Гобелен

ГЛАВА 2

Домик Лидии, выстроенный в викторианском стиле, находился в стороне от проезжей части, в маленьком переулке позади царственного Кентерберийского собора[7]. Шпиль собора высился над узкими улочками и домами времен Тюдоров, а экстравагантные резные украшения из камня делали его похожим на заколдованный дворец, окутанный призрачным ореолом золотистого света.

Мадлен никогда не бывала в доме Лидии в ее отсутствие и, доставая запасной ключ из потайного места под неплотно пригнанным кирпичом в садовой стене, чувствовала себя непрошеной гостьей.

Внутри прохладный воздух был пропитан знакомым ароматом лаванды. Мадлен сделала глубокий вдох, позволив приятному запаху разогнать тревогу, и впервые за весь день поверила, что все будет хорошо. Когда она несла вещи наверх, в спальню для гостей, громадные напольные часы пробили три. Однако, несмотря на столь поздний час, она совсем не хотела спать. Ей захотелось выпить, чтобы расслабиться, но в доме вряд ли было спиртное.

Спустившись вниз, она включила свет в комнате, которая одновременно служила столовой и гостиной, хотя громадный стол с ножками в виде когтистых лап, стоявший у окна, почти никогда не использовался в качестве обеденного. Сейчас он был почти доверху завален книгами и фотокопиями, на одной из которых она заметила открытый блокнот. Сверху лежали очки Лидии, а рядом стояла полупустая чашка с холодным чаем. Казалось, что Лидия только что вышла из комнаты и сейчас вернется. Мадлен раскрыла дверцы громоздкого буфета из дуба и, к своему огромному удивлению, обнаружила там бутылку шерри и хрустальный графин с янтарной жидкостью. Она вытащила стеклянную пробку и понюхала. Благодарение Богу, виски.

Мадлен обычно не курила в доме Лидии. Она вообще старалась не курить в присутствии матери, зная, что ее это беспокоит. Обычно она уходила в сад за домом, где позади выстроившихся в ряд викторианских домов протекал канал. Закурив в комнате, она почувствовала себя бунтаркой и тут же вспомнила, как подростком выдыхала дым в открытую форточку спальни. Много лет спустя Жан рассказал ей, что они с матерью знали о ее тайном пристрастии к сигаретам, но решили, что запрет заставит взрослеющую дочь курить еще больше. Они считали, что, если не обращать на это внимания, она со временем откажется от дурной привычки. Но тактика от противного в данном случае не принесла плодов.

Мадлен налила себе щедрую порцию виски и подошла к столу взглянуть, над чем работала Лидия.

На открытой странице она обнаружила несколько записей, очевидно скопированных по отдельности с разных страниц одной и той же приходской книги:

«Маргарет, дочь Джаспера Петерсона и Мэри, его жены, крещена 3 апреля 1876 года».

«Бродер из Кентербери и Маргарет Петерсон из данного прихода поженились 1 июня 1898 года».

«Бродер, торговец тканями, похоронен здесь 11 сентября 1901 года».

«Элизабет, дочь покойного Эдуарда Бродера и его вдовы Маргарет Бродер, крещена 3 ноября 1901 года».

Элизабет Бродер была матерью Лидии. Мадлен знала, что после смерти матери Элизабет перебралась в Лондон и там все свое время посвящала текстильной промышленности. Интерес Лидии к истории, по-видимому, озадачивал бабку Мадлен, которая надеялась, что дочь продолжит ее дело, поскольку такова была семейная традиция. Подробности истории семьи Бродер всегда невероятно занимали Лидию, но, лишь выйдя на пенсию, она смогла заняться ими со всей страстью.

Лидия взяла девичью фамилию матери — Бродер — в качестве акта протеста против своего отца, который был страшным пьяницей и бабником. Возможно, именно по этой причине она вышла замуж за Жана — если правда то, что женщина всегда ищет в своем потенциальном партнере качества, присущие ее отцу. Жан не пил, но и скромником его назвать было нельзя.

Ее родителей, без сомнения, привлекла друг к другу одинаковая страсть к академическим исследованиям, а также интерес к культурным загадкам их народов. Судя по некоторым обмолвкам, Мадлен поняла, что первая страсть прошла, как только родительские обязательства и быт пришли на смену тому, что воспламеняло молодые тела и умы.

Она снова посмотрела на сделанные Лидией записи в блокноте, посвященные рождениям и смертям ее предков. Бродер умер всего через три года после женитьбы на Маргарет, а мать Лидии Элизабет родилась почти сразу после его смерти. Может быть, их печали помогли вылепить ее собственную личность и судьбу? Возможно ли, чтобы сто лет истории сказались на одном конкретном человеке? А если это так, почему только сто лет, а не больше? Какие ответы она могла бы получить, если бы ей удалось встретиться с кем-нибудь из более далеких предков Лидии? Часы пробили четыре раза, и Мадлен вздрогнула. Неожиданно она почувствовала, как сильно устала после тяжелого дня. Через несколько часов она будет у матери в больнице, и, чтобы суметь держать себя в руках и не волноваться, ей нужно немного поспать.

Мадлен показалось, что телефон зазвонил в тот самый момент, когда она коснулась головой подушки. Спотыкаясь, она с трудом добрела до спальни Лидии, которая располагалась в соседней комнате. Телефон стоял возле кровати. Сначала она решила, что это голос ее матери — тот же тембр и возраст. Но это была Джоан Дэвидсон.

— Мадлен? Мне только что звонили из больницы. Мне очень жаль, дорогая. Твоя мама умерла рано утром. Аневризма аорты.

Голос Джоан звучал спокойно и уверенно, но, даже несмотря на ледяной ужас, сковавший ее, когда она услышала эти страшные слова, Мадлен поняла, что подруга Лидии изо всех сил пытается держать себя в руках.

Все, что было потом, казалось, происходило с кем-то другим. Самыми легкими оказались первые часы, когда шок стал чем-то вроде защитного барьера, который ничего не выпускал наружу и не пропускал внутрь. Именно в таком состоянии Мадлен приехала в больницу. Медсестры закрыли кровать Лидии занавеской, словно не хотели беспокоить ее во сне. Кто-то причесал ее и даже слегка провел помадой по губам, чтобы маска смерти не была слишком страшной. Увидев Лидию, Мадлен испытала нечто вроде облегчения — возможно, потому, что долгий путь по коридору в комнату, где лежала ее мать, подошел к концу. Или же потому, что Лидия совсем не казалась мертвой. Может быть, врачи ошиблись?

Они с Джоан молча стояли возле кровати и смотрели на хрупкое, худое, почти детское тело, завернутое в белые простыни. На столике у кровати Мадлен заметила цветы — желтые, оранжевые и розовые, и ей стало интересно, кто их принес. В тишине ее собственные мысли эхом возвращались к ней, как будто принадлежали кому-то другому.

Джоан приехала к дому Лидии через полчаса после звонка и забрала Мадлен. Она оказалась крупной женщиной с коротко подстриженными серебристыми волосами, которые когда-то были светлыми. Прежде чем уйти, она заставила Мадлен поесть и спросила, не хочет ли она сначала взглянуть на Лидию одна, без посторонних. Мадлен не знала, что ответить, потому что не думала об этом. Потом решила, что не хочет оставаться одна. Идя по коридору к комнате, где лежала Лидия, Джоан взяла ее за руку. Они в первый раз коснулись друг друга, и присутствие Джоан немного успокоило Мадлен.

Руки Лидии лежали на груди поверх простыни, и она была похожа на каменное изваяние мертвой королевы. Но каштановые волосы с седыми прядями блестели, как будто в них еще осталась жизнь.

Наверное, в какой-то момент Джоан ушла, потому что Мадлен вдруг обнаружила, что сидит на стуле рядом с кроватью в одиночестве. Она потянулась к руке Лидии и накрыла ее своей ладонью. Кожа была прохладной. Прошло несколько минут или часов, когда она наконец встала, наклонилась и поцеловала мать в лоб, как целовала ее Лидия, когда Мадлен была маленькой. Затем прошептала: «Сладких тебе снов».

Джоан позаботилась о том, чтобы Мадлен не оставалась одна ни по ночам, ни утром. Она давала ей разные задания, посвятив сперва в особенности своего древнего компьютера.

Мадлен без продыху печатала, Джоан звонила по телефону, ее муж Дон приносил из соседнего кафе чай для Джоан, а Мадлен — эспрессо. Мадлен пришло в голову — в один из редких моментов, когда она позволила себе задуматься, — что смерть создает некую сюрреалистическую обстановку. Она изо всех сил старалась сосредоточиться на порядке проведения службы, на том, какие гимны должны быть исполнены и кто будет читать молитвы. Ей было жизненно необходимо постоянно чем-то заниматься, чтобы не рухнуть в темную пропасть отчаяния.

Следовало отправить письма коллегам и друзьям Лидии с сообщением о ее смерти и о дате похорон. Поздно ночью среди вороха бумаг на обеденном столе в гостиной матери Мадлен нашла записную книжку. Выцветшая обложка, украшенная садовыми розами, пробудила болезненные воспоминания, а аккуратный почерк Лидии, которым были заполнены страницы, на мгновение заворожил ее. Наконец она заставила себя начать листать потрепанные странички, надеясь, что сможет найти там имена людей, о которых рассказывала Лидия. Но ее мысли окутывал туман, словно непроницаемым коконом.

Бродеры были только одни — дальние кузины, живущие где-то в предместье Кентербери. Мадлен их никогда не видела. Кажется, мать тоже не поддерживала с ними связи. Еще была школьная подруга Лидии, с ней Мадлен один раз встречалась, но помнила только имя — Дороти. Впрочем, ей не пришлось долго искать адрес. На букву «Э» была только Дороти Эндрюс, и она жила в Лондоне.

На следующее утро после того, как Мадлен отправила письма, ей позвонила Джоан и сказала, что с ней связалась Маргарет Бродер. Это имя на мгновение всплыло в памяти Мадлен, и она попыталась вспомнить генеалогические записки Лидии. Разве Маргарет Бродер не ее прабабушка?

Поскольку Мадлен медлила с ответом, Джоан объяснила:

— Это кузина твоей мамы, она хотела бы помочь с похоронами.

— Правда? Каким образом?

— Деньгами.

— О, господи, я даже не подумала о том, что за похороны нужно платить, — глупо, да?

— Нет, учитывая обстоятельства, вовсе не глупо. Я уже позаботилась об этом, велела служащим похоронного бюро связываться со мной. Я подумала, что так тебе будет проще, а все вопросы мы можем уладить потом. Но кузина Лидии предлагает надгробие и место на кладбище у деревенской церкви в том месте, где они живут. Она сказала, что там похоронены и другие члены семьи.

— Я уже забыла, где они живут.

Мадлен наморщила лоб, пытаясь вспомнить адрес, который записала вчера.

— Деревня называется Семптинг, примерно в получасе к юго-западу от Кентербери.

— Мне, наверное, нужно с ней поговорить? — вздохнув, сказала Мадлен.

— Боюсь, что да, — мягко ответила Джоан.

Повесив трубку, Мадлен оглядела гостиную Лидии и впервые осознала, какая трудная перед ней стоит задача. Вскоре ей придется разобрать жизнь матери на мелкие части. А также заняться юридическими вопросами и прочими прозаическими делами, о которых она сейчас и думать не могла.

Она расчистила от бумаг угол стола и села туда с чашкой кофе, так и не сняв ночной рубашки. Наполовину раздвинув шторы, она выглянула на улицу. Было начало десятого, но небо затянули тяжелые, черные тучи, и вокруг царил такой мрак, словно солнце еще не встало. На стекле все еще оставались капельки влаги после холодной январской ночи, а от настенной батареи поднималась тонкая струйка пара, указывая на то, что откуда-то сквозит.

Мадлен попыталась собраться с мыслями. Похороны назначены на завтра. Если она собирается принять предложение Маргарет Бродер, нужно действовать, но она невероятно устала, как будто проплакала несколько дней подряд, хотя до сих пор не пролила ни слезинки.

Трубку взяла Мэри, а не Маргарет, и ее голос звучал так, словно она немного не в себе. Впрочем, подумала Мадлен после разговора, ее собственный голос, наверное, звучал так же. Мэри объяснила, что она сестра Маргарет, а затем перешла к пространным соболезнованиям от своего имени и от имени сестры. Она произносила все необходимые слова, но голос звучал придушенно, и в нем не чувствовалось соболезнования. Мадлен решила, что она просто не позволяет человеческим чувствам взять над собой верх.

Затем Мэри перешла к делу, и обе испытали облегчение. Слишком писклявым голосом для женщины ее лет (Мадлен предположила, что она на несколько лет старше Лидии и что ей немного за семьдесят) она объявила, что «наш каменщик сделает надпись, но, разумеется, мы должны решить, какой она будет». Слово «мы» удивило Мадлен, и она подумала, что, возможно, это такое особое английское выражение, которого она до сих пор не слышала. Может быть, Мэри имела в виду, что они с сестрой и Мадлен придумают надпись вместе. Следующие слова кузины прояснили смысл предыдущего заявления.

— Ты, наверное, захочешь написать что-нибудь от себя, дорогая. Не жалей слов, мы можем себе это позволить.

Мадлен промолчала, но это не остановило Мэри.

— После службы гроб можно доставить в церковь Семптинга, и Лидию похоронят на церковном дворе. Мы поговорим с владельцем похоронного бюро. Изготовление надгробия займет немного больше времени. Так ты подумаешь насчет надписи?

Мадлен кивнула, потом сообразила, что она разговаривает по телефону и Мэри ее не видит.

— Я подумаю, — сказала она.

Она не помнила, попрощались ли они, но через минуту сообразила, что продолжает сжимать в руке телефонную трубку, из которой раздаются короткие гудки.

На следующий день она проснулась очень рано, впервые почувствовав, что защитный барьер, возникший благодаря потрясению, разрушен. Возможно, дело было в том, что боль, как ледяной кинжал, вонзилась ей прямо в солнечное сплетение. Она еще не решила, что скажет — и будет ли вообще говорить, — прощаясь с матерью.

Она выбралась из постели, сварила кофе, но одеваться не стала. Похороны состоятся днем. Она стала бродить по дому, разглядывая репродукции картин художников Возрождения, висящие на стенах, и время от времени проводя пальцами по корешкам книг на полках, словно по перекладинам в заборе. В библиотеке Лидии почти не было художественной литературы. В основном она предпочитала книги по истории, охватывающие период с пятнадцатого по семнадцатый век. Она читала лекции именно про этот период. Мадлен рассеянно взяла небольшую книжку с полки, где стояла художественная литература — главным образом, с русскими названиями. Она считала русских писателей печальными и меланхоличными, на грани депрессии. Лидия упорно пыталась убедить ее в обратном, периодически уговаривая почитать Тургенева или Достоевского. Книга, которую Мадлен выбрала, была тонкой, в твердой обложке и называлась «Русская мудрость». Она открыла ее в том месте, где в качестве закладки лежал обрывок бумаги, и прочитала: «Любовь сильнее смерти и сильнее страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь». Иван Тургенев.

Мадлен захлопнула книжку, словно та ее ужалила, и, прежде чем набраться смелости вновь перечитать цитату, некоторое время смотрела на обложку с иконографией изображения святого Георгия, убивающего змия. Если бы она верила, что такое возможно, то подумала бы, что к этой книге ее привела Лидия, специально пометив страницу закладкой.

Она положила книжечку в карман халата и достала с полки другую, со знаменитым портретом Генриха VIII на глянцевой обложке. Жирное высокомерное лицо короля из династии Тюдоров сохранило едва различимые следы молодости — либо художник проявил великодушие, либо опасался гнева короля. В молодости Генрих был поэтом и музыкантом, но позволил, чтобы его самолюбие и либидо взяли верх над чувствительностью юности. Лидию завораживал парадокс этого короля. Повзрослев и став более жестоким, Генрих провел реорганизацию церкви, чтобы иметь возможность регулярно менять жен. А тех, кто выступал против него, убивал. Жестоко.

Мадлен пролистала книгу, почти не глядя на страницы. Она вспомнила, как сияли глаза Лидии, когда та рассказывала о каком-нибудь интригующем эпизоде из истории. Однажды, приехав в Лондон, они отправились в ресторан через Лондонский мост. Летним вечером, когда освещение сменилось и воду в реке окутали тени, Тауэр на противоположном берегу Темзы превратился в темный силуэт. Лидия поежилась и сказала:

— Это здание меня немного пугает. Я знаю, что в городе случилось много жутких смертей не только в Тауэре, но… — Она немного помолчала. — Думаю, дело в камнях. Они очень старые.

Мадлен кивнула в ответ. Она часто чувствовала примерно то же самое в Нормандии. Ее родной Кан был средневековым городом, столицей другого короля, пользовавшегося дурной славой, — Вильгельма Завоевателя.

Она заставила себя вернуться из воспоминаний о летнем дне в Лондоне в холодную комнату, задвинула тяжелые шторы, чтобы хоть немного защититься от сквозняка, и включила свет. Было позднее утро, но при закрытых шторах можно было представить себе любое время суток. В комнате до сих пор сильно ощущалось присутствие Лидии. Мадлен не верила в привидения, но подумала, что, возможно, призраки — всего лишь последние воспоминания об ушедших.

По утрам она обычно не курила — ей нравилось думать, что у нее есть принципы, но сейчас ей отчаянно захотелось закурить. Мадлен с трудом нашла сигареты в громадной сумке, больше похожей на рюкзак. Она часто носила в ней домой работы студентов и учебники. Пачка сигарет спряталась среди разрозненных бумаг. А еще там же обнаружилось письмо Лидии, пришедшее в университет за день до звонка Джоан Дэвидсон. Мадлен положила его на стол, но не стала открывать — не могла заставить себя перечитать его. Она закурила и принялась рассеянно листать блокнот Лидии, чтобы не думать о письме. Неожиданно она замерла, наткнувшись на страницу, заполненную аккуратными строчками на латыни — точно такими же, как те, что получила от матери и переводила, забыв обо всем на свете. Неужели с тех пор прошло всего пять дней? Сначала Мадлен решила, что это еще одна копия того же отрывка, но, внимательно присмотревшись, заметила, что там стоит другая дата.

5 июня 1064 года

Кентербери, родной город моей матери, славится двумя монастырями и огромной библиотекой Святого Августина. Когда я была девушкой, королева Эдита приезжала в Кентербери, чтобы купить в нашей мастерской ткани и посетить библиотеку. Она образованная леди, говорят, что для женщины у нее на редкость острый ум. Конечно же, у женщин не такой ум, как у мужчин, но они не менее одарены природой, если не мешать им развиваться.

Королева может запросто разговаривать с математиками и музыкантами, говорит на языке норманнов, датчан и римлян. Но ее главная любовь — вышивание. В тот день она спроста, не соглашусь ли я поехать в Вестминстер, потому что увидела, что я так же мастерски владею иглой, как и она. Когда королева покидала нашу мастерскую в Кентербери, я стояла у окна и наблюдала за тем, как миледи, которой суждено было стать моей госпожой, едет по улице. Ее вязаный плащ сиял бисером из драгоценных камней, а золотые волосы ниспадали до самого пояса, ниже накидки. Я видела, как старики, дети и нищие останавливались, глядя на королеву и ее свиту, и их лица сияли — настолько она прекрасна. Ее красота вдохновляла менестрелей, посвятивших ей множество песен, а доброта сподвигала бардов на создание стихов. Тогда я подумала, что не каждая леди обладает столькими талантами. В то время я еще не знала, какое проклятие лежит на ней. Теперь знаю.

У ворот библиотеки она спрыгнула с лошади, и к ней подбежала маленькая девочка с белой лилией в руках. Королева приняла подношение и коснулась волос малышки, а потом скрылась за темными железными воротами, за которыми бывали немногие.

Монах Одерикус рассказал мне, что в библиотеке Святого Августина имеется великое множество священных книг, страницы которых братья расписали золотом и яркими красками, сделанными из раздавленных ягод и цветов. Августина отправили в эти земли с наказом вернуть их в лоно христианской церкви. Когда римляне ушли, старые ритуалы стали практиковаться почти в открытую, но король Эдуард — христианин, и нам необходимо соблюдать осторожность, поклоняясь богам, не признанным его церковью.

Братья Святого Августина редко появляются на улицах Кентербери, они писцы и рисовальщики и проводят свою жизнь в уединении. Именно они готовят ткани для наших вышивок при помощи серебряного карандаша каменщиков, который оставляет на ткани такой же след, как и на камне. Помимо того что Одерикус является священником и летописцем короля и королевы, он еще прекрасный рисовальщик. Поэтому он часто бывает во дворце и, несмотря на занятость, все же находит время, чтобы посидеть и поговорить со мной. Мы дружны с ним с тех пор, когда я еще жила в доме матери.

Теперь моим домом стал Вестминстер. Здесь, как и в Кентербери, в мастерских создаются гобелены, вышитые сияющими нитями, они украшают стены и залы состоятельных клиентов с континента. Самым богатым клиентом является церковь. Мы вышиваем парчовые крылья ангелов, одеяния угрюмых святых, плащ Девы Марии, над головой которой сияет сверкающий венец. Я видела вышитые картины запретного сада и диковинных уродливых зверей, словно вышедших из кошмаров монаха, которого подвергли пыткам. С помощью игл мы облекаем в форму людскую ложь, потому что даже святые лгут, если считают, что это придаст больше сияния их Богу.

Каждый год к нам приходят странствующие рассказчики. Они повествуют об одних и тех же сражениях и одних и тех же воинах, но каждый раз оказывается, что наш воин убил в десять раз больше скандинавов или римлян, чем в прошлый раз. В их сказаниях смерть овеяна славой, но нет ничего славного в горе матери, пустой постели жены и боли ребенка, которому не суждено увидеть отца. Как-то раз я поделилась с Одерикусом мыслями о том, что Иисус тоже был странствующим сказочником, и мне показалось, что его оскорбили мои слова. Он утверждает, что цель его рассказов в том, чтобы спасти нас. Когда я спросила его, от кого нас нужно спасать, он ответил, что от самих себя. Монах часто говорит загадками, но мне нравится его слушать. У него ясный и быстрый ум, и, хотя он является пленником своей жестокой веры, он наделен добротой. Могущество церкви заключено не только в ее богатстве, но и в учености священников.

Мадлен закончила, когда большие часы в коридоре пробили два раза. Два часа. Остался всего час до того момента, когда за ней должны заехать. Как и в первый раз, отрывок документа, принадлежащий перу неизвестного автора, заворожил ее, и она, забыв о времени, погрузилась в его мир. Мадлен снова задала себе вопрос, кто мог быть его автором.

Впрочем, пора было подумать о похоронах. Накануне днем Джоан позвонила ей и тактично спросила, решила ли Мадлен, что надеть на службу. Она пока не думала об этом. Джоан предложила ей сходить в магазинчик неподалеку от дома Лидии, и Мадлен купила там костюм — скроенную по диагонали юбку до колена и облегающий пиджак из тонкой шерсти темно-сливового цвета, который любила Лидия.

Она приняла ванну, вымыла голову и аккуратно заколола волосы на затылке, мимолетно подумав о том, что все зря — пройдет совсем немного времени, и прическа рассыплется на пряди, которые завитками окутают лицо. Она оделась и принялась разглядывать себя в зеркало. Мадлен не подходила к нему уже два дня, зная, что призрак, который посмотрит на нее оттуда, лишь напомнит ей о боли. Она не ошиблась — перед ней предстало лицо привидения, а красная помада подчеркнула бледность кожи и яркость рыжих волос. Девушка тяжело вздохнула и, уставившись в зеркало, приказала себе: «Будь сильной. Будь сильной».

Мадлен безмолвно повторяла эти слова и пока ждала Джоан и Дона, которые должны были за ней заехать, и по дороге в церковь, куда ходила Лидия, и пока викарий говорил о ее матери. Когда она подошла к кафедре, чтобы сказать несколько слов, ей показалось, что у нее одеревенели ноги, сердце отчаянно колотилось. Но, прочитав собравшимся друзьям матери слова Ивана Тургенева, она успокоилась, надеясь, что Лидия услышала ее.

Перед похоронами гостей пригласили в дом Джоан выпить чаю. Лишь сейчас Мадлен впервые смогла рассмотреть тех, кто пришел проводить Лидию. Она не знала, кто есть кто, но поняла, что высокая яркая женщина с черными волосами и в черной шляпе — Дороти Эндрюс, а две похожие на воробьев старушки в совершенно одинаковых темных костюмах — сестры Бродер. Еще одна пара, примерно ровесники Лидии, были ее друзья из Лондона — вместе с ними она преподавала в колледже. Викарий тоже был ее другом, и Мадлен показалось, что Лидия вернулась в англиканскую веру. Еще нескольких человек Мадлен смутно помнила и пыталась сообразить, нужно ли подойти к ним. Дон протянул ей чашку с блюдцем. Она ненавидела чай, но он, похоже, был одним из главных ритуалов этой культуры. Она с опаской сделала глоток и, еще до того как обжигающая жидкость коснулась губ, уловила запах бренди. Дон встретился с ней глазами и криво усмехнулся, а Мадлен послала в его адрес безмолвное благословение.

— Мадлен? — обратилась к ней женщина в черной шляпе. — Ты помнишь меня? Я Дороти Эндрюс, мы с твоей мамой вместе учились в школе.

— Привет, Дороти. Да, конечно, я вас помню. — Мадлен не знала, что еще сказать. — Спасибо, что приехали.

— Я так сочувствую твоей утрате, Мадлен. Лидия была настолько закрытой, что я даже не знала про ее болезнь. Это… невыносимо грустно.

Голос Дороти был глубоким и мелодичным. Она изящно пила чай маленькими глотками, но по сильно накрашенным глазам было видно, что она недавно плакала. А теперь она вглядывалась в лицо Мадлен, пытаясь найти там объяснение случившемуся.

Та покачала головой.

— Она недавно делала анализы крови. У нее болела и кружилась голова. Она всегда говорила об этом как о ничего не значащей ерунде…

Мадлен замолчала, потому что боялась, что не сможет говорить дальше.

Дороти взяла ее за руку и тихонько покачала головой, давая понять, что никакие слова не нужны. Они не могли передать и выразить боль, не могли вернуть Лидию.

Мадлен сжала руку Дороти, прежде чем выпустить ее, и почувствовала, что мгновенная связь, возникшая между ними, придала ей сил. Дороти была самой старой подругой Лидии и знала ее гораздо дольше, чем сама Мадлен.

— Когда вы видели ее в последний раз? — спросила она.

Почему-то этот вопрос казался ей очень важным.

— Наверное, месяца три назад. Мы стали меньше общаться, когда она перебралась в Кентербери. Я пригласила ее на выходные, и мы довольно много выпили, а потом вспоминали прошлое. Мы познакомились, когда были подростками, так что не сомневайся, мы вместе участвовали в куче самых разных эскапад.

— Да уж, — улыбнувшись, проговорила Мадлен, которой было трудно представить свою сдержанную мать, участвующую в «эскападах» с утонченной Дороти. — Вы знали ее родителей? — спросила она.

— Да, я хорошо помню мать Лидии. Отца я видела гораздо реже. Думаю, все остальные тоже. Элизабет, твоя бабка, в конце концов вышвырнула его прочь. Просто возмутительно, что она тянула так долго. Элизабет была сильной женщиной. Кое-кто сказал бы, жесткой, но я даже тогда понимала, что ей пришлось такой стать. Многие женщины, которым пришлось содержать свои семьи во время войны, были похожи на нее. Лидия много говорила о тебе в те выходные. Она ужасно тобою гордилась. Мне очень жаль, что нам пришлось встретиться при таких печальных обстоятельствах.

В это мгновение Дороти прервала одна из сестер Бродер, Маргарет или Мэри — она не представилась. У нее за спиной маячила другая сестра, похожая на близнеца-клона.

— Нужно отправляться на похороны, Мадлен, дорогая. Маргарет и я должны быть дома к чаю.

Мадлен снова удивилась настолько, что не нашла подходящего ответа. Похоже, в этой стране самым важным событием было чаепитие. Она принялась отчаянно озираться в поисках Джоан, которая могла бы спасти ее в этой сложной ситуации, но на помощь ей пришла Дороти.

— Возможно, я смогу вам помочь, — сказала она Мэри.

Мадлен сделала глоток чая с бренди и ускользнула, бросив благодарный взгляд на Дороти.

Когда небольшая процессия машин добралась до Семптинга, следуя за катафалком через деревню к старой каменной церкви, зимний пейзаж окутала тонкая паутинка легкого дождя.

«Даже небо плачет», — рассеянно подумала Мадлен.

Могила в углу церковного двора уже была готова — длинная, глубокая яма в земле, глядя на которую Мадлен по необъяснимой причине вдруг вспомнила свой разговор с Розой, произошедший несколько дней назад.

Неужели с тех пор прошло всего несколько дней? Ей казалось, что миновали недели, годы… Роза вспомнила про Мать Землю — созидательницу и разрушительницу. А теперь она заберет то, что ей принадлежит.

Викарий произнес молитву, и небольшая группка людей в темных пальто и под зонтиками стала смотреть, как гроб опускают в могилу. Они бросили на него цветы — розы и лилии, — а потом рабочие принялись лопатами швырять на Лидию мокрую землю.

Люди подходили к Мадлен — люди, которых она едва знала, — целовали ее в обе щеки или сжимали руку, а потом медленно шли к своим машинам и уезжали. Вскоре остались только викарий, Дороти, Джоан и Дон и сестры Бродер. Они стояли в дверях церкви и дожидались, когда кончится дождь. Мэри Бродер подобралась к Мадлен и почти заговорщически проговорила:

— Ты знаешь, что твоя мама занималась изучением истории нашей семьи, дорогая? — Мадлен кивнула и слабо улыбнулась, надеясь, что Мэри не ждет от нее ответа. — Ты должна завтра прийти к нам на чай. Мы хотим кое-что показать тебе.

Маргарет стояла за спиной Мэри и кивала, и Мадлен тоже почувствовала желание кивнуть, словно эти две крошечные женщины заколдовали ее. Когда они ушли, Мадлен решила, что позвонит им утром и придумает какую-нибудь отговорку, чтобы никуда не ходить. Она не сомневалась, что чай с сестрами Бродер вряд ли доставит ей удовольствие.

Джоан предложила поесть в деревенской закусочной, и все согласились, что в данных обстоятельствах так будет лучше всего.

Паб под названием «Ангел» находился в старом кирпичном здании, выкрашенном белой краской, с полосами в стиле Тюдоров под скатом крыши. На цепях над дверью болталась старая вывеска, висевшая косо, словно хорошенько набралась, — летящий ангел, играющий на тоненьком золотом рожке, едва различимом сквозь потрескавшийся лак.

Внутри было очень уютно. На стенах, как и следовало ожидать, висели железные подковы и старые фотографии, а открытые балки под потолком украшали ржавые останки старинных фермерских инструментов. В Кане не было таких пабов, где вас с радостью встретят, даже если вы придете в заляпанном грязью плаще и сядете в уголке, словно вы только что прибыли с планеты немытых фермеров. Появление компании в строгих похоронных костюмах вызвало опасливые взгляды сидевших за столиками любителей эля, но на них сразу же перестали обращать внимание. Они устроились у открытого камина, пили шерри и ждали, когда принесут ужин.

Майкл, викарий, был энергичным мужчиной лет пятидесяти, седым и розовощеким. Именно он поддерживал разговор в их компании. Судя по всему, он нашел свое призвание в жизни, потому что ему удавалось оставаться компанейским и одновременно сочувствующим, он даже дважды погладил Мадлен по руке, когда принялся рассказывать об интересе Лидии к истории церкви в Кентербери.

— Она знала ужасно много всего, — сказал Майкл. — Особенно про то, как Генрих Восьмой распустил монастыри, — мне кажется, она изучала шестнадцатый век.

— Правление Тюдоров занимало ее больше всего остального, — кивнув, подтвердила Мадлен. — Но я не знала, что ее так сильно интересовала история церкви.

Она сделала глоток шерри, почувствовав, как внутри все начало согреваться, и надеясь, что комок, вставший в горле, не помешает ей говорить. Майкл тут же пришел ей на помощь.

— Кентербери представляет невероятный интерес с точки зрения истории — здесь находилось самое сердце церкви Англии. Да и теперь находится.

— Но этот город в прошлом был еще и процветающим центром творческой мысли, — вмешалась Джоан. — Не стану спорить, что во многом культура рождалась в монастырях, но на юге Англии до самой Викторианской эпохи жили выдающиеся ткачи и вышивальщицы. Затем все стало механизироваться, и большинство мастерских закрылось.

В этот момент им принесли заказ, и все замолчали. Еда оказалась горячей, свежей и восхитительно пахнущей, но Мадлен поняла, что не может есть. Процесс поглощения пищи казался ей слишком земным, в то время как ее мысли были далеко.

Когда принесли кофе, Дороти обратилась к викарию:

— Почему же Кентербери стал английским Римом?

— Ах! — вскричал он, и его глаза засверкали от предвкушения. — Именно сюда в пятом веке пришел святой Августин, который решил обратить варварские племена бриттов в христианство. Ему удалось даже наставить на путь истинный Этельберта[8], короля Кента. Впрочем, он женился на христианке, и потому задача Августина не была такой уж сложной.

Дороти захватил его рассказ, и щеки Майкла стали еще розовее. Мадлен была благодарна ему за то, что ей не нужно разговаривать. Кроме того, она получала удовольствие от захватывающего урока истории. Как и Лидия… раньше. Впрочем, это не имело значения, потому что Мадлен никак не могла примириться с фактом ее смерти. Ведь она с ней даже не попрощалась.

— А какой была религия в Англии до этого? — спросила Дороти, у которой глаза сияли, словно темные кристаллы, и Майкл смутился под ее взглядом.

Мадлен подумала, что Дороти пытается кокетничать со священником. По собственному опыту она знала, что этого следует избегать любой ценой.

Затем у нее промелькнула мысль, не прислал ли ей Питер электронное письмо. Она связывалась с ним и с Розой с компьютера Джоан.

Мадлен изо всех сил попыталась сосредоточиться на ответе викария.

— Смесь скандинавских верований, жрецы-друиды. И, наверное, кельтские традиции. Пантеистические представления о мире — боги и богини, представляющие все стихии, все человеческие чувства и желания, плодородие… Очень интересная область для изучения, если вы любите сказки.

По какой-то необъяснимой причине слова Майкла вызвали у Мадлен раздражение. Ей нравилось считать себя атеисткой, но она с уважением относилась к верованиям других людей. В любом случае ей казалось гораздо разумнее поклоняться воде, солнцу и земле, дарующим жизнь, чем одному гипотетическому объекту. К тому же существованию сил, которых боготворили язычники, имеются физические доказательства, их могущество можно почувствовать, и они напрямую влияют на жизнь людей.

Они расстались на средневековой рыночной площади перед закусочной. Майкл отправился навестить своего коллегу в Семптинге, а Дороти поехала обратно в Лондон. Она тепло обняла Мадлен и поцеловала в обе щеки, заставив пообещать, что та скоро навестит ее.

На обратном пути Мадлен смотрела в окно на зимние английские сады и древние каменные стены и дома. Она без труда представила себе, как все здесь выглядело сотни лет назад. Ей казалось, что с тех пор почти ничего не изменилось. Они проехали мимо высоких ворот поместья, и Мадлен заметила фронтоны, относящиеся к позднему Средневековью, и похожий на джунгли сад. Видимо, тут живет местный эксцентричный миллионер, решила она.

Джоан и Дон довезли ее до коттеджа Лидии. Джоан предложила Мадлен переночевать у них, но девушка знала, что должна привыкнуть к присутствию смерти. Она не станет превращать дом матери в место, куда страшно заходить. Мадлен пообещала позвонить, как только соберется уехать из Кентербери. В университете ее отпустили до конца следующей недели.

— Чувствуй себя как дома, — сказал Дон перед тем, как уехать.

Он отличался немногословием и поразительной душевной щедростью. Вообще окружившие ее люди были с ней добры, и благодаря им она чувствовала себя не так одиноко. Но сейчас чувство одиночества вновь захлестнуло ее. Мадлен достала из буфета бутылку виски и села за стол. Раскрытый блокнот Лидии по-прежнему лежал на документе, написанном на латыни. Возможно, книга, из которой Лидия его переписала, прячется где-то в высоких стопках на столе…

Мадлен принялась разглядывать корешки, и ее внимание привлекло название «Opus Anglicanum» — «Английская работа». В двенадцатом веке так стали называть англосаксонскую вышивку.

Она достала книгу из стопки и стала переворачивать гладкие страницы с цветными иллюстрациями, изображавшими древние произведения — шелк и шерсть, покрытые изысканной вышивкой. Некоторые работы совсем обветшали, другие сохранили красоту, несмотря на прошедшие века.

Под иллюстрациями имелись короткие комментарии, но Мадлен довольно быстро поняла, что Лидия скопировала латинский текст не с них.

Она вернулась к первой странице и прочитала вступление.

Лишь одна работа из «Opus Anglicanum» дошла до нашего времени в целости и сохранности — одеяние святого по имени Катберт, которое в десятом веке положил в его гробницу правивший тогда король саксов. Неудивительно, что монашеское одеяние уцелело, в то время как погибло огромное количество средневековых вышивок. Одежда для религиозных ритуалов считалась священной и очень ценной, и к ней относились с почтением. И потому оставалось загадкой, что самой знаменитой работе вышивальщиц, гобелену Байе, насчитывается целых девятьсот лет.

Женщины из средневековых саксонских мастерских вышивали не только одежду, но и гобелены и ковры для дворцов и церквей. Их изысканная работа украшала серебряными и золотыми нитями лен, шелк и шерсть. Они пришивали на платья и плащи рубины, изумруды и жемчуг. Это была одежда и декоративные украшения для богатых, и иметь их могли только аристократы и епископы. Мастерские, огромное количество которых находилось в Кентербери и его окрестностях, получали также заказы от европейских королевских домов: саксонские вышивки славились далеко за пределами Англии.

Ясно, что Лидия заинтересовалась этим аспектом истории Кентербери, — возможно, причиной стал тот факт, что семейство Бродер имело отношение к производству тканей? Джоан также упоминала саксонские вышивки. Мадлен представила себе, как они обсуждают их вместе с Лидией, и ей стало невыносимо грустно оттого, что ей не довелось услышать от матери о ее последних исследованиях.

Визита к сестрам Бродер избежать не удалось. Мэри застала ее врасплох ранним телефонным звонком, сообщив время, когда она должна приехать, и объяснив, как их найти. Ей удалось с легкостью одержать над Мадлен верх — ведь та еще даже не успела выпить кофе.

Подъезжая к Семптингу, она сообразила, что следовало еще вчера выяснить, где находится дом сестер Бродер. С другой стороны, ей хватало других забот, а деревня была совсем крошечной. Мадлен решила, что найти их не составит труда.

Проехав дважды мимо поместья, которое видела накануне, Мадлен остановилась на обочине и перечитала указания Мэри, пытаясь понять, что здесь не так. Другого дома на этом участке дороги просто не было. Она не сомневалась, что территория вокруг замка — судя по всему, относившегося к пятнадцатому веку — огромна. Прошло некоторое время, прежде чем она сообразила, что сестры Бродер живут именно здесь. Мадлен выбралась из машины, подошла к воротам и увидела потемневшую медную табличку, сообщавшую, что перед ней «Сады». Она снова взглянула на листок с адресом. Там тоже было написано «Сады». Она нажала на медную кнопку, но прошла целая вечность, прежде чем появился пожилой мужчина, с трудом приоткрывший ворота ровно настолько, чтобы Мадлен смогла протиснуться внутрь.

— Я на машине, — сказала она. — Я могу въехать?

Мужчина закатил глаза и начал открывать ворота пошире, что явно давалось ему нелегко. Мадлен собралась было ему помочь, но он отмахнулся от нее, словно от назойливого насекомого. Она пожала плечами и вернулась к машине. Когда она припарковалась на заросшей травой круглой площадке перед величественными готическими дверями, мужчина уже куда-то исчез.

Двери были огромными, украшенными по обеим сторонам портиком с каменными колоннами. Широкие истертые ступени вели от подъездной дорожки к громадному нарядному крыльцу. Прежде чем подняться по ним, Мадлен окинула взглядом величественное строение и почувствовала себя Алисой, которая выпила зелье из бутылочки и стала крошечной. Замок украшало гораздо больше фронтонов, чем она могла рассмотреть с дороги. Внешние стены были из некрашеного камня цвета темного песка, и вьющиеся растения покрывали почти все восточное крыло. Большая часть дома пряталась в саду, который, судя по всему, давно уже был предоставлен сам себе. Но, несмотря на окружавшие его джунгли и тот факт, что состояние замка оставляло желать лучшего, жилище сестер Бродер производило сильное впечатление. Невзирая на все изменения, происходившие вокруг, замок упрямо простоял по меньшей мере пять веков. Когда Мадлен добралась до крыльца, одна створка двойной двери распахнулась, и она увидела Мэри и Маргарет Бродер. Они походили на двух кукол, поселившихся в слишком большом для них игрушечном домике. Дверной проем был выше их ровно в два раза.

— Здравствуй, дорогая, — хором проговорили они и провели Мадлен в гостиную, как она подумала.

Она надеялась, что для чаепития не существует никакого особого этикета и ей не придется опозориться перед родственницами. Маргарет вышла из комнаты в одну из многочисленных дверей, а Мэри повернулась к Мадлен. Видимо, главной была именно она. Мэри заговорила о каком-то ботаническом бедствии, случившемся утром, но тут же добавила, что Луи уже с ним справился (Мадлен стало интересно, не он ли является привратником, столь неохотно впустившим ее внутрь). Вскоре она поймала себя на том, что с любопытством разглядывает необычное убранство комнаты.

Стены были отделаны панелями из темного дерева, а несколько висевших на них картин показались ей старинными. Комната представляла собой эклектичную смесь антикварных вещей и дешевой современной мебели, картин и фотографий. Пол от стены до стены покрывал кое-где протершийся ковер темно-красного цвета. В огромном камине вполне поместилась бы целая корова, а пол перед ним был выложен громадными плитками из черного мрамора.

Маргарет вернулась с подносом, на котором стоял серебряный чайник с таким же молочником и сахарницей. Несмотря на то что серебро давно следовало почистить, сервиз в стиле барокко оказался изысканным. Когда Маргарет поставила поднос на большой овальный стол, застеленный кружевной скатертью, Мадлен разглядела выгравированную на посуде букву «Б». Она не ожидала увидеть в «Садах» такое и испытала нечто сродни благоговению.

— Мы хотели рассказать тебе о визитах Лидии, — проговорила Мэри, когда Мадлен сделала первый глоток чая.

Он показался ей пыльным и безвкусным. Неплохо было бы добавить в него бренди.

— Когда она к вам приезжала? Это было несколько раз? — спросила Мадлен, которой эти подробности почему-то казались более важными, нежели причина визитов Лидии.

— О, да, несколько раз, — ответила Мэри. — Ее чрезвычайно интересовала история нашей семьи, и мы получали удовольствие от наших разговоров… — Она произнесла эти слова с таким несчастным видом, словно интерес Лидии к сестрам являлся событием небывалым и потому им его отчаянно не хватало. — В первый раз она приехала пару месяцев назад. Кажется, осенью, Маргарет?

Мадлен впервые услышала голос Маргарет, заговорившей отдельно от сестры. Он был таким же скрипучим, хотя и менее пронзительным.

— Да, осенью. В саду еще были поздние фрукты.

— Осенью, — уверенно подтвердила Мэри, а потом, словно вспомнив, что собиралась еще что-то сказать, добавила: — Во время ее последнего посещения, после Рождества, мы решили показать ей семейный… артефакт.

Слово «артефакт» она произнесла таким же заговорщическим тоном, каким обратилась к ней вчера в церкви.

— Хочешь на него взглянуть? — спросила Маргарет, но уже другим тоном — так ребенок предлагает новому другу посмотреть свою любимую игрушку.

Против воли Мадлен была заинтригована.

— Разумеется. Мне ужасно интересно.

Маргарет тут же встала, но ее строгая сестра велела ей сесть и дождаться окончания чаепития. Мадлен попыталась понять, как подобные отношения могли продержаться в течение стольких лет, и в конце концов решила, что сестры просто ненормальные.

Когда Мэри пришла к выводу, что все выпили достаточно чая, она повела их через вестибюль с выложенным мраморной плиткой полом в такую же огромную, похожую на пещеру комнату в его конце. Оказалось, что это библиотека, и Мадлен замерла на пороге от изумления. В громадной комнате три стены от потолка до пола занимали мощные полки, заставленные рядами книг. Старинных книг — она не заметила здесь ни одного издания в мягкой обложке. Больше в комнате ничего не было, если не считать двух лестниц с деревянными ступеньками, — даже стола. А на высоте, до которой не доставали лестницы, она разглядела сотни кожаных переплетов. Было ясно, что сестры Бродер не особенно интересуются книгами.

Мэри прошла в угол, где стоял застекленный шкаф, достала с полки, находившейся рядом с ним, большой темно-красный том и выудила из специального углубления тяжелый медный ключ. Затем открыла шкаф, вынула несколько книг, переставила их и наконец вернулась к Мадлен и Маргарет. В руках она держала изящную шкатулку из черного гагата.

После этого все втроем вернулись в столовую. Мадлен удивилась, зачем им с Маргарет понадобилось сопровождать Мэри в библиотеку. Она вполне могла сходить туда сама, взять шкатулку и принести сюда. По-видимому, поход в библиотеку являлся частью ритуала.

С кружевной скатерти убрали чайный сервиз, а на его место поставили гагатовую шкатулку. Мадлен, затаив дыхание, ждала, пока Мэри осторожно откроет крышку. Когда она выдохнула, получилось нечто, похожее на стон изумления, потому что внутри лежала невероятно древняя вещь. Книга.

— Что ты думаешь об этом? — спросила Маргарет голосом маленькой девочки, демонстрирующей новую игрушку.

— Твоя мать говорила, что, прежде чем открыть книгу, необходимо надеть перчатки, — с важным видом заявила Мэри. — Принеси перчатки, Маргарет, — велела она сестре.

Маргарет поспешно умчалась выполнять ее приказ, а Мадлен пожалела, что та не сказала: «Принеси сама».

Пока они ждали возвращения Маргарет, Мэри вдруг сладчайшим голосом заговорила с кем-то, кого пока Мадлен не видела, несмотря на то что обернулась и окинула комнату взглядом.

— Привет, Агата, дорогая. Как мило с твоей стороны, что ты решила нас навестить. Ты была в саду, красавица моя?

Наконец-то Мадлен заметила Агату, невероятно толстую старую черную кошку. Агата медленно подошла к камину и не слишком грациозно устроилась на большой вышитой подушке. Кошка мельком взглянула на Мадлен, зевнула и повернулась к камину. Вид у нее был слегка оскорбленный.

— Конечно, милочка, — ласково проворковала Мэри. — Я велю Луи растопить для тебя огонь. Только дай мне закончить с делами.

Агата ничем не показала, что слышит ее.

Вскоре вернулась Маргарет, неся пару лайковых перчаток цвета слоновой кости, и с церемонным видом протянула их Мадлен.

— Теперь ты можешь взять книгу, — сказала она.

Книга, по размеру немногим меньше шкатулки — наверное, пять дюймов на девять — и толщиной в дюйм, была переплетена в толстую грубую кожу коричневого цвета. Обложка стала жесткой от времени, а несколько золотистых точек на темной поверхности указывали на то, что здесь когда-то были буквы, украшенные рисунком.

Когда Мадлен наконец осторожно открыла книгу и увидела слова на континентальной латыни, аккуратно выписанные коричневыми чернилами на пергаменте, а также дату — 3 июня 1064 года, она интуитивно поняла, что отрывок, который ей прислала Лидия, скопирован отсюда. Неужели она настоящая? Конечно же нет…

— Что это такое? — с благоговением прошептала она, надеясь, что Маргарет даст ей ответ, на который она рассчитывает.

— Семейное наследие, — беззаботно заявила Мэри. — На твою мать книга произвела огромное впечатление, и она попросила разрешения скопировать первые страницы. Она сказала, что ты сможешь ее перевести.

Мадлен молчала, и Мэри резко спросила:

— Ты хочешь ее перевести?

— Вы имеете в виду, что я могу взять ее с собой… во Францию?

— Ну конечно, именно это я и хотела сказать. Ты ведь не можешь остаться у нас, правда? — В голосе Мэри прозвучал легкий намек на ужас.

— Но она же очень старая… и хрупкая.

— Ну, ты ведь будешь бережно с ней обращаться, верно?

— Конечно, но…

— Прекрасно, значит, решено. Мы надеемся, что ты сообщишь нам, когда закончишь перевод. Нам кажется, что твоя мать очень этого хотела.

Мадлен прикусила губу. Откуда Мэри знать, чего хотела Лидия? Кроме того, не две безумные старухи, а она сама будет решать, что следует делать в память о матери. Но книга манила ее, и она едва могла сопротивляться ее притягательной силе. Когда Мадлен взглянула на мелкий почерк, кровь начала стучать у нее в висках, и ей захотелось как можно скорее оказаться на свежем воздухе. Пора было уходить. Чем скорее она вернется в дом Лидии, тем быстрее сможет заняться переводом.

Покидая дом сестер Бродер, Мадлен мимоходом подумала о том, на что они живут. Они не производили впечатления работающих. Значит, должно быть какое-то наследство. Однако у нее сложилось ощущение, что, несмотря на очевидную и немалую стоимость собственности, лишних денег у старух не водилось. Возможно, они постепенно распродают то, что получили от своих предков (что-нибудь вроде книги, лежащей в шкатулке, которую она, завернув в мягкую шерстяную шаль с вышивкой, прижимала к груди). Тогда понятно, почему в их доме антикварные и очень ценные предметы соседствуют с безвкусной мебелью и украшениями на стенах. Пока она ждала у ворот, наблюдая в зеркало заднего вида, как их открывает сгорбленный раздраженный Луи, Мадлен увидела сквозь щель в густых зарослях деревьев бесконечные ряды яблонь, которые тянулись до самого горизонта. Может, сестры Бродер продают яблоки?

Вернувшись в коттедж Лидии, Мадлен полностью расчистила стол и положила шкатулку на вышитую шаль, которая сама по себе являлась произведением искусства. Приглядевшись внимательнее, она решила, что темно-рубиновая ткань не может быть чистой шерстью, настолько тонкой она была, — скорее всего, неизвестные мастера вплели в нее шелковые нити. Вышивка была сделана золотом и серебром — в этом Мадлен не сомневалась. Ткань великолепно сохранилась, хотя ей было больше ста лет. Ее поразило, что сестры Бродер удивительно равнодушны к подобным вещам. Возможно, они привыкли жить в окружении старых вещей и те не производят на них впечатления?

Лайковые перчатки лежали в шкатулке рядом с книгой, там, куда Мэри велела Мадлен положить их. Прежде чем надеть, Мадлен принялась их разглядывать, поскольку, увидев крошечные, обтянутые кожей пуговички и тончайшие швы, сделанные вручную, сразу же поняла, что они относятся к Викторианской эпохе. Возможно, перчатки были изготовлены в то же время, что и шаль.

Мадлен снова открыла книгу, осторожно перевернула первые две прочитанные страницы и перешла к третьей записи в дневнике, которому, похоже, было девятьсот лет. И сразу же ее сомнения в подлинности книги уступили нестерпимому желанию узнать, о чем написано дальше.

7 июня 1064 года

У королевы Эдиты бледная кожа и резкие черты лица, столь характерные для датчан, народа ее матери Гиты. Сейчас ей почти сорок, но, как и двадцать лет назад, когда она вышла замуж за короля, королева обладает прославившей ее силой духа.

Я не так молода, поэтому помню празднование бракосочетания Эдуарда и Эдиты. Тогда, как и сейчас, много говорили о том, что семья Годвина наделена в нашем королевстве огромной властью. Когда эрл Годвин выдал свою дочь за короля, это не имело никакого отношения к чувствам, он хотел находиться ближе к короне. Но Годвин умер, а Эдита всегда знала, чего хочет, и часто поступает по-своему. Возможно, у нее имеются собственные планы на корону.

Ее братья, Гарольд и Тостиг, стараются завоевать расположение Эдуарда, потому что король, не имеющий сына, должен назначить наследника. Однако у Эдуарда есть прямой наследник — во всех отношениях, кроме имени. Это Эдгар, сын убитого племянника короля. Эдгар Этелинг еще ребенок, но, если его назовут наследником короны до того, как он станет мужчиной, Эдгар сможет обратиться к братьям королевы, которые являются воинами, и, без сомнения, один из них согласится стать его военным советником.

Джон говорит, что Гарольда любят простые люди, потому что он не гнушается разговорами с крестьянином в грязной одежде, чью речь почти невозможно понять из-за гнилых зубов. Да и про горожан можно сказать то же самое. Гарольд пользуется популярностью, потому что он самый обычный человек, не интересующийся интригами, захватившими континент. В Дании и Фландрии у него сильные союзники, и ни для кого не секрет, что он недавно встречался с королем Франции. Однако эрл Уэссекса пренебрежительно относится к вещам, дорогим сердцу саксов, потомков короля Альфреда и прежних королей Англии, чья кровь течет в жилах Эдгара Этелинга.

Поскольку Гарольда занимает только его собственная слава, он не годится для того, чтобы, как истинный король-воитель, нести знамя саксонского дракона. Гарольд вызывает восторг у тех, кто считает, будто король должен уметь мастерски владеть мечом и произносить храбрые речи, но в его ближайшем окружении к нему относятся с гораздо меньшим расположением. Известно, что король Эдуард презирает Гарольда за высокомерие и за то, что он не пропускает ни одной юбки. Король и королева отдают предпочтение более молодому и спокойному брату — Тостигу.

Наступило время ожидания, хотя мало кто за стенами дворца знает, что здоровье короля Эдуарда пошатнулось. Христиане молятся за него и надеются, что Бог услышит их молитвы, но те из нас, кто придерживается прежних традиций, понимают — одних лишь молитв недостаточно.

Думать о документе одиннадцатого века было гораздо приятнее, чем подводить итог жизни Лидии. Это, а также ощущение того, что ее кости закованы в тяжелый металл, заставило Мадлен в понедельник утром проваляться в постели дольше обычного.