Гнев Божий

Глава 10

Не поговорив ни со мной, ни с Яношем, Ван Хорн объявил, что возвращается в Мойяду, и вместе с двумя десятками шахтеров, у которых были лошади и мулы, тронулся в путь. Остальные рабочие забрались в большую кибитку, запряженную четверкой мулов.

Мы с Яношем сели на телегу. Он был явно недоволен поворотом событий.

— Он, случайно, не ударялся головой в шахте? — раздраженно спросил меня Янош.

— Несколько раз, — ответил я.

— Я так и думал. У него съехала крыша. Ничем другим его поступки не объяснить. Для Ван Хорна это будет началом конца. Этот выпад де Ла Плата безнаказанным не оставит.

— Думаю, Ван Хорн пошел на это осознанно. Он провоцирует Томаса на открытое столкновение.

— В этом есть смысл, если только де Ла Плата появится один, но на это рассчитывать не приходится. Если он и объявится во время службы, с ним будет не менее дюжины вооруженных бандитов.

— Ван Хорн наверняка хитрит, — сказал я. — Не думаю, что он просто так дает повод его повесить.

— Да, но возможен и другой расклад, — заметил Янош. — А что, если, как я уже говорил, Ван Хорн не может выйти из роли священнослужителя?

Я попытался прогнать от себя эту тревожную мысль.

— Чушь какая-то.

— Тогда объясни, если сможешь, его сегодняшнее поведение. Он вместе с тобой и Морено полез в шахту, остался с этим заваленным несчастным. Исповедал, облегчил его душу, судя по твоему рассказу, как настоящий священник. Зачем он это делал? Ради чего рисковал собственной жизнью?

Вспомнив на минуту, что произошло в забое, я неожиданно содрогнулся при мысли, что я и сам в те минуты, как это ни покажется глупо, воспринимал Ван Хорна как настоящего пастора.

— Ну, я не знаю, — неуверенно произнес я. — Я ведь и сам туда полез. Не так ли?

— Относительно тебя все понятно, — улыбнулся Янош. — Видите ли, вы, сэр, ирландец. И кто может сказать, что такие, как вы, хоть раз в жизни поступали обдуманно и логично?

На этом наш разговор прервался, так как мы уже приехали на гасиенду. Подъезд к дому нам преградили двое людей Томаса де Ла Плата. В дом нас они не пустили, однако и не воспрепятствовали покинуть усадьбу.

Янош мирно клевал носом на заднем сиденье, а я, нахмурив брови, вел «мерседес» по дороге в Мойяду и мысленно пытался разобраться в Ван Хорне, в этом грабителе и убийце, добровольно пришедшем мне тогда на помощь в доме старого Тачо. Да, тогда он спас меня от неминуемой гибели, думал я. Это он, не раздумывая, кинулся в темную шахту навстречу смертельной опасности, чтобы протянуть руку умирающему и с молитвами проводить его в мир иной. Поступок, надо прямо сказать, мужественный, но бессмысленный. Хотя неизвестно, для кого как. Да и вообще, какой смысл можно было отыскать во всем том, что происходило с нами?

Возвратившись в гостиницу, я сразу заметил, что сервис в ней разительно изменился. Войдя в бар, мы увидели за стойкой Морено. Он, должно быть, уже успел принять ванну и теперь светился чистотой. На нем были свежая белая рубашка и черный галстук.

Морено извлек бутылку того самого особого виски, три стакана и смущенно произнес:

— Почту за честь, если джентльмены выпьют со мной.

— Весьма любезно, — ответил Янош, и мы направились к стойке.

Морено, разлив виски, поднял свой стакан:

— Сеньор Киф, позвольте поблагодарить вас за то, что вы сделали для моего двоюродного брата. От имени всей нашей родни.

В ответ я пробормотал какие-то слова признательности, думая, как много значат для этих людей родственные связи.

— А отец Ван Хорн, сеньор? Вы думаете, он сделает то, что пообещал? — осторожно спросил Морено.

— Насколько я знаю, Томас де Ла Плата запретил ему проводить церковную службу. Вот все, что мне известно, — ответил я.

— Это не наше дело, — вставил Янош.

— Ты думаешь, у священника возникнут проблемы? — спросил я Морено.

— Дон Томас его убьет. В этом нет никаких сомнений. Он также убьет любого, кто придет в церковь на службу. По дороге сюда я пытался объяснить это отцу Ван Хорну, но он меня и слушать не захотел.

— Тебя — не захотел, может, нас послушает, — сказал Янош и, осушив свой стакан, посмотрел на меня: — Черт возьми, мистер Киф, не можем же мы позволить человеку так просто совершить самоубийство. Верно?

— Полагаю, что не можем, — ответил я, подыгрывая Яношу.

— Не беспокойся, Морено, — бодрым голосом сказал Янош. — Я думаю, нам удастся его отговорить.

Морено, бурно выражая слова признательности, проводил нас до машины, открыл заднюю дверцу и помог Яношу забраться на заднее сиденье. Думаю, как мэру Мойяды, ему просто не хотелось иметь дополнительных проблем в своем городке. С другой стороны, Ван Хорн своим поступком, несомненно, изменил его настроение.

Проехав по улицам селения, мы вскоре подъехали к церкви. Ван Хорна поблизости не обнаружили. Резко нажав на тормоз, от чего под колесами зашуршала уложенная вокруг церкви щебенка, я оглянулся и увидел Викторию, сидящую на лошади. Позади нее я заметил Начиту. Лицо девушки было встревоженным. Спрыгнув на землю, она подбежала к машине и, словно пытаясь удостовериться, что я цел и невредим, ощупала меня руками.

— Вы слышали, что произошло на шахте? — спросил я Начиту.

— Я делал в магазине покупки, сеньор. Там только об этом и говорили.

Я взял Викторию за руки.

— Сейчас мне нужно поговорить со священником. А затем я приеду к вашей стоянке.

Она недоверчиво сдвинула брови, и я, не обращая внимания на окружающих, поцеловал ее в губы.

— А теперь поезжай, а то мне придется привязать тебя поперек лошади.

Ее лицо засияло в радостной улыбке. Вспрыгнув на лошадь и объехав «мерседес», Виктория галопом пронеслась мимо Начиты, который от неожиданности чуть не выпал из седла. Развернув лошадь, старый индеец поскакал вслед за девушкой, которая уже была на расстоянии двух ярдов от него.

— Она, по крайней мере, тебя слушается, — заметил Янош.

— Только иногда, — уточнил я.

Я помог Яношу выбраться из автомобиля, и как только мы направились к церкви, на ее крыльце появился Ван Хорн. На нем была черная сутана с белым стоячим воротником, на голове головной убор католического священника — еще один предмет, найденный в сундуке умершего пастора.

— Хотелось бы знать, сколько на все это уйдет времени.

Подойдя к машине, Ван Хорн поднял заднее сиденье и вынул из-под него огромный кусок войлока. Под ним заблестела металлическая поверхность. Сиденье оказалось тайником с двойным дном, и он, опустив в него руки, достал жестяной короб цвета хаки, на крышке которого черными буквами было написано: «Артиллерийско-техническое снаряжение армии Соединенных Штатов».

— Вы бы лучше прошли в церковь, — сказал он, поддерживая ящик обеими руками, затем добавил, обращаясь к Яношу: — И загаси сигару.

Венгр глубоко вздохнул и неохотно швырнул недокуренную сигару на землю.

— Ты не считаешь, что зашел слишком далеко? — недовольно спросил Янош.

Ван Хорн, не обратив внимания на его замечание, вошел внутрь. Самые грязные ругательства уже исчезли со стен, но побелить церковь Ван Хорн еще не успел. В помещении уже почти не пахло ни грязью, ни затхлостью, которые еще вчера здесь сильно ощущались. На алтаре в обрамлении двух свечей поблескивало распятие. Вокруг стояла благоговейная тишина. Оскверненный храм вновь стал святилищем.

Ван Хорн, подойдя к скамье, поставил на нее металлический ящик и открыл его.

— Мы с Кифом хотели бы знать, что ты задумал? Ты не один замешан в этом деле, пора бы это понять, — сказал Янош.

Ван Хорн вопросительно посмотрел на меня.

— Никто не придет на твою службу. Им не до этого, — заметил я.

— Придет де Ла Плата, — ответил он. — А это самое главное. Он явится, чтобы позлорадствовать, и, очень возможно, постарается меня прикончить.

— Но он будет не один, дружище, — попытался возразить ему Янош. — С какой это стати он вдруг явится без своей банды?

— Два дня. Это все, что нам отпущено, — ответил Ван Хорн. — После этого утреннего обвала на руднике нам больше не на что рассчитывать. Финал спектакля должен состояться именно сегодня, и разыграть его мы обязаны по нашим нотам.

— Томас никогда не вылезает из своей берлоги, не прихватив с собой дюжину бандитов, — заметил я.

Ван Хорн отошел в дальний конец церкви и взобрался на церковную кафедру. Он, глядя на нас, положил руки по обе стороны небольшого деревянного аналоя, на котором я увидел раскрытую Библию.

— Когда он со своими дружками войдет в церковь, здесь меня и застанет. Но они не будут знать, что их ждет.

Его ладони скрылись за кафедрой, а когда он их вновь поднял, я увидел в его руках автомат. Да простит меня Господь за мои сравнения, но Ван Хорн в эту минуту, стоя на возвышении с оружием в руках, был похож на ангела смерти. Теперь я понял, что ему не составит труда расправиться с Томасом и его бандой. Я уже видел, как де Ла Плата со своими дружками, позвякивая шпорами, входят в церковь. Свежи были мои воспоминания о том, каков Ван Хорн в действии. Я отлично знал, каким грозным оружием в его руках является ручной пулемет «томпсон». Томас де Ла Плата и те, кто с ним придут, рухнут на пол, прежде чем осознают, что с ними произошло.

Но в плане Ван Хорна было одно небольшое «но», о котором, как и я, догадался Янош.

— А что, если Томас оставит кого-нибудь из своих снаружи, сэр? Что тогда? — поинтересовался он.

— Это уже будет ваша с Кифом работа. Вы спрячетесь на втором этаже звонницы. С высоты двадцати футов у вас будет отличный обзор и удачная позиция для стрельбы.

— Из чего? — удивленно спросил я.

— Загляни в ящик.

Подняв крышку, я действительно обнаружил в нем дюжину брикетов взрывчатки, двухствольный дробовой обрез, «винчестер» с магазином, полным патронов, несметное количество амуниции и точно такой же, как у Ван Хорна, «томпсон».

Оставив Яноша в гостинице, я побрел по поселку в сторону ворот. Мне нужно было время, чтобы тщательно обдумать, что затеял Ван Хорн.

Осуществление его плана казалось мне опасным, но вполне реальным, и по тому, как он его нам описал, мы имели шансы на успех. Двух пулеметов, одной или пары гранат, брошенных со звонницы, более чем достаточно, чтобы за несколько секунд убить или покалечить бандитов Томаса, которые окажутся возле церкви, всех до последнего.

В конечном итоге все будет зависеть от Томаса де Ла Плата. Нельзя быть уверенным в том, что он поведет себя точно так, как предполагает Ван Хорн. Мне не раз доводилось устраивать засады, и по своему опыту я знал, что те, кого поджидают, либо не показываются вообще, либо появляются с другой стороны, и тогда ситуация в корне меняется: тому, кто собирался нападать, приходится обороняться.

Первое, на что я обратил внимание, когда подошел к стоянке индейцев яаки, так это на отсутствие поблизости вьючных животных. Однако палатка все еще стояла рядом с горевшим костром. Неподалеку, мирно пощипывая траву, паслись четыре лошади.

Рядом с костром на расстеленном одеяле лежала книга в кожаном переплете. Я поднял ее и раскрыл. Это был «Дон Кихот» на испанском языке. Послышался тихий шорох, словно легкий теплый ветерок качнул растущую на лугу траву. Я оторвал от книги взгляд и увидел глядящего на меня Начиту.

— Хорошая книга, сеньор, — сказал он.

— Ваша?

— В детстве мне пришлось пробыть некоторое время в монастыре у святых отцов в Накозари. Они намеревались сделать из меня священника, но внутренний голос подсказал мне совсем другое, и я вернулся к своему народу. Жизнь человеку дается всего один раз.

Бросив книгу обратно на одеяло, я спросил индейца:

— А где остальные?

— Пошли с животными через горы, сеньор.

— А ты остался?

На его лице появилось что-то вроде улыбки.

— Там, у водоема, по другую сторону от берега, где растут тополя, сеньор, она жцет вас.

Он мягко опустился на землю, взял с одеяла книгу и раскрыл ее.

Оставив Начиту наслаждаться сокровищницей мировой литературы, я, предвкушая удовольствие совсем иного рода, отправился, куда указал мне старый индеец.

Это было изумительной красоты место. В небольшой водоем, обрамленный огромными каменными глыбами, с двадцатитридцатифутовой высоты струился водопад. Виктория сидела на старой конской попоне, прижав к подбородку колени, и, погрузившись в свои сокровенные мысли, задумчиво смотрела куда-то вдаль. Услышав шаги и поняв, что это я, она быстро поднялась.

Она с опаской посмотрела на меня, словно ожидая увидеть нечто такое, о чем я никак не мог догадаться.

— Рад тебя видеть. Как хорошо быть с тобой наедине, — тихо произнес я.

Лицо девушки было серьезным, я бы даже сказал, озабоченным. Слегка сдвинув брови, она, казалось, пыталась разобраться в том, чего никак не могла понять. Выплывшие из-за вершин гор облака ненадолго закрыли яркое солнце, и я ощутил леденящий душу холод. Меня всего вдруг зазнобило, и я почувствовал острую боль, будто лезвие ножа пронзило мне сердце.

Такое случалось со мной не раз, и всегда в преддверии печальных событий. А Виктория, да благословит ее Господь, почувствовала и поняла это по-своему. Она схватила мои руки и плотно прижала их к своей груди.

— Я знаю, — сказал я. — Боюсь и я. Такое случается со всеми. Даже с малышом Эмметом Кифом, у которого крепкая рука. — Она еще больше нахмурилась, и я, опустившись с ней на попону, поцеловал ее в губы. — Эдмундо, Эдмундо Киф. Ты хочешь о нем узнать?

Она кивнула мне и улыбнулась. Тревога все еще не покидала ее.

— Дома у меня остался дед, который благословил бы тот день, когда увидел бы тебя, — сказал я. — Он всегда говорил, что самый большой подарок, который может преподнести Всевышний мужчине, — это женщина, умеющая молчать.

Изречение понравилось Виктории, о чем свидетельствовала радостная улыбка, появившаяся на ее лице. Возможно, само упоминание о моем деде немного развеселило ее. Наступил момент, когда я мог рассказать ей о себе. Итак, я начал рассказ, мой самый длинный монолог, который, если угодно, можно было назвать исповедью малыша Эммета Кифа.

История моей жизни изобиловала разными событиями, которые я старался не пропустить. Я рассказал ей буквально обо всем. О великом Майкле Коллинзе, о людях, преднамеренно и случайно убитых мною, включая и моего брата. Теперь она знала обо мне все, за исключением дела, на которое нас послал Бонилла, а также того, что я знал о Ван Хорне и Яноше.

Но я поведал Виктории и об этом, так как не до конца верил в успех планов Ван Хорна. Да, я считал, что наша операция сорвется, но почему я так думал, объяснить не мог.

Я лежал, положив голову ей на колени, и, глядя в бездонную синеву безоблачного неба, наслаждался тишиной. Виктория нежно водила своими маленькими пальчиками по моему лбу, отчего я забылся в сладком сне. Уверен, делала она это специально, чтобы украдкой оставить меня одного спящим. Но при первом же ударе церковного колокола я проснулся. Ван Хорн обещал зазвонить за полчаса до начала службы.

Она не сделала попытки остановить меня. Я даже не поцеловал Викторию на прощание, настолько был взволнован. Бросив на нее долгий взгляд, я развернулся и зашагал меж деревьев, готовый еще раз встретиться с судьбой, только в этот день — у порога церкви.

Я застал Яноша на веранде рядом с гостиницей. Заметив меня, он встрепенулся и громко, так, чтобы Морено, сидевший с озабоченным видом на тростниковом стуле, мог его услышать, предложил мне прогуляться по поселку.

— Он чем-то обеспокоен, — сказал я.

— У жены, как я понял, начались предродовые схватки. Хотя сейчас и не поймешь, что его больше тревожит, она или Ван Хорн.

Янош с выражением блаженства на лице выпустил изо рта облако сигарного дыма.

— Какой сегодня прекрасный день. В такой день даже хочется жить, — произнес он.

Я никогда не мог догадаться, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Где его беззаботность была показной, а где реальной — понять было невозможно. Вероятнее всего, такие удивительные, как Янош, привыкшие жить одним днем люди, не очень-то любили заглядывать в будущее и задумываться над грозящими неприятностями.

Вдвоем мы пошли по селению, непреднамеренно двигаясь вдоль его восточной стены, и неожиданно оказались у торца церкви, где в двери, ведущей прямо в ризницу, стоял, поджидая нас, Ван Хорн.

На этот раз поверх его сутаны был надет еще и белый полотняный стихарь, крест-накрест перетянутый у талии епитрахилью зеленого цвета, насколько я помню, олицетворяющей собой страсти Христа и его смерть. Ван Хорн накинул на себя зеленую ризу и приготовился к началу богослужения.

— Должен отметить, что вы, сэр, выглядите «на все сто», — восхищенно произнес Янош.

— Я чертовски старался, — мрачным голосом ответил ему Ван Хорн. — Осталось всего пятнадцать минут до начала, поэтому, чем раньше вы заберетесь на звонницу, тем лучше.

Он провел нас с Яношем по церкви и, остановившись за кафедрой, открыл небольшую деревянную дверцу, о существовании которой я и не подозревал. За ней была каменная винтовая лестница, которая вела наверх, в звонницу.

— Все, что нужно, я там приготовил, — сказал Ван Хорн. — Прошу запомнить одно. Вы начинаете стрелять только после того, как я открою огонь. Никакой самодеятельности. Что бы вам там наверху ни показалось, вы должны действовать, как договорились.

Дверь за нами захлопнулась, и я вслед за Яношем в полутьме зашагал по лестнице. Яношу с его огромными габаритами и тяжелым весом было трудно подниматься по крутым и узким ступеням, так что я был вынужден постоянно подталкивать его в спину.

Наконец мы поднялись на второй этаж и оказались в комнатке около десяти квадратных футов, в трех стенах которой зияли узкие, доходившие почти до самого пола окна. Как и предупредил Ван Хорн, все для нас было уже подготовлено: двухствольный обрез с патронами, «винчестер», несколько гранат, «томпсон» и сложенные рядом в стопку с полдюжины обойм аккуратно лежали на постеленном на полу одеяле.

Янош, обливаясь потом и прерывисто дыша, рухнул на деревянную скамью. Пока я осматривал помещение, он вынул из кармана фляжку, открутил пробку и припал к ней губами.

Изучив обстановку, я пришел к выводу, что мы заняли не самую выгодную позицию. С высоты двадцати футов, на которой мы находились, перед нами как на ладони лежала площадка перед церковью, однако из звонницы не просматривался городок и, чтобы его увидеть, необходимо было просунуть в окно голову.

Я поделился своими мыслями с Яношем, который наконец-то пришел в себя. Он понимающе закивал.

— Это означает, мы не сразу заметим Томаса, поэтому подготовиться к его появлению нам следует заранее, — сделал вывод он.

Я пододвинул скамью к стене с окном, чтобы мой напарник мог на ней удобно расположиться, а сам, скрываясь за оконным косяком, стал наблюдать за площадкой у крыльца церкви. Я передал «томпсон» Яношу, и тот, зажав сигару в зубах, положил его себе на колени. В мою задачу входило прицельно метнуть пару-тройку гранат, а если возникнет необходимость, открыть огонь из «энфилда» или «винчестера». В нашем положении короткоствольный дробовой обрез показался мне менее пригодным.

В той стене, где не было окон, была узкая щель шириною около девяти дюймов. Просунув в нее голову, я увидел внизу стоящую в церкви кафедру. Внутри никого не было. Затем дверь ризницы распахнулась, и на ее пороге с «томпсоном» в руках появился Ван Хорн. Сделав несколько шагов в направлении кафедры, он поравнялся с алтарем и, преклонив перед ним колени, машинально перекрестился. Затем он поднялся и с невозмутимым лицом взобрался на кафедру.

— И что из этого, мой дорогой сэр, получится? — выдохнул мне в ухо Янош.

Осторожно положив на небольшую полочку перед собой пулемет, Ван Хорн сел на стоящий за кафедрой табурет и раскрыл Библию. Я выпрямился и повел головой из стороны в сторону.

— Одному Богу известно, — ответил я на вопрос Яноша. — Я уже не пытаюсь его понять. Просто воспринимаю его таким, какой он есть.

В комнате звонницы стояла гробовая тишина и было очень жарко. Янош, стерев с лица пот, тяжело вздохнул.

— Я больше для таких дел не гожусь, — промолвил он.

— Но когда-то годился, — с уверенностью в голосе сказал я.

Это был не вопрос, а утверждение, и произнес я эту фразу не только для того, чтобы продолжить разговор.

— Когда я приехал в Мексику, то в качестве консультанта поступил на службу в кавалерию федеральных войск. В горах, к северу отсюда, они пытались уничтожить индейцев племени яаки, но все их усилия были напрасными, даже несмотря на то, что за пару отрезанных ушей яаки полагалась награда в сто песо.

— Да, видно, им очень хотелось от них избавиться.

— Правительство неистово хотело завладеть их землями. Этим все и объясняется. Потому-то и сейчас оставшиеся в живых индейцы этого племени обитают в таких местах, как, например, Страна Прохладной Реки, где никто другой не выживет. Эти события имели место в печальные времена правления Диаса.

— А после?

— В самом начале революции при взятии Сьюдад-Хуареса я с другими, такими же, как и я, служил в иностранном легионе под командованием Франциско Мадеро. Он называл нас племянниками великого Джузеппе Гарибальди. Отличный был вояка.

— Тебе, должно быть, есть что вспомнить.

— Да, это так. Но Мадеро убили его же сподвижники. Во всяком случае, я так расценил события, которые потом разыгрались. Он был слишком хорош, чтобы остаться в живых, бедняга. Быть бы ему пожестче с этими негодяями. То были смутные времена, сэр. Тогда никто не знал, кто следующий на очереди.

В этот момент с правой стороны мощенной булыжником улицы, скрытой от нашего взора, донесся топот копыт. В жарком воздушном мареве раздался смех и позвякивание шпор. Когда всадники наконец попали в поле нашего зрения, я понял, что мы недооценили силы противника. Их было не менее двадцати пяти, до зубов вооруженных людей.

В центре группы скакал, как всегда мрачный, Томас де Ла Плата. Но истинное потрясение я испытал, увидав справа от него на лошади его родную сестру.