Гордое сердце

Глава 13

Луна стояла высоко, была уже глубокая ночь, весь мир спал, но Александра знала, что Драмм не спит. Она стояла возле его комнаты и видела, как неяркий свет лампы у его кровати просачивается под дверью. Ей казалось, что это вход в рай. Он мог забыть погасить лампу, мог заснуть, но почему-то Александра была уверена, что Драмм не спит, ощущая такое же беспокойство и нервозность, как она. Девушка крепче сжала свечку, вздохнула и тихо постучала.

— Входите, — спокойно ответил он, как будто ждал ее. Драмм лежал, опершись на подушки и держа книгу в руке. На нем был длинный шелковый халат с красно-золотой вышивкой. Его глаза полуприкрыты, веки набрякли, и он похож на императора, уставшего после трудного дня, в который ему пришлось налагать на своих подданных тяжелую кару.

— Вы в порядке? — сразу же спросила Александра.

— В полном, как всегда, — слегка улыбаясь, ответил Драмм. — Только мысли не дают мне спать. Значит, наши посиделки закончились?

— Я как раз и пришла, чтобы поговорить с вами об этом, — начала она, подходя ближе к его кровати, чтобы не повышать голоса. — Я не могла говорить в присутствии вашего отца, — прошептала девушка, словно опасаясь, что старый граф ее услышит, — а после его ухода с вами были мистер Эрик и Граймз. Потом я должна была мыть посуду. Но сейчас все спят, а утром вы будете слишком заняты для беседы с глазу на глаз, поэтому я рада, что вы до сих пор не спите. Милорд, не считайте, что вы обязаны уезжать! Вы нас не обременяете, и я уже говорила вам об этом. Вы нас совсем не стесняете. И можете оставаться здесь до тех пор, пока не будете в состоянии танцевать на лестнице. Пожалуйста, поверьте мне.

— Я верю. И уезжаю вовсе не поэтому. — Он устало взглянул на нее. — Дорогая Алли, — мягко произнес он, — посмотрите на себя! Вы же в ночной рубашке.

Ее рука взлетела к воротнику.

— Она еще более закрытая, чем мои платье, — возразила девушка.

Так и было. Ткань закрывала ее от шеи до кончиков пальцев на ногах. Блестящие волосы были заплетены в косу. Несколько тонких прядок трепетали вокруг лица, слегка покрасневшего, что подчеркивало яркий блеск глаз. Она соблюдала все приличия, но мысли Драмма никак нельзя было назвать приличными. Одно только знание, что она собралась ложиться в кровать, делало ее распутной в его глазах.

— Это не имеет значения, — сказал он, — потому что вы в ночной рубашке. Мы живем в жестоком, чопорном мире, Александра. Вы здесь, в рубашке, это нарушает правила приличия. То, что вы со мной наедине, плюс то, что теперь моей жизни ничто не угрожает, — эти факты у многих могут вызвать неверные мысли. Когда я был при смерти, ничто не имело значения. Когда никто не знал, что я здесь, подобные вещи тоже значили очень мало. Но теперь мое местонахождение известно всем, и все знают, что я окреп — во всяком случае, достаточно для того, чтобы разрушить репутацию. Я уезжаю по соображениям пристойности, моя дорогая. Ради вашего блага, поверьте в это.

«И моего тоже», — подумал он, но не сказал этого. Сейчас он не видел очертаний ее фигуры, но лампа хорошо освещала ее лицо. Ему будет не хватать серьезного и милого овального личика, с прямым носом и вздернутой верхней губой. «Зачем говорить о других людях и о том, что они могут себе вообразить!» — с печалью и отчаянием подумал он. Без сомнения, ему требуется общество других женщин, чтобы не замыкаться полностью на ней. Какой бы очаровательной она ни была, он не считал, что имеет право испытывать настолько безнадежно сильное желание. И все же она стала для него единственной женщиной на свете — сиделкой, подругой и объектом страсти. Его отец был прав — пора уезжать, пора!

— Мне будет не хватать наших бесед, — сказал Драмм, чтобы переменить тему. — Я буду гадать, удалось ли Робу поймать старого карпа, за которым он охотится, и пойдет ли Кит в сарай, чтобы заниматься в тишине и покое. Напишете ли вы письмо в «Джентлменз мэгэзин», где изложите свое мнение об ошибке, которую они допустили, цитируя Мольера, и не забудете ли подписать его только инициалами, чтобы его опубликовали, потому что письмо от дамы не напечатают. Еще важнее — научит ли вас миссис Тук печь ягодный торт до своего отъезда?

— Вы помните… — Она зарделась от удовольствия.

— Я помню все, что вы говорили, кроме тех моментов, когда был без сознания, что меня оправдывает. Я даже не забуду прислать вам последнюю книгу мисс Остен, когда приеду домой. Вы говорили, что еще не читали ее. Мне слишком нравились наши беседы, чтобы я мог забыть их.

— Мне тоже нравились, и мне тоже будет их не хватать, — призналась Александра. — Но я вовсе не поэтому пришла сюда, просто мне невыносима сама мысль о том, что вам будет причинен вред после того, как мы вас спасли, тем более из-за такой глупости, как соблюдение приличий. Мы не китайские мандарины, чтобы разводить подобные церемонии.

— Но мы на них очень похожи. К несчастью, репутация — это все в нашем мире, и поэтому приходится учитывать, что думают окружающие, хотя бы из-за того, что нами руководить общественное мнение.

— Чепуха! — раздраженно высказалась она, от недовольства забывая церемонное обхождение, которого обычно придерживалась. — Я говорю о вреде здоровью. Почему вы должны жертвовать им ради других? Я не понимаю. Теперь вы знаете, что я не расставляю для вас ловушки. А что касается меня? Я не могу выйти замуж и знаю это, поэтому мне все равно, что станут говорить люди. Пусть лучше сплетничают обо мне, чем пострадаете вы. Почему бы не подождать, пока не будет никакого риска?

Он положил книгу себе на грудь, и его лицо стало очень серьезным.

— Почему вы не можете выйти замуж, Алли? Я никак не пойму этого. Вы мне расскажете? Правда? Не волнуйтесь насчет сплетен, я — колодец без дна, бросьте туда секрет, и он никогда не всплывет на поверхность, обещаю вам. Ваши слова лишены смысла. Вы милы, и знаете это. Ну, если не знаете, я вам говорю. Еще одно преимущество моего отъезда — я могу сказать то, что не осмелился бы, зная, что буду видеться с вами каждое утро, и вы бы, наверное, гадали о моих тайных намерениях. Вы очаровательны, великодушны и очень умны. В этом вы не сомневаетесь, верно? Не отводите взгляд, я мог бы точно так же говорить с вами перед смертью, потому что через несколько часов уеду. Но я бы хотел знать, почему вы считаете, что не можете выйти замуж. Я склонен считать, что вы можете иметь у своих ног столько мужчин, сколько пожелаете. Здесь что, все вокруг глухие и слепые?

Она рассмеялась.

— Нет, но они женятся молодыми, и у них странный обычай — жениться только на девушках, которых они давно знают.

Драмм не засмеялся в ответ.

— Может быть, и так. Но мир не заканчивается здесь. Почему вы настаиваете на том, что замужество не для вас? Вы можете мне сказать, вы мне доверяете?

Она посмотрела на него долгим взглядом. В ее глазах он не мог прочитать никаких чувств. При солнечном свете они были карими, но сейчас, ночью, стали бесконечно глубокими и темными, как земля.

Александра смотрела на него и колебалась. Он уезжает, думала она, и ее ужасала эта мысль, потому что он стал так много значить для нее. Но они никогда больше не встретятся, так почему бы не рассказать ему все? Не все, но основное, чтобы он знал, кто она, по крайней мере.

— Почему я не могу выйти замуж? Кроме того, что у меня нет приданого, это вы имеете в виду? — наконец с горечью спросила она. — И невзирая на тот факт, что большую часть жизни мне не позволялось общаться с молодыми людьми и я понятия не имею, как с ними обращаться? Потому что те, кто осмеливался посмотреть на меня, раньше сталкивались с гневом и раздражением мистера Гаскойна. Да, его больше нет. Так почему же я до сих пор не замужем? Не учитывая мое образование, из-за которого я отдалилась от всех, живущих поблизости? И не принимая во внимание такую ничтожную причину, как мою личную ответственность за троих младших братьев? Почему еще?

Драмм никогда не видел ее такой взволнованной, хотя внешне девушка держалась спокойно. Но он чувствовал, как эмоции переполняют ее душу, ощущал ее внутреннюю дрожь, и пламя свечи в ее руке колебалось, хотя в комнате не было сквозняка.

— Да, — настойчиво повторил он. — Невзирая, и не принимая во внимание, и несмотря на все это. Почему еще? Должно быть что-то еще.

Драмм увидел, что ее глаза наполнились слезами.

— Нет. Не надо… — произнес он, кляня себя. Кто он такой, чтобы ранить ее и заставлять плакать, и все из-за своего ненужного любопытства?

— Ничего, — ответила девушка, рукавом, словно ребенок, вытирая глаза. Она откинула голову и с побледневшим потрясенным лицом продолжила: — Все в порядке. Вы узнаете об этом. Почему бы нет? — Она рассмеялась. — Видите ли, он не был моим отцом. Я тоже приемыш, как и мальчики.

Драмм смотрел на нее широко раскрытыми глазами, а губы сжал так, что стал в точности похож на своего отца. Это длилось всего секунду, но для него было огромным упущением так показать свое удивление и испуг. Он всегда считался искусным шпионом, потому что мог мастерски скрывать свои чувства. Но сейчас потерял бдительность, и ее заявление застало его врасплох.

Александра была так поглощена своим несчастьем, что не заметила этого. Драмм быстро взял себя в руки, ужаснувшись своей неожиданной реакции так же, как и той новости, которая ее вызвала. Девушка продолжала говорить, будто боялась остановиться.

— Я из того же приюта, что и мальчики, — объясняла она, обращаясь к свечке, которую держала. — Из другого крыла, конечно, потому что девочек и мальчиков там очень строго держат раздельно. Мистер Гаскойн всегда следил за финансовой стороной дела, знаете ли. И когда он усыновил мальчиков, то обратился к экономке с просьбой подыскать ему послушную девочку, которая умела бы шить, и читать, и обращаться с младшими детьми. Она выбрала меня. Это был очень умный ход с его стороны. Четверых прокормить не труднее, чем троих, и он таким образом получил в придачу няньку для мальчишек. — Ее рука дрожала, заставляя свечу отбрасывать неровные тени на кровать Драмма. — Иногда мужчина может не обратить внимания на отсутствие у невесты приданого, — произнесла девушка, глубоко вздохнув. — Он может решить, что ее образование — это плюс. Думаю, он даже может оказаться достаточно смелым, чтобы противостоять недовольству и злобе старика. Но и в этом случае он захочет узнать, из какой семьи его жена. Невзирая, и несмотря, и не обращая внимания, — с горечью, но четко произнесла она, — на тот факт, что она воспитывалась в доме для сирот и нуждающихся детей. Говорят, меня привели туда в возрасте шести или семи лет. Женщина, которая меня привела, сказала, что она взяла девочку из лондонского приюта и больше не может ее содержать. Ее звали Салли, я помогала ей делать шляпки, это я помню, но я не являлась ее дочерью. У нее жили еще семь сироток, в то время ей надо было избавиться от всех, потому что муж увозил ее в Америку. Она собиралась открыть там мастерскую, провоз стоил дорого, а девочек можно легко найти повсюду.

— Простите, — сказал Драмм, потому что впервые в жизни не знал, что сказать.

Она была права, это невозможно отрицать даже ради ее спокойствия. Он ощутил глубокое разочарование, потому что не сразу понял, с какой готовностью вынашивал идею о том, что может помочь ей с замужеством. Но подкидыш? Драмм почувствовал, что у него упало сердце.

Сироты, как и незаконнорожденные, не имели никакого положения, они были не нужны никому. Просто их слишком много. Само их существование представляло опасность и для плотно сплетенных сетей общества. В конце концов, если бы они имели равные права и равные возможности со всеми, то кто бы стал ценить и уважать законность, брачные узы и остальные трудновыполнимые, но необходимые правила общественного порядка?

Может быть, это несправедливо, но это закон. Не только высшие классы заботятся о родословной. Все знают, как трудно вырастить детей, кормить, одевать и заботиться о них. Если бы людям было позволено подбрасывать своих детей, чтобы ими занимались другие, сам институт брака распался бы. Мораль — это возвышенное понятие, но позор и наказание, преследующее тех, кто ее не соблюдает, усиливают ее законы. Если не будет стыда и позора, все правила, обычаи и уложения четко организованного общества постепенно сведутся к хаосу и анархии.

Поэтому сирот кормят, чтобы они не умерли с голоду, и обучают их различным ремеслам, которыми не захочет овладеть законнорожденный гражданин. Потом они могут работать по найму и даже получать приличное вознаграждение, если в совершенстве овладели своей профессией. Если сироту усыновляла хорошая семья или если опекуном становился богатый человек, который мог дать приемышу образование и хорошо обеспечить, то его жизнь складывалась легче. Но она никогда не могла быть такой же, как у других людей. Сироты не могли получать наследство приемных родителей, как их собственные сыновья и дочери, и опекаемые не имели такой же защиты, как законнорожденные дети.

Драмму стало плохо. Приемный отец Александры дал ей прекрасное образование и, возможно, оставил в наследство часть своих владений. Но при этом невозможно было представить ее женой такого аристократа, как он. И дело здесь не в его проклятой гордости, просто так не принято в обществе, и этого не приемлет его отец. Таков непреложный закон.

Увлечься дочерью учителя — трудная судьба, но увлечься подкидышем, которую удочерил учитель, — это нелепость. Правила здесь просты и известны каждому джентльмену. Представительницы низших классов — предмет развлечений, ничего серьезного, только удовлетворение похоти. Средних классов положено избегать, они воспринимают все слишком серьезно или вообще не подпускают к себе. А свой собственный класс — для женитьбы или для флирта, если партнерша знает, как следует устроить настоящую любовную связь. Но Александра слишком достойная особа для связи, и слишком низкого происхождения для всего остального. С таким сочетанием качеств ему не справиться.

Он лихорадочно размышлял. Девушка была бы сокровищем для любого, не озабоченного тем, чтобы жениться на даме своего круга. Но где она найдет такого, кто к тому же сможет ответить ее требованиям?

Драмм не мог себе представить Александру замужем за невежественным фермером, счастливой крестьянкой, так же как не мог представить, что на ней женится какой-нибудь аристократ. Конечно, существуют престарелые или глуповатые аристократы, которые женятся на кухарках или служанках и становятся печально известны благодаря этому, превращаясь в объект сплетен и насмешек. Драмм нахмурился. Миссис Тук вышла замуж, не возмутив общественного спокойствия, она просто пожертвовала своим положением, и посмотрите, что с ней стало. От нее отреклись и семья, и общество.

Александре нечего было терять — она не имела ни семьи, ни наследства, ни связей. Девушка могла бы найти человека, не придающего значения ее происхождению, — образованного и обеспеченного, которому не надо жениться с целью получения денег или собственности и который не был бы озабочен достижением более высокого положения в обществе. Любовь может двигать горы. Это было ее единственным шансом.

— Ни рыба ни мясо, вот кто я, — хрипло сказала Александра, словно читая его мысли. — Теперь вам понятно?

Он промолчал. Слишком был занят, пытаясь найти ответ, который облегчил бы и ее, и его боль. Она увидела, что Драмм расстроен, и поняла это неправильно.

— Конечно! Как же я забыла? Я могу повредить вашей репутации! Значит, вам лучше уехать!

— Только я сам могу повредить своей репутации, — гневно ответил он. — А это достаточно трудно сделать богатому и, знатному человеку, уж поверьте мне. Я уезжаю, потому что так лучше для всех. Простите, Александра. У вас нет никаких догадок по поводу вашего происхождения? Может, я смогу выяснить что-нибудь, когда вернусь в Лондон? У меня неплохо получается.

Девушка засмеялась.

— Благодарю вас. Мистер Гаскойн был очень дотошным и всезнающим. Дело в том, что я с одинаковым успехом могу быть дочерью и шлюхи, и графини. Простите за грубые слова, но именно так он мне и сказал. Я как Ева, сэр. Мой отец — Господь, моя мать — его супруга, и я не узнаю, кто они, до самой своей смерти.

— А вдруг он вам солгал? — в отчаянии предположил Драмм. — С какой-то целью?

Девушка наклонила голову.

— Он мог бы. Это было в его духе. Но не солгал. Он с самого начала исследовал прошлое всех нас в надежде, что заработает какую-либо награду. Должно быть, на него подействовали прочитанные романы — когда какой-нибудь джентльмен обретает своего потерянного сына, или отыскивается дочь знатной леди, или похищенные младенцы возвращаются в свои благородные семьи и тому подобное. Его поиски закончились ничем. Кит очень мало помнит о своем происхождении, и это воспоминания о бедности. Вин и Роб помнят еще меньше, как и я. Но в приюте знают: мы просто никто и не сможем выяснить, была ли наша жизнь важна хоть для кого-то. Я писала туда после смерти мистера Гаскойна, когда уже незачем было что-то скрывать, если вообще что-то скрывалось. Боюсь, я читала слишком много романов. Ответ был тем же. Меня подбросили в раннем возрасте, и у меня нет семьи. Даже имя на самом деле не мое. Его дали в приюте, — продолжала она, глядя на колеблющееся пламя. — Меня приняли в тот день, когда была одержана победа при Александрии. У Кита его собственное имя, а Вина назвали в честь битвы при Винсенне.

— А Роба в честь Робрес? — спросил Драмм, проводя быстрые вычисления в уме и страшась подумать о том, что дети могут быть настолько не нужными никому, — их даже называют в честь того дня, когда они были найдены.

— Наверное. Слишком много в приюте девочек по имени Мэри и Элизабет, много Томов, Диков и Гарри, — ответила она, поднимая голову и глядя ему прямо в глаза. — Имена цветов, рек и стран быстро заканчиваются. А беспризорные дети все прибывают, вот и приходится изобретать новые. Нам повезло, что управляющие в приюте оказались патриотами. Могло случиться и хуже. Нам могли дать клички, как у животных, меня бы назвали Босси, а Вина или Роба — Слотом, как собачонку. Это бы еще возвысило наше положение, поскольку мы не были настолько полезны и ценны, как животные.

— Мне очень жаль, — тихо сказал граф. — Надеюсь, вы понимаете, что это не меняет моего отношения к вам.

Но это было не так. Она поняла. Чувство товарищества между ними исчезло. И не только это. Любой намек на флирт тоже испарился. Хотя Драмм не шелохнулся, она чувствовала, как он отдалился. Он лежал и смотрел на нее полуприкрытыми глазами, и нельзя было понять его мысли.

— Ну что ж, вам самое время спать, — с печальной и понимающей улыбкой произнесла она. — Завтра будет трудный день.

— Александра, — повторил он, — мне очень жаль.

Девушка кивнула.

— Спасибо, — сказала она, направляясь к двери. — Мне тоже.

— Не так я хотел уезжать, — давясь от смеха, говорил Драмм, когда на следующее утро слуги несли его вниз по лестнице. — Господи! Как стыдно, — твердил он, пока его устраивали на кровати в экипаже. — Проклятие, проклятие, — слышали все его причитания, в то время как доктора привязывали его и в последний раз проверяли, как уложены подушки, одеяла, и то, как он закреплен.

Наконец все было готово. Драмм попрощался со всеми еще за завтраком. Мальчики хотели задержаться, чтобы посмотреть, как он будет уезжать, но Драмм настоял, чтобы они отправились в школу. После завтрака миссис Тук выслушала его благодарность. Александра очень официально пожелала ему доброго пути. Он ни словом, ни жестом не выделил ее среди остальных, она тоже держалась очень ровно. Он сказал, что ужасно ей благодарен. Не за что, ответила она и отступила, чтобы позволить слугам войти в спальню и вынести его.

Теперь его слуги сидели верхом, камердинер был в карете, и все приготовились отъезжать. Эрик просунул голоду в экипаж, чтобы обменяться с другом парой слов на прощание.

— Я все расследую и сообщу, что обнаружил.

Драмм, немного побледневший и взволнованный от всей этой бурной деятельности, на мгновение задержал руку друга.

— Не надо писать, — тихо сказал он. — Если у тебя будут какие-то новости, приезжай с ними ко мне.

— Хорошо.

— Эрик, — продолжил Драмм. — Удостоверься во всем и всегда поступай здесь правильно.

Эрик замер.

— Всегда, — пообещал он, улыбнулся и исчез. В карету забрался доктор Рейнз, и дверца захлопнулась. Граф махнул своему вознице, поскольку его карета возглавляла процессию. Все медленно отправились в путь. Миссис Тук, доктор Пэйс, Эрик и Александра стояли напротив дома и смотрели вслед отъезжающим.

Драмм лежал на боку, выглядывая в окно кареты. Он видел, как Эрик повернулся к Александре и сказал что-то, что заставило ее рассмеяться. Драмм видел, как она посмотрела вверх на высокого светловолосого красавца. Он смотрел, пока пара не скрылась из глаз. Он хмурился на протяжении всех долгих миль путешествия, вспоминая их смех и всех, кого оставил в маленьком деревенском домике.

Александра поднялась в свою спальню. Комната снова принадлежала ей. В доме было тихо. Доктор Пэйс уехал. Эрик ушел, чтобы попытаться навести кое-какие справки в округе. Из соображений приличия миссис Тук оставалась до его отъезда, но Александра знала, что она тоже скоро ее покинет. Жизнь возвращалась в привычное русло, хотя для Александры она никогда не будет прежней. Общение с графом Драммондом переменило ее. Он принес с собой всю широту мира и показал ей, чего она лишена. И он заставил ее испытывать стыд, вовсе не собираясь этого делать. Но то, как Драмм отреагировал на ее положение, очень больно задело ее. Однако тут ничего не поделаешь, просто такова жизнь. Александра — очень практичная женщина, поскольку вынуждена быть такой.

И все же она сдирала простыни с кровати с несколько большей силой, чем было необходимо. Но Эрик Форд улыбается ей, припомнила девушка, и флиртует, заставляя не забывать о том, что жизнь не кончилась. Эрик — милый и приятный, но она ни на секунду не поверит в то, что он подразумевает что-то более серьезное, чем обычный флирт. И все-таки это помогает. Александра перенесет этот удар по самолюбию. Случалось переносить гораздо худшие вещи.

По крайней мере она оказала Драмму услугу, он был искренне благодарен, и она может верить, что, если бы тайна ее рождения была известна, он мог бы задержаться, мог бы остаться с ней. Девушка не винила его в том, что он уехал. Никто лучше ее не понимал, насколько различны их пути. Она не сомневалась, что ему было нелегко покидать ее. Драмм будет ее помнить. Он удачно женится, обзаведется детьми и проживет жизнь с пользой для общества. Но когда-нибудь, возможно, когда состарится и у него будет время подумать о том, что могло бы случиться, может быть, он вспомнит об этой странной ситуации в своей жизни и пожалеет о несостоявшейся любви так же сильно как она.

Его тянуло к ней, ему было трудно покидать ее, в этом Александра была уверена. Если бы судьба обошлась с ней немного добрее… Об этом было приятно думать, и она почувствовала себя лучше. Когда-нибудь он вспомнит ее. Она будет скучать по нему до конца жизни.

Девушка стащила простыню, отбросила подушку и замерла.

Под подушкой лежало небольшое состояние в золотых монетах. Там громоздилась кучка из десяти монет.

Он оставил ей золото в уплату за помощь. Конечно, он слишком тактичен, чтобы просто отдать ей монеты. Зная, что она откажется их взять, он заплатил, как любой путешественник, остановившийся в гостинице, оставил бы плату хорошей служанке, там, где был бы уверен, что ее обнаружат. Александра, поколебавшись, кончиками пальцев, словно дохлых мышей, собрала монеты и положила в свой передник. Потом подошла к окну и вытряхнула передник, швыряя монеты так далеко, как только смогла.

Но она же была практичной и мудрой. И поэтому, заправив кровать, вышла во двор и снова собрала все золото. И только потом заплакала.