Гнев Божий

Глава 11

Он специально взял ее с собой, чтобы она наблюдала, как будут измываться над священником. Другой причины ее присутствия я не видел. Лицо Челы было белым, чувствовалось, что она напряжена. Томас, первым спрыгнув на землю, протянул сестре руки. Та с большой неохотой слезла с коня. Взяв Челу под руку, Томас направился к входу в церковь. Шесть или семь человек последовали за ними.

— Что теперь будет? — шепотом спросил Янош.

Я бросился к щели в стене и припал к ней. Ван Хорн все также неподвижно сидел на табурете, только на этот раз «томпсон» лежал у него на коленях. Раздался звон шпор, взрыв хохота, и де Ла Плата, обнимая одной рукой сестру за плечи, появился в церкви.

— Сегодня дела у вас идут неважно, святой отец? — обратился он к Ван Хорну.

Ван Хорн аккуратно положил автомат обратно на полку и поднялся с табурета.

— Похоже, что да. Вы довольны?

— Тем, что не ошибся в этих свиньях? Нет, не особенно, — ответил де Ла Плата и посмотрел на сестру, которую все еще крепко прижимал к себе. — А тебе это принесло хоть какое-то удовлетворение, любовь моя?

Чувствовалось, что за этой его фразой скрывалось что-то омерзительное. Он явно затеял какую-то гадость. Чела попыталась высвободиться, но он еще крепче прижал ее к себе.

— Вы должны ее простить, святой отец. Удивительно, но сестра совсем не горела желанием посетить вас. Только по моей настоятельной просьбе она приехала сюда.

Люди Томаса с винтовками, свисающими с плеч, встав в линию позади своего предводителя, представляли собой отличную мишень, но я знал, что из-за девушки Ван Хорн стрелять не будет. Если я не послушаю Ван Хорна и попытаюсь сам подстрелить Томаса, бандиты в ответ откроют огонь, и Чела окажется в самом центре перестрелки.

Я не мог видеть выражения лица Ван Хорна, но голос его прозвучал спокойно:

— Что вы от меня хотите, сеньор? Моей смерти?

— Не обязательно, — качнув головой, ответил де Ла Плата. — Вы, священник, отсюда уедете. Завтра по той же дороге, по которой вы прибыли, и с теми же, кто вас сюда доставил. Я бы с удовольствием вас повесил, но, к сожалению, я дал сестре слово, и, если она выполнит то, что обещала, я его сдержу.

Он повернулся и, крепко прижимая к себе сестру, величаво зашагал к выходу. Члены банды гурьбой последовали за ними. Бандит, выходивший последним, презрительно сплюнул на пол. Ван Хорн, спустившись с кафедры, бросился им вдогонку.

Я подскочил к окну в тот момент, когда Томас вскакивал в седло. Рядом верхом на своей лошади уже сидела Чела. Люди из банды объехали их и отряд был уже готов тронуться в путь, как в дверях церкви появился Ван Хорн и закричал:

— Сеньор де Ла Плата! Я хочу вам кое-что сказать.

Дон Томас придержал лошадь, остальные сделали то же самое.

— Что вам нужно?

И Ван Хорн громко, чтобы все слышали, произнес:

— У меня есть образ Святого Мартина из Порреса, который в революцию исчез из церкви. Перед водружением его на прежнее место люди должны пройти с ним по всему селению.

Все замерли в ожидании, что за этим последует, и только нервный топот копыт нарушал воцарившуюся тишину.

— Я намереваюсь устроить ход завтра утром. Мы двинемся от церкви в половине десятого.

Послышался сдавленный крик Челы, но Томас тут же ее успокоил:

— В этом городке вы не найдете ни единого человека, который примет участие в вашей процессии.

— Тогда я пойду один.

Быстрым движением руки Томас де Ла Плата выхватил из-под куртки пистолет. В тот же миг я вырвал у Яноша автомат «томпсон» и, больше не считаясь с присутствием Челы, приготовился в случае необходимости открыть огонь. Правда, на этот раз в опасной близи от Томаса был Ван Хорн.

Чела, отчаянно закричав, схватила брата за руку. Все приготовились к худшему. Но Томас, помедлив, сунул пистолет обратно в висевшую у него под курткой кобуру.

— Священник, я сдержу слово, — сказал он. — Чтобы завтра после полудня вас здесь не было. А что касается вашего шествия, только попробуйте его устроить, и я самолично вас прикончу.

— Один или возьмете в помощь своих людей?

Глаза Томаса де Ла Плата засверкали огнем. Его лицо побелело, словно раскаленные угли. Но он промолчал, подал знак вооруженным всадникам, и вся банда тронулась в путь.

Воспользовавшись моментом, я выглянул из окна звонницы, чтобы увидеть их отход, и, заметив в двадцати ярдах от площади разрозненную группу местных жителей, быстро отпрянул назад.

— Похоже, у Ван Хорна появились прихожане, — заметил я.

— Боже, сэр, теперь я во все готов поверить, — ответил Янош.

В сопровождении едва передвигающегося Яноша я спустился по винтовой лестнице и, с опаской поглядывая сквозь разбитые окна, поспешил к выходу.

Толпа уже стала расходиться, и сквозь нее я увидел выезжающих из селения всадников Томаса де Ла Плата. Ван Хорн, второпях поднявшись на крыльцо церкви, ненароком задел меня и прошмыгнул внутрь, не удостоив даже взглядом. В этот момент я для него как будто не существовал. Войдя в церковь, он снял с головы убор католического священника и, швырнув его на ближайшую скамью, принялся стягивать с себя стихарь.

— Отлично сработано, — сказал я, когда к нам подошел Янош.

Ван Хорн бросил на меня яростный взгляд.

— А что ты от меня хотел, Киф? Чтобы я застрелил женщину?

— Совсем нет, — ответил я, избегая прямого ответа. — А как объяснить эту блажь, в очередной раз нашедшую на тебя? Я имею в виду твой ход с этой чертовой реликвией. Де Ла Плата был прав. Ни один мужчина, ни женщина, ни даже ребенок Мойяды не рискнет принять участие в этой процессии.

— В таком случае я пойду один.

— В расчете посрамить де Ла Плата? Он этого не поймет.

Ван Хорн ничего не отвечал, и только желвак ходил у него на щеке. Он периодически судорожно сжимал ладони. В тот момент отношения между нами приобрели новые оттенки, которые невозможно выразить словами. Я отлично это почувствовал. Уверен, что и Ван Хорн тоже.

Подойдя к нему ближе, я тихо, но настойчиво спросил его:

— Зачем это, Ван Хорн? Ради чего?

— Да будь ты проклят, Киф! Сам не знаю, для чего, — резко ответил он и, откинув стихарь в сторону, повернулся и зашагал в ризницу.

После таких слов говорить было уже не о чем, и мы с Яношем, оставив Ван Хорна в церкви одного, отправились в гостиницу. Морено в баре мы не застали, и я, зайдя за стойку, сам налил нам виски.

— Ну и что теперь? — спросил Янош.

— Не спрашивай меня, спроси лучше его самого.

Он тяжело вздохнул:

— Знаешь, друг мой, мне это не нравится. Совсем не нравится.

Янош взял бутылку и налил себе еще виски, а я, оставив его в баре одного, вышел из гостиницы, обогнул ее, сел в «мерседес» и поехал обратно к церкви.

Я вспомнил, что в звоннице мы оставили оружие. В том состоянии, в котором находился сейчас Ван Хорн, он мог позабыть о нем. Оружие лучше было бы перепрятать в более надежное место, решил я. Хотя это был лишь только повод, чтобы еще раз попытаться расколоть Ван Хорна. Но плану моему не суждено было свершиться: по дороге, взъехав на холм, я встретил священника в компании Морено.

Поднявшись в звонницу, я перенес все оружие вниз и уложил его обратно в металлический ящик. Затем перенес ящик в машину и поставил в тайник под задним сиденьем «мерседеса».

Вернувшись в церковь, я сел на скамью и посмотрел на алтарь. Да, подумал я, всю жизнь я обходился без Бога, но все же здесь, в церковном полумраке, при мерцающем свете горящих на алтаре свечей, мне было хорошо и спокойно.

Неожиданно в дверях показалась Виктория Балбуенас. Еще не переступив порога, она внимательно посмотрела на меня, машинально накинула на голову платок и повязала его под подбородком.

Я взял девушку за руки и, улыбаясь, усадил ее рядом с собой.

— Вот видишь, я, несмотря ни на что, жив.

Это все, что успел сказать я Виктории. На улице послышался крик, затем шум торопливых шагов по лестнице. В дверном проеме появился встревоженный Ван Хорн. Я мгновенно схватился за «томпсон».

— Он тебе не потребуется, — успокоил меня Ван Хорн. — Жена Морено, она совсем плоха. Никак не может разродиться, а местная повитуха не знает, что делать.

Я продолжал сидеть, тупо уставившись на него глазами. Он схватил меня за грудь и в мгновение ока поставил на ноги.

— Боже милостивый, — быстро сказал он. — Парень, ты же четыре года учился медицине. Не так ли?

У гостиницы уже собралась толпа из тридцати — сорока местных жителей. У плохих вестей длинные ноги, подумал я. Ван Хорн, осторожно раздвигая толпу, поспешно зашагал к входу. Мы с Викторией последовали за ним.

Жуткая сцена предстала перед нашими глазами, когда мы вошли в спальню. В ней было человек двенадцать, не меньше.

Все близкие родственники. Женщины уже вовсю рыдали, громко причитая. Морено, сам со слезами на глазах, был не в состоянии навести в спальне порядок.

На кровати под простыней, испытывая страшные муки, корчилась в схватках несчастная женщина. Древняя старуха, вероятнее всего повитуха, с лицом словно высушенное яблоко, грязней которой я еще не встречал, склонилась над роженицей.

— Пусть все убираются, — скомандовал я Ван Хорну. — Все до одного. Повитуха может остаться, только пусть сначала хорошенько вымоет руки. Пусть скорее принесут из кухни горячей воды и мыло.

Родственники все до одного, протестуя, неохотно покинули спальню. Морено, уже не рассчитывая больше увидеть жену живой, о чем он сам сказал у двери, тоже вышел из комнаты.

— Молитесь за нее, — тихо сказал им Ван Хорн. — Молитесь, чтобы Святой Мартин из Порреса помог ей.

Закрыв за ними дверь, он быстро подошел к окну, распахнутому на террасу, и что-то крикнул шумевшей на улице толпе. Я не расслышал, что именно, но думаю, то же самое, что и родственникам Морено. Затем Ван Хорн плотно закрыл в спальне все окна.

Послышался легкий стук в дверь, и, когда я ее открыл, на пороге с тазом горячей воды и куском дешевого хозяйственного мыла появилась Виктория. Я принялся мыть руки и приказал повитухе сделать то же самое. В ответ старуха, всплеснув руками, выбежала из спальни.

Стянув с живота роженицы простыню, я согнул ей в коленях ноги и осмотрел. Мне сразу стало понятно, почему повитуха пришла в отчаяние.

— Ты еще не забыл, как это делается? — спросил Ван Хорн. Чтобы женщина ничего не поняла, мы перешли на английский.

— При нормальных родах ребенок появляется на свет головой вперед. А в этом случае — ягодицами. Ситуация чертовски сложная.

— Ты можешь ей помочь? — с надеждой в голосе спросил Ван Хорн.

— У меня почти не было практики. Но с теорией я знаком.

Женщина вновь завыла, и я ее, повернув на бок, попытался успокоить. Мне это не удалось. Тогда Ван Хорн, обойдя кровать, взял жену Морено за руку.

— Не волнуйтесь, все хорошо, уверяю вас, — сказал он. — Мучения ваши скоро закончатся, и у вас будет здоровый сын.

Голос Ван Хорна вновь изменился. Я уловил в нем сострадание, любовь, можно назвать это как угодно, и абсолютную уверенность в своих словах. Крики женщины перешли в прерывистый стон. Не отнимая руки, она с верой и надеждой смотрела на священника.

Я отвел Викторию в угол спальни, быстро, но не громко объяснил, что от нее потребуется, и приступил к работе.

Для удобства мне требовалось подвинуть роженицу к самому краю кровати. Подхватив женщину с обеих сторон, мы с Ван Хорном, продолжавшим успокаивать несчастную, придали ей нужное положение.

Во время учебы в медицинском колледже я присутствовал при нескольких родах. Но все они проходили по классической схеме и без осложнений. Всего лишь раз мне довелось увидеть роды, аналогичные этим. Но это происходило в больнице. Как я сказал Ван Хорну, теоретически я был подкован. Словно на экзамене перед лицом суровых преподавателей, я сделал глубокий вдох, вспоминая последовательность действий акушера в подобной ситуации.

Прежде всего нужно было развернуть плод ножками вперед. Все зависело от того, удастся ли мне повернуть его в утробе матери. Осторожно введя руку между ног матери, я понял, что добиться этого вполне возможно, так как ножки у плода разгибались. Действовать надо было крайне осторожно, и я, нащупав пальцем коленку ребенка, слегка надавил на нее. Ножка распрямилась. То же произошло и с другой, когда я повторил манипуляцию.

В этот миг сеньора Морена жутко закричала и забилась в конвульсиях. Я попросил ее, чтобы она тужилась, и вскоре обе ножки ребенка вышли из утробы матери.

Виктория, разорвав хлопчатобумажную простыню на несколько частей, стояла рядом наготове. Я протянул ей руки, и она быстро вытерла их насухо. Теперь мне предстояло провести следующий этап.

Просунув руку между ног младенца и уперевшись большим пальцем ему в крестец, я стал тянуть его на себя до тех пор, пока не показались плечи. Я хорошо помнил, что делать дальше, и осторожно повернул ребенка против часовой стрелки. Затем, подцепив пальцем левый локоть, я вытянул ему всю ручку. Повернув ребенка в противоположном направлении, я проделал то же самое с его правой рукой.

Прервавшись на секунду, я перевел дух.

— Как дела? — спросил Ван Хорн по-английски.

— Пока все хорошо, но сейчас предстоит самое опасное. Извлечь ему голову. Это очень сложно, даже при наличии медицинского инструмента. Если допустить оплошность, то шанс нанести ему черепно-мозговую травму велик.

Вся сложность заключалась в том, что голова должна была медленно и непрерывно выходить из чрева матери. Об этом я хорошо помнил. Подхватив младенца снизу ладонью правой руки, я просунул ее под ним в матку и ввел средний палец ему в рот. Теперь ребенок всем телом лежал у меня на руке. Затем, положив большой палец левой руки ему на голову и зацепив указательным и безымянным его плечи, я принялся медленно, даже очень медленно, тащить младенца на себя. Чтобы ослабить напряжение матки, я прилагал такие усилия, что у меня на лбу выступили крупные капли пота.

Наконец мне удалось извлечь ребенка, но я тут же обнаружил, что он не дышит. Тело младенца было отвратительного, почти фиолетового цвета.

В попытке вернуть младенца к жизни я похлопал его ладонями, но это не помогло. Тогда, взяв у Виктории лоскут ткани и сделав из него жгутики, я очистил от слизи рот и ноздри новорожденного. По отчетливому биению сердца я определил, что ребенок еще жив.

Осторожно припав к его маленькому ротику, я сделал ему искусственное дыхание. Неожиданно ребенок сделал резкий вдох и залился пронзительным криком. О, это был гимн жизни — самый величественный на земле.

Виктория почему-то тоже заплакала. Она приняла от меня младенца, и, пока я осматривал плаценту и проверял состояние роженицы, достаточно умело держала его на руках. Теперь все позади, с облегчением подумал я.

— Мальчик, — объявил я, — если кого интересует.

Взяв у Виктории завернутого в пеленки новорожденного, Ван Хорн подошел к кровати. Я не слышал, что он сказал матери, но та вновь зарыдала.

— Все, как вы сказали, святой отец! — выкрикивала она сквозь слезы. — Все, как вы обещали.

Положив дитя рядом с матерью, Ван Хорн открыл окна и с победоносным видом вышел на террасу. С улицы в спальню донеслись восторженные крики толпы.

Больше я здесь был не нужен. Теперь можно обойтись и без меня. Я поднялся и, подойдя к двери, открыл ее. На пороге стоял Морено, позади которого толпились женщины. Затолкав меня обратно в комнату, они произнесли много слов благодарности, что было вполне естественно. Вскоре я их все же покинул и, пройдя по коридору, вошел в свой номер.

Боже, как я устал! Никогда в жизни я не чувствовал себя таким уставшим и одновременно счастливым. Впервые я подарил жизнь человеку, а не отобрал ее. От нахлынувших чувств я ничего не соображал.

Завалившись на кровать, я уставился в потолок. Дверь в комнату отворилась, и вошла Виктория. Присев рядом, она своими нежными пальчиками принялась поочередно разглаживать морщинки на моем лбу. От ее ласковых прикосновений я сразу провалился в сон.