Гордое сердце

Глава 12

— Так намного лучше! — с энтузиазмом заявил Драмм после того, как Граймз на следующее утро осторожно помог ему опуститься в кресло. — Почему я не подумал об этом?

— Если я не могу вылечить вас так же хорошо, как доктор Пэйс, то по крайней мере могу обеспечить некоторые удобства, — удовлетворенно сказал доктор Рейнз.

— Я должен был позаботиться об этом, — с досадой произнес доктор Пэйс.

— Нет, это я должен был, — печально промолвил Граймз.

— Не корите себя, доктор, вы сделали предостаточно. А ты, Граймз, привык иметь дело со здоровыми людьми, — сказал им Драмм. — Но какая огромная разница. Такое простое решение и такое облегчение. Боже! Я никогда больше не буду издеваться над стариками. Кто бы мог подумать, что я дойду до этого, — несколько подушек снизу и несколько под ногой преобразят всю мою жизнь? Теперь я могу смотреть в окно, не грозя вывихнуть себе шею, и передо мною раскрылся целый мир. Это так же интересно, как поездка за границу.

Он посмотрел вниз, во двор, и впервые с тех пор, как его принесли в дом, увидел его полностью. Драмм поморщился. Сарай был еще хуже на фоне остальных владений, но даже так местечко казалось очаровательным.

Он осматривал окружающий дом ландшафт. Садик напротив был ухоженным, на лужайке скошена трава, подъездная дорога разровнена граблями, а живые изгороди подстрижены, и на них уже появились первые розовые бутоны. Вид был деревенский, но аккуратный и милый. Утренние лучи солнца сверкали на поверхности воды вдалеке — мальчики как-то говорили о пруде.

Лучше всего было то, что он теперь мог видеть всех уходящих и приходящих. Его люди тренировали лошадей. Александра поливала свой садик. Ветерок шевелил складки розового платья на ней, он видел золотистые нити в не прикрытых шляпкой блестящих каштановых волосах. Драмм улыбнулся и поднял руку, чтобы помахать ей, но затем медленно опустил ее. Девушка не увидит приветствия, потому что из сарая к ней уже подбежал Эрик.

Высокий, широкоплечий, подтянутый, он возвышался над девушкой, а его длинные медные волосы казались золотыми при ярком свете дня. Медь и золото хорошо смотрятся вместе, подумал Драмм с посуровевшим лицом, глядя, как она подняла руку, заслоняясь от солнца, посмотрела на Эрика и улыбнулась — улыбнулась! Даже сверху Драмм видел, какая у нее сияющая улыбка.

— Да, строительство сарая было ошибкой, — прокомментировал его отец, заметив, как с лица Драмма сползла улыбка. — Может быть, тебе удастся разрушить его до своего отъезда.

— Нет. — Драмм был рад, что отец не так понял перемену его настроения. — Они нуждаются в свободном помещении и уже придумали дюжину способов, как им воспользоваться. Может быть, мне удастся его перестроить.

— Сомневаюсь, что хозяйка дома позволит тебе это сделать, — сказал отец, не сводя глаз с сына, который, в свою очередь, пристально разглядывал пару во дворе. — Она производит впечатление непреклонной молодой особы. Мы с доктором проснулись рано и выехали из гостиницы с первыми лучами солнца. Я не мог дождаться, когда же мы оттуда уедем! Могу только надеяться, что не увезу домой какое-нибудь постоянное напоминание об этом месте, — добавил он, отряхивая рукав. — Значит, мы прибыли раньше, чем намеревались, — продолжал старший граф. — Хозяйка дома заставила нас дожидаться в гостиной, пока слуга оденет тебя. Она была вежлива и почтительна и даже подала нам завтрак, но не позволила подняться к тебе, пока Граймз не доложил, что все в порядке.

— Думаю, она бережет мое чувство собственного достоинства. Не так уж много у меня его осталось. Кажется, я стал одновременно стариком и младенцем, — пробормотал Драмм. — Я беспомощен. Это неприятно. Это не твоя вина, Граймз. Я могу терпеть боль, но зависимость унижает. — Он все смотрел на пару внизу. — Я вынужден сидеть здесь, вариться в собственном соку и ждать, пока все остальные придут рассказать мне новости, принесут еду и составят мне компанию. Я не могу ни ходить, ни ездить верхом, ни даже выйти посидеть на солнышке. Уже не говоря об унизительности купания и прочего… — Он хрипло рассмеялся. — И я еще никогда так много не жаловался. Неудивительно, что старики и дети капризничают!

— Доктор, Граймз, если вы уже закончили, могу я побыть с сыном наедине? — спросил граф. — Я собираюсь скоро уезжать и хотел бы дать ему несколько отцовских советов. Вы можете подойти с предписаниями, когда я закончу, господа медики. Не будете ли настолько любезны?

Все трое уже выходили из комнаты. Граф дождался, пока дверь закроется, все время наблюдая за сыном, не сводящим глаз со своего друга и хозяйки во дворе.

— Кажется, он ей нравится, — произнес граф, глядя на сына. — Не самый плохой выбор для нее. Хотя майор мог бы подыскать и кого-нибудь получше.

Драмм резко повернул голову, пригвоздив отца к месту взглядом ярко-голубых глаз.

— Не вызывай секунданта, чтобы обговорить условия дуэли, — спокойно сказал пожилой граф. — Не только потому, что я никогда не стану стреляться с инвалидом, но и потому, что говорю правду. У нее нет ни приданого, ни семьи, ни положения. Форд не аристократ, но он из старинной семьи, с деньгами и, конечно, при такой замечательной внешности может целиться повыше.

— Вы стали настоящей свахой, — бесстрастным, как у отца, голосом ответил Драмм. — Как интересно. Большинство людей в вашем положении увлеклись бы коллекционированием бабочек или оружия или бы собирали старинные доспехи. Но каждому свое.

— Я просто высказываю собственное мнение, — безмятежно промолвил граф. — Для этого я и попросил, чтобы нас оставили наедине. И постараюсь быть кратким, пока никто не вошел. Это место, может быть, глухое, но уединенности здесь меньше, чем на углу лондонской улицы. Интересно, почему ты жалуешься на то, что прикован к кровати и одинок. Я бы сказал, что здесь можно только мечтать об одиночестве.

— Одиночество и отверженность — разные вещи.

— Да ты здесь всеобщий любимец. Вот почему я хотел предупредить тебя. — Граф сделал шаг или два, остановившись, когда из открытого окна донесся мелодичный смех. Эрик сказал что-то, что развеселило Александру. Внимание Драмма снова было приковано к окну. — Ты жалуешься, что здесь чувствуешь себя одиноким, — говорил граф. — Это так, и это может быть причиной страданий. Когда человек один, у него изменяется восприятие действительности. Я где-то читал, что пленники иногда воображают, что они заодно со своими охранниками и через какое-то время даже могут искренне привязаться к своим мучителям. Я слышал, что люди начинают испытывать теплые чувства к крысам, если достаточно долго находятся вместе в одной темнице. Говорят, один великий воин полюбил паука, поселившегося в его камере, и заботился о нем. Когда человек одинок и беспомощен, он может испытывать самые странные увлечения.

Драмм хмуро посмотрел на него.

— Близость создает атмосферу удовлетворения, — продолжал старший граф, — а одинокому человеку легко принять благодарность за что-нибудь другое. Ты сейчас беззащитен, понимаешь ты это или нет. Эта женщина действительно добросердечна и мила. Но ты знаешь и других таких же, и знаком с десятками дам, которые гораздо красивее. Я вообще сомневаюсь, что ты заговорил бы с мисс Гаскойн, если бы встретил ее в Лондоне. Не надо так оскорбляться, просто обдумай мои слова. — Он снова прошелся по комнате. — Еще есть вопрос воздержания, вполне понятная трудность для молодого человека. И не стоит недооценивать чувство соперничества, которое в тебе очень сильно развито. Кроме того, излишняя жалость, поскольку у бедной крошки ничего нет, пробуждает в тебе, как в джентльмене, сострадание. Вместе все эти чувства создают впечатление, что ты неравнодушен к хозяйке дома, даже если ни разу не прикоснулся к ней.

Драмм сидел, словно застыв на месте.

— Я ценю твое трезвомыслие, зная, что ты не думаешь о женитьбе на ней, — говорил его отец, не переставая мерить комнату шагами. — Мезальянс — это больше чем социальная ошибка. Посмотри на бедную миссис Тук. Когда она была Розалиндой Осборн, весь мир лежал у ее ног. Теперь она принадлежит к другому кругу и должна работать как крестьянка, зарабатывая себе на пропитание. Я бы не хотел нести такое бремя, как она. И дело не только в деньгах. Она навсегда отрезана от того, к чему привыкла. Мужчина, женившись на даме из низшего общества, ощутит то же самое, как только улетучится его внезапная страсть, а женитьба, как правило, уничтожает всякую страсть. Даже если ты достаточно умен, чтобы избежать брака, — продолжал граф Уинтертон, — я бы не хотел, чтобы ты неправильно понял ситуацию и совершил другую ошибку, из-за которой потом придется краснеть. По крайней мере Розалинда своего мужа любила, и думаю, сейчас это является для нее некоторым утешением. Тут же совсем другое дело. Сильно сомневаюсь, что чувством захвачено твое сердце, скорее всего это симпатия и еще бог знает что. — Он помолчал, потом поднял тонкий палец, не давая сыну ответить. — Ты — сущий клад, Драммонд, даже если и отрицаешь это. Я прошу тебя быть осторожным. Я уверен, что эта женщина и не думает охотиться за тобой, но у нее могут быть друзья, которые думают по-другому.

Драмм смотрел на него, и взгляд был так холоден и тверд, что отцу пришлось отвести глаза.

— Я просто высказываю свои сомнения, — добавил старший граф.

Это прозвучало почти как извинение, во всяком случае, из уст его отца, не привыкшего ни у кого просить прощения.

— Александра не такая женщина, — тихо возразил Драмм. — И я не такой мужчина. Я не отрицаю, что она меня привлекает. Я ранен, а не убит. Действительно, мы бы не встретились, если бы я не был брошен буквально к ее ногам, но между нами много общего, и тут ни при чем моя изоляция. Мы испытываем взаимное дружеское чувство, совпадают наши вкусы и чувство юмора. И все-таки я знаю свое место и ее место. И она тоже. Мы оба взрослые, ответственные люди. Ни часы, ни даже недели не могут переменить это. Теперь здесь есть Эрик Форд. В отличие от меня он может предложить ей все. Свое имя и самого себя. И вот еще что я хочу сказать. — Драмм улыбнулся отцу, что подчеркнуло разницу между ними, потому что, когда он улыбался, они совсем не были похожи. — Вы считаете, что я большой подарок, отец. Не все так думают. Мое имя и деньги — это главные достоинства, и я никогда не забываю об этом. А что касается остального? Я умен. Ну и что? Я не красавец, а женщины многое связывают с внешностью, даже вполне разумные. Ну, за это я их прощаю, мы, мужчины, ведем себя так же, верно? Женщина с прекрасным сердцем — это очень мило, но я еще не встречал мужчины, который бы потерял из-за этого голову, если бы ее лицо не было таким же прекрасным. Единственное мое достоинство, кроме титула и богатства, — обаяние, и я очень хорошо это понимаю. В настоящий момент даже от него немного осталось, — с кривой улыбкой произнес Драмм. — Учтите, я инвалид, прикованный к постели и к этому креслу, обидчивый, и раздражительный до крайности. Эрик — исключительно красивый парень, на ногах и с хорошими мозгами. Но дело не в этом. Даже если бы здесь не было Эрика, чтобы отвлечь ее, даже если бы я пылал к ней страстью, а она ко мне, вам все равно незачем было бы беспокоиться, что я забудусь, потеряю контроль или допущу какое-нибудь безумство, потому что влюбился безрассудно. Я не способен на это. Вот почему я до сих пор один. Думаю, это самая большая трагедия моей жизни.

— Мне печально слышать твои слова, — сказал пожилой граф. — Я бы счел рассудительность ценным качеством.

— Вы никогда не любили маму?

— Почему же, любил. Но видишь ли, я знал, что имею на это право. Я никогда не позволял страсти или какой-то своей причуде столкнуть меня с жизненного пути, и позже у меня никогда не было причины пожалеть об этом. И тебе не стоит. Некоторые мужчины влюбляются в зрелом возрасте. У тебя есть время, чтобы найти женщину, которая станет для тебя единственной и на которой ты сможешь жениться.

Драмм с удивлением смотрел на отца. Тот никогда не говорил ему таких добрых слов.

— У тебя пока есть время, но бриллиант не найдешь, если не будешь его искать. Когда вернешься в Лондон, — продолжал граф, — я настаиваю, чтобы ты еще раз подумал о леди Аннабелл. Считаю, она может многое предложить. Как женщина обиженная, она оценит, если кто-то сейчас проявит к ней участие. Если она не в твоем вкусе, то обдумай кандидатуры дочери Трелони, или племянницы Максвелла, или младшей сестры леди Эббот. Члены этих семейств обращались ко мне, и я разузнал про них все. Любая из этих девушек подойдет.

— Как будто выбираешь скаковую лошадь? — Спросил Драмм, и его брови поползли вверх.

— Да, — спокойно ответил отец, — очень похоже. Я не настолько бесчувственный. Любовь может прийти, если все, остальные барьеры преодолены. Но сравнение хорошее. Взвесь родословную и темперамент, внешность и цену. Потом прими взвешенное решение и посмотри, что произойдет. Уверяю тебя, они все точно так же поступают с тобой.

— Отец, — раздраженно произнес Драмм, но не успел продолжить, потому что раздался стук в дверь. — Да? — сказал он.

— Простите, что прерываю вас, — донесся из-за двери голос Александры, — но вам пора принимать лекарство.

— Мы покончили с родительскими советами, отец?

Граф кивнул:

— Что тут еще скажешь?

— Не могу себе представить, — промолвил Драмм, — и это меня радует. Входите, Александра, — позвал он. — Наша частная конференция закончилась.

Она открыла дверь и вошла, внеся с собой струю свежего воздуха, благоухающего весенними ароматами. Ее желтое платье казалось кусочком солнышка, и улыбка сияла лучезарно.

— Я принесла вам поесть и выпить, чтобы заглушить вкус лекарства, — сказала Александра.

У нее на подносе стояли тарелка пирожных со взбитыми белками, печенье, блюдечко варенья из ягод и несколько ломтиков сыра. Маленькая вазочка с ландышами украшала поднос. С веселым удивлением Драмм смотрел, как девушка ставит поднос рядом с ним. Она отступила, оглядела свою работу и нахмурилась. Несколько стебельков выпали из вазочки из-за того, что их кремово-белые колокольчики оказались слишком тяжелыми. Девушка наклонилась, чтобы поправить их, как раз когда Драмм потянулся за ложкой. Его рука сбоку задела ее грудь.

Оба вздрогнули как ужаленные. Но девушка обычно была так спокойна, а молодой граф таким собранным, что казалось, будто они подскочили. По крайней мере сердце Александры бешено застучало. А Драмм отдернул руку, словно прикоснулся к огню. Граф прищурился.

— Доброе утро, ваше сиятельство, — входя в комнату, сказал Эрик. — Что это? Неужели человеку надо сломать ногу, чтобы получить такие пирожные? Все, что дали мне на завтрак, — бекон, яичница, хлеб, почки и ветчина и абсолютно ничего редкого и изысканного.

— Но миссис Тук испекла их только что, — обескураженно поторопилась объяснить Александра.

— Это не единственный деликатес, который я вижу здесь и не видел за столом во время завтрака, — заявил Эрик, улыбаясь и глядя на Александру с восхищением. — Что надо сделать человеку, чтобы вы согласились составить ему компанию во время еды?

Драмм выпрямился. Эрик взглянул на него, и их взгляды встретились.

— Я спущусь, — сказал пожилой граф, — и переговорю с докторами.

К тому времени, как Драмм очистил поднос, не без помощи Эрика, граф вернулся в комнату. За ним шли оба медика. Они хмурились. Драмма несколько смутило серьезное выражение их лиц.

— Я решил забрать тебя домой, — объявил граф Уинтертон. — Да, невзирая на то, что советуют доктора. Но получив от них разрешение. Это нежелательно, но возможно со всеми предосторожностями, которые я собираюсь предпринять. Мы достанем одно сиденье из самой большой и устойчивой кареты. Тогда ты сможешь лежать на спине. Мы разместим там импровизированную кровать и усилим фиксацию твоей ноги тем, что наложим еще одну шину поверх первой. Потом тебя обмотаем одеялами и закрепим так, что если будет трясти, то это никак не отразится на раненой ноге. Поездка похожа на то, как тебя внесли в дом на двери, только гораздо удобнее. Мы поедем медленно и осторожно. Доктор Рейнз будет нас сопровождать. Таким образом, ты вернешься домой в целости и сохранности, чтобы восстанавливать силы в окружении собственных слуг, готовых всегда прийти на помощь.

— Это неожиданное решение, — сказал Драмм.

— Это очень разумное решение, — ответил его отец. — И кроме того, единственное. Подумай, какой смысл тебе и дальше досаждать мисс Гаскойн? Собирать толпу в ее доме, нарушать спокойное течение ее жизни, ломать все планы и всем здесь мешать? Или причинять беспокойство миссис Тук, отвлекая ее от собственной семьи? У тебя будет достаточно свободного места, развлечений и компаний дома. Я подумывал, не отвезти ли тебя к себе, но решил, что тебе будет лучше в Лондоне. Кроме чисто городских удобств, весь свет, все твои друзья смогут посещать тебя. Могу сказать, что это будет похоже на выздоровление в стенах твоего клуба. Так гораздо удобнее абсолютно для всех. Ты так не считаешь?

Драмм взглянул на Александру. Она выглядела подавленной, да и он чувствовал себя неважно. Было чудесно думать о возвращении домой, и в то же время возникало странное нежелание возвращаться. Он не пришел в восторг от того, что его повезут по лондонским улицам, как младенца в коляске. И ему не хотелось устраивать выставку из своего увечья, становясь центром внимания для бездельников и болтунов, считающих, что они его развлекают, а на самом деле вызывающих у него одну только головную боль. Или, еще хуже, превращаясь в мишень для целой армии питающих беспочвенную надежду мисс и их мамаш.

Ему нравятся деревенская тишина и разговоры с мальчиками. Они будут скучать по нему, и ему тоже будет не хватать их, и ежевечерних уроков, и долгих бесед с Александрой. Он отбросил эту мысль так же быстро, как отшатнулся, когда прикоснулся к ее груди. Вместо этого он подумал: кто же будет направлять Эрика в его поисках, и сарай, кто же позаботится?..

Драмм одернул себя. У него почему-то было тяжело на сердце, его ужасала мысль о том, что надо уезжать. Это многое объясняло. Он просто придумывает оправдания.

Отец прав: он получает слишком большое удовольствие от пребывания здесь. Этот маленький домик стал его миром, он заслоняет от него настоящий мир. У него есть долг и обязанности, и одна из них, как джентльмена, — не обнадеживать кого-то, кому он не может ничего предложить, кроме своей компании.

Оставалось только прислушаться к совету отца. Он принадлежит своему обществу и должен уехать.

— Думаю, меня это вполне устроит, — спокойно сказал Драмм, глядя на отца. — Если только не придется потом до конца жизни ковылять с палочкой из-за вашего поспешного решения.

— Доктора убеждают меня, что все будет хорошо. Мы только должны ехать медленно и осторожно. Я бы ни за что не стал рисковать твоим здоровьем. Ты знаешь мое мнение, но, в конце концов, это твоя нога, значит, тебе и принимать окончательное решение, — заключил граф.

— Пусть будет так, — медленно произнес Драмм. Александра смотрела на него широко раскрытыми глазами, он видел, как в них отражается солнечный свет. В комнате наступила полная тишина — все ждали от Драмма окончательного ответа.

— Ну, — с печальной улыбкой спросил он, — есть какие-нибудь вопросы? Все ведь решено, не так ли?