Город поэта

В больнице у доктора Пешеля

Лицейская больница во втором этаже была невелика. Заведовал ею доктор Франц Осипович Пешель. В 1811 году, когда открылся Лицей, было ему двадцать девять лет. Незадолго до этого его вывез из Моравии на русскую службу министр внутренних дел князь Куракин. Так словак Пешель стал софийским уездным лекарем. Софией называлось предместье Царского Села.

Жил Пешель тут же, лечил весь высший свет «казённого городка». Приезжая в Лицей, привозил он воспитанникам царскосельские новости, происшествия, анекдоты. Он не очень правильно говорил по-русски, но был весёлым собеседником. Словечки и выражения «нашего знаменитого Пешеля» (он, например, говорил «чинить» вместо «лечить») запомнились на всю жизнь.

Лицеисты любили добряка доктора, но не забывали его в своих эпиграммах и «национальных» песнях.

Однажды Лицей взбудоражило неожиданное известие. Оказалось, что дядька Константин Сазонов, надзирающий за воспитанниками, — разбойник. Он совершил в Царском Селе и в его окрестностях несколько убийств. Злодея схватили и предали суду. Пушкин сочинил эпиграмму, в которой для красного словца вместе с Сазоновым помянул и Пешеля.

Это была, конечно, только шутка. Пешель в Лицее никого не уморил. Койки лицейской больницы обычно пустовали. Свежий воздух, режим, правильное питание, гимнастические упражнения, чистота белья и тела благотворно влияли на здоровье воспитанников. Доктор Пешель весьма справедливо говорил, что для здоровья самое важное: «спокойствие души, телесные упражнения, диэта как качественная, так и количественная, вода».

Пушкин обладал хорошим здоровьем.

Всё же за шесть лицейских лет он несколько раз попадал в больницу. Чаще всего с простудою, как-то — с опухолью шейных желёз. А бывало, что с «ушибом щеки», «ушибом руки», просто ушибом, с головною болью — диагнозами не слишком серьёзными. Пушкин, как и его товарищи, не прочь был денёк-другой понежиться в постели, поесть крепкого бульона, поболтать с доктором Пешелем, который одинаково охотно лечил и настоящих больных и мнимых.

В октябре 1814 года, вскоре после истории с «гогель-могелем», когда Пушкин попал в лицейскую больницу с простудою, он захватил с собой книги, бумагу, перья и, лёжа в постели, не тратил время попусту — читал, сочинял стихи.

Товарищи его навещали.

Однажды он попросил, чтобы вечером пришли все: он хочет прочитать свои новые стихи.

После вечернего чая шумная ватага воспитанников вместе с гувернёром Чириковым явилась в больницу. Когда все разместились на стульях, кроватях и подоконниках и наступила тишина, Пушкин вынул исписанные листки и, не глядя в них, начал:

Лицеисты слушали с всё возрастающим интересом. Ведь речь шла о них. На самом деле, им запрещают пировать, но кто запретит пировать в стихах?

У них республика — «лицейская республика», а где республика, там и президент.

Все слушали затаив дыхание. Вдруг Пушкин обернулся, протянул руку Дельвигу и воскликнул:

Пушкин выдержал паузу, обвёл взглядом присутствующих и остановился на ухмыляющейся физиономии силача и буяна — графа Сильверия Брольо:

После Брольо наступила очередь Ивана Пущина.

Эти строки звучали особенно задушевно. Пушкин любил Жанно, очень любил… Дальше было о Яковлеве:

Не забыл Пушкин и лицейского «казака» — Ивана Малиновского:

Голос поэта звучал всё тише. Стихотворение подходило к концу.

Но вот Пушкин смешно зажмурился, сделав вид, будто от выпитого вина у него кружится голова.

Кто-то прыснул. Кто-то хотел зааплодировать. Кюхельбекер сердито шикнул — тише! Мешают слушать, а он и так глуховат.

Опять стало тихо. И вдруг в наступившей тишине нежданно-негаданно прямо к Кюхле:

Что тут началось!.. Все оставили поэта и набросились на Кюхлю. Тормошили его, хохотали, повторяя последние слова Пушкина. А Кюхельбекер — добрая душа, нимало не обиделся. Он был в восторге от «Пирующих студентов» и, освободившись от наседавших на него шалунов, подошёл к Пушкину и попросил его ещё раз прочитать всё с начала до конца.

Пушкин недолго пролежал в лицейской больнице. А когда вышел, — узнал, каково наказание за «гогель-могель».

Конференция постановила, чтобы виновные, во-первых, в течение двух недель выстаивали на коленях утреннюю и вечернюю молитвы, во-вторых, были смещены на время за обеденным столом на последние места, и, в-третьих, — занесены «с прописанием виновности и приговора» в чёрную книгу.

Дядьку Фому уволили из Лицея.

Таково было премудрое решение начальства.

«Вообще это пустое событие, — писал Пущин, — (которым, разумеется, нельзя было похвастать)… могло окончиться домашним порядком, если бы Гауэншильд и инспектор Фролов не задумали формальным образом донести министру».

Прошло немного времени, и история с «гогель-могелем» стала забываться. Тем более, что все в Лицее были заняты другим: воспитанникам предстояли вскоре публичные экзамены при переходе с начального курса на окончательный.