Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик

Глава XV

С Вильсоном я встретился тихим и тёплым мартовским днём, когда Лондон уже открывает окна и двери навстречу своей неяркой весне — умеренно тёплому солнцу, умеренно чистому небу и столь же умеренно зелёным аккуратненьким английским паркам.

Я сам выбрал и место встречи и время — корнер-хауз «Лайонс», полдень. В этот час волна клерков, домохозяек и пенсионеров уже растеклась по домам, оставив улицы города полупустыми. Пусто и в кафе, и в пабах. Значит, никто не помешает нам поговорить.

Я не видел до этого своего будущего помощника, но представлял его так хорошо, словно много лет жил с ним в одной квартире. Я знал и его улыбку — тихую и быструю, и сдержанную манеру говорить, слегка растягивая слова, и легкий акцент одного из южных графств, напоминавший о том, что Вильсон происходит из старинной английской семьи. Мне было известно, как тот будет одет, что станет держать в руках, как ответит на моё удивленно-обрадованное: «Неужели это вы, Кеннет?!» И о чём мы станем говорить дальше.

Не знал я только одного. Главного: сработаемся ли?

Но на этот вопрос могло ответить лишь время. А оно для нас обоих должно было начать свой отсчёт ровно через час.

Этот час я провёл на улицах Лондона, испытывая чувство напряжённого ожидания. Покрутив по узким старым переулкам центра (быстрый взгляд в зеркало заднего вида: не прицепился ли кто? Нет, всё нормально…), я причалил к кинотеатру на Бейкер-Стрит и оставил там машину. С полчаса я скучал на старом, отгремевшем ещё в тридцатые годы фильме и вышел через вторую дверь во двор — знаменитой «Шерлок Холмс-мьюз». Несколько шагов по кривой улочке, вливавшейся в Бейкер-Стрит, и я остановил такси.

— Пожалуйста, на Пиккадилли-Серкус. И побыстрей… «Побыстрей» — это значит переулками, старыми улочками — самым коротким путем.

Некий джентльмен в сером макинтоше, подчеркнуто внимательно читавший «Дейли экспресс» у входа в «Лайонс», заставил меня пройти мимо и внимательно понаблюдать за ближайшим кварталом.

Нет, джентльмен явно не имел ни ко мне, ни к Вильсону никакого отношения, а занимался противоположной стороной Пиккадилли-Серкус, где стояла длинная чёрная машина, украшенная флажком одного из восточноевропейских государств. Поэтому я спокойно толкнул зеркальную дверь «Лайонса», чуть задержался у входа, разглядывая зал, чтобы выбрать себе место. Как и полагалось, в этот час тут было пусто: два-три пенсионера, коротавших время до вечера за стаканом пива и номером газеты, чтобы сэкономить на отоплении своей квартиры.

Вильсон сидел недалеко от входа лицом ко мне. Соседний стул, как и полагалось, был слегка отставлен в сторону. На стуле стоял светло-жёлтый портфель. К его ручке была привязана белая с синим бирка авиакомпании «ТВА».

Вильсон неторопливо пил кофе. У него был вид немного уставшего делового человека, решившего отдохнуть перед новыми заботами ещё не закончившегося дня.

Я поискал взглядом, где бы пристроиться, и «неожиданно» увидел одинокого, явно скучающего мужчину. Секунду-другую я всматривался в него, и по моему лицу скользила целая гамма чувств — удивление, лёгкое сомнение, откровенная, хотя и традиционно сдержанная радость, потом я воскликнул:

— Неужели это вы, Кеннет?

И направился к столику Вильсона.

— Да, дружище Арни, это я! — Вильсон поднялся мне навстречу, протягивая руки, чтобы похлопать по плечу.

Кто скажет, сколько подобных встреч происходит ежедневно в лондонских кафе. Тысячи? Десятки тысяч? Встречаются приятели. Влюблённые. Просто знакомые. Люди бизнеса и люди искусства. И наша, выдержанная в суровых канонах английской сдержанности, встреча абсолютно ничем не выделялась из великого множества подобных свиданий. Официанты, скучавшие от безделья в этот час временного затишья, должно быть, подумали: еще два старых приятеля встретились в их «Лайонсе». Видно, давно не виделись. Гляди, как обрадовались. Да, жизнь такая штука — встречаются, расходятся… Посидят, оставят пару шиллингов и уйдут…

Конечно, никакой официант не мог предполагать, что каждая деталь этого рандеву была заранее продумана и предусмотрена, и если бы, скажем, на светло-жёлтом портфеле Вильсона была этикетка другой авиакомпании, знакомство так бы и не состоялось. Точнее, его бы перенесли в иное место и на иное время.

— Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? — достаточно громко, чтобы слышал официант, протиравший за соседним столиком бокал, спросил я.

— Сам хотел предложить тебе это! — в серых глазах Вильсона мелькнула мягкая усмешка. — У меня есть несколько свободных минут поболтать.

Встреча развивалась точно по сценарию.

Вильсон был именно таким, каким он должен был быть — высоким и худощавым. Даже когда сидел за столиком, чувствовалось, что он сутулится, как это бывает с высокими людьми, не обременяющими себя спортом. И акцент одного из графств Англии у него был ярко выражен. Даже более ярко, чем можно было предположить. Одет был мой помощник на истинно английский лад, в меру модно, добротно и не броско. Всё это вполне соответствовало той легенде, которой он пользовался: окончил среднюю школу в метрополии и сразу же эмигрировал в одну из стран Британской империи. На первых порах повезло — хорошо обосновался, открылись хотя и небольшие, но вполне благоприятные для начинающего молодого человека перспективы. И вдруг неожиданно возвратился в Англию…

— Понимаешь, Арни, эта колония недавно получила независимость, и к нам, англичанам, там стали относиться плохо, — серьёзно объяснил он.

— Допустим, но это не повод, чтобы бросать добытое честным трудом, — я еле сдерживал улыбку.

— Да, многие наши соотечественники тешат себя надеждой, что им удастся продержаться…

— И они, не исключено, окажутся в выигрыше, — подыгрывал я партнеру, наблюдая, как официант позванивает бокалами.

— Нет, Арни, — Вильсон произносил это «Арни» — уменьшительное от имени Арнольд с истинно приятельской небрежностью. — Нет, Арни, они могут, конечно, надеяться, но я-то не такой человек. Раз дело плохо, я не жду, пока оно станет совсем скверным. Понятно, ликвидируя бизнес, кое-что теряешь. Зато те, кто остается, потеряют всё. В этом я убеждён…

Я слушал этот проникновенный монолог внимательно, только изредка, как бы в лёгком сомнении, покачивая головой. Со стороны это могло быть растолковано только так: два истых британца — один, твёрдо верующий в могущество своей империи, другой — сугубый прагматик, привыкший исходить лишь из фактов дня нынешнего, своих личных наблюдений. (Любопытно, что пророчество Вильсона оказалось вещим. Через несколько лет англичане действительно вынуждены были окончательно покинуть ту страну, из которой якобы прибыл мой помощник. Разведчик Вильсон, выбирая себе легенду, основывался на реальной политической ситуации и умело предусмотрел развитие событий).

Мы выпили по стакану холодного пива, и Вильсон стал расплачиваться, а я заказал себе бифштекс.

— Дела, Арни… Прости, вот тороплюсь… — сокрушённо разводя руками, поднялся Вильсон.

— Не пропадай…

Отведённый нам сценарием диалог исчерпал себя.

За несколько минут мы успели обменяться условными фразами, подтверждающими, что вступает в действие утверждённый Центром порядок связи между нами.

Длинный Вильсон мягко улыбнулся и зашагал к выходу, слегка сутулясь и унося с собой и свой светло-жёлтый портфель, украшенный биркой «ТВА», и напряжение, которое я испытывал перед встречей.

Теперь я почувствовал, что с помощником мне, похоже, повезло.

Мне нравилось в Вильсоне многое. Во-первых, он был моим идейным единомышленником и верным товарищем по оружию. Во-вторых, Вильсон был мастером своего дела, прекрасно знал, что может и чего не может. Последнее качество крайне важно, и не только в разведке: если человек берётся за что-то, что ему явно не по силам, от этого только вред. В-третьих, он пошёл в разведку не ради мальчишеских поисков приключений, а по велению совести. В юности Вильсон собирался стать инженером-мостостроителем — такой была семейная традиция. В мостах, воздвигнутых по его чертежам и под его руководством, он, если можно так сказать, видел главную романтику своей жизни и своё призвание. Но уже в школе проявил незаурядные способности к языкам. И когда ему доказали, что он подходит для работы в разведке и работа эта необходима, он выбрал более трудный и, как мне всегда казалось, менее увлекавший его путь. Вильсон был человеком долга.

Наконец, в-четвертых, он обладал прекрасным чувством юмора. Я имею в виду не умение рассказывать анекдоты и острить. Совсем нет. Вильсон мог подметить забавное в самых трудных для него событиях и ситуациях. И часто, понимая, что он не в силах изменить эти обстоятельства, умел вовремя пошутить, мягкой, интеллигентной остротой снять напряжённость, созданную какой-то неприятной ситуацией. Чувство юмора — качество ценнейшее, особенно когда работа протекает в трудных условиях. Тут, видимо, я никогда не соглашусь с теми чересчур серьёзными людьми, которые в трудную минуту сурово изрекают: «Сейчас не до шуток!» Я же придерживаюсь иного взгляда. Я бы даже ввёл правило — отмечать «наличие» чувства юмора (или отсутствие такового!) в служебных характеристиках. Согласитесь — проницательному руководителю это намного облегчило бы подбор сотрудников. Конечно, я имею в виду не деланное, так называемое «постное» остроумие.

Очень хотел бы рассказать о дальнейшей судьбе Вильсона, но время для этого еще не наступило…

Примерно через три недели я получил от Вильсона сообщение: обосновался, готов выполнять задания. Естественно, всё было закодировано и пришло ко мне по каналу связи, который был предварительно оговорен между нами.

Я назначил день и место встречи.

На этот раз мы были одни. Никаких посторонних. Никакой опасности быть услышанными. Говорили по-английски, но с таким же успехом могли вести разговор на русском, по которому оба, кстати, изрядно соскучились.

— Поздравляю вас, Вильсон, — сказал я. — По-моему, вам везёт, а я придерживаюсь взгляда, что удачливые люди — это всегда люди, знающие своё дело.

— Спасибо… Но мне на самом деле здесь повезло. «Крыша» оказалась удобной, чтобы установить кое-какие знакомства. Теперь дело за конкретным заданием…

— Какое впечатление произвёл на вас Портон?

— Городок как городок. Серый. Скучный, маленький. Со своими маленькими заботами.

— И большими претензиями?

— Да, чего-чего, а «суперменства» там предостаточно. Военная казарма. Да к тому же — центр бактериологической войны. Искренне считают, что своими пробирками могут уничтожить весь род людской.

— Насчет пробирок говорят открыто?

— Нет, конечно. Но особого секрета из того, чем занимаются, не делают. Во всяком случае, человек, от которого я услышал это, был информирован достаточно, чтобы делать свои выводы.

— Кто он? Вильсон ответил.

— Среди его знакомых некий Бэкон — доктор медицины. Этот парень работает не то с чумой, не то с холерой. Не знаю… Главное, что после своих вирусов он испытывает потребность в словесных излияниях.

— И выбалтывает всё, чем занимается?

— Всё — нет, но кое-что.

— Что именно?

— Что там работают немцы. Бывшие гитлеровские специалисты.

— Ну, это для нас не новость.

— А вот и новость: ведутся эксперименты с аэрозолями. Микробы предполагают распространять в виде жидких или твердых аэрозолей.

Я был предупреждён о том, что мой помощник свободно чувствует себя «своим» и среди рядовых англичан, и среди так называемого «общества», и о ещё более поразительной его способности молниеносно завоевывать доверие и симпатии своих новых знакомых. Теперь я видел, как эти качества воплощаются на практике.

— Откуда это у вас? Как вам удается такая непринуждённость в отношениях с людьми? — поинтересовался я.

— С волками жить, по-волчьи выть… — ответил Вильсон, употребив схожую с русской английскую поговорку. Оказалось, что подобные идиомы — его хобби и что знает он их великое множество. На нескольких языках.

Потом, когда работа окончательно сблизила нас, мы иногда развлекались тем, что вели беседу одними поговорками. Это было и удовольствие, и своеобразная гимнастика для ума: разведчик обязан найти в нужный момент нужное слово. А со временем это стало и шутливой традицией.

— Вообще-то говоря, — признался как-то Вильсон, — я всегда свободно завязывал знакомства. Но несколько лет назад прочел книгу Д. Карнеги «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей», и это стало для меня просто лёгким и приятным делом. Вы её читали?

— Конечно. Отличная книга. Грибоедовский Молчалин зарыдал бы от радости, пролистав её.

— Вот именно. А здесь она вообще незаменима. Я выучил это наставление наизусть и с успехом пробую на практике советы господина Карнеги. Больше того — два года назад в городе, где я работал, были организованы курсы Карнеги для бизнесменов. Я их окончил…

Я хорошо знал и книгу, и историю Карнеги. Я уже рассказывал, как однажды весьма успешно испробовал советы этого господина в беседе с австралийским спекулянтом недвижимостью — почтенным мистером Коксом.

Труд Карнеги стоит того, чтобы сказать о нём особо. Дейл Карнеги относится к числу типичных американских «селфмейдмен». Перевести это слово можно примерно так: «человек, сделавший сам себя». Сам, без посторонних выбившийся в люди. Правда, сначала Карнеги попробовал себя в бизнесе, но не преуспел. Тогда ему пришла неожиданная и оригинальная идея: учить других бизнесменов, как добиться успеха. (Некий мудрец изрёк, что мир держится на парадоксах. Можно пошутить, что Карнеги решил проверить этот тезис на практике). Ну, а если вести речь всерьёз, то Дейл Карнеги проделал весьма солидную работу. Он изучил биографии самых преуспевающих дельцов и выдающихся исторических деятелей. Из этого материала он тщательно отобрал всё, что относится к секретам личного обаяния, наиболее рациональной манере поведения в различных ситуациях, умению выработать и выполнить принятое решение и так далее. Карнеги начал читать лекции, организовал курсы «умения делать бизнес» и в конце концов написал книгу, которая имела феноменальный успех сначала в США, а затем и в других странах. Окрылённый успехом, он выпустил ещё несколько «поучительных» книг, основанных на биографиях выдающихся политических деятелей, и открыл свои курсы в других странах. Естественно, серьёзных деловых людей в творчестве Карнеги привлекали не дешёвенькие, ходкие рецепты успеха (он их и сам избегал), а то, что здесь достаточно подробно и объективно анализировались пути повышения эффективности рациональных методов коммерческой деятельности.

На таких курсах учился и Вильсон. Для него они оказались полезными во всех отношениях: лекции Карнеги слушали наиболее честолюбивые бизнесмены. От них он получил рекомендательное письмо в Англию, и это помогло моему помощнику завязать весьма ценные деловые знакомства.

Именно потому в Центре и решили ему поручить такое важное дело, как Портон.

Портон, точнее Центр по изучению биологических методов ведения войны, стоил того, чтобы мы им занимались.

Здесь мы вынуждены сделать паузу, чтобы совершить короткий экскурс в недавнюю историю.

Слова «бактериологическая война» вошли в наш лексикон в тридцатые годы, когда стало известно, что фашисты работают над созданием бактериологического, или, как теперь принято говорить, биологического, оружия. Потом мы узнали, что в концентрационных лагерях и «специальных» лабораториях Германии проводились страшные по своей бесчеловечности опыты над людьми. Но тогда никто ещё не мог предполагать, что у гитлеровских преступников тут же найдутся достойные преемники. Война еще не закончилась, советские войска вели ещё трудные бои на путях к Берлину, а разведслужбы США и Англии уже начали поиск гитлеровских специалистов, работавших над бактериологическим оружием. Специальные разведывательные подразделения союзников устанавливали их имена и искали, искали, искали этих людей по всей Германии. Часть этих нацистов от науки отправили в США, кое-кто попал в объятия младшего партнера. Получить от них согласие сотрудничать было нетрудно. Всем этим деятелям от науки грозило строгое наказание за военные преступления и преступления против человечности. Работа же на американцев и англичан укрывала от правосудия. Портон, этот небольшой городок, расположенный в районе Солсбери, стал пристанищем группы нацистских специалистов. (Наши читатели, видимо, помнят фильм «Мёртвый сезон». Именно этот факт и был положен в его основу).

Солсберийская низменность давно была традиционным местом дислокации воинских частей, артиллерийских полигонов, военных учений. На первый взгляд бактериологический центр не производил особого впечатления — несколько домиков, разбросанных среди чахлых деревьев, низкие строения казарменного типа. Территория ограждена, у входа — ничего не объясняющая вывеска.

Но именно там, в этих неприглядных домиках, готовилось оружие, страшнее которого человек ещё не придумал. Маленький микроб оказался сильнее всесильного термоядерного взрыва.

250-килограммовой бомбы, начиненной сугубо «обычными» средствами бактериологической войны, было вполне достаточно, чтобы превратить в гигантское кладбище 60 тысяч квадратных километров! Чтобы «сотворить» то же с помощью водородной бомбы, нужно было не меньше 20 бомб мощностью в 20 мегатонн каждая.

Но в Портоне шагнули ещё дальше. Английский ученый Роберт Уотсон Уатт, мнение которого как специалиста сомнению не подлежит, как-то заявил, что микробы, «разрабатывавшиеся» в лабораториях Портона, позволяют получить вещество, двухсот граммов которого достаточно, чтобы умертвить всё население земного шара!

Только заранее зная, что делается в казармах Портона, можно было подготовить действенные контрмеры, спасти мир от катастрофы. Одним из возможных очагов такой катастрофы становился скучный английский городок. (События ближайших лет подтвердили это: именно созданный учеными Портона газ «Си-Эс» закачивали в подземные убежища партизан во Вьетнаме, джунгли опыляли ядовитыми веществами, поля и водные источники отравляли смертоносными микроорганизмами).

Сведения о Портоне стекались в Центр из разных источников. Среди них были и такие, которые указывали, что немецкие специалисты, работавшие в его лабораториях, уже установили тайные связи с БНД — разведкой Западной Германии и что она усиленно интересуется Портоном, пытаясь завязать контакты с ним. Потом пришли сообщения, подтверждавшие, что учёные-нацисты не остановятся перед тем, чтобы передать фатерланду образцы наиболее опасных видов оружия, созданного по заказу и на деньги Англии. (История знает немало примеров того, как легко реваншисты и агрессоры разных национальностей находят общий язык).

Это уже был сигнал боевой тревоги!

Вильсон должен был взять под свой контроль всё, что происходит в Портоне. Ему поручалось быть в курсе того, что происходило в его адских кухнях. Он выполнил своё трудное задание. (Видимо, придет день, и он сам расскажет об этом). Вскоре я мог подержать в руке образцы «продукции» Портона. Взяв в руки контейнер с бактериями, напоминавший небольшой термос, я испытал одновременно чувства радости и отвращения. Добросовестный Вильсон позаботился о том, чтобы в термосах (их было несколько) поддерживалась определенная температура, а для бактерий была создана необходимая питательная среда.

— При обращении с этими штуками необходима особая осторожность, — Вильсон небрежно, как истый английский джентльмен, ткнул пальцем в контейнер.

— Они у нас не задержатся, — заверил я. — Сегодня же переправлю в Центр.

Оба мы знали, как ждут в Центре эти «посылки».

Ещё одной заботой Вильсона стал сбор сведений для досье на ведущих сотрудников Портона. Внёс свою лепту в составление таких досье и Центр — в него стекались сведения из других источников. Вскоре я располагал документами о научной работе и квалификации ученых Портона.

Содержание многих досье подтверждало небезызвестную английскую пословицу: «У каждого человека в чулане спрятан скелет». Я даже думаю, немало уважаемых столпов британской бактериологии ужаснулись бы, узнав, что некоторые, весьма «деликатные» подробности их жизни кому-то известны. Копаться в чужой жизни было делом не очень приятным, но это было необходимо. Из досье одного немецкого специалиста мы узнали, что во время войны он производил ужасающие по своей жестокости опыты над заключенными в концентрационных лагерях. После, уже на Родине, через много лет, мне показали ленту, зафиксировавшую «опыты» моего «подшефного» — крупного специалиста-эсэсовца. Я сидел в маленьком просмотровом зале, где на экране в полной тишине мелькали страшные, будто родившиеся в воображении психически больного человека кадры: люди-скелеты корчатся в агонии. Им вводят возбудителей массовых эпидемий. На них изучают действие микроорганизмов, парализующих волю, причиняющих адские боли, увечащих и калечащих тело…

Тот «научный сотрудник» из Портона, досье которого я вёл, в кругу близких приятелей откровенничал: «Я недоволен английскими условиями: тут мы экспериментируем только на животных. К чему эти сантименты!»

Конечно же, английское правительство знало о том, кто нашёл убежище в Портоне. Иное дело — английский народ. От рядовых англичан тщательно скрывали даже существование подобного учреждения на территории страны. Но вот в прессе появилось сенсационное сообщение о таинственной гибели в Портоне научного сотрудника доктора Джефри Бэкона. В газетных комментариях по этому поводу проскальзывали таинственные намёки, а, как известно, недомолвки обычно только сильнее разжигают всеобщее любопытство. Любопытство сменилось тревогой — стало известно, что Джефри Бэкон заразился чумой в лаборатории во время каких-то опытов. Наиболее смелые газеты требовали ответа от правительства на вопрос: что происходит в Портоне, какие опыты там ведут?

Официальные круги не торопились отвечать. Население графства, на территории которого находился Портон, в петициях и декларациях просило закрыть «научное учреждение». Затем как по мановению волшебной палочки газетная буря утихла. Ни для кого не было секретом, кто взмахнул этой палочкой. И даже когда в Портоне произошёл сильнейший взрыв, пресса никак не прореагировала на это событие. Смелость английской прессы тоже имела свои пределы…

Я своевременно информировал Центр о том, что произошло в этом бактериологическом «гнезде», и в нашей печати тут же появилась соответствующая информация. Между прочим, я прекрасно знал доктора Джефри Бэкона, заочно, разумеется. Нам было известно, что он не всегда соблюдает необходимую осторожность в обращении со своими дьявольскими бактериями. И когда мы узнали о его смерти, Вильсон мрачно констатировал: «Доигрался парень».

Любопытно, что кое-что о Портоне я узнал во время одного из традиционных «семинарских» посещений пивной.

Поводом для разговора была статья о биологической войне, появившаяся утром в одной из газет.

— Для Англии безумие влезать в подобные авантюры, — высказался весьма решительно один из студентов. — Представляете, к каким последствиям это приведёт, если учесть плотность населения на острове? Это все равно, что сунуть бомбу в бочку с селедкой.

Я молчал. Обнаруживать свою осведомлённость было и неразумно и опасно.

— Зачем тогда тратить такие деньги на этот чертов Портон? — возразил капитан Харпер. — Я присутствовал там на занятиях и могу вас заверить, что эти штуки — отнюдь не оборонительное оружие.

Возникла неловкая пауза. Все замолчали. Майор Ватсон выразительно показал глазами на профессора Саймонса, Тома Поупа и меня. Остальных, по его мнению, можно было не опасаться.

— То, что я говорю, известно каждому младенцу, — побагровев, сказал Харпер. — В Портоне занимаются не защитой, а разработкой наступательного биологического оружия. Большинство из вас побывало там на курсах!

Харпер плеснул в себя порцию пива, с истинно военным высокомерием посмотрел на коллег.

— Конечно, противнику известно о существовании подобного центра, — примирительно заметил один из офицеров, — но болтать об этом не следует.

Харпер не унимался:

— А кто сказал, что я болтаю? Но в своём кругу я могу говорить на любую тему!

Разговор о Портоне продолжался. Конечно, я не принимал в нём участия, ибо не принадлежал к «кругу» Харпера. Моё дело — обмениваться ничего не значащими репликами с Томом Поупом, рассеянно задумываться над чем-то. Неторопливо цедить черное бархатистое пиво. И ловить, ловить каждое слово, отцеживая из неосторожно брошенной фразы новые для себя сведения. Многое из того, о чём говорили офицеры, я, конечно, уже знал. Но разведчику всегда важно не только получить информацию, представляющую ценность для его Центра, но и найти возможность подтвердить её сведениями из других источников. Это значительно повышает её достоверность.

В тот вечер я выяснил, что курсы в Портоне имели в основном ознакомительный характер. Ведущие учёные информировали офицеров специальных служб о достигнутых в своей области успехах. Это было чертовски важно знать. Так же важно было получить сведения о подобных работах в других странах НАТО, особенно в США. Занятые разговором, офицеры незаметно перешагнули традиционную норму кружек, и это окончательно расположило их к доверительной беседе…

Параллельно с работой по Портону мы с Вильсоном выполняли ряд других заданий. Бывает так, что усилия разведчика полностью сосредоточены на одном объекте. Но в данном случае нам пришлось «рассредоточиться»: английские правящие круги вели подготовку к будущей войне по многим направлениям, и именно это определяло поле нашей деятельности. Было бы неверно, занявшись Портоном, оставить «без надзора» другие, не менее важные участки.

Нам удалось установить, что ассигнования на английскую разведку растут с каждым годом. (Это шло вразрез с официальными заявлениями английского правительства, любившего щегольнуть фразами о миролюбии). Мы сумели точно выяснить, куда идут эти дополнительные средства.

Стало нам известно и о разногласиях между англичанами и американцами в обмене информацией об атомном оружии и атомных двигателях для подводных и надводных кораблей.

О чём шла, в частности, речь? С большим трудом и ценою важных уступок англичане получили от американцев атомный двигатель для своей подводной лодки «Дредноут». Но американцы не хотели делиться с кем бы то ни было достижениями в этой области. Забыв традиционное британское самолюбие, англичане буквально умоляли своих партнеров раскрыть секреты. И всё-таки им пришлось довольствоваться двигателем устаревшего типа, который много лет назад был установлен на первой американской атомной подводной лодке «Наутилус».

Всё это напомнило мне горькую шутку, которую я однажды слышал в Ванкувере: в районе Ванкувера американская фирма добывает железную руду и продаёт её весьма выгодно Японии. Ванкуверцы шутят: в Японии выплавляют металл, американцам поступает прибыль, а канадцам остаётся огромная дырка в земле.

Конечно же, всё это лишь малая толика того, чем я занимался в тот период своей английской жизни. О других линиях моей работы, по вполне понятным причинам, я не смогу ничего сказать и сегодня. Кроме того, что все они были направлены против войны, против её творцов и вдохновителей.