Теперь они сражались на крутом склоне — Дункан внизу, Конан сверху.
И нелегко было отражать удары, если противник может поразить тебя в любое место, а ты ему достаешь только от колен до пояса. Да еще густая, испокон веков некошеная трава затрудняет движения.
Ну что ж — воин должен уметь сражаться и тогда, когда это нелегко! Иначе — не быть ему воином…
— Терпи, терпи, ученик! Вот подойдет зима — я твои силы еще и в рыхлом снегу опробую…
— В снегу… — пропыхтел Дункан. Сказать что-либо еще у него не хватило дыхания.
— Да, в рыхлом снегу глубиной по грудь. И в холодной воде — той же глубины. А еще — в лесном завале, на каменистой осыпи… А ты как думал, ученик?
На этот раз Дункан вообще ничего не ответил. Он отчаянно пластал клинком воздух — но, показалось ему, что только ветер, поднимаемый его оружием, сам относит противника на безопасное расстояние…
А потом они уселись на этот же склон, тяжело дыша. То есть это Дункан дышал тяжело, а грудь Конана вздымалась не чаще, чем обычно.
И Дункан знал: причина — не в том, что тот оказался сверху. Во время прошлой тренировки они на пробу поменялись местами.
Результат оказался тот же…
— Неплохо, неплохо. Вчера ты при таком бое был бы пять раз убит, а сегодня — лишь трижды. Совсем неплохо!
— Трижды?!
— Да. Не спорь — я считал.
Дункан вспыхнул было от ярости и досады, но не смел спорить.
Вместо этого он потянул из ножен палаш-клеймору и внимательно осмотрел клинок. На лезвии было несколько зарубок. Две из них появились уже сегодня…
— Как бы мне такой меч, как у тебя, добыть, Учитель?
— Сейчас — тяжело… Он откован в стране, которую вы теперь называете Сипанго, и…
— Как?
— Ага, значит, вы ее еще так не называете… Но сейчас только плыть туда — несколько лет. К тому же иноземцев, «белых дьяволов», туда не пускают, согласно императорскому указу. Да и мечи — не разрешают вывозить…
— Но это препятствия — человеческие, их можно обойти.
— Можно. Но проще дождаться, когда Сипанго станут называть Японией.
— И скоро это будет?
— Через несколько сотен лет…
— Долго ждать… — Дункан с сожалением покачал головой.
Конан посмотрел на него сквозь прищуренные веки:
— Ты что, думаешь, так уж много зависит от качества стали?
Дункан в ответ кивнул даже с некоторым удивлением: как же, мол, еще?
— Ясно… Запомни, ученик мой: каждому суждено иметь свой меч, который будет сопровождать его на Пути. Но меч этот — не просто кусок металла, закаленный, отточенный и насаженный на рукоять.
На это Дункан кивнул уже без всяких колебаний:
— Конечно! Меч — это все!
— Ничего ты не понял, оказывается… Не меч есть все, а все есть меч! И твои мысли, и твое тело, и твой клинок, конечно, — все!
— А что, это не одно и то же?
— Да, значит, ты понял даже меньше, чем ничего… Ну, что тебя еще интересует сейчас?
— Многое… — Дункан вдруг оживился. Впервые его учитель обратился к нему с подобным вопросом.
— Меня интересует, сумел ли тогда я убить того, кто устроил мне первую смерть. Интересует, скоро ли нам удастся показать Фархерсонам, кто хозяин в долине Алмайне. Интересует, остался ли жив молодой Габур, которого увезли, израненного, к какому-то прославленному целителю. Потому что, если он оставил этот мир…
— И что же тогда? А, понимаю… Если умер от ран последний из сыновей Форгейма, значит, место тана…
— Нет, ты не подумай… Я не желаю ему смерти… — Дункан в смущении потупился.
— Верю. Но если он все-таки…
— Да! Если он все-таки умрет — кто возглавит Мак-Лаудов?
Эти слова Дункан выкрикнул почти с вызовом. И — ничего.
Ничего…
Будто в пустоту он свой вызов бросил.
Конан Мак-Лауд смотрел на него не с удивлением — с откровенным любопытством. Так путник в горах смотрит на причудливый камень, которому игра дождя и ветра придала облик человеческой фигуры.
Издали — ну прямо как человек (путник и сам уже готовился заговорить с этой фигурой, вдруг выросшей перед ним). А вблизи — поди ж ты…
Валун.
Впрочем, не совсем так смотрел на него Конан. Во всяком случае, во взгляде его отсутствовала брезгливость.
А вот понимание — было.
Слишком хорошо помнил Конан ап Коткелдер Мак-Лауд время, когда и сам он был таким…
Правда, ему, чтобы выйти из привычной плоскости — плоскости, в которой проходит жизнь обычного человека, — потребовалось куда меньше времени и событий…
А Дункан осознал вдруг, что — по праву старшинства, по праву мудрости, по праву древности рода — не он сейчас должен претендовать на место главы клана Мак-Лауд.
Не он. А его Учитель…
И устыдился Дункан того, что мысль эта пришла к нему так поздно. Вернее, хотел устыдиться — но что-то помешало ему…
Никак, ну никак не мог представить он Конана таном!
— А себя — можешь? — негромко сказал Конан.
(Вслух ли произнес Дункан последнюю фразу? Или Конан прочел мысль?)
Дункан не ответил — он вслушивался в себя.
— Есть вещи, в которых бессмертный если и превосходит смертного, то лишь за счет большего опыта, позволяющего лучше нащупать свой Путь. Например, такое происходит в области Высокого Знания — наука, искусство…
Конан говорил это тихо, словно самому себе. Но Дункан напряженно вслушивался, ловя каждое слово.
— …Все это — так. Но кое-что — иначе. Для того ли дана нам Сила, чтобы испачкать ее в той грязи, которую выдумали смертные, чтобы править друг другом? Хотел бы ты стать королем муравейника, ученик мой?
«Нет», — подумал Дункан, отлично понимая, о каком муравейнике идет речь.
— Нет! — сказал он вслух. И тверд был его голос.
— Что ж, значит, ты все-таки понял больше, чем ничего. Чуть-чуть — но больше! — и Конан улыбнулся в ответ.
— Трудно сохранять Силу в чистоте, — продолжал он, — а вот замарать — легко. Но — сразу дочерна марается Сила, уж такова ее природа…
— Дочерна… — повторил Дункан.
— Да, дочерна! И воин, сделавший это, — становится Черным Воином…
И вдруг Конан вскочил. Следом за ним вскочил на ноги Дункан.
Издали, откуда-то снизу, ветер донес запах гари.
Говорили в старину: кровью или дымом пахнет беда…