Странное заседание невидимого Совета Повелителей Земли завершилось. Уходя, Абендабот проскрипел:
— Вы можете поступать по своему усмотрению, Агад Ромаррен. Вы можете остаться Фальком, нашим гостем на Земле или вступить во владение своим наследством и завершить предначертание ваших соотечественников на Вереле. Мы хотим, чтобы вы сознательно совершили свой выбор и тогда, когда вы сами сочтете это нужным. Мы ждем вашего решения и будем терпеливы.
Затем, обернувшись к Орри, он добавил:
— Сделай так, чтобы твой соплеменник чувствовал себя в городе свободным, и дай нам знать, если ты или он захотите вдруг что-то узнать.
Дверь отъехала в сторону перед Повелителем, и он вышел из комнаты. Его высокая могучая фигура мгновенно исчезла. Был ли он здесь на самом деле, во плоти, или это своего рода проекция, Фальк не мог с уверенностью судить об этом. Он даже удивился, подумав — видел ли он хоть раз живого Синга, или все это были только тени, проекции?
— Нам есть куда уйти отсюда? — резко спросил он у маленького соплеменника, устав от бесплотных скрытых способов общения и странных стен этого дворца и одновременно интересуясь, насколько на самом деле простирается их свобода.
— Куда угодно, врач Ромаррен. Мы можем выйти на улицу или, может быть, возьмем слайдер? Или, давайте, пойдем в сад, расположенный прямо здесь, во Дворце?
— В сад так в сад.
Он пошел вниз по огромному пустому, сверкающему коридору через тамбур-шлюз и попал в какую-то небольшую комнатку. Орри вошел за ним следом, закрыл дверь и произнес: «Сад».
Он не ощутил движения, но когда двери открылись, он уже был в саду. Вряд ли это чудо было снаружи Дворца. Через полупрозрачные стены далеко внизу мерцали огни города. Полная луна праздно висела над стеклянным потолком. Все вокруг было полно мягких световых пятен и теней, повсюду были тропические кустарники и лианы, которые вились вокруг шпалер и свисали с беседок. Фальк резко обернулся, чтобы удостовериться, существует ли позади него дорога к выходу. Горячая, тяжелая, полная необыкновенных запахов тишина казалась сверхъестественной. Казалось, что этот сад хранит воспоминания о какой-то далекой, ныне утраченной планете, чуждой всему земному, наполненной запахами и иллюзиями, болотами и неожиданными превращениями.
На тропинке меж мрачных цветов Орри остановился, чтобы взять из висевшей на столбе корзины маленькую белую трубочку и, поместив ее в губах, стал нетерпеливо сосать. Фальк был слишком поглощен другими впечатлениями, чтобы придать этому особое значение, но мальчик, как бы слегка смутившись, сам начал объяснять:
— Это парпита, успокаивающее средство. Все Повелители прибегают к нему. Оно стимулирует работу мозга. Может быть, вы хотите.
— Нет, спасибо. Я хотел бы спросить тебя о многом другом.
Однако он замолчал, колеблясь. Его новые вопросы могли и не быть прямыми.
Все время пока шел Совет, и пока Абендабот давал свои объяснения, Фалька не покидало ощущение, что все это было представлением, игрой, такой же, какие он видел на древних магнитных лентах у Владыки Канзаса.
Там он смотрел какую-то пьесу, где старый безумный король Лир рыщет в бурю по вересковым зарослям. Но у Фалька было еще и любопытное ощущение, что эта пьеса разыгралась не столько для него, сколько для Орри. Он не понимал причины этого, но снова и снова ощущал, что все то, что говорил ему Абендабот, говорилось только для того, чтобы что-то доказать мальчику.
И мальчик верил происходящему.
Для него это было пьесой. Или же он сам был актером и участником в ней.
— Меня смущает вот что, — осторожно произнес Фальк. — Ты сказал мне, что Верель находится на расстоянии ста тридцати — ста сорока световых лет от Земли. Но именно на таком расстоянии не должно быть чересчур много планет земного класса, и компьютер мог бы…
— Повелители говорят, — перебил Фалька Орри, — что на расстоянии ста пятнадцати — ста пятидесяти световых лет имеются всего четыре звезды класса «Ж» с планетами, среди которых может оказаться и наша. Но все они находятся в различных направлениях, и если Синги пошлют корабли на ее поиски, то на это, возможно, придется потратить около тысячи трехсот лет реального времени. Вы понимаете, врач Ромаррен, для того, чтобы отыскать нашу родную планету, понадобится около тысячи трехсот лет!
— Хотя ты был всего лишь ребенком, все же мне кажется немного странным то, что ты не знал, сколько времени уйдет на путешествие, и сколько лет тебе будет, когда ты вернешься домой.
— Речь шла о «двух годах», врач Ромаррен, то есть, грубо говоря, о ста двадцати земных годах, но мне казалось ясным, что это не точная цифра, потому что мне это было не нужно.
На какой-то момент возвратившись в своей памяти на Верель, мальчик заговорил с такой трезвой рассудительностью, какой раньше не выказывал.
— Я думаю, — продолжал он, — что, вероятно, не зная, кого и что взрослые собирались обнаружить на Земле, они хотели быть уверенными в том, что мы, дети, незнакомые с техникой блокировки мозга, не смогли бы выдать местонахождение Вереля противнику. Для нас же самих было, возможно, безопаснее оставаться в полном неведении.
— А ты помнишь, как выглядит звездное небо Вереля, какие там созвездия?
Орри пожал плечами в знак отрицания и засмеялся.
— Повелители тоже спрашивали меня об этом. Я был зимнерожденным, врач Ромаррен. Весна только началась, когда мы покинули Верель. Я едва ли видел безоблачное небо.
Если все это было правдой, то тогда казалось, что действительно только он — его подавленная личность, только Ромаррен мог бы сказать, где находится планета Верель. Объясняло ли это то, что казалось главной загадкой — интерес, который Синги проявляли к нему, причину, по которой под попечительством Эстрел он был приведен сюда. Объясняло ли это их предложение восстановить его память?
Существовала планета, которая не находилась под их контролем. На ней вновь открыли субсветовой полет.
Именно поэтому Синги хотят узнать ее местонахождение. Если они восстановят его память, он должен будет сказать им все, что знает. Если только они смогут восстановить его память. Если только все из того, что они ему говорили, было правдой.
Он вздохнул. Он устал от этой сумасшедшей жизни, подозрений, суматохи, от избытка не имевших достаточных оснований чудес. Иногда он даже задумывался над тем, а не находится ли он еще до сих пор под влиянием какого-то наркотика. Он чувствовал, что не в состоянии судить о том, что ему следует делать. Он и, вероятно, этот мальчик были игрушками в руках страшных, не имеющих веры игроков.
— Был ли он — тот, которого зовут Абендабот, сейчас в комнате, или это была какая-то иллюзия?
— Я не знаю, врач Ромаррен, — ответил Орри.
Вещество, которым он надышался из трубки, казалось, успокоило его. Обычно похожий на малое дитя, сейчас он говорил весело и непринужденно.
— Думаю, что все же он был там. Но они никогда близко не подходят друг к другу. Скажу вам честно, хотя это и очень странно, но за все время, которое я провел здесь, за все эти шесть лет, я еще ни разу не прикоснулся ни к одному из них. Они стараются держаться в стороне, всегда поодиночке. Я не имею в виду того, что они не были добры ко мне, — поспешно добавил он.
Он глядел на Фалька своими чистыми глазами, чтобы у него не сложилось впечатление, что он лжет.
— Они очень добрые. Я очень люблю и Лорда Абендабота, и Кена Кениека, и Парлу. Но они так далеки, всегда далеки от меня. Они так много знают. Они несут слишком тяжелое бремя. Они сохраняют знания и поддерживают мир. Они выполняют много других обязанностей и притом делают это уже в течение тысячи лет, тогда как остальные люди Земли не несут никакой ответственности, а живут жизнью диких зверей на воле. Их соплеменники — люди — ненавидят их и не хотят знать правды, которую им предлагают. Поэтому Повелители всегда должны оставаться порознь, оставаться одинокими, чтобы сохранить мир, ремесла и знания, которые, если бы их не было, были бы утрачены за несколько десятков лет среди этих воинственных племен, Домов, Странников и рыщущих по планете людоедов.
— Далеко не все они людоеды, — сухо заметил Фальк.
Казалось, что Орри подзабыл немного выученный урок.
— Может быть, и так, — согласился он.
— Некоторые из них говорят, что они опустились так низко потому, что их так держат Синги. Если же они будут искать новые знания, которые им не хотят открыть Синги, знания, которые помогут им начать строить свой собственный город, то Синги уничтожат его и их вместе с ним!
Наступила пауза. Орри закончил обсасывать свою трубку и аккуратно припрятал ее среди корней кустарника с длинными сверкающими красными оттенками цветами. Красными, как плоть, отметил про себя Фальк. Он ждал, что ему ответит на его патетическое высказывание мальчик, но постепенно до него стало доходить, что ответа не будет. То, что он только что сказал, просто не дошло До сознания Орри. Оно просто не имело для него никакого смысла.
Они продолжали молча идти в глубь сада.
— Ты знаешь ту, изображение которой появилось вначале? — спросил Фальк.
— Стреллу Зиобельель? — с готовностью отозвался Орри. — Да, я видел ее и раньше на собраниях Совета.
— Она из Сингов?
— Нет. Она не принадлежит к Повелителям. Я думаю, что она из горцев, но была воспитана в Эс Тохе. Многие люди приводят или присылают сюда своих детей, чтобы их воспитали для службы у Повелителей. А детей с недоразвитым мышлением приводят сюда и подключают к психокомпьютеру для того, чтобы даже они внесли свой посильный вклад в великое дело. Именно их невежественные люди называют «людьми-орудиями». Ты пришел сюда со Стреллой Зиобельель, врач Ромаррен?
— Да, кроме, того, я странствовал с ней, делился с ней пищей и спал в одной постели. Она называла себя тогда Эстрел, Странницей.
— Но вы же тогда должны были сами догадаться, что она не Синг! — сразу вырвалось у мальчика.
Он тут же покраснел, замолчал, вытащил еще одну белую трубочку и начал сосать, опустив глаза вниз.
— О, если бы она была из Сингов, то не спала бы тогда со мной? Это ты хотел сказать?
Фальк заинтересовался.
Мальчик, все еще красный от смущения, пожал плечами, выразив на свой манер отрицание. Затем наркотик все же придал ему смелости, и он произнес:
— Они не вступают в физическое соприкосновение с другими людьми, врач Ромаррен. Они словно боги, добрые, умные, но такие холодные и далекие. Они все время держатся порознь.
Речь мальчика была сбивчивой, многосложной, по-детски наивной. Осознал ли он свое одиночество в этом чуждом мире, в мире, в котором он прожил свое детство и в котором вступил в годы юности? Как, должно быть, он был одинок среди всех этих людей, которые всегда старались держаться отдельно друг от друга, которые не дотронулись до него, которые напичкали его словами, но настолько оторвали от реальности, что уже в пятнадцать лет он стал искать утешение в наркотике! Он не осознавал своей изоляции, не имел определенных представлений о многих вещах. Но иногда в его глазах были такие острые тоска и надежда, что Фальк не мог страстно не жалеть бедного юношу. У Орри был взгляд человека, которым тот смотрит на миражи, возникающие перед ним, — пальмы и арыки с прохладной водой.
Фальку хотелось еще о многом расспросить мальчика, но от этого было бы очень мало пользы. Фальк положил руку на хилое плечо Орри. Мальчик вздрогнул от прикосновения, слегка улыбнулся и принялся снова сосать свой наркотик.
Позже, будучи уже в своей комнате, где все было таким роскошным и предназначалось для его удобства — или для того, чтобы ошеломить Орри? — Фальк долго шагал взад и вперед, как волк в клетке, пока в конце концов не лег спать. Ему снилось, что он находится в доме, похожем на Лесные Дома, но у обитателей этого дома были глаза цвета янтаря и агата.
Он изо всех сил старался убедить их, что принадлежит к их племени, но они не понимали его языка, и как-то странно смотрели на него, когда он, запинаясь, искал нужные слова, слова истины, слова правды.
Когда он проснулся, его уже поджидали люди-орудия, чтобы предупредить, любое желание. Он отпустил их. Выйти в коридор ему никто не препятствовал. По дороге он никого не встретил. Длинные туманные коридоры казались совершенно пустыми, так же, как и подернутые дымкой полупрозрачные комнаты, мимо которых он шел и которые, казалось, не имели дверей. Однако все это время его не покидало чувство, что за ним наблюдают, следят за каждым его движением.
Когда он, вдоволь нагулявшись по этим длинным коридорам, вернулся к себе в комнату, там его уже поджидал Орри, который горел желанием показать Фальку город.
Целый день они бродили по городу пешком, иногда на слайдере, по его улицам, покрытым висячими садами, среди дворцов, жилых домов и общественных зданий Эс Тоха. Орри был щедро снабжен полосками иридия, которые служили здесь деньгами, и когда Фальк заметил, что ему не нравится модная одежда, в которую его одели хозяева дворца, Орри настоял, чтобы они зашли в лавку, торгующую одеждой, и купили ему все, что было нужно. Фальк стоял среди стеллажей и прилавков, заполненных пышными одеяниями и сотканными, и пластифицированными, сиявшими яркими цветными узорами. Он подумал о Парт, которая ткала на своей маленькой прялке белых журавлей на сером фоне.
— Я сотку черную одежду, — сказала она в момент прощания, — и буду ходить в ней.
Вспомнив об этом, он предпочел бы всей радуге материй и накидок простые черные штаны, темную рубаху и короткую черную меховую куртку.
— Эта одежда немного напоминает мне ту, которую носят у нас дома на Вереле, — сказал Орри.
Он с сомнением глядел на свое собственное огненно-красное одеяние.
— Но у нас там не было зимней одежды из искусственного меха. О, мы могли бы так много взять с собой на Верель. Мы о многом могли бы рассказать и многому научить, если только смогли бы отправиться туда!
Они зашли в помещение для еды, построенное на прозрачном уступе прямо над ущельем. По мере того, как холодный ясный вечер опускался с гор в бездну под ними, дома, которые вздымались прямо над ее краями, стали переливаться всеми цветами радуги, а улицы и висячие мосты засверкали огнями. Пока они ели остро приправленную пищу, они как бы плавали в волнах тихой музыки, окутавшей их, и наблюдали за многочисленными обитателями города.
Некоторые из людей, ходивших по улицам Эс Тоха, были одеты бедно, некоторые — роскошно. Многие были в одежде лиц противоположного пола, безвкусной и кричащей, и это смутно напоминало Фальку одежды Эстрел, когда он впервые увидел ее после того, как пришел в себя.
Среди жителей Эс Тоха были люди различных физических данных, причем многие из них Фальку никогда раньше не встречались. У одной из групп людей была очень белая кожа, голубые глаза и волосы цвета соломы.
Фальк решил, что они каким-то образом обесцветили себя, но Орри объяснил, что это представители племени, живущего на континенте, чья культура поощрялась Сингами, и которые привозили сюда их вождей и молодых людей на аэрокарах, чтобы те смогли увидеть Эс Тох и рассказать остальным.
— Как видишь, врач Ромаррен, это неправда, что Повелители отказываются учить туземцев. Как раз наоборот, это туземцы отказываются учиться. Все эти люди располагают многими знаниями Сингов.
— И что же им пришлось забыть, чтобы заслужить такую награду? — с иронией справился Фальк.
Орри не понял подоплеку вопроса, а если и понял, то ничего не мог рассказать о так называемых «туземцах». Он не знал, как они живут и что им известно из бывшего культурного и научного наследия когда-то великой цивилизации Земли. С владельцами лавок и официантами он был снисходительно вежлив, старался вести себя, как человек ведет себя с домашними животными.
Это высокомерие он, возможно, привез с Вереля. Судя по его описаниям, общество Империи Келшак было иерархическим, где каждый строго знал свое место на шкале Ступеней или шкале рангов, но кто устанавливал ранги, какие именно достоинства лежали в основе деления на ранги, Фальк так никогда и не смог понять.
Насколько он мог судить, ранг зависел не только от происхождения из той или иной семьи.
Детских воспоминаний Орри не хватало для составления четкой и цельной картины. Кроме того, Фальку очень не правилось в Орри то, с каким выражением тот произносил слово «туземцы», и он, не выдержав, спросил с оттенком иронии:
— Откуда тебе известно, кому следует кланяться и кто должен кланяться тебе? Я не могу отличить Повелителя от жителей Земли.
— О, да. Туземцы так называют себя сами, потому что они упорствуют в своих представлениях о Повелителях как завоевателях-пришельцах. Я сам не могу их различать.
Мальчик искренне улыбнулся.
— Большинство людей на этих улицах Синги?
— Я считаю, да. Хотя, разумеется, я мог бы отличить по виду всего лишь нескольких.
— Я не понимаю, что удерживает Повелителей — Сингов вдали от людей, если и те и другие — земные люди?
— Ну, знания, власть. Ведь Повелители уже очень долго господствуют на Земле.
— Но почему они держатся как обособленная каста? Ты как-то сказал, что Повелители верят в идеалы демократии.
Это было какое-то древнее слово, которое запало ему в голову, когда он впервые услышал его из уст Орри. Он не был уверен в его значении, но знал, что оно имеет какое-то отношение к участию всех в управлении.
— Да, конечно, врач Ромаррен. Совет правит демократически, для всеобщего блага. Не забывайте, что здесь нет ни королей, ни диктаторов. Может быть, сходим в парпита-холл? Если вам не нравится парпита, там есть другие стимулирующие средства — танцовщицы, мастера игры на теанде.
— Тебе нравится музыка?
— Нет, — чистосердечно признался мальчик.
Он как бы извинялся.
— Она вызывает у меня желание плакать или кричать. Конечно, на Вереле тоже поют, но только маленькие дети и животные. Как-то даже странно слышать, когда это делают взрослые люди. Но Повелителям нравится поощрять местное искусство. А танцы — они иногда очень красивы.
— Нет.
Фальк становился все более неугомонным. Ему не терпелось все понять и покончить с этим делом.
— У меня есть один вопрос к тому, которого зовут Абендабот, если он пожелает нас видеть.
— Пожалуйста. Он был моим учителем в течение целого года. Я могу позвать его с помощью этого.
Орри поднял к губам золотой браслет, охватывающий его запястье. Пока он говорил в него, Фальк тихо сидел, вспоминая, как Эстрел шептала молитвы в свой амулет и удивлялся своей собственной тупости. Любой дурак мог бы догадаться, что это был передатчик. Любой дурак, кроме него.
— Лорд Абендабот говорит, что может принять вас в любое удобное для вас время. Он в Восточном Дворце, — объявил Орри.
Они ушли из столовой, швырнув полоску денег кланявшемуся официанту, увидевшему, что они уходят.
Весенние грозовые тучи скрыли звезды и луну, но улицы были залиты светом. С тяжелым сердцем шел по ним Фальк. Несмотря на все свои страхи, он страстно желал увидеть Город «Элону» — место Людей!
А когда увидел, то еще больше встревожился и устал. И не толпы людей беспокоили его, а нереальность.
Это отнюдь не было местом людей. В Эс Тохе не было ощущения истории, протяженности назад во времени, и вперед в пространстве, хотя он уже в течение тысячелетия господствовал над человеческим миром. В нем было отчетливо заметно отсутствие библиотек, школ, музеев, которых так много насчитывалось в древних городах Земли, судя по телевизионным лентам, хранившимся в Доме Зоува. Здесь не осталось памятников и напоминаний о Великой Эре Человечества. Иссяк поток знаний и товаров. Деньги, которыми пользовались, были просто щедрым даром Сингов, а не порождением экономики, которая могла вдохнуть в них жизненную силу. Хотя говорили, что на Земле очень много Повелителей, они основали почему-то только один Город. Они держались порознь друг от друга так же, как и сама Земля держалась отдельно от других планет, которые некогда образовали Лигу. Эс Тох был замкнутым на себе городом. Все его великолепие, мелькание огней и машин, множество незнакомцев, роскошь улиц и зданий царили над глубокой расщелиной, на пустом месте. Это было Место Лжи. Но все же это был удивительный город, подобно ограненному бриллианту, упавшему с неба на беспокойную пустыню Земли — это был удивительный, чуждый и в то же время вечный город.
Слайдер перенес их через ярко освещенный мост к вздыбленной вверх башне.
Далеко внизу во тьме бежала речка. Гор не было видно из-за грозовых облаков.
У входа в башню Фалька и Орри встретили люди-орудия, и привели их к лифту, а затем в комнату, стены которой как всегда были полупрозрачными и без окон. Их попросили присесть и предложили высокие серебряные кубки с каким-то напитком.
Фальк осторожно попробовал его на вкус и с удивлением обнаружил тот же запах можжевельника, который был у напитка, некогда предложенного ему во Владении Канзас. Он знал, что это крепкое спиртное, и не стал пить.
Орри с наслаждением смаковал каждый глоток. Вошел Абендабот, высокий, в белой мантии. Лицо его было похоже на маску.
Едва заметным жестом он отпустил слуг и встал на некотором расстоянии от Фалька и Орри.
Еще один человек-орудие поставил на маленький столик третий кубок.
Абендабот поднял его, как бы салютуя, выпил до дна и только после этого заговорил сухим шепотом.
— Вы не сушили свой кубок, Лорд Ромаррен. На Земле существует одна старая-престарая поговорка: «Истина в вине».
Повелитель улыбнулся, но через мгновение снова стал серьезным.
— Но вас мучает та жажда, которая утоляется не вином, а истиной.
— Я хочу задать вам один вопрос.
— Всего один?
Что-то насмешливое послышалось Фальку в этих словах настолько отчетливо, что он взглянул на Орри, надеясь, что и тот уловил насмешку, но мальчик, посасывая еще одну трубку парпиты, ничего не уловил.
Его серо-золотые глаза были низко опущены.
— Я бы предпочел переговорить с вами наедине, — резко сказал Фальк.
Услышав эти слова, Орри удивленно поднял взор.
— Разумеется, я всегда готов.
Синг усмехнулся.
— Однако хочу вам заметить, Лорд Ромаррен, что на мой ответ не повлияет то обстоятельство, будет здесь Хар Орри или нет. У нас нет ничего такого, что мы могли бы рассказать вам, утаив при этом от него, как и нет ничего, что мы могли бы утаить от вас, поставив при этом его в известность. Но если вам угодно, чтобы мы были наедине, то что ж, пусть будет по-вашему.
— Подожди меня в холле, Орри, — попросил Фальк.
Мальчик кивнул и покорно вышел из комнаты.
Когда вертикальные створки двери закрылись за ним, Фальк произнес, вернее, прошептал, потому что все здесь не столько говорили, сколько шептали:
— Я хотел бы повторить еще раз мой вопрос. Вы можете восстановить мою прежнюю память только за счет нынешней личности, не так ли?
— Почему вы спрашиваете у меня? И разве я, ответив вам правду, буду уверен, что вы этому поверите?
— А почему я не должен поверить? — запротестовал Фальк.
Сердце у него защемило, потому что он почувствовал, как играет с ним Синг. Похоже, что в этой игре партнеры отнюдь не равноценны. По крайней мере, он был совершенно безвольным и ни в чем не сведущим.
— А разве мы не Лжецы? Вы обязаны не верить всему тому, что мы говорим. Разве не этому учили нас в Доме Зоува? Разве не так вы сейчас думаете?
Фальк осознавал всю тщетность своего упорства.
— Я скажу вам то, что уже говорил раньше, но только немного подробнее, хотя Кен Кениек лучше меня разбирается во всем этом. Он наиболее искусный среди нас в обращении с мозгом. Вы хотите, чтобы я позвал его? Я не сомневаюсь, что ои не будет возражать против присутствия своей проекции здесь, среди нас. Нет? Конечно, это не имеет особого значения. Выражаясь грубо, ответ на ваш вопрос таков: содержимое вашего мозга стерто, выскоблено. Это такая хрупкая операция, разумеется, нехирургическая, которая производится с помощью психоэлектрического оборудования, воздействие которого намного эффективнее, чем обычного гипнотического блокирования.
То, о чем вы в данный момент спрашиваете, — это вторичная, добавочная, частичная память, и структура личности, которую вы сейчас считаете своей основой, своим «Я». Но это, конечно, не так. Если взглянуть беспристрастно, ваше вторичное «Я» просто рудимент, эмоционально чахлый и интеллектуально неполноценный в сравнении с истинной личностью, которая очень глубоко упрятана в вашей психике. Поскольку мы не можем ожидать от вас, да и не ожидаем, что вы сможете взглянуть на все это беспристрастно, мы, тем не менее, хотим верить, что восстановление личности Ромаррена включит в себя и продолжение существования личности Фалька. Мы имели сильное искушение солгать вам об этом, чтобы рассеять все ваши страхи и сомнения, и тем самым облегчить выбор. Но мы думаем, что вам лучше знать правду. Мы не можем поступить иначе. А истина заключена в следующем: когда мы восстановим функциональные способности вашего мозга, если только этими словами можно назвать такую сложную и опасную операцию, которую готов провести с помощью своих психокомпьютеров Кен Кениек, то такое восстановление повлечет за собой всеобщую блокировку вторичной синаптической плоскости, которую вы сейчас считаете своим разумом и личностью. Это вторичное целое будет безвредно подавлено, то есть в свою очередь стерто.
— Чтобы оживить Ромаррена, вы, значит, должны убить Фалька?
— Мы не убиваем, — раздался резкий шепот Синга.
Затем эти же слова он с жаром повторил мысленно.
Последовала некоторая пауза, после которой Абендабот прошептал:
— Чтобы добиться великого, мы должны отказаться от малого. Таково всеобщее правило.
— Чтобы жить, нужно согласиться умереть, — произнес Фальк.
Он увидел, что лицо, похожее на маску, поморщилось.
— Очень хорошо. Я согласен позволить убить меня. Мое сознание не играет особой роли, не так ли? Но вы все же хотите его получить?
— Мы не убьем вас.
Шепот стал громче.
— Мы никогда не убиваем. Мы не забираем ничьей жизни. Мы просто восстановим вашу истинную память и сущность. Но вам придется забыть все земное. Такова цена. Здесь не может быть ни выбора, ни сомнения. Чтобы стать Ромарреном, необходимо забыть Фалька. На это придется согласиться. Это единственное, что мы просим у вас.
— Дайте мне еще один день, — попросил Фальк.
Он встал, давая тем самым понять, что разговор окончен.
Он проиграл. В этой игре он бессилен что-либо предпринять.
И все же он заставил эту маску поморщиться, на какое-то мгновение он задел ложь за живое. Все эти мгновения он чувствовал, что истина, будь у него чуть больше сил или умения дотянуться до нее, лежала совсем близко, на поверхности.
Вместе с Орри Фальк покинул башню.
Уже на улице он предложил:
— Давай немного пройдемся. Я хотел бы кое-что обсудить с тобой, но только подальше от этих стен.
Они пересекли ярко освещенную улицу и вышли на край обрыва. Овеваемые холодным ветром, они стояли плечом к плечу и смотрели вниз.
Фонари моста отбрасывали на них свет, прямо с края улицы вниз падали стенки глубокого черного ущелья.
— Когда я был Ромарреном, — медленно произнес Фальк, — имел ли я право просить у тебя о какой-нибудь услуге?
— Вы могли рассчитывать на что угодно, — быстро и спокойно ответил мальчик, как будто вспомнив дни своей первоначальной учебы на Вереле.
Фальк посмотрел ему прямо в глаза, перевел взгляд на золотой браслет на руке Орри и жестом показал, что его необходимо бросить в ущелье.
Орри попытался было что-то сказать, но Фальк приложил палец к губам.
Глаза мальчика вспыхнули. Он немного поколебался, затем все же снял браслет и швырнул его в темноту пропасти.
После этого он повернулся к Фальку.
На лице у него были страх и смущение, но в то же время можно было увидеть, что он всей душой жаждал заслужить одобрение Фалька.
Впервые за все время общения с Орри Фальк мысленно обратился к нему:
— Есть ли у тебя другое такое устройство?
Сначала мальчик ничего не понял.
Мысленная речь Фалька была неумелой и слабой по сравнению с тем, как это умели делать Синги.
Когда же, наконец, Орри понял, он так же мысленно ответил:
— Нет. У меня был только этот компьютер. Зачем вы приказали мне его выбросить, врач Ромаррен?
— Я хочу поговорить с тобой и только с тобой. Для того, чтобы нас никто не подслушал. Тебе понятно?
Мальчик казался испуганным.
— Повелители могут услышать, — пробормотал он. — Они могут подслушать мысленную речь где угодно, врач Ромаррен, а я только начинаю упражняться в защите своего мозга…
— Тогда мы будем говорить вслух, — заметил Фальк.
Но он сомневался в том, что Синги могут прослушивать мысленную речь «где угодно» без помощи какого-либо рода технических средств.
— Вот что я хочу у тебя спросить. Эти Повелители Эс Тоха привели меня сюда, кажется, для того, чтобы восстановить мою намять, память Ромаррена. Но они могут сделать это только ценой моей памяти, принадлежащей мне такому, как я сейчас, ценою всего того, что я узнал на Земле. Они настаивают именно на этом. Я же не хочу, чтобы так случилось. Я не хочу забыть то, что знаю и о чем догадываюсь. Я не хочу стать невежественным орудием в руках этих людей. Я не хочу умереть еще раз до естественной смерти. Я не рассчитываю, что мне удастся воспротивиться им, но я хочу попытаться. Поэтому услуга, о которой я хотел бы попросить тебя, заключается в…
Он замолчал, обдумывая продолжение, поскольку четкого плана у него пока не было.
Лицо Орри, раскрасневшееся поначалу от возбуждения, теперь снова потускнело, в конце концов он спросил:
— Но почему… — и тоже смолк.
— Ну? — потребовал Фальк.
Он видел, что власть, которой он на короткое время добился над мальчиком, стала улетучиваться.
Однако этим своим нетерпением «ну» ему все же удалось немного растормошить Орри.
— Ну? — чуть ли не грозно повторил снова Фальк.
— Почему вы не доверяете Повелителям, врач Ромаррен? Зачем им нужно подавлять ваши воспоминания о Земле?
— Потому что Ромаррен не знает того, что знаю я. И ты тоже не знаешь. А раз так, то для того, чтобы не предать планету, пославшую нас сюда, мы должны быть очень осторожны в своих поступках.
— Но вы ведь даже не помните Верель?
— Ты прав, малыш. Но я не хочу служить лицам, которые повелевают здесь. Слушай меня. Вот все, о чем я могу догадываться относительно их намерений. Они восстановят мой прежний разум для того, чтобы узнать местонахождение нашей родной планеты. Едва они узнают об этом, тут же убьют меня, а тебе скажут, что операция потерпела неудачу. Если же они ничего не узнают, то оставят мне жизнь, но крайней мере, до тех пор, пока я не скажу им того, что они хотят узнать. А я как Ромаррен не буду располагать достаточными знаниями, чтобы утаить от них всю правду. После этого они пошлют нас назад, на Верель, как единственных уцелевших после великого путешествия. Мы после длительного отсутствия, продолжавшегося несколько земных веков, возвратимся на родную планету, чтобы рассказать о том, что на варварской Земле Синги-люди высоко держат факел цивилизации. Синги, которые вовсе не являются Врагами, а совсем наоборот, они — жертвующие собой Владыки, мудрые Повелители. И не какие-то там пришельцы из глубин Вселенной, а что ни на есть самые обыкновенные люди. Мы должны будем рассказать на Вереле о том, как дружелюбно они отнеслись к нам. И нам охотно поверят, поверят той же лжи, которой поверили мы сами. Поэтому они не будут бояться появления Сингов на Вереле и не придут на помощь людям Земли, истинным ее обитателям, которые так жаждут избавления от лжи.
— Но, врач Ромаррен, все это совсем не ложь, — запротестовал Орри.
Фальк долго смотрел на него сосредоточенным ясным взглядом. Сердце его сжалось, но в конце концов он сказал:
— Так ты сделаешь для меня то, о чем я тебя попрошу?
— Да, — прошептал мальчик.
— Не сказав об этом ни одной живой душе?
— Да.
— Все очень просто. Когда ты впервые встретишься со мной как с Ромарреном, если вообще встретишься, — то скажи мне такие слова: «Прочитайте первую страницу книги».
— Прочитайте первую страницу книги, — покорно повторил мальчик и кивнул головой.
Наступила пауза. Фальк стоял, чувствуя, что его все больше охватывает безысходность, ощущая себя мухой, запутавшейся в паутине.
— И это все, о чем вы хотели меня попросить, врач Ромаррен? — нарушил наконец тишину Орри.
— Это все.
Мальчик склонил голову и пробормотал какую-то фразу на своем родном языке, очевидно, какую-то формулу обещания. Затем он спросил:
— А что мне следует сказать о браслете-коммуникаторе Повелителям, врач Ромаррен?
— Скажи им правду. Это не имеет никакого значения, если ты сохранишь другую тайну.
Кажется, они уже научили мальчишку лгать, но и не научили отличать правду от лжи.
Орри провел Фалька назад через мост к слайдеру, и они вернулись в сиявший дворец с полупрозрачными стенами, куда Эстрел в первый раз привела его.
Оставшись в комнате наедине с собой, Фальк дал выход страху и ярости, осознав, что он полностью одурачен и беспомощен. Когда ему все же удалось укротить свой гнев, он продолжал метаться по комнате, как волк в клетке, борясь со страхом смерти.
Если он отклонит их требования, могут ли они оставить его в живых, как Фалька, пусть бесполезного для них, но и безвредного?
Нет, не оставят. Это было ясно, как день, и только трусость заставила его рассматривать этот вариант. Надежды не было никакой! Может ли он сбежать от них?
Кажущаяся пустота этого здания могла быть ловушкой или, наоборот, подобно многому другому здесь, иллюзией. Он чувствовал, догадывался, что за ним неотступно следят, подслушивают и подглядывают с помощью скрытых автоматических устройств.
Как он уже успел отметить, все реальные двери охранялись здесь или людьми-орудиями, или электронными мониторами.
Но даже если ему и удастся сбежать из Эс Тоха, что тогда?
Может ли он совершить обратный путь через горы и равнины, через реки и леса, чтобы вернуться в конце концов на Поляну к Парт… Нет!
Он гневно остановил ход своих мыслей.
Он не может вернуться назад. Он уже столь далеко зашел, что теперь просто обязан идти до самого конца, пусть даже через смерть, если ее не удастся миновать, ко второму рождению — рождению чужого ему человека с чужой душой.
Но здесь уже больше никого не будет, никого, кто сказал бы этому незнакомцу всю правду, потому что здесь нет никого, кому бы Фальк мог довериться, кроме себя самого, и, следовательно, Фальку не только придется умирать, но и смерть его должна будет послужить намерениям Врага, а этого Фальк не мог выдержать. Эго было невыносимым.
Он шагал вдоль и поперек по тихому зеленоватому полумраку своей комнаты. Он не должен, не может оказывать услугу лжецам, не должен рассказывать нм того, что они хотят узнать.
И не судьба Вереля беспокоила его — исходя из всего того, что он знал, все его догадки шли в никуда, а сам Верель казался такой же ложью. То же самое можно было сказать об Орри и еще с большей уверенностью об Эстрел. Но он любил Землю, хотя и был чужаком на ней. Земля для него означала Дом в Лесу, залитую Солнцем Поляну, девушку Парт. Вот их-то он и не имел права предавать! Он должен верить в то, что найдет какой-нибудь способ остаться самим собой, несмотря на все ухищрения и силу Врага. Снова и снова он пытался представить себе, каким образом он, Фальк, мог бы оставить послание самому себе, но уже Ромаррену.
Проблема эта сама по себе выглядела столь нелепой, что притупляла воображение и казалась неразрешимой. Если Сннги не заметят, как он будет писать такое послание, они, конечно, тут же обнаружат его, когда оно будет написано. Сначала он думал воспользоваться Орри, как посредником, приказав ему сказать Ромаррену: «Не отвечайте на вопросы Сингов…», но он не был уверен в преданности мальчика. Он не надеялся, что Орри будет повиноваться его приказам и сохранит все в тайне от захватчиков. Синги так манипулировали сознанием этого бедного ребенка, что он фактически стал их орудием. Даже лишенное смысла послание, которое он передал Орри, могло быть уже известно Сингам.
Нет никакого устройства или уловки, никакого средства или способа, чтобы выбраться из создавшегося положения.
Была только надежда, да и та очень слабая, что он выстоит, что бы с ним ни сделали, что он останется самим собой и откажется забыть, откажется умереть. Единственное, что ему давало основание надеяться на это, было то, что Синг сказал, что это невозможно.
Он хотел, чтобы он поверил в то, что это невозможно.
Иллюзии, видения и галлюцинации его первых часов или дней в Эс Тохе скорее всего имели целью привести его в состояние смятения. Он должен был запутаться, сбиться с толку и потерять веру в себя. Вот чего они добивались!
Они хотят, чтобы он не верил в свои убеждения, свои знания, в свою силу. Все их рассуждения о стирании содержимого мозга были в равной степени запугиванием и шантажом с целью убедить его, что он, вероятно, не сможет противостоять их парагипнотическим операциям.
Ромаррен не выдержал их…
Но у Ромаррена не было подозрения или предубеждения против их способности или о том, что они попытаются сделать с ним, в то время как у Фалька только это и держится в голове. Вот в чем разница. Поэтому, вероятно, память Ромаррена и оказалась уничтоженной. По их уверениям, то же ожидает и память Фалька. Однако лучшим доказательством их лжи было то, что они все же пытались восстановить память Ромаррена!
Очень слабая надежда. Все, что он мог сделать, — это внушить себе: «Я все выдержу», — в надежде, что это окажется возможным.
Если удача будет на его стороне, так может случиться. Если же удача от него отвернется…
«Надежда — еще более хрупкая, более трудная вещь, чем вера», — подумал он, шагая по комнате, под отблески беззвучных молний весенней грозы, различимых сквозь полупрозрачные стены, грозы, разразившейся высоко над его головой. В хорошую погоду верят в жизнь, в плохую — только надеются. Но суть при этом одна и та же. В этих категориях необходима связь одного разума с другим, с миром и со временем. Без веры человек живет, но не человеческой жизнью. Без надежды он погибает. Когда же нет взаимосвязей, когда руки не соприкасаются с другими руками, чувства атрофируются, разум кажется бесплотным и одержимым, и связь между людьми становится такой, какая связывает хозяина и раба, убийцу и жертву.
Законы существуют для того, чтобы подавлять побуждения, которых люди сами в себе боятся.
«Не убий!» было единственным хвастливым законом Сингов. Все остальное было дозволено. Это означало скорее всего, что существует не так уж много такого, что бы они на самом деле хотели сделать.
Страшась своего собственного, глубоко заложенного влечения к смерти, они проповедовали почтение к жизни, дурача в конце концов и самих себя собственной ложью!
У него не оставалось бы ни малейшей надежды на победу, если бы не одно качество, с которым ни один лжец не может справиться — человеческая честность. Вероятно, им и в голову не придет, что человек может так сильно жаждать остаться самим собой, что, возможно, устоит, даже будучи абсолютно беспомощным.
Все возможно…
Успокоив наконец свои мысли, он взял книгу, которую подарил ему Владыка Канзаса и которую, наперекор его предсказанию, он до сих пор не потерял, и читал ее очень внимательно, пока не уснул.
На следующее утро, возможно, последнее в жизни Фалька, Орри предложил продолжить осмотр достопримечательностей города с аэрокара. Фальк согласился, ответив, что он очень хотел бы взглянуть на Западный океан.
Подчеркнуто вежливо двое из Сингов, Абендабот и Кен Кениек, справились, можно ли им сопровождать почетного гостя и постараться ответить на все возникшие у того по ходу полета вопросы. У Фалька была смутная надежда, что ему удастся как можно больше узнать о том, что они собираются сделать с его мозгом, и тем самым подготовиться к сопротивлению. Но из этого ничего не получилось. Кен Кениек разразился бесконечным потоком терминов, непрерывно говоря о нейронах и синапсах, блокировании и разблокировании, о наркотиках, гипнозе и парагипнозе, о подключенных и неподключенных к мозгу компьютерах. Все это было для Фалька бессвязным набором слов, но слов устрашающих. Он вскоре прекратил все попытки что-либо узнать о предстоящей операции.
Аэрокар, пилотируемый бессловесным человеком-орудием, который казался всего лишь продолжением органов управления, поднялся над горами и устремился на запад над пустынями, яркими от краткого весеннего цветения. Через несколько минут они уже были лицом к лицу с суровым гранитом Западного Хребта. Несмотря на катаклизмы, горы Сиерры все так же вздымали в небо свои зазубренные пики, выраставшие из занесенных снегом ущелий. За пределами хребта лежал океан, ярко отражая солнечный свет. Темными пятнами над его волнами выделялись затонувшие участки суши.
Когда-то там были города, ныне уже забытые — так же, как и в его собственном мозгу забытые города, имена и…
Когда аэрокар повернул, чтобы направиться на восток, Фальк сказал:
— Завтра будет землетрясение, и то, что было Фальком, может уйти под воду.
— Поверьте, мне будет очень жаль, если такое случится, Лорд Ромаррен.
Абендабот печально кивнул. Фальку показалось, что в его голосе промелькнула нотка удовлетворения. Всякий раз, когда этот Синг выражал какие-то свои чувства словами, это было настолько фальшивым, что, казалось, подразумевало прямо противоположное. Но, возможно, у Абендабота полностью отсутствовали какие-либо чувства и волнения. Кен Кениек, с бледным лицом и водянистыми глазами, которые ничего не говорили о его возрасте, в отличие от своего напарника, Абендабота, не выказывал никаких чувств и не притворялся, что они у него есть.
Вот и сейчас он сидел, не двигаясь, без всякого выражения на лице, всецело замкнутый, ушедший в себя, отрешенный.
Аэрокар стрелой мчался над пустынями, отделявшими Эс Тох от моря. На всем этом огромном пространстве не было никаких признаков обитания людей. Они совершили посадку на крыше здания, в котором была расположена комната Фалька. После нескольких часов, проведенных в обществе холодных бесстрастных Сингов, он страстно желал хотя бы этого призрачного уединения. И они позволили Фальку получить его.
Остаток дня он провел в своей комнате, опасаясь, что Синги могут снова одурманить его или навязать какие-то иллюзии, чтобы рассеять внимание и ослабить волю. Но, по-видимому, они почувствовали, что уже нет необходимости предпринимать какие-либо меры предосторожности относительно его личности. Его оставили в покое — пусть себе шагает по полупрозрачному полу, сидит или читает свою книгу. Что, в общем-то, он может совершить против их воли?
Снова и снова в течение этих долгих часов он возвращался к книге. Он не осмеливался делать на ее полях никаких заметок или отметок, даже ногтем.
Он только читал ее, хотя, пожалуй, и так знал наизусть. Он был полностью поглощен чтением, страница за страницей вникал он в ее слова, повторяя их про себя, что бы он ни делал — расхаживал или сидел, или лежал. Вновь и вновь его мысли возвращались к самому началу этой книги, к первым словам Старого Канона на первой странице:
«Путь, который может быть пройден,
Это не есть вечный Путь.
Имя, которое может быть названо.
Это не есть вечное Имя».
Поздно ночью, под гнетом усталости и голода, мыслей, которые он непрерывно гнал от себя, мыслей о страхе смерти, которым он не позволил овладеть собой, ум его наконец пришел к такому состоянию, которого он искал. Стена пала, душа отделилась от бренного тела, и он стал ничем. Он стал словом. Словом, произносимым во тьме, которое некому было услышать. Его личность отделилась от него, и он всецело стал вечно собой — безымянным и одним единственным во Вселенной.
Постепенно чувство времени вернулось, и вещи снова получили имена, а стены поднялись вокруг него. Ой прочел первую страницу книги еще раз, затем лег и постарался уснуть.
Восточная стена его комнаты под ранними лучами солнца стала ярко-изумрудной, когда за ним пришли двое людей-орудий и повели вниз через дымчатый коридор и нижние этажи здания на улицу, усадили в слайдер и повезли по тенистым улицам. Переехав через глубокую расщелину, они попали в другую башню.
Эти двое не были слугами, которые обслуживали его. Это были могучие бессловесные стражники, на лица которых даже психокомпьютер не смог наложить отпечаток индивидуальности. Помня методичную жестокость избиения, которому он был подвергнут, когда впервые очутился в Эс Тохе, первый урок неверия в себя, который ему преподнесли Синги, он предположил, что они боятся, как бы он не скрылся в последнюю минуту, и приставили к нему этих стражников, чтобы охладить любой подобный порыв.
Его провели через лабиринт комнат, заканчивавшийся в ярко освещенных подземных палатах, стены которых представляли собой экраны и блоки какого-то огромного вычислительного комплекса. В одну из таких комнат и вошел Кен Кениек, чтобы встретить его.
Фальк удивился, почему Синг один. У него мелькнула мысль, что за все время пребывания в Эс Тохе он видел от силы двух Сингов одновременно. Сингов во плоти и крови, не считая иллюзий. Но сейчас у него уже не было времени ломать себе голову над подобной проблемой, хотя где-то в закоулках мозга промелькнуло какое-то неясное воспоминание, объяснение.
— Вы не пытались прошлой ночью совершить самоубийство, — сказал Кен Кениек своим безразличным шепотом.
Было непонятно — вопрос это или просто констатация факта.
Такой выход даже не приходил Фальку в голову.
— Я думал о том, что позволил бы только вам проделать это, — с вызовом ответил Фальк.
Кен Кениек не обратил внимания на эти слова, хотя отлично их понял.
— Все готово, — прошептал он. — Это те же запоминающие устройства и точно такие же связи, которые были использованы для блокирования вашей первоначальной структуры сознания и подсознания шесть лет назад. Если вы в душе согласны на этот опыт, то устранение блокировок подсознания не будет сопряжено с какими бы то ни было затруднениями или нанесением умственных травм. Согласие очень существенно для восстановления, хотя совершенно не нужно для подавления сознания. Вы готовы?
Почти одновременно с произнесенными вслух словами он обратился к Фальку при помощи мысленной речи: «Вы готовы?»
— Да, — едва слышно пробормотал Фальк.
Как бы удовлетворившись ответом и сопровождающими этот ответ эмоциональными обертонами, Синг кивнул и произнес своим монотонным шепотом:
— Я начну прямо сейчас же, без применения наркоза. Наркотики затуманивают ясность гипнотического и парагипнотического процесса. Без них мне легче работать. Садитесь.
Фальк повиновался молча, стараясь изгнать из мозга какие-либо мысли.
По какому-то неслышимому сигналу в комнату вошел ассистент и наклонился над Фальком, в то время как сам Кен Кениек расположился перед лицевой панелью одного из компьютеров.
В его позе было что-то от музыканта, сидящего перед своим инструментом. На мгновение Фальк вспомнил огромную систему в тронном зале Властителя Канзаса, быстрые черные пальцы, парившие над ней, которые чертили и перечеркивали определенные изменяющиеся узоры камней, звезд, мыслей. Тьма нахлынула на него, как шторы на глаза и разум. Он сознавал, что к его черепу что-то приспосабливают, нечто вроде колпака. Затем он перестал что-либо ощущать, кроме черноты, бесконечной черноты, кромешной, всеобъемлющей тьмы!
В этой тьме чей-то голос произнес одно слово, которое он почти что понял. Снова и снова этот голос произносил одно и то же слово, какое-то имя…
Подобно языку пламени вспыхнула его воля к жизни, и он провозгласил, собрав все свои силы, ломая все препятствия, в тишине тьмы, которая обволакивала его мозг:
— Я — Фальк!
Но тьма все же поглотила его.