Дни, счет которым Фальк давно потерял, стали понемногу удлиняться, и он понял, что конец года скорее всего уже прошел. Хотя погода сохранялась не такой плохой, как могла быть в это время года, она все же доставляла Фальку довольно много неприятностей. Часто шел снег, не такой сильный, чтобы помешать ходьбе, но достаточный для того, чтобы Фальк мог понять, что если бы у него не было зимней одежды и спального мешка, захваченных из Дома Зоува, он гораздо сильнее ощущал бы все «прелести» этого сезона. Северный ветер дул настолько свирепо, что Фалька все время сбивало немного к югу, и он часто вместо того, чтобы идти против ветра, шел на юго-запад.
Одним пасмурным дождливом днем он спускался вдоль текущего на юг ручья, с трудом продирался сквозь густые кусты, росшие по его берегам. Внезапно кусты исчезли, и он остановился. Перед ним простиралась великая река, поверхность которой тускло блестела и была испещрена оспинами дождя. Вязкий противоположный берег был наполовину скрыт туманом. Фалька ужаснула ширина реки. Он был потрясен мощью этого величественного молчаливого потока темной воды, несшейся под низким зимним небом на запад. Сначала он решил, что это, должно быть, Внутренняя Река, один из немногих ориентиров внутренней части материка, известных, по слухам, жителям Домов Восточного Леса. Однако говорили, что он течет на юг, являясь западной границей царства деревьев. Наверное, это был один из ее притоков. Фальк пошел вдоль него, потому что при этом не нужно было пересекать холмистую местность, а сама река обеспечивала его и питьевой водой, и хорошей охотой.
Было приятно временами идти вместо тропинки по песчаному берегу, когда вместо угнетавшей тьмы ветвей над головой было открытое небо.
Утром одного из многих дней, проведенных у реки, ему удалось подстрелить дикую курицу.
Куры здесь водились повсеместно, собираясь в пронзительно кричащие, низко летящие стаи, и куриное мясо стало основной его пищей.
Он перебил крыло этой птице и, когда подбирал ее, она была еще живя.
Она билась на земле и кричала пронзительным голосом:
— Брать жизнь… брать жизнь…
Он скрутил ей шею.
Слова звенели в его голове и он, как ни старался, не мог их заглушить.
Последний случай, когда животное заговорило с ним, произошел неподалеку от Дома Страха, и это значило, что где-то среди этих унылых холмов должны жить люди. Какая-то затаившаяся группа, вроде той, к которой принадлежал Аргард. Или дикие Странники, которые непременно убьют его, как только увидят его глаза. А может быть, это люди, которые живут в кабале у своего повелителя и которые отведут его к нему, чтобы тот с радостью превратил его в раба.
Он все же хотел отыскать дорогу к ним тогда, когда это ему самому будет удобно.
«Никому не верь, избегай людей!»
Теперь он хорошо выучил этот урок.
В этот день он осторожно двигался вперед и делал это так тихо, что зачастую водяные птицы, которых было полно на берегах реки, неожиданно взлетали почти из-под его ног.
Однако ему не попадались тропы, и он не видел никаких признаков человеческих существ, которые бы обитали у реки или близко подходили к ней. Только в конце одного короткого дня впереди него взлетела стая бронзово-зеленых уток и полетела над водой, перекликаясь между собой бессвязными словами человеческой речи.
Пройдя еще немного, он остановился, полагая, что в дуновении ветра ему почудился запах горящих дров. Ветер дул с северо-запада, и Фальк еще более осторожно двинулся вперед.
Когда на реку стал опускаться вечер, далеко впереди на заросшем кустарниками берегу мелькнул и исчез огонек, затем вспыхнул снова.
Теперь его остановили не страх и даже не осторожность, а то, что это был первый огонь с тех пор, как он покинул Поляну. Зрелище это чем-то странно тронуло его душу.
Осторожный, как всякое лесное животное, он подождал, пока ночь полностью вступит в свои права, а затем медленно и бесшумно двинулся по берегу реки, стараясь не покидать тень от ив, пока не подошел настолько близко, что различил квадрат окна, через которое был виден очаг. Это была маленькая хижина с острой крышей, на которой было полно снега. Высоко над темным лесом и рекой сияло созвездие Ориона, сейчас наиболее яркое в этой тихой и морозной ночи. Время от времени с ветвей деревьев падал снег, рассыпаясь на отдельные снежинки, плывшие над рекой и вспыхивающие, словно искорки в луче света, падающего из окна.
Фальк стоял, не сводя глаз с огня в хижине.
Он подошел еще ближе, стараясь не производить шума.
Внезапно дверь хижины со скрипом отворилась, земля перед ней озарилась золотым сиянием, и вверх поднялась снежная пыль.
— Иди сюда, к огню, — произнес человек.
Он стоял в проеме двери, совсем не заботясь о том, что был совершенно беззащитен, так как находился на свету, лившемся из хижины.
Хоронясь во тьме, Фальк ухватился руками за лазер и замер.
— Я ловлю твои мысли, незнакомец, — снова бросил в темноту хозяин хижины. — Я — Слухач. Иди смелее. Здесь нечего бояться. Или, может быть, ты меня не понимаешь? Ты говоришь на этом языке?
Фальк молчал.
— Ну что ж, будем надеяться, что ты меня понимаешь, потому что я не собираюсь пользоваться при общении с тобой мысленной речью. Здесь нет никого, кроме меня и тебя… Конечно, — опять начал говорить незнакомец, — я без труда слышу тебя, ну, точно так же, как ты своими ушами слышишь меня. Я знаю, что ты здесь и не отваживаешься выйти из темноты ко мне. Подойди, и я тебе клянусь, что ничто не угрожает одинокому путнику у меня в доме. Я сейчас уйду, а ты, если захочешь отдохнуть в тепле, постучись.
Дверь закрылась.
Фальк еще некоторое время постоял, затем пересек несколько ярдов в темноте, которые отделяли его от двери домика и постучался.
— Заходи!
Он открыл дверь и очутился среди тепла и света. Старик, седые волосы которого падали на спину, стоял на коленях перед очагом, поправляя огонь. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на незнакомца, и продолжал методично засовывать дрова в топку. Затем, немного погодя, он стал громко декламировать чуть нараспев:
Я ОДИН, один,
Я в смятеньи
И всеми заброшен,
Будто в море плыву,
И нет гавани,
Где бросить мне якорь.
Голова его повернулась.
Старик улыбнулся, узкие, яркие глаза искоса смотрели на Фалька.
Голосом сбивчивым и хриплым, потому что ему уже давно не приходилось пускать его в ход, Фальк ответил:
От всех есть какая-то польза,
Только я один
Ни на что не годен,
И мне некуда притулиться.
Я один, я отличаюсь от всех,
Я чужестранец,
Но я ищу мать,
Вскормившую меня молоком,
И я найду свой путь.
— Ха, ха, ха, — старик рассмеялся. — Так ли это, желтоглазый? Впрочем, это твое дело. Садись сюда, поближе к огню. Значит, ты чужестранец? И сколько дней ты уже не мылся горячей водой? Кто знает? Где эта чертова кочерга? Сегодня на дворе холодно. Да, холод такой, как поцелуй предателя. А мы здесь. Ну-ка, поднеси мне вот ту вязанку дров, у двери, и я суну ее в огонь. Вот так. Я — человек скромный, и особого комфорта у меня не жди. Но горячая ванна есть, горячая ванна, не все ли равно, от чего греется вода — от расщепления водорода или от сосновых поленьев, не так ли? Да, ты на самом деле чужестранец, парень, и твоя одежда так же нуждается в горячей воде, пусть она и устойчива против дождя. А как насчет кроликов? Хороню. Завтра мы приготовим пару тушеных зверьков, да еще насыплем туда много зелени, ведь на овощи ты не мог охотиться со своим лазерным пистолетом, а? У тебя нет их в запасе в мешке, разве не так? Я живу здесь один-одинешенек, самый великий Слухач. Я живу один и очень много говорю. Родился я не здесь, не в лесу. Но я никогда не мог закрыться от людских мыслей, от людской суеты, от людской печали, в общем, от всего, что так свойственно именно людям. Мне приходилось продираться сквозь густой лес их мыслей, планов, тревог, и вот поэтому я решил жить здесь, в настоящем лесу, окруженный только зверьем. Слава богу, что есть еще места на Земле, обитатели которых имеют столь куцые и спокойные мозги. В этих мыслях нет смертоносных планов и лжи, так же, как нет этого и в их головах. Садись сюда, парень, ты очень долго шел, и ноги твои устали.
Фальк присел на деревянную скамью у очага.
— Спасибо вам за гостеприимство, — сказал он.
Он уже хотел назвать свое имя, но старик опередил его.
— Не трудись, парень. Я могу дать тебе уйму хороших имен, вполне пристойных для этой части мира. Желтоглазый, Чужеземец, Гость, любое, какое только пожелаешь. Помни о том, что я Слухач, а не мыслепередатчик. Мне не нужны слова или имена. Я сразу ощутил, что где-то там, во тьме, одинокая душа, и я знаю, что мое освещенное окно слепило твои глаза. Разве этого недостаточно? Мне не нужны имена. А мое имя — Самый Одинокий. Верно? А теперь давай двигайся поближе к огню и грейся.
— Мне уже тепло, — запротестовал Фальк.
Седые космы старика скользили по его плечам, когда он, проворный и хрупкий, сновал то туда, то сюда. Плавно текла его гладкая речь. Он никогда не задавал настоящих вопросов и ни на мгновение не останавливался, чтобы услышать ответ. Он не ведал страха, и было невозможно бояться его.
Теперь Фальк впервые отдыхал не в лесу.
Ему не нужно было думать о погоде, о темноте, о зверях и деревьях. Он мог сидеть, протянув ноги к яркому огню, мог есть вместе с кем-то, мог вымыться у огня в деревянной лохани, в которой была горячая вода. Он не знал, что доставляет ему большее удовольствие — тепло воды, смывающей грязь и усталость, или тепло, отмывавшее здесь его душу, быстрая болтовня старика, чудесная сложность людского разговора после долгого молчания в пустыне…
Он принимал на веру все, что говорил старик, так как старик был способен ощущать все эмоции и чувства Фалька, так как он был Эмпатом-сопереживателем. Эмпатия по сравнению с телепатией была тем же, что осязание по сравнению со зрением. Более неясное, более примитивное и более пытливое чувство. Ей не надо было обучаться до такой степени, как телепатии. Непроизвольная сознательная эмпатия не была необычной даже среди нетренированных. Слепая Кретьян путем тренировок научилась воспринимать мысли, имея такой же дар, как этот. Фальк быстро понял, что старик по сути постоянно осознавал до некоторой степени все, что чувствует и ощущает его гость. Почему-то это не беспокоило Фалька, хотя осознание того, что наркотик Аргарда открыл его мозг для телепатического проникновения, привело его в бешенство. Разница была в намерении и еще кое в чем.
— Сегодня утром я убил курицу, — сказал он, когда старик замолчал на некоторое время, согревая для него полотенце над очагом.
— Она говорила на этом же языке. Некоторые слова были из Закона. Означает ли это, что здесь есть еще кто-нибудь поблизости, кто мог научить зверье и птиц нашему языку?
Даже когда он вымылся в лохани, он не мог расслабиться настолько, чтобы произнести имя Врага, особенно после урока, преподанного ему в Доме Страха.
Вместо ответа старик впервые просто задал вопрос:
— Ты съел эту курицу?
— Нет.
Фальк покачал головой, насухо вытираясь полотенцем так, что кожа его покраснела.
— Я не стал ее есть после того, как она заговорила. Вместо этого я настрелял кроликов.
— Убил ее и не съел?
Старик загоготал.
— Стыдно, парень.
Старик начал кричать, словно дикий петух.
— Есть ли у тебя благоговение перед жизнью? Ты должен понимать Закон. Он гласит, что без нужды, просто так, нельзя убивать. Помни об этом в Эс Тохе. Ты уже сухой? Прикрой свою наготу, Адам из Канона Яхве. Нет, завернись в это. Это, конечно, погрубее, чем твоя одежда. Это всего лишь оленья шкура, выделанная в моче, но, по крайней мере, она чистая.
— Откуда вы знаете, что я собираюсь в Эс Тох? — спросил Фальк.
Он закутался, как в тогу, в мягкий меховой балахон.
— Потому что ты не человек, — сказал старик. — И не забывай о том, что я Слухач. Мне известна направленность твоих мыслей, Чужестранец. Север и Юг, — туманные понятия для тебя. Далеко позади на востоке утраченная яркость. На западе лежит тьма, суровая гнетущая тьма. Слушай меня, потому что я не хочу слушать тебя, дорогой Гость, идущий во тьме на ощупь. Если бы я сам хотел выслушивать людские разговоры: я бы не жил здесь среди диких свиней как дикий кабан. Я должен это сказать, прежде чем пойду спать. Это для тебя должно быть самой главной новостью, мудростью и советом. Помни об этом, когда ступишь в ужасную тьму ярких огней Эс Тоха. Странные обрывки сведений могут всегда пригодиться. А теперь забудь и о Востоке, и о Западе, и ложись-ка спать. Бери себе кровать. Сам я противник показной роскоши и аплодирую простым радостям существования, таким, как кровать для сна. Во всяком случае, пока что. И даже в компании еще какого-нибудь человека раз или два в год… Хотя и не могу сказать, что мне не хватает людского общества, как тебе. Хоть я один, но не одинок.
Он соорудил себе что-то вроде ложа на полу и стал цитировать строки Нового Канона:
«Я одинок не более, чем ручей у мельницы или петух на флюгере, или полярная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская оттепель, или первый паучок в новом доме. Я одинок не более, чем утка в пруду, которая громко смеется, или сам Уолденский пруд…
Здесь он сказал «спокойной ночи» и замолчал.
В эту ночь Фальк спал так крепко и долго, как еще никогда с начала своего путешествия.
В хижине у реки он пробыл еще два дня и две ночи, так как ее хозяин очень радушно принимал, и ои обнаружил, что очень трудно покинуть эту маленькую обитель тепла, света и общения. Старик редко прислушивался к его вопросам и никогда на них не отвечал, но среди его поистине непрерывающейся болтовни просматривались и исчезали некоторые факты и намеки. Он знал, каков путь отсюда на запад, и что может на нем повстречаться. Но на каком расстоянии отсюда это может находиться — с уверенностью Фальк не мог разобрать. Как далеко до Эс Тоха? Что находится дальше этого города? Сам Фальк не имел об этом никаких представлений. Единственное, что он знал, это то, что в конце концов можно выйти к Западному Морю, а за ним лежит Великий Континент, и после этого, обойдя вокруг, можно попасть в Восточное Море и в Лес. То, что Мир является круглым, люди знали, но никаких карт у них не осталось.
Фальку казалось, что старик мог бы попробовать нарисовать карту. Но откуда взялось такое предположение, он вряд ли понимал, потому что Слухач никогда прямо не говорил об этом, о том, что он сам делал или видел за пределами своей крохотной прогалины на речном берегу.
— Приглядывайся к курам, идя вниз по реке, — посоветовал как бы между прочим за завтраком старик. — Некоторые из них умеют говорить, другие могут слушать, как мы, а? Я говорю, а ты слушаешь, потому, конечно, что я — Слухач, а ты Вестник. Чертова логика. Помни о курах и не доверяй тому, что они поют. Петухам можно доверять больше — они слишком заняты своим кукареканьем. Иди один. Вреда тебе от этого не будет. Передавай от меня привет всем Правителям и Странникам, которых ты встретишь, особенно Ханстреллам. Между прочим, прошлой ночью мне в голову пришла мысль, что ты достаточно поупражнялся в ходьбе и мог бы взять мой слайдер. Путь длинный, а зачем, спрашивается, зря утруждать ноги? Я совсем забыл о том, что он у меня есть. Я не собираюсь его как-то использовать, поскольку не собираюсь покидать это место, кроме как… только после моей смерти. Я надеюсь, что сюда кто-нибудь забредет и похоронит меня или хотя бы оттащит мое тело в лес на съедение зверям и букашкам. Меня не прельщает перспектива сгнить здесь, в этом доме, после всех тех лет, когда я в чистоте содержал это место. В лесу пользоваться слайдером ты, конечно, не сможешь, но если будешь спускаться к реке, он вполне может пригодиться. А для того, чтобы переправиться через Внутреннюю Реку, слайдер будет просто необходим. Если хочешь его взять, он в наклонной башне. Мне он не нужен.
Сходная философия была и у обитателей Дома Катола, ближайшего к Дому Зоува поселения.
Фальк знал, что одним из принципов ее было жить, стараясь по возможности не пользоваться механическими приспособлениями. То, что этот старик, живя гораздо примитивнее, чем они, разводя птицу и выращивая овощи, потому что у него не было даже ружья для охоты, имеет такой продукт сложной технологии, как слайдер, было для Фалька очень странным и заставило его в первый раз взглянуть на хозяина дома с некоторым сомнением.
Слухач захихикал, чмокая губами.
— У тебя никогда не было оснований доверять мне, парнишка-чужестранец.
Он кивнул головой.
— А у меня — тебе. Ведь, в конце концов, многое можно утаить даже от самого чуткого Слухача. Человек может в своем мозгу прятать многое даже от самого себя, так что другие уж и вовсе не смогут пробраться в его мысли. Возьми слайдер. Я уже свое отпутешествовал. Слайдер рассчитан только на одного, а ты как раз идешь один. Я думаю, что тебе предстоит еще очень долгий путь, который ты вряд ли сможешь пройти до конца, если пойдешь пешком. И даже на слайдере…
Фальк не решился задать еще один вопрос, но старик ответил на него:
— Может быть, тебе лучше вернуться домой, малыш? — спросил он.
Расставаясь с ним на заре, Фальк с сожалением и благодарностью предложил ему свою руку, как Главе Дома — так его учили поступать в подобных случаях. Но одновременно с этим он еле слышно произнес слово «Тискной».
— Каким это именем ты назвал меня, Вестник?
— Оно означает… Я думаю, что оно означает «отец».
Слово это нечаянно вырвалось из его уст, он не подумал, когда произносил его. Не был он уверен и в том, что знает, что оно означает, и не имел представления, к какому языку оно принадлежало.
— Прощай, бедный доверчивый дурачок! Говори всегда правду и знай, что в правде твое освобождение. А может быть, и нет, все зависит от случая. Иди один, дорогой дурачок! Так, наверное, будет для тебя лучше И помни, что мне будет очень недоставать твоих мыслей Прощай. Рыба и кости начинают пованивать на четвертый день. Прощай!
Фальк поднялся на крыло слайдера и заглянул внутрь аппарата. Внутренняя поверхность кабины была причудливо украшена объемным орнаментом из титановой про волоки. Орнамент скрывал все, кроме приборов управления, но Фальк уже пользовался аппаратом подобного типа в Доме Зоува, и поэтому сомнения в возможности управления машиной у него не возникало.
Удобно усевшись в кресло водителя, он, после быстрого изучения приборной доски, прикоснулся к левому управляющему сектору, переместил свой палец вдоль него, и слайдер бесшумно поднялся больше чем на полметра.
Следующим своим движением Фальк заставил аппарат заскользить по двору к берегу реки, пока он не стал парить над ледяной пеной заводи, у которой стояла хижина. Он оглянулся, чтобы попрощаться, но старик уже исчез с порога, закрыв за собой дверь. Фальк направил свой бесшумный челн по широкому темному проспекту реки, над ним сомкнулась величественная тишина.
Ледяной туман собирался густыми клубами впереди и позади него, висел среди деревьев по берегам. И земля, и деревья, и небо — все было серым ото льда и тумана. Только воды, над которыми он скользил, были темными. Когда на следующий день начал идти снег, снежинки казались черными точками на фоне неба и превращались в белые над водой, прежде чем исчезнуть в бесконечном потоке.
Такой способ передвижения был вдвое быстрее, чем ходьба, и намного безопаснее и легче — он был таким легким, что однообразие действовало как гипноз.
Фальк был рад выйти на берег, когда возникала необходимость поохотиться или встать на ночевку. Водяные птицы сами попадались ему в руки, и животные, спускавшиеся к воде на водопой, смотрели на него, как будто он на слайдере был чем-то вроде журавля или цапли, скользящих мимо них, и подставляли свои беззащитные бока и груди под дуло его охотничьего пистолета. Ему оставалось только освежить добычу, разделать на куски, приготовить, поесть и соорудить небольшой шалаш из сучьев и коры на случай снега или дождя, закрыв его сверху вместо крыши слайдером… В нем он спал, на заре съедал оставшееся с вечера мясо, напивался воды из реки и отправлялся дальше в путь.
Он забавлялся слайдером, чтобы скоротать бесконечные часы: поднимал его метров на пять вверх, где ветер и толща воздуха делали ненадежной воздушную подушку, и наклонял почти до точки опрокидывания, а затем компенсировал своим собственным весом и органами управления, или глубоко зарывал аппарат в воду, поднимая за собой дикие буруны, так что слайдер с плеском несся вперед, непрерывно шлепаясь о поверхность воды и, встречая сопротивление, становился на дыбы, как самец оленя во время гона. Несколько падений не отвратили Фалька от таких развлечений, так как он отлично знал, что автоматика машины была настроена таким образом, что в том случае, когда она становилась неуправляемой, всякое движение прекращалось, и машина зависала на высоте в четверть метра, так что Фальку оставалось только взобраться в нее, добраться до берега и развести костер, если сильно продрог, или же просто продолжить свой путь, не обращая внимания на такую пустяковую вещь. Его одежда была водонепроницаемой, и от купания в реке он промокал не больше, чем от дождя. Одежда сохраняла его тепло, но все же по-настоящему тепло ему никогда не было. Маленькие костры служили только для приготовления пищи.
После бесконечных длинных дней с дождем и туманом, едва ли во всем Восточном Лесу хватило сухих дров, чтобы развести настоящий костер.
И вот однажды, совершив очередной крутой поворот в воздухе и с плеском плюхнувшись в воду, он заметил далеко впереди шедшую ему навстречу лодку.
С этого судна другое было видно, как на ладони, и проскользнуть незамеченным в тени прибрежных деревьев уже не было ни малейшей возможности. Держа пистолет в руке, Фальк распростерся на дне слайдера и повернул его к правому берегу, идя на высоте трех метров, чтобы иметь более выгодное положение, по сравнению с людьми в лодке.
Они спокойно плыли против течения, поставив один небольшой треугольный парус. Когда расстояние между лодками сократилось, несмотря на то, что ветер дул вниз по течению, Фальк смог отчетливо различить звуки их пения.
Они подошли еще ближе, продолжая петь, не обращая на него никакого внимания.
На протяжении всей его короткой памяти музыка всегда и привлекала его, и вызывала страх, наполняя его чувством какого-то мучительного восторга, доставляя наслаждение, близкое к пытке. При звуке поющего человеческого голоса он особенно сильно чувствовал, что он не человек, что эта игра ритма, высоты звука и такта абсолютно чужда ему, что это не что-то забытое им, а совершенно новое для него, что это лежит вне шкалы его представления.
Но именно необычность музыки привлекала его, и теперь он бессознательно замедлил слайдер, чтобы послушать.
Пели четыре или пять голосов, то все вместе, то по отдельности, то в различных сочетаниях, создавая удивительно гармоническое целое, чего ему никогда не доводилось слышать. Слов он не понимал. Казалось, что весь лес, мили серой воды и серого неба слушают вместе с ним это звенящее, берущее за душу чудо человеческого величия.
Песня утихла, сменилась тихим смехом и разговором. Теперь лодка и слайдер были почти на одной линии, разделяемые сотней метров реки. Высокий, очень стройный человек, стоя во весь рост у руля, окликнул Фалька — его чистый голос разнесся звонким эхом над поверхностью вод. Фальк ничего не понял.
В серо-стальном свете зимнего дня волосы рулевого и волосы остальных четырех или пяти человек в лодке отливали красным золотом.
Наклоняя вперед сильные тела, они смеялись и манили его к себе. Он не мог точно разобрать, сколько людей находилось в лодке, на какой-то миг одно лицо стало видно совершенно отчетливо — лицо женщины, пристально следившей за ним.
Как завороженный, Фальк совсем остановил свой слайдер и завис над поверхностью воды. Лодка же, казалось, перестала двигаться.
— Следуй за нами, — снова позвал мужчина.
На этот раз, узнав язык, Фальк понял его.
Это был старый язык Лиги — Галакт.
Как и все обитатели Леса, Фальк научился ему с магнитных лент и книг, потому что все документы, сохранившиеся со времен Великой Эры, были написаны на нем, он служил средством общения людей, говоривших на разных языках. Диалекты, на которых говорили обитатели Леса, также происходили из Галакта, но за тысячи лет очень далеко ушли от него, и теперь языки отдельных Домов могли сильно отличаться друг от друга. Как-то раз к Дому Зоува пришли путешественники с берегов Восточного Леса, говорившие на столь отличном языке, что легче оказалось объясниться с ними при помощи Галакта, и только Фальк услышал его как живой, произносимый человеком. Во всех остальных случаях это был голос звуковых книг или шепот гипнотических лент, раздававшийся в его ушах в темноте долгой зимней ночи или длинного серого вечера. Архаичный, похожий на сон язык звучал сейчас совсем по-другому в звонком голосе рулевого.
— Следуй за нами, мы идем в город.
— В какой город?
— В наш собственный, — отозвался рулевой.
Он рассмеялся.
— В город, который радушно встречает путешественников, — подхватил другой со смехом.
Вслед за ним высокими чистыми голосами рассмеялись еще несколько человек.
— Тем, кто не таит против нас злого умысла, нечего нас бояться!
Женщина тоже рассмеялась и крикнула:
— Выходи из пустыни, путешественник, и послушай наши песни.
— Кто вы? — крикнул он.
Дул ветер, река мощно катила свои воды.
Лодка и слайдер оставались все на тех же местах, как бы разочарованно глядя друг на друга, разделенные воздухом и водой.
— Мы люди!
С этим ответом исчезло все очарование, как будто его сдул легкий порыв восточного ветерка. Фальк снова испытал то чувство, какое у него было, когда подбитая птица билась в его руках и выкрикивала человеческие слова своим пронзительным нечеловеческим голосом.
Теперь, как и тогда, его пронзил холод, и он, не колеблясь, не раздумывая, прикоснулся к серебристому рычагу управления и послал слайдер на полной скорости вперед.
Хотя теперь ветер дул в его сторону, он не слышал каких-нибудь звуков с той стороны, где была лодка, и через несколько мгновений, когда вся его решительность исчезла, он замедлил судно и оглянулся. Лодки уже не было видно. На поверхности реки вплоть до самого поворота вдали ничего не было.
После этого Фальк уже больше не предавался шумным играм со своим слайдером и двигался вперед как можно быстрее и тише. Всю ночь он не разводил костра, и сон его был тревожным.
И все-таки что-то из испытанного им очарования все же осталось. Сладкие голоса говорили о городе, «алона» на древнем языке, и скользя вниз по реке, один среди пустынных берегов, в метре над черной водой, Фальк вслух шептал это слово. «Алона» — место человека.
Там собирались вместе неисчислимые мириады людей, не один Дом, а тысячи домов, огромных мест жительства, башен, стен, окон, улиц и тех открытых мест, где встречались улицы, где были расположены, как об этом говорилось в книгах, дома для торговли. В этих домах производились и продавались самые изощренные творения человеческих рук. Там возвышались правительственные дороги, где сильные мира сего встречались для того, чтобы обсудить свои великие деяния. Там, в этом городе, были огромные поля, с которых корабли стартовали к иным мирам. Разве было на Земле что-нибудь более замечательное, чем эти Места Людей.
Теперь же это все давно исчезло.
Оставался только Эс Тох, обитель Лжи.
Во всем Восточном Лесу не было ни одного города, не было башен из бетона, стекла и стали, наполненных живыми душами, башен, которые бы вздымались над болотами и зарослями ольхи, над кроличьими норами и оленьими тропами, над заброшенными дорогами, обломками и развалинами.
И все же видение города непрерывно стояло перед глазами Фалька, как память о чем-то таком, что он никогда не видел.
Об этом он судил по силе наваждения, по силе той иллюзии, которая слепо толкала его вперед, на запад, и ему казалось, что она исходит из какого-то источника, расположенного именно в том направлении.
Шли дни, река продолжала катить свои воды, и в один из серых дней перед ним стал раскрываться во всю ширь новый мир — необозримая гладь вод под обширным небом — место слияния Лесной Реки с Внутренней Рекой. Неудивительно, что он слышал о Внутренней Реке, даже несмотря на глубокое невежество, порожденное сотнями миль расстояния от этой реки до дальних холмов и Домов Восточного Леса. Река была столь грандиозной, что даже Синги не могли утаить ее. Фальк пересек место слияния вод, высадился на западном берегу и впервые на своей памяти очутился вне Леса.
К северу, западу и югу простиралась холмистая равнина, покрытая во многих местах группами деревьев и зарослями кустов, но, тем не менее, Фальк сразу понял, куда он попал. Напрягая глаза, он вглядывался на запад, стремясь увидеть там горы. Считалось, что эта открытая местность простиралась на большое расстояние, правда, на какое именно — этого в Доме Зоува не знали.
Но гор не было видно, хотя в этот вечер он и увидел край света, где тот соприкасался со звездным миром. Фальк никогда раньше не видел горизонта — в его памяти все было окружено переплетением ветвей и листьев. Но теперь не было ничего, что скрывало бы от него звезды.
Все, что было вокруг, напоминало гигантскую чашу, на дне которой он находился, а над ним — невообразимый свод неба.
Он провел без сна добрую половину ночи и проснулся на заре, когда восточный край мира озарился первыми лучами солнца.
Теперь ему приходилось двигаться вперед только по компасу. Больше уже не задерживаемый частыми изгибами реки, он держал свой путь напрямик. Управление слайдером теперь перестало быть скучным.
Частые подъемы и спуски, овраги и скалы требовали неослабевающего внимания при управлении. Ему нравилась открытая ширь неба и прерии, его одиночество теперь было источником своеобразного удовольствия, поскольку он был один в таких обширных владениях. Погода стояла теплая и чувствовалось, что зима на исходе.
Мысленно возвращаясь в Лес, он ощущал себя как бы вышедшим из удушливой таинственной мглы на свет и воздух, и прерия казалась ему одной огромной Поляной. Дикий бурый скот стадами в десятки тысяч голов покрывал равнину, словно тени от проплывавших в вышине облаков. Почва повсеместно была темной, на ней росли растения с тонкими узкими жесткими листьями. И повсюду — на земле, над ней и под ней — сновали и рылись маленькие животные: кролики, барсуки, зайцы, мыши, дикие коты, кроты, антилопы, желтые собаки, множество потомков домашних животных рухнувшей цивилизации. Открытое пространство постоянно продувалось ветрами. В сумерки вдоль различных водоемов располагались на ночлег стаи белых журавлей, и в воде гротескно отражались их длинные ноги и вытянутые приподнятые крылья.
Почему люди больше не путешествовали ради того, чтобы посмотреть на мир, в котором живут, удивлялся Фальк, сидя у костра, мерцавшего, как маленький рубин, среди невообразимо огромных сумерек прерии. Почему такие люди, как Зоув и Маток, хоронятся в лесах, никогда не покидая их, чтобы взглянуть на великолепный простор Земли? Теперь он узнал нечто такое, чего они, которые научили его всему, не знали, что человек может сам видеть, как его планета движется среди звезд.
Вот так он и пробивался сквозь холодный северный ветер, управляя слайдером с немалым искусством, теперь уже ставшим для него привычным. К югу от того курса, которого он придерживался, почти половина прерий была покрыта стадами дикого скота, и каждое из тысяч и тысяч животных стояло на ветру, низко опустив свою морду. Между ним и стадами трава гнулась от ветра, и тут он увидел… Да, он увидел, что навстречу ему летит какая-то птица, совершенно не взмахивая крыльями. Этот скользящий полет поразил Фалька. Удивление его еще больше усилилось, когда он немного изменил свой курс для того, чтобы обогнуть небольшой холм. Без единого взмаха крыльев птица тоже изменила свой полет и стала пересекать его путь. Она двигалась очень быстро и стремительно неслась к нему.
Внезапно его охватила тревога, и он стал махать рукой, чтобы отпугнуть животное. Поняв, что эти усилия напрасны, он попытался изменить курс, но было уже поздно. За миг до того, как птица ударила его, он увидел ее лишенную характерных черт голову и был ослеплен блеском чего-то металлического. Затем толчок, скрежет и вызывающее тошноту падение вниз. Фальку казалось, что этому падению не будет конца.