Историограф. «Полусвободного найма»

— …Потребность в принадлежности — неотъемлемая черта человеческой личности. Наследие стайных приматов, — вещал я, глядя на аудиторию.

Меня слушали внимательно, а я внутри все время сбивался на провокационный вопрос главмеха — почему они такие? Есть те, кто уснул на парте после ночного дежурства, но нет ни одного, кто отвлекался бы, плевался жеваной бумагой через трубочку, дергал девочек за косички, читал, за неимением телефона, под партой книжку про индейцев или просто мух бы считал. В общем, вел бы себя как нормальный ребенок в нормальной школе.

— Нам очень важно принадлежать к какой-то группе. Определять себя не только как личность, но и как члена сообщества. Быть коммунаром, например. Не просто Настей или Петей, не просто учеником или инженером, а своим среди своих. Люди так устроены, что не могут быть сами по себе. От этого они страдают, болеют и могут даже сойти с ума!

— А как же Робинзон на острове? — спросил какой-то начитанный мальчик.

— У Робинзона был, если помнишь, дикарь Пятница, вместе они образовали микросоциум. Но не надо забывать, что это художественное произведение — Александр Селкирк, которого считают прототипом Робинзона, за четыре года одиночества на острове порядком одичал…

— Важно помнить, что все наши базовые аксиомы — что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, что допустимо и что нет, — определяются в первую очередь именно принадлежностью к группе. Наша важная человеческая особенность — мы доверяем мнению авторитетных лидеров и ценностям нашей группы некритично и безоценочно. Мы склонны пренебречь нашим мнением, когда оно приходит в противоречие с групповым. Мы готовы поступиться нашими интересами в пользу интересов группы. Именно это и делает нас людьми…

— А как же универсальная этика?

Божешьмой, кто-нибудь, отберите у этой девочки Канта!

— Что такое этика, Настя, как ты думаешь?

— Ну… Это понятие о том, что хорошо и что плохо…

— Слово «этос» у греков сначала означало просто «общее жилище», а потом — и правила, порождённые совместным проживанием. То есть, в основе этики всегда лежит внутригрупповые правила поведения, направленные на сплоченное выживание группы во враждебном окружающем мире. Этика, по определению, направлена не вовне, а вовнутрь социума, а значит, «универсальна» только в его пределах. Поэтому чужие всегда «шпионы» и негодяи, а наши — «разведчики» и герои…

— Значит, — сказала умная девочка Настя, — этично всё, что полезно группе?

Лицо ее осветилось внезапным пониманием того, как устроен мир…


— Автомат не бери, — сказал Борух. — Черта ты его таскаешь? Все равно ни разу не выстрелил… Ты оператор, твое дело — планшет. Пистолета тебе хватит…

Я не возражал, — действительно, вояка из меня никакой, — просто странно было слышать это именно от него.

Маршрут оказался замысловатым, в шесть переходов, но условно безопасным — реперы с коротким гашением, и всего один транзит, да и тот буквально рядом. Пробежались по лесочку из одной засыпанной осенними листьями ямы в другую, не встретив никого страшнее белки. Пояснить цель Ольга, как всегда, не снизошла, но я не мог не заметить, что мы выходим кружным путем на ту «нахоженную» связку, координаты которой я снял вчера. На финиш пришли местной ночью, вывалившись в красивом, но сильно загаженном зале. Как будто античный храм, в котором неоднократно располагались биваком варвары — закопчённый купол, оббитые понизу мраморные колонны, кострища на мозаичных полах, кучи мусора, загородки из жердей и брезента, отгораживающие ниши, из которых откровенно несет сортиром.

— И что мы тут делаем? — спросил я.

— Ждем, — лаконично ответила Ольга и отвернулась, явно не желая продолжать разговор.

Мы развели костерок из лежащих кучей у входа веток и расселись вокруг на красивых, но очень замызганных, мраморных лавочках. Разговор не клеился — все были какие-то мрачные и избегали смотреть друг на друга и на меня. В основном, на меня. Как будто я смертельно болен, вот-вот помру, поэтому разговаривать со мной как-то неловко и не о чем. В воздухе повис такой напряг, что я даже обрадовался, когда за пустыми проемами окон зарычали моторы и замелькал свет фар.

— Дай-ка сюда свой пистолет, — внезапно сказал мне Борух.

— Зачем? — удивился я.

— Он все равно не заряжен, — пожал плечами майор. — А ты даже не проверил, хотя я тебе сто раз говорил: всегда проверяй оружие перед выходом!

— Ну, я ж тебе доверял…

— А зря. Никому нельзя доверять. Давай его, ну!

Я вытащил из кобуры «Макарова», выщелкнул обойму и убедился, что она пуста. Протянул пистолет Боруху. Он молча его взял и убрал в рюкзак.

— И планшет, пожалуйста, — спокойно сказала Ольга. — Андрею отдай.

Я послушно снял с себя перевязь с планшетом и протянул ее Андрею. Тот взял, пряча глаза, — даже этому мудаку было неловко.

Люди, вошедшие в помещение с улицы, сразу напомнили мне цыган, хотя ничего цыганского в их фенотипе не было — скорее рязанские такие рожи, курносые и светлоглазые. Но что-то в манере себя держать и одеваться… Особенно — одеваться. Впереди выступал этакий «барон» в стиле анекдотов из 90-х — только что пиджак не малиновый. Пиджак его оказался пурпурный, с бархатными черными лацканами, масляными пятнами на рукавах и золотыми пуговицами размером с юбилейный рубль. Под ним сиял натянувшийся на солидном пузе изумрудный жилет, из-под которого виднелась кружевная сорочка — когда-то белая, а теперь сероватая от грязи. Синие мешковатые брюки с генеральскими лампасами шириной в ладонь заправлены в желтые шнурованные берцы, изрядно запачканные каким-то присохшим говном. На могучей короткой шее повисла толстая — реально толстая, в два пальца, — золотая цепь, заканчивающаяся не то гипертрофированным сюрикеном, не то заточенной шестернёй во все пузо — тоже золотой. Над всем этим великолепием в свете костра проявилась удивительно простецкая бородатая и курносая рожа, щекастая и румяная, в пыльных разводах. Вот только глазки у рожи были довольно неприятные. Острые, как гвоздики, жесткие такие глаза.

Сопровождающие были одеты попроще — но, тем не менее, все как один в пиджаках разной степени потасканности и засаленности. Как правило, их дополняли треники и стоптанные берцы, хотя встречались и классические брюки, заправленные в сапоги. На головах кепки или растрепанные грязные волосы, лица серые и пыльные, со светлыми пятнами вокруг глаз — видимо, от защитных очков. Все они были вооружены крупнокалиберными дробовиками разных конструкций, почему-то с отпиленными по самое некуда стволами. Наиболее радикальные последователи «обрезания» щеголяли укороченными до размера «чуть длиннее патрона» двустволками под пистолетную рукоять.

— Ну что, коммунары, привели? — сказал «барон» на чистом русском.

— Вот он, — сказала Ольга, а Андрей, подталкивая в спину, повел меня вперед.

— Я не знал, — прошептал он мне зачем-то. — Догадывался, конечно, тут и дурак бы догадался, но мне ничего не говорили…

Можно подумать, мне это интересно. Дураку, который не догадался.

Я не стал ничего спрашивать, а Ольга с Борухом не стали ничего говорить. А зачем? Ну, спросил бы я с укоризной: «За что вы так со мной?», а они бы такие торжественно: «Так надо!»

«Этично всё, что полезно группе».

— А он точно из ваших? — спросил «барон» недоверчиво. — Уж больно вид лоховатый… Может, вы его в пустошах поймали, отмыли, приодели, а теперь впариваете старому Севе?

— А ну, скажи чего-нибудь по-нашему! — обратился он ко мне, остро глядя глазками-гвоздиками из-под густых бровей.

Первым моим порывом было сказать что-то вроде: «отсоси у трипперной лошади, сраный бабуин», продемонстрировав уверенное владение родным языком, но я сдержался. Люди, таскающие на себе цацки на три кило золота, обычно бывают сильно озабочены своим имиджем. Публично оскорблять их не стоит. Так что я ответил нейтрально:

— Меня зовут Артём, будем знакомы.

— Надо же, такой молодой, а не дурак! — захохотал «барон». — Меня все зовут Сева, но ты можешь звать меня Себастьян. Себастьян Перейра!

— Торговец черным деревом? — спросил я растерянно.

— Глянь-ка! Еще и образованный! Люблю интеллигентов! — он одобрительно хлопнул меня по плечу короткопалой, брякнувшей массивными золотыми перстнями рукой. — Шучу, шучу, зови просто Сева.

Ольга подошла и, старательно не глядя на меня, передала «барону» небольшой кожаный пенал. Он открыл, бегло глянул внутрь, покивал, закрыл и убрал во внутренний карман попугайского своего пиджака.

— Вы — мои лучшие клиенты, коммунары, определенно! Не нужен обычный товар, кстати? Есть свежая партия, двадцать семь голов, в самой поре. Как говорится, «кто дорос до чеки тележной…»

— Не сегодня, Сева, — резко ответила Ольга. — Мы с вами свяжемся обычным образом.

— Ну, как хотите, как хотите… Оптовикам бонусы, постоянным клиентам скидки! Обращайтесь! Все знают — у Севы лучший товар в этом прекрасном Мультиверсуме!

Меня не заковали в кандалы, не завязали глаза, даже не обыскали. Просто проводили наружу, где в свете фар рокотали мощные моторы и подсадили в высокий кузов монстр-трака на огромных зубастых колесах: обваренный трубами автобус на задранной раме, без стекол, окна забраны редкими решетками, потертые жесткие сиденья, как в старом трамвае. Вокруг расселись пиджачные джентльмены в гопницких кепочках и немедленно напялили очки — кто мотоциклетные, кто сварочные, а кто и совершенно стимпанковские гоглы. Один, покопавшись в карманах своего двубортного полосатого сюртука, вытащил пластиковые слесарные и протянул мне. Я на всякий случай надел и не пожалел об этом — взревели моторы, машины рванули куда-то в степь, и все затянуло облаками пыли. Очки, хотя и довольно затертые, хоть как-то спасали. Достал из кармана бандану, повязал по-ковбойски на лицо, чем заслужил одобрительные похлопывания по плечам от соседей. Боевые пиджаки вели себя вполне дружелюбно, скалились мне чумазыми физиономиями, и я совершенно перестал понимать, что происходит. Меня продали работорговцам? Но почему тогда Ольга платила этому Севе, а не наоборот? У меня настолько плохой рыночный курс, что приходится доплачивать? Рев лишенного глушителя дизеля, лязг подвесок и свист ветра исключал какую-либо содержательную беседу с попутчиками, да и вряд ли они в курсе.

Быстро светало, боковой ветер отнес в сторону пыльный хвост, и я смог оценить нашу колонну. Впереди летел пафосный ретролимузин, вернее, его кузов, установленный на шасси от чего-то вроде ГАЗ-66. Изящные гнутые линии классического дизайна, сияние лакированного с искрой лилового кузова, выгнутые наружные крылья — наверняка внутри на кожаных диванах расположился сам Сева. С сигарой и стаканом… Хотя нет, вряд ли со стаканом. Кортеж несся, совершенно игнорируя неровности рельефа, так, что огромные колеса лифтованных монстров отрывались от земли на неровностях. Тут не то что расплескаешь, а еще и зубы себе стаканом этим вышибешь.



За статусной каретой шефа мчалась машина охраны — самоварный из трубы и стальных листов самоходный бастион. С бортов выступали открытые сверху полубашни, в которых на вертлюгах болтались какие-то стрелялки с толстыми стволами в перфорированных кожухах. Над ними раскачивались в такт прыжкам машины головы «операторов машинного пуляния» — в танковых шлемофонах и очках-консервах. Следующей была наша повозка — небольшой автобусный кузов, типа КАВЗ на огромных тракторных колесах, а замыкал кавалькаду узнаваемый автобус «Икарус». Правда, он тоже был установлен на высокой раме, окна заварены листами ржавого железа, а спереди, перед лобовыми стеклом, стоял укрытый самодельным капотом могучий дизель. Все это ревело, лязгало, дребезжало, выплевывало в небо клубы черного солярного дыма из вертикальных труб и мчалось на скорости, на мой взгляд, весьма далекой от разумной. К счастью, степь была относительно ровной и пустой, на грунтовую колею никто больше не претендовал, лишь изредка мелькали вдалеке полуразрушенные деревеньки.

Я недоумевал, зачем надо так быстро ехать, явно рискуя перевернуться, подлетев на очередном бугре или оторвать что-нибудь, после этого прыжка приземлившись. Но вскоре понял — мы удирали.

Попутчики засуетились, доставая свои пушки, и, интенсивно жестикулируя, распределились у оконных решеток. Я понял, почему они так любят обрезы — прицелиться из скачущей машины все равно невозможно, а с длинными стволами внутри было бы не развернуться. Я не сразу разглядел противника, а разглядев, сильно удивился — нас, стелясь над землей, большими прыжками догоняла стая каких-то животных. Мне казалось, что никакие звери против машин не играют в принципе, но остальные были, кажется, другого мнения. Они выглядели крайне обеспокоенно, проверяя патроны в стволах и рассовывая их горстями по карманам пиджаков.

Машины взревели и наддали, хотя еще секунду назад я бы сказал, что быстрее уже некуда. Однако звери быстро приближались, и вскоре я их уже мог разглядеть. На вид — крупные представители собачьих. Очень крупные. Ростом с теленка. Большого теленка. Бычка даже. И их было много, пара десятков. Они неслись огромными скачками, легко догоняя машины, но я все равно не мог понять, почему попутчики так напряглись. Я не хотел бы встретиться с такими в поле, но поди останови разогнавшиеся две тонны железа… Мое недоумение моментально рассеялось, когда от догнавшей нас стаи отделилась одна особь и, прыгнув на нашу машину, одним рывком вырвала приваренную к оконному проему решетку. Зубы, которые клацнули в метре от меня, могли, кажется, перекусить рельсу. Собачка, сплюнув в траву решетку, вернулась к стае, а к нам выдвинулась следующая… Загрохотали выстрелы — боевые пиджаки спешно разряжали в нее свои обрезы. Картечь рвала шкуру, но псина совершенно не обращала на это внимания, быстро сокращая расстояние и целясь в оставшееся без решетки окно. Она прыгнула, но сидящий возле меня мужик в кепочке и лыжных очках рискованно высунул руку, чуть ли не воткнув ее в разинутую пасть, и шарахнул дуплетом из обрезанного по самый патрон хаудаха21. Собака сбилась с шага, и прыжок смазался — здоровенная туша грянула в стенку так, что машина прыгнула вбок и чуть не перевернулась, на секунду встав на два колеса. Пиджаки судорожно перезаряжались, кидая под ноги дымящиеся гильзы, а я огляделся — идущий перед нами автомобиль охраны выдвинулся из колонны вбок и с него замолотили пулеметы. Лимузин Севы набирал скорость, отрываясь, а вот замыкающему автобусу пришлось плохо — стрелков на нем не было, и инфернальные собаки прямо на ходу рвали железные листы с окон. Водитель давил на газ изо всех сил, выхлопные трубы сифонили черными столбами недогоревшей соляры, но не помогало — стая безошибочно определила слабое звено и, оставив попытки атаковать нас, полностью переключилась на автобус. Пулеметы смолкли — собаки держались вплотную к автобусу, а о прицельной стрельбе на таком ходу думать не приходилось. Зато наша машина чуть сбавила ход, дав автобусу нас догнать, и снова захлопали обрезы. Видимо, стрелки надеялись, что картечь, в отличие от пулеметной пули, при промахе не пробьет кузов.

На моих глазах одна собака выдрала из проема приваренный лист, а вторая немедленно прыгнула туда, с трудом пропихивая свою тушу в большое окно. Даже сквозь рев моторов и грохот выстрелов я услышал истошный многоголосый крик ужаса, и тут водитель автобуса запаниковал, дернул рулем и не справился с управлением. Подпрыгнув на очередном бугре, автобус приземлился косо, подлетел, в полете накренился носом вниз и грянулся передним таранным бампером об дорогу. Кузов сорвало с рамы, он полетел кувырком, ломаясь пополам и разбрасывая панели, оттуда в разные стороны разлетались сиденья с привязанными к ним телами. Маленькими детскими телами.

Наша машина стремительно удалялась от места аварии, собаки остались там. Гнаться за нами смысла уже не было, теперь голодными не останутся. Не зря сожгли калории в погоне.

Пиджаки перезаряжались, убирали оружие, рассаживались по местам. Лица были мрачными — за потерю товара, небось, квартальной премии лишат. Скорость снизили с безумной до просто дурной, под ногами перекатывались гильзы, ревел мотор, пыль садилась на мокрые от нервного пота лица, превращая их в серые маски. Вскоре кортеж замедлил ход, приближаясь к какой-то индустриальной застройке. Машины выстроились перед воротами большого ангара, из лимузина спрыгнул плюгавый человечек в кургузом пиджачишке, добежал до задней стены и приник к ней, раскинув руки жестом распятого. На стене постепенно проступила угольная текучая тьма, а проводник потрусил обратно и с трудом вскарабкался в высокий кузов хозяйской кареты. Ценит его Сева, с собой возит… Может, меня ему в качестве оператора продали? Хотя какой я оператор без планшета?

На той стороне оказалось неожиданно сумрачно и прохладно, желтая листва и мелкий дождик. Осень. Машины выкатились из длинного, облитого внутри серым пластиком, помещения на улицу. Перед нами стояли три больших здания — одинаковые облизанные параллелепипеды без окон. Перед ними были тщательно выметенные от палой листвы дорожки, а между ними — какие-то кустарные заборы из криво сваренного ржавого железа.

Повинуясь неагрессивным, но настойчивым жестам попутчиков, я вылез из машины. Из пыльного лимузина торжественно спускался по приставной, как аэропортовский трап, лестнице Сева. Он огляделся, кивнул и поманил меня рукой.

— Пойдем!

Мы направились к ближнему зданию, где при нашем приближении открылась, выдвинувшись вперед и отъехав в сторону, совершенно незаметная до этого дверь. Внутри оказался довольно странный интерьер — как будто производственный цех какого-нибудь химзавода выпотрошили, выбросив большую часть оборудования, а оставшееся не без фантазии превратили в предметы дизайнерского интерьера. Торчащие из покрытого пластиком пола фланцы труб стали удобными креслами и столами, разрезанные металлические цилиндры каких-то вертикальных емкостей оформились в шкафы и застекленный бар с разноцветными бутылками, горизонтальные цистерны из нержавейки разрезали вдоль и заложили подушками, сделав удобные диваны, на кронштейнах и стеллажах разместились телеэкраны и динамики аудиосистем, сейчас выключенные. Обстановка напоминала какой-нибудь молодежный столичный клуб. Не то, что ожидаешь увидеть в логове рабовладельцев.

— Нравится? — спросил меня Сева.

— Э… неожиданно, — признался я.

— У нас бывает много талантливых людей, да… — покивал он головой. — Придумывают всякое…

Мы прошли через пустующее сейчас помещение клуба и оказались в отдельном пространстве. Центральный коридор и выходящие в него двери — как в недорогой гостинице на десяток номеров. Интерьер скучноватый — серый невзрачный пластик на полу, стенах и потолке, выделяется только узкая лента потолочного светильника. Сева нажал кустарно вделанную, явно выпадающую из общего стиля кнопку рядом с крайней дверью, та выехала вперед из стены и с жужжанием электропривода отошла вбок. Внутри оказалась жилая комната в том же сером стиле, с самодельным деревянным столом посередине и парой обычных офисных стульев возле него. В одной стене была ниша с серой кроватью, в другой — стеклянная полукруглая загородка, в которой стоял унитаз. Серый.

— Побудь пока здесь, — сказал Сева. — Поесть тебе принесут. Все вопросы потом!

Я прилег на серую кровать и уставился в серый потолок. Постепенно задремал, сказались сбитые переходами биоритмы, и проснулся от того, что зажужжал электропривод двери. В комнату вошла, пятясь задом, девушка. Зад был неплохой, хотя у Ольги лучше. Необычный способ передвижения объяснился просто — она катила за собой тележку с едой. Обычную такую ресторанную тележку на колесиках, на которой стояли тарелки и большая фарфоровая супница.

Развернувшись, девушка обнаружила кружевной белый передник, оттопыривающую платье внушительную грудь и симпатичное, но удивительно глупое лицо с кукольными большими глазами и курносым носиком-кнопкой. Она подкатила тележку к длинному центральному столу — я обратил внимание, что он сделан путем накрытия самодельной столешницей какого-то хайтек-ложемента, — поставила на него глубокую тарелку и поварешкой на длинной ручке наплескала туда суп. Суп пах неплохо — грибами и мясом. Рядом с тарелкой она выставила плетеную корзиночку с нарезанным хлебом.

— Привет, как тебя зовут? — спросил я.

Девушка посмотрела на меня пустыми глазами, улыбнулась, присела в книксене, но ничего не сказала.

Я не настаивал — может, она по-русски не понимает. Барышня отодвинула стул, сделала приглашающий жест и встала рядом, явно не собираясь уходить, пока я не поем. Может, она за посуду материально ответственная?

Суп оказался вкусным, хлеб — свежим. Я уже хотел попросить добавки, но девушка решительно забрала тарелку и заменила ее другой, на которую выложила кусок жареного мяса и какие-то вареные не то овощи, не то корнеплоды. На вкус они были немного похожи на сладковатую картошку. Завершил обед стакан сока. Возможно — апельсинового.

Девушка собрала посуду, а потом подошла к прозрачной выгородке сортира и продемонстрировала, что, если ее потянуть в сторону, то она проворачивается вместе с унитазом, а на ее место выезжает из стены душевая кабина. Такой стеклянный цилиндр из двух вертикальных половинок, любопытно.

— Но вот что бы тебе раньше не сказать? — укоризненно сказал я ей. — Я бы хоть умылся перед обедом…

Девушка молча похлопала глазами, сделала на всякий случай книксен и продолжала на меня ожидающе смотреть.

— Чего тебе надо еще?

Она подошла, открыла стеклянную загородку, показала на пластину на стене и на распылитель душа.

— Да-да, я понял, понял. Вот так он включается. Все, спасибо, вали отсюда уже.

Девушка показала жестами, что мне нужно раздеться и отдать ей одежду, а затем достала из нижнего отделения каталки сложенные стопкой вещи.

Я пожал плечами — спорить с ней явно без толку. Кроме того, за время степной погони я пропотел и набрался пыли, так что переодеться в чистое не помешает. Отложил в сторону разгрузку, показал на нее и сделал запрещающий жест — не брать, мол! Остальное снял, оставшись голым, и пошел в душ. Девица нехитрой, но очень откровенной пантомимой изобразила, что готова потереть мне спинку и другие места. «Другие места» предательски выдали, что они не против, ну и я не стал выпендриваться. А что? Я теперь мужик свободный…

В душе было тесновато, но мы справились.

Вскоре после того, как девушка удалилась, забрав коляску и мою одежду, за мной пришли. Я теперь был наряжен в серый комбинезон с интегрированной в него мягкой обувью, и, прислонившись к серой стене, стал бы невидимкой. Я не люблю комбинезоны, но этот оказался на диво удобным — и сидит хорошо, и не жарко в нем, и не холодно. Вообще на теле не чувствуешь, такая хорошая ткань. Интересно, где такую делают?

Пришел за мной опиджаченный мужчина средних лет с седыми пышными усами и рваным шрамом во всю щеку. Под пиджаком была растянутая майка-алкоголичка, из-под которой на шею выползала сложная художественная татуировка — что-то с чешуей и зубами. Не то дракон, не то окунь. На ногах красовались скрипучие хромовые сапоги и брюки с лампасами чуть пожиже, чем у Севы. Видать, помощник.

— Сева хочет тебя видеть, — сказал он по-русски без всякого акцента.

Я без возражений встал с кровати и пошел за ним. Не в моем положении спорить. Кстати, может заодно и узнаю, в каком именно я положении.

Сопровождающий прошел коридором и раскрыл передо мной заднюю дверь — за ней оказалась дорожка, которую мели два унылых низкорослых худых парня со стертыми лицами без ярких черт. Мне очень не понравилось, что они одеты в точно такие же комбинезоны, что и я. У нас что, одинаковый статус? Меня тоже отправят дорожки мести?

Дорожка долго вилась между деревьев и вывела к «пряничному домику» — изящный коттедж с вычурной крышей был раскрашен ярко и пестро, сверкал разноцветными витражными окнами во весь фасад, и вообще выглядел, как дорогая елочная игрушка.

Внутри оказалось не хуже — мозаичные деревянные панно, паркетные полы из мелких плашек, изящная гнутая мебель и камин из разноцветного кирпича посередине огромной гостиной. В камине горел огонь, на плетеном диване перед накрытым столом сидел Сева. Босс работорговцев был одет по-домашнему — в треники и мягкие атласные туфли, и даже пиджак больше походил на халат.

— Присаживайся, — гостеприимно указал он на легкое кресло, — Тебя покормили?

— Благодарю, да, — ответил я и сел.

— Тогда выпей со мной.

Он налил в бокалы красного вина и пододвинул один ко мне. Отказываться я, разумеется, не стал. Не тот случай.

— За разумное недоверие ближнему! — провозгласил неожиданный тост Сева, и мы чокнулись.

Его намек на мои обстоятельства был более чем прозрачен, но это не отменяло того, что вино у него отличное. Я понял, что уже много лет не пил хорошего вина — в Коммуне виноделие было любительским, на уровне дачного.

— Теперь ты можешь задать вопросы, — поощрительно кивнул мне Сева, — Но немного, и я не обещаю, что отвечу на все.

— Каков мой статус? — начал я с главного.

— Ну… — босс работорговцев почесал обтянутый майкой живот, — не буду врать, что гостевой. Но и не тот, которого ты опасаешься. Одни люди попросили меня передать тебя другим людям и заплатили за то, чтобы ты попал по назначению неповрежденным. Так что ты ценное имущество, за которое я несу ответственность.

— А могу я спросить, что за другие люди? Те, которым меня надо передать?

— Почему не можешь? — засмеялся Сева, — Спроси!

— Спрашиваю. Кто они?

— Просто клиенты. Я торгую со всеми — с Коммуной, с другой Коммуной, с рейдерами Пустошей, с бродягами Дороги, с горцами Закава… Да что там, даже с этими хитрыми чистоплюями альтери — и то торгую. Все знают — у Севы лучший товар!

— Другой Коммуной? — вскинулся я.

— Ай, не бери в голову! Эта, другая… Все они одинаковые! Все крутят носом, все презирают — и все идут к старому Севе! Потому что у Севы…

— Самый лучший товар в Мультиверсуме, я понял…

— Вот, — умилился Сева, — такой умненький мальчик! Все понимает, хорошо кушает, хорошо трахает служанок!

Мне стало неловко — там что, камера стоит? Но так, не сильно. Было б чего стесняться, дело житейское.

— Одни люди очень просили меня доставить к ним кого-нибудь из Коммуны. Другие люди, узнав об этом, сказали: «Сева! У нас есть то, что им нужно!» Разве Сева станет спорить? Тем более, что Севе хорошо заплатили эти и хорошо заплатят те. Разве плохо?

— Хорошо, наверное, — не стал спорить я.

— Очень хорошо! — покивал работорговец. — Старый Сева любит, когда одни люди платят ему за других. Должна же быть от людей какая-то польза?

— А Коммуна тоже твой… ваш клиент?

— Не надо на «вы», старый Сева тут один, и его не обидит простое «ты». Твоя Коммуна? Ах, то есть бывшая твоя, конечно… не ожидал?

— Нет, — признался я. — Не ожидал.

— А надо было. Ничего, ты еще молодой, научишься понимать, что таким нельзя верить. Да, эта рыжая змея, она постоянный клиент. Берет только детей, нечасто, но помногу. Хорошо платит. Таким товаром, который всегда в цене. Но в этот раз ей не повезло, да. Ну, ты сам видел.

— Ей не повезло?

— Детям, конечно, не повезло больше, — согласился Сева. — Бывает. Давай выпьем за них.

Мы выпили не чокаясь.

— А пойдем, я тебе устрою экскурсию! — внезапно воодушевился он. — Когда еще доведется побывать у работорговцев?

— Надеюсь, никогда…

— Ну вот, — расстроился Сева. — И ты туда же, а такой умный мальчик! Вот, например, тебе не повезло с друзьями — разве старый Сева в этом виноват? Нет!

— А в чем были виноваты те дети? — спросил я тихо.

— Разве Сева их убил? Скажи? Мои люди спасали их как могли, рисковали жизнью… Но не повезло. Бывает. Слишком большая стая.

— А разве не Сева посадил их в тот автобус? — злить работорговца было рискованно, но вино придало смелости.

— А ты знаешь, где старый Сева их взял? Ты знаешь, что было бы с ними, если бы они остались там? Мультиверсум — жестокое место, и не Сева в нем самое большое зло… Я не знаю, зачем Коммуна покупает детей, может, ты знаешь, да. Нет, не надо мне говорить, это не мое дело. Но я думаю, их не едят там на день Середины Зимы. Их не выращивают в загонах, как пищу на голодные дни, и не меняют на свиней по курсу два засранца на один пятачок! Все говорят — плохой Сева, злой Сева, Сева продает одних людей другим людям… Но кто тогда те, кто продает людей Севе и покупает их у Севы? Эх…

Он махнул рукой и налил еще.

— Выпьем, человек, которого я продам дважды! Может, ты принесешь мне удачу!

Мы выпили, и еще выпили, а потом Сева все-таки потащил меня на экскурсию. Вино мы взяли с собой — за нами шла красивая восточная девушка с подносом, на котором стояла бутылка, бокалы и ваза с фруктами. Стоило нам опустошить бокалы, она, ловко балансируя поднос на одной руке, немедленно наполняла их снова, так что я ходил с бокалом, отпивая из него понемногу, чтобы не надраться. Помогало слабо.

Я ожидал увидеть грязные сырые бараки с прикованными к вбитым в стену кольцам рыдающими рабами, но никаких киношных штампов, разумеется, не было. Загоны, устроенные между корпусами зданий, были чистыми и сухими, и в них не было никаких цепей и стенаний. На застеленных матами полах сидели, лежали и бесцельно бродили одетые в те же серые комбинезоны люди. Разного пола и возраста, они были похожи в одном — на их лицах застыло выражение отрешенного безразличия.

— А почему они такие… — я сделал неопределенный жест бокалом, — равнодушные? Вы их сломили?

— Ну почему ты все время хочешь сделать старого Севу злодеем? Никто их не пытает и не мучает, кому нужен порченый товар? Иди сюда…

Он решительно открыл дверь загона и прошел внутрь, вовсе не боясь того, что рабы мстительно накинутся на своего владельца. И действительно — они никак не отреагировали. Пройдя сквозь них до стены здания, Сева открыл врезанный в нее железный лючок, похожий на жерло мусорпровода и достал оттуда серую пластиковую тубу.

— Иди, иди, не бойся!

Я боялся вовсе не того, что паду случайной жертвой восстания рабов, а того, что в этом комбинезоне сольюсь с ними… Но все же прошел и встал рядом.

— Вот, смотри… — Сева провел кривым желтым ногтем по шву, туба раскрылась, внутри оказался зеленовато-серый гель со слабым фруктовым запахом. — Знаешь, что это?

— Еда? — догадаться было несложно даже после бутылки вина.

— Очень хорошая еда, полезная! Витамины, калории! Это такая еда, после которой человек сидит, ни о чем не думает, ничего не хочет. Не какает, не писает, на женщину не смотрит! Местные для себя делали, и вымерли потом, да. От такого кто хочешь вымрет…

— Вымерли?

— Ну, не все, немножко осталось… Чуть-чуть я забрал, много альтери забрали. Хитрый народ альтери, не связывайся никогда с ними! А фабрики остались, было много фабрик, все поломались, но эту починили. У меня тут разные люди, есть умные!

— Тоже рабы?

— Зачем рабы? Просто люди, работают! Старый Сева не любит слово «рабы». Сева говорит: «Биржа полусвободного найма!»

— Полусвободного?

— Да, это когда свобода выбора у одной стороны. Удобно! Люди всегда кому-то продают себя — свое тело, свои мозги, свое время. Плохо продают, не выгодно, не умеют. Старый Сева умеет. Знает, каким людям какие люди нужны, делает себе выгодно и другим удобно.

— Слушай, — я был уже довольно сильно пьян. — А почему ты себя называешь «старый Сева», когда ты не старый?

На мой взгляд, он выглядел лет на сорок пять — пятьдесят, и уж точно не казался стариком. Крепкий такой, бодрый мужчина в расцвете сил.

— Потому что я старый, — покачал он головой. — Ты не умеешь на людей смотреть, не видишь. Ты думаешь, чем твоя Коммуна платит Севе? Жизнью для Севы платит! Сева старый. Давно живет. Люди не должны столько жить. Никогда не верь тем, кто так долго живет! Тебе не понять, как думает такой человек, который давно свою жизнь прожил и живет заемную! Он не думает, как другие люди, он совсем свое думает.

— И тебе не верить?

— И мне не верь, — согласился Сева. — Зачем? Я все равно сделаю, как хочу.

Мы вернулись, осмотрев загоны, чрезвычайно хитро устроенную автоматическую пищевую фабрику, огромный склад серых комбинезонов, жилье персонала, гаражи, где на удивление низкорослые механики возились с огромными монстр-траками, рекреационную зону с баром, который я уже видел, и борделем, в котором смотреть было особо не на что. Разве что девушки там были не в комбинезонах, а в разнообразном эротическом и не такие тупо-равнодушные. Они призывно хихикали, строили мне глазки и не выглядели принужденными к такой судьбе или страдающими. Впрочем, это был первый виденный мной бордель, мне не с чем сравнивать.

— Личную свободу сильно переоценивают! — вещал Сева, лично разливая очередную бутылку.

Девушка с подносом где-то потерялась, и я не помнил где. В пряничный домик мы, во всяком случае, вернулись без нее. За годы жизни в почти непьющей Коммуне я потерял привычку к большим дозам алкоголя, и теперь реальность заметно смазывалась.

— Они постоянно стремятся от нее избавиться! Вступить в партию, завербоваться в армию, уверовать в бога, жениться… Хочешь жениться, кстати? — внезапно вскинулся он.

— Прямо сейчас?

— А как иначе? Когда еще у тебя будет настоящий шанс выбрать, а не быть выбранным? Не каждому мужчине он выпадает!

Сева громко хлопнул в ладоши, и к нему подбежал невесть откуда выскочивший пиджачный усач со шрамом. Он возник так быстро, как будто под диваном все время сидел.

— Приведи тех, ну… ты знаешь.

Усатый испарился.

— Да, о чем бишь я?

— О личной свободе.

— Людей, которым она важна, очень мало, Артем! И эти люди не становятся рабами. У них есть Судьба. У меня есть Судьба, и у тебя есть Судьба! А у этих… — он обозначил широким жестом окрестности, — нет никакой судьбы. Им все равно где быть и зачем. Так почему бы Севе и не устроить их жизнь?

— У меня Судьба?

— Не спорь, старый Сева давно живет, видит в людях Судьбу. Я не знаю, для чего те люди хотят тебя получить, но вижу, что ты не будешь рабом!

Поддатый Сева не стал делать тайны из моей сделки. Ему это даже казалось забавным. Люди, которые давно ведут с ним дела — он не сказал, кто они, но я, кажется, догадывался, — пообещали большую награду за любого человека из Коммуны.

— Конечно, я отказался! — с честным лицом врал Сева. — Разве я могу так поступать со своими клиентами!

Ну да, конечно. Просто коммунаров мало, а во внешний Мультиверсум из Коммуны выходят только те, за кого потом яйца оторвут. Вот та же Ольга придет и оторвет.

— Коммуна — хороший клиент! Злой, коварный, но хороший!

— Коварный?

— Да, сначала покупают, потом еще покупают, хорошо платят, а когда торговцы — другие торговцы, не Сева, — начинают планировать под них поставки, увеличивают закупки товара… Что они делают?

— Что?

— Присылают страшного человека, который стреляет как Дьявол, только еще лучше! И он убивает этих торговцев, которые не Сева! Освобождает людей, не знает, куда их девать, люди умирают или попадают к Севе. Хорошо, Севе не нужны глупые конкуренты!

— А почему они не присылают этого человека к Севе?

— Потому что Сева умный. Сева не забирает людей там, где о них будут жалеть. Срез умирает, Сева забирает тех, кто умрет вместе с ним. Зачем им умирать? Пусть лучше Сева их продаст! Они будут жить, Сева будет жить долго…

— Так что там про меня? — вернул я его к теме.

— А, Сева пошутил! Спросил рыжую змею: «Слушай, у тебя нет лишнего, совсем не нужного человека? Сева знает, кто готов за него хорошо платить!» Сева хотел посмеяться вместе, но рыжая сказала: «Есть такой человек, Сева! Я отдам его тебе даром и даже приплачу, чтобы с ним было все хорошо. Отдай его тем людям и можешь оставить их награду себе!» Разве не хорошие клиенты? Коварные, злые, но какие хорошие!

У меня было на этот счет немного другое мнение, но я не успел его сформулировать — вернулся усатый. Он привел трех женщин — блондинку, брюнетку и рыжую.

— Вот, — с гордостью сказал Сева, — выбирай!

— Э… — растерялся я. — В смысле?

— Дарю! Любую! Но — только в жены. Не трахнуть и выгнать, как вы сейчас любите, а с серьезными намерениями! Иначе зачахнут, они такие…

— И зачем мне такая обуза?

— Зачем? — Сева в гневе вскочил с дивана. — Да что ты понимаешь!

Он подтолкнул вперед брюнетку с темной гладкой кожей, чуть раскосыми карими глазами и тонким, с легкой горбинкой, носом. Ее длинное синее платье с кучей шнуровок и вышивок обтягивало стройную фигуру с тонкой талией и высокой грудью. Она держалась спокойно, с великолепной гордой осанкой, смотрела на меня внимательно и пристально, без покорности, но и без вызова. Хорошо смотрела.

— Это горянка из среза Закава, я не знаю, как ее зовут. Никто не знает, кроме ее матери, она скажет имя только мужу. Их срез уже много лет переживает великий потоп, всё, кроме высоких гор, ушло под воду. Мало земли, мало еды, много лишних людей. Мужчины нищие и свирепые — их покупают как телохранителей и убийц, преданных и бесстрашных. Женщины дешевы — за одну козу можно купить двух. Козы полезны — они дают еду и одежду, женщины — бесполезны, их надо кормить, они дают только детей, которые все равно умирают от голода и болезней. Эта — красивая, за нее просили целую козу! Женщин избыток, потому что мужчины Закава умирают в бесконечных войнах за коз. Женщина Закава — идеальная жена. Верная, трудолюбивая, чистоплотная, благодарная за любое добро. Она сделает для тебя что угодно. Убьет за тебя или умрет за тебя без колебаний. Когда против тебя будет весь мир, она встанет за плечом и будет подавать патроны. Где еще ты найдешь такую жену?

Он оттолкнул назад смуглую и схватил за локоть блондинку, поворачивая ее передо мной, как на витрине. Легкое короткое платье с открытым лифом мало что скрывало — идеальная фигура «песочными часами», с крутыми бедрами, большой грудью и тонкой талией. Такие часто бывают коротконожками, но не эта — роскошные ноги модельной длины. Удивительное лицо с огромными, неправдоподобно фиалковыми глазами, маленьким изящным носиком и изысканным рисунком пухлых губ делало ее поразительно похожей на героинь манга. Не женщина, а поллюционный сон подростка. Она смотрела на меня с ожиданием и надеждой, губы чуть вздрагивали, в глазах поблескивали слезы.

— Вот! Это Алистелия. Последняя из генетической линии «спасительниц рода». Девушки этой линии — плод отбора, выведенные тщательно, как породистые собаки. Они созданы для брака — верные, чувственные, нежные и живущие ради служения мужу. Их главное достоинство — идеальное здоровье и сильная генетика. Они дают красивое и здоровое потомство, какой бы уродец их ни покрыл. Правители ее мира были слишком гордые! Никогда не смешивали кровь с простыми людьми, презирали всех, кто не ровня. Их дети стали рождаться больные и уродливые. Тогда они вывели «спасительниц» — их можно было взять в жены без ущерба для чести. Они искусные любовницы и прекрасные матери. Умные — ведь наследник должен унаследовать интеллект, но покорные — чтобы не пытались манипулировать мужем. Селекционированные эмпатки, угадывающие настроения и предвосхищающие пожелания, а потому для каждого мужчины становятся женщиной его мечты. О, в этом срезе были гениальные селекционеры! Роскошный, уникальный, драгоценный, как бриллианты, товар брал у них раньше старый Сева! Генетические слуги, становящиеся исполнительной тенью. Люди-органайзеры с идеальной памятью, запоминающие все, что им скажешь и неспособные передать это никому, кроме хозяина. Люди-питомцы, красивые и бесполезные, которых заводили для красоты и уюта…

— Раньше?

— Восстание черни смело аристократию среза Эрзал, драгоценных селекционтов насиловали и убивали на площадях горящих городов, реагенты-модификаторы из лабораторий лились в канавы, и разрушенную гражданской войной экономику добила серия страшных эпидемий, лечить которые было уже некому. Старый Сева успел забрать немногих, и Алистелия — лучшая!

Он отпустил блондинку и приобнял за плечи рыжую. Та как бы случайно повела плечом, сбрасывая его руку, сама сделала шаг вперед и посмотрела мне в глаза.

Ее внешность совсем не подходила под модельные каноны красоты — сияющая как свежезачищенный медный провод густая вьющаяся шевелюра, лицо почти сплошь покрыто мелкими яркими веснушками, они красовались даже на губах широкого, уголками чуть вверх, готового к улыбке рта. В широко расставленных, зеленых с золотисто-карими пятнышками глазах как будто плясали веселые искорки, и именно эти, большие, с необычным разрезом глаза делали ее неотразимой. Я не смог бы даже сказать, какая у нее фигура и какого она роста, любой пристальный взгляд тонул в золотисто-зеленой радужке. Глядя в них почему-то хотелось смеяться. Девушка выглядела очень юной и была похожа на плод любви ирландки и лесного эльфа.

— Меланта! — представил ее Сева. — Уникум! Штучный товар! Таких больше нет и не будет. Старый Сева сам бы на ней женился, но Севе не нужна жена, а ей не нужен Сева.

— А она может выбирать? — с трудом оторвался от ее глаз я. Как-то иначе представлялись мне отношения работорговца с товаром.

— Они могут выбирать, — как бы даже удивился Сева. — Они могут отказаться. Они предназначены в жены, а не в наложницы или служанки. У старого Севы есть понятия! Жена, которой противен муж — бракованный товар, а у старого Севы…

— …Лучший товар в Мультиверсуме, — закончил я.

— Да! — покивал он довольно. — Меланта продала себя сама… Точнее, выставила на продажу с обременением.

Я покосился на живот девушки, но Сева замахал руками:

— Нет-нет, она, разумеется, как и остальные, не познала мужчины. Просто ее муж должен будет взять на себя некое обязательство. Какое именно — я не знаю. Муж получит его после консуммации22 брака.

— Ничего себе кот в мешке! — поразился я. — Это кто ж на такое подпишется?

— Меланта — девушка-кайлит, — укоризненно покачал головой Сева. — Ах да… Ты молодой, не слышал. Я сам думал, что их не осталось. Их срез закапсулировался десять лет назад. Ах, какое было место! Старый Сева плакал, когда оно исчезло! Да что Сева — все плакали! Проводники лбы расшибали об стены, где раньше были двери туда! Даже лютые конкуренты, готовые зарезать друг друга за ломаный эрк23, собрались тогда, чтобы взломать проход вместе — но не смогли. Там было Счастье! Туда приходили отдыхать душой все, кто могут…

Он вернулся за стол, налил еще вина и печально выпил.

— Ах, какое было место… — повторил он грустно. — Вроде посмотришь — просто люди живут, как везде. Кто лучше, кто хуже, кто побогаче, кто просто так… Хлеб сеют, рыбу ловят, мастерят всякое. Но приглядишься — все улыбаются, все веселые, все счастливые. Пройдешь по улице — и на сердце светлеет. Погулял день — как будто душу постирал с мылом, пожил неделю — как заново родился. А все из-за кайлитов. Не так их и много было, — говорили, что пришлые они, — но и этого было достаточно. Такое свойство у этого народа — не только радоваться жизни, но и раздавать эту радость всем вокруг, как лампочка — свет. Никто не может загрустить рядом с кайлитом! А когда люди живут с радостью, то и работается им хорошо, и в семьях благодать, и злодейства никакого не происходит, и даже здоровья как будто прибавляется. Где поселилась семья кайлитов — там процветание и порядок. А приморский город Тирем, где обосновалась их община, стал тайным курортом Мультиверсума. И даже злейшие враги могли искренне обняться там за кружкой пива!

Пригорюнившийся Сева взялся за бутылку, но она была пуста. Он махнул рукой и продолжил:

— Все любили кайлитов, любой мечтал породниться с ними, но почти никогда этого не было. Тяжелы мы для них. Вот ты бы женился на женщине, которая каждый день плачет?

Я помотал головой. Боже упаси. Видал еще в позатой жизни тех, кто женился на «страдающей девице» — врагу такого не пожелаешь.

— А для них любой из людей таков. Зато, говорят, завоевавший сердце кайлитки всегда чувствует себя так, как будто ему десять лет, и день рождения, и Новый Год, и цирк, и только что подарили щенка и велосипед… Разве любое обязательство того не стоит?

— Не знаю… — я избегал смотреть в глаза рыжей, меня слишком смущал ее странный, вызывающий внутреннюю щекотку взгляд. — Это как-то нечестно, что ли… Ну, как жениться на ком-то, чтобы понемножку пить его кровь.

— Ты просто не чувствуешь ее таланта, — возразил Сева. — Кайлиты очень страдают от одиночества, и Меланта, оставшись без родных, почти угасла. Женись, сделай ее счастливой, и жизнь твоя станет праздником!

Ну да, конечно — буду ходить и хихикать, как дурачок, обдолбавшись чужими заемными эндорфинами. Но зеленоглазка, конечно, хороша… Черт бы побрал мою пагубную страсть к рыжим бабам!

— Ну, какую выбираешь? — Сева охватил девушек жестом щедрости, ткнул в меня пальцем и трижды сказал что-то на совершенно разных языках. Наверное: «Посмотрите, девочки, какого смешного мудака я нашел!»

На меня уставились серьезные карие, страдающие фиалковые и щекочущие зеленые глаза. Если бы я не был пьян, меня бы порвало в клочья передозом красоты, а так — обошлось. Всего-то пару минут и не дышал.

— Сева, тебе не кажется, что у меня сейчас не лучший момент для женитьбы? — осторожно сказал я. — Девушки необычайно прекрасны, каждая из них составит счастье любому мужчине, я необычайно польщен таким щедрым предложением, но…

— Но? — Сева прищурился, откинувшись на диване. — Ты сказал «но»? Ты хочешь обидеть старого Севу отказом?

— Подумай, Сева! Ведь я не распоряжаюсь своей жизнью сейчас. Ты это знаешь лучше всех. Не станет ли моя жена сразу вдовой? Разве это та судьба, которую ты ей желаешь? — давил на пафос я, чувствуя затылком взгляды девушек и надеясь, что они не понимают по-русски.

— Выбирай!

— Но…

— Ты сказал, что не распоряжаешься своей судьбой, — перебил он меня. — Ты сказал глупость, ни один человек не распоряжается своей судьбой. Это Судьба распоряжается. И сейчас твоей Судьбой стал я. И я говорю — выбирай!

— А если я не стану?

— Тогда за тебя выберу я! Я всегда делаю так, как хочу, забыл?

— Сева, ну зачем тебе это? — взмолился я. — Ты же сам говорил, это уникальный, драгоценный товар! Они наверняка кучу денег стоят! А ты хочешь отдать одну из них мне — человеку, у которого нет ничего! Нищему, бродяге, пленнику! У меня теперь даже дома нет, я «человек без города»! Куда я приведу жену?

— Выбирай!

— Я могу подумать до завтра?

— Нет!

— Тогда не буду выбирать! — уперся я. — Если тебе почему-то надо наказать таким браком одну из этих несчастных девушек, сделай это, черт подери, сам!

— Хорошо! — я думал, что Сева разозлится, но он засмеялся. — Я давно живу, я вижу людей, я знаю, что делаю! Не пытайся понять тех, кто долго живет, пока сам не проживешь свою первую, настоящую жизнь! Тебе кажется, что они такие же, как ты, но они другие!

Он встал с дивана и подошел к девушкам, но они продолжали смотреть только на меня. От их взглядов внутри все переворачивалось, и я даже протрезвел.

— Я знаю, — сказал Сева, — ты думаешь, что выбрал бы горянку. Именно такая тебе и нужна сейчас, когда ты просрал свою жизнь, поверив не тем людям. Сильная, стойкая, верная… Так?

Я невольно кивнул — действительно, если мне дать чуть больше времени, я бы додумал примерно такую мысль.

— Ты пытаешься соврать себе. На самом деле думаешь, что выбрал бы ее, потому что тебе ее меньше всех жалко. Женщина стоимостью в козу — это и ответственность, как за козу, верно?

Я замотал головой и собрался возразить — девушка с гор просто, на мой взгляд, имела наибольшие шансы выжить в статусе моей вдовы. Есть у нее в глазах что-то такое, несгибаемое.

— Молчи! — отмахнулся он. — Старый Сева видит не только то, что ты думаешь, что думаешь, но и то, что ты думал бы, если бы не врал себе. В глубине души ты мечтаешь об Алистелии — именно ее, тихую, добрую и безотказную, ты считаешь идеальной женой для себя. Хранительницу очага и мать детей. Ты слишком долго был с женщиной, которая крутила тобой, как хотела, да?

Я не стал возражать. Хитрый работорговец смотрел в корень, но, пока он не сказал, я и сам не понимал этого.

— Но все же, в конце концов, ты выбрал бы рыжую. Ты всегда выбираешь рыжих, верно?

Он приобнял Меланту за плечи, она никак не отреагировала, пристально глядя на меня, а я снова какой-то задней частью ума понял — твою мать, так оно все было бы, оставь меня перед этой троицей выбирать достаточно долго. Я бы извелся весь, но, в конце концов, выбрал рыжую.

Сева смотрел на мои внутренние саморазоблачения и смеялся. Видел меня насквозь, сволочь старая. Мне было стыдно и странно — как будто даже облечение, что ли, наступило. Раз уж он так меня вскрыл, то что уж теперь?

— Но я не ты, — серьезно сказал Сева. — Я давал тебе шанс. Я знал, что ты не будешь выбирать, но шанс дал. Теперь — выберу я.

Он отступил на шаг и, обращаясь к девушкам, разразился речью. Кажется, на трех языках сразу. На их лицах сменялись удивление, недоверие, понимание и, в конце концов, согласие. Кажется, им даже понравилось то, что сказал Сева. Жаль, я ни черта не понял.

— Что ты им сказал? — спросил я с тягостным ожиданием неприятностей. И не ошибся.

— Я сказал им, что отдаю тебе в жены.

— Не по… Кого?

— Всех.

— Ты же говорил, что у них есть право выбора! — возмутился я.

— А они не против! — Сева смеялся, Севе было весело. — В горах Закава не хватает мужчин, и многоженство — обычное дело. Спасительнице хорошо все, что хорошо мужу. Надо ему трех жен — пусть будет три, примет с радостью. Ну, а кайлиты называют семьей вообще что угодно, лишь бы весело было…

— Провыбирался… — с горечью констатировал я.

Нет, лет этак в шестнадцать перспектива быть владельцем гарема — предел влажных ночных мечтаний. Но я уже был женат и точно знаю, что секс — это очень небольшая часть семейной жизни. А остальные двадцать три с половиной часа в сутки тебе надо как-то уживаться с человеком, который не ты. И это сложно. А уж с тремя…

— Сева, ну теперь-то скажи — за что? — взмолился я. От стресса я окончательно протрезвел и испытывал малодушное желание напиться обратно.

— Так надо, — махнул он рукой. — Потом поймешь. И когда поймешь, ты не просто скажешь спасибо старому Севе, а будешь ему немножко должен. А сейчас спать иди. Завтра за тобой покупатели приедут, ты должен хорошо выглядеть! А то подумают, что старый Сева не умеет хранить товар!

— А как же… — я посмотрел на девушек, точнее уже на своих жен.

— Подождут тебя тут, ничего с ними не случится! Дольше ждали. Старый Сева знает людей — ты за ними вернешься!

Усатый помощник отвел меня в ту же комнату, и служанка принесла обратно мою одежду — выстиранную и поглаженную. Заботливой пантомимой показала, что, перед тем как надевать чистое, приличные люди принимают душ, и что спинка сама себя не потрет. Я подумал, что я теперь троеженатый человек и у меня есть уникальный шанс изменить трем женам сразу.

Ну как можно было его упустить?


Загрузка...