Гобелен

ГЛАВА 14

8 января 1066 года

Сначала в церкви должны были состояться похороны Эдуарда — в здании, которое свидетельствовало о его богатстве и, как ему казалось, прославляло его Бога. Быть может, теперь Бог улыбнется Эдуарду в его загробной жизни, получив столь яркий знак обожания, хотя мне и неизвестно, насколько тщеславен христианский Бог. Эдуарда уже называют святым королем, Исповедником, чья огромная церковь стала его гробницей.

Гарольда короновал Элдред, архиепископ Йоркский, а не Стиганд, архиепископ Кентерберийский. Ведь Стиганд назначен королем Эдуардом, а Элдред — Римом. Таким образом, коронация Гарольда стала настоящей христианской церемонией. Гарольд продемонстрировал уважение римской церкви, более могущественной, чем любой король.

Монахи у алтаря смотрели, как Элдред возлагает тяжелую золотую корону на голову Гарольда, но Одерикуса, священника Гарольда, среди них не было. В соборе воцарилась тишина, все замерли, но криков радости не было, как не было пира.

Одерикус исчез. Даже братья в Кентербери не знают, где его искать. Эдита перестала быть королевой. Перемены произошли так быстро, что застали всех врасплох, поэтому стало трудно завершить даже самое простое дело. Я продолжаю ходить во дворец и работать — ведь мне не сказали, что ее следует прекратить. Однако после смерти мужа мою госпожу никто не видел, и она не присутствовала на коронации брата. Нет сомнений, что ее жизнь все еще в опасности, хотя Гарольд и не выполнил клятву, данную Вильгельму. Они не договаривались, что Гарольд станет королем.

Если Эдита и монах сбежали вместе, значит, их сопровождают союзники.

Должно быть, они покинули дворец ночью, в день смерти Эдуарда.

Мне известно, что Эдита, Эдгар и Одерикус находились с умирающим королем. Гарольд вошел в покои Эдуарда только после его смерти. Об этом мне рассказала Изабель, поскольку она сопровождала миледи, когда та выходила от короля. Это означает, что перед смертью Эдуард не предлагал Гарольду принять корону. Однако Витан поверил Гарольду, а Эдита не осмелилась заявить, что он лжет.

Мы не можем знать, что произошло за каменными стенами покоев короля, но Эдгар Этелинг остался без короны.

Уже несколько дней я почти не ем и не сплю. Не могла я и взяться за перо, чтобы облегчить душу на пергаменте. Меня все еще пугает обещание Гарольда убить сестру, но теперь, когда он стал королем, ему больше не нужно бояться ее соперничества. Теперь все графства поддерживают Гарольда, а без Тостига Шотландия будет оставаться в стороне. Однако страх продолжает меня преследовать, словно тень, от которой не спастись.

Сегодня утром, когда я толкла пестиком в ступке зерна для муки, пришла Мэри. Я уже давно растерла зерна в порошок, но никак не могла остановиться. Мэри забрала у меня пестик и высыпала муку из ступки в коробку. Потом она села рядом со мной у огня и взяла мою руку в свои ладони. Когда Мэри заговорила, мой страх вспыхнул с новой силой. Она попросила научить ее грамоте — ведь она видела, как я пишу. Конечно, я не могла ей отказать, я бы научила всех своих детей, если бы знала, что это поможет им в жизни. Но это умение не пригодится тем, кто служит землевладельцам, а в душах христиан и без того полно страха перед колдовством и магией, поэтому нам не следует показывать, что мы отличаемся от других.

13 февраля 1066 года

Эдита прислала мне письмо из Винчестера, в котором сообщила, что живет на попечении аббатисы. Она попросила меня отправить ей шерсти и красок, а кроме того, сообщить Одерикусу о том, где она находится, и что она возобновила работу над гобеленом. Я думала, что они вместе, но на сердце у меня полегчало после того, как пришла весточка от миледи. Теперь я знаю, что ее исчезновение не было ужасным предзнаменованием.

Эрл Эдвин посетил Вестминстер. Джон говорит, что его тревожит мысль о том, что Гарольд вернет Тостигу титул эрла Нортумбрии, где сейчас находится брат Эдвина Моркар. На рассвете Гарольд вместе со своими хускерлами поскакал на север, чтобы сообщить Моркару и жителям Нортумбрии, что Тостиг никогда не вернется. Джон уехал вместе с ним, ведь теперь он воин короля.

Я привыкла к тому, что мой муж сопровождает Гарольда во время многочисленных поездок в Бристоль, когда тот берет с собой королевскую гвардию. Но сейчас тревожное время, и я не могу чувствовать себя спокойной, когда Джона нет дома. И я беспокоюсь еще сильнее, поскольку знаю, что Джон готов рисковать, чтобы показать новому королю свою отвагу и верность в надежде получить землю и титул. Но всем сокровищам королевства я предпочитаю живого мужа в моей постели.

Во дворце холодно и тихо. Жена Гарольда, королева Алдита, остается в своих покоях, и о ее присутствии можно судить лишь по печальным песням арфы, которые слышны в тишине ночи. После Рождества мы перестали получать из Кентербери заказы на гобелены и на вышивку платьев, и я остаюсь дома, дожидаясь вестей с севера, которые очень медленно доходят до нас. Мне трудно много писать, когда на сердце лежит тяжесть, а без Одерикуса приходится экономить куски кожи, которые приносит Мэри. Я молюсь о благополучии монаха, хотя он уехал, даже не попрощавшись со мной.

3 апреля 1066 года

Ночь за ночью в черных небесах над страной пламенеет меч. Люди пребывают в ужасе, полагая, что огонь в небе есть знак того, что Бог гневается на нового короля, который взял корону, и своим пылающим мечом будет мстить и сеять среди нас смерть за преступление Гарольда.

От Одерикуса по-прежнему никаких вестей. Я боюсь, что Гарольд узнал о его предательстве и изгнал священника. Я хорошо помню Одерикуса, о чем не осмеливалась писать прежде. Сама не знаю, почему так получилось, ведь многое из написанного мной очень опасно. Быть может, дело в том, что Мирра называет меня посланцем и просит мудро использовать мое умение. Уж не знаю, мудро ли я поступаю, когда пишу все это, но сердце подсказывает мне, что я все делаю правильно.

Прошлым летом, когда солнце еще стояло высоко в небе, я шла по тропинке мимо ручья из дворца домой, и мне довелось встретить Одерикуса. Мы и раньше встречались в месте, где на берегу растут ивы. Он любил там сидеть, возможно, молился.

Некоторое время мы шли бок о бок, но мне показалось, что его что-то смущает. Я знала — на сердце Одерикуса лежит тяжесть, и спросила, не хочет ли он поведать о своих печалях.

Все дело в ковчеге, сказал монах. Он чувствует, что предал свой сан, когда вынул из него мощи. Я спросила, предал ли он свой сан или своего Бога, ведь мне казалось, что для него христианская вера, владеющая его душой, не совпадает с предметом его поклонения. Однако Одерикус считал, что эти вещи нельзя разделить. Тогда я спросила, можно ли сравнить любовь, которую он испытывает к королеве, с любовью к Богу? Разве это не любовь к Богу на земле? Он в ответ лишь покачал головой, словно подобные мысли не имели отношения к его странной вере.

Я видела ковчег, поскольку он однажды тайно приносил его во дворец, чтобы показать Эдите. Она сказала, что должна посмотреть на него, прежде чем сделать рисунок для гобелена. Одерикусу было легко это сделать — ведь про тайник в Кентербери знали только он и аббат. Он принес его в башню, завернув в тонкую ткань, и ковчег видели только королева Эдита и я.

Мне никогда прежде не доводилось видеть подобной работы — ни в покоях королевы, ни в дворцовой часовне. Это золотое хранилище сделано в других землях, викингами. Лишь они умеют ковать золото так, словно выполняют работу для жилища богов.

Когда Одерикус достал ковчег, не только я, но и миледи лишились дара речи. Ковчег стоял на мягкой ткани шерстяной мантии, и в его инкрустированной самоцветами крышке отражался свет горящих свечей.

Ковчег совсем небольшой, размером с два каравая хлеба, и его крышка изогнута, как у бельевого сундука. На крышке с каждой стороны изображены золотые кресты, а между ними — сотни блистающих самоцветов. Я узнала янтарь из северных гор, рубины, жемчуг и сапфиры. Самоцветы создают изящные узоры, подобно богато вышитой ткани.

У основания ковчега имеется надпись — руны, которые я не смогла прочитать. Каждая руна сделана из осколков разных самоцветов.

Королева Эдита прочла для меня надпись — ведь она знает много разных языков.

26 апреля 1066 года

Стало известно, что Тостиг отплыл по северной реке Хамбер с флотом из шестидесяти кораблей, угрожая землям Эдвина из Мерсии. На севере люди очень сильно настроены против королевского брата, и эрл Эдвин сумел собрать тысячи воинов из каждого графства, чтобы остановить его вторжение. Простые люди винят во всем Гарольда — какой же он король, если не способен подчинить себе собственного брата? После смерти Эдуарда из Фландрии доходят слухи о бесчинствах Тостига и разрушениях. Он готов на все, чтобы отомстить брату за изгнание и кражу короны, которая по праву принадлежала Этелингу.

Должно быть, Тостиг сильно переживает из-за смерти Эдуарда, ведь ему не позволили находиться рядом с королем в последние часы его жизни. Теперь, будучи противником короля Гарольда, Тостиг может легко объединиться с другими врагами короны, а их немало. Следует ожидать, что Тостиг предложит союз Вильгельму Нормандскому, чья жена Матильда является сестрой его жены Джудит. Пока нам ничего не известно о том, как отреагировал Вильгельм на коронацию Гарольда и что стало с клятвой, которую дали Гарольд и Вильгельм, а также как Гарольд осмелился надеть корону, зная, что станет врагом сразу двух самых яростных воинов континента — Вильгельма Нормандского и Харольда Хардраада из Норвегии.

Эдгар Этелинг, лишившийся своих защитников — Тостига и миледи, — словно призрак, бродит по каменным коридорам. Кажется, он остается на границе миров ребенка и мужчины — тоскует по ласке матери и мечтает о теле взрослого воина. Я видела его снова, когда он рано утром сидел у окна на каменной лестнице. Он вспомнил нашу предыдущую встречу и кивнул мне. Мне хотелось обнять его и сказать, что все будет хорошо, но не мне быть фамильярной с принцем, да и не могу я произносить то, во что сама не верю.

23 июня 1066 года

Большого праздника по случаю летнего солнцестояния не было, и мы с Джоном вновь оказались в разлуке в наш день — а ведь прошло двадцать лет с тех пор, как мы впервые поцеловались. Однако мой муж ускакал на север вместе с гвардией короля Гарольда. В канун летнего солнцестояния я оставила Джеймса и маленького Джона с Мэри, решив, что им будет лучше праздновать без меня и моих горестей, и отправилась в лес, намереваясь посидеть в ореховой роще, где мы теперь так редко бываем с Джоном. Я не могла понять, почему так тяжело на сердце, ведь нам и прежде грозила опасность. Я могу перенести мысли о любых трудностях, но мне страшно даже подумать о том, чтобы жить без мужа. Конечно, глупо тревожиться заранее и портить страхами и тревогами даже одну минуту в день.

Погода стоит чудесная. Наконец-то наступило настоящее лето, дни стали длинными, и дети ложатся спать поздно.

Не успела я зайти подальше в лес, как услышала голоса, и тут же стала двигаться бесшумно, как учил меня Джон на случай встречи с диким зверем. Конечно, я не хожу в лес охотиться, как это делают мужчины. Мне нравится наблюдать за живыми существами, пока они меня не заметят и не убегут. Мне доводилось видеть оленей, кабанов и зайцев, диких лошадей и даже медведя.

Голоса доносились из зарослей можжевельника, и, подойдя поближе, я понят, что слышу вовсе не клятвы любовников, как мне подумалось поначалу, беседу вели монах и человек в дорогом плаще — аристократ или богатый купец. Я подошла еще ближе, стараясь не привлекать к себе внимания, и узнала Одерикуса, а его собеседником был один из советников Гарольда. Сначала я почувствовала огромное облегчение, увидев моего друга, и мне даже в голову не пришло спросить себя, что он делает в лесу, тайно встречаясь с придворным. С того места, где я остановилась, мне был хорошо слышен их разговор, но я не понимала ни слова, поскольку они говорили на языке норманнов.

Я осторожно зашагала прочь и вскоре вернулась к кострам, где выпила вина со специями, которым Винтер щедро угощал соседей, и попыталась забыть о том, что видела. Я выпила больше сладкого напитка, чем следовало, стараясь забыть не только встречу в лесу, но и тревоги, грузом лежавшие у меня на сердце.

26 июня 1066 года

Джон вернулся из Нортумбрии, но вскоре вновь уехал на остров Уайт, где расположился король Гарольд, дожидаясь прибытия флота Вильгельма Нормандского, — все были уверены, что вскоре он появится у наших берегов. Джон был в отличном настроении, поскольку чувствовал, что настало время, когда он сможет проявить себя перед королем. Я не могла ничего ему сказать, ведь он именно об этом давно мечтает. Если я позволю ему заметить свой страх, то наше расставание будет не таким нежным и теплым. Надо пользоваться временем, пока Джон здесь, ведь очень скоро он нас покинет.

Я попросила его пойти со мной в лес в ночь полнолуния. Мы шли рука об руку, веселые, как юные любовники, и я не хотела слушать истории о сражениях и смерти. Мы пришли к кругу камней в ореховой роще. Было так тепло, что мы с Джоном обнаженными искупались в реке. Тело Джона загорелое и стройное от постоянных путешествий, и в лунном свете мне показалось, что он похож на лесного духа. Я так ему и сказала, а он ответил, что я лесная нимфа. Джон притянул меня к себе и любил прямо в воде, пока мы оба не достигли вершин блаженства. Потом мы лежали на берегу и смотрели друг на друга, как когда-то в юности.

23 августа 1066 года

Флот короля увеличился — к нему присоединились силы из каждого графства. На севере Тостига преследуют неудачи, и многие солдаты дезертировали, рассчитывая найти убежище у его друга короля Малкольма Шотландского. Однако Малкольм не собирается выступать против Гарольда — он вовсе не глуп.

Я побывала в Винчестере, куда по просьбе Эдиты доставила краски. В день моего возвращения я видела Одерикуса, который разговаривал во дворце с епископом Стигандом. Монах не показывался в Вестминстере с зимы, а когда заметил меня, отвел глаза. Он не мог знать, что я видела его в лесу, но стыдился передо мной за какой-то поступок. Позднее он пришел ко мне в башню и сказал, что один из гобеленов в библиотеке Кентербери отсырел и его необходимо починить. Я ответила, что недавно видела миледи и та просила, чтобы он послал ей весточку, но его глаза потемнели — вмешался какой-то демонический дух, — и он меня не услышал. С прошлой зимы его черные волосы поседели, и он больше не откровенен со мной, как раньше.

Одерикус не поехал с Гарольдом, объяснив свой отказ болезнью. Он сказал, что отдохнет с братьями, которые выращивают лекарственные растения в далеком монастыре. Одерикус что-то скрывает, его болезнь — страх.

В Винчестере миледи сидела в саду, окруженном каменными стенами монастыря. Она стройна и бледна, как новая луна. Когда я приблизилась к ней, то увидела, что она держит в руках пергамент. Эдита делала новый рисунок для вышивки. Теперь картинки возвращения Гарольда из Нормандии и его аудиенции у Эдуарда не будут концом истории, изложенной в вышивках гобелена. Нужно сказать, что рисунки Эдиты так же хороши, как и в самом начале, когда работа над гобеленом только началась.

Она отвела меня в комнату, где работали сестры, и там я увидела гобелен, растянутый на четырех длинных столах, сдвинутых вместе, — и все равно он не помещался полностью. В комнате находились аббатиса и юная сестра. Аббатиса сразу же отпустила ее и приветствовала меня легким поклоном. Говорила она мало.

Я внимательно посмотрела на новые рисунки миледи и увидела погребальную процессию Эдуарда в Вестминстере, а потом смертное ложе короля Эдуарда, возле которого стоят миледи, какой-то мужчина и священник. Я спросила, почему она решила изложить историю в таком порядке, а она ответила, что смерть короля была отпразднована еще до того, как он умер, и Гарольд уже знал, что украдет корону саксов.

Она рассказала мне о том, что произошло в тот день, и мне показалось, будто я сама находилась в покоях Эдуарда — так подробно миледи Эдита все описала. Я видела тяжелые занавеси вокруг его постели, расшитые символами христианства, и короля, и его лицо, белое, как льняная простыня.

Король Эдуард испустил последний вздох в присутствии королевы, Одерикуса и Эдгара Этелинга. Глаза миледи блестели, точно римское стекло, но она не пролила ни единой слезы, вспоминая о смерти мужа. Она сказала, что Эдуард не испытывал боли, усталость исчезла, он стал похож на юношу. И добавила, что король находился в здравом уме и твердой памяти, когда передавал королевство и корону Эдгару.

Гарольд солгал, утверждая, что находился рядом с королем в час его смерти и что Эдуард передал королевство именно ему. Когда Гарольд вошел в королевские покои, Эдуард был уже мертв. Ложь Гарольда поддержал Одерикус, который согласился подтвердить слова Гарольда в обмен на обещание сохранить жизнь Эдиты.

Я не знала, насколько глубока любовь Эдиты к монаху и любит ли она его теперь. Вероятно, она поняла, какую совершила ошибку, доверив свое сердце человеку, который служил стольким повелителям. Миледи Эдита видела его сомнения и теперь знает, что вовсе не к ней обратил Одерикус свои взоры.

Ныне я понимаю, отчего возник мрак в глазах Одерикуса, почему посерела его кожа, поседели волосы и изменилась походка. И еще я вспомнила, что он чужой в доме саксов — в его жилах течет кровь римлян и норманнов.

Я больше не могу об этом думать, мне страшно, когда я представляю, что нас ждет впереди.

Перед тем как покинуть монастырь, мне довелось увидеть гобелен, лежащий на длинном столе мастерской. Только аббатиса и миледи Эдита находились в мастерской, когда королева рассказывала о смерти мужа, а она знает, что я буду хранить ее тайну, как дракон — пещеру, полную золота.

На ее рисунках был изображен Гарольд как коронованный король, сидящий на троне. На гобелене, вышитом простой шерстью, спрятана правда.

Гарольд изображен как король Англии, он рассказывает, как король Эдуард говорит с ним со своего смертного ложа, и что свидетель тому — Одерикус. Он рассказывает, как Эдуард просит Гарольда взять на себя заботы о королевстве. Одерикус не возражает, а у Эдгара Этелинга не оказалось достаточно храбрых союзников, которые смогли бы выступить против короля. Все они испытывали страх, ведь Гарольд — из рода Годвина, а его отец был знаменит тем, что убивал своих врагов. Но на гобелене Эдиты человек у постели Эдуарда не носит черных усов, которые есть у Гарольда во всех других частях этой истории.

Тем, кто интересовался причинами отъезда его сестры из дворика, Гарольд отвечал, что отправил ее охранять сокровища, хранящиеся в Винчестере.

В последние мгновения своей жизни король Эдуард открыл глаза и посмотрел на Этелинга — именно ему, Эдгару, он завещал свою корону. Эдуард протянул руку жене, улыбнулся ей, попросил Эдгара о ней позаботиться, а потом за ним пришли ангелы.

2 сентября 1066 года

Тостиг объединился с Хардраадом, королем Норвегии, и Джон вновь покинул меня, пробыв дома всего три ночи. Он присоединится к людям Гарольда, которые готовятся к маршу на север, в Йорк. Джон сказал, что шпионы Гарольда на севере считают, что Тостиг поведет войска на Лондон и Вестминстер, и теперь Лондонский рынок похож на растревоженный улей, гудящий о том, что братья Годвины, когда-то друзья и соратники, теперь встретятся на поле боя, чтобы сражаться друг с другом до тех пор, пока один из них не погибнет.

Велик гнев Тостига против своего брата короля, и я думаю, что не только изгнание и уязвленная гордость ведут его, но еще и дело, в которое они верили вместе с сестрой. Прошло совсем немного времени после смерти Эдуарда, Тостиг все еще скорбит по своему королю, и скорбь питает его ненависть.

Однако объединиться с северянами против семьи и королевства — отчаянный шаг, и только месть может служить тому объяснением.

В деревне женщины занимаются обычными делами, а дни становятся холоднее и короче. Как и я, они думают о том, что на сей раз их мужья могут не вернуться домой.

Хотя после возвращения монаха я дважды побывала в Винчестере, он так и не послал весточку своей леди. Я не могла сказать ей о том, что видела Одерикуса, это было бы слишком жестоко. Сама я редко его встречаю, он больше не получает удовольствия от разговоров со мной. Поэтому я удивилась, когда однажды вечером он пришел навестить меня. Накануне мы с ним случайно встретились в мастерской красильщика. Монах терпеливо ждал, пока красильщик пересчитает его монеты. Он спросил меня о детях, но мне показалось, что он не слушает мой ответ, поэтому сказала всего пару слов. Когда хозяин мастерской закончил подсчеты, Одерикус склонил голову и быстро вышел.

Однако на следующий вечер он подъехал к двери моего дома. Одерикус был в плаще, а его бритую голову скрывал капюшон. Я предложила ему войти и присесть у огня, и он вошел, с тревогой оглядываясь по сторонам, словно опасался найти здесь врагов. Но Мэри и маленький Джон ушли к соседям, и только малыш посматривал на него, играя у очага с пряжей и веретеном.

Одерикус спросил меня о моих записях. Его интересовало, описала ли я все известные мне события. Если да, то в таком случае их следует уничтожить, сказал он. Монах заявил, что запятнал свою душу, предав короля и его близких, и теперь боится, что женщина, которую он научил писать, расскажет о его грехах. Я напомнила ему, что он приблизил меня к себе из-за того, что я наблюдала и слушала, и добавила, что он сам принимал участие в пересказе этой истории в гобелене. И я ему отказала.

Тогда Одерикус заплакал. Я сказала ему, что он поддержал ложь Гарольда для того, чтобы, спасти жизнь любимой женщины, но не знаю, говорил ли он Гарольду или Вильгельму, что данная ими клятва была фальшивой. Он ответил, что не открыл им правды, ведь тогда он моментально стал бы изгнанником. Одерикус произносил эти слова, не глядя на меня, настолько он стыдился своего страха, который управлял его поступками. Тогда я спросила, почему он сообщил Вильгельму о предательстве Гарольда, укравшего корону. Не сводя глаз с малютки Джеймса, жующего веретено, Одерикус ответил, что он верит Риму. Значит, Бог сделал свой выбор, к тому же в его жилах течет кровь римлян и норманнов. Получается, что он только делал вид, что поддерживал саксов, спросила я. Тогда монах заглянул мне в глаза и поклялся, что это не так. Ему хотелось лишь угодить королеве, и его соблазнили ее любовь к собственному народу, а также ее красота и мужество. Перед уходом Одерикус сказал, что будет поминать нас в своих молитвах.

10 октября 1066 года

Стало известно, что между братьями Гарольдом и Тостигом произошло сражение возле Стэмфорд-Бридж в графстве Йорк. Войска расположились на противоположных берегах реки Деруэнт, и братья провели переговоры. Гарольд, закованный в броню и одетый, как парламентер, прокричал через мост своему брату, что если тот вернется к своей семье, то получит третью часть всей Англии. Когда Тостиг спросил, что произойдет с Харольдом Хардраадом, его брат ответил, что выделит ему семь футов земли, поскольку он выше остальных. Тостиг ответил, что никто не посмеет про него сказать, что он привел короля Норвегии в Англию для того, чтобы его предать, повернулся и уехал прочь.

Когда Хардраад спросил у Тостига, с кем он вел переговоры, Тостиг ответил, что это был его брат Гарольд. Викинг ответил — если бы он знал об этом, то убил бы его. Однако Тостиг не убил брата, который когда-то был его верным другом, и заявил, что если брату суждено убить брата, то пусть уж лучше Гарольд убьет его.

Норвежцы, датчане и воины Фландрии пошли в атаку через мост, а наши войска, если верить словам посланца с севера, сражались храбро и стойко. Король викингов погиб с песней, посвященной Валькирии — богине воинов северных племен. Тогда Тостиг взял на себя командование армией, но северяне, лишившись своего могучего короля, уже не выказывали прежнего мужества, и многие из них погибли. Вместе с ними был убит и Тостиг. Я уже знаю, что брат погиб от руки брата, но истории обычно обрастают невероятными деталями по мере того, как их бесконечно повторяют.

После долгого марша на север и сражения в Йорке нашим войскам не удалось отдохнуть, поскольку Вильгельм Нормандский высадился в Пивенси и разбил там лагерь. Нам рассказали, что армия Гарольда, уставшая, но радостная после одержанной победы, вновь двинулась на юг, чтобы встретить там норманнскую конницу. Надеюсь, что монах не забудет помянуть нас в своих молитвах.

12 октября 1066 года

Джон вернулся домой, но только на одну ночь. Он улыбался, как юноша, с которым я танцевала на рыночной площади Кентербери, хотя его лицо потемнело от пыли и пота, а на руке кровоточила рана. Глаза Джона горели, словно серебряные бусины, когда он рассказывал, как Гарольд хвалил лучников. Джон стал капитаном королевских лучников и ждал такой похвалы уже много месяцев.

В ту ночь мы не спали до самого восхода — солнце проникало в наш дом сквозь дыры в стенах, и я прижималась к Джону, чтобы он не оставил меня наедине с моими страхами и ужасными предчувствиями. Когда он ускакал прочь, я стояла вместе с другими женщинами и махала ему рукой, и, хотя ни одна из нас не пролила ни слезинки, пока мужчины выезжали за городские стены, многие разрыдались, как только последняя лошадь исчезла в лесу.

20 октября 1066 года

Второе сражение состоялось там, где растут древние яблони, возле Колдбек-Хилл. Герольд из Гастингса рассказал, как храбро наши воины сражались в Колдбеке, даже несмотря на то что знаменосец Вильгельма поднял знамя Римско-католической церкви.

Мой муж Джон не вернулся из сражения возле древних яблоневых деревьев, он погиб, как и хотел, на поле битвы, защищая своего короля. Теперь мне кажется, что я всегда знала о том, что буду стареть без Джона, хотя в мирные времена женщины мечтают о спутнике на склоне лет. Дни мира завершились, когда Гарольд встретился в Нормандии с Вильгельмом, а члены семьи Годвинов пошли друг на друга.

Герольд рассказал, что весь долгий кровавый день армия саксов удерживала захватчиков, отбивая одну атаку за другой. Наконец норманны отступили, делая вид, что слишком устали, и саксы позволили себе немного отдохнуть. Но норманнские лучники лишь дожидались, когда королевская гвардия перестанет держать строй, и тут же обрушили на них черный дождь своих стрел, пока королевская гвардия не ослабела, оставив короля без защиты. Этого момента и ждали всадники Вильгельма, они смяли дрогнувшую оборону саксов. Короля Гарольда сбили с боевого коня и зарубили на месте, как и обоих его братьев. Тостиг и Гарольд, а также их братья Гирт и Леофвин погибли, сражаясь за корону, которая никогда им не принадлежала.

22 октября 1066 года

Вильгельм Нормандский ждал в Гастингсе проявления покорности со стороны Эдвина и Моркара, эрлов Нортумбрии и Мерсии. Братья Алдиты не стали посылать войска под знамена Гарольда, они выжидали, кто после окончания сражения станет королем. Теперь, когда все эрлы Годвины мертвы, Вильгельм заберет их земли еще до того, как их тела будут преданы земле, на которой они построили свои замки.

Вильгельм потребовал отречения архиепископа Элдреда и сдачи Эдгара Этелинга. Он угрожал послать солдат, которые будут грабить и жечь, если им окажут малейшее сопротивление. Когда известие о смерти Гарольда достигло Вестминстера, Витан начал готовить немедленную коронацию Эдгара Этелинга, но было слишком поздно, и Эдгару пришлось бежать, чтобы спастись от гибели.

Сразу же поползли зловещие слухи. Люди говорили, что поражение у Колдбек-Хилл стало наказанием за коронацию человека, который был воином, а не принцем. Теперь они твердят, что Гарольду не следовало становиться королем. Вильгельм не позволил похоронить Гарольда по христианским обычаям, запретив даже его матери Гите искать на поле битвы его изуродованное тело. И только просьбы Эдит Лебединой Шеи заставили Вильгельма изменить свое решение. Он позволил любовнице Гарольда забрать его тело с пропитанного кровью склона горы. Только она смогла узнать Гарольда, чье тело было рассечено ударами меча и пронзено стрелами. Она отвезла его в церковь в Бошаме, где покоится тело его отца, эрла Годвина, но не осмелилась построить для него усыпальницу или попросить благословения у священника.

Вильгельм Нормандский рассказал несчастным пленникам о том, как Гарольд клялся на священных реликвиях, что поможет ему стать королем Англии после того, как умрет Эдуард. Но вместо этого он сам захватил корону и теперь, как утверждает Вильгельм, будет гореть в аду, поскольку Бог его никогда не простит.

20 ноября 1066 года

Каждый день мы слышим о новых набегах норманнских солдат — они приближаются к Вестминстеру. К Вильгельму присоединилась его жена Матильда, и они вместе едут в Винчестер, где Эдита охраняет сокровища короны. Она будет вынуждена их отдать, у нее нет выбора. Я надеюсь, что она сумеет спрятать гобелен. Наверное, миледи чувствует себя одинокой. Эдгар по ее совету бежал в Шотландию — король Малкольм все еще остается нашим другом. Одерикус также скрылся, но куда и по какой причине, остается тайной.

Мать миледи, Гита, вернулась в Данию вместе с Эдит Лебединой Шеей и сыновьями Гарольда, но Эдита не покинет Англию. Теперь она действительно осталась одна, без родственников и друзей, за исключением аббатисы и молчаливых сестер аббатства. Мои визиты к ней стали слишком опасными, но монахини уже заканчивают вышивку, которую венчает история коронации Гарольда.

Мэри уже научилась писать буквы и слова, наблюдая за моей работой и задавая бесчисленные вопросы. Меня пугает и одновременно радует, что она может заинтересоваться этим ремеслом, — ведь перо становится другом, который смягчает тяготы нашего мира.

10 февраля 1067 года

Именно Мэри уговорила меня продолжать писать, хотя до сих пор я не могла заставить себя сделать это и уже забыла, когда в последний раз опускала перо в чернила. Перо, так долго остававшееся моим другом, превратилось во врага, а силы, которые оно мне давало, чтобы писать дальше, неожиданно покинули меня, как только прошла боль, вызванная смертью Джона. Тогда все вокруг меня стало скорбью и тенью, а сердце не могло найти радости ни в зимнем солнце, ни в первых словах малыша Джеймса. Но история еще не рассказана до конца, и я должна завершить начатое.

Когда Матильда прибыла во дворец и стала нашей новой королевой, она призвала меня, поскольку ей рассказали, что я мастерица вышивки. Матильда старше меня, но сложена, как ребенок. Она проницательна, и я не могу сказать, что несправедлива.

Королева Матильда показала гобелен, найденный солдатами ее мужа в сокровищнице саксов в Винчестере. Вышивка Эдиты была спрятана в огромном ларе. Однако я уже знала, что гобелен обнаружили, поскольку миледи послала за мной, когда узнала, что мой дом сожгли солдаты Вильгельма. Я сказала ей, что мои дети в безопасности и что нам есть где спать, поскольку наши соседи добрые люди. Мэри спасла мои дневники, при этом сильно обожгла руку, прикоснувшись к горящей стене.

Вышивка миледи удостоилась высоких похвал королевы Матильды, к тому же она была взволнована тем, что считала работу над гобеленом незаконченной. Она сказала мне, что беседовала со священником мужа, монахом по имени Одерикус, который обещал сделать завершающие рисунки в соответствии с ее указаниями. Еще она добавила, что о моем искусстве в обращении с иглой ей поведал тот же Одерикус.

Теперь мы вновь работаем с Одерикусом в башне над несчастным гобеленом, и монах уже успел сделать рисунки для двух картин. На первом изображена лодка, пересекающая водную гладь, несущая Вильгельму сообщение о том, что Гарольд стал королем Англии. Монаху не пришлось рассказывать мне, что в этой лодке плыл он, ведь я уже знала о его предательстве.

Мы работаем молча, хотя я не могу сказать, что ненавижу Одерикуса за его слабость. Просто у меня нет слов, которые я могла бы к нему обратить. Он позволил страху стать своим господином — ведь именно Одерикус оказался шпионом Вильгельма при дворе саксов. Он верит, что Бог выбрал его короля, но не может понять, что единственный бог Рима — сам Рим, ведь святые отцы не слышат криков несчастных душ. Я не сомневаюсь, что он действительно любит королеву, но монах верит, что совершил преступление против Бога на небесах.

На второй картине изображены приготовления к норманнскому вторжению, строятся лодки, работают оружейники, повсюду видны готовящиеся к сражению солдаты. Эти сцены сделаны с большим количеством деталей, чем другие, нарисованные монахом. Понятно, что Одерикус наблюдал за этими приготовлениями собственными глазами, а вовсе не находился в отдаленном монастыре, как он утверждал. А потом — сама битва. Одерикус изобразил в армии саксов лишь одного лучника. Это мой Джон.

Мне предоставлено самой решить, как будет украшено свободное пространство выше и ниже основного изображения, и у меня появились кое-какие идеи.

Королева Матильда приходила посмотреть на нашу работу и осталась довольна. Она ничего не сказала о втором ковчеге, появившемся в том месте, где ее муж Вильгельм и Гарольд приносят клятву. Но я знаю, что именно здесь монах признается в своем преступлении, поскольку в ковчеге, которого касается Гарольд, нет священных мощей и клятва Гарольда оказывается ложной. Ко второму ковчегу, нарисованному Эдитой так, что он похож на настоящий, Гарольд не притрагивается. Довольно странный способ запечатлеть это событие, но так монах пытается облегчить страдания своей измученной души, а у всех, кроме тех, кто знает, что произошло на самом деле, сцена не вызывает ни малейших подозрений. Кому, кроме нас, известно, что тогда были принесены не только клятвы верности?

Под картиной, изображающей Гарольда и Вильгельма, я вышила мужчину с топором, чтобы показать, что здесь свершается предательство. Под следующей частью гобелена вышита другая фигура, говорящая о запретной любви. Одерикус сделал вид, что ничего не заметил. Он оценил мою верность и не только нарисовал всего одного лучника саксов — Джона, но и сделал рисунок по воспоминаниям, которыми я с ним поделилась. Он изобразил женщину, выбегающую из дома, который подожгли солдаты Вильгельма. Эта женщина — я.

Королева Матильда сказала, что Одерикус должен по ее указаниям сделать над рисунками надписи на латыни, которые объясняли бы, что происходит. Тут не может быть никаких сомнений, сказала королева, всем должно быть понятно, что гобелен повествует о победе Вильгельма Нормандского.