Город поэта

«В кругу милых воспоминаний»

В конце лета, двадцать седьмого августа, Пушкин получил от Жуковского записку: «Приходи ко мне в половине первого; пойдём в Лицей: там экзамен истории».

Пушкин отправился в Лицей. Он прекрасно знал — Лицей уже не тот. Не случайно царь Николай выразил надежду, что «ученики, подобные выпущенным во вкусе Энгельгардта, не будут более выходить из Лицея». И всё же «милые воспоминания» влекли Пушкина туда, где прошли шесть лет его жизни, те шесть лет, что, отдалённые временем, после стольких утрат и разочарований, рисовались теперь самыми безмятежными и счастливыми. Пушкин шёл в Лицей…

С тех пор как их выпустили, кое-что в городке изменилось. Появились новые прекрасные здания, построенные Василием Стасовым и другими зодчими. На Садовой улице близ Лицея перестроены были Большая оранжерея, Манеж. Александровский парк украсили Арсенал, Белая Башня, «Шапель». У самого Лицея, на месте церковной ограды, разбит был ещё при Энгельгардте лицейский садик. Да, кое-что изменилось…

И всё же это было то самое Царское, о котором Пушкин вполне бы мог воскликнуть вместе с Кюхельбекером: «Да что же и не примечательно для меня в Царском Селе? В Манеже мы учились ездить верхом; в саду прогуливались; в кондитерской украдкою лакомились; в директорском доме против самого Лицея привыкали несколько к светскому обращению и к обществу дам. Словом сказать, тут нет места, нет почти камня, ни дерева, с которыми не было сопряжено какое-нибудь воспоминание, драгоценное для сердца всякого бывшего воспитанником Лицея».

В Лицее Пушкина встречали восторженно. «Никогда не забуду восторга, с которым мы его приняли, — рассказывал один из лицеистов, впоследствии академик Яков Грот. — Как всегда водилось, когда приезжал кто-нибудь из наших „дедов“, мы его окружили всем курсом и гурьбой провожали по всему Лицею. Обращение его с нами было совершенно простое, как со старыми знакомыми; на каждый вопрос он отвечал приветливо, с участием расспрашивал о нашем быте, показывал нам свою бывшую комнату и передавал подробности о памятных ему местах… Он присутствовал у нас на экзамене из истории».

Окружённый молодёжью, Пушкин ходил по Лицею, отвечал на вопросы, улыбался. А глаза его туманились. Ему виделся иной Лицей, другие лица… Ему виделись товарищи, на разлуку с которыми обрекла его судьба. Они не придут в их Лицей. Он знал, что они не придут. Но как хотелось ему, чтобы они пришли!..

Распростившись с воспитанниками, Пушкин ушёл бродить по парку. Милые воспоминания сопровождали его и здесь.

Вот Камеронова галерея, откуда любил он с товарищами смотреть сверху на парк. Вот озеро. Тех лебедей, верно, нет… На Розовом поле пусто. Лицейские резвятся теперь в своём саду. А вот и беседка. Она тоже памятна. Как-то раз во время бала он провёл здесь несколько минут наедине с Бакуниной. Боже, как стучало его сердце, как хотелось сказать… Он ничего не сказал. Только после сочинил «Надпись к беседке»:

Как давно это было…

Беседка ныне пуста. Подле неё полосатая будка и часовой с ружьём. Часовых в парке много. Когда Пушкин проходит мимо, они, как по команде, вытягиваются. Почему? Он и сам не знает. «Разве потому, — шутит он, — что я с палкой».

Лицеисты часто видят, как он гуляет по парку — то один, то с женой, то с Жуковским. Им до смерти хочется подойти, поздороваться и заговорить. Но они не решаются и следят за ним издали. Лишь один из них, встретив как-то Пушкина, подошёл и заговорил. Он сам рассказывал об этой незабываемой встрече: «Я пошёл парком, войдя в него с той стороны, где он углом вдаётся на улицу против Лицея. Не сделал я двадцати шагов, как вышел из-за деревьев на ту же дорогу человек среднего роста, с толстой палкой в руках. Он шёл мне навстречу скоро, большими шагами. Хотя он был ещё далеко от меня, по походке и бакенбардам не трудно было узнать в нём Александра Сергеевича. Я не спускал с него глаз и решился подойти к нему. За несколько шагов сняв фуражку, я сказал ему взволнованным голосом: „Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич, но я внук вам по Лицею и желаю вам представиться“. — „Очень рад, — отвечал он, улыбнувшись и взяв меня за руку, — очень рад“. Непритворное радушие видно было в его улыбке и глазах. Я сказал ему свою фамилию… „Ну, что у вас делается в Лицее? Если вы не боитесь усталости, — прибавил он, — то пойдёмте со мной“. Мы пошли так же скоро и теми же большими шагами. Я не чувствовал ни прежнего волнения, ни прежней боязни. При всей своей славе Александр Сергеевич был удивительно прост в обхождении. Гордости, важности, резкого тона не было в нём ни тени, оттого и нельзя было не полюбить его искренно с первой же минуты… „Ну, а литература у вас процветает?“— спросил он. „Мы, по крайней мере, об ней хлопочем: у нас издаются журналы и газеты“. — „Принесите их мне: ну, а что Сергей Гаврилович Чириков?“ Я отвечал, что он у нас гувернёром в старшем курсе, по-прежнему добрейший человек, но под старость лет у него явилась охота к пенью. „Каким это образом?“ — „Он с нами поёт в рекреационное время, по вечерам, разные арии из Сбитенщика и Водовоза; он запевает, а мы ему хором подтягиваем“. Александр Сергеевич от души засмеялся. „А мы в нём и не подозревали голоса, — сказал он, — пригласите его когда-нибудь ко мне“. — „Что ваш сад и ваши палисадники? А памятник в саду вы поддерживаете? Видаетесь ли вы с вашими старшими? Выпускают ли теперь из Лицея в военную службу? Есть ли между вами желающие? Какие теперь у вас профессора? Прибавляется ли ваша библиотека? У кого она теперь на руках? Что Пешель? Боится ли он холеры?“ На эти вопросы Александра Сергеевича я едва успевал отвечать».

Тишина, уединение и «милые воспоминания» долго удерживали Пушкина в ту осень в Царском Селе. Опустели расцвеченные всеми оттенками багреца и золота царскосельские парки, а его всё ещё видели гуляющим возле озера. Он бродил по дорожкам и задумчиво ворошил своей толстой палкой облетевшую листву.

Приближалась лицейская годовщина — 19 октября. Двадцать лет прошло с тех пор, как открыт был Лицей. Уж давно в этот день его первые питомцы собирались не в Царском, а в Петербурге у кого-нибудь из товарищей. 19 октября 1828 года собрались они у Тыркова. Был с ними и Пушкин. «Собрались на пепелище… курнофеиуса Тыркова (по прозвищу Кирпичного бруса) 8 человек… а именно: Дельвиг — Тося, Илличевский — Олосенька, Яковлев — Паяс, Корф — дьячок-мордан, Стевен — Швед, Тырков (смотри выше), Комовский — лиса, Пушкин — француз (смесь обезианы с тигром)…» — так записано было рукою Пушкина в шутливом протоколе.

На этот раз, в 1831 году, сговорились собраться у «лицейского старосты» Миши Яковлева. Пушкин не знал, пойдёт он или нет. Умер Дельвиг. И было слишком мучительно встречаться с товарищами.

Дельвиг умер неожиданно. Незадолго до того его вызвал к себе шеф жандармов Бенкендорф. Он кричал, угрожал, топал ногами: как посмел Антон Дельвиг в своей «Литературной газете» напечатать стихи Казимира де ла Виня, посвящённые погибшим участникам июльской революции во Франции?! Дельвиг вышел потрясённый: с ним, русским литератором, обращаются как с холопом… Вскоре он заболел и его не стало.

Петербургский профессор А. В. Никитенко записал в своём дневнике: «Публика в ранней кончине барона Дельвига обвиняет Бенкендорфа».

Весть о смерти Дельвига застала Пушкина в Москве. «Ужасное известие получил я в воскресенье. На другой день оно подтвердилось. .. Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду — около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели».

После смерти Дельвига чувство страшного одиночества охватило Пушкина.

Затеряны где-то в бескрайней Сибири Пущин и Кюхельбекер. Теперь умер Дельвиг… Нестерпимая боль утраты то нарастала, то слабела, но никогда уже с тех пор не оставляла его.

Он не знал, пойдёт ли к Яковлеву, но в эти октябрьские дни думал о лицейских товарищах — живых, мёртвых, тех, что заживо погребены «во глубине сибирских руд». Думал, мысленно беседовал с ними, изливал им свою душу в удивительных стихах.

Пушкин верил в жизнь, верил в будущее. И как ни бывало ему подчас мучительно грустно, никогда не давал он унынию овладеть им до конца.

Во второй половине октября Пушкин с женой переехал из Царского Села в Петербург. Больше в Царском Селе он не жил; бывал здесь лишь наездами.