Город иллюзий

5

Они пересекли Великую Равнину пешком, о чем легко сказать, но трудно сделать. Дни становились длиннее, весенний ветер — все мягче и теплее. Наконец они впервые еще издали увидели цель своего путешествия: барьер, который от обилия снега и расстояния казался белым. Они увидели стену, пересекавшую материк с севера на юг. Фальк долго стоял неподвижно, глядя на эти горы.

— Эс Тох расположен высоко в горах, — сказала Эстрел. — Там, я надеюсь, каждый из нас найдет то, что ищет.

— Я чаще боюсь за это, чем надеюсь. И все же я рад, что увидел горы.

— Нам следовало бы двинуться дальше в путь.

— Я согласен.

Прежде чем вступить в Горы, он обернулся и долго смотрел на восток, на пустыню, простиравшуюся далеко назад, как будто вспоминал весь пройденный путь, который он и она проделали вместе.

Он теперь уже лучше знал, каким пустынным и таинственным был мир, в котором жил человек в эти более поздние времена своей истории.

Он и его спутница могли идти много дней и не обнаружить никаких следов присутствия людей.

На ранней стадии своего путешествия они шли, осторожно пересекая территорию самситов и других племен, охотившихся на скот. Эти племена — Эстрел знала это — были такими же дикими, как и Баснасски. Затем, очутившись в более засушливых местах, они были вынуждены придерживаться путей, которыми раньше пользовались другие, чтобы находить воду. Однако, когда они обнаруживали следы недавно прошедших людей или живущих где-то поблизости, Эстрел бдительно озиралась по сторонам и иногда изменяла направление их движения, чтобы избежать даже малейшей возможности быть замеченными.

У нее было хорошее — а иногда и на редкость точное — представление об обширных пространствах, которые они пересекали. В тех же случаях, когда местность становилась непроходимой, и у них возникали сомнения, какое направление избрать, она говорила: «Подождем до зари», — и отходила в сторону, чтобы помолиться, пользуясь при этом своим амулетом. Затем она возвращалась, заворачивалась в свой спальный мешок и безмятежно засыпала.

Путь же, который она избрала на заре, всегда был правильный.

— Инстинкт Странника, — говорила она, когда Фальк восхищался ее интуицией. — В любом случае, пока мы держимся поближе к воде и подальше от людей, мы в безопасности.

Но однажды, через много дней пути после начала их путешествия, огибая глубокий каньон, по дну которого протекал ручей, они неожиданно вышли к поселению, и прежде чем смогли скрыться, кольцо вооруженных людей сомкнулось вокруг них.

Сильный дождь помешал им увидеть или услышать что-либо до того, как они столкнулись глаза в глаза с этими воинами.

Однако над ними не было совершено насилия. Им разрешили отдохнуть в поселке несколько дней, и Фальк этому очень обрадовался, потому что идти дальше или разбивать лагерь под таким дождем было очень неприятно.

Это племя или народ называли себя Пчеловодами. Странные люди, грамотные и вооруженные бластерами, все они, и мужчины, и женщины, были одеты совершенно одинаково — в длинные балахоны из теплой водонепроницаемой ткани желтого цвета, на груди у каждого был вышит коричневый крест. Они были гостеприимны, но не общительны. Они предоставили путешественникам ложе в своих домах — бараках, длинных, низких, но прочных, из дерева и глины. Они давали своим гостям обильную еду за столом, но говорили так мало — как с незнакомцами, так и между собой, — что казались общиной почти немых.

— Они дали обет молчания. У них много всяких клятв, обетов и ритуалов, и никто не знает, для чего все это, — сказала Эстрел с тем спокойным и бесстрастным презрением, с которым она относилась к большинству различных людей.

«Странники, должно быть, гордые люди», — подумал Фальк.

Но Пчеловодам было совершенно безразлично ее презрение, они вообще не разговаривали с ней. В первый день они только спросили Фалька:

— Вашей женщине нужна пара новых башмаков?

Как будто она была его лошадью! И они заметили, что ее обувка истопталась.

Их собственные женщины носили мужские имена, и к ним обращались, как к мужчинам. Степенные девы с ясными глазами и беззвучными губами, они жили и работали, как мужчины, среди столь же серьезных и спокойных юношей и мужчин. Немногим из Пчеловодов было сорок лет, и не было никого моложе шестнадцати.

Это было странное сообщество, похожее на зимние квартиры какой-то армии, разбившей лагерь здесь, посреди полного одиночества во время перемирия в какой-то необъяснимой войне. Странные, печальные и восхитительные люди.

Порядок и уверенность их жизни напоминали Фальку его Лесной Дом, и чувство их затаенности, но безупречной преданности друг другу удивительно успокаивало Фалька. Они были всегда уверенными, эти прекрасные бесполые воители, хотя, в чем они были уверены, они ни за что не сказали бы чужаку.

— Они пополняют свою численность за счет того, что разводят племенных женщин-дикарок, как свиноматок, и воспитывают приплод всех вместе, в группах. Они поклоняются чему-то, что называют Мертвым Богом, и задабривают его жертвоприношениями и притом человеческими. Они ни что иное, как пережиток какого-то древнего суеверия, — сказала Эстрел, когда Фальк с похвалой отозвался о Пчеловодах.

Несмотря на всю свою уступчивость, она, по-видимому, негодовала, когда встречала обращение, более соответствовавшее обращению с животными. Своей пассивностью она и трогала, и развлекала Фалька, и он позволил себе небольшую колкость:

— Я вот видел, что ты по ночам как будто что-то шепчешь своему амулету. Религии отличаются…

— Они действительно отличаются, — кивнула она, но больше ничего не сказала.

— Интересно, против кого же они вооружены?

— Против своего Врага, несомненно. Они могли бы бороться с Сингами, если только Синги удосужились бы бороться с ними.

— Ты хочешь идти дальше, не так ли?

— Да. Я не доверяю этим людям. Они очень многое прячут от посторонних.

В тот вечер он пошел, чтобы отпроситься у главы общины, сероглазого человека по имени Хиардан, который был, возможно, даже моложе его.

Хиардан коротко принял его благодарность, а затем сказал, как было принято среди Пчеловодов, безо всяких обиняков:

— Я думаю, что вы говорили нам только правду. За это я благодарен вам. Мы бы приняли тебя более раскованно и рассказали бы тебе о многом из того, что нам известно, если бы ты пришел один.

Фальк задумался:

— Я очень сожалею об этом. Но если бы мой проводник и подруга не помогла мне, я бы в жизни не добрался сюда. И… вы живете здесь все вместе, владыка Хиардан. Вы бываете когда-нибудь один?

— Редко. Одиночество — смерть для души. «Человек является человечеством!» — так гласит наша поговорка. Но мы так же говорим: «Не доверяй никому из своих братьев и сородичей, даже тем, которых ты знаешь с детства». Это наше правило. В этом и только в этом заключена безопасность индивидуума.

— Но у меня нет сородичей и нет безопасности, владыка, — сказал Фальк.

Поклонившись по-солдатски, на манер Пчеловодов, он взял из рук Владыки свой пропуск, и на следующее утро он и Эстрел вновь двинулись на запад.

Время от времени они видели и другие селения или стойбища, все небольшие, разбросанные на обширной территории — всего пять-шесть на расстоянии в пятьсот-шестьсот километров. Возле некоторых из них Фальк отваживался останавливаться. Он был вооружен, а они выглядели безвредными: пара шатров кочевников у полузамерзшего ручья или маленький одинокий пастушонок на огромном холме, присматривающий за полудикими коричневыми волами, или же просто голубоватый дымок на фоне беспредельно серого неба. Он покинул Лес только ради того, чтобы искать, — если таковые были — какие-либо вести о себе самом, какие-нибудь намеки на то, кем он был на протяжении тех лет, которых не помнил. Как он сможет узнать об этом, если не будет останавливаться и спрашивать?

Но Эстрел боялась останавливаться даже возле самых крохотных поселений в прерии.

— Они недолюбливают Странников, — говорила она, — и вообще всех чужаков. Те, кто живет так долго в одиночестве, полны страха. В страхе они бы впустили нас и дали бы нам пищу и кров на ночь, но затем под покровом темноты они бы пришли, связали нас и убили, Ты не имеешь права ходить к ним, Фальк.

Она смотрела в его глаза.

— Ты не имеешь права говорить им, что я твоя подруга. Они знают, что мы здесь. Они наблюдают за нами. Если только они увидят, что мы тронемся завтра дальше, они нас не потревожат, но если мы не собираемся двигаться в путь или же попробуем сблизиться с ними, они начнут нас бояться! Именно этот страх грозит нам гибелью!

Отбросив назад свой тронутый ветрами капюшон, Фальк сидел у костра, укрытого холмами, и порывы западного ветра шевелили его волосы.

— Ты, пожалуй, права, — согласился он.

При этом его задумчивый взгляд был устремлен туда, откуда дул ветер.

— Возможно, по этой причине Синги никого не убивают.

Эстрел понимала его настроение и хотела утешить его, изменить ход его мыслей.

— А почему? — спросил он.

Он осознал ее намерение, но не откликнулся на ее попытки.

— Потому что они не боятся.

— Может быть…

Она заставляла его задуматься. Вскоре он сказал:

— Что ж. похоже на то, что я должен пойти прямо к ним и задать свои вопросы, и если они убьют меня, то я бы хотел получить удовлетворение в том, что узнаю, что они меня испугались.

Эстрел покачала головой.

— Они не испугаются и не убьют.

— Даже таракана? — резко спросил он.

Он старался выместить на ней свое плохое настроение, вызванное усталостью.

— Как они поступают с тараканами в своем городе — обезвреживают их, а затем выпускают на свободу, как этих Выскобленных, о которых ты мне говорила?

— Не знаю, — призналась Эстрел.

Она всегда серьезно воспринимала его вопросы.

— Я знаю только, что их Законом является благоговение перед жизнью, и они строго придерживаются этого в своих поступках.

— Но почему им надо чтить человеческую жизнь, ведь они не люди?

— Но именно поэтому их Законом является почитание всех форм жизни, разве не так? И я узнала, что с тех пор, как пришли Синги, на Земле не было больше войн, и не было войн между планетами. Это люди, вот кто непрерывно убивают друг друга.

— Нет таких людей, которые со мной могли бы сделать то, что сделали Синги. Я чту жизнь, потому что она гораздо более сложная и неопределенная штука, чем смерть. Самым сложным и самым непреодолимым свойством ее является разум. Синги придерживаются своего закона и позволяют нам жить, но зато они убили мой разум! Разве это не убийство? Они убили того человека, каким я был. Они убили того ребенка, которым я когда-то был. Какое же это благоговение перед жизнью? Как можно так играть человеческой личностью? Их закон — ложь, и их благоговение — притворство.

Ошеломленная этой вспышкой гнева, Эстерл встала на колени перед костром, разрезала на части кролика, которого он подстрелил. Ее рыжеватые волосы, покрытые пылью, завитками падали на ее склоненное лицо, которое было терпеливым и отрешенным. Как и всегда, его влекли к ней сострадание и желание, но хоть и были они близки, он все-таки не был в состоянии понять ее.

— Неужели все женщины были такими?

Она была как заброшенная комната в огромном доме. Она была похожа на шкатулку, от которой у него не было ключа. Она ничего не таила от него, и все же покров тайны, окружавший ее, оставался нетронутым.

— Готово, Фальк, — раздался ее нежный голос.

Он поднялся и встал рядом с ней возле костра.

— Друг мой, любовь моя, — сказал он.

Он на мгновение взял ее руку. Они сели рядом и разделили сначала приготовленное ею мясо, а немного позже — сон.

Чем дальше они шли на запад, тем суше становилась земля, и тем прозрачнее был воздух. Несколько дней Эстрел вела их на юг, чтобы обойти местность, которая была — а может быть, уже и не была — территорией очень диких кочевников, Всадников.

Фальк доверял ее суждениям, не имея ни малейшего желания повторить свой опыт встречи с Баснасска. На шестой день их путешествия к югу они пересекли холмистую местность и вышли на сухое возвышенное плато, ровное и лишенное деревьев, всегда продуваемое ветром.

Во время дождя овраги здесь наполнялись стремительными потоками, но на следующий день высыхали.

В летнюю пору это была полупустыня, даже весной это место не радовало глаз.

На своем пути они дважды проходили мимо древних развалин, — курганов и возвышенностей, но объединенных пространственной геометрией улиц и площадей.

Вокруг этих мест в пористом грунте было полно черепков посуды, осколков цветного стекла и пластика. С тех пор, как здесь жили люди, прошло двадцать три тысячелетия. Эта обширная местность, пригодная сейчас только под пастбище для скота, больше уже никогда не осваивалась после расселения людей среди звезд, точная дата которого не была известна из отрывочных и фальсифицированных записей, оставшихся у людей.

— Трудно представить, — заметил Фальк, — что здесь когда-то играли дети, женщины развешивали выстиранное белье. Все это было так давно.

Они вышли к окраине второго из погребенных городов.

— Это было в другую эпоху, которая от нас гораздо дальше, чем планеты, вращающиеся вокруг далеких звезд.

— Эпоха городов.

Эстрел кивнула.

— Эпоха войн. Мне не доводилось слышать рассказы об этих местах ни от кого из моих соплеменников. Наверное, мы зашли слишком далеко на юг и направляемся к Южным Пустыням.

Поэтому они изменили свой путь и пошли теперь на запад и чуть-чуть к северу. На следующее утро они вышли к большой реке, оранжевой от мути и ила, с быстрым и бурным течением. Она была неглубокой, но перейти ее было сложно, хотя они провели целый день в поисках брода.

Места на ее западном берегу были еще более засушливыми. Они наполнили свои фляги водой из реки, но поскольку вода была всегда у них в избытке, Фальк почти не обратил на это внимания. Небо теперь было чистым, и солнце сияло весь день.

Впервые за сотни пройденных миль им не нужно было бороться с холодным ветром, и они могли спать в сухом и теплом месте. Весна быстро надвигалась на эту сухую землю. Перед зарей ярко блестела утренняя звезда, и прямо у их ног распускались дикие цветы. Но за три дня после того, как они пересекли реку, нм не повстречался ни один родник или ручей.

Борясь с бурным потоком реки, Эстрел подхватила что-то вроде простуды. Она ничего не говорила об этом, но уже не могла без устали идти столь же быстро, как раньше, и лицо ее вытянулось и заострилось.

Затем у нее началась дизентерия.

Они рано сделали в этот день привал и разбили лагерь. Когда она вечером лежала у костра, на ее глазах были слезы.

Фальк неловко пытался ободрить ее, взяв ее руки в свои ладони. Ее лихорадило — руки и лицо горели от жара.

— Не прикасайся ко мне, — прошептала она. — Нет, нет. Я потеряла его… Что же мне теперь делать?

Только теперь он увидел, что цепочки и амулета из бледного нефрита на шее у нее не было.

— Я, должно быть, потеряла его, когда мы переходили реку, — предположила она.

Она старалась овладеть собой и лишь позволила ему взять свою руку.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше?

— Разве это что-нибудь изменило бы?

Ему нечего было ответить.

Она немного успокоилась, но он все же чувствовал ее подавленное лихорадочное беспокойство. Ночью ей стало хуже, а к утру она совсем раскисла.

Она уже не могла есть, и хотя мучилась от жажды, ее желудок не мог принять крови кролика. Это было все, что он мог предложить ей выпить. Он поудобнее уложил ее, насколько это было возможно, а затем, взяв пустые фляги, направился на поиски воды.

Вокруг на много миль простиралась бугристая местность, покрытая жесткой травой, испещренная полевыми цветами и жалкими кустарниками, вплоть до самой кромки горизонта, подернутой маревом. Солнце очень сильно припекало, степные жаворонки заливались в небесной вышине.

Фальк шел быстрой ровной походкой, сначала уверенной, затем упрямой. Он зашел довольно далеко сначала на север от их стоянки, затем на восток. Влага от прошедших на предыдущей неделе дождей ушла глубоко в почву, и нигде не было видно ни ручейка. Делая круг назад с востока, он с беспокойством искал стоянку и неожиданно с полого невысокого холма в нескольких милях к западу заметил неясное темное пятно, которое могло быть группой деревьев. Мгновением позже он увидел дым от костра и, несмотря на усталость, бегом бросился к нему.

Низкое солнце слепило глаза, рот совершенно пересох.

Эстрел поддерживала костер, чтобы облегчить его возвращение. Она лежала в своем изношенном спальном мешке и не подняла голову, когда он подошел к ней.

— Неподалеку отсюда на запад видны деревья. Значит, там может быть вода. Сегодня утром я выбрал направление неправильно, — сказал он.

Он собрал их вещи и уложил их в свой мешок. Затем помог Эстрел встать на ноги, взял ее за руку, и они двинулись в путь.

С большим трудом ей удалось пройти мили две. Оказавшись на одном из пологих холмов, Фальк протянул вперед руку и воскликнул:

— Вот! Видишь? Это деревья. Там вода!

Но Эстрел опустилась на колени, затем тихо легла на траву, скорчившись от боли и закрыв глаза. Похоже, что идти дальше она уже не могла.

— Я думаю, что отсюда самое большее две-три мили. Я разожгу здесь дымный костер, и пока ты будешь отдыхать я схожу и наполню фляги. Я просто уверен, что там есть люди, а значит, это не отнимет у меня много времени.

Она тихо лежала, пока он собирал сухие ветки кустов и разжигал небольшой костер. Затем он навалил на него зеленых веток так, чтобы он сильнее дымил.

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

Он собрался. Она поднялась, побледнев и дрожа, и заплакала.

— Нет! Не покидай меня. Ты не имеешь права оставлять меня одну. Не уходи…

В ее словах не было логики. Она казалась совсем больной и напуганной. Но Фальк любил ее, и поэтому подхватил ее, закинул ее руки себе на шею, и так, полуволоча, полунеся, пошел вперед.

Со следующего холма деревья тоже были видны, но, казалось, ближе до них не стало. Солнце уже садилось, озаряя золотом безбрежный океан земли. Теперь он уже нес Эстрел и через каждые несколько минут вынужден был останавливаться и класть свою ношу на землю. При этом он падал рядом с ней, чтобы перевести дух и набраться сил для следующего броска вперед. Ему казалось, что будь у него хоть немного воды, всего лишь капля, чтобы смочить рот, ему не было бы так тяжело.

— Там Дом — шепнул он ей сиплым голосом. — Там, среди деревьев. И совсем недалеко отсюда.

Она услышала его и, изогнувшись, стала бессильно бороться с ним, издавая стопы.

— Не ходи туда, милый. Нет, только не в Дом! Ромаррен не должен заходить в Дома, Фальк…

Она тихо заплакала и начала что-то шептать на языке, которого он не знал.

С трудом подхватив ее, он начал свой тяжелый путь вперед.

Сквозь поздние сумерки неожиданно в его глазах сверкнуло золотом отражение света от высоких окон, спрятавшихся позади густых темных деревьев.

С той же стороны, откуда падал свет, донесся резкий воющий звук, становившийся все громче и постепенно приближающийся к ним. Фальк напряг последние силы, затем остановился, увидев бежавшие к нему из темноты тени, которые издавали эти завывания, мрачные очертания-тени, которые ринулись на него, стараясь укусить. Он стоял, поддерживая потерявшую сознание Эстрел, и никак не мог вытащить свой пистолет. Он даже не отважился шевельнуться. Всего лишь в нескольких сотнях метров от него все так же безмятежно светились высокие окна Дома. Он закричал:

— Помогите!

Но это был всего лишь хриплый стон, сорвавшийся с его губ.

Внезапно раздались громкие человеческие голоса, резкие, несмотря на расстояние. Черные звериные тени отпрянули назад.

К тому месту, где он упал на колени, все еще держа на плечах Эстрел, подошли люди.

— Заберите женщину, — приказал громкий мужской голос.

Другой голос отчетливо произнес:

— Что это? Неужели новая пара рабочих рук?

Фальку приказали встать, но он смог только прошептать:

— Не трогайте ее, она больна.

— Сейчас же встать!

Грубые сильные руки заставили его повиноваться. Ему ничего не оставалось, как позволить им отобрать у него Эстрел.

От усталости у него так кружилась голова, что он не ощущал, что с ним приключилось и где он находится, пока не прошло довольно много времени. Они дали ему досыта напиться холодной воды, и это было единственным, что имело значение для него.

Его посадили. Кто-то, чью речь он не понимал, дал ему стакан, полный какой-то жидкости. Он взял стакан и выпил. Это было жгучее пойло, сильно отдававшее можжевельником.

Стакан — небольшой сосуд из мутноватого зеленого стекла. Это он сразу отметил про себя. Он не пил из стаканов с тех пор, как покинул Дом Зоува. Он встряхнул головой, ощущая, как спиртное прочистило ему глотку и разум, и поднял глаза.

Он находился в очень большой комнате.

Широкая поверхность пола из полированного камня отражала дальнюю стену, на которой или даже внутри которой мерцал мягким желтоватым светом огромный диск. Фальк даже ощущал на своем лице тепло, исходившее из этого диска. На половине расстояния между ним и солнечным кругом света прямо на голом полу стояло высокое массивное кресло, рядом с ним, прижавшись к полу, — неподвижный силуэт какого-то темного зверя.

— Кто ты?

Он видел контур носа и челюсти, черную руку на подлокотнике кресла. Голос был глубоким и твердым, как камень. Слова были произнесены не на Галакте, на котором он так долго говорил, а на его собственном языке, языке Леса, хотя и несколько отличном от того диалекта, к которому он привык. Фальк помедлил и сказал правду:

— Я не знаю, кто я. Мое самосознание было у меня отобрано шесть лет назад. В одном из Лесных Домов я научился обычаям людей. Я иду в Эс Тох, чтобы попытаться узнать свое имя и естество.

— Ты идешь в обитель Лжи, чтобы найти Истину? Люди оружия и дураки носятся по уставшей земле, выполняя многочисленные поручения, но вся эта суета от недомыслия и пропитана ложью. Что привело тебя в мое Королевство?

— Моя спутница…

— Ты хочешь сказать, что эта ома привела тебя сюда?

— Она заболела, и я старался найти воду. И вот…

— Придержи-ка язык. Я рад, что это не она привела тебя сюда. Тебе известно, что это за место?

— Нет.

— Это Владения Канзас, и я его Повелитель.

— Повелитель, моя спутница…

— …или Синг, или оружие, или просто женщина. Кем ты ее предпочитаешь считать? Остерегись, человек, не спеши отвечать королям. Я знаю, в качестве кого ты ее держишь. Но у нее нет имени, и она не участвует в игре. Женщины моих ковбоев присмотрят за ней, и давай больше не будем о ней говорить.

Повелитель подошел к Фальку, очень медленно выговаривая каждую фразу.

— Имя моего спутника — Гриффон. Ты когда-нибудь слышал о таком животном? Может быть, в старых книгах или легендах. А о таком животном, которое зовется собакой? Так вот, Гриффон — это имя моей собаки. Как видишь, у нее мало общего с теми тяжелыми тявкающими тварями, которые гоняются по степи, хотя они и родня ему. Род Гриффона, как и мой, угасает. Опал, чего бы ты хотел больше всего?

Повелитель задал этот вопрос с хитрой неожиданной сердечностью, глядя прямо в лицо Фалька.

И хотя Фальк был измучен, находился в смятении и не склонен был говорить правду, он ответил:

— Попасть домой!

— Попасть домой… — задумчиво повторил Повелитель Канзаса.

Он был таким же черным, как и его силуэт или тень. Это был старый, черный, как сажа, мужчина семи футов роста с лицом, как лезвие меча…

— Попасть домой…

Повелитель немного отошел, чтобы взглянуть на длинный стол поблизости от стула, на котором сидел Фальк. Вся верхняя часть стола — Фальк теперь видел это — была утоплена на несколько дюймов и окружена рамкой. Она содержала в себе сетку из золотых и серебряных проволочек, на которых были нанизаны шарики с таким диаметром отверстия, что могли переходить с одной проволочки на другую и в некоторых точках с одного уровня на другой. Шариков были сотни, размером от детского кулачка до семечка яблока. Сделаны они были из глины, камня, дерева, металла, кости, пластика и стекла. Многие из них были из таких драгоценных или полудрагоценных камней, как аметист, агат, топаз, бирюза, опал, янтарь, берилл, хрусталь, гранат, изумруд, бриллиант.

Фальк узнал это сооружение. Это была Моделирующая система, похожая на такие же системы, принадлежавшие Зоуву, Баки и другим обитателям родного Дома. Своим происхождением эта система была обязана великой культуре планеты Давенант. Это был и оракул, и компьютер, и орудие мистических ритуалов, и игрушка. Во второй своей короткой жизни у Фалька не было достаточно времени, чтобы узнать как следует работу Моделирующей системы. Баки как-то заметила, что ей понадобилось лет сорок-пятьдесят только для того, чтобы овладеть умением обращаться с ней, а ее Моделирующая система, доставшаяся ей по наследству, была всего лишь квадратом со стороной в четверть метра и имела не больше тридцати шариков.

Хрустальная призма ударилась в железную сферу с чистым высоким звуком. Бирюза устремилась налево, а связанные между собой полированные костяшки с гранатом скользнули влево и вниз, в то время как огненный опал вспыхнул на миг в самом центре системы. Черные, худые, сильные пальцы мелькали над проволочками, играя с самоцветами жизни и смерти.

— Значит, — сказал Повелитель, — ты хочешь домой. Но взгляни только. Ты умеешь читать узоры? Слоновая кость, бриллиант и хрусталь, — все это относится к огню. И среди них, то пропадая между ними, то вырываясь наружу, мечется опал. Дальше, чем Королевский Дом, дальше, чем холмы и ущелья Коперника, камень этот летит среди звезд. Ты разорвешь путы времени. Только взгляни. Впереди у тебя простор.

В глазах Фалька рябило от скользивших и мерцавших ярких шариков. Он отодвинулся от края огромной системы и прошептал:

— Я не умею в этом разбираться…

— Это игра, участником которой ты являешься, Опал, разбираешься ли ты в ней или нет. Сегодня вечером мои псы лаяли на нищего бродягу, а он оказался в конечном итоге повелителем звезд. Опал, когда я однажды приду попросить воды из твоих колодцев и кров в твоих стенах, ты, пожалуйста, впусти меня. Ночь тогда будет более холодной, чем сегодня. И это может случиться только через много-много лет. Ты пришел в наш мир откуда-то издалека. Я даже смею думать, что из какого-то другого мира. Я стар, но ты еще намного старше меня. Ты должен был умереть еще сто лет назад. Я прошу тебя, чтобы ты помнил о том, что когда-то очень давно там, на Земле, ты однажды встретил в пустыне старого Короля. Я не могу чинить тебе препятствий, незнакомец. Иди своей дорогой. Если тебе что-нибудь нужно, то здесь есть люди, которые послужат тебе.

Фальк пересек длинную комнату и остановился у занавешенного главного входа. Снаружи в вестибюле его ждал мальчик. Когда Фальк отодвинул полог входа, мальчик негромким голосом позвал своих товарищей, таких же детей, как и он, и они, не выказывая ни удивления, ни подобострастия, только почтительно ожидая, когда Фальк заговорит первым, проводили его в отведенную ему комнату, организовали для него ванну, сменили одежду, накормили ужином и уложили в чистую постель.

Он прожил тридцать дней в Большом Доме Владыки Канзаса, пока последний снег и редкие весенние дожди не прошли в пустынных землях, лежавших за пределами садов Повелителя. Эстрел, выздоровевшая за это время, жила в одном из многочисленных домов меньшего размера, которые теснились за Большим Домом. Фальк был свободен настолько, что мог делать все, что ему угодно. Владыка был абсолютным правителем своих владений, но власть эта основывалась вовсе не на принуждении. Скорее всего, она воспринималась как нечто, служить чему почиталось за честь. Его люди предпочитали сами служить ему, возможно, потому, что, обнаружив внутреннее, присущее его личности величие, они сами утвердились в мысли, что они люди, а не рабы.

Их было не более двух сотен, погонщиков скота, садовников, ремесленников и рабочих, их жен и детей. Это было очень маленькое Королевство. Но тем не менее у Фалька уже через несколько дней не было никаких сомнений в том, что, живи даже один, Владыка Канзаса все же оставался бы Владыкой. Это был вопрос внутренне присущих ему качеств.

Эта удивительная действительная неповторяемость владений Повелителя настолько очаровала и поглотила Фалька, что он все эти дни почти не думал о том мире, который находился за пределами Дома-Дворца, через который ему пришлось так долго идти, прежде чем он смог попасть в это очаровательное место. Но, упомянув в беседе с Эстрел об их уходе, он начал размышлять о взаимоотношениях Владыки Канзаса с остальным миром. В конце концов свои мысли он попытался сформулировать вслух в одной из бесед с Эстрел:

— Мне казалось, что Синги не допускают возникновения феодальной власти среди людей. Почему же тогда они позволили Владыке или Королю, безразлично, как он себя называет, сохранять свои владения?

— А почему бы и не позволить такой бред? Это Владение Канзас довольно обширное, но пустынное и безлюдное. Зачем повелителям Эс Тоха вмешиваться в дела такого захолустного псевдокоролевства? Я думаю, что для них он просто глупый ребенок, этот честолюбивый Повелитель, хвастливо лепечущий о своей силе.

— Тебе он тоже кажется таким?

— Ты видел, как вчера здесь пролетал корабль?

— Да, видел.

Летательный аппарат, чье жужжание было так хорошо знакомо Фальку, летел прямо над домом и находился так высоко, что был виден всего несколько секунд. Все люди Поместья выбежали из своих садов и стали бить в сковородки и трещотки, дети закричали, собаки завыли, сам Владыка, стоя на верхнем балконе, с торжествующим видом устроил оглушительный фейерверк, паля в небо из старинного дробовика до тех пор, пока корабль не исчез в туманной дымке на западе.

— Они такие же глупые, как Баснасски, а их старик-Повелитель просто безумец, — усмехнулась Эстрел.

Хотя Владыка Канзаса не пожелал лицезреть ее, его люди были добры к ней. Некоторая горечь в ее смехе удивила Фалька.

— Баснасски совершенно забыли, как когда-то жили люди, — сказал он в ответ. — Эти же люди, может быть, слишком хорошо помнят это.

Он рассмеялся.

— В любом случае, корабль действительно был и улетел, не причинив никому вреда.

На мгновение он взглянул на нее. Она, очевидно, не видела никакого поэтического сумасбродства этого фейерверка, который простой аппарат Сингов ставил на один уровень с солнечным затмением. Но почему бы во время всеобщего бедствия не устроить фейерверка?

Фальк не удивился такому поведению Эстрел, ведь с того времени, как она заболела и потеряла свой нефритовый талисман, ее не покидали печаль и тревога.

Временное пребывание здесь, которое доставляло столько удовольствия Фальку, для нее было мучением. Пора было уходить отсюда.

— Я пойду поговорю с Владыкой о нашем уходе, — нежно сказал он ей.

Оставив ее здесь в тени ив, усыпанных темно-зелеными почками, он пошел через сад к большому зданию. За ним семенили пять длинноногих псов черного цвета — почетный караул, которого ему скоро будет недоставать.

Повелитель Канзаса что-то читал в своем тронном зале. Диск, который висел на восточной стене помещения, днем светился холодным рассеянным светом, создавая впечатление маленькой домашней луны, и только ночью он сиял мягким солнечным теплом и светом. Трон, сделанный из полированного мореного дерева, росшего в южных пустынях, стоял перед диском.

Фальк единственный раз видел Правителя сидящим на троне. Это было в тот самый первый вечер его пребывания здесь.

Сейчас он сидел в одном из кресел возле Моделирующей системы, и окна за его спиной, выходившие на запад, не были закрыты шторами. Там, на западе, виднелись далекие темные горы, отороченные снегом.

Владыка поднял свое похожее на лезвие меча лицо и выслушал Фалька. Вместо того, чтобы ответить, он положил руку на книгу, которую читал. Это был не один из микрофильмов его необыкновенно богатой библиотеки, а небольшая, написанная от руки книга, завернутая в бумагу.

— Тебе известен этот Канон?

Фальк посмотрел туда, куда указывал Повелитель, и прочел несколько певучих фраз:

— Я знаю эту книгу, Владыка. Перед тем, как отправиться в это путешествие, я получил в подарок один экземпляр такой книги, но кое-что меня смущает. Почему я не знаю того языка, которым написаны четные страницы Канона?

— Это символы языка, на котором книга была написана первоначально, пять или шесть тысяч лет назад — язык Желтого Императора, моего предка. Но куда же делась твоя книга? Неужели ты ее потерял? Тогда возьми ее, когда совершишь Путь. О, горе! Почему ты всегда говоришь только правду, Опал?

— От неуверенности.

По сути, хотя Фальк и пришел постепенно к твердому решению, что он никогда не будет лгать, независимо от того, с кем говорит или насколько невероятной может оказаться правда, он не знал, почему он пришел к такому решению.

— Пользоваться оружием врага, значит, играть по его правилам, — сказал он.

— О, этот враг давным-давно выиграл свою игру. Ну что ж, значит, ты уже уходишь? Что можно на это сказать? Иди, продолжай свой путь. Сейчас самая пора. Но я на некоторое время хотел бы задержать здесь твою спутницу.

— Я обещал ей помочь в поисках соплеменников, — нерешительно сказал Фальк.

— Ее соплеменников?

Суровое испещренное морщинами лицо повернулось к нему.

— А за кого ты ее принимаешь?

— Она из Странников.

— Она такая же Странница, как я — зеленый орешник, ты — рыба, а эти горы сделаны из сушеного овечьего помета! Придерживайся и дальше своих правил, говори правду — и услышишь правду. Набери фруктов из моих цветущих садов перед тем, как двинуться на запад, Опал, и напейся молока из моих колодцев в тени гигантских папоротников. Разве я не правлю королевством чудес? Скажи, что удерживает тебя возле этой женщины — вожделение или верность?

— Мы многое пережили вместе.

— Не верь ей!

— Она помогла мне и вселила надежду. Мы — сотоварищи по несчастью. Мы доверяли до этого момента друг другу. Почему я должен сейчас изменить этому правилу?

— Вот глупец, о горе!

Владыка Канзаса покачал головой.

— Я дам тебе десять женщин, которые будут сопровождать тебя до самой обители Лжи, вместе с флейтами, лютнями, тамбуринами и противозачаточными средствами. Я дам тебе пять дюжих молодцев, вооруженных ракетницами. Я дам тебе собаку — по правде говоря, я такое же ископаемое животное, как и эти собаки. Все они будут твоими спутниками. Кстати, ты знаешь, почему вымерли настоящие собаки, а не эти шавки, слоняющиеся по степи? Потому что они были верны людям до самого конца! Потому что они слепо доверяли им! Но если ты не пожелаешь моих сопровождающих, то вот тебе мой совет — иди один, человек!

— Но я не могу!

— Тогда что ж, иди, как тебе будет угодно. Здесь игра уже закончена.

Повелитель встал, подошел к трону и уселся в него. Он даже не повернул головы, когда Фальк произносил слова прощания.