Городской мальчик

3. Гость

Настал уже лиловый вечер, и электрические фонари на улице Гомера в Бронксе бросали из-под сморщенных отражателей пятна света, когда Герби, насилу оторвавшись от религиозного диспута вокруг костра на пустыре, направился к дому. Спор о сущности и возможностях Бога бушевал, как пламя, несколько часов кряду, а разгорелся он, как костер на пустыре, от обрывка газеты, напечатанной на иврите.

В Бронксе ребята всех вероисповеданий знали, что жечь еврейскую газету в пятницу – безумство, за которое не миновать страшной кары, и ни один парень в округе не отважился бы на такое. Но вот Герби вспомнил из занятий в воскресной школе, что и четверг отчасти праздничный день, 33 омера, и тут разговор углубился в тонкости богословия. Герберт в богословском запале высказал предположение, что сегодня тоже опрометчиво разжигать костер еврейской газетой, хотя, конечно, опасности куда меньше, чем в пятницу, однако доля риска все же остается. Мальчики из христианских семей сразу смекнули, что к чему, и согласились, а вот Леонард Кригер углядел для себя случай выставить Герберта на посмешище, и пошло-поехало.

Ленни Кригер, симпатичный черноволосый здоровяк двенадцати с половиной лет от роду, был докой по части уличной жизни, ярым противником школьного воспитания, заводилой в играх и прирожденным вожаком мальчишек. Его отец и отец Герби Букбайндера были компаньонами, и мальчики с пеленок знали и недолюбливали друг друга. С годами нелюбовь росла, тем более что младший догнал старшего в учении, и теперь неприязнь цвела пышным ядовитым цветом в классе миссис Горкин, где очутились оба, только Герби блистал, – а Ленни равнодушно плелся в хвосте.

Заводила вступал в тот возраст, когда рушатся наиболее наивные суеверия. Осыпав ехидными насмешками «жирную трусливую малышню» и «суеверных бояк», он скомкал еврейскую газету и поджег ее. При виде такой дерзости младшие в испуге ойкнули. Хворосту никто не подкладывал, и Кригеру пришлось поддерживать огонь самому. Герби мрачно заметил, что остается только надеяться, что Леонард, когда вернется домой, застанет мать с отцом в живых. Ленни сразу вызвался «показать, кто не застанет мать с отцом в живых», и пошел на соперника с поднятыми кулаками, но тут все в один голос закричали: «Справился со слабым!» – и не позволили уладить спор силой.

Затем сообща долго обсуждали вероятность вмешательства злого рока в судьбу Леонарда Кригера, и в результате предмет спора свелся к следующим вопросам: следит ли Бог за еврейскими газетами все время или только по пятницам; есть ли у Него глаза, чтоб следить, и если нет, то как Он это делает; и вообще, где Он обитает и какой из себя?

Кончилось тем, что Ленни ошарашил участников диспута, заявив:

– Да фигня это на постном масле. Я в Бога не верю.

На миг ребята лишились дара речи. Герби с тревогой поглядел на огромное заходящее солнце, словно опасаясь, что оно сейчас позеленеет или разлетится на кусочки. Маленький рыжий католик Фрэнки Кэллаген крикнул:

– Я тут оставаться не собираюсь. Ща его молния бабахнет, – и припустил прочь с пустыря. Другие остались, но отступили на безопасное расстояние. Коли уж правда, что Ленни уготован такой потрясающий конец, интересно же посмотреть.

Всевышний, однако, сохранил невозмутимость, и гром небесный не поразил Ленни.

– Чего струхнули-то? – насмешливо спросил он. – Могу и повторить. Я в Бога не верю.

– Ладно, если ты такой умный, – вымолвил Герби, с опаской подходя к атеисту, – еще скажешь небось, что и мир ты создал.

– Этого я не говорил. А по-твоему, кто сотворил мир?

– Ха, Бог, конечно.

– Хорошо, Пончик. Кто же создал, по-твоему, Бога?

Еще двое ребят, встревоженные исходом диспута, убрались восвояси.

– Дурацкий вопрос, – нетерпеливо ответил Герби.

– Почему дурацкий?

– Да потому. Если б я мог сказать, кто создал Бога, то Бог не был бы Богом. Им был бы уже другой дядька, который его и сделал.

– Ладно, значит, Бога никто не делал, верно?

– Верно.

– Тогда никакого Бога нет, – с торжеством фыркнул Ленни.

Кое-кто через силу ухмыльнулся. Герби стойко выдержал удар:

– Ты хочешь сказать, что Бога не может просто быть, что его должен кто-то, в свою очередь, сотворить?

– А то как же?

– Почему?

– Потому что просто так ничего не бывает. Все кто-нибудь создает.

– Ладно, – возразил Герби, – тогда кто создал мир?

Раздался дружный смех, и на этот раз смеялись над Ленни. Спорщики бегали по извечному замкнутому кругу, и Герби ухитрился из удирающего превратиться в догоняющего. Заводила сказал запальчиво:

– А если Бог есть, пусть прямо сейчас поставит перед нами бидон мороженого.

Мальчишки все, как один, уставились на траву между спорщиками, как бы в надежде, что из воздуха возникнет жестяной бидон с шоколадным лакомством Брейера. Но, видно, Творцу недосуг было рисоваться перед Ленни. И молнию, и мороженое Творец попридержал.

– Ну и что это доказывает? – спросил Герби, помолчав.

– А то доказывает, – объявил Ленни скорее страстно, чем убедительно, – что ты жирная мелюзга безмозглая, хоть и училкин любимчик.

– Джер-риии! – донесся пронзительный голосок маленькой девочки с другой стороны улицы. – Мама зовет тебя на ужин.

– Елки-палки, без пятнадцати семь, – ахнул мальчик, которого позвали, и убежал.

Юные богословы спустились с небес на землю. Один за другим покидали они круг у костра, брели через пустырь по буйной зелени сорняков, сползали по каменистому откосу на тротуар и расходились по ущельям многоквартирных домов. Герби, любивший костры, споры и пустыри больше всего на свете (не считая, пожалуй, кино), до последнего не уходил от пламени, догоравшего в сумраке. Он мысленно попрощался с прохладным шершавым валуном, на котором сидел, и со свежим запахом травы, разлитым вокруг, и нехотя поплелся домой, и от его одежды восхитительно разило костром.

В Бронксе далеко не всем подросткам повезло с пустырями. Даже на улице Гомера их то и дело подрывали динамитом, перекапывали паровыми экскаваторами и застраивали жилыми домами. Герберту и его друзьям посчастливилось: из-за близости улицы к реке Бронкс (ребята называли ее ручьем) и твердости скальной породы вдоль нее строительство там не сулило такой выгоды, как в других местах, и потому зеленую поляну на улице Гомера еще не смыло кирпичным паводком. Все это было мальчикам невдомек. Родители поселились в этом районе, потому что квартиры там стоили дешево, а дети были рады, потому что им достались пустыри. В средней школе № 50 учителя из года в год тщетно пытались чтением стихов привить мальчишкам любовь к природе. Сочинения о природе были самыми занудливыми и бесцветными из всех писаний, какие удавалось выжать из непоседливых бродяг, и никогда в этих рассказах о природе не появлялось слово «пустырь». Но стоило ребятам вырваться из тюремных стен школы, как они стремглав мчались на пустыри: гонялись за бабочками, анатомировали травинки и цветы, разводили костры и провожали завороженными взглядами тающие краски заката. Само собой разумеется, учителя и родители были категорически против игр на пустырях и без устали издавали соответствующие запреты. Это придавало запретному плоду тонкий привкус опасности, столь лакомый в детстве.

Герби вошел в дом 2075 по улице Гомера – кирпичный утес, очень похожий на другие кирпичные глыбы, протянувшиеся стена к стене на много кварталов по противоположной от пустыря стороне. Дом был серый, квадратный, в пять этажей, с ячейками окон, и от совершенной безликости его спасало только парадное, принаряженное гипсовыми горгулиями над входом и сухими метелками в потрескавшихся гипсовых вазах у зарешеченных стеклянных дверей. Внутри парадный подъезд когда-то был расписан яркими фруктами, но под копотью, которая ровным слоем оседает на городских стенах и шеях мальчишек, роспись очень скоро превратилась в гниль. Мудрый домовладелец закрасил фрукты унылой зеленой краской, и с каждым годом эта защитная маска все тускнела и тускнела, не привлекая уже никакого внимания.

Мальчик взбежал по двум лестничным пролетам – при этом подошвы его маленьких ботинок невидимо истончили и без того стертые каменные ступени – и остановился у двери с номером ЗА, которая вела в кирпичное гнездышко, бывшее, пока не истек срок найма, святилищем семейства Букбайндеров и звавшееся домом.

Герби услышал, как мать хлопочет на кухне, расположенной налево от входной двери. Вполне можно прокрасться и запрятать куда-нибудь свитер, от него почему-то сильнее всего пахло костром. Мальчик тронул дверную ручку. Не заперто. Он осторожно отворил дверь, рассчитывая, что посудный перезвон заглушит скрип петель, и юркнул по коридору мимо клубившейся паром кухни к спальням.

– Смотри, мам, Герби заявился, – раздался исполненный праведности голос сестры Герберта Фелисии.

– Герби, иди-ка сюда! – позвала мать.

Мальчик замер на бегу и удрученно поворотил назад. Предательство сестры не вызвало горечи в его душе. Это было одно из зол жизни, как школа и необходимость ложиться спать, которыми он давно устал возмущаться. Ныне он терпеливо сносил их, убежденный, что освобождение наступит лишь в невообразимо далеком будущем, когда ему минет двадцать один год.

Герби вошел в кухню; Фелисия, склонившись над буханкой, нарезала хлеб, и ее длинные вьющиеся черные волосы почти скрывали лицо. Для своих неполных тринадцати лет она все еще была невысокого роста и хрупкого сложения, но кое-кто из старших парней находил Фелисию хорошенькой. Герби такое мнение считал признаком помешательства, но он знал, что в мальчиках после тринадцати лет происходят ужасные перемены, видно отчасти лишающие их рассудка.

Фелисия оторвалась от работы, тряхнула головой, чтобы волосы не лезли в глаза, шумно потянула носом, и процедила: «Пф! Дымище!» – и снова старательно принялась за буханку.

– Ну да, лучше бы я пошел к Эмили и размалевал себя помадой ее мамочки, она-то поприятней пахнет.

– А-а, опять ты про старое, – пренебрежительно отмахнулась Фелисия.

Герби понимал: всю выгоду из открытия, что его сестра балуется косметикой, он извлек еще месяц назад, – однако теперь его устраивала любая тема, даже исчерпанная, лишь бы увести разговор от пахнущего дымом свитера. Мать отложила половник, вытерла руки о фартук, отвернулась от плиты и вдруг притянула Герби и поцеловала.

– И вправду дымом пахнешь, но сегодня я тебя прощаю, – сказала она усталым мирным голосом. – Ступай, сними этот свитер. Сейчас папа к ужину придет.

Она придержала его, ласково оглядела, словно после долгой разлуки, потом отпустила. Герби выбежал из кухни, обрадованный нежданным помилованием.

Полчаса спустя, когда семья собралась в столовой за ужином, миссис Букбайндер почти до краев наполнила тарелку Герберта бараньим жарким, заботливо выловив для него из супницы отборные куски. Фелисия было вознегодовала по поводу столь необычного распределения пищи, но отец велел ей помалкивать.

Глава семейства был худощавый, строгого вида мужчина с редкими седеющими волосами, длинным мясистым носом, со множеством глубоких продольных морщин на узком лице и тем невидящим взглядом, какой бывает у человека, чья жизнь проходит в неотложных деловых расчетах. За столом отец всегда сводил беседу к рассказам о текущих делах на его ледовой фабрике. Возвратясь с работы, он приветливо здоровался с детьми и весь вечер больше не вспоминал о них. Герби с сестрой даже приноровились играть за столом в разные игры, пока их отец толковал про свое «Хозяйство», про бесконечные осложнения с компаньоном, мистером Кригером, про какую-то штуковину под названием «закладная», да еще про какого-то залогодержателя. Потребовалась бы невероятно длинная лекция о закладных, чтобы разъяснить ребятам смысл рассуждений, которые на протяжении многих часов назойливо жужжали в их детских ушах. А ведь Герби и Фелисия сами не раз участвовали в таких сделках. Да вот хоть недавно: Герби занял у своего двоюродного брата Клиффа пятнадцать центов на один интересный киносеанс, а до возвращения долга отдал ему в залог роликовые коньки. Герби изумился бы, узнав, что он тем самым получил «ссуду под залог», а Клифф стал «залогодержателем».

– Папочка, – сказала мать, когда ее супруг наконец умолк и обратился к жаркому, – у меня сегодня был интересный телефонный разговор.

– Телефонный разговор, у тебя? – Мистер Букбайндер всерьез удивился. Он и мысли не допускал, что в жизни его жены за последние пятнадцать лет могло произойти хоть мало-мальски важное событие.

– Да, с очень важным господином. Этот господин, между прочим, высоко ставит твоего сына.

Герби – открылась вдруг таинственная причина необычной маминой доброты. Сердце его заколотилось, и он начал лихорадочно соображать, как бы выкрутиться.

– Представляешь, – продолжала мать, и ее утомленное лицо оживилось, в нем проглянула давным-давно угасшая красота, – этот самый очень важный господин так высоко ставит твоего сына, что после ужина придет к нам в гости.

– Кто таков? – Отец не был охотником до шуток. Мать заставила себя расстаться с драгоценной новостью:

– Мистер Гаусс, директор – директор школы.

– Очень любезно с его стороны, – помолчав, неуверенно проговорил Джейкоб Букбайндер.

– А, так я же знаю, чего надо этому мистеру Гауссу, – подал голос Герби.

– Ах, ему что-то надо, – сказал мистер Букбайндер. Это уже походило на правду жизни.

– Ну да, наверняка он хочет, чтоб мы с Фелис поехали в этот его лагерь, – объяснил Герби и, увидев неодобрение в глазах родителей, быстро добавил: – Ну, в который Люсиль Гласс и Ленни Кригер собираются.

– Парень Кригера собирается в лагерь? С каких это пор? – спросил отец.

– Откуда ты знаешь Люсиль? – спросила мать.

– В школе познакомился, – ответил Герби, хитроумно пропустив мимо ушей отцовский вопрос. – А мне и неохота ни в какой лагерь, и Флис наверняка тоже неохота.

– Ненавижу лагеря, – подтвердила Флис, которая не хуже Герби разбиралась в родительской психологии.

– Откуда ты знаешь, если ни разу в лагере не была? – удивилась миссис Букбайндер.

– А мне хотелось бы знать, где это Кригер раздобыл вдруг деньги на лагерь, – раздраженно заметил отец.

Герби почуял, что назревает столкновение хрупкой мечты с грубой повседневностью.

– Ну, это Ленни говорит, что он едет, а он врун известный.

– Вот у Кригера всегда так, – обратился мистер Букбайндер к жене. – Мебель купил на банковскую ссуду, взносы за автомобиль, купленный в рассрочку, оплачивает из фабричной кассы, а малец его в лагерь едет. Гласс, тот, конечно, может отправить дочку в лагерь.

– Она очень миленькая крошка, – заметила миссис Букбайндер. – Фелис, помоги мне убрать со стола.

– Рыжая она, – сообщил Герби, вспыхнув при упоминании о девочке. – Не перевариваю рыжих девчонок.

– Я ее вижу на физкультуре. Она еще ребенок, – изрекла Фелисия, освобождая от объедков грязные тарелки и складывая посуду стопкой.

В дверь позвонили. Герби подскочил на стуле.

– Это, верно, мистер Гаусс, но так рано! – воскликнула миссис Букбайндер, проворно развязывая фартук. – Папочка, надень пиджак и иди в гостиную. Герби, открой дверь. Фелис, затвори двери в столовую и тихонько прибери здесь.

Раздав указания, мать поспешила в спальню, а домочадцы приступили к исполнению указаний. Сферы влияния в семействе Букбайндеров были строго разграничены, и если в чем другом миссис Букбайндер беспрекословно подчинялась, зато в вопросах питания, одежды, обстановки и этикета пользовалась непререкаемым авторитетом.

Первое чувство, которое испытал Герби, открыв дверь грозному гостю, было разочарование его ростом. На собраниях и за своим рабочим столом мистер Гаусс производил впечатление подпирающего небосвод великана, а тут он прошел в дверь, даже не пригнув головы. Он был тучный и весь как-то лоснился. А рот у него, Герби приметил, застыл в странной улыбке, заключенной в прямой тонкой линии губ, вздернутых с обоих концов и словно удерживаемых в таком состоянии сильными пальцами-невидимками.

– Добрый вечер, господин Букбайндер, – громко поздоровался директор, причем рот его хоть и раскрылся, но сохранял форму улыбки. – Я полагаю, ваши почтенные батюшка и матушка ожидают меня?

– Да, сэр, – промямлил мальчик и проводил директора в гостиную.

Почтенный батюшка стоял у пианино (злейшего врага Фелисии), точь-в-точь такой же деревянный, прямой и неподатливый, как означенный инструмент. Мистер Гаусс, как бы для равновесия, обмяк, расплылся, едва не потеряв человеческое обличье, и они обменялись приветствиями. Мужчины сели на красный велюровый диван, и через шов, который миссис Букбайндер как раз собиралась вечером зачинить, выпорхнули два перышка.

– Позвольте мне сказать, мистер Букбайндер, – начал директор, – у вас замечательная дочь и более чем замечательный сын. Поистине незаурядные дети – оба.

– Табели подписывает их мать, так что я не в курсе, – ответил Джейкоб Букбайндер, опустив одну руку в карман пиджака, опершись на другую и приняв неловкую, смущенную позу.

– Поистине незаурядные. Я, знаете ли, держу в поле своего зрения этих замечательных детей. Хотелось бы вспомнить в грядущие годы, когда они вырастут и прославятся, что крошечной частицей своего успеха – совсем крошечной – они обязаны той закваске, которую получили в твоих руках, когда пребывали еще в нежном, податливом возрасте.

– Образование – отличная штука, – кивнул отец, не найдя более уклончивого ответа.

– Коротко и точно сказано. Меня огорчает лишь…

Появилась миссис Букбайндер, ослепительная, в красном шелковом платье. Она успела попудриться, тщательно причесаться, на груди у ней перестукивалась камешками длинная двойная нитка янтаря. Мужчины встали.

– А вы, без сомнения, миссис Букбайндер! – воскликнул директор с непомерно счастливой улыбкой. – Какое сходство с маленьким Герби!

– Для нас высокая честь принимать вас в нашем доме, мистер Гаусс, – проговорила мать с легким церемонным поклоном.

– Заверяю вас, для меня высокая честь находиться здесь, – проговорил директор, возвращая поклон с трогательной смесью величия и застенчивости. Когда все расселись, мистер Гаусс возобновил беседу: – Я только что говорил мистеру Букбайндеру, что у вас замечательная дочь и более чем замечательный сын. Поистине незаурядные дети – оба.

Герби заметил повторение усилительного слова «более» по своему адресу, и, хотя это было ему приятно, он смекнул, что, скорей всего, дело тут в том, что привело директора в гости. Он уже ног под собой не чуял от страха, что мистер Гаусс вот-вот проговорится о его отчаянном поступке, поэтому лишняя похвала только усилила его смятение. На самом деле мистер Гаусс рассуждал гораздо проще. Он знал, что родители обычно возлагают на сына больше надежд, чем на дочь, и расточал похвалы соответственно.

– Еще я говорил мистеру Букбайндеру, что стараюсь не выпускать из поля своего зрения этих незаурядных детей, дабы в последующие годы, когда они прославятся – а Герби непременно прославится…

Миссис Герби с лучезарной улыбкой повернулась к сыну. Тот пытливо изучал выцветшие розы и листочки на ковре.

– …я имел право вспомнить, что внес маленький, совсем чуточный вклад в их успех, дав им закваску, когда они пребывали еще в нежном, податливом возрасте.

Интересно, промелькнуло у Герби, что значит получить закваску в руках мистера Гаусса, если до сегодняшнего дня он с директором словом не перемолвился и вообще ближе чем за сто футов в жизни его не видал. Однако у миссис Букбайндер подобных сомнений не возникло.

– Безусловно, мистер Гаусс, наш мальчик очень многим вам обязан, – сказала она, – и мне хочется надеяться, что он не забудет этого, когда вырастет.

– О, вы необыкновенно любезны. Я как раз говорил мистеру Букбайндеру, что в работе с этими незаурядными детьми меня огорчает лишь одно обстоятельство: каждое лето я на два месяца теряю с ними контакт. Ну, для детей без особых задатков это не имеет большого значения. Но вы, мистер Букбайндер, из своего производственного опыта знаете, что в тонком, чутком механизме, оставленном на два месяца без присмотра, может произойти серьезная поломка.

Отец видел, куда клонит гость, и приготовился ни с чем не соглашаться, но его загнали в угол.

– Что верно, то верно, – нехотя признал он.

– Я рад, что мы понимаем друг друга. И вот у меня родилась идея создать лагерь «Маниту».

Решающий час пробил. Герби сделал попытку улизнуть с места действия.

– Разве ты уходишь, Герби? – тотчас спросил директор, наведя улыбку на мальчика. – Я полагал, тебе будет интересно.

– Стой, где стоишь, – скомандовал отец.

Герби застыл и с несчастным видом привалился к пианино.

Но страхи его были напрасны. Мистер Гаусс пустился показывать товар лицом, вовсе не упомянув о приходе мальчика в его кабинет. Раз-другой он кивнул Герби с веселым лукавством соучастника, тем и обошлось. Он ловил клиента на двойную приманку: прелести лагеря «Маниту» и редкие достоинства детей Букбайндеров. За сохранение тайны мальчик испытывал благодарность к своему школьному директору, однако его ошеломила готовность того к сокрытию правды – это ведь страшный грех, как следовало из речей самого же мистера Гаусса на собраниях. По мере того как владелец лагеря излагал свои доводы, передавая родителям и мальчику альбомы с фотографиями, речь его и повадки приобретали черты, все больше казавшиеся Герберту знакомыми. У мальчика были дядья и тетки, которые то и дело приходили на поклон к его отцу. Так бедный мистер Гаусс говорил, говорил, а не ведал, что в глазах ученика его лоснящаяся физиономия и пухлое тельце падают с высоты директорского кресла в подвальный этаж, населенный нуждающимися родственниками.

– Мне Герби сказал, – воспользовалась паузой мать, – что в ваш лагерь записана Люсиль Гласс.

– Ах, да, Люсиль. Очаровательное дитя. Великолепный пример воспитанника лагеря «Маниту».

– И Ленни Кригер тоже… да? – спросил Джейкоб Букбайндер.

– Кригер? – задумался мистер Гаусс. Он потянулся к записной книжке.

– Живет здесь, на Гомера, в двух кварталах. Высокий парень лет двенадцати. Это сын моего компаньона.

– Конечно. Ленни. Рад, что вы напомнили о нем. – Директор перешел на доверительный тон. – У меня к вам вопрос. Как вы считаете – только, пожалуйста, откровенно, – Ленни Кригер вписывается в образ воспитанника лагеря «Маниту», который я набросал? Он из тех, кого вам хотелось бы видеть рядом с мальчиком такого масштаба, как Герби?

– Я про него ничего дурного сказать не могу, – буркнул мистер Букбайндер.

– Спасибо. В таком случае, возможно, – я говорю, возможно, – Ленни и поедет в «Маниту», – сказал директор, свинчивая колпачок с самописки и делая в книжке аккуратную запись. Про себя он решил на другой же вечер зайти к родителям мальчика, о существовании которого несколько минут назад даже не подозревал.

По соседству жили еще семеро детей, достойных чести провести лето в лагере «Маниту» – за триста долларов с ребенка, поэтому мистер Гаусс не стал засиживаться. Его визит явно принес кое-какие плоды. Мистеру и миссис Букбайндер польстил приход директора, их пленили фотографии домиков у горного озера и описание невероятных успехов в умственном, физическом и духовном усовершенствовании детей, которых можно добиться всего за одно лето в лагере «Маниту». Уходя, директор принял покорную благодарность хозяев за оказанную честь и обещание последних со всей серьезностью обсудить материальное положение и решить, по карману ли им летний пансион.

В тот вечер Герби лег спать как в горячке, и, пока Фелисия не растолкала его в семь часов утра, мальчику снились озера, домики, заросли, индейцы, костры, шипящие на огне сосиски, красивая рыжая девочка, мелькающая среди зеленых деревьев, и духовное усовершенствование под неусыпным оком мистера Гаусса.