Год веселых речек

Глава одиннадцатая

Новое знакомство как-никак отвлекает от дорожной скуки. Фамилия редактора Кутлыев. По-городскому развитой, знаток кинематографа и футбольного календаря, Кутлыев лишь по нужде вникал в деревенскую жизнь. Только гимнастерка и сапоги сближали его с коренниками местного партактива. Миловидный и в разговоре любивший подмигивать собеседнику, дородный мужчина двухметрового роста, он едва умещался в тесном газике. Была в обличье Кутлыева одна отталкивающая черта: он держал на лице постоянную, ничего не значащую, как говорят туркмены — собачью улыбку.

Статью Тагана, бегло просмотренную в кабинете, Кутлыев, между прочим, отлично запомнил. Дорогой, подмигивая и, кажется, красуясь перед шофером, редактор стал грозить: мол, автору несдобровать, если он заденет Каратаева. У Каратаева связи; нет, о связях, дескать, это так, в шутку; а райком-то уж как пить дать будет на его стороне.

— Что если выкинуть два верхних абзаца на третьей странице? Как вы насчет сокращения, автор, а? — легонько принялся прощупывать он собеседника, но Мурадов в ответ с такой яростью метнул глазами, что редактор на мгновение утратил свою улыбку.

При въезде в поселок Кутлыев похвалил пестревшие на садовом заборе плакаты с изречением Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы…», затем торопливо простился с попутчиком и покатил себе дальше.

Час спустя председатель колхоза говорил Тагану: лично он, Мергенов, не жалует редактора, даже чая не дает ему, и Кутлыев платит взаимностью, никогда здесь не задерживается.

На конторской веранде висела картина во всю стену, писанная зелеными, синими, белыми и золотисто-оранжевыми красками: Туркмения, какой она будет в скором времени — с перекрещивающимися каналами, лесными полосами и бесконечным морем хлопчатника.

«Как бы оценил сие размашистое искусство Иван Никитич Лугин?» — почему-то вдруг вспомнил старика Таган. Строгий и неплохо разбиравшийся в живописи, профессор некогда делился мыслями с ним в музее, указывал самобытные черты и подражательные мотивы в работах туркменских художников. Таган пытался теперь взглянуть на картину глазами профессора.

В конторе, один-одинешенек, счетовод сосредоточенно рылся в картонных папках. Услышал шаги, взглянул поверх очков и поздоровался.

— Вы к председателю? Его, к сожалению, нет, он в поле не доходя кумыш-тепинского джара. — И объяснил подробно, где то самое поле.

— А кто это у вас рисовал, там, на веранде? — спросил Таган.

— Сын мой, тракторист, — ответил счетовод, и лицо его осветила смущенная улыбка. — Любит малевать. В клубе тоже две его картины висят. В рамках. Да видите, не учился, кончил семилетку — и все. Осенью Мергенов хочет послать его в Ашхабад, не знаю, на пользу ли.

— Пусть едет, — сказал Таган. — Увлекается живописью, значит на пользу. Что ж, в поле так в поле… — Он повернулся спиной к счетоводу, но тот, благодарный гостю, который одобряет увлечение его сына, стал советовать сначала осмотреть село.

— Вон, глядите, — указал он в окно, — железная крыша. Главные наши мастерские. Да я сам и свожу вас…

Высокое, похожее на старые эмтээсовские сараи, здание мастерских делилось перегородками на три цеха: столярный, слесарный и кузницу. В первом верстаки с кудрявыми стружками, возле них у стены — свежевыструганные оконные рамы. Бочки, колесные ободья. Столяр — бритый старичок в тюбетейке и холщовом фартуке — поучал помощников. На подоконнике Таган заметил тонкие дощечки, а рядом — готовые изделия из дощечек.

— Для арыков? — спросил он.

— Именно. Заказ на сотню штук, — ответил столяр. — остальное нынче побоку, только щитки и готовим.

— Лес где берете?

— Наш достанет хоть со дна моря; без леса, без железа не сидим. Ну, давайте, ребята! — И столяр стал снова чертить толстым карандашом на доске и объяснять помощникам.

Во втором цехе два паренька шабрили детали, зажатые в тиски; а в третьем, самом боевом, шумели горны. Возле одного лежали плужные лемеха и части конного катка. Возле другого — мелочь: обручи для бочек, топоры, шины для колес.

В дальнем углу черный от копоти кузнец держал длинный раскаленный брус, а крепыш молотобоец оттягивал кувалдой конец бруса, и огненные брызги летели во все стороны. Кузнец за частым стуком кувалды не расслышал приветствия и даже не поднял на Тагана глаз.

— Для сооружений? — спросил Таган.

— Да, задвижки и все, что душа желает, — весело ответил кузнец, кидая щипцы и закуривая. — Успеть бы к началу поливов заарканить джар. Мы взялись к Первому мая сделать шестнадцать комплектов, вот и потеем. — Наспех докуривая, он опять ухватил щипцами раскалившийся брус и, опасливо вынося его, крикнул: — А ну берись, Таган-джан!

Молотобоец потянулся к кувалде, но Таган Мурадов опередил его. Он мигом снял пиджак, бросил на плечо счетоводу и начал бить кувалдой по раскаленному брусу. Первые удары не удались, кузнец, не отрывая глаз от бруса, рявкнул:

— Куда бьешь, растяпа! Конец, конец оттягивай! — И показал молотом, куда бить, а сам с особым шиком позванивал то по грани бруса, то по наковальне, рядом. Таган с непривычки скоро устал. Волосы разметались, липли к мокрому лбу, застилали глаза, а кузнец, уже заметивший, что вместо молотобойца работает молодой приезжий, улыбался и подбадривал: — Бей, бей, пока не остыло!

Наконец он отшвырнул молоток, обеими руками схватил щипцы, перенес брус в горн, и Таган в изнеможении бросил кувалду. У других горнов переговаривались и поглядывали на него. Таган отвернулся к жестяному умывальнику, прибитому к стене, стал мыть руки. Тезка молотобоец тихо спросил счетовода, что это за человек, и тот пояснил: из Ашхабада, кажется — инженер, ищет председателя. Кузнец, услышав слова счетовода, сказал Тагану:

— Верите ли, товарищ дорогой, ведь я чуть не огрел вас молотком.

— Ну и правильно, поучить новичка стоит, — виновато отвечал Таган, надевая пиджак. — А все-таки взяли бы меня молотобойцем?

— Нет, — сказал кузнец. — Твой тезка бьет лучше. Вот инженером взяли бы. Нам инженеры нужны.

Простившись с кузнецом, они покинули мастерские. Счетовод порывался еще «угостить» фермой и пасекой, но Таган, взглянув на часы, щелкнул языком и отверг его экскурсионный план. Надо искать председателя. Останется время — непременно досмотрит чего не успел.

Идти пешком далеко, может быть — час ходу, как понял он; а все-таки неплохо: разминка и одиночество. Только туфли безбожно жмут, особенно левая. Разве что разуться?

Настроение отменное. Мысли — разные.

В Ашхабаде жить приятнее, чем здесь. Там к твоим услугам троллейбус; там вода газированная, холодная, вкусная — из горных ключей; по телефону там мигом узнаешь подробности матча и хорош ли новый фильм. А тут? Комковатый серозем дороги меж засеянными делянками, нестерпимо солнечно и пусто. Только очень далеко впереди взметнулись деревья. Все как бы застыло.

Ты мог бы сейчас сойти с дороги в люцерник, лечь и глядеть на облака. Но ты не ляжешь. Не потому, что увидят из кустов, облепивших арык, и с гудящего трактора. Даже Каратаев, отвыкший от физической нагрузки, не развалится среди поля, а Мергенов и подавно. Мергенов, пока жив, не отступится от замысла переделать свой край, — на то он и Герой. Прикидывается расторопным, оборотистым мужичком, а сам, в одиночестве, верно, молится какому-нибудь новейшему богу и зубами скрипит от возрастных недугов. Так вот и надо: зубами скрипеть, а бить в одну точку! Конечно, им движет не только жажда материальных благ для села, для народа, но и ощущение радости творческого процесса, над которым властен он сам. А ведь у Тагана возможности куда шире. И он-то — босой, в пестрой рубашке навыпуск, злой и бескорыстный инженер — он чуточку ревнует Мергенова. Право же, Таган сделает больше. Он уверен, что именно его поколение преобразует край. Пусть это опять только процесс, бесконечный процесс… Зато какое счастье!

Нелегкая профессия у Тагана. Гидротехник! Сейчас время больших рек. Чувства, как реки, убыстренные, под стать времени. Гидротехник настроен ребячески под действием апрельского солнца.

Босиком идешь как в детстве. И, то бледно-розовый, то лиловый, цвет персиковых деревьев уже близок, а за ним — ороситель в ложе между глинистых валов. На оросителе, пожалуй, следует обуться, там недалеко до людей.

У свежей насыпи, возле квадратной ямы, стоял бородатый Мергенов в халате и высокой шапке, а от него цепочкой, в сторону кумыш-тепинского джара, выстроились колхозники с лопатами. Мергенов командовал, войско его ритмично вскидывало рукояти лопат с надетыми на них мохнатыми шапками.

Прямо спектакль! Таган глазам своим не поверил и ускорил шаг. Вот так техника.

— Что тут происходит? — крикнул он во весь голос, взбегая на вал к Мергенову и шутливо замахиваясь на него кулаком. — Ай молодцы! Я опыт приехал перенимать.

— Перенимай. — Мергенов ничуть не смутился, степенно протянул ему руку и на время оставил командный пункт. — Так наши деды и прадеды рыли каналы. Шапки на лопаты, и — следи, куда двигаешься. Проверенный способ.

— Отличный способ, — совсем уже развеселился Таган. — Но, если не ошибаюсь, вы же, Аннадурды-ага, а не кто другой, пуще всех воюете за новшества?

— Воюю, пока не заключал перемирия. К твоему сведению, я нынче на заре послал в водхоз за техником; так он еще, должно быть, и сейчас не выспался. Нет его. Вот котлован вырыли, трассу разбиваем помаленьку. Только… не промахнулись ли мы? Потечет ли сюда, в вододелителю? Не глубже ли нам осадить? Посмотри, ты лучше знаешь.

Спрыгнув в гладко зачищенный котлован, инженер вымерил складным метром его габариты, но впечатление создавалось такое, что сам ничего не понял и оттого про себя негодовал. Вылез, приложил ладонь ко лбу, загораживаясь от солнца, глянул вдаль. Там по дороге, оставляя за собой хвост пыли, мчался грузовик. Он скоро подкатил, из кабины выпрыгнул техник. Робко поздоровался и вместе с шофером принялся сгружать аппаратуру. Присутствие Тагана смущало его, и он долго и бестолково хватался все не за те вещи.

— Ну вот, выспались наконец, товарищ Чарыев, — не прощая опоздания, ворчал Мергенов. — Так ты уж не трудись, Таган-джан, заставь его…

— Давайте-ка прикинем, не мелковат ли котлован, — предложил инженер и стал помогать Чарыеву устанавливать нивелир. Двум колхозникам дали рейки, указали, где стать, и начали съемку. Работали быстро и через час трассу канала обозначили колышками. Чарыев с нивелиром двинулся дальше, а Таган вернулся к Мергенову и спросил:

— Как по-вашему, во сколько должен обойтись этот вододелитель?

— Не считая собственных трудов, полагаю — тысчонки в две с небольшим…

— Ну так летели бы ваши две по ветру. Воде нет ходу сюда. Надо углублять на метр восемьдесят сантиметров.

— Да неужели? Почти на два метра? — удивился Мергенов. — Площадь-то ровная как стол!

— Но стол в несколько километров и с таким покатцем, что глазом не заметишь. Без прибора такие задачи решать рискованно. Благодарите топографа Чарыева, подоспел все же, а то сколько бы средств и сил ухлопали…

— Да не может быть! — все еще недоумевал Мергенов, поглядывая на увалы, где люди хлопотали с рейками. — Прямо-таки не верится.

Не очень-то любил Мергенов, когда юнцы указывали ему, но подозвал своих людей:

— Вы слышали? Надо глубже копать… Ладно. Теперь посмотрим другие наши сооружения. Может, и там напутали? — обратился он опять к инженеру. — Тут и без нас теперь обойдутся, а мы давай к самому джару.

По пути старик, будто ненароком, завернул к поливальщикам. Возле магистрального арыка налаживали желоб и от него — железобетонный лоток к посевным участкам. В этой бригаде оказался и тезка инженера молотобоец. Он успел на коне опередить Мурадова, доставил задвижки к желобам и сейчас рассказывал поливальщикам, как в мастерской инженер заменил его и кузнец едва не огрел инженера молотком.

Здесь надолго застряли. Такой полив дело новое, и предусмотрительный башлык устроил сейчас на поле семинар. Польза очевидная: вон как Мурадов рыщет вдоль приподнятого над землей лотка, яростно спорит, машет складным метром, бракует уклоны и одобряет то, что удачно вышло. Ссылается на опыт узбеков, на зарубежную практику. Говорит понятно, только чересчур горячится. Башлык не прочь бы задержать его на недельку, а еще лучше — до первого полива, но и за короткий наезд спасибо Мурадову. Башлык доволен. Полдня и то недурно поучить, как-никак собрались шестнадцать поливальщиков, в город на семинар такую ораву не пошлешь, да на своей-то земле оно и нагляднее.

Несколько раз инженер повторял: «Вот тут я учусь у вас, такого приема я сам не знал», — но в общем споре все же оставлял последнее слово за собой. И особенно по душе башлыку было, когда молодой человек, сын знакомого кумыш-тепинского тракториста Мурада Сувханова, начальственно гремел: «Я отвечаю! За нормы расхода воды — отвечаю!..»

Их полевой семинар несколько затянулся, и сильно проголодавшийся инженер подумывал уже об обеде. Но отпускать его не собирались. Покончили с лотками, и старик любезно втолкнул Тагана в машину. По ухабам добрались до ровной дороги, Мергенов показывал оцементированные шлюзы и подвез наконец к джару.

— Вот где у нас главное дело, — сказал, сиротски поникнув, и вылез из кабины. — Мы подсчитывали с агрономом, да боюсь, как бы опять не промахнуться. Проверь. — Он вынул тетрадь с чертежиком: от регулятора шли выпуски на поля, ниже определялся объем земляных работ в кубометрах. — Тут ли будет подпор? Так ли мы свои выпуски рисуем?

Таган глядел на чертежик, добродушно посмеивался над доморощенными проектировщиками и объяснял. Мергенов переспрашивал, делал пометки, щурясь от солнца, и вдруг спохватился:

— Бай-бо! Солнце вон куда залетело, а я еще и не накормил гостя. Живо едем ко мне.

— Нет, спасибо, — покачал головой Таган. — Мне уже до дома два шага, мать ждет. Да и некогда. Ведь с такими лотками, как у вас, путаница всюду. И как там мои коллеги действуют — надо узнать. Того гляди паводок хлестанет, и, если не подготовимся, опять год пропал…

— Верно, дело важней пирушки. Раз некогда, поезжай, а я пойду потихоньку. Тебя шофер отвезет и меня догонит.

На прощанье Мергенов поблагодарил Тагана за честный трудодень, за сбереженные две тысячи и зашагал вдоль арычного вала.

Досыта набегался Таган по арыкам, по взрыхленным делянкам, но теперь уже и дом рядом. Ехал, перебирал в уме события дня. Пронзительный Назаров, Чарыяр с его вечными промашками, безбожно изгнанный из кабинета. На товарной станции, куда наведались вместе с редактором, хмурый чиновник, даже не пожелавший разговаривать о затерянных землеройных машинах. А еще — сам редактор, противник критики. И Мергенов. Удивительно как Мергенов заряжен на свою цель, как честен в работе, — но ведь эти доблести доступны любому и каждому!

Многое сближало Мергенова с секретарем райкома; несомненно у них одни корни. Вот с кем не зазорно нынче соревноваться, думал Таган, разглядывая контуры Серебряного холма, выплывавшего из-за шелковиц.