Год веселых речек

Глава двадцать четвертая

И этот день по напряжению не уступал предыдущему. Не позднее вчерашнего снялись со стоянки, а в работе комиссии, как выразился Скобелев, они «достигли синхронии», потому и дело продвигалось теперь скорей.

Опять пьет воду одногорбый красавец верблюд, надменно отворачиваясь от «чах-паха». И опять венчает откос фигура осла, пребывающего в глубокой задумчивости. Кажется, не пошевели его, так и простоит тысячу лет. У попутных регуляторов удят рыбу городские бухгалтеры, а приближается судно — и, по заведенному порядку, отодвигается переправа. Она такая же в точности, как на Ветлуге или Суре, и баржи-самоходки как там. Баржи везут из пустыни саксаул.

За скотоперегонным мостом комиссию догнал Назаров: именно на том отрезке канала, где к нему «подвешивались» земли района. Извинялся за опоздание, бодро вышагивал по дамбе и откосу, увязая в песке брезентовыми сапогами. Тут запланировали новое крупное хозяйство, и секретарь хлопотал о дополнительном выделе воды. Таган припомнил Назарову «местнические тенденции», но он не принимал критики всерьез, под конец вырвал все же некое обещание «подумать» и — успокоился. Начались вопросы специалистам, будто ему требовалось знать по части гидростроительства больше их самих и точно люди обязаны были снабжать его всяческими сведениями. Затеял разговор с Таганом. Оказывается, министр звонил, привет ему, Мурадову, из Ашхабада.

До сумерек удалось обследовать почти весь намеченный район. Остались лишь места удобные, где канал шел в барханной выемке, да еще намеревались взглянуть на одно крупное недостроенное сооружение — запасной гидроузел. Дела на полдня, не считая смет и докладных — их можно составить и в городе.

Как ни крути, завтра Первомай.

Комиссия заночевала в поселке при гидроузле, и только Назаров умчался в город, обещав вернуться после демонстрации. В поселковом ларьке закуплено все необходимое для пира. Козленок отыскался, его пустили под нож, а что касается рыбных блюд, то их ассортимент затмевал возможности любой городской кухни.

С утра слушали Ашхабад, Москву, но это уже без Каратаева. Вместе с парнишкой объездчиком он пешком отправился на заливы — километрах в пяти к северу, — оттуда доносилась его пальба; а затем охотники приволокли битком набитые сумы с дичью.

— Нам не страшен ваш министр! — беспечно напевал Каратаев, показывая Ольге стрепетов, чирков и лысух. Целая бригада щипала, а сам он потрошил и сортировал дичь. Надо отдать ему справедливость, Каратаев обладал истинным талантом веселого кулинара, и помощникам рядом с ним не было скучно.

Но тут же и неприятность: Скобелеву нездоровится, что-то с сердцем. Сергей Романович еще не выходил из комнаты заведующего гидроузлом, где провел ночь. Между тем с вечера было решено проводить праздник не в поселке, а отъехать по каналу на барханный плес, к саксауловой роще. Кошмы, посуду и съестное уже погрузили в лодки, когда стало известно о нездоровье Скобелева.

Николай Тимофеевич потихоньку дал указание отменить барханный вариант: «генерал» же случайно проведал об этом.

— Избави бог, никаких перемен из-за меня! Вместе со всеми еду, и кончено, — объявил он, сердясь и не желая слушать возражений.

Званые домашние обеды всегда немножко обременительны, зато какое удовольствие в таких вот степных импровизированных пирах! Ни излишней чопорности и щегольства хозяек, расставляющих посуду и извиняющихся за пирог, ни досадных опозданий гостей из главных. В степи все главные. Все гости и все хозяева. Пожалуйста, уха еще не закипела, а едоки в сборе, и аппетит у едоков отменный. Назаров сдержал обещание, успел к началу пиршества. А затем последовали новые явления, совершенно неожиданные.

Явление первое: председатель колхоза Аннадурды Мергенов. Не спрашивайте, как пронюхал он о пире в пустыне. Конечно же, не обошлось без Назарова: у него выведал все, по телефону. И — сюда, на собственной «Волге», без шофера, сам за рулем. От поселка вдоль барханного берега дорога плохая, Мергенов лодчонку сговорил; сейчас возле рощи поднялся из нее, словно дядька Черномор. Шагает, степенно поглаживает бороду, а вслед за ним волокут бочонок да два мешка прошлогодних медовых дынь, гранатов и еще невесть там чего. Таган обрадовался, вскочил, точно отца родного увидел после долгой разлуки. Каратаев повел себя иначе.

— А где жена, эй, хозяин? Прошу объяснить! — потребовал он, отвернувшись на минуту от костра. — Почему без жены? Нет, нет, с такими феодалами мы не водимся. Кругом — марш!

Тот, смеясь, уверял, что жена отказалась сопутствовать ему, не признавая его шоферских способностей: когда муж за рулем, она убеждена, что ее жизнь в опасности.

Явление второе: Меред Мурадов и Лев Костромской. Как бесы, выскочили они, запыленные, на рычащем мотоцикле.

— Ребята, что случилось? Да как вы отыскали нас? — удивился Таган, не проявляя к ним ни малейшего радушия. Вот так-то. А они гнали очертя голову, тряслись по бездорожью чуть не сотню километров. Больше никто их тут не знал, разве Каратаев мельком видел где-нибудь.

Каратаев и вывел их из неловкого положения, мигом приспособив к делу. Он заставил железнодорожников ломать и таскать саксаул для костра, и те радостно кинулась в рощу — с глаз долой и подальше от этой интеллигенции. И у них имелась в сумке некая снедь: консервы, редька, пучок лука и сыр, но, обескураженные приемом, ребята постеснялись развязать сумку. Левка сунул ее в куст. А позднее сумку едва не забыли.

Шуму много. Дети с гидроузла, увязавшиеся за родителями, играют в мяч со своей «вожатой» — тетей Олей, с которой они быстро сдружились; ребята постарше скрылись за дамбой — и вот уже возвращаются после купанья.

И весь этот майский день так наполнен, так светел! Отсюда, с песчаного плеса, видно, как вода по-особому заманчиво сверкает, переливается на солнце.

Скобелеву соорудили ложе из кошмы, и хотя гогот и шум тяготят, ничего не поделаешь: каждому свое. Первый тост за ним, за Сергеем Романовичем. Тостов, смеха и звона — хоть отбавляй. Мергенов, сам отродясь не пивший вина, привез такого, что магазинные марочные вина сразу померкли перед его самодельным напитком.

— Хорошо, что Баллыев, как его… Чарыяр не видит! — обращаясь к Тагану, заметил Скобелев, наблюдавший, с какой быстротой опорожняется бочонок.

Нарядные девочки с бантами в волосах и «вожатая» Ольга выжимают из гранатов сок в две пиалы: для Скобелева и для Мергенова. Николай Тимофеевич, довольный деятельностью комиссии и ухой, сыплет анекдотами, а Назаров, рассказывая о городской демонстрации, поджидает, когда его друг Акмурад освободится от поварских обязанностей. У Назарова к нему дело.

Наконец Каратаев поручил котлы Мереду с Левой, сел в круг, и сразу же — тост в его честь. Шутливый, быть может? Нет, очень даже серьезный. Назаров поздравляет друга. Тот слушает, вскидывает брови, растерянно оглядывается. Окружающие также с недоумением смотрят на секретаря райкома. Речь идет о «возрождении человека». Именно так секретарь и выразился — «возрождение». Речь идет о назначении Каратаева на новую должность, с чем его и хотелось бы поздравить пока в неофициальном порядке.

— Ясней, товарищ Назаров!

— За что же все-таки пьем? — осаждали секретаря райкома возгласами. Он пояснил. Министерство и партийная организация договорились — просить Акмурада Каратаева принять новый пост.

— Погоди, Мухаммед. Меня прогоняют с работы? В сторожа? Как тебя понять? — слегка побледнев и не сводя глаз с друга, спросил Каратаев.

— Я уже сказал: хочу поздравить друга от души. Ему предлагают вот на этом, с моей точки зрения самом важном, участке Каракумского канала пост начальника службы эксплуатации. В его ведении — дорогостоящие гидросооружения, мощные водовыпуски. Опыт и ум Акмурада здесь очень пригодятся. Уж кто-кто, а он сумеет с толком расходовать воду и обеспечивать урожай в новых совхозах. Мне приятно напомнить другу и об ответственности!.. Словом, за главного мираба республики!

— За мираба? Спасибо. Но кто же это за меня согласие давал? — Каратаев опять впился в Назарова жестким взглядом. Воцарилась тишина: люди, кажется, не дышали. — Ты-то, Мухаммед, друг из друзей, поинтересовался моим личным мнением?

— Вот оно! — провозгласил в ответ Назаров, живо и с замечательной непринужденностью, точно речь шла о пустяке. — Вот же оно, твое собственное, личное!..

Сперва он только хлопнул себя по карману, потом ловко вынул блокнот, а оттуда — сложенную вчетверо и чуть помятую бумажку. Никто, кроме них, не знал о заявлении, написанном тремя неделями раньше, с категорической просьбой начальника водхоза перевести его на должность мираба.

— Фью-ю! Ох, ребята, с ним трудно! С ним — нельзя! — присвистнул, уронил руки на кошму и совсем поник Каратаев. — Невозможно! — он указывал на «друга из друзей», а сам нервно подрагивал. Еще мгновение помедлил, никто не мешал ему собраться с духом, и тогда он, схватив пиалу с вином, поднял ее над головой.

— Ладно. Так кто со мной, товарищи?

— Пьем, — ответил ему Николай Тимофеевич. И остальные принялись чокаться с виновником тоста.

На дальнем краю кошмы негромко судачили уже о том, изменится ли оклад у начальника водхоза, и если изменится, то в какую сторону. Объездчики оценивали на глаз, строга ли, добра ли будет их новая власть; Сергей Романович дохлебнул гранатовый сок и заметил вполголоса:

— Зря шумим, товарищи. Начальство-то менять проще простого, тут все мы взаимозаменяемы, а вот дельного пастуха или топографа иной раз днем с огнем не сыщешь.

Перемещения, как мог заключить из слов секретаря райкома Каратаев, следовало ожидать в ближайшие дни. Оклад, кстати, не уменьшался, титул не становился менее внушительным. Но по своим обязанностям «главный мираб республики» сильно смахивал на главного объездчика, что понимали, конечно, все. Таган сидел нахохлившись, закусив губу, и никак не выражал своего отношения к происходящему, точно был посторонним.

— Тебя совсем не слышно, Таган Мурадович, — напомнил ему Каратаев с едва уловимой грустью в голосе. Ведь сейчас любое слово для него имело значение.

— К чему слова! — резко тряхнув чубом, ответил Таган и пристальным взглядом смерил своего учителя.

— Хочу твоего слова, — настаивал тот.

— Тогда — моя просьба, Акмурад-ага, мой учитель. Я до смерти обязан…

— Ну-ка давай без дипломатии! — поморщился Каратаев. — Аллах разберет, кто кому теперь и чем обязан, кто кого благодарить должен.

— Вы затыкаете мне рот! — возмутился Таган и озорно сверкнул глазами. — Я просить хочу.

— О чем? Ну — о чем? — торопил Акмурад, теряя терпение.

— Здесь такие места, Акмурад-ага! Раздолье, край будущего. Опытный, достойный начальник… А по штату, я знаю, по штату в вашей службе есть вакантные должности инженеров, — подводил основу под свою просьбу Таган и затем выпалил сразу: — Возьмите меня к себе инженером!

— Не возьму. Ни за что! — с жаром заявил Каратаев. Все смотрели на него, и он добавил: — Не возьму, бюрократ несчастный! Молотобойцем — хочешь? У нас есть мастерские у пристани, есть кузница. Молотобойцем возьму. Ясно? — Каратаев ощерился, довольный своим ответом, и начал деловито наливать вино, причем первую пиалу роскошным жестом вручил Тагану. Многим известно было, как в колхозе имени Ленина он пробовал силы у наковальни и просился в молотобойцы. Шутка особенно позабавила Мергенова.

— Плохи твои дела, сынок, — сказал он Тагану. — По нынешним временам, ни одну девушку за тебя не отдадут. А кто по ошибке пойдет — наплачется. Какой же это мужчина, гляди-ка, в молотобойцы толкнулся — не берут. Говорят: инженеры нужны. В инженеры хотел — нет, молотобойцы, слышь, требуются. Бедная твоя голова!

— Сдаюсь, сдаюсь. — Таган воздел руки, затем встал с ковра, чтобы размять ноги, затекшие от долгого сидения. — Кто со мной на речку, друзья? — предложил он, и тотчас же трое молодых объездчиков, топограф Чарыев и братья-железнодорожники отправились вместе с ним из дамбу.

Взобравшись на борт, курили, и непринужденно болтали. «Чах-пах» покачивало волной, вдали виднелись вздернутые над песками хоботы экскаваторов. Маячили контуры заводика с эстакадой — там строится запасной гидроузел, который завтра с утра комиссия будет обследовать. Некоторое время Таган стоял отдельно от ребят; те балагурили за его спиной. Ребята навеселе, и он не отвечает, когда к нему обращаются. Костромской не прочь поспорить как в тот раз.

— Нет, вы не правы были тогда! — Понятно, у него что-то заготовлено. — Не правы насчет девчат. А особенно насчет нее, матушки пустыни. В статьях и стихах она давным-давно стала садом, а она, извиняюсь, как стояла, так и стоит к нам задом.

— Я не прав, ты не прав, а вот он прав! — ткнул вниз пальцем Таган, показывая на страшноватый, когда глядишь с утлого суденышка, движущийся массив воды.

— Доказать надо.

— Докажу.

— Попросил бы.

Секунду-другую Таган смотрит не мигая, затем спокойно, точно на борцовской тренировке, берет Леву под грудь, поднимает и плавным броском кидает в воду. Там внизу, слышно слабое бульканье, слабый всхлип, а здесь у ребят переполох.

Двое объездчиков, не мешкая, устремляются к лодке, заводят мотор и отталкиваются веслом. Топограф Чарыев спрашивает, умеет ли этот рыжий плавать. Вопрос остается без ответа. Меред срывает с себя рубашку, брюки — пуговицы скатываются в воду, — и вот сам он в канале. Течение сильное. Лева путается с мокрыми волосами, залепившими ему лицо, но Меред так и не успевает догнать друга. У песчаного закрайка, шагах в пятидесяти от полуглиссера, они почти разом вылезают из воды, стоят и о чем-то переговариваются. Лева скинул обувь, стягивает штаны, а Меред не снимая отжимает трусики.

Объездчики, зря заводившие мотор, вернулись и отвели лодку к причалу. Все опять на суденышке; железнодорожники, робко ступая по трапу босыми ногами, пробираются сюда же. Вид у них такой — дескать, лучше бы не показываться, еще на смех поднимут.

— Я же знал, что это настоящий пловец, — успокаивал объездчиков Таган, хотя вовсе и не подозревал в Левке ничего подобного и не мог бы сейчас ответить даже самому себе, как все получилось.

— По сто граммов пловцам — и шабаш! — деловито предложил топограф Чарыев, но ему возразили. Вода теплая и выделять купальщиков не стоит, если по сто — то уж всем. Таган не участвовал в разговоре. Отозвал в сторонку и спросил Мереда:

— Мотоцикл в порядке?

— Мой? Зачем тебе? У вас же своего транспорта полно. — Он хотел выговорить старшему брату за нелепую проделку, но до этого просто очередь не дошла. Старший взял у него ключ, посоветовал пловцам сушиться как следует и всем пожелал счастливо погулять. Сам он был намерен проехаться недалеко на мотоцикле. Спрыгнул с трапа на дамбу и размашисто зашагал, насвистывая беспечно.