Гончие преисподней

– На этом все закончилось? – спросил демон.

– Мне так казалось.

– Когда вы снова столкнулись с духом Боягорда?

– Не с ним самим… Это произошло несколько месяцев назад. Совершенно случайно.

– Случайно? – Он наклонился ко мне. – Вы уверены?

ГЛАВА 1

– Вас когда-нибудь насиловали, госпожа Франсуаза? – спросил Майлус Дворфин.

Девушка наградила его тяжелым взглядом. Она переложила ноги, словно желая ощутить, как тонкая материя ее трусиков касается той части тела, которая только что исподволь была упомянута.

Вопрос нашего посетителя был лишен смысла. Одного взгляда на сильное тело Франсуаз, на неукротимый огонь, горяший в ее глазах, было достаточно, чтобы понять – если красавица и способна оказаться участницей изнасилования, то только в активной роли.

Обычно Франсуаз не отвечает на подобные вопросы, если, конечно же, не считать ответом переломанные руки или нос, размазанный по лицу любопытного, как масло по куску хлеба.

Но взгляд Майлуса Дворфина был таким заискивающим, а его обстоятельства так вопияли о сострадании, что демонесса ответила:

– Никогда, если я сама этого не хотела. Дворфин смутился; его ладони сцепились вместе, а пальцы зашевелились так беспорядочно, что казалось – когда он разомкнет их, половина пальцев окажется не на той руке.

– Мою дочь изнасиловали, – произнес Дворфин. – Изнасиловали жестоко, а потом зверски убили. Я хочу, чтобы тот, кто это сделал, понес наказание.

Я прикрыл глаза.

Каким может быть наказание для человека, совершившего подобное? Достаточно ли, что топор палача отделит его голову от тела, и мозг, в котором родился этот отвратительный замысел, вместе с черепом покатится в плетеную корзину?

Тысячи рас на протяжении миллионов лет развивали и совершенствовали свои Уложения о наказаниях, однако ни один из этих кодексов не в состоянии обеспечить того, чтобы воздаяние было пропорционально деянию.

– Все, что я могу сделать, – сказал я, – это найти насильника и предать его в руки правосудия.

– Правосудия? – переспросил Майлус.

– Многие верят, что по ту сторону смерти человек платит за все свои грехи; мне об этом ничего неизвестно. Суд небесный находится вне сферы моей компетенции, впрочем, как и суд земной.

Я посмотрел на нашего посетителя.

– Вы в самом деле хотите, чтобы я нашел преступника и передал его королевской страже?

Он не понял моего вопроса.

– Вы хотите отмщения, – произнес я. – Прежде всего, вам хочется, чтобы преступник был убит, а еще – чтобы смерть его была мучительной и долгой. Я не могу осуждать вас за такое желание, и никто не сможет. Но если насильник попадет в руки закона – перед ним откроется тысяча путей, чтобы избежать наказания. В худшем случае ему просто отрубят голову – быстро и почти безболезненно. Вы уверены, что хотите этого?

Я соединил кончики пальцев. Франсуаз мягко произнесла:

– Майкл хочет сказать, что он может найти преступника, но только суд может его покарать.

– Суд? – воскликнул Дворфин. – Я уже осудил его. Отцы и матери других несчастных девочек, что были изнасилованы и убиты, тоже осудили его. Главное – найдите его для нас.

Я покачал головой.

– Не для вас, – сказал я. – Я не имею права указывать вам, что вы должны чувствовать и что должны делать. Если, вы сами найдете виновного – поступайте с ним как хотите. Но если его найду я – я передам его правосудию.

Дворфин опустил голову.

– Моя бедная Бренда была убита, – произнес он. – Да, я готов собственными руками растерзать того, кто это сделал. Но… Наверное, вы правы – сначала нужно его найти. А потом посмотрим.

– В таком случае, – произнес я, – расскажите мне все факты.

Коляска, запряженная двумя вороными, остановилась у поворота дороги. Кони фыркали и переступали на месте; они привыкли, что путь по столбовой дороге до Бармута преодолевают без остановок.

Среднего роста человек стоял под тенью раскидистого дуба, однако в нем не было ни одного из тех качеств, которые присущи обычно обитателям дубравы: ни волшебства фейри, ни беличьего проворства, ни жизнерадостности свиньи.

Он был одет в костюм такого невзрачного мышиного цвета, что трудно было определить – создана материя такой или же она успела покрыться уже на своем владельце плотным слоем пыли. Лысоватую голову незнакомца прикрывала скругленная шляпа; круглые маленькие очки делали его похожим на бобра.

– Я – Гай Пиктон, – сказал он. – Королевский претор.

Ухватившись за поручни, он забрался в коляску. Пиктон проделал это так неловко, что наверняка перевернул бы экипаж, окажись он пустым. Возница тронул поводья, и лошади продолжили путь.

Претор посмотрел на Франсуаз, и лицо его сморщилось, словно его обдали уксусом. Государственный чиновник, образом жизни которого стали комплексы и предубеждения, он не был готов принять помощь эффектной девицы, затянутой в кожаный полудоспех.

Претор рассматривал Франсуаз гораздо дольше, чем признался бы в этом своей жене. Наверняка он испытал сексуальное возбуждение, почти не понимая, что это такое. Жена же у него наверняка имелась – такой человек, как Пиктон, не мог оставаться холостым, – а еще несколько детей, серых и невзрачных, точно крысята.

– Мне поручено вести следствие, – произнес он. После этих слов претор сложил руки на коленях с видом человека, который лицезрел Грех и теперь исполняется благочестивым негодованием, раздуваясь, как мочевой пузырь.

Франсуаз скривила уголок губ, словно говоря: «Неудивительно, что преступник до сих пор не пойман».

– Майлус Дворфин, который пригласил нас, успел рассказать нам основные факты, – произнес я. – Но ему известно немного, к тому же он слишком взволнован. Претор?

– Разумеется.

Пиктон вынул из внутреннего кармана пергаментный свиток и развернул его.

– Первое изнасилование произошло два месяца назад, ченселлор. С тех пор было еще пять.

– Следы побоев?

– Да, сэр. Они все убиты с особой жестокостью.

– Убиты. Вот как. Каждое новое преступление становилось более жестоким или он всегда действовал одинаково?

– Я бы сказал, одинаково.

– Хорошо. Вам удалось определить – побои нанесены до, во время или после полового акта?

– После. Этот подонок сперва насиловал их и только потом убивал. Коронер определил это по следам спермы и порванной одежде. Преступник всегда действовал одинаково. Вначале он одурманивал свои жертвы, использовал для этого порошок эфедры. Королевский алхимик говорит, что насильник распылял снадобье перед лицом девушек. Следы остались в носу и на губах.

– И какой вывод вы из этого сделали? – спросил я. Пиктон ответил:

– Такой, что насильник использовал порошок эфедры.

Он произнес это вполне серьезно, и я не стал ничего более говорить.

– Первые две девушки были найдены в городском саду Бармута, – продолжал свой рассказ претор. – Там никогда не бывало много людей, ченселлор, а после второго убийства вообще никто не появляется. Люди стали бояться.

– Но третье нападение он совершил не здесь?

– Нет, ченселлор. Это произошло на улице Фернана.

– Это тихая улица?

– Можно сказать и так.

– Городской сад достаточно велик, не так ли?

– Да, ченселлор; в нем несколько квадратных миль. Две с четвертью, если быть точным.

– Тела были обнаружены в тех местах, где обычно много людей, или в наиболее уединенных?

– Пожалуй, в уединенных.

– Хорошо. Где вы нашли четвертое тело?

– На бульваре Леон.

Я забрал у претора свиток с картой улиц.

– Как я понимаю, это ближе к центру города?

– Да, сэр.

Когда я задавал следующий вопрос, в моем голосе сквозило нетерпение:

– Где была убита пятая жертва?

– У городских ручьев. Это вот здесь.

Претор потянулся, чтобы указать затянутым в перчатку пальцем.

Мои глаза вспыхнули и погасли; я поднес руку к подбородку, раздумывая.

– Я вижу, это тоже у окраины.

– Да, сэр.

– Но, я полагаю, там бывает много народа?

– Нет, там почти никто не бывает.

Я поджал губы, внимательно рассматривая карту. Я не собирался увидеть на ней что-то интересное, скорее пытался понять, следует ли продолжать расспросы в этом направлении. Догадка, которая появилась у меня после первых же слов претора и, казалось, получала подтверждение с каждым его ответом, теперь ускользала от меня.

– Где вы нашли шестую жертву? – спросил я.

– Там же.

– Там же… Он повторился, как и в случае с городским парком…

Я хмуро посмотрел на карту, словно она стала причиной моего сильного разочарования.

– Вы живете в этом городе, – произнес я. – Можете ли вы сказать, что хорошо его знаете?

– Думаю, что могу, сэр; я здесь родился.

– Увидели ли вы какую-нибудь закономерность в том, как он выбирает места для нападения?

– Заметил; он выбирает уединенные места. Только один раз забрался ближе к центру, но потом вновь не стал рисковать.

– Это резонно… Было ли что-то общее у его жертв?

– Они все были молоды – от восемнадцати до двадцати трех лет. Думаю, их можно было назвать красивыми.

Претор передал мне несколько свитков.

– Вам лучше самим посмотреть это, сэр.

ГЛАВА 2

Мощеная столбовая дорога втекала в городские улицы Бармута, как полноводная река вливается в широкое озеро. Вдали над силуэтами домов поднимался кафедральный собор Вселенской церкви, и солнце заглядывало в земной мир через замочную скважину пентаграммы.

Вороные кони ударили подковами о булыжники мостовой, и звон их копыт возвестил о прибытии экипажа. Гай Пиктон выбрался из коляски спиной вперед, проделав это еще более неловко, чем когда садился в нее.

– В бумагах вы найдете мой адрес, – произнес он. – С восьми утра и до шести вечера я обычно нахожусь в мэрии.

Он поднес руку к шляпе в знак прощания и смущенно опустил голову; наше появление в Бармуте он расценил как некий упрек в некомпетентности.

Его жест выглядел так, словно он стыдливо прикрывает лицо.

Франсуаз выпрыгнула из экипажа через закрытую дверцу. Легкая коляска даже не покачнулась.

– Я ему не понравилась, – констатировала она, оправляя короткие кожаные полуштаны.

– Ты слишком ему понравилась, – возразил я, передавая вознице два соверена. – Для мужчин определенного сорта это одно и то же.

Франсуаз наморщила нос:

– Что ты имеешь в виду?

Мы направились вдоль городской улицы, туда, где за пушистыми верхушками буков виднелась гостиничная вывеска.

– Такие люди, как Пиктон, привыкли иметь дело с женщинами столь же невзрачными, как они сами. Представь себе некрасивое существо – некрасивое не от природы, но от того, что никогда не заботилось ни о себе, ни о своей красоте. Она может быть молчаливой или болтушкой, тихоней или, наоборот, домашним тираном. Но в любом случае она воплощение жены серого неудачника. Один из моих коллежских преподавателей любил повторять: «Все не могут быть богатыми». Надо ли говорить, что сам он был беден хуже церковной крысы.

– Церковные крысы обычно самые толстые, – ответила Франсуаз. – Иногда мне кажется, что служки нарочно подкармливают их просфирами.

– Все равно, – продолжал я. – Возьми обложку эротического журнала и перечисли все качества, которые отличают красивую, сексуальную женщину. В жене Гая Пиктона нет ни одного из них. Отчего он на ней женился? На этот вопрос несложно ответить. В нем самом нет ни одной черты, которая позволила бы ему покорить красотку. Прежде всего – самоуважения. Вот почему, Френки, роскошные и сногсшибательные девушки навсегда остались для Пиктона теми, кто никогда не появится в его жизни. Но это не значит, что он не в состоянии их оценить.

– Выходит, раз он не мог фонтанировать спермой, то залился желчью?

Мы оставили багаж в гостинице, сняв номер с видом на реку и кафедральный собор.

– Вы подниметесь? – спросил администратор.

– Нет, – отвечал я. – Нам бы хотелось осмотреть город. Далеко ли отсюда до ручьев?

– О нет, сэр, – отвечал служащий. – Спуститесь по бульвару и сверните налево возле каменной стелы. Вызвать вам извозчика?

– Спасибо, нет. Мы пойдем пешком.

– Мирный город, Френки, – произнес я, ударяя по камням мостовой энергетической тростью. – Старинная архитектура. Кажется, само время застыло в этих сводах – подобные города притягивают совершенно определенные злодеяния…

– Каким может быть человек, который совершил шесть изнасилований и убийств? – спросила девушка.

– Каким угодно, – ответил я. – Пока мы знаем только одного обитателя Бармута, если не считать служащих гостиницы и кучера. Это Гай Пиктон, и он как нельзя лучше отвечает портрету серийного насильника.

– Ты прав, – задумчиво сказала Френки. – Тихий, замкнутый, отличный семьянин и прилежный служащий. Полон комплексов, носит шляпу и не снимает перчаток – он словно боится мира и отгораживается от него.

– Добавь к этому взгляды, которые он исподволь бросал на твою грудь, – и перед нами идеальный кандидат на роль сексуального маньяка… Преступник до сих пор не пойман именно потому, что сам занимался собственным розыском. Как складно получается, Френки. А ведь в Бармуте сотни и тысячи таких людей, как Пиктон.

– Однако у тебя уже есть какие-то теории? Я мимолетно улыбнулся.

– Пока еще только теории, Френки. Одно я знаю наверняка – преступник слабого телосложения и, скорее всего, действовал один.

– Это из-за того, что он использовал порошок эфедры?

– Да.

– Но разве не мог он захотеть перестраховаться? Каким бы сильным он ни был. Знаешь, Майкл, научно доказано, что даже самый могучий силач не в силах изнасиловать девушку в одиночку, если та сопротивляется.

– Вот именно, Френки! Если та сопротивляется. Он применял одурманивающий наркотик именно потому, что знал – он не справится с жертвой, если та станет сопротивляться.

– Сильный человек тоже мог быть не уверен, что у него все получится. Не забывай, что после первого же преступления его разыскивали за убийство. Малейший вскрик мог его погубить.

– Френки.

Я покачал головой.

– Только в романах преступник оставляет на земле следы и ты можешь заключить, что он высокий человек, левша, носит охотничьи сапоги на толстой подошве и серое пальто, курит индийские сигары с мундштуком, а в кармане у него тупой перочинный нож. Нет, Френки! Прошли те времена, когда злоумышленники оставляли после себя столь очевидные улики, – если такие времена вообще когда-либо были. Те следы, что есть у нас, – это следы его психологии, его образ действий, и здесь нет места строгой, неопровержимой логике.

Я тряхнул в воздухе тростью.

– Представь, что ты сильный мужчина. Для тебя это просто – физически ты превосходишь большинство мужчин, к тому же ты бисексуалка. Теперь. Ты насилуешь молодых, красивых девушек – почему?

Франсуаз задумалась.

– Потому что я не могу получить их иным путем.

– Предположим. И здесь уже не так важно – ищешь ты собственно сексуального удовлетворения или на первый план вышел процесс овладения жертвой. Что ты станешь к ним испытывать?

– Очевидно, злость.

– Отлично! А что ты сделаешь с жертвой, которую превосходишь физически и которую ненавидишь? Ты обкуришь ее дурманящим порошком, разденешь, изнасилуешь и только потом убьешь?

Франсуаз покачала головой.

– Нет. Побои бы начались сразу.

– Вот именно. Овладеть той, кого насилуешь, – значит, унизить ее. Человек, физически сильный, непременно использовал бы кулаки – в первую очередь кулаки. Но наш человек – слаб; он не привык действовать физически. Возможно, где-то он брезглив, ему хочется овладеть красивой девушкой и только потом обезобразить ее. Громила с пудовыми лапищами просто не обратил бы внимания на то, сколько синяков успел наставить. Вот почему я думаю, что насильник – из категории нашего друга Пиктона.

– Ладно, – согласилась девушка. – А что привлекло твое внимание в карте города? И почему ты так взъелся на беднягу, когда тот сказал, что пятую и шестую жертвы нашли у ручьев?

– Я взъелся?

Я отмотал наш разговор назад и пришел к выводу, что не сказал Гаю Пиктону абсолютно ничего, что заслуживало бы такого эпитета.

– Система, Френки. Я ищу систему.

– Я поняла. – Девушка кивнула. – Первые две жертвы он убил в саду – две с четвертью мили, это же целый лес. Там ему ничто не угрожало. Потом этот гаденыш выполз на городские улицы; сперва окраина, потом ближе к центру. А затем он вновь вернулся в глушь, и это разбило твои построения.

– Верно, – согласился я. – Вот почему я хочу начать с осмотра ручьев. Если факты не вписываются в теорию – какой-то из них явно подпорчен молью… Или оба сразу. Однако, Френки, как ты думаешь, отчего наш друг Пиктон так сильно смутился, когда я спросил у него про связь между убитыми девушками? В случаях с серийными насильниками это самый первый вопрос, который следует себе задать. Похоже, есть кое-что, о чем он не захотел рассказывать…

Ответ на это мы получили довольно скоро – и совсем не тем путем, который я мог бы себе представить.

ГЛАВА 3

Мы стояли на пустынной площади.

– Остановимся в гостинице? – живо спросила Френки.

– Нет, – я решительно покачал головой, – у нас нет времени на секс.

– Не будь занудой. – Она взяла меня за пуговицу и стала вертеть. – И потом, ты моя игрушка для удовольствий, забыл? У тебя вообще нет права голоса.

Серые облачка стали подниматься над моим костюмом.

Они воспаряли к небу, превращались в маленькие тугие капли – словно слезы, которым уже не хватило места в океане людских печалей.

– Упс, – воскликнула Френки.

Вязкие штрихи влаги стекали с ее черного кожаного доспеха. Они замирали, прислушиваясь к чему-то, одним им ведомому, и тоже летели вверх, встречаясь со своими собратьями.

Сложная вязь иероглифов поднималась над площадью и с каждой секундой прирастала новыми. Над серыми камнями выросли слова «Ин Тай» – «возвращение домой».

Это одна из самых могущественных рун школы дерева. Она дает огромную власть тому, кто ее использует, однако прибегнуть к «Ин Тай» может лишь человек, бесконечно долго находившийся вдали от родины и наконец вернувшийся.

Серые иероглифы поблекли, став почти невидимыми, потом окрасились кровью. Руна, написанная единой строкой снизу вверх, превратилась в большую черную змею, стоящую на хвосте.

Тварь распахнула рот, ловя пастью солнечные лучи, и, рассеченная вдоль, распалась на шесть частей, – словно опадали лепестки цветка. Из ее центра выступил человек в черной колдовской мантии. Его правая рука сжимала прозрачный скипетр, треснутый рубин украшал набалдашник.

– Волхв Боягорд, – пробормотал я.

В его темных глазах заледенело страдание.

– Мне больно дышать, – прошептал чародей. – Легкие отвыкли от воздуха… И все же…

Он поднял жезл.

– Так приятно…

Франсуаз шагнула к нему, но Боягорд стремительно начертал перед собой новую руну. Это дорого стоило волхву. Он зашелся в кашле, кровь хлынула у него изо рта.

Магический символ стремительно повернулся, распадаясь на два иероглифа. Каждый из них превратился в монстра, и волхв, спотыкаясь, поспешно отступил за спины своих охранников.

– Мне нужно время, чтобы восстановить силы, – прошептал он. – Настанет час, и я найду вас…

Боягорд сделал шаг назад и растаял в тумане. Два чудовиша медленно наступали. Ниже пояса они напоминали людей, но вместо головы, рук и плеч поднимался мягкий кожистый конус, как у кальмара. Вокруг него таяли и взрывались руны.

Это были Спруты – дети Левиафана, одни из тех, что сторожат океан от слуг Индрика. Только самые могущественные маги способны вызвать их себе на подмогу. Боягорд сумел сделать это, хотя только что прошел сквозь горнило воскрешения.

Его сила была гораздо больше, чем мне казалось.

Первый из Спрутов обернулся ко мне.

Гудящая руна вылетела из роя волшебных символов, обрамлявших его голову-конус. Серебряный иероглиф имел форму крыла. Превратившись в сферу, он стал набухать и корчиться, пока не лопнул, и тысячи воющих слепней хлынули на меня океанской волной.

«Рой насекомых» – простое, но очень опасное заклинание. Его сила состоит в том, что чары не требуют больших затрат астральной энергии, поэтому их можно использовать снова и снова, пока противник не рухнет, облепленный толстой шубой из смертоносных тварей.

Я сложил руки на груди.

Тонкий слой льда пробежал по моей коже, заковывая в холодный доспех. Колдовские слепни обрушились на меня, стуча острыми жалами о непробиваемую броню. Я знал, что магический барьер продержится дольше, чем волшебные крылуны.

Две новые руны вырвались из соцветия. Я приготовился отразить их, но иероглифы летели не ко мне. Они обогнули мое тело и вспыхнули по обе руки от меня.

Инь и Ян – символы первоэлементов, которые гораздо могущественней, чем четыре стихии. Мир вокруг распался на две половинки. В одной из них стремительно собирался свет, в другую стекалась тьма.

Колдовские символы притягивали к себе частички вселенной, заставляя рассыпаться на атомы каждый предмет, каждую горсть воздуха. Они превращали бытие в тот первозданный хаос, из которого когда-то восстало все сущее.

Водоворот превращений не мог быть слишком большим. Я служил его центром. В нескольких шагах от меня все оставалось по-прежнему. Даже Френки, стоявшая рядом, могла не опасаться разрушительной силы Инь и Ян.

Вся сила заклятия оказалась направлена только на меня. Еще пара секунд – и я исчезну. Даже не умру, а просто рассыплюсь, превращусь в крохотные кирпичики, из которых созданы все предметы мира.

Я закрыл глаза и пропустил силу колдовства сквозь свое тело. Символы Инь и Ян столкнулись, вспыхнули, окатив друг друга ледяным пламенем и огненным морозом. Мир почернел, потом вспыхнул так, что стало больно смотреть даже сквозь сомкнутые веки.

Затем волшебство схлынуло.

Там, где стоял сын Левиафана, истаивал черный слизистый столб, похожий на оплавленную свечу.

Второй Спрут шагнул к Франсуаз. Его тело слегка отклонилось в сторону, и шипящий разряд молнии ударил девушке в голову. Острые рожки показались из роскошных каштановых волос демонессы. Они приняли болт в себя, поглощая его энергию.

Дьяволица ударила чудовище мечом в безглазый мешок, поднимавшийся над торсом. Две руны вырвались из круговерти, что окружала тварь. Они впились в длинное лезвие, с воем разгрызая его. Искривленные куски металла посыпались на мостовую.

Напрасно ты это сделал, – процедила Франсуаз.

Она подпрыгнула и резко ударила существо ногой в грудь. Тяжелый каблук впился в мягкую кожу твари. Там, где он оставил свой след, вспыхнул символ огня – руна начала стремительно расти, как лесной пожар, пожирая живую плоть.

Френки развернулась и резко ударился тварь локтем. Стремительный удар снес кожистый мешок, который заменял чудовищу голову. Раздался всхлип. Складчатый конус упал на землю, похожий на вспоротый бурдюк с кровью.

Тело чудовища уже было мертво, но волшебные руны по-прежнему кружили вокруг него, защищая своего погибшего господина.

Три магических символа, словно хищные птицы, низверглись на демонессу. Один изображал голову льва, проткнутую копьем. Ху Джанг – «ярость умирающего зверя». Эта руна способна уничтожить врага, всего лишь прикоснувшись к нему. Но свою силу она высвобождает только после того, как ее хозяин умрет.

Два других знака – кривые скимитары, Ло Вей – «верность стражников». Двенадцатый император Картанги умер от страха, только увидев их.

Десятки других рунических символов, дрожащих в танце вокруг мертвого тела, начали гаснуть. Они уменьшались, становились прозрачными, отдавая все силы трем главным иероглифам, что обрушились на демонессу.

Франсуаз рухнула на колени, расставив руки. Океан огня вырвался из ее груди, заливая площадь. Тело Спрута сотряслось в мучительной судороге. Его душа уже отлетела к вратам преисподней, но даже там ощущала боль от демонического огня.

Руны замерли в воздухе, не в силах перебороть заклинание дьяволицы. Жар бушующего пламени подхватил их, словно бешеное течение реки. Кровавые иероглифы высыхали, трескались, словно орехи, брошенные в камин, и крохотными стежками падали в раскаленное море всполохов.

– Лучше б мы пошли в гостиницу, – заметила Френки.

Девушка стояла на коленях – не подумайте ничего плохого – и собирала осколки дайкатаны.

– Никто не знал, откуда был родом Боягорд, – задумчиво пробормотал я. – Встань, Френки, еще люди увидят. Теперь нам это известно…

Франсуаз поднялась и протянула мне новую горсть обломков.

– Сможешь починить? – мрачно спросила она.

Мои ладони были повернуты вверх, на них поднималась увесистая горка стружки. Я развел руки. Осколки не рассыпались, а потянулись вслед за моими пальцами, словно тесто.

– Бери, – я протянул ей целую дайкатану. – Постарайся не ковырять в зубах.

Мы зашагали дальше.

– Перед тем как напасть на Маргариту, Боягорд наложил руну Возвращения. На нас, Френки. Потом ему надо было всего лишь подождать, пока мы окажемся достаточно близко от его могилы, чтобы восстать из мертвых…

– Он мог долго ждать.

– Для призрака, который провел много веков в каменной статуе, это не так уж сложно. Но дело даже не в этом. Ты видела, как он вызвал детей Левиафана? Его сила настолько велика, что он мог тронуть чашу кармических весов… Волшебство Боягорда подтолкнуло ход событий, и мы оказались здесь.

ГЛАВА 4

Каменные стены домов Бармута вырастали из каменной же мостовой. Изгороди с широкими плоскими навершиями тоже были сложены из таких булыжников. Казалось, весь город, словно причудливое растение или гриб, каменными складками выползает из-под влажной земли. Или, напротив, твердая каменная корка покрыла его, накатившись откуда-то издалека, подобно застывающей лаве.

Здесь не было места для пестрых ярмарочных шутов, что наполняют собой улицы иного города; пышные процессии и паланкины не протекали яркими струями по серым бульварам; и над всем городом, источая колокольный звон, поднимались башни кафедрального собора, строго и всевластно надзирая за тем, что происходит у их подножия.

Шестеро человек, направлявшиеся вверх по пустынной полосе бульвара, не принадлежали к этому миру. Они представляли собой молодую, зеленую поросль, что пробивается сквозь трещины в рассыхающемся монументе, живучие и бойкие сорняки, которые способны разрушить все, превратив в ничто величественные памятники прошлого.

Иными словами, они представляли собой безжалостное веление времени.

Одеты они были, правда, в соответствии с обычаями Бармута в короткие безрукавные камзолы тусклых цветов и невысокие леснические ботинки – то, что на протяжении столетий носил в этих краях городской люд.

Да, облик их в точности соответствовал традициям, но только формально: камзолы были расстегнуты, на кожаных поясах висели изогнутые ножи – признак родовой аристократии, ранее недоступный простолюдинам, а тусклую поверхность камзолов расцвечивали пестрые шейные платки.

Эти молодые люди представляли собою пример того, как искажается традиция; это изменение происходит порой стремительно, но невидимо для тех, кто больше всего печется о сохранении устоев. И, поднимая флаг своих отцов, они отправляются на борьбу за то, что было более всего ненавистно их предкам.

Те, что встретились нам, были похожи на группу праздношатающейся молодежи, не знающей, к чему применить свои силы, и никогда всерьез не задумывающейся над этим; им кажется, что весь мир принадлежит им, а мир не спорит с этим, не замечая их в их ничтожности.

И все же чувствовалось в шестерых незнакомцах нечто, что объединяло их – сильнее, чем жажда пустых развлечений молодости. С первого взгляда бросалось в глаза, что нет среди них ни одной девушки, неизменных спутниц юношеского веселья.

Все это наводило на мысль о кадетском училище или полувоенной организации, членами которой являются молодые люди; один из них, без сомнения, был лидером, и власть его распространялась гораздо дальше, чем простой авторитет уличного заводилы.

– Вот яркий пример того, о чем я рассказывал, – негромко произнес я. – Представь, что насильником был один из них. Во-первых, мысль о порошке вряд ли пришла бы в их дубинные головы; а если и так, они не смогли бы использовать его столь эффективно. Но самое главное – они начали бы избивать жертву еще до того, как раздели.

Я замолчал, поскольку мы оказались уже достаточно близко от незнакомцев; было видно, что я и Франсуаз привлекли их внимание едва ли не больше, чем они наше.

Один из парней, шедший сбоку от вожака, произнес, почти не стараясь понижать голос:

– Смотри, Виже, она же из этих!

Что бы ни скрывалось за его словами, остальные, без сомнения, были с ним согласны и заметили это одновременно с ним.

Лицо Франсуаз стало полностью закрытым и мрачным, каким оно всегда становится, когда девушке предстоит познакомиться с новым представителем человеческого рода.

Одного взгляда красавицы оказалось достаточно. Слова парня-говоруна смялись, словно листок бумаги, и вернулись ему в глотку. Он старательно прожевал их и проглотил, хотя, судя по его лицу, они оказались невкусными.

Темнокамзолыцики притихли.

Всякий человек принадлежит сразу к нескольким социальным группам, поэтому к любому могут быть отнесены слова «Он из этих», ибо каждая социальная группа вызывает у кого-нибудь антипатию.

Оставалось лишь выяснить, какая из них оказалась не по душе молодым людям в темных камзолах.

Франсуаз – демон, а инфернальные существа не вызывают приязни у всех подряд. Однако внешне красавица ничем не отличается от дочери Света; единственной признак, который выдает в ней суккубу, – это глаза, которые в минуту гнева загораются яркими всполохами алого пламени.

Следовательно, не дьявольская сущность моей спутницы вызвала волнение среди молодых людей. Черный полудоспех из кожи дракона и длинный двуручный меч за плечами красавицы, бесспорно, мало подходили к патриархальным улицам Бармута и нависшей над ними тени кафедрального собора.

Но в обитаемых мирах существуют тысячи рас и тысячи тысяч способов одеваться; на их фоне облачение демонессы не могло показаться чем-то эпатажным.

Франсуаз остановилась, шестеро приятелей обступили своего предводителя.

Они могли делать вид, что, стоя за его спиной, выражают тем самым готовность следовать за своим вожаком. На самом деле они прятались. Тот, кого назвали Виже, подбоченился и старался стать выше ростом; ему это и не требовалось – будь он чуть половчее, его приняли бы в любую баскетбольную команду.

– Что-то не так, мальчики? – спросила Франсуаз. Эти слова прозвучали как самое хлесткое оскорбление их мужского достоинства. Ни одни обидные слова не смогли бы унизить темнокамзолыциков так, как тон девушки.

Кровь прилила к лицу Виже, словно где-то в его ногах заработала помпа. Он набрал полную грудь воздуха и произнес:

– Да, парни. Она из безбереточниц. Франсуаз приподняла одну бровь.

Слово «безбереточница» также могло означать что угодно: от жительницы какого-нибудь квартала, названного, к примеру, именем Флоримона Безберетного, до поклонницы местной крикетной команды.

Однако тон, каким было произнесено это слово, не оставлял сомнений – если даже и так, то темнокамзолыцики не любят крикета.

Поговорка гласит, что первое впечатление всегда самое верное. Первого взгляда на Франсуаз было для Виже и его товарищей достаточно, чтобы понять – им лучше пройти вверх по бульвару, любуясь старинной архитектурой.

Значительное число роковых ошибок совершается оттого, что люди переосмысливают первое впечатление.

Парней было шестеро; каждый из них уделял так много внимания и времени своей мускулатуре, что на интеллектуальное развитие сил у них почти не оставалось. К тому же они были мужчинами, что, согласно ошибочному мнению, наделяло их дополнительной силой.

Я никогда не мог понять, отчего люди пытаются найти дополнительные достоинства в своем положении, считают, что старость наделяет их мудростью, ответственный пост делает непогрешимым, а принадлежность к определенному полу наделяет необычными способностями.

По всей видимости, корни этой иллюзии в том, что каждый человек смотрит на себя сквозь увеличительное стекло самомнения и ему кажутся подходящими любые доводы, которые могут оправдать его самооценку.

После первоначального замешательства задор и самоуверенность вновь вернулись к темнокамзолыцикам.

– Вы уже потеряли всякий стыд! – воскликнул Виже. – Ходите без беретов по нижнему городу. Или, по-вашему, закон магистрата ничего не значит?

Прежде чем он произнес эти слова, его взгляд метнулся назад, к стоящим товарищам; лидер отряда ощутил, что прогнулся перед незнакомкой, и тем необходимее ему теперь было восстановить свой авторитет.

– Шлюха! – выкрикнул тот, кто первым подал голос.

– Не называй ее шлюхой, – возразил Виже. – Она просто наслушалась речей травницы Саути. Вот кто настоящая шлюха!

Франсуаз не произносила ни слова, но взгляд ее серых глаз упирался в грудь Виже столь же миролюбиво, как если бы то было лезвие клинка.

Френки способна вывести из себя святого апостола, довести же до буйства кучку городских юнцов для нее проще, чем сломать кому-нибудь шею. Обычно моя партнерша никогда не разжигает ссору, но в Бармуте произошло шесть зверских убийств и изнасилований, и не существовало более верного способа положить им конец чем заставить горожан показать свои истинные лица.

Видя, что их вожак вновь восстанавливает свое положение, темнокамзольщики одобрительно загудели. Виже обретал свою обычную важность и покровительственный тон.

– Вот что, барышня, – произнес он, обращаясь к Франсуаз, – забудь то, что тебе наговорила Саути. Женщина должна ходить по Бармуту, покрыв голову беретом. Таковы древние законы магистрата.

Он засунул руку за пояс и вынул оттуда легкий полотняный головной убор, который, очевидно, носил там специально для таких случаев.

– На, – сказал он, протягивая берет девушке. – Надевай и скажи спасибо, что тебя не высекли прямо на улице.

Франсуаз медленно взяла убор из рук Виже.

Я покачал головой и отступил на шаг, зная, что Лига борьбы с насилием не одобрит то, что произойдет дальше.

Демонесса резко выбросила вперед руку, и ее пальцы коснулись основания горла Виже. Человек захрипел; он выглядел, как певец, который попытался одновременно взять две ноты – самую высокую и самую низкую. Из его рта полилась только тишина.

Франсуаз скомкала полотняный берет и воткнула его в распахнутые челюсти Виже. Двумя резкими движениями она затолкала убор поглубже. Вожак отряда отшатнулся и рефлекторно попытался проглотить то, чем его угостили.

– Попробуйте справиться со мной, мальчонки, – усмехнулась девушка.

Я резко выбросил трость вперед и вниз, обращая ее в длинную палку для фехтования. Мне не хотелось причинять темнокамзольщикам большего вреда, чем они были способны нанести себе сами, поэтому я не стал прибегать к клинку.

– Нет, Майкл, – сказала Франсуаз. – Это девичья забава.

Я знал, что не имеет смысла возражать, поэтому вернул энергетический шар в форму трости и отошел подальше.

– Есть только один предрассудок хуже, чем мужской шовинизм, – пробормотал я. – Это женский шовинизм.

Бедняге Виже пришлось сглотнуть, пожалуй, раз десять, прежде чем он сообразил вынуть изо рта скомканный берет. Никто из товарищей не осмелился не только помочь ему, но даже подсказать, каким способом можно освободить дыхание.

Франсуаз отстегнула от пояса ремень.

– Сейчас я высеку тебя, недоносок, – произнесла она. – И ты научишься уважительно разговаривать с женщиной.

Виже поперхнулся, хотя никакого берета в его рту уже не было; по всей видимости, его язык надолго сохранит жесткий вкус материи. Он посмотрел на Франсуаз, и я мог бы поклясться, что парень ищет способа если не обратить все в шутку, то по крайней мере постараться мирно разойтись.

Одни скажут, что это было врожденное свойство лидера, которое подсказывало Виже: худой мир лучше, чем перспектива быть выпоротым на городском бульваре. Другие сочтут, что предводитель темнокамзолыциков проявил трусость. Третьи, и я с ними соглашусь, придут к выводу: первое неотделимо от второго.

И точно так же второй апаш, тот, что первым подал голос при встрече с нами, не мог не находиться в этой компании. Такие, как Виже, часто окружают себя подобными горлопанами; они – та свита, которая играет короля. Их поддакивание наполняет вожаков уверенностью в себе, но уверенность эта шаткая, как шатка преданность подпевал.

Вот и на этот раз подпевала – на его груди виднелся узор в форме ботинка, знак, что его обладатель добывает себе на хлеб в гильдии сапожников, – оказал своему патрону дурную услугу. С оглушительным криком «Бей шлюху!» он бросился на Франсуаз, вздымая кулаки.

Боевой клич, как известно любому стратегу, способен привести в панику вражеское войско, однако визг младого сапожника лишь привел в замешательство его товарищей заставив оцепенеть и застыть на месте.

Франсуаз ударила темнокамзольщика по лицу раскрытой ладонью. Башмачник полетел на булыжную мостовую, и широкий веер выбитых зубов украшал его отступление. Мне оставалось надеяться, что в Бармуте найдется опытный дантист и что он согласится принимать в плату за свою работу новыми башмаками.

– Как видишь, тебе я не по зубам, – сказала Франсуаз. – Кто хочет еще?

Темнокамзольщики ринулись вперед.

Первое правило стратегии гласит: чем крупнее отряд, тем больше он зависит от организованности. Первое правило жизни на улице служит обратной стороной монеты: те, кто шляется по городу и задирает прохожих, редко когда страдают приступами дисциплины.

Франсуаз в состоянии разметать взвод конных орков-кочевников; шестеро хулиганов являлись для нее легкой добычей. Девушка даже не стала доставать меч, она резко хлестнула по нападающим своим ремнем.

Пояс девушки украшают тринадцать метательных звездочек. Они не только утяжеляют удар ремня, но и делают соприкосновение с ним гораздо более интересным. Молния бича прошлась по лицам темнокамзольщиков и объединила боевых товарищей широкой кровавой полосой.

Один из парней заверещал – наверное, от того, что получил самую крепкую ласку и его нос разнесло по всему лицу крохотными кусками.

Младой башмачник все еще валялся на тротуаре и не принимал участия в массовом наступлении. Вместо этого он ощупывал свою челюсть, играя в увлекательную игру – «угадай, чего не хватает на этой картинке». Поглядев вокруг себя, он без труда смог бы найти все недостающие кусочки, однако вставить их обратно в мозаику вряд ли бы вышло.

Пожалуй, бедняга напоминал сам себе прохудившийся башмак, чья подошва отошла и хлопает гвоздастой челюстью.

Пятеро остальных остановились, как резко осаженные лошади. Прижав руки к щекам, они ощущали кровь на своих пальцах, и это не прибавляло апашам воинственного духа.

Не найти созданий трусливее, чем хулиганы, что нападают на людей стаями. Достаточно выбить такому пару зубов – и он сам привяжет себе на шею камень и бросится с моста, лишь бы не ощутить новой боли.

Единственный, кто духом оставался в строю, был Виже, несмотря на то, что досталось ему изрядно и кровь широким потоком лилась из обеих рассеченных щек. Было видно, что он получил жесткое воспитание, оно дало ему возможность стать лидером, и оно же не позволило подняться выше, чем вожак уличной банды.

Парень поднял голову, нижняя челюсть у него мелко дрожала, словно он собирался заплакать. Вместо этого он попытался что-то сказать.

Франсуаз пнула его носком сапога между ног.

Виже представилась редкая возможность вернуть свои слова назад, и он так и не произнес их. Он упал, приняв самую униженную позу, какую только может принять мужчина у ног женщины.

Он все еще пытался что-то сказать. Этого парня можно было бы уважать, не будь он так глуп.

Младой башмачник наконец смог подняться на четвереньки; кровь сочилась по его губам, как у заправского вампира. И вновь он не разочаровал своего патрона, и вновь оправдал свое существование. Громким, зареванным голосом он закричал:

– Бежим!

Получив приказ из столь авторитетного источника остальные апаши не могли его игнорировать. Развернувшись почище политического курса, они ринулись прочь и их леснические башмаки стучали по булыжникам громче лошадиных копыт.

Сапожник тоже принялся отступать. Вначале он полз на четвереньках, как странная помесь собаки и каракатицы, потом его ноги стали вращаться быстрее рук, и ему пришлось выпрямить колени. Так он и запрыгал обезьяной, касаясь руками земли, и лишь, когда несколько десятков футов отделяло его от места разыгравшегося сражения, он нашел в себе силы выпрямиться и припустить со всех ног.

ГЛАВА 5

– Ты внесла много нового в местное течение суфражисток, – сказал я. – Интересно, если бы женщины вели себя так же, когда боролись за избирательные права, остались бы в конце концов эти права у мужчин?

– Мне нет дела до местных феминисток, – ответила девушка, возвращая пояс на крепкую талию. – Мы должны найти недоноска, который насилует и убивает женщин. Чем больше будет людей, которым мы подпалим задницы, тем больше у нас шансов.

– Обычно я использую иные методы, нежели подпаливание задниц, – ответил я. – Ну, например, расспрашиваю свидетелей. Осматриваю место преступления. Но, конечно, это все слишком устаревшие способы по сравнению с выламыванием пальцев. И все же ты не сказала, что ты думаешь о местных феминистках. Мне показалось, ты говорила о них без уважения.

– Суфражистки. – В голосе Франсуаз прозвучало презрение крупного хищника к гиене. – Наверняка это кучка кухарок да кашеварок, которые носят твидовые юбки до пола, серые блузки и размахивают флажками с портретами королевы.

– Вот как! – воскликнул я. – Разве ты не поддерживаешь их в… ну, в стремлении к свободе.

– Если человек стремится к свободе, – сказала Франсуаз, – значит, он считает себя рабом. Нет, Майкл, это чушь собачья. Женщины сражаются за право не носить береты! За такое право нет смысла бороться – надо просто не носить их, если не хочешь, и все.

– Вижу, они не смогли причинить вам вреда! Человек, произнесший эти слова, появился из боковой улицы. Он был довольно высок ростом, его фигура, в меру худощавая, и удлиненное лицо могли бы, казалось, усилить это впечатление, однако незнакомец выглядел удивительно гармонично.

Он был в темно-коричневом костюме, а его вьющиеся волосы покрывала мягкая фетровая шляпа. Крупный нос не только не портил его внешности, но даже не утяжелял лица; кожа изгибалась вокруг его глаз и рта добродушными складками, говоря о том, что незнакомец смотрит на мир слишком открыто и честно – так, как этот мир не заслуживал.

У его ног тяжело дышала собака крупный бульдог, полностью состоявший из одних мускулов и огромной зубастой пасти. Как ни странно, но животное не выглядело злобным, свет вряд ли видел более миролюбивое и благодушное создание из тех, что первоначально задумывались с целью нападать и перегрызать глотки.

Черные глаза бульдога смотрели на нас с живым любопытством; я заметил, что Франсуаз интересует его гораздо больше, чем я. Черная пасть роняла на булыжник Длинные слюни, а короткий хвостик, выглядевший совсем несолидно для такой собаки, бился в радостном приветствии.

Человек подошел к Франсуаз, и его красивые пальцы профессиональным движением вынули из кармана сложенный платок.

– На вас кровь, сударыня, – произнес он.

Его голос, первоначально радостный, прозвучал озабоченно.

– Все же я не успел вовремя.

– Это не моя кровь, – отрезала девушка. Франсуаз не любит, когда кто-нибудь проявляет заботу о ней, она подозревает, что в этом кроется попытка обмануть и причинить вред. В свое время у нее было много причин, чтобы считать так.

Она забрала у незнакомца платок и вытерла со щеки алую струйку крови. Человек добродушно засмеялся.

– Я – доктор Бакула, – произнес он, протягивая руку для приветствия. – Обычно я не представляюсь таким эксцентричным способом. Мы с Тоби прогуливались неподалеку и увидели, как эти хулиганы напали на вас. Мы сразу же бросились на помощь, но…

Он развел руками.

– Как вижу, наша помощь вам не понадобилась. Он снова добродушно засмеялся.

– Я Франсуаза, демонесса пламени, – произнесла девушка. – Это Майкл, он ченселлор.

Бакула поклонился.

Демонесса вернула доктору носовой платок, хотя, видит бог, я не знал, что тот сможет с ним сделать – разве что выбросит в ближайший мусорный бак.

Доктор положил платок во внутренний карман.

В его словах было нечто такое, что привлекло мое внимание. Я спросил:

– Вы говорите, что видели нас? – Да.

Он обвел глазами высокие стены домов, которые окружали нас.

– Я понимаю, что вы хотите спросить, ченселлор, – сказал он. – Когда вы впервые попадаете в Бармут, вам кажется, что вы в подземном лабиринте. Стоит сделать шаг – и вас уже никто не видит и не слышит. Уверяю вас, это не так… Наш город небольшой и выстроен еше древними бьонинами. Его видно насквозь, в какой бы точке города вы ни находились, тем более вы дали отпор шайке Виже, когда находились в нижнем Бармуте. Не сомневайтесь, что об этом всем уже известно.

– Вот как, – произнесла Франсуаз.

Лицо девушки было хмурым, но не от того, что ей не нравился доктор или что-то в его словах. Френки всегда такая, когда с кем-то разговаривает.

– Мы только сегодня приехали в Бармут, – сказал я. – Не могли бы вы рассказать нам об этом Виже? Почему он нападает на женщин и что это за запрет ходить по городу без шляпы? Если, конечно, у вас есть на это время.

– Разумеется, у нас есть время, – ответил Бакула. Слово «мы» прозвучало в его устах так естественно, что я понял – он уже давно не отделяет себя от Тоби. Доктор встал на одно колено и потрепал собаку; бульдог закатил глаза и приподнял одну лапу, явно получая огромное удовольствие.

– Мы с Тоби всегда гуляем в это время, – сказал доктор. – После этого начинаются приемные часы. Вижу, вы направляетесь к городским ручьям? Мы с Тоби охотно составим вам компанию.

Мы пошли вниз по бульвару. Город казался вымершим. Ни один человек не показывался в окнах домов, ни одна фигура не скользила между силуэтами зданий. Как-то не верилось, что доктор сказал нам правду и эта улица просматривается почти из всех точек города, и все же я верил.

– Вижу, вы не из этого города? – спросил я. Он засмеялся.

– Это так заметно? Мы переехали сюда с женой четыре года назад. Сразу после того, как поженились.

Его голос стал сдержаннее, голова опустилась. С первого же момента, как я увидел его, я обратил внимание на обручальное кольцо. Доктор носил его не на том пальце, куда оно было надето у алтаря.

– Моя жена умерла два месяца назад, – произнес он. – С тех пор мы с Тоби одни.

– Наши соболезнования, – сказала Франсуаз. Бакула попытался улыбнуться.

– Я был готов к этому, – вымолвил он, и стало понятно, что он не был к этому готов. – Моя жена очень сильно болела, фактически она была больна, когда мы поженились…

Он замолчал. Печаль хозяина мгновенно передалась Тоби. Бульдог опечалился, опустив тяжелую голову, он плелся за нами, и его короткий хвост больше не вилял в радостном возбуждении.

– Однако что это я испортил вам настроение. – Доктор Бакула встрепенулся, стараясь вновь выглядеть веселым. – Вы ведь хотели узнать о Виже и его хулиганах, не так ли?

Он посмотрел на нас, и я понял, что он уже знает, с какой целью мы приехали в Бармут.

– Видели нас с претором? – спросил я.

– Нет, – честно признался доктор. – Хотя, раз вы встречались с ним, эта новость уже облетела весь Бармут. В наш город нечасто приезжают такие люди, как вы, – ченселлор и демонесса-воин. Я сразу понял, что вы приехали сюда из-за этих ужасных преступлений.

– Думаете, здесь есть связь с Виже? – спросил я.

– Претор так думает, – отвечал доктор Бакула. – По крайней мере, думал до недавнего времени.

– Вот как.

Слова нашего нового знакомого проливали свет на то молчание, которым Гай Пиктон попытался окутать ход своего расследования. Он ни словом не обмолвился ни о движении суфражисток Бармута, ни об уличных хулиганах, и я начинал склоняться к мысли, что у затягивающего руки в перчатки претора имелись веские основания для такой скрытности.

– Это старинный обычай Бармута, – произнес доктор.

Бульдог Тоби, вновь воспрянув духом, весело семенил рядом со своим хозяином.

Был ли Бакула ему по-настоящему хозяин? Нет, скорее они стали равноправными друзьями.

– Закон сохранился еще со времен бьонинов, которые построили город. Ни одна женщина не имела в те дни права выходить на улицы Бармута, не покрыв головы.

– Береты были традиционным головным убором женщин-бьонинов, – сказал я. – И что, здесь до сих пор строго соблюдается это правило?

– Нет, конечно. Это маленький городок, ченселлор. Он живет сплетнями, а не старинными обычаями. Женщины ходят здесь как захотят – в платках или вовсе без уборов. Моя жена, например, носила шляпу с перьями…

– Тогда из-за чего весь этот шум? – спросила Франсуаз.

– Магистральное уложение Бармута, – пояснил доктор, – до сих пор предписывает женщинам ходить по городу в беретах. Наказание, которое полагается за нарушение закона, поистине является позором для города.

Он окинул Франсуаз добродушным взглядом:

– Впрочем, полагаю, Виже уже рассказал вам об этом.

– То есть женщин у вас секут прямо на улицах? – хмуро осведомилась демонесса.

– Нет, конечно. Но в магистральном уложении этот закон сохранился до сих пор. И вот не так давно возникло движение за его отмену. Строго говоря, все не стоило и гроша ломаного. Я специально просмотрел записи в мэрии; за последние шесть веков в магистральное Уложение было внесено двести пятьдесят три поправки, и ни одна из них даже не была оспорена.

– Иными словами, дело сошло бы на тормозах, если бы суфражистки не подняли шума?

Бакула виновато улыбнулся.

– Мне не хотелось бы так говорить, ченселлор. Получается, что я обвиняю во всем их. Скорее виноваты здесь все. Травница Саути и те, кто ее поддерживают, бросили вызов городскому магистрату. Они с самого начала противопоставили себя властям Бармута. Те, в свою очередь, тоже разжигали конфликт. Теперь видите, к чему это привело.

– И никто не может положить этому конец? – спросила Франсуаз.

– Люди этого не хотят. Есть небольшая группа тех, кто считает спор из-за беретов пустой тратой времени. Такие, как мы, – верно, Тоби?

Он вновь наклонился к собаке и ласково потрепал ее. Пасть бульдога расплылась в самой широкой из собачьих улыбок.

– Для большинства это стало делом принципа. Ни мужчины, ни женщины не хотят уступать. Первые думают, что тем самым потеряют свое влияние, вторые требуют свободы. Хуже всего то, что на волне этих событий стали появляться такие, как Виже; если бы вы не дали им отпор, они бы могли не ограничиться словами. Вот почему я сразу поспешил к вам на помощь.

Он улыбнулся.

– Понимаю, что вы хотите сказать. Сам я вряд ли смог бы их одолеть. Но они боятся Тоби; не могу понять почему, но это так. Тоби – добрейшее создание и никому никогда не причинял вреда.

– Доктор, – сказал я, – по вашим словам, претор Пиктон видит связь между убийствами и изнасилованиями, которые произошли в Бармуте, и бандой Виже. Почему?

Лицо доктора Бакулы выразило искреннее удивление.

– Разве претор сам не сказал вам об этом? – спросил он. – Все жертвы были суфражистками, последовательницами травницы Саути.

ГЛАВА 6

– Почему Гай Пиктон умолчал об этом? – спросила Франсуаз.

Бульдог Тоби, по всей видимости, не хотел расставаться со своими новыми друзьями; он несколько раз останавливался, пока они с доктором Бакулой направлялись обратно в город, и смотрел на нас добрыми собачьими глазами.

– А отчего люди вообще о чем-то умалчивают? – произнес я. – Чаще всего потому; что это не укладывается в их картину мира.

Франсуаз не любит, когда я отвечаю подобным образом. Это заставляет девушку ощущать, что она должна была что-то сообразить сама, но не сумела сделать этого вовремя. И чем больше демонесса приходит из-за этого в ярость, тем сложнее ей поспеть за ходом моей мысли.

Она выразила это в присущей ей манере:

– Майкл. Говори толком. Что за картина мира?

Я усмехнулся.

– Единственная, которая существует для человека. Та, в которой он – кладезь всех добродетелей. Страшно представить себе, какие только достоинства не изобретают люди, чтобы суметь найти их в себе.

– Проще говоря, – хмыкнула девушка, – Гай Пиктон облажался. Но если он просто ошибся, почему не признался в этом?

– Потому, вишенка, – ответил я, – что он не просто ошибся.

Тугие щеки девушки стали выглядеть еще более круглыми – верный признак того, что мне удалось довести ее до кипящего бешенства. Я отошел на несколько шагов, потом нагнулся, затем переместился вправо.

– Какого гнома ты прыгаешь по мостовой? – спросила Френки. – Майкл, когда я позволила тебе сопровождать себя, это не значило, что я буду играть при тебе роль дурочки. Задавать глупые вопросы и получать непонятные ответы.

Я сделал три шага назад, потом удовлетворенно кивнул.

– Каждый играет в жизни ту роль, которая ему предназначена, – произнес я. – Иначе ощущает себя беспредельно несчастным. Ты ощущаешь себя беспредельно несчастной?

Франсуаз замотала головой.

– Мы вроде бы шли к городским ручьям, – сказала она. – Почему мы повернули?

Я направлялся вперед, не ускоряя шага.

– Культура бьонинов, – заговорил я, – была одной из наиболее ярких в цепи династии Сулингов. Человек, который не вырос в ней…

Франсуаз подняла руку, и ее пальцы сомкнулись вокруг чего-то невидимого, чему, без сомнения, предназначалась участь быть раздавленным.

– Тебя не учили не играть с огнем? – спросила она. Я остановился, и кончик моей энергетической трости с громким стуком ударился о тусклую вывеску.

– Городская газета, Френки, – произнес я. – Вот что нам сейчас нужно.

Помещение было погружено в особый полумрак, который могут создавать лишь книги и подшивки журналов; толстые стены впитывали даже тот солнечный свет, что проникал сквозь окна, а его остатки терялись в пыльных томах и каталогах, которыми были заставлены иссохшиеся полки.

– Гай Пиктон навредил ходу расследования – так сильно, что побоялся признаться в этом, – сказал я. – Где нам найти лучший источник сведений об этом, как не в архиве местной газеты… Насколько я понял, раньше ты никогда не бывала в городах бьонинов, но слова Бакулы должны были тебе подсказать особенности их планировки. На каждом перекрестке достаточно найти необходимую точку, и весь город предстанет перед тобой как на ладони… Это связано с их верой в крылатых коямури.

Седой крысочеловек шел к нам между рядами полок. Он выглядел таким же пыльным, высохшим и никому не нужным, как и подшивки, лежащие в его шкафах. Широкие усы свисали с его удлиненной морды, а половинки пенсне сидели на сером носу.

– Господа хотят посмотреть архивы? – спросил он. Двигался он так неторопливо, что дошел бы до нас, пожалуй, только к следующему урожаю.

– За последние два месяца, – произнес я. – Пожалуйста, поспешите.

С этими словами я постучал тростью по стойке, вызвав тем самым огромное облако пыли – большее, чем знала самарийская степь, а несколько семейств древоточцев и клопов кубарем покатились по внутренним щелям в дереве.

– Господа спешат, – простонал крысоглав. Сам он, по всей видимости, никуда не спешил. Франсуаз перемахнула через стойку и, не обращая внимания на архивариуса, начала быстро просматривать корешки подшивок.

– Вот они! – воскликнула она.

Демонесса вытащила необходимый блок, обрушив шесть соседних, затем хлопнула подшивкой об архивную стойку, и добрая половина древесных насекомых передохла от сотрясения.

– Что мы ищем? – спросила она.

– Ничего, – ответил я. – Это должно быть на первой странице. Что-нибудь под названием: «Гай Пиктон, королевский претор, заявил, что убийства и изнасилования, произошедшие в Бармуте за последние недели, напрямую связаны с течением суфражисток…»

Франсуаз перелистывала страницы, при этом каждая вторая из них превращалась в помесь конфетти и гармоники.

– Почему он должен был заявить именно это? – спросила она.

– Это просто моя догадка.

Демонесса выпрямилась, упираясь ладонями в широкие газетные листы.

– Майкл, – сказала она, – я научу тебя ходить под седлом. Может, тогда ты станешь меньше задаваться.

Заголовок передовицы гласил:

«Гай Пиктон, королевский претор, сделал заявление нашей газете».

Далее, шрифтом поменьше, следовало:

«Вот уже в течение двух недель все население Бармута встревожено леденящими душу преступлениями, совершающимися на улицах нашего города».

– Леденящими душу, – усмехнулся я. – Узнаю провинциальную прессу.

Автор продолжал:

«Наша газета обратилась к Гаю Пиктону, королевскому претору, с просьбой рассказать о ходе расследования, а также о том, какие меры принимает магистрат, чтобы предотвратить дальнейшие убийства. В интервью нашему корреспонденту Гай Пиктон заявил следующее:

«В розысках преступника достигнуты значительные успехи. Городские власти близки к его поимке. Достоверно установлено, что обе его жертвы были суфражистками, представительницами так называемого движения безбереточниц, инспирированного травницей Саути.

Становится очевидно, что несомненной причиной преступлений послужили волнения, происходящие в городе. Магистрат и королевский преториат призывают граждан к спокойствию, а также хотят еще раз напомнить о незыблемости городских традиций и о недопустимости отступления от них».

Читайте полное интервью Гая Пиктона на второй странице».

– Кретин! – воскликнул я. – Недоумок! Такому человеку, как Гай Пиктон, не место даже на свиноферме, не то что в королевском преториате.

Седой крысоглав прекратил свое путешествие к стойке. Он сильно опасался, что по достижении данной цели ему проломят голову.

– Господа не станут читать дальше? – испуганно осведомился он, явно опасаясь услышать утвердительный ответ.

– Нет, – сказал я. – Мы видели достаточно. Я вышел из архива городской газеты и поспешно направился к магистрату.

– Свет не видел больших недоумков, чем Гай Пиктон! – не мог я успокоиться. – Неудивительно, что расследование топчется на месте. Он сам, собственными руками, даровал преступнику полную безнаказанность.

– Первые две жертвы могли быть случайными, – произнесла девушка. – Тем более что и нашли их в одном и том же месте.

Небольшой горожанин, в сером камзоле и с округлым животиком добропорядочного бюргера, катился нам навстречу. Я заступил ему дорогу и уткнул в его грудь конец своей трости.

– Скажите, милейший, – спросил я, – где собираются городские суфражистки?

– В парке Бармута, – был ответ.

– Ага! – воскликнул я, заставив горожанина всерьез усомниться в моей рассудке.

– Вот видишь, Френки, – продолжал я, устремляясь дальше. – Суфражистки собирались в парке. Это уединенное место, и они могли делать там что захотят и, не боясь помех, подготавливать митинги в центре города. Убийца выбрал парк по той же причине – стоит ли удивляться, что первыми его жертвами были суфражистки?

– А потом он мог просто подыграть полиции. Я поднес к губам рукоятку трости.

– Проклятье, Френки, проклятье! Первый путь, ведущий к серийному убийце, – это тот признак, по которому он отбирает свои жертвы. Гай Пиктон подарил преступнику идеальный способ спрятать свои мотивы.

Гай Пиктон, королевский претор, развил бурную деятельность по поискам сексуального маньяка – насильника и убийцы. Я был готов поверить, что он на самом деле хотел разыскать преступника, однако действия его привели к прямо обратному результату.

Наш мир полон зла, и людям нравится верить, что причиной его являются злые люди – или же, если кому-нибудь захочется заглянуть глубже, какое-нибудь потустороннее воплощение Зла.

На самом деле это не так.

Истинная причина зла – в человеческой глупости. Ни один преступник, будь он в сотни раз более извращен и ненормален, чем злодей из дешевого романа, – ни один негодяй не сможет осознанно причинить столько вреда, сколько ежедневно творят легионы и легионы глупцов.

Гай Пиктон был одним из них. Слишком поздно он понял, какую серьезную ошибку совершил, разболтавшись перед журналистами, и не попытался предпринять ничего, чтобы ее исправить.

Больше всего на свете мне хотелось в этот момент отправиться к Пиктону и сказать ему все, что я о нем думал, но это не смогло бы ни ускорить расследование, ни помочь королевскому претору приобрести немного мозгов. Поэтому я отказался от первоначальной идеи и, со злостью ударив тростью по булыжникам мостовой, вновь стал спускаться к городским ручьям.

Одна загадка этого дела была раскрыта, но она ни в малейшей степени не приближала нас к поимке преступника.

Я поднял руку, преграждая Франсуаз путь тростью:

– Осторожней, Френки.

Два человека, в которых я узнал чиновников магистрата, шли по мощеной улице.

– Людей вокруг так мало, словно им платят по талеру за каждый час, который они проведут дома, – сказал я. – Несложно догадаться, что эти два молодца ищут нас…

– Почему же мы должны быть осторожны?

– Я очень хотел повидать королевского претора и послушать, как гулко звучит пустота в его голове. Если обстоятельства решили исполнить мое желание, значит, жди беды. С ними всегда так.

ГЛАВА 7

Здание городского магистрата было похоже на торт, если закрыть глаза на то, что даже великаны Скалистых гор не делают тортов из камня. Серый булыжник, альфа и омега бармутовского облика, был здесь изредка покрыт пеной белого мрамора.

Гвардейцы в мундирах королевских цветов не стояли у массивного парапета; могло сложиться впечатление, что власть в этом городе существует в гармонии с народом и не нуждается в том, чтобы закрываться от управляемых стеной из алебард.

Однако мир еще не видел государства, в котором власть не стала бы орудием угнетения – в той или иной степени. Поэтому отсутствие стражников у входа в городской магистрат могло означать лишь то, что влас ь здесь не боится народа.

Вблизи магистрат напоминал своими очертаниями лягушку, огромную, застывшую в последних мгновениях приземления после длинного прыжка. Парапет спускался к улице сложенными лапами. Франсуаз осмотрела здание с таким видом, словно магистрат внушал ей невыразимое вращение. Надпись новоготическими буквами, выгравированная на декоративном щите главного холла, гласила:

«При входе в магистрат необходимо сдавать оружие».

Демонесса изучила этот призыв, который можно было счесть как провозглашением мира, так и приказом к мгновенной капитуляции. Было не похоже, что данное распоряжение касается королевских стражников.

Девушка направилась вперед, даже не подумав отложить ни длинный обоюдоострый меч, ни кинжал, ни метательные звездочки.

Энергетическая трость не может считаться оружием, поэтому я последовал за ней с приятным чувством законопослушания.

Коридоры магистрата были такими широкими и гулкими, словно мы находились в музее, из которого вынесли все экспонаты. Здесь тоже не было видно ни одного человека. Все служащие сидели в своих кабинетах, вросши в них, словно вытесанные из камня статуи.

– Почему те двое не пошли с нами? – спросила девушка.

– Не думаю, что в этом стоит искать злой умысел, – сказал я. – Скорее они были уверены – если мы получили приказ из магистрата, значит, мы его выполним. Обрати внимание, что внизу нет никого, кто следил бы, сдают посетители оружие или нет.

– Ему повезло, что его там не было, – ответила девушка.

Кабинет, в котором Гай Пиктон проводил свои рабочие часы, выглядел столь же нарядным, сколь невзрачным был его обитатель. Голубой пол покрывали мозаичные узоры, выложенные редкими ярко-алыми плитками ромбовидной формы.

Окна были на удивление большими, что делало комнату светлой – слишком просторной и светлой, чтобы она производила впечатление жилой. Широкие ветви жасмина и лаварзинового крокуса заглядывали в кабинет, и только замершие на них стрекозы могли сказать, нравится ли им то, что они видят внутри.

Гай Пиктон сидел в высоком кресле – настолько высоком, что я задавал себе вопрос, болтаются ли его ноги в нескольких дюймах от пола или он подставляет под них табуретку.

Могло показаться, что серый государственный служащий будет выглядеть лишним в этом светлом красивом кабинете, но он смотрелся как неотъемлемая его часть, как муха, сидящая на спелом взрезанном арбузе.

В конечном счете, лишь такие невзрачные, недалекие люди в состоянии жить и работать в огромных, красивых музейных залах; их убогое воображение не может быть раздавлено и не требует помещения, более подходящего для сосредоточенного труда.

Если быть совершенно точным, то признаков сосредоточенного труда Пиктон не выказывал, вряд ли он знал, что это такое.

Франсуаз пнула ногой высокое кресло, и то покатилось по полу, скользя к столу Гая Пиктона. Обычно оно не предназначалось для посетителей, тем отводился стул орехового дерева – правда, высокий, красивый и прочный, но столь же удобный, как и положение бедного родственника.

Френки уселась, заложив ногу за ногу, и уперла в Пиктона такой мрачный взгляд, что беднягу едва не стошнило.

Косвенным путем, благодаря осторожным расспросам, я узнал, что такую привычку Франсуаз приобрела, только познакомившись со мной. Сама она никогда об этом не заговаривает, но раньше она в таких случаях всегда возвышалась над собеседником, сложив руки на груди.

Френки нравится сидеть, когда я стою позади ее кресла, она любит важничать.

Одного взгляда на королевского претора было достаточно, чтобы понять – он собирался громко выразить свое недовольство, однако единственного его взгляда на меня и Франсуаз хватило, чтобы отказаться от этой идеи.

Гай Пиктон первые несколько мгновений провел в молчании, тем самым позволив Франсуаз забрать инициативу.

– У нас мало времени, претор, – произнесла она. Резкий голос девушки ударил по Пиктону и раздавил его, как наполненный гноем нарыв. Претор заверещал. Сложно найти более жалкое зрелище, чем человек, привыкший говорить с окружающими свысока и приготовившийся излить с этого положения целую обвинительную речь, а вместо этого вынужденный оправдываться.

– То, что произошло в городе, неслыханно, – запищал он. – Как вам такое в голову могло прийти! Это безобразие.

Если бы к словам претора стоило подобрать эпитет, то им уж точно не было бы слово «внушительно». Человек за столом тоже осознал это и от этого стал ненавидеть нас еще больше.

– Вы имеете в виду городской архив, – произнес я. – Да, теперь мы знаем о том, как вы проводили расследование.

Франсуаз сочла, что столь тонкий намек недостаточен для нашего собеседника, поэтому сказала:

– Вы указали маньяку, кого убивать. Во многом вы виноваты в смерти четырех девушек, так не пора ли сделать еще одно заявление для местной газеты?

Гай Пиктон сверкнул очками. Уж он-то собирался поговорить совершенно о другом, и распределение ролей в этом разговоре тоже предполагалось иным.

– Ну… – промямлил он. – Конечно, может быть. Я немного погорячился. Предвосхитил кое-какие результаты…

Его голос вновь возвысился:

– Но это не оправдывает ваше поведение. Как можно было напасть на магистратских дружинников?

– Дружинников? – Губы Франсуаз сложились в презрительной усмешке.

– Да, дружинников, – подтвердил Пиктон, словно его только что обвинили в скотоложестве, а он не до конца уверен, стоит ли это отрицать. – Виже Гайто и его помощники служат при магистрате. Они… они следят за порядком на улицах.

– И секут женщин?

Гай Пиктон отпрянул, словно только что высекли его самого.

– Ну нет, – произнес он и виновато хихикнул. – Это только так говорится. Это…

Франсуаз встала и вогнала Пиктона взглядом глубоко в пол.

– У вас действительно большие проблемы в городе, – сказала она. – И источник их здесь, в магистрате.

Демонесса развернулась, направляясь к двери. Высокие створки распахнулись, и шестеро стражников, закованных в латы, развернулись у порога в боевой порядок.

Один из них, со страусиным пером на правом плече – отличительным знаком капрала, – громко произнес:

– Аргедас, королевский наместник в Бармуте, хочет видеть вас.

– Передайте ему, что мы не разделяем его желания, – сказал я. – Пожалуй, мы заглянем к… Аргедасу ближе к вечеру. Ладно, Френки, думаю, настало время поговорить с травницей Саути и ее суфражистками.

Королевский капрал обнажил меч.

– Вы не поняли приказа наместника, – произнес он. – Вы оба арестованы.

ГЛАВА 8

Гай Пиктон мог бы радоваться тому, в какую сторону повернулись события. Однако случившееся привело претора в еще больший ужас.

Его пальцы мелко задрожали, он попытался привстать с кресла и вновь упал в него – то ли ноги Пиктона подкосились, проявив гражданское неповиновение, то ли трусость властно потянула его за штаны, заставив сесть.

Он снял с лица очки, и те запрыгали в его руках, грозя упасть и разбиться.

– Я же говорил, – запричитал несчастный Пиктон, – нельзя было так поступать с дружинниками магистрата. Капрал! Я их предупреждал.

Произнеся последние слова, Пиктон испугался – уж больно неубедительно они прозвучали. Претор жестоко клял себя за то, что при первом появлении стражи не рухнул на свой стол и не притворился мертвым.

Пластинчатые латы королевских солдат зазвенели, как боевые литавры.

– Я – ченселлор, – сказал я, – и не подчиняюсь королевскому наместнику. Если вы попытаетесь арестовать меня, сами нарушите закон. Эта девушка находится под моим покровительством.

Глаза демонессы вспыхнули. Не знаю, что взбесило ее сильнее – попытка капрала арестовать нас или мои слова о покровительстве.

– Лучше вам отойти от дверей, мальчонки, – процедила она.

Королевский капрал взглянул на меня. Одеяние темно-зеленого цвета, с короткой пелериной, не могло оставить у него сомнений в моем сане, но имело ли это значение для стражника?

– Я получил приказ наместника Аргедаса, – произнес он. – Вы пойдете с нами или умрете на месте.

– Боже, боже! – воскликнул Гай Пиктон. – В моем кабинете. Что скажет моя жена.

Все же его супружница относилась к числу домашних тиранов…

Я сложил руки на груди.

– Вы собираетесь нарушить закон, капрал, – сказал я.

– Я собираюсь выполнить приказ, – был ответ.

Я повернулся, чтобы посмотреть на королевского претора.

– На ваших глазах, Пиктон, – произнес я, – совершается акт произвола. Вы были поставлены на этот пост для того, чтобы следить за соблюдением королевских законов. И что вы собираетесь предпринять?

Гай Пиктон вытянул шею, чтобы посмотреть на капрала через мое плечо. Одновременно он старался поглубже спрятаться за столом, от чего его шея вытянулась еше больше и едва не порвалась.

– Наместник Аргедас ведь только пригласил вас, – трусливо произнес он. – Он человек занятой, важный. У него, должно быть, есть серьезные основания. Наверное, вам лучше все-таки пойти с этими людьми. Вот увидите, все скоро выяснится.

Он нечаянно встретился со мной взглядом и замолчал.

– Вижу, он ничего не собирается делать, – с грустью констатировал я.

– Королевские законы для них не существуют. – Франсуаз сверкнула глазами.

– Увы, – произнес я. – Так часто бывает в таких городах, как Бармут. Достаточно больших, чтобы их наместник смог ощутить себя крупной рыбиной в луже. И достаточно отдаленных от столицы, чтобы уверовать, будто короля вовсе не существует… Представители монарха ведут себя так, словно эта волость полностью принадлежит им.

– Хватит, – прервал меня стражник. – Сдайте оружие и следуйте за нами.

– Ты хочешь получить мой меч? – спросила Франсуаз.

Рубящее оружие можно носить либо за плечами, либо на поясе. Один гном, пользующийся глубоким уважением как наставник по фехтованию, как-то рассказывал мне какой из этих двух способов лучше.

Вынимая меч из-за спины, говорил он, вы одновременно замахиваетесь и можете сразу нанести удар. Если клинок за поясом, то его сперва надо вытащить, потом распрямиться самому и поднять оружие. Только после этого воин оказывается готов к бою – а не каждый противник даст ему время на подготовку.

Я никогда не ношу меча, поэтому слова гнома имели для меня скорее теоретическую ценность, капитан же королевской стражи смог прочувствовать их на собственной голове.

Франсуаз выхватила клинок из ножен и, продолжая широкое движение, разрубила им голову капрала. Две половинки черепа раскрылись, как куски дыни.

Не знаю, что подумал стражник в ту последнюю секунду, когда холодная сталь проводила грань между частями его мозга. Скорее всего, его мнения разделились.

– Вот тебе мой клинок! – воскликнула красавица. – Но, кажется, для тебя это чересчур!

Мертвое тело, пошатываясь, стояло перед ней; демонесса пнула капрала ногой в живот и завалила его на королевских стражников.

Я встряхнул тростью, превратив ее в длинную изогнутую катану.

– Нет! – в ужасе закричал Гай Пиктон. – Что вы делаете!

И на этот раз он действительно залез под стол.

– Она убила Редвига! – закричал кто-то из стражников. – Смерть им! Во славу наместника!

Франсуаз тихо засмеялась.

Демонесса могла зарубить двух или трех солдат, воспользовавшись их секундной растерянностью. Но она не стала атаковать, позволив своим противникам выхватить мечи из поясных ножен.

– Давайте, мальчонки, – воскликнула она. – Покажите, на что вы способны здесь, в провинции!

Два стражника бросились на меня, поднимая мечи. Возможно, они были неплохими парнями. Их беда состояла в том, что они согласились выполнять не те приказы, и их следовало остановить, пока они не причинили беду кому-нибудь другому.

Я не пытался блокировать ни одного из ударов; сложно отбить два меча, если у тебя только один клинок. Вместо этого я сделал длинный выпад.

Изогнутое лезвие катаны прошло по животам стражников, вспарывая доспехи. Они так и не успели обрушить свои мечи; жгущая боль во внутренностях подсказала им, что пора заканчивать с ремеслом военного.

Трое солдат набросились на Франсуаз. Ни у одного из них не возникло угрызений совести из-за того, что они все вместе напали на одну женщину.

Демонесса вогнала клинок в грудь того из них, что находился посередине. Голубоватая броня, выкованная из прочнейшего ливадиума, не раз спасала жизнь своему обладателю. Об этом говорили следы от глубоких вмятин, видные даже после искусной работы кузнеца. Но на сей раз стражнику предстояло умереть.

Длинный клинок пронзил его, словно деревянная палочка бутерброд. Если слово «красноречие» происходит от названия цвета, то умирающий был очень красноречив, когда из его распахнутого рта хлынул фонтан крови.

Его товарищ высоко занес меч, и у демонессы уже не оставалось времени, чтобы освободить свой клинок и отбить удар. Тогда она развернула тело убитого ею солдата.

Меч стражника отрубил голову умирающему; стуча пластинчатым шлемом, она покатилась по мозаичному полу, и алых ромбов на нем становилось все больше и больше.

Солдат замер на месте, он не мог понять, как так случилось, что он только что добил своего раненого товарища. Мертвое тело навалилось на него, Франсуаз тихо засмеялась и всей тяжестью налегла на рукоятку своего клинка.

Длинная дайкатана наполовину вошла в корпус первого стражника; теперь клинок пробил мертвеца насквозь, и жалящий кончик погрузился в живот второму солдату.

Оба они оказались сколоты вместе. Франсуаз отбросила их прочь, позволяя бойцу барахтаться и захлебываться кровью.

Последний солдат оказался у девушки за спиной.

Не оборачиваясь, она пнула его ногой. Захлебнувшись от боли, воин попытался опустить свой меч на шею демонессы.

Франсуаз плавно уклонилась и перехватила кисть стражника. Она вывернула мужчине руку в плечевом суставе. В тот момент, когда солдат рухнул перед ней на колени, раздался хруст выламываемых костей.

Демонесса позволила воину упасть на пол и вышибла из него дух ударом ногой в висок. Потом подошла к двум стражникам, сколотым ее мечом, уперла сапог в живот верхнего из них и с силой выдернула лезвие.

Нижний из солдат все еще был жив; он широко раскрывал рот и булькал кровью, как рыба.

Демонесса отсекла несчастному голову и обратилась к Гаю Пиктону:

– Вам стоит перечитать королевские законы, претор, пока голова у вас еще присоединена к телу.

– Беднягу Гая Пиктона едва не хватил удар, – сказал я.

Каменные улицы Бармута раскрывались перед нами нитями паутины.

– Вот как, – ответила девушка. – А по-моему, он был даже рад, что так произошло. Мне кажется, он ненавидит наместника.

– Я никогда не видел этого Аргедаса, – заметил я, – но теперь понимаю, отчего простая история с беретами смогла зайти так далеко. Я полагаю, нам стоит отложить визит к Саути и ее суфражисткам. Надо выяснить, отчего королевский наместник решил арестовать нас.

ГЛАВА 9

Серая двуколка, покачиваясь, катила по городской мостовой. Дом наместника располагался чуть в отдалении от остальных зданий. Дорога изгибалась, словно праздничная лента, забытая здесь беспечной деревенской красавицей когда-то много веков назад и с тех пор обратившаяся в камень.

Ни одного дома не стояло по пути к особняку Аргедаса, только зеленые волны травы обрамляли путь. Здание венчало собой поднимающийся край горного плато, словно сама природа возносила над городом жилище наместника.

– Представители короля не имеют права жить в замках, – произнес я, указывая на особняк кончиком трости. – Но Аргедасу, очевидно, очень хотелось бы нарушить этот запрет.

Высокое здание было возведено из того же камня, что и остальные городские постройки, но сделано это было, без сомнения, гораздо позже. Тяжелый особняк не носил в себе ни одного признака бьонинской архитектуры. Сам факт, что здание располагалось вне городской черты и над общей высотой Бармута, свидетельствовал о его чужеродности.

Можно было себе представить, каких трудов стоило наместнику Аргедасу найти старую, давно заброшенную каменоломню, обеспечивавшую материалом градостроителей прошлого. Но не возникало сомнений, что вся работа была произведена за счет королевской казны.

Сколько усилий, времени и денег было затрачено на то, чтобы удовлетворить прихоть наместника, в то время как множество насущных проблем оставались без должного внимания.

Двое стражников в голубоватых ливадиумных латах стояли у входа в особняк; я протянул вознице сверкающий соверен, но Франсуаз выхватила монету из моей руки.

– Получите две, когда дождетесь нас, – сказала она.

Возница помешкал, ему очень не нравилось задерживаться возле особняка наместника Аргедаса, но и остаться без денег тоже не хотелось. Что ж, если он все же решит вернуться в Бармут, его будет сопровождать мысль об утраченном соверене.

Человек развернул двуколку и отъехал подальше от входа, на зеленую лужайку.

Я подошел к бронзовым дверям особняка, стражники сомкнули передо мной алебарды.

– Ченселлор Майкл, – произнес я, – и демонесса Франсуаза к наместнику Аргедасу.

Солдаты переглянулись.

– А где капрал Редвиг? – спросил один из них. – И его отряд. Им было приказано привести нас.

– Привести, – сказал Франсуаз. – Как мило.

– Капрал в городской мертвецкой, – сообщил я. – И отряд от него не отстал.

– Да? – удивился стражник. – А что он там делает?

– То же, что и остальные покойники, – ответил я. – Если вы не освободите дорогу, то сами сможете узнать, что именно.

Солдаты снова переглянулись. Они не знали, на что решиться.

– Доложите о нас наместнику, – приказала Франсуаз. Слова девушки вывели солдат из оцепенения.

– Господин Аргедас сказал, что Редвиг получит награду за них двоих, – произнес один из воинов. – Я тоже хочу награду.

– Если Редвиг мертв, мы сами получим деньги, – воскликнул его товарищ.

Он ткнул в нашу сторону лезвием алебарды.

– Шевелитесь! – воскликнул он.

– Перед тобой, Френки, – произнес я, – образец неверного умозаключения. Редвиг должен был получить деньги, но Редвиг погиб. Теперь наш новый друг хочет повторить его судьбу и думает, что если это и произошло с Редвигом, то с ним не произойдет.

– Давайте! – приказал другой солдат.

Франсуаз коротко размахнулась и с силой ударила одного из солдат кулаком в грудь.

Барды и менестрели рассказывают о героях, которые могут пробивать рукой самый прочный доспех. Это неправда.

В человеке может таиться сколько угодно силы – полученной от природы или черпаемой из темных бездн мироздания. Ментальная тренировка и медитации способны научить в тысячи раз усиливать обычный удар и наносить тысячи необычных.

Но ливадиумный доспех, склепанный из шести слоев, не может прошибить даже рог священного единорога.

Франсуаза – демонесса пламени; огненная аура на миг родилась вокруг ее пальцев и проделала отверстие в доспехе стражника – столь широкое, что самого солдата можно было, пожалуй, вытащить сквозь нее из лат.

Красавица ударила воина в левую сторону груди.

Жестокий удар парализовал движение сердца. Пальцы стражника разжались, и алебарда рухнула на каменны плиты.

Тонкая струйка крови появилась на губах солдата. Его глаза остекленели, он упал на колени, потом его голова коснулась древка оброненной алебарды.

Франсуаз наблюдала за тем, как он умирает.

– Теперь, – спросила она, обращаясь к оставшемуся солдату, – ты нас пропустишь?

Он шагнул в сторону и отсалютовал.

Бронзовые двери особняка сошлись, издав глухой звук. Он напоминал рокот гонга, возвещающего о прибытии новых гостей. Главный зал дома, в котором мы оказались, поднимался вверх на высоту трех этажей, белые колонны высились четырьмя рядами, по два справа и слева.

Пол здесь тоже был выложен плиткой, как и в большинстве знатных домов Бармута, но, стремясь подражать величию древних, новомодный архитектор оказался не в состоянии уловить их дух. Вместо скупого, чарующего в своей простоте узора на полу разрастался богатый орнамент.

Он был красив, я смог бы даже назвать его гармоничным, несмотря на строгость своей опенки в такого рода предметах. Но в старинном Бармуте, гордом городе бьонинов, эта красота выглядела излишней и вызывающе дешевой, словно павлин среди совершенных голубей.

Человек шел нам навстречу, слишком безобразный, чтобы вызывать симпатию, и слишком самоуверенный, чтобы скрывать недостатки своей внешности.

Был он толст. Толстые люди обычно выглядят симпатичными, даже если не являются такими на самом деле, но наш встречный был не из их числа.

Я бы сказал, что полнота его нездорова, но это было бы не совсем верно. Его тело покрывал не просто слой жира, поверх него морщинились безобразные складки, выросты кожи, напоминавшие струпья. Волосы торчали на его голове, и крупные их пучки высовывались из широких ушей.

Лицо незнакомца было обрюзгшим, на нем навсегда застыло смешанное выражение. Самодовольная улыбка человека, который, как ему кажется, познал все удовольствия жизни, сливалась здесь с гримасой постоянного раздражения; два этих чувства, столь разные на первый взгляд, в действительности всегда идут рядом, ибо пустые развлечения не в силах принести человеку истинного удовлетворения, заканчиваясь лопнувшим пузырем пресыщения.

Нетрудно было догадаться, что перед нами находится сам Аргедас, королевский наместник в Бармуте. Его облик в точности соответствовал сложившемуся у меня портрету, и, что более важно, в особняке Аргедаса никто не мог чувствовать себя полным хозяином, кроме как сам Аргедас.

– Ченселлор Майкл, – произнес он. – Демонесса.

Он носил длинную тогу, блестящую, темного изумрудного цвета, и, шагая, подбирал ее правой рукой. Казалось, уродливые складки на его липе и шее перетекали и на его одежду.

– Где же мой капрал Редвиг? – спросил Аргедас – Он должен был вас сопровождать.

– Он там же, – произнесла Франсуаз, – куда попадает каждый солдат, который слишком рьяно исполняет приказы и слишком мало при этом думает. Он в гробу.

Наместник Аргедас соединил пальцы, образовав у живота подобие разлапистой морской звезды. Он засмеялся – гаденьким, покровительственным смехом монарха, который обильно обделался на парадном пиру, но не видит необходимости прерывать из-за этого трапезу.

– Редвиг был слишком горяч, – произнес он.

– Зато теперь быстро остывает, – процедила Франсуаз.

В водянистых глазах Аргедаса мелькнуло недоумение. Он привык, что все вокруг только поддакивают ему, говорят то, что он хочет услышать, да повторяют его слова, следить же за мыслью собеседника он не умел.

Лицо наместника сжалось, словно он попытался свернуть в трубочку всю кожу и жир, которые обрамляли его череп. Он мог показаться глупым, этот уродливый человек, выстроивший себе безвкусный дворец на деньги королевской казны. Однако глупость бывает разных сортов, и в некоторых отношениях Аргедас был очень сообразительным человеком.

Он олицетворял собой странный сплав тупой ограниченности, которая не позволяет оценить себя со стороны, и примитивной хитрости, что прокладывает черни дорогу в правительственные залы и сословие нуворишей. Наместник выслал за нами отряд из шестерых стражников. Судя по тому, с какой неохотой те отдавали свою жизнь, я мог заключить – отряд капрала Редвига никогда не отступал перед опасностью, если речь шла о выполнении приказа.

Два солдата, охранявшие двери, также не сопровождали нас. Все это заставило Аргедаса понять, что с нами придется разговаривать.

Умение говорить и решать все проблемы мирным путем – величайшее достижение цивилизации. К сожалению, для успешного ведения переговоров перед их началом приходится выбить кому-нибудь зубы.

Иначе никто не захочет вести дела по-хорошему.

– Я много слышал о вас, – произнес Аргедас.

Обычно в таких случаях говорят, что человек «растаял»; бармутский наместник почти полностью состоял из жира, и видеть его таюшим стало преотвратительным зрелищем.

Он попытался протянуть Франсуаз руку, но девушка подчеркнуто игнорировала его знак внимания.

– Позвольте мне пригласить вас внутрь! – сказал Аргедас – Мой виноградарь привез мне несколько бутылок молодого вина. За хорошим барашком мы…

– Наместник, – негромко произнес я.

До того он не смотрел на меня; он не привык смотреть на тех, кто не отводил при этом взгляда.

– Мы приехали в Бармут, – продолжал я, – для того, чтобы расследовать случаи серийных убийств, которые здесь происходят.

– Да, да, конечно, – поспешно закивал головой Аргедас – Это ужасные…

– Заткнитесь, – приказала Френки.

– То, чем занимаетесь вы, – сказал я, – нас не касалось. Мы собирались найти преступника и уехать. Но в первый же час нашего пребывания в Бармуте на нас напала шайка хулиганов, которых вы называете дружинниками. Спустя совсем немного времени нас попытались убить королевские стражники. Поэтому теперь ваши дела нас касаются.

Я вынул из внутреннего кармана короткий свиток.

– Это фрагмент магистратского Уложения, – произнес я. – Руна триста одиннадцатая, раздел шестой. То, что в последнее время стало известно как «Закон о беретах».

Я протянул Аргедасу свиток, и он не посмел не взять.

– Как я уже сказал, – продолжал я, – внутренние дела Бармута нас не интересуют. Но только до тех пор, пока хулиганы не начинают бесчинствовать на улицах с полного одобрения магистрата. Сегодня в пять часов дня вы соберете магистратское заседание. Там, в полном соответствии с обычаями волости, вы отмените «Закон о беретах» и распустите свои отряды дружинников. Надеюсь, вы успели все запомнить?

Наместник осмотрел свиток, который держал в руках так, словно не был уверен, что такое ему только что дали.

Как у любого маленького царька, его реакция на окружающее проходила три стадии.

Прежде всего он попытался задавить силой то, что угрожало его положению полновластного правителя Бармута. Однако он не был готов к тому, чтобы вести длительную и бескомпромиссную борьбу. Поэтому при первой же неудаче, прогнулся и попытался сохранить свои привилегии, унижаясь перед заезжими.

Аргедас знал, что рано или поздно мы уедем и жизнь в городе вновь вернется в прежнее русло.

Когда и этот стиль поведения не дал результатов, он сделал то, что другой человек, не отвыкший от нормального общения с людьми, сделал бы с самого начала, – приготовился к настоящей борьбе.

– Я не могу отвечать за поступки своих стражников, – сказал Аргедас, вращая в руках свиток. – Если у вас возникли проблемы с Редвигом или с дружинниками, то вам предстоит еще доказать, что в этом виноваты я или магистрат.

– В пять часов, – повторил я. И собрался уходить.

– Стойте! – внезапно воскликнул наместник. Какая-то мысль, казалось, пришла ему в голову.

– Я знаю, откуда вы набрались таких идей, – сказал он. – Вы говорили с доктором Бакулой, верно? Я видел, как вы прогуливались с ним по бульвару, в нижнем городе.

Доктор на самом деле сказал нам правду – все, что ни происходило в Бармуте, сразу же становилось достоянием провинциальных сплетников, даже если поблизости на первый взгляд никого не было.

– Доктор Бакула наверняка наговорил вам про меня много чего, – произнес Аргедас.

– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Он не назвал даже вашего имени.

– Это неважно, – отмахнулся наместник. – А сказал ли он, что магистрат подозревает его в убийствах?

– Его? – спросил я.

– Значит, не сказал! – Аргедас был очень этим доволен. – Бакула никогда не был одним из нас, он приехал издалека и не уважает наши законы. С тех пор, как его жена умерла, он стал словно сам не свой.

Правый глаз Аргедаса прищурился, веко начало дергаться.

– Мои стражники видели его несколько раз возле дома Карлиты Санчес. Он прятался. Не хотел, чтобы его увидели. Почему? Многие ходят к ней, скажем так, за микстурой от одиночества. Женатые. Никто этого не скрывает, да и не смогли бы – городок-то маленький. А ему, вдовцу, тем более нет резона скрывать свои похождения.

Глаза наместника вспыхнули.

– Я храню это в тайне, даже Гай Пиктон ничего об этом не знает. Этот крысиный хвост тут же разболтал бы все газетчикам.

Аргедас поднял палец.

– Стоит горожанам узнать, чем занимается по ночам доктор, – и его линчуют после следующего же убийства. Вам кажется, что я жирный глупый индюк, который только и умеет, что обкрадывать королевскую казну. Возможно, я таким выгляжу. Я знаю, что некрасив, и давно с этим смирился. Но на самом деле я забочусь о городе – так, как только можно заботиться об этих глупых людишках, каждый из которых думает только о себе. Я не допущу ни самосуда, ни беспорядков – вот зачем на улицах дружинники. Это красивый и богатый город, ченселлор, и люди здесь жили счастливо, пока не появился этот маньяк. И будут жить счастливо, когда его найдут. Вам может это не нравиться, но Бармут стал таким благодаря мне.

Речь наместника не произвела никакого впечатления на Франсуаз, скорее, девушка даже ее не слышала. Я видел, что известия о докторе Бакуле заставили ее сильно переживать. Демонесса не хотела расставаться с тем образом, который сложился у нее после первой их встречи.

– Если вы так заботитесь о Бармуте, – сказал я, – то отмените «Закон о беретах». И не станете бояться, что кто-нибудь увидит в этом победу травницы Саути.

Аргедас посмотрел на меня исподлобья. Его взгляд стал хмурым и сосредоточенным.

– И у вас есть власть заставить меня сделать это? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Но вряд ли вам понравилось бы, если б я ее приобрел.

ГЛАВА 10

– Трудно представить, что в Бармуте есть публичный дом, – произнесла Франсуаз.

Отпустив извозчика, мы шли по городским улицам к гнездышку Карлиты Санчес.

– Почему? – спросил я.

– Не знаю. Эти стены, эти дома… Люди, которые здесь живут. Все выглядит настолько благопристойным…

Девушка пожала плечами.

– Именно поэтому здесь и должен быть публичный дом, – ответил я. – Это как место, в котором собираются человеческие пороки. Не мне тебе объяснять, насколько сильны в людях те побуждения, которые там назвали бы греховными.

Я указал рукой на силуэт кафедрального собора, поднимающийся над улицами Бармута.

– Их нельзя уничтожить и оставаться при этом людьми. Их можно загнать куда-нибудь в глубину, но тогда жизнь человека начинает перекашиваться, словно картонная коробка, на один из углов которой положили слишком большую тяжесть.

В лучшем случае это делает человека несчастным. В худшем – он сам делает несчастным других. Мы недавно говорили о том, что типичный серийный насильник обычно выглядит как хороший семьянин и прилежный работник. Загнать порочные помыслы глубоко в душу – значит рисковать тем, что там, в полной темноте, они вырастут и превратятся в неконтролируемые чудовища.

Такие заведения, как у Карлиты Санчес, помогают справиться с ними.

По-твоему, благопристойность города основывается на городских шлюхах?

– Точно так же как в доме не может быть чисто, если не собирать весь мусор в предназначенный для этого бак… Нельзя выкинуть бак и делать вид, что мусор от этого больше не будет появляться.

Нет, Френки, в большом городе порок выплескивается на улицы. В таком тихом местечке, как Бармут, он собран в один патриархальный публичный дом. Уверен, здесь не встретишь девиц, которые подпирали бы стены или слонялись по тавернам в поисках клиентов.

– У тебя странная философия, – заметила девушка. – Но стоит ли идти в бордель днем? Мне казалось, жизнь там начинает кипеть ближе к вечеру.

– Тебе казалось! – воскликнул я. – Такое впечатление, будто ты никогда не бывала в подобных местах.

– Никогда, – скромно ответила девушка. – Я имею в виду – никогда с той целью, с какой туда обычно ходят.

– Охотно верю, – согласился я. – Однако не расстраивайся. Вечером мы бы не смогли узнать ничего для нас ценного – бордель будет полон посетителей, этих благопристойных жителей благопристойного города. Ни у кого бы не хватило времени поговорить с нами.

Я задумался.

– Вопрос в том, захотят ли они разговаривать, даже имея время.

– Что ты чувствовал, когда первый раз заходил в бордель? – спросила девушка.

Вопрос показался мне настолько возмутительным, что я в первый момент решил не отвечать.

– Я вел достойную жизнь, – произнес я. – По крайней мере, пока не повстречался с тобой. Конечно, мне иногда приходилось заглядывать в места, подобные этому. Я не хотел бы говорить громких слов, но человек моего сана должен иногда спускаться на самое дно общества, чтобы протянуть руку помощи нуждающимся.

Франсуаз взглянула на меня так, словно я только что безуспешно попытался скрыть от нее чрезвычайно похабную историю из моего прошлого.

Дом, в котором жила Карлита Санчес и в котором работали ее девочки, внешне ничем не отличался от сотен других, которые мы видели на бармутских улицах.

Над деревянными дверями не висел четырехгранный фонарь с ввинченным в него светящимся кристаллом красного цвета, пестрые оборки не украшали изнутри глубокие окна, около дверей не было никакой вывески, которая говорила бы, что за услуги предоставляются здесь прохожим.

По всей видимости, ни в чем подобном не было необходимости, все жители Бармута хорошо знали заведение Карлиты.

Дверной молоток имел форму человеческой руки; холодная манжета бронзового камзола охватывала тускло сверкающую кисть. Я поднял его, чтобы постучать в дверь, Франсуаз перехватила мою руку.

– Что ты собираешься там делать? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я. – Посмотрим, сумеет ли пара соверенов раскрутить госпожу Карлиту на разговор. Если нет – возможно, я найду иной способ убедить ее, чтобы она развязала тесемочки свитка со своими секретами.

Франсуаз смерила меня взглядом с головы до ног, словно я был рабом на рынке невольников и она оценивала – достаточно ли я хорош, чтобы меня покупать.

– Ты слишком много думаешь, Майкл, – сказала она. – Поэтому пытаешься решить даже те проблемы, которых нет.

Я хмуро посмотрел на нее:

– Собираешься выломать дверь и бить Карлиту головой об пол? Разве это хорошо, Френки? В конце концов, Карлита – работающая женщина. Если о движении бармутских суфражисток напишут книгу, то первая ее глава будет посвящена Карлите как их предтече.

– Бить? – Франсуаз провела пальцам по моему камзолу. – Это неплохая идея, беби! Только не Карлиту, конечно… Одним словом, закрой рот и смотри.

Франсуаз, собирающаяся решить задачу с помощью сообразительности, а не удара мечом по чьей-либо шее, – это все равно что порнографическая звезда, сохраняющая девственность, – contradictio in adjecto [2]. На это стоило посмотреть, хотя я и понимал, насколько жалки могут быть потуги моей партнерши.

Франсуаз взяла у меня дверной молоток и постучала сама. Стук этот был совершенно особым, в нем звучали нотки нетерпеливые и ждущие и в то же время полные предвкушения.

Дверь отворилась. Это была маленькая калитка, в рост человека, довольно маленького человека. По всей видимости, основные двери распахивались только к началу вечера, а остальное время держались на запоре.

Женщина, которая открыла нам, могла бы быть красивой, если бы этого захотела.

Ее лицо покрывала косметика – на один мазок больше, чем следовало бы; черные волосы, вымытые совсем недавно, были уложены под сетку цвета бордо.

Плечи и грудь незнакомки закрывал голубоватый пеньюар с белыми пушистыми оборками. Он мог служить и ночной рубашкой, и рабочей одеждой ночной бабочки. В данный момент его назначили банным халатом.

Глаза женщины были немного сонными, и я понял, что она покинула кровать лишь час-полтора назад и еще не успела проснуться полностью. Пик ее делового дня наступал после заката.

Без сомнения, перед нами была Карлита Санчес. Я узнал ее даже не по черным волосам толедианки. Лет тридцати двух, она выглядела властно и в то же время устало – такой может быть только деловая женщина, которая управляет своим заведением и должна много трудиться, чтобы сохранить его. Только владелица борделя могла быть накрашена в середине дня; все ее девочки еще отдыхали, наслаждаясь мимолетной свободой от проданных ласк.

Я хорошо знаю, как следует разговаривать с подобными женщинами. У меня не оставалось ни малейших сомнений, что я смогу заставить ее рассказать все о докторе Бакуле и подтвердить или опровергнуть возведенные на него обвинения.

Но Франсуаз попросила меня дать ей шанс, и я не собирался обижать малютку.

Демонесса посмотрела на черноволосую женщину.

– Вы Карлита Санчес? – спросила она.

Томный взгляд толедианки скользнул по сильной фигуре демонессы. Карлита наслаждалась каждым изгибом тела Франсуаз, а контраст между черной кожей доспеха и роскошной, цвета меда, кожей красавицы заставлял сеньориту Санчес трепетать от сексуального возбуждения.

– Если ты пришла наниматься на работу, милочка, – протянула Карлита, – то ты принята. Можешь начать прямо сейчас…

Она положила пальцы на плечо Франсуаз, пробуя ее мускулы.

– Со мной…

В голосе сеньориты Санчес послышались хрипловатые нотки. Она была готова втянуть Франсуаз внутрь и отдаться ей прямо у порога.

Я, еще когда только познакомился с демонессой, понимал, что все мужчины вокруг станут смотреть на нее с вожделением. Но я как-то не принимал в расчет, что большинство девочек при виде нее тоже начинают раздвигать ножки.

Это возлагает на меня двойную ответственность.

– Прости, детка, – сказала Франсуаз.

Она убрала пальцы Карлиты со своего плеча. Когда руки девушек встретились, сеньорита Санчес глубоко вздохнула. Только теперь она увидела меня, близоруко моргнула и сощурила глаза. Она не привыкла к яркому свету, тем более после сна и полутьмы купальни.

Карлита рассмотрела мою одежду и узнала во мне ченселлора.

– Простите, святой отец, – смущенно сказала она.

Потупившись, сеньорита Санчес начала кутаться в пеньюар с белыми оборками. Ей хотелось выглядеть поприличнее.

– Я вас не увидела. Какая же я дура. Что вы хотели?

Вот это был великолепный момент, чтобы задавать вопросы. Без сомнения, я так бы и поступил, если бы великодушно не предоставил Франсуаз инициативу.

Демонесса проворковала:

– Ну что ты, милочка. Он же ченселлор, а не монах и не священник. Ты когда-нибудь была в постели с ченселлором?

Говоря это, Френки вошла в низкую дверь публичного дома. Маневр этот оказался тем более удивительным, что дверь была на две головы ниже, чем требовалось для Франсуаз, а на пороге во весь рост стояла Карлита Санчес.

Но Френки вошла так непринужденно, словно перед ней раскрывались парадные ворота. Я последовал за девушкой.

Карлита Санчес уже поняла, что Франсуаз – не та ягода, что согласится расти на ее бордельной опушке. Тем не менее хозяйка дома с первого взгляда узнала в демонессе ту, что постигла глубины чувственных удовольствий.

– Нет, – медленно протянула она.

Толедианка не имела ничего против того, чтобы мы вошли, напротив, как будто обрадовалась возможности поболтать.

– Но я была любовницей одного мага… Признаюсь честно, милочка, он меня разочаровал, у него все слишком быстро заканчивалось… Ну, ты понимаешь. Я – Карлита Санчес. Если вы пришли сюда, то знаете, кто я такая.

– Я – Франсуаза, демонесса пламени, – произнесла Френки. – Этого красавчика зовут Майкл.

Франсуаз прошла несколько шагов по холлу борделя. Полуоткрыв рот, она восхищенно рассматривала обстановку.

– Круто, – протянула Франсуаз.

Просторное помещение было погружено во мрак, лишь неярко светились три алых кристалла, ввернутые под потолком.

Ни одно окно не открывалось на городскую улицу; здесь не было места внешнему миру. Прорези в каменных стенах, предназначенные некогда служить окнами, были прикрыты тяжелыми шторами.

Заведение Карлиты Санчес, эта неотъемлемая часть Бармута, находилось в то же время вне его. Днем солнечным лучам был заказан вход в обиталище ночных бабочек, спящих в это время суток. Вечером яркие огни и свет веселящихся гостей не должны были пробуждать горожан от их благопристойной дремы.

Широкие окна имелись на верхних этажах, в комнатах девочек, но здесь, в главном холле, царили светящиеся кристаллы.

Все здесь походило на театральную сцену, подготовленную для сюрреалистической буффонады. Маски смерти висели на стенах, мешаясь с порнографическими изображениями.

Рядом с этими картинами само слово «разврат» бледнело, словно взятое из лексикона десятилетней школьницы. Столы и стулья приглашали посетителя заказать бутылку вина – а пьяный гость щедрее платил и быстрее засыпал.

Редко какая из бабочек сеньориты Карлиты мечтала о долгой ночи любви. Разве что с кем-нибудь из той страны, где грезы строят радужные замки и куда нет входа реальной жизни.

Несколько минут Франсуаз болтала с Карлитой, потом собралась уходить.

– Кстати говоря, – заметила демонесса, открыв маленькую калитку, – я видела тут одного мальчонку… Милый такой сладкий красавчик. Он еще ходит с такой уродливой псиной – бульдогом, кажется. Он – как? Любит девочек?

Демонесса сладко потянулась.

– Мне бы хотелось…

– Это доктор Бакула, – ответила Карлита. – Прости, милашка, он здесь не бывает.

ГЛАВА 11

– «Он здесь не бывает»! – воскликнул я. – Вот все, чего ты добилась своими методами. В следующий раз я буду разговаривать.

Франсуаз задумчиво шла по улице, почти не слушая меня.

– Бакула не ходит к девочкам Карлиты, – сказала Френки. – Он ходит к ней.

– Что?

– Доктор Бакула – любовник Карлиты Санчес, и это все очень серьезно – по крайней мере, для нее.

– Постой-ка.

Я придержал девушку за руку.

– Ты все это поняла по одной ее фразе?

– При чем тут фраза? Я же сказала, ты не знаешь таких людей, как Карлита. Мне достаточно было ей в глаза посмотреть, когда она услышала про Бакулу.

– Городская мадам и уважаемый доктор… Френки, это, мягко говоря, мезальянс.

– Ченселлор и демонесса – тоже не пара из рождественской сказки. Пойми. Карлита содержит дом со шлюхами. Она сама была шлюхой, ей и осталась. Но сама она не считает себя такой.

– И кем же она себя считает? Владелицей пансиона для благородных девиц?

– Женщиной, Майкл. Женщиной, которая много страдала; ты сам знаешь, что быть профессиональной шлюхой – не сахар.

– Что это значит – сам знаешь?!

– И вот она встречает доктора. Его жена умерла. Он очень ее любил – ты сам видел, как он о ней рассказывал. Вряд ли притворялся. И тут появляется Карлита. Два одиноких сердца. Романтическая любовь. Она закроет заведение, и они уедут вместе – далеко, далеко.

– Романтическая любовь? После смерти жены доктор пошел по шлюхам – вот и все.

Франсуаз с упреком посмотрела на меня.

– Может быть, для него это так. Но не для нее. Доктор Бакула для Карлиты – принц из сказки, который увезет ее на белом коне.

– Скорее уж на бульдоге.

Франсуаз пружинисто шагала по горной дороге. Приятно вырваться из серых стен Бармута и снова ощутить на коже дыхание свежего ветра.

Цель путешествия не очень радовала. И все же гораздо лучше навестить заброшенную могилу Боягорда и попытаться узнать, где прячется дух сейчас, чем глотать пыль в городских архивах.

Демонессу вполне устраивало, как выпал жребий.

Дорога превратилась в тропинку, а та и вовсе исчезла – так мелеет река в степи. Единственный, кто встретился девушке по пути, был гоблин-торговец, продававший пирожки. Когда Френки подошла ближе, он скорчил рожу и на ее просьбу ответил:

– Только для троллей.

Франсуаз так и не смогла понять почему, но тролли еще те проныры, умеют нажиться там, где проигрывают другие.

Поэтому она настаивать не стала, лишь дала гоблину по уху, чтоб не задавался.

Могила появилась перед Франсуаз внезапно, словно и не было над ней каменных сводов, мрачной покосившейся ограды, чугунной калитки. По обычаю бьонинов, волхва закопали в землю и установили над ним два креста – один пятиконечный, второй анкх Святого Пейрана. Вокруг насыпали белый речной песок.

Рядом стояла небольшая часовенка.

Франсуаз помедлила – демоны ненавидят смерть, как и эльфы. Потом вошла. Сгорбленный человек стоял у могилы, время от времени протягивая к ней руку, словно пытаясь коснуться души того, кто был здесь похоронен.

– Здравствуй, дьяволица, – произнес он.

Френки достала меч – не то чтобы она не доверяла ему, просто в пустынном месте девушка должна быть осторожней.

– Кто ты? – спросила демонесса. – И почему эти загадочные незнакомцы не носят на груди карточек с именем?

– Я Черный рыцарь, – ответил он, обернувшись. – Я тот, кто убил волхва Боягорда.

– Очень мило, – сказала Франсуаз. – Не хочешь повторить? Он тут как раз не вовремя воскрес.

– О Христе говорили то же самое, – согласился рыцарь. – Но я всего лишь призрак и не могу убить его снова. Зато я могу покарать тех, кто вернул его к жизни.

Девушка наморщила нос.

– Это кого? – спросила она.

– Тех, кто принес дыхание Боягорда в его родной город, – отвечал рыцарь. – Тебя и твоего друга.

Лицо рыцаря покрывали толстые, длинные шипы, и было невозможно увидеть, что под ними скрывается.

Один гоблин-кабатчик уверял Френки, что у Черных витязей есть и глаза, и рот, но их не видно за острыми лезвиями щетины. Впрочем, этот трактирщик никогда не покидал свой городок и вряд ли видел вивверну иначе, чем в виде чучела в главной зале магистрата.

На голове витязя сверкал шлем, полностью закрывавший ее сзади и с боков. На нем круглились три рога, два по бокам, как у викингов, и один на затылке.

Черный доспех состоял из мифриловых полукружий, словно чешуя дракона, но на груди и спине крепились круглые пластины, похожие на щиты.

В правой руке рыцарь держал булаву. Массивное навершие имело форму драконьей лапы, сомкнутой в кулак.

Палица взметнулась в воздух, словно голова рассерженного дракона.

Франсуаз вскинула меч. Тяжелое навершие булавы раскрылось, превратившись из кулака в распростертые пальцы. Они сомкнулись на лезвии и крепко сжали его, вырывая из руки девушки.

Френки давно научилась мастерски фехтовать. Даже опытный воин-сильф не смог бы выбить меч из ее ладони. Но теперь, когда на конце дайкатаны внезапно налился груз в несколько, пудов, удержать клинок было невозможно.

Тяжелая, темная боль прокатилась по руке девушки. Ее пальцы словно наполнились свинцом, смыкаясь на рукоятке, потом медленно разогнулись. Меч, верное оружие, ставший продолжением ее самой, выпал на белый песок и наполовину зарылся в него.

Франсуаз метнулась вправо, плавно перекатившись через плечо, и пружинисто встала. Она рассчитывала, что сможет обмануть своего противника, заставит отступить в сторону, отойти от упавшего меча, а потом поднимет клинок.

Этот прием не раз удавался ей. Сильное, гибкое тело демонессы двигалось так стремительно, что враг часто не успевал разгадать ее план, пока холодный клинок не входил глубоко между его лопаток.

Однако краткого взгляда оказалось Френки достаточно, чтобы понять: Черного витязя убить не так просто.

Он сам выпустил из рук темную булаву, его когтистые пальцы по-прежнему сжимали алый стебель меча. Под тяжестью палицы дайкатана все глубже уходила в белые волны песка.

Темная броня лязгнула.

Рыцарь шагнул к Франсуаз. Из его латных манжет вырастали два обсидиановых клинка.

Черные мечи были частью доспеха. Пальцы витязя в кованых перчатках сжимали узкие рукояти только для того, чтобы вернее направлять удар.

Первый выпад заставил Френки упасть на колени. Только так она могла уклониться от обсидиановой стали. Второй клинок прошелестел над ее головой, срезав густую прядь волос.

Девушка откатилась назад, словно тугая капля ртути, чувствуя, как на нее накатывает бешенство. Она не привыкла отступать и прятаться, не в силах нанести ответный удар.

Теперь их вновь разделяло несколько шагов. Демонесса тяжело дышала – ей приходилось использовать всю силу, всю ловкость своего гибкого прекрасного тела, чтобы уйти от ударов рыцаря.

Черный витязь оставался спокоен. Сражение даже начинало наскучивать ему – так легко доставалась победа.

– Жаль, что ты пришла одна, – сказал он. – Но я уверен, твой друг скоро станет тебя искать… Что показать ему? Твою голову? Или просто скальп?

Франсуаз коснулась пряжки ремня. Мифриловый череп минотавра пробуждал магические сюрикены, прикрепленные к поясу и казавшиеся со стороны простым украшением.

Двенадцать небесных звезд устремились к Черному рыцарю. Демонесса видела однажды, как они вонзились в брюхо сапфирового дракона и, пропоров летающее чудовище насквозь, превратили его в кровавое решето. Только волшебство смерти, подвластное некромантам, могло спасти от жалящих снарядов девушки.

Лазоревые сюрикены отскочили от черного доспеха, не оставив на нем даже тонкой росписи царапин. Мертвыми птицами они посыпались на белый песок. Френки поняла, что скоро может последовать за ними.

Витязь поднял руку. В ней он сжимал одну из небесных звезд, пойманную им на лету. Ладонь рыцаря медленно сжалась в кулак, давя и скручивая острый мифрил, словно то были нежные лепестки цветка.

– Здесь царит смерть, – произнес рыцарь. – Ее магия делает меня неуязвимым.

Франсуаз выбросила вперед обе руки.

Гудящая волна пламени прокатилась по ним и ударила в рыцаря. Он сделал шаг, потом другой и только тут понял, что доспех на нем начал плавиться.

Черный металл, благословленный светом луны, стал нагреваться, и крохотные капли появились на нем.

Сильное тело девушки напряглось, выгнулось дугой, словно тетива лука, и огненный поток начал крепнуть. Витязь упал на одно колено. Второе подогнулось само, не в силах удерживать на себе ставший вдруг мягким и таким тяжелым доспех.

– Нет, – прохрипел витязь. – Магия склепа защитит меня…

Доспех на его плечах начал плавиться и стекать вниз, увлекая за собой кожу и горящую плоть. Пару мгновений, отчаянным усилием воли, рыцарь держал голову прямо, глядя в глаза своей победительнице.

Потом он рухнул, смятый волной жидкого металла.

Френки подошла ближе.

На песке, дымясь, застывал огромный валун оплавленной стали. Он походил на камень, вырвавшийся из жерла вулкана. Снизу из-под него высовывалась человеческая рука в латной перчатке, чудом уцелевшая от океана огня.

Девушка наклонилась, подняла свой меч и вернула в ножны. Пальцы булавы разжались, и теперь она корчилась на белом песке, похожая на отрубленную руку, а не на оружие павшего воина.

Небесные сюрикены взмыли и вернулись на ремень девушки. Последний, смятый и сдавленный, лег в ее ладонь, и демонесса спрятала его в небольшой кармашек на поясе.

Из-под оплавленной груды металла вытекал бурый ручеек крови.

ГЛАВА 12

Я подошел к каменной стене и дотронулся кончиком трости до широкого куска пергамента. Он был прикреплен тремя спицами, вогнанными глубоко между камнями кладки.

– Посмотри сюда, Френки, – сказал я. – Вот яркий пример того, к чему ведет противостояние народа и власти.

Франсуаз принялась рассматривать прокламацию.

– Я не хочу сказать, что вина здесь лежит на суфражистках, – продолжал я. – Напротив. Если между управляемыми и управляющими возникают трения, то обвинять в этом можно только последних. Они сами возложили на себя такую ответственность, когда согласились принять власть; в то же время магистрат располагает достаточными средствами для того, чтобы разрешить конфликт мирным путем, а суфражистки – нет.

Я сложил ладони на рукоятке трости.

– И тем не менее посмотри, что натворили эти радетельницы за права женщин.

Франсуаз в недоумении взглянула на меня.

– Это всего лишь листок пергамента, Майкл.

– Вот именно! – воскликнул я. – Прикрепить к старинной стене, сложенной еще бьонинами, кусок пергамента, вогнать ливадиумные спицы в кладку – да это все равно что использовать шедевр живописи для игры в дротики.

Демонесса не разделяла моего негодования, она не находила ничего прекрасного в старинных стенах и тихой гармонии Бармута.

– Зато мы знаем, где произойдет встреча суфражисток, – сказала Франсуаз. – И это произойдет прямо сейчас. Знаешь, Майкл, это так удачно! Мы хотели познакомиться с ними поближе, и вот они проводят митинг, словно специально для нас!

– Везение здесь ни при чем. – Я вынул золотой брегет на цепочке и сверился с ним. – Я видел такую же прокламацию, когда мы въезжали в город. Ты сидела к ней спиной… Поэтому я точно знал, когда нам будет удобнее познакомиться с травницей Саути.

– Вы точно хотите, чтобы я высадил вас здесь? – Возница посмотрел на нас с хмурым сомнением крестьянина. – Это не самое лучшее место в Бармуте…

– Нам это известно, – произнесла Франсуаз. – Но, насколько я знаю, в этом саду были совершены только два первых убийства.

Извозчик нагнулся, чтобы взять у красавицы соверен; легкая коляска качнулась под его тяжестью.

– Кто говорит об убийствах, леди? Вам-то их нечего опасаться.

Он окинул взглядом сильную фигуру девушки и рукоять клинка за ее плечами.

– Я толкую о тех ненормальных, что собираются здесь по вечерам. Раза два в неделю, а то и три. Лучше вам с ними не встречаться – все они с приветом.

– Не беспокойтесь, – ответил я. – Она тоже. Извозчик посмотрел на нас без одобрения. Он стегнул лошадь, и коляска двинулась по мощеной улице, покачиваясь, словно легкий кораблик на веселых волнах.

– Что это значит – я с приветом? – воскликнула Франсуаз.

– Поверь, Френки, – отвечал я, – тебе не понравится, если я объясню.

Городской парк Бармута встретил нас тишиной. Это было прекрасное место для того, чтобы побыть наедине с собой, прислушаться к своим мыслям и внять гармонии мира.

Но злая кривизна мира проявляется именно в том, что, чем больше тихий уголок создан для уединения, тем большее число людей спешат сюда, желая насладиться им; и отрешенная обитель спокойствия превращается в галдящее сборище невежд, которым неведомы ни цель их существования, ни попытки постичь ее.

Парк уходил вниз склонами холмов и поднимался волнами; здесь можно было ходить часами и постоянно оказываться в новом его уголке. Его стоило узнать полностью, до последней тропинки, до последнего камешка, и каждый день общаться с ним – таким знакомым, и открывать нечто новое уже не в нем, но в себе.

Я с грустью думал о том что совершенная тишина этого места была бесцеремонно нарушена – нарушена теми, кто был не в состоянии ее оценить. И прохладный ветер, играющий ароматами ирисов, касался моего лица, напоминая об утраченном.

– Знаешь, Франсуаз, – сказал я, – мне не очень хочется встречаться с Саути. Вышло так, что, приехав в этот город, мы оказались в конфронтации с ее противниками. Против нашей воли получилось, что мы как будто поддерживаем их, но очень сомневаюсь, что они заслуживают нашей помощи.

Девушка кивнула, соглашаясь.

Мы увидели их издали – два или три десятка женщин стояли в зеленеющей лощине. Они обступили кого-то, кто произносил речь. Слов было не слышно, звуки смешивались с ароматами ирисов и разлетались над тишиной парка.

– Послушай, Майкл, – негромко произнесла Франсуаз, – мне кажется, мы с тобой ошиблись. Это не могут быть они.

Она оказалась права.

Женщины, окружавшие ораторшу, вполне соответствовали тому образу городских суфражисток, который успел сложиться у меня.

Они были разного возраста: совсем еще юные, шестнадцати-семнадцати лет, и матроны, которые давно перешагнули тот порог, что отделяет женщину от старухи. И в то же все они были ровесницами.

Люди привыкли говорить о том, что возраст зависит от самоощущения, хотя мало кто по-настоящему верит в это. Есть те, кто никогда не станет старым, сколько бы ни было отпущено им судьбой, а есть и такие, кто никогда не был молодым.

Но существует и иной путь изменения человеческого возраста вопреки отметкам на календаре вечности. Это сообщества, определенные группы людей, пронизанные одним настроением и одними целями.

Дряхлый старик может прийти на выступление молодежной группы – и он перестанет быть стариком; молодая женщина вступает в круг добропорядочных пятидесятилетних матрон – скажем, выйдя замуж и вынужденная жить в семье мужа, – и молодость ее остается за порогом семьи, в которую она вошла.

Скажут, что возраст – понятие природное, что измеряется он количеством прожитых лет и количеством оставшихся, уровнем сил, которые кипят в молодости и становятся холодными и вязкими к тому моменту, когда уходят и молодость, и зрелость.

Но кто осмелится назвать число лет, что ему остались? Многие умирают молодыми. Кто не видел стариков, полных энергии и жизни, и совсем еще юных, погруженных в апатию и тоску?

Тем, что стояли в зеленеющей лощине бармутовского парка, было лет сорок; не те прекрасные сорок лет сильной, уверенной в себе женщины, когда позади наивность юности и ее ошибки, а вместо них пришли зрелая красота, умение понимать и чувствовать жизнь. Такие женщины никогда не стареют, будь им и шестьдесят, и восемьдесят. Сорок лет для них – не зрелость, а только начало.

Но те, что были перед нами, принадлежали к иному числу. Сорок лет для них – возраст, когда умерли все мечты. Возраст, когда нечего ждать. Женщина оглядывается назад и понимает, что в жизни ее ничего не было; она смотрит вперед – и в ее будущем тоже уже ничего не произойдет.

Это возраст замужней, что вышла по любви, не зная, что такое любовь; теперь у нее есть дети, есть работа и муж, но все это ей не нужно. Возраст той, что никогда не выходила замуж и смирилась с тихим одиночеством старой девы. Возраст, когда женщина понимает, где-то, много лет назад, она должна была сделать что-то очень важное, но не сделала – и у нее не хватит сил, чтобы сделать это сейчас.

Такими были те, кто собрался в этот день в городском саду Бармута; лишенные любви и никого не любящие, женщины, забывшие, что значит по-настоящему желать и обретать желаемое.

Однако ни одна из них не могла быть суфражисткой, последовательницей травницы Саути, ибо на голове каждой из них – у кого ровно, у кого целомудренно набекрень – красовались бьонинские береты.

Я спустился с холма, прислушиваясь к разносившейся над толпой речи. Теперь я мог различить слова, но это ничего не значило. Слова эти были горячими и искренними, они призывали и обличали, но за громкими фразами я не мог уловить смысла, а страстные эмоции могли пробудить лишь ответные чувства, но не разбудить разум – подобно тому, как порнографический фильм наслаивает одну сексуальную сцену на другую, не заботясь ни о связности сюжета, ни об идейной глубине.

К несчастью, все политические речи таковы, если обращены к толпе.

Мое появление вызвало настороженность. Ораторша замолчала, и женщины в серых беретах повернулись ко мне. Ни на одной из них не было ничего пестрого, ни одно лицо не светилось внутренней жизнерадостностью, платья их были строгими и скучными.

Они напоминали груду сухарей, высушенных из простого хлеба, пресных и жестких.

Когда собравшиеся увидели Франсуаз, лица их прояснились; они по-прежнему оставались сосредоточенно-серьезными, но выражение враждебности исчезло.

– Это она, – передавалось из уст в уста. – Та, что дала отпор Виже.

Имя Виже сопровождалось эпитетами, слова эти выражали антипатию и гадливость и были такими, какие в состоянии подобрать только высохшая изнутри женщина.

Противники феминизма говорят, что его истинная причина – в сексуальной неудовлетворенности женщин. Я всей душой сочувствую тем, кто отстаивает собственную свободу, мне не хотелось бы верить, что это мнение справедливо.

Женщины расступились, и я понял, какое ощущение не давало мне покоя. Только что мы покинули заведение Карлиты Санчес, бордель, в котором женщины продавали свое тело, свои достоинство и душу и получали в обмен только деньги.

Те, кто окружали меня сейчас, боролись за достоинство и свободу – но как же много общего было между обеими женскими общинами.

Та, что произносила речь, выступила вперед. Она была некрасива, и если обычно женщина старается создать свою красоту, то ораторша, напротив, стремилась задушить и убить ее. Среднего роста, она была в твидовом пиджаке – слишком женском, чтобы придавать ей мужеподобный облик, и совершенно асексуальном.

Длинная юбка касалась ее скромных туфель, ходить так, по всей видимости, было очень неудобно, но женщина явно гордилась этим неудобством и высоко поднимала его, словно боевой флаг. Носки туфель высовывались из-под темной материи в движениях не стыдливых, но скромных, свидетельствующих о достоинстве, каким эта женщина его понимала.

– Мы рады приветствовать тебя среди нас, – произнесла она.

Голос у нее был сухой – не такой, какой бывает у стариков, и не такой, как звучит порой из-за неприязни; ораторша полагала, что должна говорить именно так, чтобы не лишиться – достоинства? Себя самой?

– Ты – Франсуаза, не так ли? Многие из нас видели, как ты поставила на место этого негодяя Виже и его банду. Мы хотим выразить тебе свое восхищение.

Она бросила на меня взгляд, настороженный и недоверчивый. Если бы я питал склонность к злословию, я бы сказал, что в этот момент ораторша походила на старую деву, которая сидит у окна и с ужасом смотрит на проходящих мимо мужчин, полагая, что все они собираются вломиться в дом и взять ее силой.

Но я не мог винить незнакомку – шестеро из ее сестер погибли чудовищной смертью.

– Мы рады и твоему спутнику, – сказала ораторша. – Я – Саути. Наверное, ты слышала обо мне.

– Ты Саути? – осведомилась Франсуаз. – Тогда почему ж ты в берете?

Травница прикоснулась пальцами к своему головному убору и засмеялась. Право же, лучше уж присутствовать на похоронах, чем слушать подобный смех.

– Мы носим береты из принципа, Франсуаза, – сказала она. – Таково наше правило. И мы станем носить их до тех пор, пока не отменят «Закон о беретах».

Если бы в лексиконе моей партнерши имелась фраза «Я не понимаю», Френки ее бы произнесла, но демонесса никогда не признается ни в чем подобном, поэтому она лишь мрачно воззрилась на свою собеседницу.

– Вы носите береты потому, что выбрали это сами, – сказал я, – а не оттого, что вас заставляет закон. Это высшее проявление свободы; вам противны не сами береты, но принуждение.

Травница Саути взглянула на меня с неожиданным интересом. Пожалуй, так она могла бы взглянуть на собаку – большую, красивую и умную, – которая вдруг вступила бы в разговор о поэзии и государственных делах.

Суфражистка обошла Франсуаз, словно на ее пути стояло большое дерево, и взяла меня под руку.

Она сделала это так непринужденно, что в первое мгновение я не осознал, насколько это противоестественно, ведь мы находились на собрании суфражисток, и я, как мужчина, должен был считаться их врагом, причем мое собственное отношение ко всему происходящему не имело никакого значения.

– Нечасто можно встретить мужчину, который бы разделял наши взгляды, – произнесла Саути. – Вы читали мою книгу о равенстве женщин? Она называется «Заря надежды».

– Разумеется, – сказал я. – Признаюсь вам в небольшой слабости, госпожа Саути. Мне было приятно, что вы трижды ссылаетесь на меня.

– Ах да! – воскликнула женщина. – Неужели вы – тот самый Майкл, автор трактата о свободе и принуждении?

– Тогда я еще не был ченселлором, – пояснил я, – и подписывался своим земным именем.

Франсуаз выглядела так, словно она пришла в лес, а лес вытащил из земли корни и ушел.

ГЛАВА 13

– Травница Саути похожа на деревенскую школьную учительницу, – заметил я.

Мы шли по мягкому склону холма, живому воплощению буколики.

– Она любит детей оттого, что должна их любить, а не потому, что испытывает эти чувства на самом деле, – продолжал я.

– Но ты-то с радостью согласился стать ее маленьким учеником, – ядовито процедила моя партнерша. – Вы битых два часа долдонили о философии и свободе. Убила бы тебя на месте.

– Нам следовало познакомиться с Саути и ее последовательницами, – сказал я. – К тому же она оказалась очень интересной собеседницей.

– Да уж, – буркнула демонесса. – Все эти синие чулки слушали вас обоих, раскрыв коробочки, точно им сама истина открылась. Меня чуть не стошнило.

– Прости, Френки, – произнес я. – Это называется ревностью. Твои позывы к тошноте имели, без сомнения, психосоматический характер.

– Заткнись, – велела Франсуаз. – И что же ты важного узнал, герой? Что Монтень переврал Аристотеля на девяносто шестой странице? Я сейчас лопну от радости.

– Если бы это преступление можно было раскрыть, просто собирая улики, – проговорил я, – задавая конкретные вопросы, Гай Пиктон и его помощники давно нашли бы насильника и убийцу. Мы должны почувствовать, чем живет этот город.

– Верно, – согласилась девушка. – Ненавижу таких, как Саути. Они хуже шлюх.

Я не стал уточнять у своей партнерши, чем именно не угодила ей предводительница городских суфражисток.

В какой-то мере Франсуаз разделяет убеждения травницы. Демонессе нравится думать, что между мною и ней нет никаких обязательств и я остаюсь с ней по собственной воле, а не по принуждению.

Но время от времени отсутствие таких обязательств заставляет ее сильно поволноваться.

Холм поднимался перед нами, словно солнечный путь, которым светило проходит каждый день по изумрудному небосклону. Пологий, почти идеально ровный – и в то же время беспрестанно закругляющийся.

Франсуаз шагала позади меня, злобно топая и дыша громко, как стадо взбешенных носорогов. Пару раз обернувшись, я заметил, что девушка кусает губы.

Ее силыю обеспокоило то, что произошло, и она спрашивала себя, не должна ли была вести себя со мной иначе – например, не давать воли своему характеру, рукам и сексуальным фантазиям.

Я нахожу, что Франсуаз полезно немного подумать поэтому не стал отвлекать ее от этого поучительного занятия.

Люди появились из-за холма так внезапно, как солнце выныривает из-за края гор, когда летишь на боевом драконе. Будь это отряд королевских стражников, закованных в ливадиумные доспехи, я смог бы услышать их заранее по лязгу металла и звону кольчужных звеньев.

Но на этот раз Виже Гайто был почти что один, его сопровождали только три человека, а для предводителя уличной банды, храброго только в окружении своих прихвостней, это было почти гордое одиночество.

Двое из спутников Виже были теми, кто получил небольшой урок вежливости этим утром. Широкие кровавые рубцы вздувались на их лицах, и это делало дружинников симпатичными, как клоп, попавший под увеличительное стекло.

Третий человек, шедший позади остальных, оказался для меня достаточно неожиданным персонажем. Это был королевский наместник Аргедас.

Он не стал надевать сверкающую изумрудную тогу, слишком длинную и неудобную для городских прогулок. Ее сменила туника из толстой материи, столь же бесформенная и вся в складках, как и его домашнее облачение.

Уродливое лицо наместника стало еще более отталкивающим от волнения и усталости. Теперь я смог в полной мере понять слова этого человека о том, что он давно смирился со своим безобразием.

Я попытался представить его молодым и стройным; впрочем, возможно, он никогда не был сложен пропорционально и проблемы с обменом веществ начались у него давно. Девочки не могли любить его, ребята не хотели с ним дружить. Мир отвернулся от молодого Аргедаса, отринул его, начертив на лице несчастного уродца свой приговор еще при рождении.

Единственный путь, следуя которым Аргедас мог обрести человеческое внимание, единственный способ отомстить ненавистному миру состоял в том, чтобы получить власть над ним. Все время и силы будущий наместник посвятил достижению власти, а когда достиг, попытался компенсировать с ее помощью все то, чего был лишен.

Удалось ли ему?

– Наместник Аргедас, – проговорил я, вынимая из жилетного кармана золотой брегет, – вы слишком рано. Согласно традициям Бармута вы должны собрать Совет магистрата только в пять часов вечера. У вас впереди еще много времени.

Виже остановился, двое его спутников сделали то же самое. Какую роль они играли при нем? Взял ли Виже их с собой как телохранителей? Вряд ли – утренний опыт был достаточен, чтобы убедиться: в общении со мною и Франсуаз помощи от них ждать не приходится.

Скорее Виже просто был не в состоянии выйти на улицу без свиты; лишенный компании, он чувствовал себя таким же голым, какой бы ощутила себя травница Саути, если бы ей пришлось носить мини-юбку.

Говорят, что одежда – это дань нормам приличия. На самом деле это выкуп, который люди платят собственному страху. Двое подручных Виже были для него такой же одеждой, и он при необходимости сменил бы их на каких-либо других, как Аргедас поменял тогу на более удобный наряд.

Наместник продолжал идти вперед, пока не оказался перед своими дружинниками.

– Я вот тут подумал, ченселлор… – заговорил он. Его губы раскрывались так широко, как никогда не раскрывается нормальный человеческий рот – такое впечатление создавали толстые складки обвислой кожи.

– Выполнить мне вашу просьбу или нет? Думаю, все-таки нет.

– Это ваше право, – сказал я. – Пока вы здесь королевский наместник.

Я закрыл крышку брегета и спрятал его в карман.

– Как я уже сказал вам, Аргедас, я могу приобрести над вами власть и заставить выполнить мое пожелание. Мне не хотелось терять на это время, но если вам этого хочется, извольте. В пять часов вы отмените «Закон о беретах» – и, надеюсь, будете так же улыбаться, как и сейчас.

– Лучше бы вы искали своего маньяка, – сказал наместник.

– Мне приходится заниматься сразу несколькими делами, – ответил я. – Жаль, но окружающие не оставляют мне другого выбора. До встречи в магистрате.

Аргедас покачал головой.

– Я избавлю вас от напрасной траты времени, ченселлор, – вымолвил он. – Вы и ваша красотка-секси сейчас же уедете из Бармута. А потом и из волости, которой я управляю.

Наместник подумал.

– Жаль, конечно, – заключил он. – Я много о вас слышал и думаю, вы могли бы найти того подлеца, что насилует и убивает женщин в моем городе. Но я не могу позволить, чтобы кто-нибудь сеял здесь смуту. В сущности, от вас мне еще больше вреда, чем от тех преступлений…

В руках Виже появился короткий магический арбалет. Не более восьми дюймов в длину, он стрелял вспышками огня и не требовал перезарядки.

– Сейчас вы сядете в пролетку, – проговорил Аргедас, – и это будет последний раз, когда мы видимся с вами, господа… Не беспокойтесь – я позабочусь о том, чтобы вам прислали вещи из гостиницы. Виже даже заплатит извозчику, когда вы доберетесь до границы волости…

Аргедас развернулся, собираясь уйти.

– Да! – воскликнул он, оборачиваясь. – И постарайтесь не возвращаться. В следующий раз мы не станем оплачивать извозчика…

– Одну минуту, Аргедас, – сказал я. – Мне бы хотелось задать вам один вопрос.

Он остановился.

– Какой?

– Мне всегда было интересно сравнивать чувства, которые испытывают люди, с их поступками… Удивительно, как мало одно соответствует другому. Ответьте – вы на самом деле верите, что Виже хочет всего лишь посадить нас в экипаж и вывезти из Бармута?

Тень, пробежавшая по лицу предводителя дружинников, показала мне, что я прав. Впрочем, мне и не требовались подтверждения.

Аргедас ответил, сказав уверенным и даже приказным тоном, и я не мог понять, откуда у него голосе вдруг появилась эта нотка:

– Конечно, он так и сделает. Виже? Последнее слово прозвучало как удар.

– Разве? – не без насмешки спросил я.

Лицо апаша исказилось от чувств, которые он не привык и не умел скрывать. Кровь прилила к его коже, широкий рубец через обе щеки набух и стал раза в два шире.

Аргедас не собирался причинять нам вред; ремесло провинциального политика научило его, что властность должно проявлять только к тем, кто живет в пределах его волости.

Виже мог на словах согласиться с этим, потом же, когда наместник перестанет быть свидетелем происходящего, молодой апаш получил бы полную возможность отомстить нам за то, что произошло утром.

Но, чувствуя себя полновластным хозяином городских улиц, Виже еще не постиг дисциплины, которая подсказывает, когда необходимо отступить в тень, а когда выйти из нее. Он возразил:

– Нет! Эта сучка исполосовала мне лицо. Она унизила меня перед товарищами. Я покажу ей, что значит настоящий мужик!

– Для этого тебе еще надо им стать, – с презрением ответила Франсуаз.

Кровь набухала и опадала в рубце, словно то был огромный кровеносный сосуд.

– Виже! – резко приказал Аргедас.

Двое парней, которых молодой апаш привел с собой, внимательно следили за разговором. Их предводитель уже был сегодня растоптан на их глазах, теперь ему следовало либо отстоять свое положение лидера, либо, если не повезет, потерять его.

– Нет, отец! – воскликнул Виже.

Я посмотрел на них с новым интересом.

Это было похоже на две части головоломки, разрезанной на куски мозаики, которые внезапно сошлись; они идеально подходили друг к другу. У Аргедаса должен был быть такой сын, как Виже; отцом Виже мог оказаться только такой человек, как Аргедас.

Интересно, какой была его мать? Я ничего не знал о ней, но мне почему-то казалось, что она давно умерла. Наверное, потому что ни в отце, ни в сыне я не видел следов общения с матерью и женой.

– Дай мне решить это дело! Хватит тебе нянчиться с бабами. Ты – наместник и должен вести себя как подобает. Дай я оттрахаю эту суку здесь и сейчас!

Лицо Аргедаса начало краснеть. По всей видимости, это было у них семейной чертой.

Вблизи не было ни одного постороннего, в чьих глазах наместник должен был бы сохранять реноме. Но противостояние между отцом и сыном было для первого столь же важным, как и для второго.

Он не боялся потерять ни уважения других, ни власти над ними, он страшился, что может лишиться самого себя.

– Закрой рот, Виже! – крикнул Аргедас – Ты еще сопляк. Кто ты такой, чтобы судить, что мне делать, а чего не делать. Выполняй то, что я тебе сказал, и не смей перечить отцу.

Один из тех, кто сопровождал молодого апаша, протянул нечто похожее на «ого». При других обстоятельствах он не осмелился бы так выражать свои чувства. Происходящее настолько увлекло его, что он забыл об осторожности.

Отец и сын тоже не думали о ней.

– Эта сука издевалась надо мной на городском бульваре! – закричал Виже. – Ты знаешь об этом.

– Да, и я сказал, что ты сам в этом виноват. Я дал тебе отряд дружинников для того, чтобы вы устанавливали порядок, а не нарушали его.

– Как я могу устанавливать порядок, если ты не позволяешь мне?

Я сделал шаг к Виже и забрал у него арбалет. Он посмотрел на меня, его лицо вздрагивало.

– Власть не может быть беспредельной, Виже, – сказал я. – Твой отец это понимает, а ты – нет.

Он был в бешенстве. До него даже не дошло, что я брал у него магический арбалет. Его рука потянулась к поясу – не знаю, что он собирался оттуда достать. Второй там вряд ли смог бы уместиться.

Может быть, он хотел вынуть оттуда носовой платок и поплакаться в него.

Франсуаз не испытывала подобного любопытства, для нее не имело значения, что Виже пытается нащупать под серой кожаной полоской. Девушка пнула его ногой и вогнала руку апаша в его живот.

Теперь, если бы он немного постарался, то смог бы вытащить наружу свой желудок и высморкаться в него.

– Стерва, – простонал Виже.

Он боялся вытащить руку из-под пояса; ему казалось, что там останется половина пальцев. И у него имелись все основания для страха.

– Папа, она мне руку сломала! Сука… Франсуаз покачала головой.

– Вы плохо его воспитали, – констатировала она. Два его товарища попытались вступиться за Виже.

Наверное, ссора между их главарем и наместником глубоко впечатлила апашей, и они стали поступать так, как привыкли всегда, – вразрез с чувством самосохранения.

Люди так часто поступают вопреки разуму, что я спрашиваю себя – не было бы лучше многим из них вообще лишиться этой способности, раз она только их отвлекает.

Франсуаз ударила одного из апашей кулаком в пах; парень закричал так, словно его вставший член вколотили в тело, как гвоздь в деревянную балку.

Второй замахнулся, демонесса позволила ему нанести удар. Парень нанес воздуху сокрушительное поражение, девушка взяла его за руку и резко сломала ее.

У апаша еще оставались две ноги и рука, чтобы продолжать отстаивать свои честь и достоинство. Но он нашел, что в отступлении тоже есть приятные стороны. Парень отполз в кусты; боль в сломанных костях была очень сильной, и он вцепился зубами в ветки, чтобы не закричать.

– Простите ее, – сказал я. – Она не всегда умеет остановиться… В пять часов, наместник.

Аргедас не без гордости – а ее сложно было ожидать в таком человеке, как он, – произнес:

– Я не боюсь угроз, ченселлор. Или ваша девочка и мне повыбивает зубы?

– Она может, – заверил я. – Но я никогда не прибегаю к угрозам.

ГЛАВА 14

– Как мы заставим наместника отменить «Закон о беретах»? – спросила. Франсуаз.

– Разве то, что происходит в этом городе, не кажется тебе странным? – спросил я вместо ответа. – Борьба за власть, политическая оппозиция, уличные беспорядки – и все это вокруг такого ничтожного повода, как древний закон, который был забыт много сотен лет.

– Что же в этом странного? – отозвалась Франсуаз. – Для борьбы за власть не нужна причина. Сама власть – достаточный повод, Майкл.

Когда я постучал в высокие двери дома Карлиты Санчес, солнце уже нанизалось на шпиль кафедрального собора. Нам предстояло поспешить, если мы хотели закончить все к заседанию магистратского Совета, а вообще-то я полагал, что лучше поторопиться, нежели провести в Бармуте еще один день.

Калитку открыла маленькая нимфетка; она не казалась юной благодаря косметике и совершенно взрослому платью. Я задумался, отчего она не использует образ полувзрослой лолиты. Многие из тех, что посещают подобные заведения, возбуждаются при виде сексуальных малюток.

Позже я понял, что все-таки ошибался – люди, что ходили в дом Карлиты Санчес, были иного склада.

Да, они были подвержены пороку так же, как и любой человек, будь он жиголо или архиепископ. Но каждый человек понимает порок по-своему и по-своему предается ему. Я знаю множество таких, кто счел бы Франсуаз изврашенкой, и, пожалуй, столько же, кто считает ее закомплексованной скромницей.

В голову обитателей Бармута не могла прийти мысль о том, чтобы заниматься любовью с несовершеннолетней, – просто потому, что они считали это не обычным грехом, а грязью.

Я знал девушек, которые сочли бы грязью любую сексуальную позу, кроме традиционной.

– Вы что-то хотели? – спросила лолита.

Она хорошо знала, что имеется в виду под словом «что-то». Я отметил про себя, что она пользуется косметикой гораздо более умело, чем Карлита Санчес.

– Только один вопрос, – сказал я. Девушка томно потянулась.

– У меня уже готов ответ, – сказала она. – Да…

– Я хотел спросить о Виже Гайто, – произнес я.

Я торопливо продолжил, чтобы юная красотка не истолковала мои слова неправильно:

– С кем он встречается? У него есть подружка?

– О да, – ответила нимфетка. – Ее зовут Джорджия. Виже – такой статный парень… К сожалению, он совсем не заходит к нам.

– Верится с трудом, – усмехнулся я.

– Это правда, – ответила девушка. – Конечно, он часто здесь бывает, с друзьями. Пьют, веселятся. Его дружки берут девочек, а он нет. Ему подавай девочек из приличных семей… Таких, как Джорджия. Чертов гордец.

Я улыбнулся, почти против воли.

Отношения Аргедаса и Виже вновь наполнялись новыми оттенками красок. Отец приучил сына быть разборчивым в связях с женщинами, и этот урок нашел отклик в самолюбивом сердце парня.

– Но все это было до того, как в городе появились вы, – зачастила лолита. – Может, все-таки войдете? В это время мы не работаем, мне будет приятно побыть с вами просто так, из приязни…

Откуда она взяла это слово?

– Спасибо, но нет, – проговорил я. – Лучше скажи, где я могу найти Джорджию.

Наемник в темном доспехе из адаманта следовал за нами на небольшом расстоянии. Он делал вид, будто оказался здесь совершенно случайно.

Сперва я не мог понять, для чего Аргедас послал за нами соглядатая, он же мог увидеть весь город, где бы ни находился. Ответ оказался прост до безобразия. Чужой в чужом городе, наместник не знал культуры бьонинов, не понимал ее, а потому и не умел пользоваться ее дарами.

Пословица гласит – в своем доме и стены помогают. Потому горе тем, кто пытается стать хозяином в чужом.

– Как бы нам от него отделаться? – рассеянно спросил я. – Нет, Френки, не стоит проламывать ему череп. Давай придумаем что-нибудь более изящное…

Я сделал еще несколько шагов и остановился.

Площадь двигалась. Темные булыжники поднимались и воспаряли в воздух, рисуя сложные, причудливые узоры. Стражник, шедший за нами по пятам, оказался в центре каменного кружения.

Воин остановился, тревожно взглянул на нас, и его рука потянулась к защитному амулету.

– Что это? – негромко спросила Френки.

Несколько мгновений я не мог ответить, завороженный зрелищем. Перед моими глазами вспыхивало то, о чем эльфы моего поколения могли читать только в книгах.

Последний камень поднялся из мостовой, влившись в беззвучную мелодию танца.

Вслед за ним из холодной земли поднимался Он – паладин бьонинов, долгие века спавший в глубоком склепе и пробудившийся теперь – разбуженный злом, которое совершалось в Бармуте.

Он не знал слова «справедливость» и не искал правды. Мы с Френки были здесь чужаками, поэтому нам предстояло умереть первыми. Потом настанет очередь доктора. Убив его, паладин примется уничтожать всех, кого встретит, – до того дня, когда убьет истинного виновника преступлений.

После этого он вернется в подземную могилу, где будет спать до тех пор, пока новое зло не заставит его подняться.

Наемник медленно отступал назад, сотворяя перед собой защитные заклинания.

– Кто это? – спросила Франсуаз.

– Тот, кому понравится тебя убивать, – сказал я.

Мягкие, шелковистые волосы стекали с плоской лошадиной головы. Крепкая конская шея переходила в узкие, согнутые плечи, покрытые слизистой кожей. Руки были такими тоненькими и слабыми, что казались уродливыми косичками.

Впалая грудь топорщилась двумя небольшими сосками, и невозможно было понять, мужчина то или женщина. Под ними раздувался пухлый живот, шесть жировых складок налезали друг на друга и низко свешивались над пахом, заменяя одежду.

Ноги у существа были тонкие, птичьи, но заканчивались худыми человеческими ступнями. Вместо хвоста темнела черно-желтая гузка осы, из которой то появлялось, то пряталось снова ядовитое жало.

Страх сухими пальцами сжал воину горло, выдавливая из него мокрый всхлип, – так огр выжимает мозг из головы человека, чтобы лился через глаза прямо в рот людоеду.

Наемник схватил ожерелье из зубов дракена, висевшее у него на шее, и резким движением порвал золотую нить. Белые кусочки кости посыпались вниз сухим мертвым снегом.

– Orria gorn sutterium, – произнес человек.

Зубы, оброненные им, застыли в воздухе, не коснувшись земли. Они дрогнули, словно щепки, замершие на поверхности безмятежной воды и вдруг потревоженные ветром. Затем стали подниматься, остановились на уровне груди воина, сложившись в защитную руну.

Тварь по-птичьи ударила по земле лапой, подняв тучу песка. Ее тоненькая рука поднялась ко рту, и тупые лошадиные зубы перекусили вену.

Мутная кровь заструилась из раны, орошая камни, потом свернулась в тонкий тугой жгут и яростно хлестнула по костяным символам, что вздрагивали перед человеком.

Руна рассыпалась, и зубы дракена, разом вдруг потемневшие, упали на землю, сложившись в символ смерти. Верхняя губа чудовища приподнялась, и глухое ржание вырвалось из смрадного рта.

Жировые складки на его животе зашевелились. Они отгибались, поднимались вверх, словно жабры, открывая широкие щели, из которых сочился гной.

Из этих отверстий показались жилы. Они высовывались над краем гнилых провалов, ненадолго замирали, размазывая темную слизь, и кончики их подрагивали, похожие на головы змей.

Десять или двенадцать отростков выстрелили в человека, глубоко погрузившись в его тело. Сначала белые, они стремительно темнели и пухли, высасывая свежую кровь и перекачивая ее в брюхо чудовища.

Кожа воина начала стремительно бледнеть, он бы рухнул наземь от боли, но напряженные стебли не давали ему сделать это. Все новые и новые трубки впивались в его тело, пока между ним и монстром не выросла толстая, подрагивающая бахрома из артерий.

Когда человек наконец упал, он почти ничего не весил. Вся влага, хранившаяся в его теле – в крови, костях, внутренностях, – перелилась в пухлый живот чудовища.

С мокрым всхлипыванием отростки стали отделяться от его кожи и втягиваться в брюхо монстра.

Франсуаз резко рассекла воздух кинжалом.

Там, где просвистело острие меча, раскрывалась рваная рана, начавшая истекать кровью. Алые струи чертили перед демонессой охранное заклинание, и с каждой новой каплей слова его менялись.

Чары взывали то к магии смерти, то к волшебству жизни. Каждый из шести первоэлементов вспыхивал и гас, – и существо замерло, с ненавистью глядя на девушку. Тварь поняла, что ее смертельные щупальца не смогут преодолеть этой зашиты.

Монстр, вскинув голову, издал протяжный вой. Его волосы, только что темные и шелковистые, в один момент поседели, стали ломкими и осыпались с головы, покрывшейся паутиной морщин.

Я шагнул к нему, и мифриловый топор взлетел в моих руках, словно холодные крылья, которые я обрел на долю мгновения. Три руны – Зла, Ночи и Разрушения, начертанные на полумесяце лезвия, – на мгновение потемнели, потом вспыхнули багряным огнем.

Тяжелый клинок врезался в голову твари, рассекая ее от уха до уха. Длинные девичьи волосы взмыли вверх, окрашенные горячей кровью.

Магический щит, трепетавший перед демонессой, пришел в движение. Он устремился к чудовищу, накрыл его и размазал по земле. Паладин кричал. Он не мог поверить, что настало время умирать.

Девушка резко опустила руки.

Холодные камни, один за другим, начали снижаться. Тяжелые булыжники опускались на еще живое чудовище, с каждым ударом лишая его надежды спастись.

– Heitem! – вскликнула Франсуаз.

Холодный луч света ударил монстра в солнечное сплетение. Паладин завыл от отчаяния. Он знал, что после этого поражения уже никогда не выйдет из своей могилы.

Стрела демонессы навечно приковала его к земле, и только ярость и злость будут с ним в бесконечной ночи.

Виже провел по лицу тыльной стороной ладони.

Он до сих пор ощущал боль от удара хлыста. Не ту ноющую, бурлящую в поврежденных щеках, которая будет оставаться еще долгие дни, пока рубец не заживет и не исчезнет под действием масла кориандра.

Виже все еще чувствовал на себе тот удар – словно свистящая плеть с каждой секундой вновь опускалась на его лицо.

Приподняв руку, затянутую в тугие повязки, он дотронулся до своего подбородка.

Виже шел по улицам Бармута. Как и всегда, они были совершенно пустынны. Казалось, что ни одной живой души нет в старинном бьонинском городе, и только он один идет по серым булыжникам, сам не зная, куда и зачем.

Раньше ему это нравилось, он получал удовольствие от того, что был королем улиц и каждый человек, шедший ему навстречу, должен был испуганно жаться к стенам домов.

Но теперь Виже было одиноко, позади него не шагали другие апаши, и огромный город, представлявшийся для него раньше огромной площадкой для игр, только для его игр, теперь перевернулся и превратился в пугающий и чуждый Виже каменный лабиринт.

Виже никогда не был один, его всегда окружали те, кто подчеркивал его силу, в ком, как в зеркале, он видел себя блистающим и непобедимым. Теперь никого не оказалось рядом; апаши прятались по своим норам, зализывая раны. Они еще долго будут смотреть на него с презрительной насмешкой – дважды его победила женщина.

Конечно, прямо этого не покажут, не осмелятся. Но они помнят и будут говорить об этом за его спиной – усмешка, скрытая за опущенной головой, отблеск выражения, подмеченного случайно и тут же задавленного.

Все это было для Виже хуже смерти.

Он знал, что ему по плечу восстановить свое положение, подчинить себе своих апашей и выбить из их голов сомнения в нем. Но сейчас у него не было на это сил, он должен был передохнуть.

Виже шел туда, где на него станут смотреть как на героя, – к Джорджии. Это было ему необходимо, с рождения он привык питаться восхищением и подобостраием людей, как ребенок кормится молоком, а растение – солнечными лучами. Теперь Виже голодал, лишенный этого восхищения, и, подобно вампиру, спешил насытиться им.

Виже подошел к каменной ограде. Острые пики из темного металла поднимались над забором большого дома. Отец Джорджии занимал высокое положение в коммерческом приказе, ее мать все дни проводила в кафедральном соборе, расписывая на иконах лики святых.

Джорджия считала отца самодовольным невеждой, а мать – экзальтированной дурочкой.

Почти весь день Джорджия проводила одна, если не считать домашних учителей, но она никогда не обращала внимания на прислугу. Джорджия училась не просто прилежно, но с остервенением. Она ненавидела Бармут и презирала его, мечтая когда-нибудь уехать в столицу и заблистать там.

Виже подошел к дверям с узором в виде вырезанных в дереве виноградных лоз. Он позвонил в колокольчик. Ему не было известно, кто побывал у Джорджии буквально несколько минут назад.

Бульдог Тоби уронил три горячие капли слюны на порог и заинтересованно поднял на горничную добродушную морду.

– Добрый день, Бетси.

Лицо доктора Бакулы было таким же приветливым, как и физиономия его бульдога. Он приподнял мягкую шляпу и оставил ее в руках.

Бетси в который раз подумала, что если и позволит какому-нибудь мужчине – ну, вы понимаете, что девушка может позволить мужчине, – то он должен быть таким, как доктор Бакула, – высокий, красивый и такой галантный.

Но где же найти такого мужчину?

– Доброго вам дня, доктор, – произнесла Бетси, пряча глаза. – Вы хотите поговорить с мисс Джорджией?

– Не совсем, Бетси, – сказал доктор.

Он поднял бульдога на руки и сделал это так легко, словно огромная собака состояла из невесомого пуха.

Тоби развесил короткие лапы, млея от блаженства. Бакула, почесывая псу пузико, продолжал:

– Мы с Тоби зашли за учительницей мисс Джорджии… Я обещал ей, что мы вместе посмотрим анатомические образцы. Правда, Тоби?

Бульдог пролаял, выражая полное свое одобрение.

Джорджия сидела, закинув ногу за ногу, и ее карандаш был уткнут в толстую тетрадь с выписками. У нее были довольно красивые ноги, а длинная юбка, доходившая до пят и ниспадавшая волнами оборок, задралась и почти полностью обнажала бедра девушки.

Но Джорджия не обращала на это внимания; подобно грифельному карандашу, который держала в руках, она была остро заточена и нацелена на учебу. Была она красива или нет, сексуальна или невзрачна – подобные мысли почти никогда не приходили ей в голову.

Все, что имело для нее значение, – это блестящие успехи, которые позволят ей покинуть ненавистное болото Бармута.

В чем-то она была похожа на Виже. Может быть, походила на своего парня почти во всем. Всю жизнь ее окружали те, кто ею восхищался – искренне или от раболепия – и кого презирала она сама.

Ей никогда не приходилось бороться за то, что она имела; мысль о том, что ее красота и сексуальная привлекательность могут стать оружием, ни разу не приходила Джорджии в голову, ибо она никогда еще не нуждалась в оружии.

Разница между ними состояла в том, что, имея от рождения все, что мог предложить ему провинциальный Бармут, Виже был доволен этим и не мечтал о большем, Джорджия же мечтала и была готова бороться за свою мечту.

Ей еще предстояло узнать, умеет ли она делать это.

Она приветствовала доктора так, как полагается приветствовать уважаемого посетителя девушке из богатой семьи, и все же в ее жестах не было той чопорной условности, какую Бакула привык встречать в домах бармутской знати и которая ему претила.

У Джорджии была цель, и все остальное имело для нее второстепенное значение.

ГЛАВА 15

– Ах, доктор, право же, незачем было беспокоиться! Учительница держала Бакулу под руку, бульдог Тоби довольно семенил следом. В доброе сердце собаки не закрадывалось и тени подозрения, что их спутница может стать для него соперницей в том, что касалось его хозяина. Тоби был полностью уверен в докторе, а доктор – в Тоби.

– Вам вовсе не следовало заходить за мной. Мы могли бы сделать это просто при случае.

Конечно же, она была довольна тем, что доктор зашел за ней, и, конечно, жеманилась.

Она тоже была на собрании суфражисток в городском парке и, подобно травнице Саути, носила женский пиджак, длинную твидовую юбку и серый бантик галстука.

– Ну что вы, – отвечал доктор. – Я же вам обещал. Джорджия не будет скучать?

– О нет. Вы же знаете эту девочку! Она такая прилежная. Занятия ее на сегодня закончены, вот я и ушла пораньше. Весь вечер она лросидит за учебниками и, уж будьте уверены, завтра снова чем-нибудь меня удивит!

Проходя мимо меня, доктор Бакула чуть заметно приподнял брови. Я кивнул ему в ответ.

Когда Виже позвонил в серебряный колокольчик, долгое время никто не открывал парадных дверей. Горничная Бетси, служившая у отца Джорджии без малого четыре года, никогда не позволяла себе ничего подобного.

Нерасторопность Бетси разбудила в Виже неприятные чувства.

Они дремали в нем, до поры утихшие и сглаженные прогулкой. Пустынные городские улицы заставляли обиду молодого человека улечься и сложить голову между лапами, как успокаивается и засыпает огромная злобная собака.

Но единого шороха оказалось достаточно, чтобы она проснулась; мелкая, незначительная деталь – задержка горничной – стала тем легким прикосновением, которое открыло свежую рану и заставило ее кровоточить.

К тому моменту, когда Бетси растворила двери перед Виже, чувства молодого человека вновь бурлили – но не как горный поток, неостановимо несущийся сквозь преграды порогов, а подобно скисшему вину, которое пускает пузыри и пенится облачками ядовитого газа.

– Какого черта ты так долго, Бетси? – прикрикнул Виже.

Девушка отшатнулась, она испугалась, что он ударит ее. Изредка с ним такое случалось.

– О, простите меня, господин Виже, – заговорила она. – Право же, я не хотела заставлять вас ждать. Я как раз…

– Джорджи дома? – спросил Виже.

Не дожидаясь ответа, он отстранил горничную и прошел в дом. Движения его были не столько грубыми, сколько властными и не допускающими возражений.

Задавая свой вопрос, он не стремился узнать, дома ли девушка, которую никогда не считал своей невестой. Слова Виже должны были утвердить его власть над ней. Джорджия принадлежала ему, поэтому она обязана сидеть дома и ждать, пока он придет.

Виже был настолько наивен, что сам верил в это. В каком-нибудь отношении каждый человек слишком наивен.

– Господин Виже! – произнесла Бетси. – У мисс Джорджии посетительница…

Горничная произнесла эти слова недостаточно громко она боялась привлечь к себе внимание молодого господина, поскольку по горькому опыту знала – это внимание может выразиться в крепкой пощечине. Выражение лица Виже и его резкие движения не оставляли в том ни малейшего сомнения.

И все же Бетси сказала то, что должна была сказать, она не могла не предупредить Виже о гостье своей хозяйки. Так горничная попыталась воплотить в жизнь сразу два прямо противоположных намерения – сказать Виже о той, что находилась сейчас в комнате госпожи, и в то же время сохранить молчание.

Виже ничего не слышал, он поднимался по лестнице с быстротой и стремительностью, с какой люди обычно скатываются по ступеням, а не восходят по ним.

Он распахнул двери комнаты Джорджии и вошел.

– … Совершенно свободно, – продолжала Франсуаз начатую фразу. – Надо лишь заплатить за обучение. Выпускница Гелиотропа сразу попадает в интеллектуальную элиту страны.

– А срок учебы можно сократить? – спросила Джорджия.

– Разумеется. Они смотрят на то, какие знания есть у ученика. Я знала тех, кто заканчивал Гелиотроп за полтора года…

Глаза Джорджии горели.

– Конечно, это в другой стране, – продолжала Франсуаз.

По лицу юной провинциалки несложно было понять – подобное не имеет для нее значения.

Демонесса полулежала на широком диване, согнув одну ногу в колене, в правой руке она держала бокал багряного нектара. Широкое лицо красавицы хранило самодовольное выражение, какое бывает у прекрасной и опытной женщины, наставляющей юную ученицу.

Джорджия сидела в кресле, поджав ноги и обхватив их тонкими руками. Сейчас ничто в мире не существовало для нее, только демонесса, затянутая в черную кожу, и ее рассказы о блистательной карьере, какую делают кадетки Гелиотропа.

Виже замер на пороге; несколько мгновений он не мог подобрать слов. Молодой человек находился в том состоянии духа, когда был готов крушить и ломать все, что оказалось бы на его пути, однако представшее перед его глазами повергло его в растерянность.

– Какого черта здесь происходит, Джорджи? – закричал он наконец.

Провинциалка отмахнулась:

– Не шуми, Виже. Не видишь – я разговариваю. Кровь ударила в голову молодого человека.

– Ты разговариваешь – с ней?! Как ты можешь? Только теперь Джорджия повернулась и посмотрела на Виже. Лицо девушки выражало досадливое раздражение, какое испытывала она к горничной, не вовремя начавшей выбивать ковры.

– Франси так много знает. Я хочу с ней поговорить.

Джорджия поняла, что одних вежливых слов недостаточно; Виже ей мешал, а она никогда не сталкивалась с необходимостью быть вежливой.

Франсуаз лениво наблюдала за ними, поигрывая ножкой бокала.

– Знаешь что, Виже? – продолжала Джорджия Лучше зайди позже. Если хотел пообедать, Бетси тебя накормит.

И она вновь обернулась к Франсуаз, словно Виже уже не было. Для Джорджии его и в самом деле не было.

– Джорджия? – закричал он. – Как ты смеешь! Немедленно выставь из дома эту суку – или это сделаю я!

Он пришел в этот дом для того, чтобы вновь ощутить свою значимость, поговорить с той, кого он считал своей собственностью и о чьих чувствах к себе никогда не задумывался – а ему велено поесть со слугами!

Джорджия в удивлении повернулась к молодому человеку. Да, она на самом деле походила на Виже – оба они не терпели, когда им указывают.

– Виже, – произнесла она тоном, каким призывают к порядку домашнее животное или забывшегося слугу, – что ты себе позволяешь!

Молодой апаш был настолько захвачен собственными чувствами, что не мог заметить настроение Джорджии. В несколько шагов он оказался на середине комнаты; теперь он стоял между провинциалкой и Франсуаз.

– Ты, – закричал он, нагибаясь над демонессой и взмахивая рукой. – Убирайся из этого дома!

Демонесса взглянула на него, сыто и без интереса, как взглядывает откормленная кошка на подпрыгивающего перед ее глазами воробья. Она знает, что может сцапать неосторожную птичку, но ей лень это делать.

– Виже! – Джорджия встала.

Она была не на шутку возмущена. Дело было уже не в том, что Виже пришел к ней домой и вел себя, словно стал здесь хозяином. Даже не в неуважении, которое он своим поведением проявил по отношению к ней, а уже и этих причин было более чем достаточно, чтобы вызвать гнев избалованной, самолюбивой провинциалки.

Но Виже оскорблял ее гостью – ту, в которой Джорджия уже видела свой билет из опостылевшей провинции.

– Замолчи и немедленно извинись! – воскликнула Джорджия.

Молодой апаш и так был уже вне себя, а слова девушки, которая обращалась с ним, как с прислугой, не просто переполнили чашу его терпения, но обрушились в нее, словно камень, подняв высокие брызги и заставив волны разбежаться, выплескиваясь в разные стороны.

Виже схватил Джорджию за руку и с размаха ударил ее по щеке.

Девушка закричала.

– Вот почему импорт зерна не… – произнес я, обращаясь к секретарю коммерческого приказа.

Я замер на полуслове, не зная, входить мне в комнату или нет. Отец Джорджии, высокий, осанистый человек с широкой бородой, остановился на пороге, уперев суровый взгляд в Виже.

– Виже, – прошептала Джорджия. – Ты меня ударил?

Голос ее отца прогремел, словно небо обрушилось на землю.

– Виже! – крикнул купец.

Молодой апаш обратился в его сторону, его нижняя губа задрожала – он хорошо знал, как опасно сердить высокого бородача. А он только что ударил дочь этого человека – на его глазах.

Но если бы Виже немного лучше разбирался в людях, он бы понял, что гораздо большая опасность угрожает ему с другой стороны. Глаза Джорджии метали молнии. Еще никто не осмеливался оскорблять ее, не говоря о том, чтобы бить ее – под крышей ее дома, в присутствии ее отца!

Джорджия сцепила пальцы в замок и ударила Виже по шее.

Ее тонкие руки, не привыкшие к физическому труду, не могли нанести сильного удара, но в той точке, в которую он был нацелен, применять силу было не только излишне, но и опасно.

Это могло убить.

Виже поперхнулся и схватился руками за горло. Ему показалось, что он только что заглотнул целый бушель песка.

Джорджия ударила его коленом в пах.

Девушка недаром проводила дни напролет, изучая разные науки, в том числе и строение человеческого тела.

Виже пискнул и мешком повалился на пол.

Франсуаз пригубила из своего бокала.

Коммерсант широкими шагами приблизился к обидчику своей дочери.

– Джорджия, с тобой все в порядке? – спросил он.

– Да, папа.

Девушка обернулась к Франсуаз:

– Видела, как я это сделала? В ее глазах блестела гордость.

– Ты быстро учишься, – похвалила демонесса. Джорджия уже видела себя выпускницей Гелиотропа, победа над Виже слилась в ее сознании с победой над провинциальной скукой Бармута.

Коммерсант наклонился над молодым апашем и, схватив его за воротник, сильно встряхнул.

– Подонок! – зарычал он. – Я открыл перед тобой двери моего дома, а ты так обращаешься с моей дочерью! Но что это?

Маленькая бутылочка выкатилась из кармана Виже. Коммерсант поднял ее и отвернул крышку.

– Порошок эфедры, – пробормотал он.

Пара мгновений понадобились коммерсанту, чтобы понять, что это означает. Он снова схватил Виже за отвороты костюма и встряхнул его гораздо сильнее.

– Так вот оно что! – закричал он. – Ты – убийца и насильник, Виже!

ГЛАВА 16

– Он ворвался в мой дом, чтобы изнасиловать и убить мою дочь! – кричал коммерсант. – Я сам видел, как он набросился на малютку Джорджию. Если бы я не подоспел вовремя…

– Но послушайте, – испуганно говорил Гай Пиктон, – мы же знаем, что преступник нападал только на суфражисток…

Трое городских стражников крепко держали Виже Гайто; молодой апаш затравленно озирался, из раны на его лице вновь пошла кровь. Джорджия сидела на подлокотнике кресла, довольная происходящей суматохой и тем, что она стала героиней дня.

– Заткнитесь! – проревел взбешенный отец. – Всем известно, что это из-за вашей болтливости пошли такие слухи! Нечего было трепаться перед газетчиками. Этот сучонок Виже убил шестерых девушек, а моя дочь была бы седьмой! Я требую, чтоб его судили немедленно, и буду настаивать на том, чтобы его приговорили к традиционной каре – четвертованию!

Двери распахнулись с громким стуком, королевский наместник Аргедас вошел в комнату в сопровождении личной охраны.

– Что происходит? – спросил он.

– Вот и вы! – закричал коммерсант. – Взгляните, что натворил ваш сын! Вот чего вы добились своим воспитанием! Я давно говорил, гнать к чертовой матери надо этих так называемых дружинников! А теперь они насилуют наших дочерей!

Десятки голосов вторили ему. Аргедас огляделся – в комнате собрались все богатые и влиятельные люди Бармута, отец Джорджии созвал их сразу же, как только обнаружил порошок эфедры.

– Пиктон, – со сдавленной яростью произнес Аргедас.

Королевский претор попятился.

Он никогда не осмелился бы перечить королевскому наместнику. Но старый коммерсант, обвинивший Виже в убийствах, был не менее могуществен и гораздо богаче, чем Аргедас, а все столпы города были на его стороне.

Некоторые из них потеряли своих дочерей, почти каждый знал большинство жертв с самого рождения.

Глухая ненависть в их глазах, направленная на Виже Гайто, не оставляла сомнений в их симпатиях.

– Мне очень жаль, наместник, – проговорил Пиктон, – но вашего сына разоблачили. Все улики налицо. Я должен его арестовать.

– Глупости! – закричал Аргедас. – Виже – мой сын, и он не делал этого. Виже?

– Папа! – воскликнул молодой апаш.

– Не делал?! – зарычал коммерсант. – Я собственными глазами видел, как он избивал мою дочь! Уж не покрываете ли вы своего сына, наместник?

Теперь внимание собравшихся переместилось на Аргедаса, люди вокруг начали перешептываться.

– Теперь я понимаю, почему убийцу никак не могли найти! – произнес один из них.

– Судить их обоих! – выкрикнул кто-то.

Гай Пиктон испуганно озирался. Наконец он понял, что лучше поскорее уйти. Сделав знак стражникам, он велел им увести Виже.

– Сын! – закричал Аргедас и попытался броситься вперед, но споткнулся о тяжелые взгляды собравшихся.

– Сын, – прошептал он.

Королевские стражники увели Виже, Аргедас потерянно смотрел ему вслед.

– Мой сын не делал этого, ченселлор, – произнес наместник.

Аргедас сидел на приступке каменной ограды; изумрудный хитон складками падал возле его ног. Человек выглядел потерянным и усталым, никого не было рядом с ним. Он подпирал голову рукой и смотрел куда-то. То, что он видел, вызывало у него страх.

– У него нашли порошок эфедры, – сказал я. – Отец Джорджии поклянется в том, что видел. Этого достаточно.

– Но он не мог этого сделать…

– Вы уверены? Аргедас молчал. Я задумался.

– Суд будет очень скорым, наместник, – сказал я, – и никто не станет проводить тщательного расследования. Вы это знаете. Но… Если Виже невиновен, то можно попытаться найти настоящего убийцу. Аргедас поднял голову.

– Настоящего? – спросил он.

– Не знаю, правда, как это можно сделать, – продолжал я. – Гай Пиктон и королевская стража точно не станут этим заниматься. Мы с моей партнершей скоро уедем из Бармута… Разве что вы сумеете кое-чем помочь.

– Как? – возбужденно спросил наместник.

– Отмените «Закон о беретах», – произнес я. – Распустите магистратских дружинников. И следите за тем, чтобы город и впредь был спокойным, а люди в нем – довольными.

Я встал.

– До заседания Совета магистрата еще есть четверть часа, – произнес он. – Когда этот нелепый закон будет отменен – всем станет легче, вы не находите?

Сумерки спускались над Бармутом, на башне кафедрального собора зажигались яркие огни.

– Ты обещал Аргедасу, что найдешь настоящего убийцу, – сказала Франсуаз, – И сделаешь это сегодня.

– Так и будет, – подтвердил я. – Теперь, когда «Закон» отменен и в городе больше нет поводов для нарушения спокойствия, – самое время заняться тем, зачем нас сюда пригласили.

Ночь окрасила каменные стены города в волшебные цвета; они были, словно застывшие волны глубокого океана, и свет далекой луны ронял в них переливающиеся самоцветы.

– Что было бы, найди Виже склянку в своих вещах? – спросила Франсуаз.

– Он не стал бы ее искать, – ответил я. – Он не мог предполагать, что ему ее подложат… Когда он отправлялся к Джорджии, то мог думать только об одном.

– О сексе?

– Нет… Секс – лишь одна из сторон общения, далеко не самая важная. Как, впрочем, и во время изнасилования. Общение с другим позволяет человеку утвердить себя, и это, пожалуй, единственное, в чем Виже походит на нашего насильника и убийцу.

Мой голос стал громче, я не хотел погружаться в размышления.

– И все же мы должны проследить, чтобы в тюрьме с ним ничего не случилось…

Четверо королевских стражников стояли у зарешеченных дверей. Две длинные лавки тянулись вдоль здания острога, и перевернутый стаканчик с костями, стоявший на одной из них, подсказывал мне, чем в это время привыкли заниматься охранники.

Но сейчас они не думали о развлечениях; лица солдат были насторожены, и при нашем приближении все четверо схватились за оружие.

– Как чувствует себя заключенный? – спросил я. Узнав нас, стражники немного успокоились.

– Молчит, – ответил капитан караула. – Сжался в своем углу и вздрагивает. Знает, что такое четвертование…

– Если бы претор Пиктон не спрятал парня в остроге, – произнес другой солдат, – толпа могла его растерзать. Все только и хотят, что прикончить бармутского насильника…

– Сейчас они осадили магистрат, – сказал капитан. – Думают, что молодой Гайто там.

– Смотрите, чтобы он не покончил с собой, – сказал я.

Город расстилался под нами, словно огромная паутина, сверкающая под ночным небом капельками росы. Я подошел к склону, возле которого находился острог, и посмотрел вниз.

– Светящиеся пилоны, – произнес я. – Как красиво, не так ли, капитан?

– Да, – согласился стражник. – Это городские ручьи. Там мало кто бывает, но издали ими так приятно любоваться.

– Воистину, – согласился я.

Последний фрагмент головоломки лег туда, где должен был лежать с самого начала. Теперь я знал, кто является бармутским насильником.

Я дотронулся до деревянной калитки, и она повернулась на петлях – бесшумно, плавно, словно не двери раскрылись передо мной, а часть мрака провалилась под моими прикосновениями, растворяя передо мной путь в иную реальность.

Дом, к которому мы подошли, был таким же, как и сотни других домов Бармута, красивым своей строгой, неброской красотой, уверенным в своей каменной прочности. Каменный забор отделял его от мощеной улицы.

Однако человек, который жил в этом доме, был совершенно другим, нежели все, кто его окружал.

Его звали доктор Бакула.

Я остановился перед окном. Оно не было широким, но яркий свет, наполнявший комнату, позволял рассмотреть все, что происходило внутри, до малейших деталей.

Помещение было таким же, как и сам доктор, – просторным, легким и очень уютным. Здесь не стояла тяжелая старинная мебель, как в других домах Бармута. Шкафы из мореного дерева с резными украшениями, огромными зеркалами и стеклянными полками – всего этого не было; ни толстых ковров, ни глиняных безделушек, ни предметов, развешенных на стенах.

Комната доктора Бакулы была создана не для того, чтобы хранить в ней старинные вещи, вещи, оставшиеся от родителей и переданные им дедами, веши, в которых воплотилась история семьи и без которых самой семьи не существует.

Дом Бакулы предназначался для жизни – здесь и сейчас, простой и открытой. Жизни, обращенной к людям вокруг, а не к своему прошлому.

Доктор читал медицинский журнал. Тоби лежал рядом и старательно мусолил деревяшку.

– Простите, что побеспокоил так поздно, – произнёс я. – Я провел несколько часов в городских архивах, но так и не нашел ответа на свой вопрос. Может, вы сможете помочь мне. Есть ли в окрестностях Бармута астрологическая башня?

– Бьонины не верили в звездочетье, – ответил он, откладывая журнал. – Но несколько веков назад тролли действительно построили шпиль на северной дороге. Надо свернуть на второй развилке, возле кривого дуба. Иногда с Тоби мы там гуляем.

– Спасибо, доктор, – ответил я. – Вы очень нам помогли.

Перед тем как шагнуть к двери, Франсуаз задержалась.

– Вы женитесь на Карлите Санчес? – спросила она.

– Что? – сказал доктор.

В его голосе прозвучало непонимание.

– Значит, не женитесь, – произнесла моя партнерша.

Улицы Бармута отражались в темной синеве неба.

ГЛАВА 17

Считается, что тролли придумали звездочетье. Некоторые авторы даже уверяют, будто именно в их честь астрология и получила свое название, только вторая буква «л» исчезла со временем.

Относятся к ним по-разному.

Одни уверены, что тролли обманывают людей, плетя паутину лжи о тригонах и секстилях Юпитера. Другие искренне верят, будто небесные планеты только и заняты тем, что водят их по извилистому лабиринту жизни, а Солнце и Луна служат сигнальными костерками, подсказывая, когда лучше переставить предметы в юрте, а когда покупать ишаков.

Есть и такие, кто полагает: глубокая, не знающая сомнений убежденность троллей и заставляет сбываться их предсказания, а созданные ими гороскопы – своего рода заклятия, которые воплощаются в жизнь лишь у тех, кто их прочтет и кто им поверит.

Волхв Боягорд соскочил с коня.

Астрологическая башня темнела перед ним зловещим силуэтом. Казалось, она не поднимается к небу, а нисходит с него вместе со светом далеких звезд.

Волшебник взмахнул рукой, отзывая магическую лошадь. Скакун не исчез, не растворился, но на какое-то время замер, переливаясь неясными сгустками астрала. Магу пришлось повторить приказ, чтобы конь пропал полностью.

«Я утратил навыки, – подумал Боягорд. – Надо собраться».

Он неторопливо подошел к подножию башни. Семь лестниц устремлялись вверх, увитые стеблями каменных перил. Только одна могла привести к цели. Остальные шесть упирались в глухую стену, а когда незваный гость спускался, лестницы менялись местами, и никто не смог бы найти среди них нужную, просто перебрав все.

Волхв Боягорд видел мир еще в ту эпоху, когда тролли только начинали осваивать звездочетье.

Он поднялся по ступеням, даже не задумываясь о том, как отличить настоящий подъем от ложных, – и вскоре оказался в широкой башне, открытой шести ветрам мироздания и намертво запертой для седьмого.

Древние механизмы встретили его – ржавые, запыленные. «Да и я сам такой же, весь источенный временем», – с горькой усмешкой подумал волхв.

Вынув из кармана плод гиатана, он подошел к главной астролябии и, слегка сжав пальцы, вьщавил несколько капель вязкого сока. Золотая влага сверкнула в свете небесных звезд и начала медленно впитываться в металл.

Боягорд обходил башню, роняя то одну, то несколько янтарных слез. Они не просто играли роль смазки, но дарили новую силу изобретениям троллей, наполняя их живым дыханием волшебства.

Чародей снова вернулся к астролябии, подождал немного, давая возможность каплям пронизать каждый механизм насквозь, потом повернул рычаг. Раздался долгий, протяжный лязг – древние стены просыпались от векового сна.

Над шпилем начала рождаться нежная, печальная музыка, и клацанье металла скоро растаяло в ней. Башня медленно уходила в землю, прятались и сгибались лестницы, а вокруг нее темными валунами поднимались двенадцать алтарей, каждый из которых означал знак Зодиака.

Ноги волхва коснулись земли. Он во второй раз повернул рычаг астролябии, и камни вспыхнули, начертав на черной ночной земле звездное небо. Монолиты пришли в движение, поднявшись в воздух, и стали вращаться вокруг Боягорда.

– Чистота Млечного Пути! – закричал волшебник. – Назови мне имя.

– Боягорду нужно новое тело, – сказал я. – Только так он сможет полностью воскреснуть из мертвых. Волхв будет искать Башню Троллей. Там из миллионов людей он найдет единственного, чья астрологическая карта ему подходит…

Я остановил верхового дракона. Алые и золотые всполохи метались далеко впереди, там, где должен был подниматься шпиль.

– Мы опоздали, – пробормотал я. – Скорее, может, еще успеем.

Обе руки волхва лежали на астролябии. Волшебный механизм сотрясался все сильнее. Каждый из алтарей, стремительно круживших вокруг нее, увлекал за собой магический механизм, стремясь оторвать от него кусок за куском.

– Heiteny! – вскричал Боягорд, стремясь ускорить действие заклинания.

Бронзовые рычаги выгнулись, не в силах противостоять мощи летающих монолитов. Магический прибор накренился, глубокие трещины начали разрывать его изнутри.

Скрип, раздававший из недр астролябии, был подобен крику умирающего человека. Он вплетался в музыку сфер, бился об ее стены, пытаясь выбраться, и наконец затихал, сметенный в ничто кружением алтарей.

– Haia sacre! – прошептал волхв.

Механизм треснул, разлетаясь изогнутыми обломками. Там, где он только что был, теперь поднимался большой белый камень, и золотые буквы вили на нем короткую надпись.

Имя.

Я спрыгнул с дракона.

Волхв Боягорд стоял в центре светящегося кольца, и серые монолиты кружились вокруг него. Теперь он был солнцем, в честь которого пели небесные светила, и белый камень сиял у его ног с ответом на заданный им вопрос.

Увидев нас, чародей повернул голову, и в ту же секунду обломки перестали вращаться. Они исчезли, растаяв в небесной мгле, и черная Башня Троллей угрюмо вздыбилась за спиной Боягорда.

Остался лишь алтарь с именем.

– Странные вещи – эти шпили! – воскликнул волхв, и я не узнал голос, который слышал на городской площади. – Кажется, белый камень должен был остаться по центру, а все-таки башня вырастает в нескольких футах сбоку.

– На самом деле она никуда не исчезала, – сказал я. – Все это иллюзия, созданная троллями.

– Говорят, если убить кого-то у подножия шпиля, тот потеряет свою силу, – произнес Боягорд. – Ничего – башня мне больше не нужна.

Фигура волхва вспыхнула, и на том месте, где он стоял, появился череп – высотой с человека, алый, как кровь. У него было три лица, повернутых в разные стороны, в их темных глазницах полыхали отблески звезд.

Толстые прямые отростки, похожие на ветви деревьев, потянулись из черепа. Они расходились тонкими побегами, снова и снова, чертя вокруг Боягорда кровавый узор, пока силуэт волхва не скрылся под ними.

Крупные градины посыпались с неба. Коснувшись земли, ледяные снаряды распахивались, взрывались и превращались в капли раскаленной лавы.

Я прочитал короткое заклинание, и чистая белая звезда зажглась над нашими головами. Ее лучи распахнулись, подобно заботливым крыльям, защищая от магии Боягорда.

Франсуаз соединила ладони и вытянула их вперед. Огненная река пронеслась по ее рукам, обрушив на колдуна бушующий поток пламени. Черные глаза черепа вспыхнули и исчезли, зарастая костью.

Демонессу отшвырнуло в сторону, и она оказалась за границами круга, очерченными спасительной защитой звезды. Тяжелые градины обрушились на ее тело, распростертое на земле. Холодные снаряды взрывались, растекаясь по ее коже горячими струями огня.

Я поднял руки, и звезда заскользила к девушке, прикрывая ее. Несколько морозных осколков рванули недалеко от меня, но почти сразу же прозрачная руна ветра поднялась надо мной, словно щит. Я швырнул в Боягорда три ледяных болта. Коснувшись друг друга, морозные снаряды превратились в Воющую вивверну, и она обрушилась на чародея, грызя и пожирая его.

Франсуаз шагнула ко мне, ее доспехи дымились.

Алые отростки сомкнулись вокруг зимней твари, разрывая на части.

Камни взорвались под нашими ногами, разлетаясь острыми осколками. Два или три попали мне в голову, заставив потерять сознание на пару мгновений. Я услышал крик Френки.

Тяжелые обломки продолжали кружить вокруг, словно голодные хищники, раз за разом обрушиваясь на нас.

Опустившись на колени, прикрывая лицо, я призвал руну ветра. Она спустилась к нам, разметав ураган обломков.

Франсуаз вытерла кровь с лица.

Теперь только белая звезда защищала нас от смертельного града.

– Призываю колдовство троллей, – произнес я.

Алые ветви, росшие из черепа, тянулись к моей звезде. Они стремились дотронуться до нее, замарать, разрушить своим нечистым прикосновением.

Темная башня тронулась с места.

Она накренилась над Боягордом, как хищник над своей жертвой, и каменные лестницы поднимались вокруг нее, словно лапы. Пустые глаза волхва повернулись к ней, но в этом обличье он не смог бы убежать от опасности, даже если бы захотел.

Верх шпиля распахнулся, сверкнув длинными прямыми зубами, как пасть дракона. Они сомкнулись на алом черепе, раздавливая его, сминая и рвя багряные ветви побегов. Я услышал оглушительный крик мага, смешавшийся со звериным рычанием ожившей башни.

Горячие руны красными птицами метались вокруг Боягорда, но уже не могли защитить его от гнева древнего шпиля. Чародей умер в тот же день, когда и воскрес.

– Все кончилось? – спросила Френки.

– Не знаю, – ответил я. – Если Башня убивает того, кто причиняет ей вред, она не лишается своей силы. Во всяком случае, с ней ничего не произошло…

Я подошел к белому алтарю.

– Имя, которое хотел узнать Боягорд… Человека, чье тело он хотел получить, зовут Димитриус Кратос. Здесь указаны дата, час и место рождения, как и положено в гороскопе… Хорошо, Френки. Полагаю, нам не составит труда найти его.

Вынув из кармана золотой брегет эльфов, я несколько раз нажал на боковые кнопки.

– Нам повезло, – бросил я. – Это наследник герцога Хармирского. Конечно, все было бы гораздо сложнее, окажись он сыном булочника или пастуха. Но записи обо всех аристократических семьях собраны в Хрустальной библиотеке города Темных Эльфов. Мои часы открывают доступ к ее архивам…

Я задумался.

– Насколько я помню традиции тех краев, юношу отдали в одну из воинских школ… Начнем поиски с академии Прокла. Она самая уважаемая. К тому же Бородатый – мой старинный приятель…

ГЛАВА 18

– Вы всего день провели в нашем городе, – сказал Майлус Дворфин, – а преступник уже пойман. Кто бы мог подумать, что это Виже! Все мы каждый день видели на улицах его и его апашей. Все знали, как он обращается с женщинами, – чего и ожидать при таком воспитании. Но никому и в голову не приходило, что он – преступник. Воистину никогда не видишь того, что прямо перед глазами…

В небольшом доме в северной части Бармута Дворфин жил один; после смерти дочери не осталось никого, кто мог бы скрасить его одиночество.

Он казался очень маленьким, этот невзрачный человек, в окружении высокой массивной мебели и многочисленных безделушек – того, что наполняет жизнь жителя провинциального городка.

Словно не предметы находились вокруг него, чтобы служить его нуждам, а он находился при своих вещах как их хранитель и сторож, как служащий музея, но не хозяин в собственном доме.

Маленьким паучком он ткал меж пропыленных монументов прошлого тонкую паутинку своих дней; он крепил ее к тому, что окружало его, как к чему-то, во много раз превосходящему его самого и необыкновенно чуждому.

Дом этот был наполнен тем характерным запахом, который приобретают старые вещи, предоставленные самим себе, ставшие полноправными хозяевами помещения, в котором находятся.

Франсуаз выглядела в этом окружении чем-то странным и крайне опасным. Одетая в кожаный полудоспех, закинув ногу на ногу, она казалась варваром, пирующим на обломках павшей империи.

– Вашего спутника нет с вами? – спросил Дворфин.

– Нет. Он должен был уехать в столицу королевства. Это дело закончено. Я остаюсь здесь только потому, что должна дать показания на суде.

– Да, – согласился хозяин дома. – Я видел, как он уезжал из Бармута… Хотите коктейль?

Франсуаз посмотрела на него так, словно получила крайне непристойное предложение. Ни в словах, ни в тоне Дворфина не было и тени чего-либо подобного, и все же он смутился.

– Это самое меньшее, что я могу для вас сделать, госпожа демонесса, – произнес он.

Девушка царственно кивнула.

– Я не знала, что ваша дочь была подругой Джорджии, – заметила она.

– Это так… Бренда никогда не была так богата, как Джорджия, а мое положение в городе не сравнится с положением ее отца. Но они были подругами.

– Бренда тоже хотела уехать? – спросила Франсуаз, делая глоток.

– Да. Я никогда этого не понимал. Мы с женой всю жизнь прожили в этом городе, как и наши отцы. Восемнадцать поколений Дворфинов никогда не покидали Бармут. Кто знает, что на уме у этих девчонок…

– Вы были против?

– Она никогда не слушала. Ей нравились разговоры Джорджии – о столице, о карьере. О независимости.

Франсуаз отвела руку с бокалом немного в сторону, удивленно рассматривая его содержимое.

– Бренда не понимала, что все это не для нее. Джорджия богата, а моя дочь такой не была. Она не могла разделить мечты своей подруги, ей следовало остаться в городе, где она выросла, и прожить здесь всю жизнь.

Франсуаз несколько раз моргнула, ее глаза широко раскрылись. Она начала задыхаться.

– Но Бренда не слушала меня. Старый отец для нее не существовал. Она не подчинялась мне, говорила, что справится со всем сама. Как дочь может спорить со своим отцом? Это же ненормально.

Франсуаз приподнялась с кресла, ее лицо стало белым, губы судорожно вздрагивали. Хрустальный бокал выпал из изящных пальцев. Он не разбился, но утонул в толстом ворсе ковра.

Девушка упала на колени.

– Я не хотел никого убивать, – произнес Дворфин. – Я только должен был им показать, что меня надо слушаться. Я мужчина и гораздо старше их.

Бродя по городскому парку, я видел суфражисток. Они были совсем как моя дочь. Никого не уважали. Презирали порядок. Вели себя вызывающе. И я понял, что надо положить этому конец.

Франсуаз лежала на широком ковре, ее тело неестественно выгнулось. Лицо девушки становилось все бледнее, в глазах появился лихорадочный блеск. Таково было действие порошка эфедры.

Майлус Дворфин встал над ней.

– Когда я овладел первой из них, то понял, что этого недостаточно. Они должны были умирать – умирать в муках, чтобы все остальные поняли, к чему может привести неуважение.

Я думал, что Бренда это поймет, мне казалось, она одумается и отбросит свои бредовые идеи. День за днем я ждал, что она подойдет ко мне и скажет: «Папа, я ошибалась. Я была неправа».

Но знаете, что она сказала? Знаете?

Она сказала, что не хочет ни дня оставаться в этом вонючем Бармуте. В этом вонючем Бармуте – это ее слова! Вот как она назвала город, в котором я прожил всю жизнь, город, где жила и умерла ее мать!

Она потребовала, чтобы я увез ее. В столицу, где бы ей было весело. Да, у меня достаточно денег, чтобы уехать, но разве дело в деньгах?

Она говорила, что это Бармут во всем виноват. Что только здесь могло появиться такое чудовище, такой подонок. Такими словами она назвала родного отца!

Мне пришлось наказать и ее.

Я понимал, что моя работа только начинается. Теперь Виже будет осужден, и это прекрасно, так как он тоже не уважал устои. Он только говорил о традициях, а на самом деле был таким же бездельником, как и остальные! Майлус Дворфин наклонился над Франсуаз. – А теперь настала и твоя очередь. Такие, как ты, еще опаснее. Вы будоражите умы детей, заставляете их отворачиваться от отцов, от своей семьи. Но теперь ты узнаешь, что должна подчиняться!

Он уже раскрыл застежки на своих брюках; его половой орган начинал приходить в возбуждение. Майлус Дворфин протянул руку, чтобы дотронуться до тела Франсуаз.

Девушка выбросила вверх ногу, и кончик ее сапога глубоко ушел в тело Дворфина.

– Ты тоже узнаешь, – процедила она.

Мужчина не привык к физической боли, он свернулся, словно грязная половая тряпка, и застыл неподвижно на полу. В окружении старинных величественный вещей он казался кучкой мусора, которую необходимо собрать на совок и выбросить вон.

ГЛАВА 19

– Он изнасиловал и убил собственную дочь, – произнесла Франсуаз. – Такое в голове не укладывается.

– Напротив, – сказал я. – Это более чем понятно. Мы говорили о том, что в акте изнасилования секс – это не главное. Чаше всего основную роль играет принуждение.

Родители имеют власть над детьми с рождения. Когда ребенок взрослеет, власть эта уменьшается. Каждый отец, каждая мать ищут способы сохранить влияние на детей – тем или иным способом.

Почему многие тинейджеры, едва став самостоятельными, стремятся жить отдельно? Само общение с родителями, даже самыми хорошими, пропитано духом господства и подчинения. Когда дети начинают бунтовать, родители прибегают к самым крайним мерам.

– Таким, как изнасилование?

– Конечно же, Дворфин ненормален, но его сумасшествие позволяет нам яснее понять поведение здоровых людей. Никого не удивляет, когда родители бьют детей, порой даже очень сильно. Это можно осуждать, можно карать и по закону, но в самом факте нет ничего необыкновенного. А от избиения один шаг до убийства и изнасилования…

– Виже будет освобожден?

– Да. И хотя он уже никогда не сможет встречаться с Джорджией, произошедшее пошло ему только на пользу.

– Джорджия все равно бросила бы его – рано или поздно.

– Ты права. Наместник Аргедас тоже извлечет пользу из случившегося. Все влиятельные люди города поспешили осудить его сына за убийство; теперь они чувствуют свою вину, и Аргедас не замедлит этим воспользоваться.

– В конечном счете, он неплохой наместник. Франсуаз задумчиво посмотрела на меня. В ее пальцах был высокий бокал с протеиновым коктейлем, и на сей раз в него не был подмешан порошок эфедры.

– Сможет ли Бармут когда-нибудь стать таким, как прежде?

– Он никогда и не был таким, как прежде. Жизнь меняется, и люди меняются, даже в таких городках, как Бармут. Майлус Дворфин этого не понимал.

– Почему ты был так уверен, что убийца – Дворфин? – спросила Франсуаз. – Ты сам сказал, что на эту роль подходили сотни людей.

– Дворфин насиловал девушек, – произнес я. – Но это было не все. С самого начала у меня возникло ощущение, что он хочет изнасиловать весь город – вернее, ту его часть, которую считал своими врагами.

Первые два изнасилования произошли в городском парке. Это уединенное место, и он мог чувствовать себя там в безопасности. Но потом Гай Пиктон сделал свое заявление. Ни Бренда, ни Джорджия не были суфражистками, и уж тем более Виже. Ненависть Дворфина была направлена не на безбереточниц, а на всех, кто отказывается повиноваться старшим.

Дворфин понял, что ему удалось обмануть городские власти, а это было все равно, что изнасиловать их. Видишь ли, с самого начала было ясно, что преступник озлоблен до крайности. Его ненависть к жертвам должна была только расти. В таких случаях каждое последующее преступление оказывается более жестоким. Но не в нашем случае.

Я стал искать причину этого. Разумно было предположить, что преступник повышает ставки каким-то другим образом. Места, в которых были найдены тела его жертв, подсказали мне ответ – с каждым новым преступлением он бросал новый вызов городским властям.

С точки зрения Дворфина, чего стоят власти, если они защищают дерзкое неповиновение? Их тоже следовало наказать, научить их, что старшим следует подчиняться.

Два последних убийства на первый взгляд выпадали из схемы. Городские ручьи находятся на окраине города, и там никто не бывает. Вот почему это так озадачило меня, вот почему я хотел начать с того, что осмотреть именно это место.

Ответ пришел, когда мы посещали острог. Ручьи не просто видны издалека, как и любое место бьонинского города. Светящиеся пилоны привлекают к ним внимание и даже ночью ярко озаряют их. Четверо королевских стражников, стоящие на карауле, постоянно видят городские ручьи.

И тем не менее преступник безнаказанно совершил там два убийства.

Я понял, что и этого ему мало. Он хотел повышать ставки и дальше – но куда? Он должен был привлечь к себе внимание, пригласить для расследования людей, которых считают специалистами высокого класса. Таких, как мы.

А потом Дворфин совершил бы преступление на их глазах.

– Но почему Дворфин собирался напасть на меня? Виже был в тюрьме, и на него нельзя было свалить новое преступление.

– Тем более привлекательным это было для Дворфина. Он не искал безопасности, он хотел утверждать свою власть все больше, встречая все новое сопротивление. В конце концов его бы нашли – так или иначе.