уже Цыбуля постарался — посыпали песком, и выглядели они празднично. Это радовало.

В отделении тоже было празднично, чувствовалось, что готовились, ожидали. Алексей зашел в операционную. Хирургические инструменты, которые он приобрел в Москве и выслал почтой, были уже разобраны и разложены по стеклянным шкафам.

— Вот какие мы теперь богатые, Алексей Платонович, — сказала Михеева, и обычно хмурое лицо ее светилось такой радостью и гордостью, словно это она купила и теперь преподносит Алексею в подарок все эти блестящие инструменты.

И чистота в отделении, и приветливые улыбки сестер и санитарок, и обход — все радовало. Но вот Алексей узнал, что Сенечкин выписался домой, и огорчился.

— Напрасно поспешили, — сказал он с досадой. — Надо будет написать Бритвану, чтобы проследил. Все-таки сложный больной.

Лидии Петровне стало не по себе от замечания Корепанова. Она вспомнила разговор с Ракитиным — после операции у Сенечкина произошло воспаление уха, и больного вел Ракитин. Лидия Петровна ежедневно заходила в палату к больному, чтобы проведать, и радовалась, что ему с каждым днем становилось все лучше. Но однажды, когда они с Ракитиным были одни в ординаторской, он положил перед нею историю болезни Сенечкина, указал на анализы и спросил настороженно:

— Вас не смущает вот это?

Анализы сигнализировали о каком-то воспалительном процессе.

— Я думаю, это следы бывшего пожара, они будут постепенно стираться.

— А если это сигналы бедствия второй почки? — спросил Ракитин.

— Это было бы ужасно…

Когда Сенечкин выписывался, на душе у нее было спокойно, а вот сейчас, после замечания Корепанова, опять появилась тревога. Вербовая рассказала Алексею о разговоре с Ракитиным.

Алексей попросил принести историю болезни Сенечкина, долго просматривал ее, потом сказал:

— Вообще-то правильно сделали, что выписали, но я напишу Бритвану, чтобы следил.

После обхода Алексей имел неприятный разговор с Ракитиным. Во время его отсутствия Ракитин занял для своих больных еще две палаты, и Корепанов попросил освободить их: нужны для легочных больных.

— Вы снова собираетесь оперировать на легких? — спросил Ракитин.

— Собираюсь, — ответил Корепанов. — Но палаты нужно освободить независимо от этого.

Ракитин понимал: с возвращением Корепанова объем хирургической работы увеличится, и все же ему не хотелось отдавать палаты.

— Я полагаю, что до открытия моего отделения вы могли бы поступиться, — сказал он улыбаясь.

— Больше десяти коек выделить не могу, — сказал Корепанов. — Этого мало, конечно, но скоро откроется ушное, и тогда у вас будут все пятьдесят. А пока…

— Если б я был главным врачом, — начал Ракитин, — я бы по отношению к вам…

— Я не только главный врач, — оборвал его Корепанов. — Я еще и хирург.

— Я тоже хирург, — резко сказал Ракитин и вышел из ординаторской.

Корепанов посмотрел ему вслед и пожал плечами. Неужели не понимает человек, что это все-таки хирургическое отделение, а не ушное?

В конце дня Ракитин зашел к Алексею в кабинет.

— Я сегодня погорячился, Алексей Платонович… Поверьте, это не от плохого характера и не от плохого к вам отношения, это — забота о больных… Так вы уж простите…

— Да оставьте вы свои извинения, Юрий Максимович. Для пользы дела иногда и поспорить полезно. Но сегодня вы были неправы. В любом деле надо видеть элемент первостепенности.

— Это — общее, — сказал Ракитин. — А мои больные всегда у меня перед глазами. Это — личное. Ведь существует и личное? Или вы не согласны?

— Согласен, — ответил Корепанов. — Но палаты нужно освободить.

Ракитин глянул на Корепанова исподлобья и сказал с подчеркнутым спокойствием:

— Я завтра же выпишу из этих палат всех больных.

— Вы будете выписывать их по мере выздоровления. А новых направлять только тех, о которых мы говорили… Простите, меня ждут.

Вместе с Ульяном Денисовичем Корепанов долго обследовал Стельмаха. Надо оперировать. И чем раньше, тем лучше. Говорить об этом сразу же не хотелось, и Корепанов предложил Стельмаху лечь на койку, с тем чтобы подкрепиться немного. Тот отрицательно покачал головой. У него целый ворох дел. Елка для больных — раз. Концерт в школе Красного Креста — два… Всего не перечесть. Дней десять назад он, может, и согласился бы, но сейчас ему стало лучше. После Нового года — пожалуйста.

— Хорошо, после Нового года, — согласился Корепанов.

Он решил, что будет оперировать Стельмаха примерно через месяц, после тщательной подготовки. Но операцию пришлось делать срочно.

В ночь под Новый год, около десяти вечера, прибежала Люся, бледная, испуганная: только что привезли Стельмаха в карете скорой помощи. Он играл на баяне, пел и вдруг… Его сейчас смотрит Ульян Денисович в приемном покое.

— Боже мой, да что же это будет? — произнесла она и, ткнувшись головой в плечо Корепанова, глухо разрыдалась.

Алексей усадил ее в кресло, позвал Архиповну и, надевая на ходу пальто, пошел в приемный покой.

2

Операция продолжалась долго — более трех часов. В операционной было тревожно. Смерть стояла рядом и, казалось, только и ждала малейшей неосторожности. Это понимали и Корепанов, и Лидия Петровна, которая ассистировала ему, и Ульян Денисович. Понимала это и Михеева. Только Стельмах был спокоен. Он слепо верил Корепанову и потому не сомневался в благополучном исходе. Но после операции, уже в палате, ему было очень плохо. А ночью стало еще хуже. Тупая боль шла откуда-то из глубины грудной клетки, не давала покоя. И потом — все время не хватало воздуха. Порой он пытался вздохнуть поглубже, но тогда вспыхивала такая боль, что дыхание и вовсе останавливалось. Приходилось давать кислород.

Боли держались долго. После укола они утихали на короткое время и наступало приятное забытье. Хотелось спать. Но Стельмах боялся уснуть. Ему казалось, что стоит уснуть хоть на минуту — и он обязательно задохнется. Чтобы не заснуть, он принимался думать.

Вспоминал осень сорок третьего года, госпиталь в Смоленске, где он лежал после тяжелого ранения, такой же беспомощный, как сейчас, маленькую палату-одиночку, специально для него отведенную, и дядю Сашу, который умел, как никто, переложить, не тревожа ран, сначала на носилки, потом на стол в перевязочной и снять повязки так, чтоб не чувствовалось. И еще он вспоминал пожар в госпитале, как полз по коридору к выходу, теряя сознание, и как тот же дядя Саша поднял его на руки и понес в палату, беззлобно поругивая: «Дурак ты, Яшка. Горит на четвертом и в другом флигеле совсем. Сюда только дым затянуло. А ты наутек». И как от этих слов сразу стало спокойно: пропал страх и боль ушла куда-то…

Потом он думал о своей мастерской. Проводку в главном корпусе менять надо. Электрический шнур достали, да еще какой, а к проводке приступить не успели. Алексей Платонович говорил, чтобы поручить горпромкомбинату. Они, конечно, сделают, и неплохо. Электрики там хорошие. Но за ними надо присматривать и присматривать… Жулики… Провод подменят, старье в стену упрячут и… иди ищи потом, отчего тока вдруг не стало… Интересно, чего это Люся тут ночи напролет проводит? Надо будет ее обязательно спросить… И еще попросить, чтоб Никишину письмо написала. Он, Стельмах, получил, а ответить не успел. Вот пускай она и напишет от его имени.

Когда Стельмаху разрешили уже ходить, он узнал, что его будут демонстрировать на городском научном обществе врачей.

— Ха! Тоже заморское чудо нашли. Но если Алексей Платонович считает нужным…

Научное общество заседало в большом конференц-зале Дома санитарной культуры. Стельмах внимательно рассматривал лепные украшения на потолке и скульптуры, размещенные в нишах между колоннами. «Интересно, что здесь было раньше? — думал он. — Дворец какого-нибудь губернатора, биржа или музей?»

В центре зала стоял большой овальный стол, накрытый красной плюшевой скатертью. Темная, немного мрачная кафедра из какого-то особого дерева возвышалась справа от стола. А слева стояла простая выкрашенная белой краской больничная кушетка. На ней и сидел Стельмах.

Людей было много, полный зал. Одних Яша видел впервые, других знал хорошо. Вот во втором ряду сидит Федосеев — худощавый старик с умными, спокойными глазами. Алексей Платонович часто приглашал его на консультацию, уважал и очень ценил. За председательским столом сидит Шубов. Его Стельмах тоже знает давно. Весной прошлого года Корепанов просил Яшу отремонтировать этому Шубову душевую колонку. Когда ремонт был закончен, Зиновий Романович налил в какой-то диковинный бокал водки, поставил его на край стола, рядом с бокалом положил деньги, отошел немного в сторону и широким жестом пригласил Стельмаха:

— Милости прошу, молодой человек!

Если бы это было предложено как-то иначе, может быть, Стельмах и не отказался — и от водки, потому что устал порядком, и от денег, потому что работа была проделана большая — два вечера провозился. Да еще и материала пришлось прикупить. Но Яше не понравилось, как Шубов поставил бокал. И как деньги положил — тоже не понравилось. Даже в улыбке Шубова было что-то обидное. Потому и отказался.

— За работу ведь, — недоумевая, смотрел на Стельмаха Шубов. — За внеурочную работу. Ну, не обижайте старика…

— Не надо! — упрямился Стельмах, складывая инструменты. — Не возьму!

— Этак вы меня, милый мой, лишаете возможности, в случае надобности, еще раз обратиться к вашей помощи.

— Почему же? Если Алексей Платонович скажет…

«Ведь вот же, — думал Стельмах по дороге домой. — И умный, кажется, человек, и врач знаменитый, говорят, а простых вещей не понимает».

Сейчас Зиновий Романович внимательно обследовал Стельмаха, потом ободряюще похлопал по плечу и произнес почему-то очень громко:

— Счастливец вы, молодой человек. Поверьте мне — счастливец!..

— А вы думаете, я сам не знаю? — ответил Стельмах.

Он видел, как все интересуются им, и его просто распирало от гордости. Интересно бы послушать, что станут говорить все эти доктора после перерыва?

Но, видно, так уж заведено у врачей, что настоящий разговор начинается, когда больной уходит.

Стельмах шагал по улице. Настроение у него было такое, что хотелось петь. Он сбил на затылок фуражку и огляделся. Черт возьми, и до чего же хорошо вокруг! И до чего же ему в жизни повезло! Во время войны, правда, не очень-то. Зато потом… Ах, и вовремя тогда появился Алексей Платонович! Да и он, Яша, тоже хорошо придумал: бросил все — и за ним… Как это говорится: если тебе уж начинает везти, так везет. От болезни избавился. Такой подлой болезни. Он же знает: от нее помереть — раз плюнуть. И с работой — тоже добро.

Под ноги Стельмаху попалась пустая консервная банка. Он лихо «зафутболил» ее, проследил, как она с грохотом скрылась в подворотне, и только потом воровато оглянулся: не видел ли кто? Затем посмотрел на часы и решительно повернул к школе сестер. Занятия скоро кончатся…

Но занятия почему-то затянулись. Видимо, дополнительный урок, думал Стельмах, прогуливаясь напротив школы. Отсюда, с противоположной стороны улицы, хорошо виден был и просторный класс, и девушки за партами, и преподавательница, неторопливо шагавшая по комнате Он пытался разглядеть, на каком месте сейчас сидит Люся, и не мог. Лишь когда сумерки окончательно сгустились и в классе стало как будто светлее, он увидел ее и обрадовался.

В конференц-зале Дома санитарной культуры выступал Шубов. Он широко улыбался и поздравлял Корепанова с блестящей операцией. Он, Шубов, старый и, как известно, опытный хирург, пожалуй, не взялся бы за такое. Это, если хотите, мужество. И он приветствует в данном случае не только великолепное исполнение, но и смелость. Даже, может быть, смелость больше, чем исполнение.

Лидия Петровна выступила тоже хорошо. Она говорила об особенностях послеоперационного ухода за такими больными, как Стельмах.

В вестибюле, после конференции, Шубов задержал Корепанова, отвел чуть в сторону и сказал, фамильярно обнимая за плечи:

— Знаете, в чем я вам завидую, Алексей Платонович? Ординатор у вас прекрасный. Ваша Лидия Петровна — просто прелесть.

— Вам тоже понравилось ее выступление? — спросил Корепанов. — Она хороший работник.

— Она жена областного прокурора. Это в тысячу раз важнее.

Корепанова передернуло. Резким движением он сбросил руку Шубова со своего плеча.

— Почему вы не сказали об этом в своем выступлении? — со злостью спросил он.

Шубов продолжал улыбаться.

— О таких вещах умные люди говорят только между собой… Да не сердитесь вы, милый человек. Ну, шутка же! Обыкновенная шутка!

— Я люблю хорошую шутку, — сказал Корепанов. — Но если вы еще раз так пошутите, я перестану подавать вам руку.

Он повернулся и ушел догонять Ульяна Денисовича.

— Вечер-то какой сегодня! — сказал Коваль. — Весной пахнет.

— Да, вечер действительно хороший, — рассеянно согласился Корепанов.

Ульян Денисович внимательно посмотрел на него.

— Не нравится мне ваше настроение, Алексей Платонович, — сказал он. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. Просто устал.

— Тогда мы в трамвай садиться не будем. Пешком пойдем. Усталость лучше всего прогонять, шагая по улице вот таким чудесным вечером.

Корепанову очень хотелось рассказать Ульяну Денисовичу о своем разговоре с Шубовым, но он решил, что лучше не говорить.

И они шли молча до самой больницы.

Еще в прихожей, снимая пальто, Корепанов услышал звонок телефона.

— Четвертый раз звонит и звонит, — сказала Архиповна.

Звонил Шубов.

— Послушайте, Алексей Платонович, неужели вы действительно обиделись из-за этой, ну, скажем, не совсем удачной шутки? Право же нельзя так…

— Считайте, что у нас этого разговора не было, — сухо сказал Корепанов и положил трубку.

3

Рано утром позвонила Ася. Она сказала, что сегодня у них — у нее и Леонида Карповича — знаменательный день: годовщина свадьбы, пятая годовщина, маленький юбилей. Но Леониду Карповичу необходимо быть в городе, и они решили отметить юбилей вместе с друзьями. Сначала в театр, потом ужинать. Кстати, а что сегодня в театре? Открытие гастролей Свердловского театра? Пьеса Островского «Таланты и поклонники»? Чудесно! Тогда к Алексею просьба: заказать билеты обязательно в первом ряду и обязательно центральные места.

Алексей поздравил ее, попросил передать поздравления Леониду Карповичу. А билеты он обязательно достанет.

— Заезжайте прямо ко мне, — предложил он.

Ася поблагодарила. О ночлеге заботиться не нужно: Леня уже заказал номер в гостинице.

Перед вечером она снова позвонила, уже из гостиницы:

— Алеша, милый, мы хотели заехать за тобой, но не смогли — задержались в дороге… Мы тебя ждем, Алеша.

Алексей уже целую вечность не был в театре. Ради такого случая он решил надеть новый, сшитый в Москве, костюм. Он его еще ни разу не надевал. Помнится, когда примерял в ателье, костюм показался неудобным, связывающим движения, но огорчаться по такому поводу не было времени, да и мастер ателье так расхваливал работу, что сделать какое-нибудь замечание было просто неудобно. Алексей решил, что костюм, на худой конец, можно будет перешить. Но сейчас, надев его, был удивлен, до чего же легко и удобно в нем.

Прежде чем выйти, он решил показаться Ульяну Денисовичу и Дарье Ильиничне. Ульян Денисович обошел Алексея вокруг и с восхищением прищелкнул пальцами.

— Как тебе нравится этот костюм, Дарья Ильинична? Элегантно? В таком костюме не стыдно показаться даже в парижской гранд-опере, а в ресторане — даже в самом фешенебельном.

— Вам идет черный, — сказала Дарья Ильинична. — Но галстук надо другой. К черному костюму полагается серый галстук… У вас нет серого галстука?.. Ульян Денисович, принеси мне, пожалуйста, свои галстуки, мы сейчас подберем… Примерьте вот этот… Нет, он слишком светлый. Вот этот будет хорош… Послушайте, вы же совсем не умеете повязывать галстук!.. Ульян Денисович, покажи, пожалуйста.

Бритван встретил Алексея с той холодной приветливостью, с какой встречаются люди, которые вначале были дружны, потом повздорили, но решили, что будут и дальше внешне поддерживать дружеские отношения.

Ася сразу же забила тревогу.

— Ты, наверное, думаешь, — говорила она Алексею, — что Леня сердится на тебя за рентгеновский аппарат и все остальное? Выбрось это из головы! Вы с ним останетесь друзьями. Правда, останетесь?

Алексей и Бритван уверили ее, что ничего не произошло, что нельзя путать личные отношения со служебными. Но Алексей теперь, когда бывал в Мирополье, всегда находил предлог, чтобы не задерживаться там долго. А Бритван, приезжая по делам в областной центр, ни разу не заехал к Алексею.

Ася боялась, что эта неприязнь перерастет когда-нибудь во вражду, и тогда уже ничем не помочь. При встречах Алексея с Бритваном она болтала без умолку. Ей казалось, что, как только она замолчит, обязательно произойдет нечто ужасное, непоправимое.

— Ты просто неотразим в этом костюме, Алеша!.. Я тебе говорила, Леня, что по-настоящему шьют мужские костюмы только в Москве. Как тебе нравится мое платье, Алеша? Декольте не шокирует?

— В пределах допустимого, — сказал Корепанов.

— Вот видишь, — обратилась она к Бритвану. — Декольте в пределах допустимого. И кто это говорит? Алексей! Если он говорит «в пределах допустимого», то все остальные скажут «весьма скромненько». Как ты полагаешь, Алеша, на меня обратят внимание?

— На тебя все будут пялить глаза, — улыбнулся Алексей.

— Ты слышишь, муж? На меня все будут пялить глаза.

— Слышу, — спокойно сказал Бритван. — Если б ты была дурнушкой, я бы на тебе не женился.

— Он несносен, Алеша. Он ни разу за пять лет не приревновал меня. Хотя бы нарочно. Но ничего, посмотрим, что он запоет, когда на меня все станут пялить глаза…

В просторном фойе было людно и очень светло. Огромные зеркала усиливали и без того яркий свет. Людно, шумно, и Ася чувствовала себя, по-видимому, очень хорошо. Ее выразительные глаза блестели еще больше, и румянец на смуглых щеках стал ярче. Черное вечернее платье и впрямь очень шло к ее стройной фигуре.

Алексей смотрел на нее и думал, что вот Аню он так ни разу и не видел в гражданской одежде — в платье и туфельках на высоких каблуках. С первого дня их знакомства он видел ее только в военной форме — простых кирзовых сапогах, гимнастерке с ремнями через плечо и тяжелым пистолетом, который совсем не шел к ее тонкой фигуре. «А ей было бы хорошо в таком платье, — думал он, глядя на Асю. — И туфельки на высоких каблучках ей тоже пошли бы».

— Ты был прав, — шепнула Ася Алексею. — На меня все пялят глаза.

— Делай вид, что не замечаешь, — посоветовал Алексей. — Чем пренебрежительней мы относимся к славе, тем настойчивей она преследует нас.

— Разве ты не знаешь? Я — сама скромность, — рассмеялась Ася.

— О да! — улыбнулся Корепанов.

К ним подошел Мильченко, поздоровался. В черном костюме он выглядел старше и солидней.

— А почему вы одни? — спросила Ася.

Олесь Петрович ответил, что жена уехала к матери. Там у них женят кого-то, не то брата, не то племянника.

— И это о женитьбе — так пренебрежительно? — возмутилась Ася.

— Нет, о свадьбе. Женитьба — дело серьезное. А вот без свадьбы можно и обойтись.

— Свадьба — это тоже очень важно, — сказал Бритван.

— А у нас была свадьба? — хитровато прищурившись, спросила Ася.

— Кажется, не было. Впрочем, та вечеринка, по тем временам, вполне могла бы сойти за свадьбу.

Мильченко извинился и отозвал Бритвана в сторону.

— И вечно у них дела, — протестующе заметила Ася. — Даже тут, в театре.

— На одну минутку, — сказал Мильченко и взял Бритвана под руку. — Ты в котором часу завтра уезжаешь?

— Думаю выехать рано утром.

Мильченко попросил его задержаться немного и до отъезда зайти в обком.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Бритван.

— По одному вопросу посоветоваться нужно.

Начался спектакль.

— Хороша, не правда ли? — спросила Ася, когда появилась на сцене главная героиня — Саша Негина.

Алексей кивнул. Да, хороша. Очень хороша. И знакома. Удивительно знакома! Все знакомо — фигура, лицо, голос. Особенно голос — тихий, будто идущий из глубины…

— Это она, — выдохнул Корепанов чуть слышно.

— Кто? — спросила Ася.

— Не знаю.

Ася повернулась, посмотрела на него с недоумением.

— У тебя программка, — сказал он, пытаясь овладеть собой. — Посмотри, пожалуйста, кто играет Негину.

— Какая-то Шатрова. Марина Шатрова. Ты ее знаешь?

— Знаю, — ответил Корепанов.

Во время антракта Алексей извинился и пошел за кулисы. Он разыскал директора, с которым был хорошо знаком, и попросил провести его к Шатровой.

— Что-то вы у нас редким гостем стали, Алексей Платонович, — сказал директор.

— У меня сейчас много лекций по вечерам, — ответил Корепанов.

Они поднялись на второй этаж, затем пошли по узкому коридору. Директор что-то говорил об артистах, о художнике, о сборах, но Алексей не слушал его и только поддакивал из вежливости. Он не представлял себе, что скажет женщине, которую почти не знает, с которой виделся много месяцев назад в полутемном коридоре пассажирского вагона.

— Вот здесь, в этой гримировочной. Стучите, — сказал директор и пошел дальше.

Алексей впервые переступил порог артистической уборной. Но все ему здесь показалось знакомым — зеркальный шкаф, ширма, кушетка, покрытая дешевым ковриком, небольшой столик с трельяжем, уставленный множеством коробок и флаконов. Даже запах грима и духов показался ему знакомым.

«А вдруг это не она, — подумал Корепанов. — Ну что ж, извинюсь и уйду».

Она стояла у столика перед зеркалом и накладывала пудру.

— Здравствуйте! — тихо сказал Корепанов.

— Здравствуйте, — ответила она. В ее интонации послышались и радушие гостеприимной хозяйки, и недоумение, и едва уловимый вопрос. Так обычно встречают незнакомого человека.

Алексей молча стоял у двери. Она несколько секунд пристально глядела на его отражение в зеркале и вдруг резко повернулась.

— Вы?

— Я думал, что вы забыли, — с облегчением сказал Корепанов.

— Нет, нет, я хорошо помню. — Она пошла ему навстречу, улыбаясь, как старому знакомому. — Я часто вспоминала вас. И ту ночь. И ваше терпение. — Она усадила его, села напротив. — Вы живете в этом городе?.. Я очень рада, что встретила вас. Знаете, когда нам сказали, что мы едем на Украину, я сразу подумала, что могу встретить вас. Ведь вы тогда говорили, что едете на Украину. Город мне очень понравился, особенно река. Лес на том берегу словно подернут зеленой дымкой. Когда мы уезжали, в Свердловске еще снег лежал, а здесь… Воображаю, как тут летом… Хорошо, что вы узнали меня. Ведь могли и не узнать и тогда…

— Я не мог вас не узнать, — улыбнулся Корепанов.

Вошла девушка и напомнила, что пора на сцену.

Алексей поднялся.

— Мы сегодня после спектакля собираемся поужинать в ресторане, с друзьями. Если вы свободны…

— Я буду ждать вас тут, — сказала Марина. — Нет, лучше подождите меня у выхода.

4

Ася ревниво следила за Алексеем. «Что у него с этой Мариной? С той минуты, как он увидел ее на сцене, его не узнать. Они обращаются друг с другом, как старые знакомые. А между тем, когда она вышла на сцену, он ее даже не узнал… Она в него обязательно влюбится, если не влюбилась уже. Я тоже была в него влюблена. Была? Нет, и сейчас… О, если б только… Нет, этого никогда не будет. Такие, как он, не прощают измены… Я ему совсем чужая. Он сам это сказал…»

Она вспомнила, как приезжала зимой. В Мирополье нет хорошей портнихи, а Леня привез изумительную шерсть на костюм — темно-синюю, почти черную. Вот и вырвалась в город на несколько дней, чтобы пошить костюм, а заодно и вот это платье. Сразу же после приезда позвонила Алексею, сказала, что придет в гости вечером, и тут же повесила трубку: думала, что он под каким-нибудь предлогом откажется от встречи. Но Алексей встретил ее радушно. На улице мела метель, а в комнате гудела печь, пахло теплом, и от этого было как-то по-особенному уютно и не хотелось уходить. А может быть, не хотелось потому, что Алексей в тот вечер был особенно внимателен, шутил, смеялся и вообще был удивительно похож на того Алешку Корепанова, которого так все любили в институте и которого любила она?..

Было уже около одиннадцати, когда Ася стала, наконец, собираться. Алексей попросил ее посидеть еще хоть немного. Нет, поздно уже, а до гостиницы далеко… Страшно… Она надеялась — нет, она была уверена, что он предложит ей остаться. Но он рассмеялся и сказал:

— Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одну?

И почему-то эти слова растрогали ее, так растрогали, что захотелось вдруг плакать.

Она прильнула своей горячей щекой к его щеке. Провела рукой по голове. Мягкие темно-каштановые волосы пахли, как и тогда. Как она помнит запах этих волос — тонкий, удивительно свежий!..

— Я не хочу уходить, — прошептала она. — Я останусь.

Он ничего не сказал, только медленно отвел ее руки. Она отошла, вернулась на свое место и заплакала. Она слышала, как он подошел к ней, несколько секунд молча стоял рядом, потом тронул за плечо.

— Не плачь, — сказал. — Не надо.

Она всхлипывала. Потом наощупь вынула платок из сумочки и подошла к зеркалу, поправила волосы, припудрилась, несколько секунд рассматривала себя, потом нервно рассмеялась:

— Дура зареванная.

По дороге в гостиницу она все время была задумчива, ежилась от холода и прижималась к Алексею. У входа, когда он, прощаясь, пожал ее руку, опять расплакалась.

— Ну, ладно, будет, — сказал Корепанов и впервые обнял ее. — Будет тебе.

— Ты не думай, что я с Леней так, без любви живу. Я его люблю, очень люблю. Но с тобой, понимаешь, с тобой я могла бы даже и эту любовь поделить.

Он усмехнулся, чуть отодвинул ее от себя и сказал, как говорят взрослые с капризным ребенком:

. — Глупенькая ты. Это игрушки можно делить.

Она отвернулась в сторону и опять вынула платок. Они стояли в темноте. Рядом, в нескольких шагах, покачивался освещенный фонарем круг.

— Ты не об игрушках думал, — проговорила она. — Ты хотел сказать, что можно делить постель, а не любовь. Я знаю. Ты мне когда-то уже говорил.

— Не обижайся…

Она ничего не сказала.

— Ты когда уезжаешь? — спросил он.

— Завтра, — ответила она и заспешила: — До свиданья, Алеша.

Но провела она в городе еще целую неделю и позвонила перед самым отъездом.

— Автобус уходит через сорок минут, — беззаботно смеялась в трубку. — Если хочешь проводить…

Он приехал.

Болтала она весело и непринужденно, будто ничего и не было. И того вечера тоже не было. И — обиды…

С тех пор они ни разу не виделись. И вот сейчас эта артистка.

Алексей познакомил Марину со всеми. Мильченко приветливо улыбнулся ей, пожал тонкую руку и сказал, что уже знаком.

Закуски и вина заказывал Бритван. По тому, как улыбались ему официантки, можно было понять, что он здесь свой человек. Бритван еще днем заказал уютную кабину на втором этаже, самую просторную, похожую на комнату, в которой сняли одну стену, чтобы виден был зал и слышна музыка. Здесь можно было и потанцевать.

Марина сидела у барьера и смотрела вниз.

— Странно, — сказала она. — Я в этом ресторане бываю почти ежедневно, а только сейчас обратила внимание на окна.

— Это временно, — сказал Мильченко. — Это еще в сорок пятом сделали, потому что не было нужного стекла. — Он посмотрел на Корепанова и рассмеялся. — А знаете, стекло, предназначенное для этого ресторана, похитил Алексей Платонович…

— Правда? — посмотрела на Корепанова Марина.

Он кивнул.

— Операционные застеклил.

Принесли закуски. Марина отказывалась пить, но Бритван настойчиво уговаривал, и она согласилась выпить «самую маленькую».

Заиграл оркестр.

— Пойдем танцевать? — обратилась к Алексею Ася.

— Да, идите танцевать, — сказал Бритван. — А мы тут втроем…

— Неудобно, — кивнул на зал Алексей.

— Пустяки. — Ася задернула шторы — сначала одну, потом другую. — Идем.

В кабине стало темнее и уютнее.

— Ты же знаешь, Асенька, что я плохо танцую, — сказал Корепанов.

— Значит, надо поучиться. Когда-то я тебя учила.

Музыка затихла. Алексей проводил Асю к столу. Она потребовала, чтобы он выпил с ней. Бритван налил им и остальным заодно. Потом заиграли танго, и Ася опять потащила Алексея танцевать.

Он все время пытался вспомнить, как называется танго, и не мог. Спросил у Аси.

— «Брызги шампанского», — ответила она и засмеялась. — Леня, я хочу шампанского!..

— Сейчас закажу, — поднялся Бритван и, пошатываясь, пошел к двери. Проходя мимо танцующих, он предупредительно помахал пальцем Корепанову. — Ты смотри, не закрути мою жену.

— Когда он пьян, я его совсем перестаю любить, — прошептала Ася.

— Часто пьет? — поинтересовался Корепанов.

— Часто… Кто она такая?

— Ты ведь знаешь, артистка.

— Где ты с ней познакомился?

Алексей сказал.

— Кому из вас больше повезло?

Алексей не ответил.

— Ты на меня злишься? — спросила Ася.

— Нет.

— И за то, что я тебя к ней ревную, тоже не злишься?

— Нет.

Оркестр замолчал. Алексей усадил Асю на место и подсел к Марине.

— А вы совсем неплохо танцуете, — сказал Мильченко, обращаясь к Алексею.

Марина прикрыла рот салфеткой. Глаза ее смеялись.

— Вот видите, она смеется, — сказал Корепанов.

— Он совсем не умеет танцевать, — уже не скрывая улыбки, сказала Марина. — Он — как медведь.

Опять заиграл оркестр.

— Пойдем?

— Ну что ты все со мной и со мной! — взмолился Корепанов.

— Ас кем же? Олесь Петрович увлечен разговором с Мариной Андреевной, а Леня уже на ногах не держится.

— Ну-ну! — пригрозил ей пальцем Бритван. — Впрочем, идите. Идите танцуйте, а мы здесь…

Он стал наливать шампанское.

— Тебе налить шампанского, Асенька?

— Обязательно! — остановилась она. — Не так, — сказала Корепанову. — Это медленное танго.

Она танцевала, не спуская с него глаз.

— Что ты так смотришь на меня? — спросил Алексей.

— Помнишь, когда-то, когда я смотрела на тебя вот так, ты кричал на всю аудиторию: «Аська, убери свои глазища: они хоть кого с ума сведут». Помнишь?

— Помню, — спокойно ответил Корепанов.

— Когда я смотрю на тебя, мне становится не по себе, ты стал каким-то совсем другим.

— Нет, Асенька, я — тот же.

— Она тебе нравится?

— Кто?

— Артистка эта, Марина?

— Она много выстрадала за войну…

— Она не похожа на великомученицу в терновом венке.

— Не надо так, Ася.

— Не буду. Теперь я вижу…

— Будем еще танцевать или хватит? — спросил Корепанов.

— Хватит.

Они подошли к столу.

— Что так быстро? — спросил Бритван.

— Не хочу танцевать, — сказала Ася. — Хочу шампанского.

— Пожалуйста! Тебе налить, Алексей Платонович?

— Я себе водки налью.

Корепанову и в самом деле захотелось водки, и он потянулся за фужером… «Нет, это нелепо — пить водку из фужера», — подумал он и налил себе рюмку.

Ася подняла свой бокал и обратилась к Марине.

— Я хочу с вами выпить, Марина Андреевна. И только с вами.

— Почему же только со мной? — улыбнулась Марина.

— Потому, что вы красивая. И еще потому, что вы нравитесь ему, моему другу.

— Ася, — умоляюще посмотрел на нее Корепанов.

Ася отхлебнула из бокала и поставила его на стол.

— Да, нравитесь, — продолжала она, глядя на Марину. — Он мне это сам сказал. Только что. Когда мы с ним танцевали.

— А ведь она пьяна, — рассмеялся Бритван. — Это с ней очень редко бывает.

— Пожалуй, время и по домам, — посмотрел на часы Мильченко. — Поздно уже.

— Сейчас, — согласился Бритван, — только шампанское допьем. Вам шампанского или водки, Олесь Петрович?

— Шампанского и самую малость.

Бритван налил всем.

— А себе я водки налью. Не отставать же мне от Алексея Платоновича.

— Тебе от него ни в чем отставать нельзя, — сказал Мильченко.

— Слышал, Алексей Платонович? — подмигнул Бритван Корепанову. — Мне от тебя отставать запрещается. Твое здоровье. — И он чокнулся с Алексеем через стол.

Когда все спускались уже по лестнице, Алексей спросил Марину, где она живет.

— О, мне совсем недалеко. Мне даже одеваться не надо. Я здесь живу, в гостинице.

Ася взяла Алексея под руку.

— Ты видишь, как тебе не везет! — нервно рассмеялась она, когда они немного отстали. — Тебе, конечно, очень хотелось проводить ее. А провожать-то и некуда. Не везет?

— Не везет, — ответил Корепанов, и ему вдруг стало легко и радостно.

5

Кабинет Мильченко на втором этаже. Огромное окно выходит на площадь. Прямо под окном — высокий тополь. Летом его листья закрывают вид на площадь полностью. Но сейчас ветки еще голые, только почки на них набухли, и вся площадь — как на ладони. Напротив — небольшой скверик. В центре его — памятник Шевченко. У скверика — несколько машин, густо забрызганных грязью.

Бритван пришел ровно в девять.

— Ты прости, что тебе из-за меня с отъездом задерживаться приходится, — сказал Мильченко, крепко пожимая ему руку. — Мне тут, понимаешь, посоветоваться нужно по одному очень серьезному вопросу. Только разговор — строго между нами.

— Меня можно было бы и не предупреждать, — сдвинул брови Бритван.

— Ну, ну, не обижайся. Это я потому, что речь о твоем друге идет, о Корепанове. Читай вот.

Он протянул Бритвану бумагу.

Это было письмо без подписи. Кто-то ставил в известность обком о безобразиях в хирургическом отделении областной больницы. В письме говорилось о невысокой квалификации Корепанова, о том, что он берется за непосильные для него операции, о грубых диагностических ошибках, за которые люди расплачиваются жизнью. В качестве примера приводился знатный тракторист Сенечкин, которому Корепанов якобы удалил вместо больной здоровую почку и этим обрек человека на верную смерть.

— Подлость, — сказал Бритван.

— Что «подлость»? — спросил Мильченко.

— Вот такие письма. За эти вещи публично сечь надо или к позорному столбу привязывать, как в старое время привязывали воров и разбойников.

— Ну, в старое время к позорному столбу не только воров привязывали, — заметил Мильченко. — Не спеши с выводами. Лучше скажи, у Сенечкина что было?

— Туберкулез правой почки. Вернее, я его с таким диагнозом отправил…

— А выкинули-то левую?

Бритван принялся объяснять.

— И почему это вы, врачи, привыкли так покрывать друг друга? Коллегиальность?

Бритван обиделся. Причем здесь коллегиальность? Он интересовался, беседовал с Корепановым. У Сенечкина действительно оказался туберкулез не правой, а левой почки.

— Вот что, Леонид Карпович, — прервал его Мильченко. — Я тебя не как адвоката пригласил. Мне нужна консультация хирурга-специалиста, причем высокой квалификации. Ты мне скажи: может такое произойти, чтобы перепутать, где больная, а где здоровая почка?

Бритван сказал, что диагностические ошибки не исключаются.

— А так, чтобы обе почки были больны, бывает?

— Бывает, конечно…

— И тогда тоже надо оперировать?

— Бессмысленно. Я лично убежден в этом.

— Еще один вопрос, уже последний: вот здесь, — он указал на анонимку, — написано, что удалить здоровую почку, когда другая больна туберкулезом, значит обречь человека на смерть… Верно ведь?

— Верно, — сказал Бритван.

— Выходит, этот, как ты его назвал, «подлец» кое в чем разбирается?

— Это высококвалифицированная сволочь, — уже сердито сказал Бритван.

Мильченко попросил Бритвана, как только он приедет домой, вызвать Сенечкина, обследовать его и о результатах сообщить. Бритван поинтересовался, чем вся эта история угрожает Корепанову.

— Наше дело проверить, уточнить, что правда, а что ложь. Выводы потом делать будем. — Он поднялся, протянул руку Бритвану. — Значит, договорились: Корепанову пока ни слова.

— Да что я, баба, что ли?

Бритван ушел от Мильченко с тяжелым сердцем. Вызвать Сенечкина, обследовать, сообщить. А зачем обследовать? Он смотрел Сенечкина несколько дней назад. Несомненно — вторая почка больна, и Корепанов об этом знает. Надо бы зайти к нему, сказать об анонимке. «Черт меня дернул давать слово Мильченко!..»

— У тебя неприятности? — спросила Ася, когда Бритван вернулся.

— Будем собираться, — сказал он.

Машина выехала за город.

«Я не имею права уезжать, не поговорив с Корепановым, — думал Бритван. — Это не по-товарищески. Если бы со мной такое случилось, Алексей не уехал бы… Нет, я не имею права уезжать, не поговорив с ним. А может быть, это лучше, что он ничего не знает. Не будет волноваться попусту».

Бритвану вспомнился отец — старый земский лекарь. Он всегда говорил, что первой заповедью врача должен быть закон товарищества. «Никогда не оставляй в беде коллегу. Никогда ничем не компрометируй товарища. О врачебных ошибках надо говорить на научных обществах. И только там. В медицине еще много темных пятен. Ошибиться может каждый. Нет ничего отвратительней, как спекуляция на ошибках товарища».

Небо низко нависло, сплошь покрытое серыми тучами. Когда выехали за город, пошел снег, мокрый, лопастый. Ритмично постукивал «дворник».

— Постой! — тронул Бритван шофера за руку.

Машина остановилась. Бритван вышел, сделал несколько шагов и закурил, подставляя лицо снежинкам.

Ася открыла дверцу и крикнула ему в спину:

— Ну, чего ты там?

Бритван вернулся в машину, захлопнул дверку, отер лицо платком и бросил шоферу:

— Поворачивай обратно.

— Почему обратно? — спросила Ася.

— Надо с Алексеем поговорить.

Машина развернулась.

— О чем тебе надо говорить с Алексеем? — спросила Ася.

Бритван не ответил. Он сидел, не оборачиваясь, глядел на дорогу.

Вдали уже показались заводские трубы, когда Бритван вдруг опять приказал поворачивать.

Шофер молча развернул машину.

— Ты раздумал? — спросила Ася.

— Я поговорю с ним по телефону…