Город Эйч

Тест

Она стояла и смотрела на мраморную статую, стараясь смотреть его глазами. Аполлон. Какой-то там. Ренессанс. Галереи музея с кучками туристов и няньками-экскурсоводами ее уже изрядно утомили. Она обошла статую и внимательно осмотрела мраморные ягодицы. Нет, определенно она этого не понимала.

—Говорят древние в таких случаях ходили по галереям, где стояли статуи их героев и богов, они впитывали красоту и мужество….

А вот она ничего не видела в этом белом куске мрамора — ни красоты, ни мужества. Миша-Майкл-Михаил — он был красивее. Был. Она вынула из кармана сигарету и закурила, пуская дым вверх и пытаясь успокоится.

— Девушка! Как вам не стыдно! — возмутилась какая-то старушка: — Это же музей.

— Насрать, — ответила она. Старушка потеряла дар речи и засеменила куда-то вбок. Немного погодя в поле ее зрения возник охранник с револьвером на боку.

— Мисс? — спросил он.

— Что? — она знала чего ему. Чтобы она погасила эту чертову сигарету. Внутри уже начинало нарастать чувство противоречия. Скользнуть ближе, легким шагом, вызвать у него легкую оторопь разрезом и без того короткой юбки, усыпить, обволочь… и коротко без замаха — локтем в переносицу. Так, чтобы он упал на колени и подавился кровью, хлынувшей из разбитых хрящей. Или коленом в пах. И каблуком наступить на ладонь, что будет лежать на полу. И… нет. Это будет некрасиво. Она снова попыталась посмотреть его глазами. И медленно выдохнула воздух.

— Извините, — она погасила сигарету, отправив ее в ближайшую урну.

— Ээ, ничего, мисс, — охранник улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. И вышла из галереи. Охранник долго смотрел ей вслед.

У входа стоял ее мускулистый жеребец фирмы "Ямаха" кроваво-красного цвета и мощностью в двести лошадиных сил. Она приостановилась и полюбовалась его стремительными линиями. Это была красота. Вот это она понимала. Сила и мощь чувствовались под стальной шкурой этого зверя. Она погладила его кончиками пальцев. Потом села в седло и выжала газ до упора. Мотоцикл взревел и унесся прочь. Улицы мелькали перед ней, ветер вырывал волосы из-под шлема, а она неслась, играя со смертью, азартно выигрывая у нее километры. Центр города с его музеями, галереями и театрами мелькнул и истаял. Вместо него возникли кварталы гетто с кинотеатрами и фаст-фудом, пивными барами и уродливыми граффити на стенах.

—Красота бывает разной. Вот ты, например, любишь свои ножи. Ведь это тоже красиво. Красота лезвия. Красота опасности. Хочешь я прочту тебе стихотворение про твой нож? Это же наваха, верно? Испанский нож. Вот, слушай —

В токе враждующей крови, над котловиной лесной

Нож альбасетской работы засеребрился блесной.

Красиво, верно?

Она не помнит, что она ему ответила в тот раз. Не помнит. Прошло уже довольно много времени, а в гетто человека забывают на следующий же день. С глаз долой…

Она остановилась перед покосившимся зданием пивного бара и легко спрыгнула с седла. Сидящие перед баром молодые — зеленая поросль уличных банд, проводили ее взглядом. Но никто ничего не сказал ни про ее ноги, ни про желание пойти и развлечься в ближайшем мотеле. Здесь ее знали.

— Привет, Робин.

— O-la, chikita! Как жила все это время, девочка? — приветствовал ее толстый Робин, владелец бара.

— So-so. Скучала по тебе, старый хрен. — она позволила ему облапить талию и поцеловать себя в щечку. Старый Робин давно уже не ходит по chikita, он делает это просто из вежливости.

— Будешь виски? Или тебе текилы?

— Si. — кивнула она: — И не жмоться, наливай полную. — Робин налил ей желтоватой текилы и покачал головой, когда она вынула смятую бумажку.

— Оставь свои dineros при себе, chica. Мне просто нравится, когда ты заходишь ко мне.

— Ты добряк, hombre. Смотри, вылетишь в трубу. Слушай, ты не видел Джабба?

— Они оба вон в той кабинке. — кивнул Робин, помрачнев лицом: — И лучше бы им забрать своих amigos и пить свою текилу в другом месте, chica. Но их деньги — такие же деньги, как и у других, а мне нужно чем-то оплачивать аренду, si.

— Gracias… — она допила свою текилу и прошла в кабинку. Джабба был тут. Старший.

— А… — лениво сказал он: — Ты все-таки пришла. Располагайся. Выпей чего-нибудь. Этот старый пердун Робин достал откуда-то сносный виски.

— Плевать. Где мои деньги, урод?

— Эй, не горячись, chica. Dineros крутятся и зарабатывают новые пиастры. Мы же выплачиваем тебе проценты, э?

— Да насрать. Гони мне деньги.

— Эй, не гони волну, подруга! Ты же сама хотела…

— Деньги.

— Так дела не делаются, seniora. Это же не магазин нижнего белья и … Эй, эй, убери свою чертову наваху! Проклятая девка, совсем с ума сошла!

— Вот как?

— Santa Maria! Только не… О, да отдадим мы тебе твои паршивые деньги!

— Крошка, отпусти моего братца, — сказал кто-то сзади. Младший Джабб вернулся из туалета, из-за его плеча выглядывала молоденькая девчушка с соседней улицы. Она делала круглые глаза и восторженно впитывала все происходящее. В руке у младшего был пистолет.

— Сейчас я сделаю ему вторую улыбку во все горло. — сказала она, подбираясь, как кошка перед прыжком.

— Остынь, подруга. Мы вернем тебе твои деньги. Просто оставь моего брата в покое. Его яйца все еще нужны нашему роду. У его жены был выкидыш в прошлые выходные.

— Вернете мне деньги?

— Si. Мы удачно поставили в прошлый четверг. Да и вообще дела идут… понемногу. — младший суеверно сплюнул через плечо, едва не попав в свою подругу.

— Хорошо. — она убрала наваху и села.

— Старший.

— Да? — Джабба-старший потирал горло и с ненавистью смотрел на нее.

— Отдай ей ее деньги.

— Но…

— Просто отдай их. — младший спрятал пистолет под пиджак и ослепительно улыбнулся.

— О, Иезус Христе… — проворчал тот, достав из-под стола старый кожаный кейс.

— На, держи свои dineros, ты, del putas…

— Придержи язык, пока я его не отрезала нахрен. — посоветовала она, пряча деньги.

— И, chica. — сказал младший ей в спину, когда она уже уходила.

— Si?

— Они не дадут тебе уйти, крошка. Это же банда Пако.

— Я сама разберусь со своими проблемами, hombre. — она вышла, а младший еще долго смотрел ей вслед, пока наконец его подруга не надула губки.

— Что ты в этой выдре нашел? Тощая, злая… puta… тебе нужно было ее пристрелить.

— Да что ты говоришь, — взъярился вдруг младший: — а ну-ка пошла бегом к мамочке! Дура, читать не умеешь, а туда же…

— Ах ты…

— Pronto!

— Ну и пойду! — она хлопнула дверью, а младший сел и налил себе виски. Не везет ему с бабами.

Дома уже все было упаковано. Почти все. Все, кроме ее коллекции ножей. Она прошлась вдоль стеллажа, поглаживая рукоятки. Малайский крис, знаменитый кукрис из Непала, стилет восемнадцатого века с бронзовой фигуркой ангела на навершии рукояти, близнецы-саи, китайские парные бабочки… она сложила их и перевязала упаковочной бумагой. Себе оставила свою любимую наваху и вакидзаси. Теперь осталось только одно, последнее дело.

—Надо впитывать красоту бытия всем телом, всей душой… я бы посоветовал вам, синьора, на это время покинуть наш город и уехать куда-нибудь, где есть свежий воздух, вода и ветер. Наслаждаться жизнью, конечно храня умеренность во всем… — врач протер свои очки и изменил позу.

—Хотя обычно меня об этом не спрашивают, но… если есть такая возможность.

Возможность была. Правда, очень маленькая. Она постучалась в дверь и видеокамеры зажужжали, наводя свои подслеповатые глазки.

— Это я, — сказала она в домофон. Замок щелкнул, и она прошла внутрь. Коридором, коридором, темными переходами. Вот, наконец, зал. Днем здесь пусто. Блестят голым металлом шесты, на которых ночью повисают танцовщицы, прогибаясь и вытягивая, стулья сложены вверх ножками на столы, где-то едва слышно урчит вентилятор. Только у одного столика нет сложенных стульев — там сидят двое. Один толстый и низенький и второй — неприметный худощавый тип.

— Привет, Пако. — сказала она, остановившись. Толстый кивнул.

— Я принесла тебе деньги. — она вынула пачки и положила их на стол, между пепельницей и золоченым портсигаром.

— Мы в расчете, Пако. — сказала она.

— Садись, — сказал толстяк, ткнув пальцем в стул напротив. Она села.

— Что это значит? — спросил он, взяв пачку денег со стола.

— Это деньги за последний раз. И взносы на два года вперед. Я хочу уехать.

— Угу.

— Ненадолго. Может на год. Но я же заплатила взносы, верно?

— Неверно.

— Черт, Пако, я всего лишь… — она замолчала, когда он поднял руку.

— Слушай сюда, девочка… — сказал толстяк и его лицо скривилось. Она испугалась, что смотрит на это лицо его глазами и отвела взгляд в сторону, чтобы он не видел этого. Некрасиво. Уродливо. Не нужно смотреть.

— Два момента. Во-первых — никто и никогда от нас не уходит. Это же принципы организации, девочка. Мы не Синдикат, но и у нас есть свои принципы. И во-вторых — ты должна нам намного больше. Но я, старый добрый Пако могу пойти тебе навстречу, верно я говорю, Клерк? — его сосед кивнул головой.

— Так вот. — Пако собрал пачки со стола и спрятал их в карманы пиджака: — Если ты крошка, хочешь свалить — сваливай. Я тебя особенно прикрывать, конечно, не буду. Но я смогу сказать тем, кто наверху, — он задрал голову и кивнул всеми своими подбородками: — что ты умерла где-нибудь в сточной канаве…

— Правда? Спасибо, Пако…

— Но за это тебе крошка придется заплатить… — толстяк хохотнул и расстегнул ремень на брюках. Его сосед изобразил заинтересованность на лице. Она поняла — ее не отпустят. Даже если она сейчас… о чем она думает, ведь она сейчас смотрит и его глазами, а это не просто некрасиво, это безобразно.

— Конечно, Пако. — сказала она, расстегивая молнию на юбке, снизу.

— Иди сюда, крошка… — сказал толстяк. Она шагнула вперед и почти нежно взяв его за голову, резко опустила вниз, выбросив колено навстречу. Удар снес толстяка со стула он рухнул на пол, схватившись за разбитый нос. Но главная опасность не здесь. Главная опасность это Клерк, который вскочил на ноги и потянулся внутрь пиджака, за пистолетом. Но на этой дистанции у него не было шансов. Нож альбасетской работы засеребрился блесной…

Немного погодя она стояла над ними, сжимая в руке наваху и успокаивая дыхание. Она вытерла лезвие и задумалась. Конечно то, что они лежат здесь вот так — это некрасиво. Но то, как она полосанула по горлу Клерка, свинчиваясь и уходя с линии огня — это было вполне. Она наклонилась и забрала у толстяка свои деньги, заодно машинально очистив и его бумажник. Но что-то словно толкнуло ее изнутри. Она подумала, разжала руки и бросила деньги в окровавленное лицо Пако. Так будет красивее. А она теперь должна искать красоту. Или делать ее сама. Она вышла наружу и достала сигарету. Подумав, сломала ее и выбросила. Потом достала пачку и тоже отправила в урну. Вместе с зажигалкой. Какая-то белая бумажка выпала из ее кармана, пока она садилась на мотоцикл.

—Две полоски?

—Это значит, что у нас будет ребенок, Миша-Майкл. Черт, до чего же не вовремя.

—Дети не бывают не вовремя. Дети всегда вовремя.

—Но что мне делать теперь?

—Думать о нем. Бросить курить. Уйти от твоего босса. Наслаждаться жизнью. Видеть красивые вещи и слышать красивую музыку, ведь теперь вас двое. Наслаждайся красотой, любимая и у нас будет самый красивый ребенок на свете.

Когда ее мотоцикл выскользнул за город и свернул на проселочную дорогу, она задумалась, а стоило ли перерезать глотку и самому Пако? Потом кивнула — стоило.

Во-первых, этот сукин сын не успокоился бы, пока не нашел ее, а во-вторых это было красиво. Ведь теперь она должна думать о ребенке. О том, чтобы он родился красивым. Она сама не заметила, как слезы потекли по ее лицу…

Миша-Майкл… я отплатила за твою смерть. И дам твоему ребенку жизнь. Что еще тебе от меня надо, чертов ублюдок? Убирайся прочь из моего сердца, не рви меня на части. Или нет — не уходи. Никогда. Просто будь там. И черт с ней, с болью.